Шварцберг Авсей Григорьевич

Шварцберг Авсей Григорьевич, старший лейтенант,
командир стрелковой роты

А.Ш.- Родился я 7/3/1921 года в городе Минске. В 1940 году окончил школу- десятилетку и поступил на строительный факультет Минского политехнического института. В начале апреля 1941 года меня вызвали в военкомат. Посмотрели на мой студенческий билет и начали орать - «Ты какое право имел поступать в институт?! Ты был обязан ждать повестки в армию!». Говорю им - «Первый раз слышу о запрете на учебу в институте до призыва. Но в армии служить готов с радостью!» В те годы от армии никто не увиливал, служба в РККА считалась почетной. Через несколько дней эшелон с призывниками уносил меня в Среднюю Азию. Попал я служить в кавалерийскую часть- полк резерва, дислоцированный в узбекском городе Катта-Курган. Полк не имел своего номера, и наша часть называлась просто №1230.. Определили меня в пулеметный эскадрон: пулеметы «максим» установленные на тачанках.

Г.К.- Красноармейцы чувствовали, что приближается война с немцами?

А.Ш.- Нет, я не помню подобных разговоров. Шла обычная армейская служба, да и находились мы слишком далеко от западной границы. О немцах не думали.

Г.К.-Тяжело Вам было в кавалерии?

А.Ш.- Мне нравилось в кавполку.
Лошадей я не боялся, привык к ним с детства.
Моя служба в кавалерии была короткой, всего два месяца, и она не показалось мне особенно трудной. Одели нас в новое обмундирование, все получили фуражки почему-то с голубыми околышами, и в отличие от пехоты нас обули в сапоги, а не в обмотки. Получили сабли, ходили с ними и красовались, все думали, как бы быстрей фотокарточку, где мы с саблями стоим, сделать, и домой отослать.
Через месяц меня определили в так называемую -1-ую роту при полковой школе.
Эта рота предназначалась для подготовки младших лейтенантов.

Г.К.-После объявления о начале войны Ваш полк был сразу отправлен на фронт?

А.Ш.- Полк ушел на фронт уже на пятый день войны.
Всем выдали каски, эскадроны начали грузиться в эшелоны, но меня и еще 6 человек, (все бывшие студенты), вызвали в штаб полка и объявили приказ : «Ваша группа отправляется для продолжения учебы в Алма-Атинское пехотное училище».
Вернулся к эскадрону и тут началось- «Во, мля! Мы на фронт, а жиды в тылу остаются!».
Я стою как оплеванный, что-то говорю в свое оправдание - мол, приказ получил от комполка, причем тут евреи?!
Мне ведь комполка приказ дал. Я же сам в училище не напрашивался, и я единственный еврей из тех кто едет в Алма-Ату! Что кроме меня есть еще два еврея в эскадроне, они же с вами на фронт едут!
В ответ -«А...Мы за тебя кровь едем проливать!» и так далее...Дезертир, мля...Еще мне Христа распятого вспомнили...
Впервые я в армии тогда столкнулся с подобной «трактовкой национального вопроса». В тот же день нас, «образованных», отправили в Алма-Ату.
Был создан при училище курс младших лейтенантов. Собрали 60 человек из разных частей. Пробыли мы в училище всего 28 дней.

Г.К.- Чему успели научить будущих командиров за столь короткий срок обучения?

А.Ш.- Гоняли нас там жутко, как говорится - «имели в хвост и гриву». Днем - теоретические занятия и стрельбы, а каждую ночь - марш-броски в полной боевой выкладке, туда и обратно, в общей сложности наматывали по 60 километров за ночь. Поспишь пару часов и снова на занятия. Мы, по очереди, с моим другом Сашей Поплыкой таскали миномет с запасом мин. У нас с ним была одна винтовка на двоих. Единственное, что служило для нас утешением, так это кормежка в училище. Представляете, в курсантской столовой стояли столики на 4-х, которые обслуживали официантки, предлагая нам выбирать блюда из меню!
Это было для нас чем-то невероятным. Кормили на убой, не было так называемого «сухого дня». Через 28 дней, нашу «команду» подняли по тревоге, выстроили, и к нам вышел начальник училища.
Сказал нам, что в связи с тяжелым положением на фронте мы выпускаемся из училища досрочно. И еще добавил, что курсантам прослужившим в РККА больше года будет присвоено звание лейтенанта и будет дана аттестация на должность командира роты, а те кто в армии меньше года -получат звание младшего лейтенанта и назначения на должность командира стрелкового взвода.
Еще говорил какие-то красивые слова, пожелания и напутствия.
На месте нам выдали командирские удостоверения
Через час мы уже получили комсоставское обмундирование и яловые (!) сапоги. На гимнастерках не было петлиц, нам на складе посоветовали купить в ларьке Военторга, где-нибудь по дороге на фронт.
Портупей на всех не хватило, многие получили солдатские ремни.
Выдали каждому по «нагану», а мы даже не представляли как из него стрелять.
Мне было трудно самому себе поверить, что после всего четырех месяцев службы в РККА я стал командиром Красной Армии!.
Потом поезд. Старший группы открыл пакет с приказом только в момент отправки, и сообщил всем, что мы должны прибыть в Баку, за получением назначений в свои части. Добирались до Ашхабада, потом Красноводск.
На Каспии как раз был шторм, затянувшийся на несколько дней.
Никто из моряков не хотел выходить в море! «Уломали» капитана какого-то «каботажного» судна.
Он согласился и его «линкор» нас в шторм перевез через Каспий в Баку. Там приказали направляться дальше
И снова долгая дорога. Доехали до Грузии. Попали в командирский резерв, находившийся в городе Гори. Только здесь нас распределили по полкам. Меня с группой друзей направили в 677-й стрелковой полк, формирующейся 409-й Стрелковой Дивизии. Дивизия формировалась на базе «костяка» из кадровых военнослужащих в Армении, в городе Степанаван.

Г.К.- 409-я СД, как я помню, была национальной армянской дивизией.

А.Ш.- Национальной она стала гораздо позже. В начале это была «сборная солянка», в дивизию привозили призывников с горных районов со всего Кавказа.

Г.К.- Попрошу Вас максимально подробно рассказать, что такое - нац.части РККА.

А.Ш. - Подробно говорить не хочется, там «негатива» сверх меры было.
Прибыли в полк, которым командовал армянин майор Григорян. Привезли новобранцев из далеких горных районов со всего Кавказа . Все в возрасте старше тридцати. Народ дикий, без образования.
Им, - что Сталин, что Гитлер- один черт.
Никто из них не хотел воевать.
Никто толком не знал языка своих соседей, там получился настоящий «Вавилон» - грузины, армяне, аварцы, азербайджанцы, абхазы, и так далее.
В воздухе день и ночь стоял сплошной командирский русский мат!
Мат отборный и изощренный.
Люди не понимали по-русски ни слова. Это же не городские жители, тех еще летом, в июне призвали в армию! Мой старшина Хачатуров считался полиглотом. Встанет рядом со мной перед строем. Я подаю команду, а Хачатуров сразу ее на пяти языках дублирует.
А что он там им переводил, Бог его знает...
Обмундировали горцев и начали их готовить к воинской службе. Но тупой мушты осоо не допускали. Как тяжело было вначале из-за языкового барьера!

Да если бы только из-за него. Помню, приносят в поле суп с мясом, сваренный в ведре. Солдаты сидят кругом. Старшина ставит ведро в центр круга и тут все набрасываются на еду, руками лезут в ведро. Подскочил, пнул ногой по ведру, все варево разлилось на траву. Говорю старшине -«Переведи им, что если еще раз, так на еду кинуться, будут снова голодными сидеть!». Кто-то из них пожаловался комполка. Майор Григорян меня вызвал и начал «рычать» : «Ты почему людей голодными оставил?!».
Спрашиваю -«А как иначе, товарищ майор? Порекомендуйте другой способ. Мне их что, палкой по спинам бить?»... Григорян -«Прекратить разговорчики!». Вот и весь совет. Потом возникали серьезные проблемы когда давали щи со свининой.
У нас было примерно 20 % мусульман, они есть такую еду отказывались, фактически бунтовали. Попробуй комиссару полка объясни причину отказа...
Для нашего комиссара Бога с 1917 года уже не существовало, так как «вышел декрет Совнаркома по этому вопросу», и ему все предельно ясно.
Кто в Бога верует - тот врага ВКПб - так ответил комиссар...
Но, постепенно, все эти не очень простые и «приятные» нюансы исчезли сами по себе. Люди сплотились, сдружились между собой, научились немного понимать язык «старшего брата», впряглись в армейскую лямку, почувствовали вкус к армейской службе, а главное - прониклись мыслью, что воевать придется рано или поздно, и от них тоже зависит, смогут ли они выжить на фронте в бою.
В Закавказье мы простояли больше года, и все это время солдат сносно кормили и одевали. Понагнали в дивизию политруков из представителей местных народов, и они на своих родных языках хорошо солдатам «мозги промыли», и для большинства из солдат стало понятно, за что они пойдут воевать и против кого.
А если не захотят воевать за Советскую Родину, то разговор будет короткий...
Еще был хороший наглядный пример. У нас в батальоне дезертировала группа армян из пяти человек, пыталась пробраться к турецкой границе. По дороге убили двух гражданских, включая председателя колхоза. Пограничники их поймали. Эту группу привезли обратно в полк и расстреляли перед строем солдат по приговору трибунала. Пока до фронта не доехали, больше никто большими группами не пытался дезертировать.
Прошло несколько месяцев и командиры перестали видеть в своих солдатах «диких зверей и чучмеков», появились нормальные отношения с бойцами, перешедшие в настоящую дружбу.
Уже не стало слышно на каждом шагу крика какого-нибудь ротного - «Ты куда прешь, ишак нерусский?! Мать твою- перемать! Ты куда, мля, м...к целишься?!».
Мы стали обычной армейской частью, в определенной степени, скажем так - «с натяжкой» - готовой к войне.
Появились хорошие людские отношения между бойцами и командирами, не регламентированные строгим армейским уставом. Приведу примеры.
Уже стояли в Ленинакане.Там офицеры жили в квартирах-каморках. Когда к кому-то из солдат приезжала родня, я всегда давал ключ от своей комнатенки находившейся на отшибе, чтобы солдат мог спокойно с родителями побыть.
Или подошел ко мне грузинский еврей, и сказал с болью в голосе, что он человек верующий, а молиться ему негде. При людях молиться он опасается, а вдруг политрук увидит. Дал ему ключ, молись в моей комнате.
Как-то подошел ко мне мой армянский взвод и старший из них , от имени солдат, сказал -«Спасибо тебе лейтенант, что никогда нас не оскорбил «по-матери»!».
Для кавказца нет страшнее оскорбления как «.. твою мать».
Ну и главное, что ценилось кавказцами, да и всеми бойцами потом на фронте, - это справедливость командира.
Если у тебя нет своры любимчиков и «шестерок», если ты всегда рядом с солдатом в опасный момент, если ты не «выжимаешь из него все соки», то бойцы будут тебя уважать и как человека, и как своего командира.

Г.К.- Когда из дивизии сделали - Армянскую национальную и как это происходило?

А.Ш.- Через несколько месяцев после моего прибытия в 677-й СП.
Собрали всех командиров в штабе полка и объявили, что дивизия становится мононациональным подразделением, в ней останутся только уроженцы Армянской ССР, а остальные солдаты будут переведены в свои, соответствующие их национальности, формирующиеся дивизии. Взамен нам пришлют армянское пополнение. Когда проводили эту «рокировку» был жуткий бардак!
Из дивизии убрали всех солдат не имевших отношение к армянскому народу
Эта замена коснулась и комсостава. Пришла большая группа командиров- армян.
В полку почти не осталось славян : кого-то послали на фронт, кого-то на курсы.
Моих друзей, взводных командиров Мирошниченко, Крамаренко, Поплыку направили на окружные курсы ротных командиров. Нас в батальоне осталось всего 4 командира, скажем так - «не имевших кавказских корней». Двое русских, украинец, еврей. В соседнем батальоне остался только один ротный «европеец»- еврей с Бессарабии. Ко мне в роту пришел новый ротный командир по фамилии Акопян, уже побывавший на фронте и раненый под Керчью.
Встретил Акопяна случайно после войны на черноморском курорте.
Еще до «перекраски» дивизии меня перевели командовать взводом в учебном батальоне дивизии, готовившем сержантский состав.
Прислали политрука - армянина по фамилии Агаджамян. Командовать бойцами стало легче, синхронный перевод был мне обеспечен.
Некоторых командиров- «сменщиков» нам присылали из «теплых штабных мест» после каких-нибудь курьезных залетов.
Незадолго до отправки на фронт к нам прислали на должность начальника штаба батальона лейтенанта Беспалько, украинца, славного парня. Он служил адъютантом у какого-то генерала в округе. Крутил Беспалько любовь с докторшей, к которой генерал был тоже не равнодушен. Генерал поехал с проверкой в войска, а лейтенант расположился с подругой из медслужбы в генеральском кабинете на диване. Генерал приехал раньше времени назад. Зашел в свой кабинет, а там Беспалько и голая докторша... Хорошо, что лейтенанта не судили в трибунале, а просто услали в нашу линейную часть.

Г.К.- Все ветераны утверждают в один голос, что любая часть на фронте, не имеющая «славянского костяка» на 70%, считалась небоеспособной по прибытию на передовую, и заранее надо было ожидать переходов на сторону врага. Исключение составляли прибалтийские дивизии, очень хорошо зарекомендовавшие себя на фронте, и особенно
43-я Латышская дивизия и 16-я Литовская.дивизия. Насколько Вы согласны с таким утверждением?

А.Ш.- Тема эта очень обширная и говорить о ней можно долго.
Постараюсь покороче.
Односложно ответить не могу, поскольку видел в кавказских боях и другие нац.дивизии - и азербайджанскую, и «смешанную кавказскую».
И там были свои «особенности» в плане боеспособности и преданности.
Сохранились в памяти кое-какие примеры, что лучше вам их не слышать, а то заподозрите меня в надменности или не дай Бог в расизме.
К общему знаменателю мы с вами по этому вопросу не придем.
Все верно, части из русских солдат воевали намного лучше и были более стойкими.
С этим никто не спорит. Войну выиграл русский солдат.
Но воевали все народы СССР, и большинство солдат воевали честно! Кто-то лучше воевал, кто-то хуже, но люди шли в бой!
Кадровая армия в 1941 году не из узбеков состояла, а что с ней стало?
Мне приходилось командовать стрелковой ротой, в которой в разное время был весьма своеобразный состав : вначале - армяне, потом- исключительно жители средней полосы России, далее -«окруженцы» и казаки с кубанских станиц. Одно время моя рота наполовину состояла из амнистированных зеков.

Только летом 1943 года состав роты был «относительно» типичный для данного периода для всех стрелковых рот РККА : 70 % - русские, еще немного украинцев, узбеков, казахов, татар, один-два еврея, мордвин, белорус, чуваш.
Так что, я могу иметь свое твердое мнение по вашему вопросу.
Наша 409-я Армянская дивизия, хоть и погибла почти полностью за первые три дня боев, но она погибла в страшном бою под Моздоком, и армяне дружно поднимались в атаку на смерть. У армян очень сильно развито чувство товарищества, они были всегда готовы умереть друг за друга. На моих глазах, ребята ползли вперед под смертельным огнем, чтобы вытащить раненого земляка истекающего кровью на нейтральной полосе. Я считаю что армянская дивизия хорошо проявила себя в первом боевом крещении.
А к национальном вопросу давайте вернемся позже... или лучше вообще его не будем трогать, а то я не хочу сейчас углубляться в эту тему, слишком она болезненная для меня - и тогда, и сейчас.
Кстати, на фронте была хохма про 16-ую Литовскую дивизию
- Почему дивизия называется 16-я Литовская?
- А в ней всего 16 литовцев, остальные - евреи.

Г.К.- Почему дивизия так долго не отправлялась на фронт? Как комсостав реагировал на «вынужденное сидение в горах»? Какие отношения были между командным составом?

А.Ш.- Дивизия прикрывала участки турецкой границы. Вероятность того, что Турция нападет на нас была тогда довольно высока. Турки же немцев поддерживали, а Армения для турков всегда была объектом нападения.
Нас все время перебрасывали с одного участка на другой.
Степанаван, Ленинакан, Дилижан, а на фронт уезжали из Кировакана.
Помню как нас перебрасывали из Ленинакана в Кировакан. Приехали мы в полушубках или свитерах под шинелями, поскольку в Ленинакане была лютая зима, а в Кировакане уже наступило настоящее лето!
После прибытия на новое место наши солдаты рыли ячейки, а дальше шла обычная служба в приграничной полосе. Походы на стрельбище, караульная служба, занятия по бросанию гранаты -«болванки», хотя боевую гранату никто из солдат так и не кинул на тренировках. Учения по штыковому бою. И вроде все...
В Дилижане, например, жили в стогах сена и в сараях. Но дивизия не голодала, хоть и были у нас захудалые тыловые нормы снабжения.
Командиры, часто «скидывались деньгами», покупали вскладчину барашка и армянский коньяк или вино у крестьян.
Приятные моменты, и коньяк был отменный.
Но никто из нас гражданскую совесть не потерял. Каждый по нескольку раз писал рапорт начальству с просьбой о отправке на фронт. Ответ был стандартный -«Вы нужны стране здесь! Ждите ротацию. Скоро наступит и ваш очередь».
Но я не помню, чтобы кто-то из моих товарищей по алма-атинскому пехотному училищу, служивших в 409-СД, был рад тому, что он сидит в глубоком тылу.
Случались у нас и смешные эпизоды. Мой товарищ, мл. лейтенант Гриша Крамаренко, богатырь двухметрового роста, женился на какой-то «мадам». Собрались в маленькой комнатушке, отметили их свадьбу. Эта «мадам» сразу сдружилась с женами комсостава, и один раз проболталась: что ее брак уже второй, что первый муж жив и находится на фронте, а с Гришкой она решила пожениться, чтобы иметь - «мужика, который прокормит». С первым мужем она не была разведена!. Двоеженка... Кто-то из «полковых леди» шепнул другой на ушко, и через день, на Крамаренко уже все показывали пальцем.
Хорошо Гришке не дали ее пристрелить, с трудом его держали, пока «молодая супруга» спасалась бегством, в направлении штаба полка .
Гришка вырвал последний листок из командирского удостоверения, где была запись о браке, и с облегчением мне сказал -«Теперь я опять холостой!»
Гришка был буйный. Жил он в одной комнате вместе с пятью командирами взводов, и когда напивался, начинал их «гонять по потолку». У него были пудовые кулаки, никому мало не казалось. А далее...
Доставал пистолет и пытался застрелить соседей по комнате.
Мы привыкли к этому «театральному» действу.
Сразу звали меня, далее был «мой выход» в роли -«Укротителя медведей».
Пистолет Гришка отдавал только мне, поскольку мы с ним были добрыми друзьями.
Я подходил к Гришке, который был выше меня ростом на две головы, вынимал из пистолета обойму, проверял, что нет патрона в стволе, и возвращал оружие Крамаренко. «Концерт по заявкам» продолжался...
Наутро Крамаренко просил прощения у своих товарищей, ему перестали «наливать в рюмку», но проходил день-другой, все снова становились добрыми, и...все возвращалось «на круги своя».
Так что, иногда можно вспомнить и что-то смешное о службе в Армении.

Г.К.- Как происходила отправка дивизии на фронт? Где вы приняли первый бой?

А.Ш.- Еще за две недели до отправки начали рыдать и причитать жены комсостава -«Вас родненькие на фронт отправляют!».
Потом собрали командиров и объявили секретный приказ о нашем отбытии на фронт. Мы еще в августе сорок второго знали, что скоро наступит и наш черед воевать. Из Закавказья стали «выдергивать» нац.дивизи на передовую, просто одну за другой, в «порядке очереди». Перед посадкой в эшелон, у нас «срочно заболел» командир роты Акопян. Мы и так знали, что это случится.
Акопян - после того как хлебнул лиха под Керчью - воевать не желал.
Мне пришлось принять командование ротой.
И в этой должности я провел на фронте больше девяти месяцев, пока меня не покалечило.
Даже не верится сейчас, что так долго целым на передовой продержался...
Прибыли через несколько суток под Моздок. Нас предупредили : «Сильно не напивайтесь, в городе Каганович!». Войска выгружались из эшелонов и ночью выдвигались к линии фронта. Перед нами наших войск фактически не было!.. Меня вызвал начальник штаба дивизии -«Ты у нас бывший кавалерист, бери с собой бойца-связного и двух лошадей. Будешь делегатом связи. Поезжай к передовой и нанеси на карту расположение соседей, там окопалась азербайджанская дивизия». В темноте поехали вперед. Навстречу разведчики -курсанты. Говорят нам - «Осторожно, кругом немцы!».
Поехали дальше вперед. Нашли соседей- «азербайджанцев», сверили карты и снова направились вперед, проверить, кто находится перед нами/ А вдруг разведчики ошиблись?.. По карте там должны были находиться наши части
Связной, уже пожилой дядька, заплакал, и начал по-армянски просить меня вернуться назад. Вскоре мы услышали немецкую речь и пришлось оттуда быстро убираться. Ехали назад, и нарвались на медсанбат размещенный в большом амбаре. При свете керосинки мы увидели лежащих на голой земле, десятки покалеченных людей. Кругом стоны, плач, крики на разных языках. Запах гноя и крови. Как вспомню... В штаб вернулись, я передал данные и снова пришел в роту.
Комбат приказал провести на местности рекогносцировку и окопаться вместе с ротой, обозначив передний край. Пошел с первым взводом , у нас был один пулемет «максим». Расположились, начали рыть окопы. Оставил политрука Агаджаняна с бойцами и пошел назад за другими взводами. В темноте трудно чего-нибудь разобрать. Возвращаемся, а на месте первого взвода никого нет! Только несколько брошенных винтовок и зарезанный пулеметчик! Не было следов какой-то борьбы или сопротивления. У меня всего похолодело внутри..
Неужели к немцам перебежали! друг от куда-то выползает боец из «потерявшегося взвода», весь охваченный ужасом.

Спрашиваю его -«Где мои ребята?»
Он с трудом мог говорить, все время сбивался в своем рассказе.
Оказалось, что всех бойцов взвода и политрука взяли в плен! Подошли в нашей форме, человек 10-12, говорили по русски чисто.
Окружили...и... «руки в гору». Без стрельбы... Тогда еще слово «власовцы» не употребляли, но мы сразу поняли, кто наших солдат пленил .
И это были казаки -изменники, как потом выяснилось...
Бывшие воины Красной Армии...
Сразу приказал : «Занять круговую оборону! Стрелять по всем кто приближается! Без разбора!». Немцы кричали нам всю ночь -«Идите к нам! Дадим белый хлеб и нальем шнапса!».А казаки нас крыли матом и смеялись. Мы всю ночью стреляли на голоса, в темноту, но под утро уже стали экономить патроны. Стреляли и по нам, но немцы не атаковали. До утра мы были в круговой обороне, а на рассвете прибежал связной от комбата, и сообщил кто у нас находится на флангах. А через день для нас началась настоящая война...
Полк подтянулся на линию наших позиций.
Передали приказ -«Приготовиться к атаке по сигналу ракеты!».
Рота растянулась в цепь.
К нам в цепь пришли комиссар полка и комиссар батальона.
Немцы почувствовали, что мы замышляем атаку. Сразу начался минометный обстрел. Лежим с комиссаром батальона в длинном окопчике, Рядом еще пару бойцов изготовились к атаке. Я говорю ему : «Проползу чуть вперед, чтобы бойцы меня видели когда в атаку буду поднимать». Комиссар головой кивнул. Я не прополз и десяти метров как в окоп залетела мина и разорвала комиссара на куски, вместе с бойцами. Комбат все это видел и после боя мне сказал -«Ты , ротный, в рубашке родился!». Обстрел усилился, подключилась немецкая артиллерия.. Комиссар полка пришел в мою роту. Взглядом спросил -«Готовы?..». И мы поднялись в атаку!.. Пробежали мы всего метров пятьдесят. Немецкая артиллерия просто стерла нас с лица земли. На моих глазах, комиссар полка пытался вновь поднять людей в атаку. Снарядом ему снесло голову... Я подполз к безглавленному трупу и забрал у комиссара пистолет из руки. Заткул пистолет за пояс и снова пополз к остаткам роты.
На фронт я приехал без пистолета. Когда нас перебрасывали в Ленинакан у командиров забрали личное оружие, сказав, что на новом месте на выдадут другие пистолеты и револьверы. Но на всех пистолетов не хватило. На фронте я оказался с винтовкой -«трехлинейкой».
Через несколько часов мы повторили атаку. Нас поддерживали колесные английские броневики, которые почти все сразу сгорели. До немецких позиций оставалось всего метров сто, но атака захлебнулась в крови. У броневиков была боковая дверца. Рядом с нами остановился броневик, бортом к немцам. Открылась дверца. Мы увидели внутри солдата в танкошлеме , наверное пьяного, почему-то сжимавшего в одной руке буханку хлеба. Он изрыгал проклятья в немецкую сторону.
Его тут же перерезало на две части пулеметной очередью.
Мы откатились назад, в свои окопы...
Из тылов «выгребли» все резервы, включая музвзвод, сапожников, снабженцев, и так далее. Кто-то сказал, что погиб наш командир дивизии Василян. Немецкий танк раздавил комдива, когда он ехал в штабной «эмке»...
Снова поднялись в атаку.
Наступила полная апатия, мы вставали под пули как «роботы», одна мысль - убьют так убьют!, только поскорее бы, да без мучений.
Только мало кому удавалось, моментально, чтобы без мучений помереть.
Вообще, на передовой так быстро приходит притупление каких-то «лишних» чувств и былых эмоций.
Так продолжалось еще двое суток, потом воевать было некому.
У некоторых солдат сдали нервы. Молодой армянин из нашего батальона подобрал немецкую листовку и пошел сдаваться в плен. Но он в темноте направление перепутал и вышел прямо на нас, с криком -«Не стреляйте! Плен!»....
Нарвался, одним словом. Самосуда он избежал, стрелять мы его не стали, но в Особый отдел его отдали на «перевоспитание», на «девятиграммовое свинцовое угощение»...
Пришло пополнение. Опять неимоверные усилия, кровавые бои, но мы прорвались на Кубань.
Через неделю нас вывели с передовой. Вслушайтесь- в полку оставалось 15 «активных штыков»!. Один батальон погиб полностью. Из нашего батальона в строю стояло 6 человек : три солдата, лейтенант Тетеревятников, Беспалько и я. Комбат ранен. Остальной комсостав батальона погиб.
Штабных и артиллеристов выжило немало, но стрелков в полку не осталось... Потом уже из санбата и госпиталей вернулись несколько десятков солдат из «армянского состава»... Но, как правило через месяц-другой, всех «стариков» снова убивало или калечило.
Опять бои. Через две недели нас снова отвели в тыл, и опять, жалкие, мизерные остатки стрелковых рот стояли в строю, не веря, что еще до сих пор невредимы. Все что осталось от дивизии выстроили в поле. Новый комдив, фамилию которого не хочу называть, раздавал боевые награды. Повесил медаль своей ППЖ, потом своему повару, вручил коробочки с орденами паре штабных прихвостней, и на этом смотр закончился. Оркестр не играл. Музыкантами еще во втором бою землю «удобрили»... У нас даже не было сил роптать и удивляться происходящему...Мы были так счастливы, что над нами до сих пор светит солнце, а не лежит пласт могильной земли. Нам не нужны были награды...
А потом несколько месяцев беспрерывных боев на Кубани. Кровь, голод, потери.
Немцы отступали, уходя на машинах , используя заслоны в каждом удобном месте. Оставят 3-4 пулемета и пару пушек в засаде и ждут. Мы прем по степи, и тут начиналось!. Мы окапываемся или отходим, после - организуется атака по всем правилам и канонам. А пока готовимся, немцы снова отходят на пару километров и снова засады или опорные пункты на курганах.
Иногда все происходило так внезапно.
31/12/1942, комбат приказал произвести разведку. У меня был солдат Гаврилец, украинец, хромавший после ранения. Он, как всегда, пошел со мной. Тихо...
В темноте наткнулись на нашу армейскую разведку. Разведчики сказали -«Удрали немцы! Нет никого впереди!». Пошли всей ротой вперед. Обнаружили огромную землянку,а в ней накрытые столы, заваленные снедью, а в центре землянки стояла бочка с рейнским вином. Я крикнул, согласно инструкции, - «Не трогать! Все заминировано!». Меня никто не слушал! Люди и так озверели от голода и постоянного гнетущего чувства, что скоро их обязательно убьют.
Рота накинулась на еду и выпивку, все смели начисто. «Подарили» нам немцы сытый, а главное, - бескровный Новый Год...

Г.К.- Голодать на передовой часто приходилось?

А.Ш.- С того момента как я попал на фронт, может быть раз десять поел досыта, и то благодаря немецким трофеям или по везению. Да еще когда в роте было «уголовное» пополнение, мы тоже «слегка подкрепились». Урки мои были славными добытчиками и снабженцами.
Голодали на фронте, да и после, когда меня списали по ранению, я хлебнул голодной жизни в тыловой части. Может в 1944 году и стали солдат прилично кормить, но в мою бытность на передовой у всех - «живот прилипал к позвоночнику»...
На Кубани, наши тылы отстали, и дело дошло до того, что с самолетов сбрасывали листовки с обращением к местному населению с просьбой -«Накормить войска»!. Я сейчас не шучу...
Там же , на Кубани, две роты нашего батальона вырвались вперед и немцы нас отрезали. Позад ас было болото, простреливаемое день и ночь со всех сторон.

К нам никто не смог пробраться из полковых тылов. Да я и сейчас не уверен, что кто-то пробирался... В этом «полуокружении» мы провели 10 дней. Без еды, считая каждый патрон. Пили воду из болота. На наше счастье нашли амбар с кормовой свеклой и маком. От этого мака все ходили сонные по траншеям.
И такое аховое положение с провиантом было почти всегда.
Всех лошадей постреляли на мясо. Лошадей из-за этого не хватало катастрофически. Помню роте придали 45-мм пушку, которую тянул верблюд! Верблюд плевался во все стороны, неизменно получая за это удар доской от забора по хребту...Сейчас смешно вспомнить, но тогда...
Так называемые «100 грамм наркомовских» в наступлении, мы получали редко. Почти дошло до бунта. Мои бойцы пошли в свой тыл, и наставив ручной пулемет в лицо, «попросили» у снабженцев бочку портвейна ( одно время выдачу водки заменяли на выдачу вина), прикатили ее в укромное место , выбили дно...и все перепились «в стельку»... В траншеях никого не осталось, рота ушла выпивать...
Я, и старшина роты, вдвоем, всю ночь держали позиции роты...Остальные были просто невменяемы. И такое бывало... Я не осуждал своих бойцов. Конечно это было не просто вопиющее нарушение воинской дисциплины, а «подвиг анархистов», но что можно сказать солдатам, когда им на следующий день идти в атаку...И для многих этот день будет последним в жизни.
Комсостав батальона промолчал.
Еще на Кавказе был случай. Пошел днем к соседней бригаде сверять стык обороны. Мы думали, что немцы находятся в двух километрах от наших частей. Пошел через поле в полный рост, и «попал под снайпера»!. После второго выстрела я просто застыл на земле и притворился мертвым. Немец не унимался, стрелял еще три раза, но мазал, пули ложились рядом со мной. Потом стало тихо, видимо снайпер менял позицию. В двухстах метрах от меня находилась высотка, которую занимали наши танкисты. Я рванул на высоту. А снайпер меня увидел вновь!..
Я все же добежал целым до высоты, заскочил под танк, стоявший в капонире. Танкисты видели мои «приключения».
Кто-то из них достал зеркальце и дал мне-«Посмотри на себя».
Я был весь в грязи, были видны только белки глаз.
Дали мне танкисты полный котелок рисовой каши с тушенкой, а потом и добавки. Дали чаю, с тремя кусками сахара.
Когда я вернулся к своим, то рассказывал ребятам о том - какая великолепная жратва у танкистов, а не о снайпере, который меня чуть не убил.
Просто, эпизод со снайпером казался мне таким малозначительным и ничтожным в сравнении с тем, что я поел сегодня досыта.
Мы с вами слишком углубились в «гастрономическую» тему.
Давайте следующий вопрос.

Г.К.- Вооружение стрелковой роты в конце 1942 года? Экипировка и обмундирование офицеров и солдат Вашей роты?

А.Ш.- У солдат были исключительно только винтовки. В роте было еще 3 ручных пулемета и один станковый «максим», который у нас вскоре забрали в отдельный батальонный взвод станковых пулеметов. Был 1 миномет 40-мм, расчет которого у нас назывался - отделение минометчиков. Очень короткое время в роте были 2 ружья ПТР, но расчеты поубивало и эти ружья где-то бросили. Летом 1943 года в ротах впервые появились автоматы ППШ, а до этого момента автоматы были только у комполка и его штабных прихлебателей.
У нас и гранаты -«лимонки» появились в достаточном количестве только в феврале сорок третьего. Касок не было.
Я же говорю вам, что на фронт приехал с одной винтовкой. Пистолет, который я взял у убитого комиссара полка, вскоре покорежило осколком. Потом у меня появился немецкий трофейный «вальтер», но комбат начал «давиться от зависти», и пришлось ему этот пистолет «презентовать».
Не было у меня даже часов или компаса. Даже карт местности никогда не было у ротных! Карты были только у командира батальона, и то, эти карты были ненадежными, составлялись они еще при батюшке- императоре, и положиться на эту картографию было категорически невозможно.
Но откуда у немцев были точные карты местности, мне не понятно!
Заняли мы как-то казачий хутор. И старики -станичники нам рассказывают, что немцы, жутко психовали, не увидев на местности грейдер или дорогу отмеченную у них на карте. «Где дорога?»-спрашивали немецкие офицеры у казаков. А старики нам говорили, что ведь действительно в 1936-1938 году была на этом участке дорога, но после здесь сделали пахотное поле, и ездили станичники другим путем. Откуда немцы знали все эти детали?.. Речь то идет не о карте центра Москвы.
Вожделенной мечтой каждого офицера в то время был бинокль. Помню как в батальон пришел из тыла новый ротный, из кадровиков, щеголь, одет полностью «с иголочки» во все новое, ремнями скрипит, этакий «эталон красоты и мужества», но парень был с большим апломбом. У него не было фронтового опыта.
И бинокль у него новехонький. Мы пытались ему объяснить особенности жизни на передовой, но он резко ответил, что, мол, сам ученый и других может многому научить. После того, как он нас «культурно послал», вместе с нашими окопными советами, мы поняли, что такого амбициозного хлопца, который на фронт за орденами приехал, немцы быстро на тот свет отправят.
На его бинокль образовалась очередь будущих наследников... Я в этой «лоторее-аллегри» не участвовал. Никогда ничего не брал у убитых, ни у своих, ни у немцев. Только мог позволить себе взять еду. В пехоте свои суеверия... На следующий день приподнялся этот «щеголь» над бруствером и смотрит на немецкие позиции.
Сержант ему говорит - «Товарищ старший лейтенант, здесь снайпера житья не дают! Осторожно!». Услышал в ответ -«Заткнись». А через десять секунд немецкий снайпер влепил ему пулю в лоб. Бинокль от его крови и мозгов отмыли, и перешел он к «наследнику».
Помню в Армении, когда полностью сносилась училищная кирза, я пошил себе сапоги из кожи. На фронте эти сапоги со временем «расползлись» и прохудились, да еще один сапог осколком порвало. Как раз у нас лейтенанта Мельникова убило при артобстреле. Принесли мне его сапоги, а я не могу их обуть на себя. Примета - с убитого оденешь, через неделю самого убьют.
Обмундирование наше было «третьего срока». У меня были фурункулы на шее, так я ворот от солдатской гимнастерки оторвал и ее носил. Эта деталь меня вскоре сильно выручила, позже расскажу. Ходил я в атаки в ватнике. Петлицы со знаками различия были только на моей комсоставской добротной шинели, но я свою шинельку берег и хранил ее у старшины или одевал только во время переходов.
Вот так и воевали в 1942 году и в первой половине 1943 года...

Г.К.- Что за история с оторванным воротником гимнастерки?

А.Ш.- История долгая. На Кубани все зимние переходы были дневными.
Немцы нас постоянно бомбили. И так потери наши были жуткими, а после этих бомбежек, вообще, будто смерть с косой в руках по полю прошла!
Нет слов передать!..
Во время одной из бомбардировок мне попал осколок в ступню ноги. Фельдшер батальона перевязал рану, и меня оставили на дороге, ждать, пока подойдет колонна санбата и меня подберут. Пришел санбат. Врач посмотрел мою рану и сказал -«Ничего страшного. Тебе осколок только кусок мяса срезал. Кости целые». Ну если ничего страшного, то я решил вернуться в свою роту.
Похромал догонять своих ребят. И догонял свой полк почти три недели. Лавина войск шла по Кубани. Все части прмешались, никто толком не знает где какие войска находятся. Добрел до Тихорецка. Чтобы меня за дезертира не посчитали сразу пришел в комендатуру. Город только что освободили, он еще горел во многих местах. Говорю в комендатуре -«Ребята, я от своих отстал! Отметьте в документе, что я не дезертир». В ответ - «Где бумага с санбата?». У меня сразу нервы сдали -«Ты что, комендатура, ногу раненую хочешь поглядеть!? Ты что, буржуй тыловой, совсем очумел на душевных харчах?!». Это подействовало. Сделали пометку, а где моя часть никто в комендатуре не знает. Вышел из здания.

Отставшего народу набралось порядком. Встретил командира и бойца из хозвзвода саперного батальона нашей дивизии. С ними три лошади.
И поехали искать свои части втроем.
Мы долго плутали вдоль линии фронта.Никто ничего не знал, ни в штабах, ни в комендатурах «Где находится 409-я СД???».
Жрать нечего, так пошли на хитрость. Зашли с сапером в какую-то очередную комендатуру и говорим начальникам -«Идем к фронту со взводом солдат. Бойцы с голоду разбегаются. Выручайте!». Нам выдали баранью тушу, лук, соль, немного пшена и сухарей.
Поехали в Кропоткин. Город горит, а нам навстречу наши бойцы драпают : В городе немцы!. Подумали на них - паникеры... и снова двинулись вперед.
А совсем рядом с нами началась стрельба. Это с боем отходила наша разведка. Мы сами еле ноги оттуда унесли. С огромным трудом нашли своих.
Прихожу в батальон.
А у нас новый комбат, «на минуточку», - племянник командира дивизии. Три офицера батальона стояли отдельной кучкой вместе с комбатом. Больше комсостава в батальоне не осталось. Меня заметили издалека, и кто-то видимо шепнул комбату -«Вот, смотрите, лейтенант Шварцберг возвращается». Я подошел к командирам и даже не успел доложить о прибытии. Сразу услышал от комбата -«Ты где пропадал, жидовская морда?! Все жиды трусы!». Ему сразу же другие офицеры -«Вы, товарищ капитан, как смеете такое говорить?! Мы Шварцберга хорошо знаем, он с первых боев в батальоне!». Комбат им -« Молчать!
С комбатом разговариваете, а не с колхозной Дунькой! А ты, Абрам, давай в разведку собирайся! Чтобы через полчаса был готов!».
Пришел к своей роте. Многие из «стариков» еще были на месте. Поздоровался за руку с каждым. Офицеры ко мне подошли, успокаивают, говорят, что сами от этого «племянника» успели натерпеться. Одел я старую гимнастерку без воротника, ватник. Взял гранат, и со своим ординарцем вернулся к комбату. Доложил, что к разведке и готов и попросил уточнить задачу. Комбат ехидно оскалился -«Я пошутил! Хотел поглядеть как ты от страха в штаны наложишь!». Я понял одно, что этот «товарищ» пока меня не угробит, не успокоится.

Г.К.- Свести счеты с комбатом желания не возникло?

А.Ш.- Непростой вопрос. Через сутки этого комбата убило. Конечно, если бы подобные отношения продлились бы не 24 часа, а месяц -другой, пришлось бы как-нибудь этот вопрос кардинально решать. Но комбата тяжело пристрелить. Он всегда находится вместе с штабной «бражкой», да и в бою он не впереди тебя маячит, а сзади на пулеметы матом гонит. Можно было при всех его пристукнуть, но это означало бы для меня одно - расстрел по приговору трибунала.
Комбата сложно «прибрать». Пришлось бы по ходу еще несколько человек из его окружения убивать, а они в чем виноваты?
А после нескольких месяцев в пехоте, любому бойцу человека убить, все равно что муху прихлопнуть...
Смог бы я его убить? Не знаю... По обстоятельствам... Но стал бы я это делать?.. Просто очередной раз мне указали мое место, и объяснили, что весь мой патриотизм, моя смелость и прочее, никому нахрен не нужны, и все равно я останусь «жидовской мордой»...А всех антисемитов не перебьешь. Есть на планете два неистребимых племени : евреи и антисемиты. Нам друг без друга жить сложно.
Уже в сорок пятом году, служа в тыловой части, у меня по «национальному вопросу » слегка сдали нервы. Был у нас там начальник штаба полка, майор, из бывших пограничников. Когда трезвый - он был нормальный человек, но трезвым он бывал очень редко. А по пьянке, вся его гниль прорывалась наружу. Не немцев-оккупантов он матом проклинал, к немцам у него претензий не было. Евреи ему почему-то не нравились и жить мешали. Дать ему по морде и получить 10 лет лагерей, - за «покушение на офицера, старшего по званию» - мне не «улыбалось»... В очередной раз в присутствии подчиненных, услышав от него «Жиды, мля, суки, мля, жиды», я пошел в политотдел и сказал комиссарам -«Вы, как я слышал, все здесь большевики -интернационалисты. Так какого лешего я на передовой, в окопе перед боем, в вашу партию вступал? Чтобы от каждой пьяной твари оскорбления терпеть?». Тут и политотдельцы поняли, что уже майор-пограничник перешел грань дозволенного в армии. Все же представитель офицерского корпуса. Пришел «особист», послушал о чем тут сыр -бор, и сказал, чтобы разрядить обстановку - «Разберемся, и виновных накажем». Через неделю этого майора просто перевели в соседнюю часть... И не более того...

К.Г.- И часто Вам не везло с комбатами?

А.Ш.- Был еще только один выдающийся экземпляр. Полностью «контуженный» товарищ... Пришел к нам в самом конце переформировки в июле 1943 года. Первым делом он забрал в хозвзводе все запасы водки и тушенки, и при этом заявил -«Это мой батальон и это моя водка!». Потом он стал в в батальоне устанавливать новые порядки, что даже у видавших виды «кадровых» солдат глаза от удивления лезли из орбит.
Мы пытались объяснить этому комбату, что наш батальон стрелковый, а не дисциплинарный, но куда там... Прошло пару дней. Мы пошли ночами к линии фронта пешим маршем от Воронежа к Харькову. Днем отдыхали. На привале комбат соорудил себя «шалаш» из двух плащпалаток, завел свою новую ППЖ, бабу -санинструктора, в этот « шалаш» и начал заниматься с ней «любовью». Солдаты слушали его пьяный мат и визги ППЖ.
Белым днем, в десяти метрах от своих бойцов, без малейшего стеснения! Многие на фронте становились понемногу скотами и особой нравственностью мы не отличались, но не до такой же степени! Бойцы смотрели на это дело, и говорили -«Комбат вообще стыд потерял! Он что нас, совсем за быдло держит?»...
На подходе к передовой этому комбату при артобстреле осколком оторвало кусок ноги. В батальоне об этом никто не сожалел.
Ладно, вернемся к истории «с гимнастеркой», а то мы с вами куда-то «не туда поехали».

Г.К.- На Ваше усмотрение.

А.Ш.- Поймите, я эту «комбатскую» тему, не хочу дальше развивать. Я, в свою бытность на фронте, не чувствовал комбата в бою. Я не помню, чтобы комбат прибежал в мою цепь, и помог под огнем людей вновь поднять в атаку. Не попадались мне такие лихие, хотя и геройских комбатов было в армии множество, особенно их тех, кто начинал свое восхождение по армейской службе с командования взводом на фронте. Есть огромная разница - из теплого блиндажа, где уже «жизнь - малина», по телефону вперед гнать, или первому под пули вставать, подавая личный пример... Жить хотели все...
Продолжим с «гимнастеркой». На следующий день был дан приказ : захватить колхоз, находившийся перед нами на широком холме. Дома солидные, под черепичными крышами. Вокруг залитые водой рисовые поля.
К колхозу вела одна дорога, и немецкий заслон держал дорогу под прицелом, периодически поливая ее огнем из пулеметов. Заградительный огонь.
Немцы устроили ДЗОТы по краям дороги а в совхозе укрепилась немецкая пехота и артиллеристы. Их там было порядочно. Нам бы мало не показалось.
В батальоне оставалось 120 человек, которых свели в две роты. Комбат сел на белую лошадь и приказал нам -«Вперед!». Мы пошли по рисовым полям, фактически по горло в воде, держа винтовки над головой. Подошли к ДЗОТам на 0 метров. У меня в роте было несколько казаков из «окруженцев». Они мне говорят -«Лейтенант! Не надо ДЗОТы штурмовать! Нас всех здесь сейчас поубивают! Давай мы попробуем пулеметчиков по-тихому вырезать!». Пять человек поползли вперед и им это удалось! Вырезали они немцев. Добрались мы до немецкого блиндажа, все начали что-то съестное искать в ранцах убитых. Вдруг раздался «зуммер» полевого телефона. Немцы звонили в свое боевое охранение.

Я не успел крикнуть, чтобы не трогали трубку. Кто-то из моих, уже успел отхлебнуть от найденного им бутыля с самогоном. Он схватил трубку и начал крыть немцев матом! Я понял, что произойдет здесь через полминуты. Кричу своим : «Уходим! Засада!». Через несколько мгновений на ДЗОТ кучно посыпались немецкие мины. Мы отошли с потерями.
Этот укрепленный совхоз надо был бы полнокровным полком штурмовать, а не сотней бойцов с одними винтовками. На наше счастье немцы сами начали отход.
Вернулись в батальон. Кто-то сказал мне -«Комбата шальной пулей убило, сразу как вы в поле пошли . Прямо с лошади очередью срезало. Немцы по дороге наугад стреляли, просто от скуки, и в него дуриком попали.». Я промолчал, только наверх посмотрел, на небо. Может и есть там кто. Может ошибаются атеисты. Но особой радости от его гибели я не испытывал. Все таки за Родину человек жизнь отдал...
А утром приехал к нам командир дивизии, своего родственника хоронить. И сразу началось. Комдив вошел в раж и кричал - «Как вы не сберегли своего комбата?! Вы виноваты в его гибели! Где ваши командиры?! Я спрашиваю, где командиры рот?!». Я стоял прямо перед комдивом, в гимнастерке без воротника, в ватнике без знаков различия, и молчал. Все молчали. Никто не указал на меня, вон, мол, командир роты стоит. Двое из сопровождавших комдива командиров, были из штаба моего полка, хорошо знали меня, но тоже хранили молчание. Они понимали, что произойдет, если комдив будет «назначать виновных»...
Вроде все, «по обмундированию»...

Г.К.- Как встречало наши войска местное население на Кубани?

А.Ш.- В основном как освободителей, но иногда, и враждебно. Было немало таких, что нам были не рады. Советская власть им поперек горла стояла. Не все из них помалкивали, некоторые не выдерживали и показывали свое истинное лицо. В каком-то хуторе попросили у женщины топор или пилу, что-ли. Она начала на нас орать - «Зачем вы пришли к нам коммуняки!? Нам без вас при немцах хорошо жилось!». А рядом полковой «особист» проходил. Забрал он эту гражданочку в свою «епархию», и «пиши-пропало»... А одного деда-станичника я сам отвел в Особый отдел и его там расстреляли. Когда Тихорецк брали, ко мне подошел мальчонка 12-ти лет, в лохмотьях, и спросил -«Дяденька, вы еврей?». Услышав утвердительный ответ, он сказал -«Я тоже». И со слезами на глазах поведал мне следующее. Его семья была эвакуирована из Крыма в Тихорецк, и когда немцы взяли город, они спрятались в подвале в старом доме. Этот станичник, спрятавшуюся семью выследил... и выдал немцам на расстрел.
Только мальчонка смог сбежать во время расправы.
Дед этот смыться вместе с немцами не успел, живет в своем доме, а когда наши ворвались в город, он вышел к ним навстречу с хлебом-солью.
Говорю мальчику -«Показывай где эта гадюка живет»...
Хотел я деда сам убить, да народу вокруг было слишком много. Но в Особом его не пожалели. Так и надо. Око за око, зуб за зуб.
Но кубанское пополнение взятое в армию прямо из станиц воевало хорошо.

Г.К. - Если мы уже говорим о пополнении, то расскажите поподробней.

А.Ш.- На Кубани пришло много «примаков-окруженцев» и бывших дезертиров. Многим из них было стыдно и совестно за вынужденное или умышленное бездействие в немецком тылу. Старались отработать долг перед Родиной и армией. Воевали как должно. Их призывали без спецпроверок, сразу после освобождения городов и станиц, полевые военкоматы «зачищали» населенные пункты. Не служивших ранее в Красной Армии отправляли в запасные полки, а окруженцев сразу в линейные части. Так что этим «окруженцам» крупно повезло!
Там же прислали на пополнение большую группу амнистированных уголовников. С урками мы сразу нашли общий язык, эксцессов особых не было. Они сразу мне сказали -«Ротный, ты нас особо не гоняй, мы и так в лагерях умаялись. Что в бою надо сделать, мы сделаем, только ты нам на мозоли не дави, мы на твою армейскую дисциплину с пробором положили! Но воевать будем!». Я тоже попросил « дорогих уголовничков» слишком не гарцевать и не мародерствовать. На том и порешили. Только когда в станицу заходим, надо было их держать в узде. Бог с ним, если десяток курей или кабанчика колхозного утянут. Я опасался, что у них будут «крупные залеты», что начнут казаков «потрошить» в освобожденных станицах, но обошлось.
Через месяц-два, их всех постепенно выбило из строя.
Воевали они не хуже других. В этом плане к ним претензий нет.
Но... под их влиянием, и с их легкой руки, в роте началась безудержная «охота за трофеями». Не еду искали у убитых немцев и у наших павших солдат, и не сапоги на подмену. Стали собирать часы, золотые кольца, деньги в бумажниках. И на этой почве, от зависти, разок-другой в роте были случаи, что в бою в спину друг другу стреляли. За пределами роты эти происшествия огласки не получили.
На летней переформировке сорок третьего года в Самсоновке, мы получили молодое пополнение из запасных полков, ребят 1925-1926 года рождения. Я не оговорился - 1926 года рождения, дети, 17-лет от роду. Целый месяц мы готовили этот молодняк к настоящей войне и откармливали их после голодухи в запасных частях. Учили : как надо правильно штурмовать высоту и другим хитростям, ценность которых понимаешь только на передовой! Это пополнение не было однородным по нац.составу или по территориальному признаку. Там был полный набор, чего захочешь и так далее.
Выдали нам форму нового образца, шинели с зелеными погонами.
Через месяц дивизия пошла маршем, через Ростов и Воронеж на Украину. Делали переходы по 60 километров в день.
Попали в 46-ю Армию.
В июле 1943 года наш 675-й СП под командованием п/п Гусева вступил в бои под Харьковом, в районе Чугуево -Змиево.
В сентябре того же года я получил тяжелые ранения и в действующую армию больше не вернулся.

Г.К.- Когда Вашу часть после семи месяцев непрерывных боев выводили в тыл, не на короткий отдых, а на настоящую переформировку, - какие чувства Вы испытывали? Выжить в пехоте на передовой столь долгий срок удавалось редким счастливчикам.

А.Ш.- Я был рад, что пока еще жив.
Дожить в пехоте до переформировки - это сложно. Очень сложно. Восемь месяцев на передовой это 100%-ая смерть... Как я уцелел...
Но, сейчас например, вспомнил как нас отводили на пополнение в апреле.
Тогда, перед уходом на отдых в тыл, моя рота чуть не погибла из-за генеральской тупости. Передавали линию оборону « сменщикам» - гвардейской дивизии. Наш комдив, считай что ногтем показал на карте наши позиции, а гвардейцы сразу все красным карандашиком вслед за ним и отметили.
Выясняется, что высота перед моей 4-й ротой, - числится по картам давно нашей. Чтобы избежать конфуза нам дали приказ немедленно отбить высоту. Вся низина перед высотой была залита водой по щиколотоку. Артподготовки не было.
И мы пошли. С высоты немцы нас быстренько расстреляли из пулеметов. Кто из нас был живой - лежали в воде до темноты, изображая из себя убитых.
А немецкие пулеметы периодически постреливали по «убитым» и по действительно уже погибшим. Пару раз «проверили» низину немецкие минометы.
С одной стороны от меня лежал раненый боец, с другой стороны - уже сраженный пулей солдат. Только вечером нам разрешили отойти назад...

Г.К.- Как ато бойцам Вашего батальона приходилась вступать в рукопашные схватки?

А.Ш.- При мне такого не было. Немцы не принимали рукопашного боя.
Если видели, что дело до резни доходят, то сразу отходили. Они же не дураки. Сидят фрицы у пулеметов, косят спокойно и педантично наши атакующие стрелковые цепи, так зачем им рукопашная?
Кроме случая, как мои казаки вырезали немецкий заслон, был только еще один подобный момент, уже на Украине. Но массовой рукопашной я не помню.

Г.К. - Такая страшная для любого пехотинца вещь -«танкобоязнь». Как с ней справлялись?

А.Ш. -Под Моздоком, нам повезло. Ни разу нас не давили немецкие танки.
Все соседние части так и остались на гусеницах немецких танков, их просто раздавили... А нашему полку не досталось такое испытать..
Под Харьковым был «забавный» эпизод. Мы залегли на рассвете в чистом поле, но не успели окопаться. Появился немецкий средний танк, из люка которого торчал танкист, шаря биноклем по окрестностям. Противотанковые гранаты у нас были. Никто не стрелял. Лежим на пашне, притихли. Звоню комбату, спрашиваю -«Что делать будем?, мы еще в землю не закопались, немец может роту раздавить.». Комбат ответил -«Сиди тихо!». Немецкие танкисты нас не заметили, и танк ушел за высоту. Бойцы смотрели на меня с благодарностью. Почему?
Потому что «геройствовать» не стал и людей со связками гранат на верную гибель под траками танка не послал.

Г.К. - Отношение к немецким пленным?

А. Ш.- Мы их почти не видели. В сорок третьем, на Кубани, немцы в плен крайне редко сдавались. Помню как полковой взвод конной разведки привел двух захваченных немцев. Мы столпились вокруг них и разглядывали живых! немцев.
Было радостно, что и мы стали немцев в плен брать.
Но никто тогда пленных не стрелял. Под Харьковым уже случалось всякое...
У меня товарищ, Илья Острин, служил в разведке под Ленинградом. Так он в разведпоиске, будучи в безвыходном положении, был вынужден финна-«языка» убить. Зарезал его. Потом в трибунале оправдывался. Чуть Илью не расстреляли...
Ведь мы даже поначалу и не видели тела убитых нами немцев. У немцев был в этом плане «полный порядок» - «Орднунг», при любой возможности они уносили свои трупы с поля боя.

Г.К. - Солдаты Вашей роты как-то выражали вслух свое отношение к Советской власти или «лично к товарищу Сталину»?

А.Ш. - Нет. Все помалкивали, особенно бывшие «окруженцы». Кругом стукачи, никто не хотел рисковать зря своей головой. Только солдат из «зековского» пополнения мне заявил, мол, он,- «имел вашего пахана Сталина» и так и этак.
Я ответил ему- «Язык свой прикуси, а то неровен час, политрук услышит». В ответ -«Один черт помирать!»... Генералов своих мы часто проклинали, и было за что!
Но чтобы Советскую власть вслух «грязью поливать»? - такого не было.
Для молодежи понятия -«Родина» и «Советская власть»- были идентичны
И в основном, в моем окружении все были патриоты, и слово - Родина - было для нас святым.

Г.К.- Ваше отношение к политсоставу?

А.Ш.- Под Моздоком я их уважал, я же вам уже рассказал как комиссары полка и батальона поднимали людей в первую атаку.
А после... Больше я их в передовой цепи в атаках не видел.
Я один раз заявил в присутствии замполита полка : «Зачем мне политрук в роте?
Это Чапаеву малограмотному Фурманова прислали. А я и без политрука
обойдусь. Зачем мне «поп» нужен?» «Стукнули» на меня моментально.
На следующий день мне пришлось предстать перед «светлыми очами» начальника политотдела дивизии.
Ох и «попили мне кровушки» в политотделе. Но надо отдать должное начальнику политотдела, мог «пришить политику» и меня в трибунал на расстрел «направить», но не сделал этого. Для того времени поступок более чем благородный. Помню его слова, сказанные с таким пафосом, будто он со мной не в землянке сидит, а находится на партсобрании -«Ты почему не в партии?! Каждый день гибнут тысячи коммунистов, а почему ты не хочешь пополнить наши ряды?!». Вечером вернулся в роту, сам не веря тому, что все обошлось. А утром, ко мне в траншею приполз политрук и потребовал, чтобы я написал заявление в партию, при этом добавив, что это приказ начальника политотдела. Деваться было некуда. Черкнул на тетрадном листке стандартный текст -« Прошу принять в ряды... Хочу в бой идти коммунистом...», а через десять минут пошел в атаку.

Г.К.- Что Вам лично помогало преодолевать страх неминуемой смерти на фронте?

А.Ш.- Снова повторюсь. На передовой настолько быстро тупеешь, что уже никаких мыслей о смерти в голове не возникает. Зачем беду на себя накликать, когда по этому вопросу немцы сами за нас постараются.
Все в окопах становятся фаталистами.
Кто о смерти много думал, тех первыми и убивало.
Помню перед первым боевым крещением, один командир из моей роты, молодой армянин, младший лейтенант, все ныл и сокрушался о своей судьбе. Он и в атаку не успел подняться, как был сразу убит. Кроме обычной гибели в бою было очень много нелепых, неоправданных или странных смертей.
Уже мы были на Украине как со мной произошел один эпизод. Через наши позиции должна была пройти в поиск разведка из штрафного батальона. Кстати, разведчиками командовал тоже еврей. Поползли с ним к нейтралке, показываю ему где лучше разведчикам пройти. И в это время, прямо между нами падает мина...и не взрывается...
Как тут в судьбу не поверить...
Ротный Мельников, вышел из землянки на секунду, «по нужде».
Стояла тишина, ни стрельбы, ни обстрела. Прилетел непонятно откуда шальной снаряд...и Мельникову оторвало голову .
На формировке подружился с лейтенантом Антоновым из соседнего батальона. Шли к фронту. Антонов увидел в поле детскую игрушку - «планер с пропелером». Взял ее в руки, а она взорвалась. Это была «мина-игрушка». Антонову выбило оба глаза, изуродовало руки и лицо. Он умер в госпитале...
Под Моздоком, политрук соседнего батальона решил проверить бдительность своих солдат в боевом охранении своеобразным способом. Он пополз ночью, со стороны нейтралки, вдоль наших траншей. Был моментально застрелен.
И подобных случаев на моей памяти десятки...
Это в конце войны ротному разрешалось идти в тридцати метрах позади атакующей цепи, чтобы видеть все поля боя. А в сорок третьем, командир роты был обязан! первым вставать в атаку, и первым бежать вперед, навстречу смерти!. Знаете, как порой бывало трудно сделать этот первый шаг из окопа...
Патриотизм выручал в такие мгновения, и я делал этот первый шаг. Вера в нашу победу меня не оставляла даже в самые тяжелые дни.
Не хочу «ударяться» в излишнюю патетику. Давайте следующий вопрос.

Г.К.- С заградотрядами приходилось сталкиваться?

А.Ш. - При дивизии одно время был заградотряд. Но чтобы они нам в спину из пулеметов целились - такого не было!

Г.К.-Как часто приходилось сталкиваться с «власовскими» формированиями?

А.Ш.-Постоянно. На нашем участке фронта их было множество. Кстати в моем последнем бою рота погибла от «власовских» рук, а не от немецких...

Г.К. - Редкие минуты фронтового досуга чем Вам лично запомнились?

А.Ш. -«Войной со вшами». Это был наш «любимый» досуг.
Вши - это страшная вещь.
Нам нательное белье впервые поменяли после полугода пребывания на передовой. Меня как-то положили в одной станице спать на кровати, застеленой периной.
Я долго отнекивался, но хозяева настояли. Ладно, думаю, когда еще в кровати поваляться придется. Утром глаза открыл, а вся постель черная от вшей...

Г.К.- Была какая-то зависть к служившим во втором эшелоне, в тылах?

А.Ш.- Я им не завидовал. Им от бомбежек доставалось больше горя, чем нам, в первой траншее. Да и в то время, любой тыловик, «по легкому мановению руки начальства», мог в любую минуту попасть в стрелковую роту, при малейшей нехватке людского состава в окопах. Речь -то идет не о сорок пятом годе.

Г.К. - Кто из Ваших командиров Вам наиболее запомнился?

А.Ш.- Подполковник Гусев, командир моего полка в боях под Харьковым. Очень смелый человек, «виртуоз матерного слова». Ходил с маузером в деревянной кобуре. У него была ППЖ, медсестра из санроты. Женщина божественной, неописуемой красоты. Гусев, вместе с ней, нарвался на машине на наступающих немцев. Сам Гусев со своим маузером пробился к своим, а любимую женщину спасти не смог. Немцы издевались над захваченной в плен медсестрой. Мы нашли ее изуродованное обезображенное тело, с отрезанными грудями и так далее... После этой жуткой трагедии Гусев начал лютовать. И весь полк тоже...
Гусев искал смерти, все время лез в пекло, и вскоре был убит...

Г.К.- Про последний Ваш бой на фронте и что было дальше - хотите рассказать?

А.Ш.- В роте оставалось примерно 40-45 человек, но из офицеров в строю был только я. Буквально накануне был ранен осколком в ногу взводный, лейтенант с редкой фамилией Пожар. Рота получила приказ поступить в распоряжение командира 677 СП Григоряна, который знал меня лично уже не первый год, и отношения с ним были довольно хорошими. Комполка Григорян поставил мне задачу - « Видишь насыпь в километре перед нами. Займешь ее и окопаешься» Мои вопросы -«Кто сосед? Кто поддерживает?», командир полка проигнорировал. Рота пошла вперед. Перемахнули через насыпь почти без боя, окопались. Кругом вялая перестрелка по линии фронта. Решил доложить Григоряну, что задачу выполнили. А связи с полком нет! Послал связиста на линию. Связист вернулся к нам назад с раненой ногой, и сказал -«Нас окружили!»
Пошли на прорыв к своим. Рота потеряла только двоих убитыми, и еще три человека были легко ранены. Говорю Григоряну -«Немцы окружили роту». Григорян орет : «Назад! Почему отошел без приказа!?».
Теперь и до меня дошло, что роту посылают в качестве «наживки» на верную смерть. Решили «разведку боем» провести на нашей крови...
Отдают роту на заклание...
Легкораненые не хотели уходить из роты. Пришлось и прогнать их к санитарам, угрожая оружием и покрывая матом. Мне так хотелось, чтобы хоть они выжили.
Мой ординарец, раненый в руку молоденький еврей с русской фамилией Москвин, тоже все понял и сказал : «Товарищ лейтенант, возьмите снова с собой. Как мы потом людям в глаза посмотрим?».
Вот, думаю, нашелся совестливый на мою голову.
Я все равно, матом , приказал троим легкораненым идти в наш тыл, к медикам...
Мы, снова, в полной тишине! вернулись за насыпь. Немцы пропустили нас без боя!..
А утром нас окружили «власовцы» на БТР-ах, кругом была слышна русская речь, а сзади на насыпи залегли немецкие пулеметчики. Сначала по нам ударила немецкая артиллерия, а потом...Третью немецкую атаку отбивать было уже некому. Вокруг меня лежали только трупы моих бойцов. Кровавое месиво. Стрельба затихла. Только пулеметы с насыпи продолжали длинными очередями вести огонь по позициям роты. «Власовцы» молча шли в полный рост к нашей позиции. Я пополз к насыпи. Метрах в тридцати слева от меня находился немецкий пулеметный расчет. Я кинул в них «лимонку» и не разбирая попал или нет, перемахнул через насыпь. И тут будто кием по руке ударило. Снайпер. Я автомат держал в левой руке, так его из руки выбило. Пуля вошла у запястья и застряла выше локтя.. Я еще умудрился пробежать метров 50 до подсолнечного поля, и тут в глазах потемнело, и я рухнул на землю потеряв сознание...Очнулся. Вижу, что рядом со мной сидит молодой узбек из моей роты и плачет. Он сказал -«Командир, не могу вас оставить, а тут кругом немцы!». Говорю ему -«На опушке должны танкисты стоять. Ползи к ним, и приведи санитаров». Танкисты вытащили меня.
Выжил ли кроме нас двоих кто-то еще из роты - я не знаю...
Выяснилось, что в горячке боя я даже не заметил, что у меня еще два больших осколка застряли в спине и есть еще два пулевых ранения - в левую ногу и правую руку...
Принесли меня на носилках в санбат. А там такая очередь! в хирургическую палатку... Лежу, истекаю кровью. Думаю: все, теперь не выжить, кончилось мое везение.
И тут меня находит мой солдат Москвин и еще два легкораненых бойца из роты, которых я вечером, еще до последнего боя, заставил уйти в санбат. Москвин спросил -«Товарищ ротный, чем помочь?». Я только прохрипел -«Приведи быстрей врача, а то помираю». И снова потерял сознание. Далее госпиталь в Россоши.
Положили меня на живот на надутую автомобильную камеру, на кровати я лежать не мог. Рядом со мной старшина, тоже с изуродованной спиной, в такой же позе, «пузом вниз». Говорит мне : «Давай песни петь, может полегчает». А потом в палату занесли «самовара» - живой обрубок человеческого тела, без рук и без ног...
А дальше - череда эвакогоспиталей. Последний госпиталь в котором я оказался был в Саратове - ЭГ №1676. Две недели нас держали в палатах при санпропускнике, потом всех снова помыли и меня занесли в офицерскую палату.
Стоит перед моими носилками раненый офицер, по национальности киргиз, и безошибочно определив по внешности мою национальность, заявляет вслух -«А что, в Ташкенте, на продбазе тоже война идет? ».
Вот, думаю, дожили... «Полная победа национальной политики товарища Сталина». Уже киргизы антисемитскую херню повторяют...
Говорю ему -«Заткнись чурка! Как вы были дикие, так и остались. Я тебя тварь, еще сегодня ночью задушу!». Киргиз сразу дал «задний ход», и моментально стал интернационалистом. Рядом со мной лежал мой соплеменник, бывший студент вокала в консерватории, ушедший на фронт добровольцем. У него было пулевое ранение в голову. Он не мог говорить, но его слух был сохранен. Я сказал ему -«Все слышал? Это и тебя так «благодарят», за то что на фронт добровольно ушел!»...
В феврале 1944 года меня выписали из госпиталя и направили в 7-й офицерский полк запаса. Из нас - «негодных к строевой» инвалидов - создали отдельную «мото-костыльную» роту. В этой роте нас, фронтовиков, учили как винтовку разбирать!
А потом приехала комиссия, которая решала судьбу раненых офицеров.
Я попал служить в войска НКВД -МВД по охране особо важных правительственных объектов и оборонных предприятий.

Г.К.- Как Вы восприняли распределение в войска НКВД?

А.Ш.- Никто и не предполагал, что нас отбирают в эти войска. Огласили список офицеров - «с вещами на выход», псдили на пароход, привезли в Куйбышев, и там сообщили куда мы распределены. Многие из нас громогласно заявили -«Милиционерами не будем, и в «вертухаи» тоже не пойдем! Ищите «вологодских» в другом месте!». Нам разъяснили, что нашей задачей будет только охрана военных заводов, и даже разрешили носить далее свою обычную армейскую форму. Я попал в полк, охранявший военные заводы в Чапаевске, на должность - адъютант старший батальона. Заводов в этом месте было множество. Над Чапаевском, и зимой и летом был «смог», кислота висела в воздухе.

Г.К.- Пришлось ли Вам столкнуться с диверсантами в этот период Вашей воинской службы? До сих пор никто толком не знает почему взорвался пороховой завод в Чапаевске в 1943 году. И авария на заводе по производству химоружия, повлекшая массовые жертвы, тоже засекречена до сих пор.

А.Ш.- Помилуйте, какие диверсанты!?.. В зоне ответственности батальона, в котором я служил, было три огромных завода боеприпасов - патронный, пороховой, и завод морских мин. И вроде все, если я не ошибаюсь.
Массовые аварии на заводах были до моего прибытия, но мелкие производственные аварии и взрывы случались очень и очень часто.
Про завод химоружия я и тогда не знал и поверьте не интересовался.
В тех местах любознательность была непозволительной и опасной роскошью...
Охранный полк состоял на 50 % из девушек, остальные солдаты были -великовозрастные «белобилетники» и списанные с фронта после ранений покалеченные бойцы. На вооружении батальона были только винтовки.
.Только в конце 1944 года стало приходить молодое пополнение направленное к нам из военкоматов. Батальон делился на «гарнизоны», часть «гарнизонов» находилась непосредственно внутри заводской территории.

Г.К.-В чем была основная трудность заводской охранной службы?

А.Ш.- В основном мы боролись с расхитителями спирта. По заводам шла магистраль из маленьких труб - спиртопровод, для чистки оборудования и других целей. Так каждый рабочий имел свою персональную «дырку» в этой магистрали. Оттуда спирта полкружки за часок накапает - и это уже «завтрак». В конце смены, после гудка люди с трудом доходили до проходной и падали пьяные замертво за воротами.
Работали у нас обычные гражданские люди, «зеков» или немецких пленных на заводах не было.
Литр спирта стоил как месячная зарплата офицера -1000-1200 рублей, но тут даже не важен денежный эквивалент. Спирт во время войны был дороже золота.
Это была самая «твердая валюта».
Проносили его в чем можно, и как можно, и где можно!
Начальство цехов, хоть и ходило в гражданской одежде, но имело офицерские звания. Досмотру офицеры не подлежали. Но все «стучали» друг на друга.
Идет скажем замначальника цеха, а на проходную уже кто-то позвонил и сказал - «У начальника грелка со спиртом в сапоге спрятана!». Его арестовывают на выходе с завода, а после суд...и -«здравствуй штрафная рота!»... Кто выдал? Его законная супруга. Адъютант командира полка разъезжая в машине комполка провозил спирт залитый в автомобильную камеру.. Пойман...В штрафную...
Одним словом, трудящиеся наших трех заводов не только давали фронту боеприпасы, но и поставляли стабильное пополнение для штрафных рот.
А потом произошел такой случай.., что к нам с комиссией и карательными функциями приехал генерал Сироткин, командующий войсками НКВД по охране промышленных объектов.
В одном из «гарнизонов» старшина - азербайджанец, из еще довоенных «кадровых чекистов», вступил в сговор с рабочими, и стали они вывозить спирт бочками в грузовых машинах. Каждый такое грузовик - это больше, чем состояние!
Только в один дождливый день, рано утречком, заметил солдат охраны, из «бдительных комсомольцев - патриотов », свежие следы автомобильных шин возле ворот! А на воротах стоял этот старшина, заявивший, что никакой транспорт во время его нахождения на посту не проходил.
А въезд транспорта был разрешен только в определенные часы, на заводе то действовал особый пропускной режим! А дальше как в песне - «А пуговка не наша, сказали вдруг ребята, и буквы не по-русски написаны на ней»...Объявили боевую тревогу. Догнали эту машину уже возле Куйбышева. Это было ЧП, да еще какое!
Суд приговорил старшину к расстрелу, остальных «подельников» отправили в штрафные части. Нашего командира полка сняли с должности. Генерал Сироткин решил провести «замену кадров», и к нам направили нового комполка из охраны московского ЦАГИ, который прибыл со своей «командой». Сироткин вызывал к себя офицеров нашего полка, решая судьбу каждого по отдельности. Попал и я к нему на прием. Посмотрел он на мое личное дело, понял, что перед ним фронтовой инвалид, и говорил со мной в нормальном тоне. Спросил - «Какие есть пожелания и просьбы?». Я сказал прямо о том, о чем думал долгие месяцы -«Если возможно, прошу перевести поближе к дому, или дать короткий отпуск». Генерал ответил- «Хорошо. Обсудим этот вопрос с вашими командирами. О решении вас известят».
И через месяц меня перевели в Подмосковье, уже ближе к дому.

Г.К.- Какие объекты Вы охраняли под Москвой ?

А.Ш.-В зоне ответственности полка находились: аэродром в Быково, радиоцентр в Люберцах, и непосредственно ЦАГИ. Все объекты были окружены двумя рядами колючей проволоки, по периметры - обычные посты и патрули с собаками. Само собой - часовые на вышках. Солдаты голодали! Жрать было нечего...Да еще стояли на посту через каждые восемь часов. Люди были просто измучены.
Из дивизии часто отправляли отдельные подразделения на борьбу с бендеровцами.
Даже специально формировали женские снайперские команды и усиленные пулеметные роты.
Охрана по периметру, в районе расположения аэродинамической трубы для испытаний самолетов была наиболее жесткой. Диаметр тубы был размером в пятиэтажный дом. Наверху находилась вышка с прикрепленной к ней моделью испытываемого самолета. Гигантские вентиляторы...Сколько раз видел, как после испытаний в трубе от самолета оставались одни клочья.
Нашей подмосковной дивизией по охране командовал генерал майор Соколов -Васютинский Михаил Григорьевич. Начальником штаба был полковник Рассыпайло, назваемый в народе - « Разгоняйло». Мы только диву давались - как такой человек с кругозором на уровне - «два класса и три коридора» может носить звание полковника?

Г.К.- ЦАГИ считался суперсекретным объектом. Случались ли там проблемы с несанкционированным проникновением на территорию или что-то подобное?

А.Ш.- Один анекдотичный случай я вам расскажу. На объекте был отведен огромный участок территории для размещения немецкой авиатехники и оборудования для производства самолетов. Все было вывезено из Германии специальными техническими командами. Идет смена постов. Вдруг слышим кто-то играет на фортепьяно.
Откуда в лесу, на секретном объекте фортепьяно? И вроде мы трезвые, и галлюцинациями никто не страдает, но музыку слышно, хоть и репродукторов рядом нет, а уж тем более дачных поселков.
На следующий день - та же история. Все стали психовать! В чем дело?!?
Солдат из охраны, из вчерашних «студентов-очкариков», обнаружил среди немецких станков в огромных ящиках укрытый брезентом музыкальный инструмент. Так заступая на пост, он по старой памяти музыцировал! Проверили там все, что было нам разрешено проверить, и чуть не «присвистнули» от удивления. В многих ящиках были мебельные гарнитуры, предметы искусства, одежда и так далее. «Отоварились» в Германии техкоманды, да к себе по домам «по-тихому» все перевезти не успели. Разразился скандал, но тут были замазаны «сильные мира сего» и дело замяли.

Г.К - Почему Вы не остались в армии после войны ? Вы же хотели продолжить службу в кадрах СА.

А.Ш.- Я не хочу снова акцентировать «национальный вопрос», но... Просто мне после войны несколько раз «доходчиво» объяснили, что Советская Армия в мирное время уже не нуждается в офицерах с фамилиями Шварцберг, Коган и в прочих Рабиновичах...

Г.К- После увольнения из армии Вы вернулись в Белоруссию?

А.Ш.- В сорок шестом году поехал в Минск, искать родных и друзей.
За исключением моих родителей, успевших эвакуироваться, вся моя родня погибла... Нашел только дядю, Давида Каца. Он вернулся с войны с оторванной рукой, на фронте был командиром САУ. Пошел искать своих школьных друзей. Нас было до войны в классе пятеро близких товарищей, одна компания. Все кроме меня погибли на фронте...Борис Юспе, Наум Гершанович, Юда Соколович, Исаак Швейдель...Я не захотел оставаться в родном городе с которым меня теперь связывало столько боли и горечи утрат...

Г.К.- После войны удалось ли Вам встретить кого-то из однополчан, из тех с кем Вы приняли первый бой под Моздоком?

А.Ш. -Через несколько лет после войны случайно встретил в метро разведчика из нашего полка по фамилии Рудой. Он был уже майором. Обнялись. Он сказал мне -«Наверное, кроме нас никто больше не выжил. Помнишь что в сорок втором творилось?!»...И мы с ним не смогли сдержать слез...

Г.К. - Вы, в начале беседы сказали, что никогда не хотели вспоминать о войне. Почему?

А.Ш.- Думаете так приятно сидеть перед вами и вспоминать о той кровавой бойне. Для меня война осталась бойней.
Поверьте, даже когда мне доводилось немцев убивать, я ликования не испытывал. Какое то ощущение было странное, мол, сегодня день не зря прожит, работу свою сделал, теперь можно и погибать...
Возможно, если бы мне довелось пройти в сорок пятом по улицам поверженного Берлина, то и воспоминания мои были бы более радостными. Но та часть войны, в которой я принял участие, была просто истребительной.
Не немцев истребляли, а в основном нас, свою же пехоту.
Людей никто не жалел. Никто не нес ответственности за потери.
На каждую высоту гнали нас в лобовые атаки! Знали, что не возьмем эту высоту, но все равно гнали вперед!
Ничего, кроме боли и крови, война в моей памяти не оставила...
У каждого была своя война...