Я родился 13 марта 1924 года в Московской области. В Волоколамском районе была такая маленькая деревня Федлово, дворов на двенадцать-четырнадцать. В нашей крестьянской семье было одиннадцать детей, из которых я был шестым по счету. Пять мальчиков и шесть девочек. И все мы выросли, только двое умерли лет в тринадцать-четырнадцать.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни.
Жили непросто, но нельзя сказать, что очень бедно, потому что маме присвоили почетное звание «мать-героиня» и государство нам хоть как-то, но помогало. Но, кончено, жили, прежде всего, за счет своего хозяйства. Всегда держали корову, поросенка, овец, домашнюю птицу, так что не голодали. Но вот с обувью, например, были большие проблемы, поэтому почти до самых морозов в школу мы ходили босиком. До сих пор помню, как у нас на ногах кожа от холода и грязи трескалась. В общем, обычное для того времени детство.
Где вы учились до войны?
Начальную школу окончил в деревне Кобылино, а с 5-го по 7-й класс ходил в школу деревни Бухлово, до которой было пять километров. Все время учился отлично, поэтому окончил школу с похвальной грамотой.
А после 7-го класса я поехал в Москву и поступил учиться на техника-технолога по обработке кинопленки в кинематографический техникум. Дело в том, что к нам в деревню несколько лет подряд на лето приезжал один парень из Москвы. Вовка его звали, Владимир Александрович Александров. Просто первая жена его отца, а он, кстати, работал в посольстве СССР в Турции, жила с двумя детьми в нашей деревне, а Вовка приезжал к нам на лето. И мы стали хорошими приятелями, а т.к. были одногодками, то решили поступать вместе. Кино тогда было делом новым, и чрезвычайно интересным, тем более там сразу учили фотографировать. Но меня как отличника приняли без экзаменов, а Вовка учился слабовато и поступить не смог.
Но в техникуме я проучился всего год. Учился хорошо, и наверняка бы хорошо окончил учебу, но тут вышло постановление правительства о введении платного образования. А т.к. мои родители совсем не имели возможности помогать мне материально, а я в силу юного возраста не настолько хорошо соображал, что можно пойти и как-то самому зарабатывать, то был вынужден уйти из техникума.
Но я поступил учиться на токаря в железнодорожное ремесленное училище №2 при паровозостроительном заводе в Коломне. Помимо бесплатного обучения там и форму выдали, и обували, и кормили бесплатно. И проучился там два года, до самого призыва в армию.
А у вас не было разочарования, что из «кинематографа» вам пришлось уйти в рабочие?
Нет-нет, ничего такого. Мне нравилось и учиться, и работать, все устраивало. И, в общем-то, токаря из меня сделали настоящего.
В предвоенные годы очень большое внимание уделялось военной подготовке молодежи.
Это правда. Например, я еще до войны успешно сдавал различные нормативы: «ГТО», «ГСО», ПВХО.
И как вся наша молодежь был страшным патриотом. Тоже мечтал уехать воевать в Испанию, на Халхин-Гол.
Как вы узнали о начале войны?
В Коломне и услышал по радио. С одной стороны это было неожиданно, потому что никаких конкретных слухов о скорой войне я не помню. А с другой, мы вроде, как и ждали ее, поэтому большой неожиданности не было. У меня, например, был приятель, Иван Большаков, на два года старше, так его призвали в армию еще до войны. Но вначале он служил на Дальнем Востоке, а потом он мне написал, что их часть спешно перебросили на запад…
А мы в первый день войны собрались вечером с ребятами и от нечего делать стали делать себе татуировки. Кто, какую хотел, а мне на руке накололи сердечко пронзенное копьем. И не ради какой-то девочки, а просто из-за начала войны…
Но по большому счету, я это известие никак не воспринял, потому что был еще совсем незрелым юношей. И, как и многие думал, что мы с немцами очень быстро разберемся. Как в той песне поется: «… и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!»
А вскоре нашу группу токарей перевели в Москву на завод имени «1-го августа» при НИИ текстильной промышленности. Помогали его переоборудовать под выпуск военной продукции. А жили на фабрике «имени Фрунзе», что недалеко от завода, где в одном помещении для нас поставили кровати. И жили там до середины октября, когда в Москве началась паника… Выплатили нам деньги и сказали: «Идите куда хотите…»
Какими вы запомнили эти дни?
Честно говоря, ничего экстраординарного я в эти дни не видел. Да, очень многие люди стремились любыми путями уехать из города, потому что я лично видел, как над Москвой низко летали немецкие самолеты и стреляли по бегающим людям… Но беспорядков, например, чтобы грабили магазины, лично я не видел, хотя на улицах в те дни было многолюдно. А я поболтался еще несколько дней в Москве, у меня же там две сестры жили, а потом уехал в Коломну в училище.
В этот непростой период не появились сомнения в исходе войны?
Нет, не помню такого. Даже когда эта паника пошла, у меня таких сомнений не было.
Ваши родители попали в оккупацию?
Да, но они пробыли под немцами меньше месяца и почти ничего не рассказывали об этом. Насколько я помню, немцы за это время никого не убили и ничего не сожгли. И так было не только в нашей деревне, а во всей ближайшей округе верст на десять-пятнадцать. Т.е. все прошло относительно спокойно, подошли-отошли.
Когда вас призвали в армию?
Со мной получилась такая история. Дело в том, что на меня, оказывается, была оформлена «бронь». Мы же работали на линии по точке снарядов для «Катюш», хотя, что такое эрэсы мы и сами тогда не знали. Работали в три смены по 8-10 часов в день, больше не работали. Наверное, приходилось тяжело, но, честно говоря, я этого уже и не помню.
Но где-то в марте 42-го смотрю, наш год уже начали призывать. Моему товарищу пришла повестка, и я с ним пошел в военкомат. Поинтересовался: «А почему мне повестка не пришла?», и мне ее сразу выписали – «через три дня явиться в военкомат!»
Но меня направили не на фронт, а в военное училище. Почему меня выбрали, сам не знаю. В общем, собрали нас небольшую группу, дали сопровождающего, и он отвез нас в Москву прямо в 1-е Краснознаменное пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР. То самое легендарное училище «Кремлевских курсантов». Где-то с месяц побыли на карантине в полевых лагерях, а потом нас вернули в казармы на Красноказарменнной улице в Лефортово. Конечно, я был рад и горд, что попал в такое знаменитое училище.
Сколько вы там проучились?
Насколько я помню, целый год, и считаю, что на командиров взводов нас подготовили хорошо. Ведь занимались мы по двенадцать часов в день и больше ни на что не отвлекались. К хозяйственным работам нас совсем не привлекали, правда, и в увольнения совсем не пускали, да и некуда там было ходить, одна учеба, учеба и учеба – ускоренный выпуск… Единственное, очень часто ходили в патрули. Мне, например, часто доводилось патрулировать в районе тюрьмы «Матросская тишина», но никаких эксцессов никогда не было. И помню, что довольно часто нас в качестве почетного караула отправляли на похороны различных высоких начальников.
В училище я тоже хорошо учился, но там каких-то особо сложных наук и нет. Какие-то предметы выделить не могу, но лишнего не давали. Правда, если бы вы только видели как проходят занятия по выработке командного голоса, то решили бы, что там одни чокнутые… Потому что одни крики вокруг: «Налево! Направо! Кругом! Марш!» Короче говоря, что кому в голову взбредет, тот то и орет, главное, чтобы громко и четко. А стрельбы, например, были нечасто, мне даже кажется, что мало. Может быть, это просто экономили патроны, не знаю. Но учились стрелять из всего: из пистолетов, винтовок, пулеметов, даже из ПТР и минометов.
В парадах приходилось участвовать?
Все лето мы готовились к параду на Красной Площади. Готовились-готовились, уже прекрасно ходили, но потом вдруг объявили, что в этом году 7-го ноября парад не состоится.
Какими были бытовые условия?
В бытовом плане все было отлично. Помню, даже, что однажды к нам приехала с концертом Клавдия Шульженко. И кормили хорошо, по специальной курсантской норме, но нас ведь и гоняли как. Особенно по тактике. Выходили на полевые занятия к Ивановской, это сейчас уже Москва, а тогда мы вначале до окраины ехали на трамвае, а потом еще часа три-четыре шли пешком.
А спортом занимались?
Конечно! Помню, однажды наш взвод участвовал в соревнованиях по Московскому Военному Округу и на дистанции пятьдесят километров мы заняли 2-е место. Но я, например, на лыжи встал, наверное, с того же момента, когда начал ходить. Лыжи, санки, другой забавы у нас в детстве не было. Так что я был крепким парнем, но в принципе по физическому развитию не выделялся.
Какие ребята с вами учились? Вы, кстати, номер своей учебной роты помните?
Рота у нас была 12-я что ли, а вот взвод 2-й или 4-й. Во всяком случае, помню, что командиром нашего учебного взвода был лейтенант Алимов - хороший командир.
А если говорить про курсантов, то у нас учились обычные ребята, славяне. По-моему, у нас в роте ни одного нацмена не было. Но зато у нас учились два бывших председателя колхоза, которых отозвали с фронта. Все мы были примерно одного возраста, а им было лет под сорок уже и они, конечно, не особенно вписывались в наш коллектив. Но они и сами всем своим видом подчеркивали, что им эта учеба не нужна. Мне кажется, что из них и не нужно было пытаться сделать офицеров, это было ошибкой изначально. В общем, помучились-помучились с ними и отчислили.
За время учебы вы сдружились с кем-то больше всего?
В принципе у меня со всеми ребятами сложились хорошие отношения, но самого близкого друга у меня не было.
А вы потом с кем-то из ваших однокашников не переписывались? Не знаете, например, судьбы ребят из вашего взвода?
Уже после войны я как-то написал в училище, мол, такой-то такой, учился тогда-то, хочу узнать, нет ли возможности организовать встречу выпускников нашего набора. А мне прислали такой ответ: «… ни с одним из бывших курсантов вашего выпуска у училища связи нет…» И я все думаю, ведь нас тогда выпустилось около тысячи человек, ну неужели все погибли?.. Понятно, что война просто перемолола наше поколение, но все же… Так что я ни про кого из ребят ничего не знаю.
Когда вы окончили училище и куда вас направили?
Выпустились мы где-то в январе 1943 года. Но, кстати, осенью 42-го, когда под Сталинградом шли ожесточенные бои, то нас подняли, выдали боеприпасы, НЗ, и даже объявили, что нас направляют на фронт. Но потом наверху видно передумали, и мы доучились до конца. Тем, кто еще до учебы побывал на фронте, присвоили лейтенантов, а всем остальным – младших лейтенантов. И я попал в группу, человек двести-триста, которую направили на Центральный Фронт. Приехали на какую-то станцию, а там, в штабе Фронта нас распределили по армиям. И меня назначили командиром взвода автоматчиков в 800-й полк 143-й стрелковой дивизии. Наша рота автоматчиков была единственной на весь полк и подчинялась непосредственно командиру полка.
Мы прибыли на фронт, когда шло наступление в направлении Курска, но как взяли его в начале февраля, то сразу стали усиленно строить оборонительную линию. Наша дивизия располагалась на участке, где линия фронта пересекала железную дорогу Курск – Орел, в районе станций Куракино и Змиевка.
Больше всего запомнилось, что у нас там была острейшая нехватка людей, потому что пока шли вперед, понесли большие потери. Например, моему взводу поручали охранять штаб полка, но по большому счету охранять было некем, потому что во взводе осталось 6-7 человек. И только когда встали в оборону получили пополнение. Но далеко не лучшее, потому что люди из освобожденных курских районов оказались совершенно неподготовленными и какие-то темные что ли. Помню, у меня на Курской дуге ординарцем был совсем молодой парнишка из этих курских, до сих пор его фамилию помню – Балаев. Так он однажды получил на меня доппаек и сам его съел. Ну, отругал его, конечно, но понятно же, что он голодный.
А свой первый бой помните?
Да я как-то и не могу сказать, какой бой был первым. Потому что мы как влились в дивизию, так и шли с боями вперед. Помню, у станции Касторная случился особенно ожесточенный бой. А когда стали в оборону, то там шли скорее не бои, а перестрелки. Правда, стреляли там без конца.
Что запомнилось из периода, когда вы стояли в обороне? Все-таки вы там полгода провели.
То, что постоянно копали, копали и копали… Расширяли, улучшали и довели почти до совершенства линию обороны. И вы знаете, когда началась Курская битва, то за все время оборонительных боев мы понесли не такие уж и большие потери. Например, я из своего взвода всего примерно треть потерял. А ведь там шли такие бои, что словами не передать… Это же был июль, небо голубое-голубое, но солнца не было видно из-за дыма… Но на второй или третий день непрерывных и ожесточенных боев нам все-таки пришлось отойти во вторую линию обороны. Да и то, только потому, что первой линии просто физически не стало. Ее фактически всю засыпало, завалило, от постоянных разрывов бомб и снарядов. Бывало, сам себя еле откопаешь из под осыпавшейся земли…
Но в одно утро встали, а никто не стреляет. Выслали вперед разведчиков, они возвращаются: «Ни одного немца нет!» Пошли их догонять в направлении Конотопа и Коростеня. Наткнемся на них, постреляем и опять вперед. Но вскоре в одном из боев меня ранило. Днем пошли в атаку, и вдруг меня ударило в плечо, я упал, и даже не сразу понял, в чем дело. Из полевого госпиталя в Ельце, меня направили в Рязань, и там я лечился около шести месяцев, потому что у меня была перебита ключица. Что запомнилось? То, как мы целыми ватагами ходили в городской кинотеатр прямо в кальсонах… Ведь ни обмундирования ни какой-то одежды у нас не было. Даже с девушками в таком виде встречались, и ничего, принимали нас. И кормили в госпитале нормально, и внимания было достаточно. Правда, таких лекарств как сейчас не было. Хлорамин и риванол – два лекарства от всех ранений.
А после выписки я попал в запасной офицерский полк, который стоял в Зарайске. Побыл там недели две, а потом меня включили в команду, которую направили на 2-й Прибалтийский Фронт. И там в ноябре 43-го я попал в 594-й стрелковый полк 207-й дивизии 7-го Гвардейского Корпуса.
А в свой прежний полк вы не хотели вернуться?
Даже не пытался, потому что был убежден, что там от прежнего состава никого не осталось. В пехоте ведь все очень быстро, или убит или ранен… Дольше только в сказке или в кинофильме, а в жизни месяца два максимум… А если полгода, то это уже какая-то невероятная, немыслимая удача… Именно поэтому я даже никого из своих непосредственных командиров не помню. Ни роты, ни батальона, ни полка. Помню только командира нашей 48-й Армии генерал-лейтенанта Романенко. И то, только потому, что он ходил с палочкой, и в случае чего, мог ею пройтись вдоль спины… Но я только слышал об этом, сам не видел.
А меня опять назначили командиром взвода в роту автоматчиков. Опять шло наступление, но я бы не сказал, что там шли какие-то уж ожесточенные бои. Больше запомнилось, что было полно снега, а под снегом вода - болотистая местность. И когда ноги проваливались глубоко, то было не очень приятно.
Но в этом полку я провоевал совсем недолго, потому что в конце января 44-го меня опять ранило. Осколком в левое колено. Тоже шли вперед, где-то взорвалось и все… Это уже было к вечеру, кое-как добрался до старшины, а он мне говорит: «Давай пить водку – буду тебя лечить!» А утром я уже ходить совсем не мог, и он меня на лошади отвез в медсанбат. В этот раз лечился в Кирове месяца четыре, но из-за большого риска задеть суставную сумку осколок мне так и не вырезали. Пожалели, боялись, что я на всю жизнь останусь с «костяной» ногой. Но я и с осколком ходил нормально, иногда только покалывало, и мне его вырезали, только во время службы на Колыме. Осколок в ноге начал двигаться, стал доставлять неудобства, и один профессор, у которого как раз закончился срок еще с 1937 года, мне предложил: «А хотите, я вам его вырежу?» Ну а в 44-м меня при выписке признали негодным к строевой службе и направили аж в Кустанайскую область.
И я там месяца три, наверное, проработал в украинском местечке Веселый Подол военруком в средней школе. Но больше всего запомнилось, что там меня вши просто одолели. На фронте их у меня никогда не было, а там вдруг появились. Но я же приехал туда прямо из госпиталя, не имея ни одной пары сменного белья.
А еще меня сразу отрядили ловить дезертиров. Ездил, но ни одного не то что не поймал, а даже и не видел. Но меня эта ситуация настолько возмутила, что я написал письмо в наркомат обороны: «… почему меня направили так далеко, разве я дома не могу военруком работать? Или может быть я, таким образом, наказан за свои боевые ранения?» И очень быстро из Москвы пришел ответ: «Немедленно откомандировать по месту жительства!» Мне тут же выписали все необходимые документы и направили в Коломну. Но там на комиссии вышел скандал. Врач, чтобы проверить мое состояние, говорит: «Встань на коленки!» Отвечаю: «Мне больно!» - «Встань!» Но я уперся: «Не встану!» - «Ах, не встанешь, значит, годен к строевой!», и направили меня в распоряжение МВО. А там комиссия подтвердила прежнее заключение - «… годен к службе на нестроевых должностях в штабах фронтового и армейского района».
Но в это время уже начали брать много пленных и таких офицеров как я стали направлять в распоряжение МВД. И меня направили Белоруссию, на самую польскую границу. На бывшую погранзаставу нас приехало четыре офицера, три ротных и комбат, и мы сами там должны были организовать что-то вроде пересыльного пункта. Должны были принимать пленных и формировать кого, что, куда, как. Но на самом деле сначала все было непонятно, и только потом удалось создать какую-то систему. А уже после войны мы там организовали сразу четыре лагеря. И немцы у нас без дела не сидели, постоянно работали. Помню, например, что в Гомеле восстанавливали мясокомбинат, завод «Изоплит», ликероводочный и, конечно, строили много жилья. Постоянно к нам приходили с просьбами: «Дайте нам пленных!», ведь людей не хватало, работать было некому.
А вам интересно было там служить?
Да, если бы меня хоть раз спросили. Но никто, никогда и нигде, вы первый. Получил предписание, иди и выполняй, вот и весь разговор в армии.
А к немцам какое было отношение?
Нормальное. Я помню всего пару случаев, когда при попытке к бегству беглецов убивали, но в целом отношение к ним было нормальное, без жестокости. И управлять ими было довольно легко, потому что мы поняли, что их офицеры любят покомандовать, поэтому действовали через них.
Но у вас не было такого ощущения, что мы с ними слишком мягко обращаемся?
Нет! Конечно, они столько всего натворили, но мы же проповедовали гуманизм. Да и наше командование прекрасно понимало, что тех людей, которые не выдерживают общения с немцами от них нужно сразу убирать. Потому что было пару таких случаев. Например, один капитан, у которого погибла вся семья, в столовой заставил одного немца плясать перед ним на столе… Пьяный, конечно, был. Но его сразу после этого случая убрали.
Правда, и среди немцев попадались такие, что вели себя спесиво и нагло. Помню, один такой начал было что-то вякать, так я ему сразу все объяснил: «Ты кто такой и как позволяешь себе разговаривать с советским офицером?», и он сразу все понял и заткнулся.
Как вы узнали о Победе?
Там же в лагере. Причем о ней мы узнали от девчонок из службы ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи). У нас же связи никакой не было, и они к нам пришли: «Вас из УВД срочно разыскивают. Требуют, чтобы вы немедленно ехали к ним!» Но, конечно, все были рады, что война закончилась. И мы и немцы…
Награды.
У меня за войну орден «Отечественной войны», но за что мне его вручили, так и не знаю. (На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, по которому Василий Петрович был награжден орденом «Отечественной войны» II-й степени: «13-го июля 1943 года 143-я сд прорвав оборону врага, ввиду сильных контратак немцев была вынуждена занять оборону. Получив приказ обеспечить стык 143-й и соседней дивизии от прорыва противником, тов.Румянцев спешно, но умело организовал оборону и со своим взводом автоматчиков успешно отбил три контратаки немцев, которые имели численное превосходство в 2-3 раза. Умелой организацией обороны и управлением боя, личной волевой стойкостью и примером тов.Румянцев способствовал выполнению приказа командования.
12-го января 1944 года 3-й батальон 594-го стрелкового полка в ходе наступления подошел к деревне Гречихи, юго-западнее Новосокольники. Увидев, что под сильным пулеметным и минометным огнем батальон залег, тов.Румянцев умелым маневром вывел свой взвод во фланг немцам и стремительной атакой ворвался в деревню, чем способствовал продвижению наших подразделений» - прим.Н.Ч.) И вручили мне его уже после войны, в начале 46-го. Но награды это ведь совсем не главное. Главное - совесть моя чиста, потому что сделал все что мог.
На фронте у вас не было такого ощущения, что мы воюем с неоправданно высокими потерями?
Нет, такого ощущения у меня не было. Там где мне пришлось воевать, таких случаев, чтобы людей откровенно гнали на убой, я не видел.
А вам самому убивать приходилось?
Честно скажу, не знаю. Стрелять много приходилось, но разве там поймешь, попал, не попал, ты не ты.
Вам приходилось общаться с особистами? Почти все ветераны признаются, что им хоть раз приходилось присутствовать на показательных расстрелах.
Показательных расстрелов я ни разу не видел. А с особистами я, конечно, контактировал. У меня на Курской дуге даже был довольно неприятный случай, когда я выстрелил в солдата. Случайно, конечно. Один из новобранцев загнал патрон в патронник и второй туда же двинул. Стал ему помогать вытаскивать второй, но я же и подумать не мог, что там еще один есть. И когда достали, затвор отпустили, произошел выстрел, и пуля ему попала ниже колена в мягкие ткани… Тут за меня особист взялся как положено: «Признайся, что ты в него специально выстрелил!» Но эта история ничем плохим не кончилась, потому что все понимали, что я в него не специально выстрелил. Да я и сам не особенно и боялся, как говорится, дальше фронта не пошлют…
Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.
Когда он умер, я, как и весь народ страшно переживал. Но после ХХ-го съезда партии я свое отношение к нему пересмотрел. По большому счету он преступник и его нужно было бы судить. Но его ведь давно уже нет, так чего теперь зря говорить? Получается, что мы опять не с теми боремся. Но, несмотря на то, что он преступник его роль в истории нашей страны я в целом оцениваю положительно. Потому что это только его сила, решимость и настойчивость, позволили нам победить в войне. Вот сейчас говорят, мол, это не Сталин, а народ победил в войне! Глупости! Что значит народ? Народ как аморфная масса, ничего бы не сделал… Так что вычеркнуть его из истории нельзя, потому что он много чего сделал, но и особо возвеличивать тоже не нужно! Все-таки во время службы на Колыме я и сам видел, кто там сидел. Да, были такие сволочи, у которых руки по локоть были в крови, но спрашивается, почему бывших пленных тоже записали во «враги народа»? Я считаю, что всех подряд под одну гребенку не нужно было.
Но сам я был и есть убежденный коммунист. В Партию вступил еще в 1952 году и это был вполне осознанный выбор. И до сих пор верю в коммунистические идеалы, и убежден, что лучше, справедливее системы, никто еще не придумал и не построил. Думаю, что люди это еще поймут и обязательно вернутся к этому опыту.
С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?
Я ни про кого плохо не скажу, но у всех наций есть свои характерные особенности. Например, когда присылали необученное пополнение из Средней Азии, то это была беда. Потому что поначалу как одного из них убьют, они вокруг все соберутся: «Вай, вай, вай!», а немцы в это же место опять трах… Поэтому и анекдот такой ходил: «Дам за одного русского солдата десять елдашей!» А ребята на их мотив пели шуточную песню: «Гора крутой, курсак пустой, дорога узкий, командир русский!» А в госпитале чего только не рассказывали друг на друга, но это же все так, в шутку, пустая болтовня. Главное - воевали все вместе.
Для многих ветеранов довольно болезненной является тема евреев на передовой.
Скажу только за себя. Лично я на фронте евреев почти не встречал. Например, одно время на Курской дуге у меня ординарцем был еврей. Фамилии не помню уже, но главное другое. В какой-то момент он просто исчез и все. Не отпросился, ничего, а просто исчез и уже потом я его случайно встретил, оказывается он стал адъютантом у одного вышестоящего начальника в штабе дивизии… Но я против евреев ничего не имею и не выступаю, у меня всю жизнь лучшими друзьями были евреи. Просто такой эпизод, из которого не нужно ничего раздувать. Но на фронте, как и в нашей обычной жизни справедливости не всегда достаточно. На войне вообще много чего было неправильного…
Были у вас на фронте какие-то приметы, суеверия?
Лично у меня никаких предчувствий или примет никогда не было. А у некоторых ребят были. Вот я вспоминаю, что на 2-м Прибалтийском нас пополнили сибиряками. И с ними приехал лейтенант Белоусов, такой же командир взвода автоматчиков, как и я. Но он был зеленый новичок, совсем необстрелянный, все время волновался, и даже когда мы вместе садились поесть, он говорил: «Меня убьют!» И его убило в первом же бою… Прямо в лоб…
Кто еще из ваших родных воевал?
В войну погибла наша сестра Тоня. Если не ошибаюсь, она была 1916 г.р. и еще до войны успела окончить медучилище, поэтому ее сразу призвали в армию, и она погибла где-то под Москвой… Отца – Петра Афанасьевича тоже призвали, хотя он был 1891 г.р., правда он служил не на передовой, а в обозе. А еще из нашей семьи воевал наш старший брат Николай. До войны он работал трактористом, а воевал механиком-водителем на САУ. Однажды на него даже пришла похоронка, что он погиб в районе Великих Лук. Но потом выяснилось, что он был тяжело ранен, и его отправили в госпиталь аж в Сочи. После излечения он опять попал на фронт и воевал почти до конца войны, пока его не направили на учебу в танковое училище.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
После Победы в Белоруссии мы прослужили недолго, потому что вскоре всех пленных немцев отпустили домой. А нас перевели служить на Донбасс, там в лагерях в основном сидели венгры и румыны. А в 1948 году меня отправили служить на Колыму и там в системе МВД я служил до 1980 года, и ушел в запас в звании подполковника. Кстати, там я в последние годы работал председателем Горисполкома города Сусуман.
А потом появилась возможность купить здесь кооперативную квартиру в Кишиневе и мы переехали сюда. Сразу устроился на работу на завод, и проработал там в качестве замдиректора по режиму и кадрам до 1989 года. Воспитали с женой двух дочерей. Есть внук и внучка, три правнука.
Войну потом часто вспоминали?
Сейчас каждый день вспоминаю… Мысли ведь не контролируешь, внезапно вдруг вспомнилось и все… Сейчас вспоминаю и сам удивляюсь, что почему-то у меня таких страхов и не было. Даже после ранения, обычно люди начинают бояться повторного, но у меня такого не было. Ничего не боялся и почему-то даже не думал, что меня могут убить. Наверное, потому что молодой был…
| Интервью и лит.обработка: | Н.Чобану |
