Розенберг Самуил Иосифович

С.Р. – Родился в августе 1923 года в Западной Белоруссии в городе Погост–Загородский, что находится в 65 километрах от Пинска. Мой отец и дед были рыбаками, они взяли у поляка–землевладельца озеро в аренду, в котором ловили рыбу и поставляли ее в западную часть Польши. Рыбный промысел организовал мой дед, имевший большую семью, пятерых сыновей и пять дочек, и почти все сыновья работали вместе с ним. В Погосте–Загородском было смешанное население, половина жителей - евреи, а вторая половина – поляки, белорусы, русские, но до самой войны в городке не было явной, неприкрытой вражды на национальной почве.

Я учился в польской школе, и до прихода Советов успел закончить «полных» 7 классов.

Г.К. – Как население Погоста–Загородского восприняло приход Советской власти?

С.Р. – Рабочий класс, и особенно, еврейские рабочие, встречали Красную Армию цветами, и с приходом Советской власти связывали самые лучшие надежды. Многие из простых рабочих после прихода «восточников» были выдвинуты на должности, и, поэтому, первая волна репрессий, затронувшая в основном только польскую и еврейскую интеллигенцию и представителей буржуазии, многими была воспринята «На Ура!», а когда позже взялись за всех других, то, даже некоторые из самых ярых сторонников Советов призадумались, мол, как и почему такое может происходить...

Г.К. – Ваша семья считалась зажиточной, так как ваши родные сумели избежать репрессий?

С.Р. – В том то и дело, что не сумели избежать. Наш рыбный промысел был национализирован, и моего отца назначили бригадиром рыбаков в созданной новой властью рыболовецкой артели.

Старший брат Ицхак, он был с двадцатого года рождения, уехал в Пинск, где после окончания курсов, работал бухгалтером. Меня отправили в «добровольно - принудительном порядке» работать на железную дорогу, а младшие братья Мойша и Пинхас оставались с родителями.

Меня направили в железнодорожное ФЗУ (фабричное заводское училище), а на самом деле, мы, группа учащейся молодежи, находились на станции Парохонск, где занимались «перешиванием» железнодорожный путей, меняли рельсы и расширяли узкую «европейскую» жел. дорогу, под «советский» широкий стандарт колеи. Мы находились на казарменном положении,, жили в бараках, нас сносно кормили, выдали инструмент и рабочую одежду, но мы не получали никакой стипендии или зарплату, и нам не полагалось обмундирование для учащихся ФЗУ ( черные шинели и гимнастерки). Работали без выходных.

Родной городок находился от меня в десятке километров, но я не имел права оставить ФЗУ.

А в это время моего деда Иехезкеля Розенберга, вместе со всей нашей большой семьей, несколько раз включали в списки на высылку в Сибирь, но его бывшие рабочие с рыбного промысла, ставшие при Советской власти местными начальниками, каждый раз смогли убедить местное НКВД не трогать Розенбергов. Мол, дед всегда был справедливым и добрым человеком, происхождением был из пролетариев, а своим наемным рабочим платил хорошую зарплату и всегда о них заботился. Но в июне 1941 года было принято окончательное решение репрессировать нашу семью, и для нас такой поворот судьбы, не был внезапным, мы все понимали, что Советы от нас не отстанут.

Все произошло в ночь на 20-е июня 1941 года, когда все мы собрались в Погосте, в доме деда. Ночью подъехали грузовики, в дом вошли энкэвэдэшники, и объявили, что решением правительства, мы, как «чуждый и буржуазный элемент», высылаемся в Сибирь.

Я не помню, чтобы прозвучала фраза –«на вечное поселение», скорее всего ее не было, просто нам сказали –«Можете взять вещи и продукты, сколько в руках унесете, и забирайтесь на грузовики». В эти минуты энкэвэдэшники нас не обыскивали и нам не грубили, просто ждали, пока мы, «по –быстрому», выполним их распоряжение. Высылали деда и всех его пятерых сыновей с семьями. Ранним утром мы сидели под конвоем в грузовиках, которые встали на городской площади, и вокруг машин собрался народ. Многие радовались, что «буржуев высылают», кричали нам что-то оскорбительное, и тогда дед встал и крикнул толпе –«Вы еще будете нам завидовать!». Как в воду смотрел…

Нас привезли в Пинск, где мы стояли возле вокзала, куда свозили из окрестностей всех, кто был приговорен к высылке в Сибирь. Конвой не запрещал подходить к машинам родственникам, и мы передали через железнодорожников, чтобы сообщили нашим знакомым в Пинске, что мы находимся в районе станции. Пришли наши знакомые, принесли нам еды.

На путях стоял эшелон, примерно, пятьдесят «телячьих» вагонов, предназначенных для высылаемых, и вскоре, по команде конвоя, пустые вагоны стали поочередно заполнять.

Наша группа, все Розенберги, 23 человека, попали в один вагон, который конвой сразу закрыл, и энкэвэдэшники нас предупредили, что любая наша попытка покинуть вагон будет расценена как попытка к бегству и конвой будет стрелять в любого без предупреждения.

Утром, 22–го июня, примерно в 8 часов наш эшелон двинулся с места.

Доехали до Лунинца, где поезд задержался на несколько минут. Наш вагон остановился прямо напротив того места, где раньше всегда был станционный базар. Но базар был пуст, мы этому удивились, и когда увидели что вдоль состава идет какой-то местный еврей, то крикнули ему через окно – «Что происходит?! Где все люди?!», а он ответил – «Вы что, не знаете? Война началась!»…Вот такой получился парадокс, и выходит, что высылка в Сибирь спасла наши жизни…А наш эшелон пошел на восток.

Уже после войны нам рассказали, что как только наш эшелон ушел из Пинска, на город был совершен массированный немецкий авианалет и оба железнодорожных моста в Пинске были разбомблены, после чего связь с востоком по ж/д была полностью прервана.

Мы не знали, что происходит на фронте, и были одолеваемы разными мыслями о своем будущем, но морально мы не были сломлены, вся наша семья – простой рабочий люд, и никакой работы мы не боялись, знали, что и в Сибири люди живут.

За всю дорогу нас ни разу не покормили, и если бы не продукты, которые нам дали друзья в Пинске, мы бы до Сибири живыми не доехали. Отношение к нам было как к «врагам народа».

Только один раз, где-то под Москвой, конвой снял с каждого вагона по два человека, и куда-то повел нас на станцию, на продовольственный пункт, где мы получили, вместо еды, по 4 ведра компота на вагон. Главная проблема была с водой для детей, и помню, как-то на веревке через окно спустили пустую бутылку, в надежде что кто-то пройдет мимо и нальет нам воды, так конвойный увидел, стал материться, и прикладом разбил бутылку.

Привезли нас в Барнаульский район Новосибирской области, всех высадили на полустанке посреди тайги, и под конвоем повели по лесной просеке. Мы пришли в лагерь для «ссыльных–спецпереселенцев», для «спецконтингента», перед нами рядами стояли пустые бараки, сделанные из досок, и нам приказали в них размещаться, по комнате на каждую семью.

Только мы легли спать, как все стали выбегать на улицу, в этих бараках были несметные полчища клопов. На следующий день всех мужчин, начиная с возраста 16 лет, отправили в лес, на лесоповал. Нам объяснили, какую норму мы должны выполнить на каждого, и тем кто выполнит назначенную норму обещали дать 800 грамм хлеба, а те кто не работает - … пайка хлеба тому не положена. Над нашим лагерным пунктом поставили командовать спецкоменданта, и еще нескольких начальников, следившими за нами на повале, но обычного, «вохровского» конвоя, с нами уже не было. Через какое-то время начальство распорядилось, чтобы все женщины также вышли на повал, но что они могли там сделать. Наши старшие пошли к спецкоменданту и договорились, что мы будем делать норму и за женщин, только их не трогайте, пусть остаются в бараках с детьми. На пайку хлеба мы еще могли наработать на лесоповале, но все остальное довольствие, положенное спецконтингенту, до нас не доходило. Выручало следующее: из всех окрестных деревень приходили в лагерь местные, и меняли картошку и молоко на привезенные нами «западные» вещи. Еще немного выручали ягоды в лесу. Мы понимали, что вряд ли на таком обмене продержимся до зимы, а что дальше – помирать с голоду?...

В лагпункте энкэвэдэшники несколько раз обыскивали наши бараки, искали золото и деньги, которые было строго запрещено иметь спецконтингенту. Забрали все, что было у людей.

И вдруг, осенью сорок первого года нам объявляют, что мы свободны. Мы сначала не поверили, но тут выясняется, что были переговоры между советским правительством и польским правительством в Лондоне, и на этих переговорах поляки добились, что все лица, имеющие польское гражданство, должны быть освобождены из лагерей и из ссылки.

Поэтому нас и отпустили. А те, кто за два года Советской власти успел получить советский паспорт, так и остались погибать в снегах. Вот такой расклад получился…

Мы вышли из лагпункта и сняли «углы» в избах в ближайшей деревне. Но как выжить дальше?, наступала зима, а у нас не было теплых вещей. После освобождения нам власти объявили, что для всех «поляков» введены ограничения, нам запрещалось проживать в крупных городах и во всех областных центрах, там в «запретном» списке было больше ста российских городов.

И тогда дед сказал –«Мой двоюродный брат живет в Ташкенте, остался там после 1-й Мировой войны. Поедем к нему»…

Г.К. – Разрешили беспаспортным «западникам» спокойно выехать из Сибири?

С.Р. - Никто не требовал у нас каких-то документов и справок об освобождении.

Мы вообще были без паспортов. Но из Сибири осенью 1941 года на Юг хлынул огромный поток эвакуированных. Например, Новосибирск, был забит под завязку беженцами с западной части СССР, не было ни еды для всех, ни работы, и никто не препятствовал «миграции», так как, видимо, хотели разгрузить от беженцев эту часть Сибири, переполненную эвакуированными.

Главное было попасть в эшелон, идущий на юг страны. И нам повезло, вагоны были набиты людьми, все с разных мест, но с общей горькой судьбой беженца.

Везли нас через Казахстан, но когда уже эшелон подошел к Ташкенту, нам объявили, что Ташкент переполнен, мест для нас там нет, и поезд пойдет дальше в обход, без остановки. Довезли нас до реки Амурдарья, здесь всех высадили с вагонов и по реке, на небольших катерах, стали развозить людей по кишлакам, по колхозам. Нашу семью не разделили, и мы все оказались в диком глухом краю, в Хорезмской области, в районе.

Бедный узбекский колхоз, но уже до нас здесь были эвакуированные из Белоруссии и Ленинграда, а также обычные «польские беженцы». Колхоз занимался выращиванием хлопка, и все население растило и собирало этот хлопок. Комбайнов не было, весь сбор вручную, норму выполнил – покормят, не выполнил – ходи голодный, сам выкручивайся.

А еда какая была – только узбекские лепешки из печи – тандыра.

У местных узбеков был свой скот, они этим спасались, а что было делать нам, беженцам?

В кишлаке было много одиночек из эвакуированных, так те, вообще, страшно голодали. Там в округе всех собак поубивали и съели… Из этого района мы уже не могли уехать, советских паспортов нам не дали, а в сорок втором году «навели порядок», уже только попробуй куда-нибудь без документов сунуться, в любом городе или райцентре сразу арестуют.

Но опять нам улыбнулась удача. Среди беженцев был один поляк, умевший валять валенки, и он обучил меня и моего дядю этому делу. А за пару валенок узбеки давали пять или десять килограмм пшеницы. И наша семья, благодаря тому, что мы овладели этим ремеслом, уже не голодала, а наоборот, мы еще помогали едой своим землякам.

С местными узбеками у эвакуированных с Запада сложились неплохие отношения.

Народ там жил по своему многовековому укладу, но запомнилось, что узбеки постарше, наверное, из бывших баев и басмачей, ненавидели Сталина и коммунистов, они все рассказывали, как их Буденный в двадцатые годы усмирял, сжигая мятежные кишлаки на своем пути.

Г.К. – Военкомат ставил «поляков» - «западников» на учет, или вами не интересовались?

С.Р. – В середине сорок третьего года собрали по району всех «несоветских поляков», и отправили на формирование Войска Польского, куда –то под Москву. Мы, шесть человек из семьи, ехали в составе большой группы, примерно из ста человек. В военкомате нам выдали проездные документы, сухой паек на дорогу, и добирались мы до места назначения целый месяц.

Прибыли в Подмосковье, где находился запасной полк Войска Польского. Всех нас отправили на мандатную комиссию. Поляков сразу зачислили, а нас, евреев, в сторону, мол, ждите.

Сидит за столом поляк, в майорской форме, и заявляет нам, прямо в лицо – «У нас Войско Польское, а не войско жидовское. И так ваших тут набралось, не пройти, не проехать, кругом только ваши, куда ни плюнь, в жида попадешь … Я вас не беру. Возвращайтесь к себе назад. Документы получите в канцелярии»…И мы вернулись в свой кишлак, снова месяц на перекладных добирались до Хорезма. В июне сорок четвертого нас опять вызвали в военкомат, уже на призыв в Красную Армию. Видимо, тотальный запрет на призыв «западников» из Белоруссии и Украины был отменен, а вот румынских беженцев - «бессарабцев» так в Действующую Армию не брали до самого конца войны.

Г.К. – Как «западники», а конкретно, члены вашей семьи, отнеслись к призыву?

С.Р. – Никто из нас от призыва уклоняться не собирался. Одно дело, что дед и отец с братьями Сталина считали бандитом, злодеем и своим личным врагом, это факт, но другое дело, что мы хотели воевать с немцами, и хоть как-то отмстить за свой народ.

Понимаете, во второй половине войны уже призывали упорядоченно, два раза в год, весной и осенью, и были некоторые «западники» и местные узбеки, которые воевать особо не рвались, они в эти периоды специально прятались в глуши, в горах, или уезжали в другой кишлак или район, а там ищи - свищи. А если призывник повестку в руки не получил, так считай, что не уклонист. Те, кто не хотел воевать, всегда находили возможность увильнуть, спрятаться, и в тылу, и на фронте… Узбеки своих призывников иногда от призыва просто выкупали или за деньги делали справку «негоден к службе», и весь наш кишлак, весь колхоз о таких случаях знал. Всякое было, тем более в Средней Азии, с ее «колоритом».

Нас призвали шесть человек из семьи : меня, брата Ицхака, двоюродного брата Мойшу, и троих дядей : Моше, Ошера и Арона, и у нас даже разговоров между собой не было, надо нам идти воевать или нет. Призвали, значит, обязаны служить, мы восприняли этот обыденно, тем более уже один раз нас «отправляли на фронт», в польскую армию.

А еще до нашего призыва одного дядю забрали на Трудовой Фронт.

А ведь раньше нас, «западников», даже добровольцами брать не хотели.

Среди беженцев было много одиночек, людей без семьи, так для них призыв в армию был спасением от вечно голодного прозябания, от безысходной жизни.

Г.К. – Сколько времени вас готовили в запасном полку?

С.Р. – В запасном полку мы провели меньше месяца. Мы простились со своими семьями и прибыли в военкомат, где со всего района уже были собраны призывники.

Босые узбеки с гор, и польские евреи - «западники». Нас посадили на катера, и мы по Амурдарье куда - то поплыли вниз по реке. Прибыли в запасной полк и здесь мы узнали, почем фунт лиха. Нас гоняли день и ночь, и в хвост и в гриву. Июнь, жара, а мы совершаем марш - броски с полной выкладкой по двадцать километров. Выдали какие-то допотопные винтовки, но без ремней, и мы таскали эти «шпалеры» обязательно с примкнутым штыком. На день давали фляжку воды, а воду в этот запасной полк привозили нерегулярно, как Бог на душу положит.

Наше счастье, что мы там пробыли какие-то три недели, и не успели стать доходягами. В один из дней нас построили в колонну, и через весь город, под звуки оркестра, повели на вокзал. Командир полка ехал на лошади впереди колонны, а все гражданское население высыпало на улицы нас провожать. Загрузились в вагоны и поехали до Ташкента, где нам, жарким летом, вдруг всем выдали шинели. Получили сухой паек.

А потом эшелон через Казахстан, пошлее на Запад. В нашем эшелоне было вагонов тридцать, но последний вагон был для «арестантов», здесь под охраной держали тех, кто пытался дезертировать по дороге, но был пойман. Потом, уже ближе к фронту, на каком-то полустанке нас построили, приехал выездной трибунал, и всех дезертиров приговорил к расстрелу, и приговор был приведен в исполнение на наших глазах. Нас выстроили «покоем», вывели где-то человек 6 приговоренных к высшей мере и «шлепнули» их прямо перед строем…

Г.К. – Куда прибыли на фронт?

С.Р. - Нас высадили в Эстонии, в расположении 291-й стрелковой дивизии, стоявшей на переформировке. Эта дивизия почти полностью была перебита на каком-то плацдарме, немцы ее просто истребили, и когда мы туда прибыли, то в стрелковых полках вообще не было рядового и сержантского состава. Наш эшелон, а это примерно 1.300 человек пополнения, построили.

К нам вышел какой-то начальник, майор, и сказал – «Я вас делю на три полка».

Мой дядя Ошер, человек опытный, в свое время отслуживший в польской армии, сказал – «Я попробую поговорить с этим майором, чтобы он нас не разлучал, а всех отправил в одну роту».

И так уже одного дядю, Моше, прямо с эшелона забрали в водители, так как он имел шоферские права, а мой брат Ицхак в дороге заболел и был снят с эшелона. Ицхак попал потом на другой фронт, воевал в пехоте, и под Берлином, в самом конце войны, был тяжело ранен..

Значит, подходит дядя Ошер к этому начальнику -«Товарищ офицер, разрешите обратиться?! Мы с одной семьи и хотим воевать вместе. Определите нас в один полк». Офицер посмотрел на нас, на четверых –«Ждите, со всеми закончим, потом с вами решим». А это «потом» получилось следующим. Офицер подошел к нам, и, показывая рукой, стал распоряжаться - «Ты в ту группу, ты в эту, а вы, двое, пойдете в 181 – й полк!»…

Внял просьбе, так сказать….Попал я в 3-й батальон.

Дивизия долго стояла в Эстонии, и все время прибывало новое пополнение, сплошь из западных украинцев с освобожденных территорий, и вскоре в батальонах был по пятьсот с лишним человек, полный комплект. Через несколько дней после моего прибытия в полк, мне приказали явиться в штаб, где ко мне подошел лейтенант, и сказал – «Слушай, Розенберг, мы в каждом батальоне формируем взвод разведки. я к тебе присмотрелся, и ты мне подходишь. Но тут какое дело, в разведку мы берем только добровольцев, и ты сам должен решить, пойдешь ко мне или нет», на что я ответил – «Хотите, берите, я в армии, любой приказ беспрекословно выполню, но мне само слово доброволец не очень нравится». – «Ладно, иди, подумай до завтра».

Я пошел к своему дяде Ошеру, стал с ним советоваться, и он мне сказал следующее – «Я не знаю что ты решишь. Мы все равно живыми с войны не вернемся, тут скоро будет только одна смерть. Не знаю, что и посоветовать…». Утром я пошел в штаб, лейтенант спрашивает – «Что решил?», а я отвечаю «Ничего. Хотите, забирайте в разведку, мне все равно».

И меня зачислили во взвод разведки, хотя по спискам я продолжал числиться в свое роте.

Сразу начались занятия. Во взводе человек двадцать. Каждый день нас учили ориентироваться на местности, ходить по лесам, нам лейтенант карту покажет и мы сами выбирали себе маршрут, и без компаса, шли к намеченным ориентирам. Выбирали маршрут так, чтобы под вечер попасть на какой-нибудь эстонский хутор, где местные, хоть «и со скрипом», сажали нас ужинать вместе с ними. Такая спокойная жизнь продолжалась месяц - другой, а потом всю нашу армию по железной дороге отправили подальше от фронта, на Север.

Г.К. – Что там, на Севере, «забыла» 291-я стрелковая дивизия?

С.Р. – Получилась интересная история. Из Эстонии нас две недели везли до Архангельска, и когда мы туда прибыли, то там уже стояла настоящая зима, полярная ночь, и лютые морозы.

Нас разместили в бараках возле порта и вскоре пошли разговоры, что мы на кораблях будем десантом высаживаться в Норвегии. Уже всю технику дивизии загрузили в трюмы пароходов, и мой дядя Моше со своей машиной уже находился на корабле, а мы ждали приказа на погрузку. Соседнюю дивизию, вообще, стали переучивать на воздушных десантников. Сидим, ждем. Ледокол ходил по устью реки скалывал лед, и вроде все уже было готово, как нас опять сажают в эшелоны и возвращают на Запад. Слухи были такие, что американцы не согласились, чтобы Норвегию освобождала Красная Армия и поэтому наш десант был отменен.

Целый месяц нас везли к фронту, пока 6-го января 1945 года не выгрузили в лесах в районе Жешува. В Польше была тогда очень холодная и снежная зима, но нам не разрешили разводить костры, а на следующий день мы стали копать большие землянки, по одной на взвод.

Простояли в этих лесах шесть дней, пока нам не объявили приказ о наступлении.

Г.К. – Зимнее январское наступление в Польше. Что наиболее запомнилось?

С.Р. – Первые десять дней наступления мы шли во второй «волне» наступающих и по сути дела только догоняли фронт. В прорыв ушли наши танкисты с десантом на броне, и немцы, опасаясь окружения, сразу откатывались назад, не оказывая до поры до времени серьезного сопротивления. Десять дней мы шли вперед, передвигались по заснеженным дорогам только в ночное время, и эти изнурительные переходы забрали у бойцов последние силы. Все побросали каски, противогазы, саперные лопатки, так как на таких долгих переходах для нас «любая иголка весила пуд». Эту усталость трудно передать словами. Я носил ботинки с обмотками, так у костра по недосмотру прожег свои ботинки. Пришлось намотать на ноги какие то тряпки, еще - запасные портянки, привязать всю это рвань бечевкой к ногам, и так я трое суток шел вперед, пока кто-то не принес мне сапоги, снятые с убитого немца. Помню, как вышли на немецкий аэродром, где рядами стояли брошенные исправные самолеты, которые, как нам сказали, не смогли взлететь по одной причине, у немцев кончилось горючее для самолетов. А рядом с аэродромом небольшой уютный городок, где обычно жил немецкий летный и технический состав и нам приказали устроить в нем привал. Разместились, по взводу на каждый дом, нам дали горячей каши.

Все сразу свалились с ног, заснули. Просыпаюсь, а вокруг дома трупы людей и лошадей, а напротив - все дома разбитые, все в щепках. Оказывается, на рассвете городок был разбомблен немецкой авиацией, а я так сильно спал, что не слышал ни бомбежки, ни криков…

Раненых отправили в тыл, убитых засыпали землей в свежих воронках, затем полк построился в батальонные колонны и продолжил движение, уже в светлое время суток.

Все были уверены, что немцы далеко убежали, и, как я думаю, скорее всего, впереди полка никто не выслал в авангард разведчиков. И так наш полк попал в засаду.

Перед нами было чистое заснеженное поле, а впереди, километра два от нас, виднелся лес.

Первый батальон полка уже дошел до этого леса, как внезапно, уже в самом лесу, попал под огонь в упор и с флангов, и в этой засаде весь батальон был перебит за считанные минуты.

Комполка развернул два оставшихся батальона и всю артиллерию, мы пошли в атаку, но немцы быстро отошли, и нам осталось только помогать раненым и собирать своих убитых.

Ночью комбат приказал послать в разведку несколько человек, выяснить, где немцы.

Я пошел своим другом Леней Пестряковым, по прозвищу «Сибиряк», и с нами был еще один украинец из «западников». Прошли через лес где-то три километра, вышли к какой-то речушке, и наткнулись на селение. Вдоль дороги стоят дома, и идет сплошной забор. Подобрались поближе, смотрим через дыру в заборе, а возле домов лежат убитые красноармейцы, значит, наши уже здесь были. Перешли через замерзшую реку, перед нами бугор, и тут по нам был открыт пулеметный огонь. На бугре оказался ДОТ, мы вернулись и доложили комбату – «Немцы находятся в такой-то точке». Это было мое первое разведывательное задание на фронте.

До самого Одера мы шли почти не сталкиваясь с немецким гражданским населением, заходили в пустые городки и поселки, в брошенные в дома, где еще печки не остыли, но местное население, как правило, все уже сбежало в панике. Исключение составил только небольшой город Битом, это возле Ополле. Наступали мы до самого Одера, а потом, когда до Берлина оставалось всего -ничего, мы перешли к обороне, поскольку весь личный состав выбило в боях, и наступать дальше уже было некому. У нас очень много людей тогда погибло.

Г.К. – Первый разведывательный поиск?

С.Р – Получили приказ – Взять «языка». Мы находились на немецком хуторе, вдали небольшая роща, перед нами нейтральная полоса. Видим немецкий блиндаж и ДОТ. Лейтенант говорит –«Надо обходить». В группу захвата определили четверых : Пестрякова, меня, и двух «западных» украинцев, Корба и еще одного. Маскхалатов не было, так мы нашли белые простыни на хуторе и сами себе из них сделали маскхалаты. Поползли по полю, а там оставлены хуторянами большие навозные кучи, и мы, прикрываясь ими, продвигались вперед, стараясь принять вправо от ДОТа. Слышим звуки: немецкая речь и удары лопат о мерзлую землю, кто-то копает перед нами траншею. Приготовились, смотрим, а четвертого с нами нет.

До немцев метров двадцать. Кинули три гранаты, и рывком вперед.

Один молодой немец стоит в траншее с поднятыми руками и орет –«Нихт шиссен!», еще один лежит сильно пораненый на дней траншеи, а остальные - уже «готовые».

«Сибиряк» пытался поднять раненого немца , но тот оказался тяжелым, и пришлось его добить. Только мы стали выбираться с «языком» из траншеи, как по нам начал бить пулемет из ДОТа, Сразу в небе появились осветительные ракеты и мы тоже выпустили из ракетницы красную ракету, сигнал артиллеристам на прикрытие. По всей передовой началась заваруха, но мы втроем дотащили «языка» до навозных куч, и видим, что наш, четвертый, прячется там.

Он увидел, что мы ползем с «языком», так молча к нам пристроился, как ни в чем не бывало… Мы ничего не сказали. Притащили пленного в штаб, и командир полка подполковник Коркишко приказал всю группу представить к орденам Славы. Мне Леня – «Сибиряк» говорит - «Знаешь что, пошли к замполиту, расскажем, как все было на самом деле». Замполит нас выслушал, потом сказал –«Ничего никому пока не говорите. Знаете ребята, вы ведь сами видите, из кого полк формировали. Очень много тех, кто три года был на оккупированных территориях, и доверять мы им полностью не можем. На вас надеемся, вы там за ними присматривайте, чтобы таких ЧП больше не случалось »… Вернулись во взвод, молчим, а ночью за этим, «четвертым», пришли «особисты», забрали его в СМЕРШ, и с концами.

Г.К. – Сколько было еще удачных поисков?

С.Р. – Еще раза два или три нам удавалось взять «языка».

В одном таком поиске в апреле сорок пятого года нашу группу обнаружили на минном поле, прямо перед немецкими позициями, и стали расстреливать. Леня Пестряков был тяжело ранен в ногу и мне пришлось его вытаскивать с минного поля, а потом тащить через «нейтралку» к своим. Его отправили в госпиталь и связь с ним прервалась.

Г.К. – С каким оружием воевали?

С.Р. – Все обычно. Автомат ППШ, гранаты, у некоторых - трофейные пистолеты.

Финки никто у нас не носил. У меня еще был пулемет РПД, очень надежный, хоть и тяжелый, восемь килограмм весил. В поиск никогда пулемет не таскал, но когда приказывали разведать, что там впереди, я всегда брал «дегтярь», вместо автомата.

И один раз мне это пулемет спас жизнь.

Мы занимали позиции в районе небольшого немецкого хутора, а напротив нас были немецкие траншеи, и сразу за ними находилось большое село.

Лейтенант приходит утром и говорит –«Сегодня в деревне нет движения немцев. Возможно, что они оттуда ушли. Надо проверить». Пошел с тремя «хохлами» -«западниками», прямо по полю вперед. Вроде все тихо, ни выстрелов, ни шума. И только мы подошли поближе к немецким траншеям, как из них, с двух сторон, стремглав выбегают немцы и несутся не на нас, а сторону деревни. Мы стоим, смотрим что дальше. А навстречу немцам выбежал офицер, и,стреляя из пистолета в воздух, вернул бегущих назад в траншеи. Мы залегли, завязалась перестрелка, между нами метров сто. И тут из деревни, с костела, по нам стал бить снайпер. Товарища, что справа, убил с первого выстрела, а двоих слева ранил, причем, стрелял сволочь немецкая разрывными пулями. Я стал вести огонь по костелу, на вспышки, и тут у меня пулемет прекращает стрелять. Я притворился убитым, раскинул руки, и так лежал до наступления темноты перед немецкими окопами. В темноте к нам приползла помощь, раненые еще были живы, и их оттащили на свои позиции. Я вернулся в батальон, а мой дядя Ошер, который, как и все бойцы, видел, что у нас произошло, уже стоит и ждет меня. Я ему говорю –«Пулемет заело!», а он взял пулемет, посмотрел внимательно – «Тебя этот пулемет сегодня от смерти спас. Видишь, пуля прямо в диск попала. А был бы ты с автоматом, так убило бы наповал, точно в голову бы попал»…

Г.К. – Например, задача поставлена взять контрольного пленного, а группа разведчиков обнаружена немцами. Что предпринимали?

Насколько группа прикрытия могла выручить группу захвата в такой ситуации?

С.Р. – В такой ситуации любая разведгруппа отходила.

В группе захвата обычно четыре человека, и что может эта горстка разведчиков сделать, когда их засекли, и весь немецкий передний край ведет бешеный огонь, чтобы уничтожить, или отрезать группу от своих и взять разведку в плен.

Один раз мы темной ночью ползем вчетвером по нейтралке, а в воздухе все время висят осветительные ракеты. И во время очередной вспышки ракеты мы замечаем, что слева от нас, в сторону наших позиций, ползет немецкая разведгруппа. Мы поползли дальше «по своим делам», но немцы нас заметили уже возле окопов, и стали обстреливать. Мы выпустили красную ракету, и наша артиллерия, которая уже пристреляла немецкий передний край, по этому сигналу сразу прикрыла нас огнем, и дала возможность отойти живыми и невредимыми.

К себе возвращаемся, спрашиваем как тут вас?, тихо?, мы вроде видели, как немецкая разведка по нейтралке шастала, и тут выясняется, что они взяли одного нашего в плен из передового дозора. И тогда мы поняли, что ошиблись, что надо было с ними вступить в схватку еще на нейтралке, а не надеяться, что их другие заметят и перебьют.

А насчет группы прикрытия, то мое личное мнение следующее. Смотрите, у меня на счету совсем немного поисков, на мою долю досталось только четыре месяца войны, но все время меня назначали в группу захвата, поскольку я был молодой, здоровый, и пользовался доверием.

И только потому, что я был в «захвате», а не в «прикрытии», я остался жив и сейчас с вами разговариваю. Ведь самые большие потери всегда в группе прикрытия, они же вызывают огонь на себя, чтобы дать возможность отойти, с «языком» или без, обнаруженной группе захвата.

Г.К. – Каким было отношение к пленным?

С.Р. – Если попадались эсэсовцы, то их в плен не брали. А с остальными – поступали по обстоятельствам. В сорок пятом году немцев в плен брали много…

Зимой сорок пятого года были серьезные бои под Ополле. Там есть небольшой город Битом, в котором была окружена немецкая часть. Мы со стороны железнодорожной станции пошли по главной улице города, стали прочесывать город. Шли с двух сторон улицы, прижимаясь к домам. И тут попадаем в засаду, сверху, из окон вторых этажей, и снизу, из подвалов, по нам ведут огонь, забрасывают нас гранатами. Мы с потерями отошли к вокзалу, но ребята заметили, что огонь по нам ведут люди в гражданской одежде, а не в форме вермахта.

К вечеру к нам подошло подкрепление, и уже в сумерках, мы снова приступили к прочесыванию. Нам сказали, что многие окруженные немцы переоделись в гражданскую одежду, и надо всех мужчин призывного возраста одетых в цивильное, тщательно проверять.

На каждый дом выделяли групп бойцов, по 2-4 человека, и мы медленно, дом за домом, стали проверять каждое строение. И тут началось, по нам снова стреляют из подвалов, или, например, заходит боец в спальню в доме, и пока он, открыв от удивления рот, оценивает, немецкую мебель и прочее добро, ему в спину, из шкафа, стреляет спрятавшийся немец…

Мы снова остановились, офицеры оценили ситуацию, и опять бойцы пошли по домам.

Заходим в дом, сразу очередь из ППШ по шкафам, или гранату в подвал.

А там в каждом большом подвале все люди в гражданском, иди, попробуй, разбери, кто есть кто. Короче, всех кто по возрасту мог быть из вермахта, постреляли, перебили на месте.

Мы закончили прочесывать свой «район», подходим к площади, куда подтягивались все наши бойцы. Стоит наш начштаба, офицер, «восточный» украинец, и в это время к нему подводят одного гражданского, вроде поляка, который по - польски обращается к офицеру – «Мол, пан офицер, я поляк, не немец, не убивайте меня. У меня для вас есть хорошая девка», и офицер ему говорит –«Ну, веди свою бабу, посмотрим», поляк через минуту вернулся с женщиной.

Начштаба посмотрел на них, достал пистолет из кобуры, и двумя выстрелами в голову убил эту пару, произнеся –«Это точно немцы!».

9-го мая наш полк находился в Чехии, и здесь мы узнали о капитуляции Германии.

Мы радовались, ликовали, стреляли в воздух, а потом стали отмечать Победу.

А утром десятого мая нас всех, еще не протрезвевших, выстраивают по тревоге, и комполка объявляет перед строем – «Для нас война еще не закончилась! Дивизии СС спрятались в горах и отказываются капитулировать. Мы должны уничтожить этих гадов!».

12-го мая в наш район подошли танки и артиллеристы, части РГК, и вся эта армада стала обстреливать район, где по данным разведки, были эсэсовские части, а в небе, волнами, одна за другой, проносились наши штурмовики и долбили немцев в горах с воздуха.

А затем нам приказали – «Вперед! За огневым валом! Пленных не брать!».

Мы и не брали…Трое суток мы воевали в этих горах, добивали эсэсовскую нечисть.

В эти дни мне было страшно от одной мысли, что придется погибнуть уже после окончания войны. Но все для меня обошлось …

Г.К. - Вам повезло, вы «свою войну», хоть и недолгую, прошли без ранений. А как сложилась фронтовая судьба остальных членов вашей семьи, призванных с вами в армию в один день?

С.Р. - Дядя Арон погиб, а все остальные четверо родных были ранены в сорок пятом году, и двое из них получили тяжелые ранения. А меня не задело ни разу. Повезло…

Г.К. – Вы были рядовым бойцом. В вашей солдатской среде как-то обсуждались масштабные операции или действия старшего командного состава?

С.Р. - Подобные обсуждения …, нет, это был не наш уровень.

Максимум о чем мог судить рядовой боец, то это какой у нас командир батальона или полка – «Орел», «Батя родной », или нет. А все остальное начальство находилось где-то наверху, на Олимпе, и что они там делают, правильно или нет, берегут солдат или плевать им на «серую массу»- мы просто знать не могли, а уж тем более как-то обсуждать или комментировать их действия среди своих. Да и с кем обсуждать? Я из взвода дружил только с Пестряковым, а с западными украинцами у меня не было приятельских отношений.

Это особая публика, не очень надежная.

Им явно не очень нравилась моя фамилия - Розенберг, и я, иной раз, опасался, не без оснований, как бы мне кто- нибудь из них в бою в спину бы не выстрелил.

Один раз мне довелось лично видеть маршала Конева и даже пожать его руку.

Дело было так. Нас готовили к форсированию Одера. Мы стояли в лесу, возле реки, и этот лес был просто забит нашей артиллерией, считай, что ствол на каждые два метра.

Вечером началась артподготовка, и передовые части пошли на форсирование, а саперы под немецким огнем строили временный мост, который выглядел так – настил на воде в две доски шириной, и по нему пехота бежала вперед. И когда пришла очередь нашего батальона на переправу, прямо на берегу появилась, не маскируясь, большая группа старших офицеров, и по нашим рядам пронеслось –«Маршал Конев прибыл!».

Это действительно был командующий фронтом, он несколько минут стоял у самой кромки, у начала моста, и каждому бойцу, кто проходил мимо него на мостки, жал руку и говорил –«Счастливо! Не подведите!». И как- раз в этот момент была очередь нашего взвода на переправу, и каждый из нас удостоился рукопожатия маршала и его напутствия.

Г.К. – Окончилась война. Где пришлось служить далее?

С.Р. - После войны наша дивизия какое-то время стояла в Чехии, а потом дивизию расформировали, и всех молодых, кому еще служить и служить, отправили в Венгрию.

Еще до расформирования дивизии меня вызвал к себе «старый» комбат и спросил – «Гражданская профессия есть?» - «Не успел получить» - «Смотри, мы посылаем лучших красноармейцев на учебу в военное училище. Пришла разнарядка. Ты у нас на очень хорошем счету, имеешь боевые награды, кандидат в члены партии. Поезжай на учебу, всю жизнь будешь сыт, одет и обут, и при деле», а я не захотел и ответил – «Товарищ комбат, в училище не хочу, а вот родителей хотелось бы увидеть, может отпуск можно получить?» - «Я тебе как отец сыну говорю, соглашайся на училище». Через какое-то время мне случайно попалась в руки газета «Правда», и там я читаю, что «…бывшие польские граждане имеют право вернуться жить на территорию Польши», и что работает советско–польская комиссия по репатриации.

Я к комбату с этой газетой, а он мне – «Тебе еще служить как медному котелку. Кто тебя из армии домой отпустит?» -«Так я и в польской армии могу продолжить службу» - «Тогда напиши письмо в смешанную советско – польскую комиссию по репатриации».

Я так и сделал, а вскоре мои родители уже сами, по этому договору, уехали из Узбекистана в Польшу, и прислали мне справку, что я являюсь гражданином Польши.

Пока я ждал ответа из комиссии, меня перевели на службу в Венгрию, в гвардейскую дивизию, где нами командовали прибывшие с Востока молодые офицеры, только что выпущенные из военных училищ. Они пытались вернуть армейскую уставную дисциплину мирного времени, но молодые фронтовики не давали им развернуться, и тогда всех фронтовиков из нашей части решили сплавить в СССР, и так я попал в новую часть, в батальон по подготовке снайперов, стоявший в 200 километрах от Москвы.

Вскоре пошли слухи, что в ближайшем будущем нас перебрасывают на Дальний Восток.

Я пришел к комбату, который меня раньше не знал, и рассказал ему, мол, так вот и так, жду ответа из комиссии по репатриации, а если меня на Дальний Восток переведут, то где меня ответ комиссии искать будет? А родители уже в Польше.

Комбат сам отправил запрос в смешанную польско – советскую комиссию, и через три недели меня вызывают в штаб и вручают распоряжение комиссии – «Откомандировать рядового Розенберга на московский армейский пересыльный пункт».

Приезжаю на пересылку, а там уже собрана команда из «военнослужащих Красной Армии, польских граждан». Человек пятьдесят : поляки, западные украинцы и белорусы, а из евреев только я один. Нас продержали на этой пересылке три месяца, в ожидании ответа.

Все время к нам «в команду» прибывали новые люди, и мы были предоставлены сами себе, имели разрешение на свободный выход в город, и за этот период узнали всю Москву.

И когда нас набралось больше ста человек, в один хороший день, нам приказывают построиться. Вышел офицер со списком –«Кого я сейчас назову- три шага вперед!».

Назвал девять фамилий, в том числе и мою.

Нам разрешили выехать в Польшу, а всех остальных вернули по своим частям, дослуживать в Красной Армии. Мы, девять человек, получили документы на проезд, сухой паек, и меня назначили старшим этой команды. В Брест –Литовске польские пограничники посмотрели на меня в советской военной форме, на все мои документы, и заявляют –«А ты знаешь, что тебя согласно этим бумагам, мы на месте должны призвать в Войско Польское?»- « Так я для этого и приехал. Вот только родителей найду, и сам призовусь»-«Тогда проходи».

Но в мои планы не входило продолжить службу у поляков, вся наша семья твердо намеревалась добраться до Палестины. Родители и братья уже находились на территории Германии, в пересыльном лагере для перемещенных лиц, откуда нелегальным путем евреи добирались до Палестины.

Г.К. – До Палестины добирались «нелегальными тропами»?

С.Р. – А тогда иначе было нельзя. Палестина находилась под британским мандатом и англичане запрещали евреям, выжившим в Катастрофе, прибывать на Землю Обетованную.

В Польше я переоделся в гражданскую одежду, и сначала, пробрался в Чехию, а потом и в Австрию. Мне надо было попасть в Южную Германию, где находился лагерь, в котором формировались группы нелегалов для переброски в Палестину, и где меня ждала моя семья.

Зимой 1947 года я находился на австрийско – немецкой границе, которую разделяла река. Проводники соглашались вести людей через границу только за 150 долларов, очень большие деньги по тем временам, а у меня было только 150 марок. И я уже нашел девушку- проводницу, которая согласилась на марки, но в последний момент она отказалась идти, спасибо, хоть нарисовала примерный план, указала место брода на пограничной реке.

Через границу шел над рекой автомобильный мост, но он контролировался пограничными нарядами с двух сторон и этот вариант перехода сразу отпадал. Со мной решился пойти один товарищ, и ночью, через лес, мы прошли к границе. А зима в горах, сами знаете, не сахар.

Река местами замерзла, а местами была в полыньях, так мы разделись, и вброд, в ледяной воде, переправились через реку. Идем вперед, а через километр перед нами еще одна река, шире прежней, кругом вода. Мы оказались на острове. Замерзли насмерть. Пришлось возвращаться назад, идти к автомобильному мосту, и ползти по заваленной снегом придорожной канаве, в надежде, что нас не заметят пограничники. И мы смогли пройти мимо постов.

Добрались до лагеря, в котором, как я знал, находится наш земляк,бывший партизан Калман Бревда, и которого уже предупредила моя семья, что я по дороге в Германию.

Спрашиваю –«Кто Калмана знает?» - «Все знаем. Он у нас контрабандист №1».

Привели меня к Бревде, он налил сразу выпить, достал закуску и говорит –«Зря ты так мучился, я еще вчера послал в Австрию человека с легальными документами для тебя и с разрешением на переход границы». Из Германии, вместе с группой боевой молодежи, нас тайно перебросили в Италию, откуда на корабле мы отправились в Палестину, но уже в прибрежных водах корабли английской береговой охраны задержали наше судно, и я был интернирован в лагерь на Кипр. Там успел жениться, но через год снова нелегальным путем пробрался в Палестину.

С тех пор я здесь…