Скрябин Николай Павлович

Командир взвода ПТР

Родился 23.04.1925 в г. Серов Свердловской области. В 1941-43 гг. работал на Кировском древокомбинате и Нововятском механическом заводе. В 1943 г. учился в Львовском пехотном училище; без присвоения звания отправлен на Центральный фронт в 184 стрелковую дивизию. Воевал в ней командиром взвода ПТР с августа по октябрь 1943, награжден медалью «За Отвагу» и орденом Красной Звезды. После тяжелого ранения лечился до мая 1944 в госпитале и комиссован из армии по инвалидности. После войны работал на Нововятском лыжном комбинате.

У меня, как тебе сказать, два места рождения. На самом деле, я родился на Урале, в городе Серов, бывший Надеждинск. Там климат очень плохой, мать привезла сюда, к родителям, и записали меня здесь. Вот так и получилось, что я числюсь как кировский - деревня Гарь, Кировской области, Кирово-Чепецкий район.
В Нововятске, здесь на лыжном комбинате работать начал. А я вначале учился в техникуме перед началом войны, война началась и техникум взяли под госпиталь. Нас распустили, ну, чтоб потом собрать, когда определимся, здание найдем и снова вызовем. Я не знаю: был, не был вызов. Ну, вроде, не получал. Значит, а карточку надо было иметь, вот и поступил на завод. На заводе работал токарем по металлу. Назывался сначала Кировский Древкомбинат, но когда эвакуировалась сюда Петрозаводская лыжная фабрика, он стал выпускать лыжи. Тогда начали брать всех в армию; я ж был комсомолец. Патриотизм, знаешь, какой был тогда.

А. Б.: Какой?

Ну, с теперешним не сравнишь. Молодежь была воспитана, как говорят комсомолом, значит всегда вперед надо. Я подавал заявление, чтоб меня взяли в летную школу. Предварительно я у врачей проходил, но не настоящую комиссию, а просто советовался: годен, не годен, но вообще данные подходят. Я заявление… Я получаю повестку в военкомат. Но являюсь, как обычно в то время, вот котоман за плечи с сухариками. Смотрю, сколько набрано было, команду наберут - увозят, команду наберут - увозят. Я все сижу. Ну, думаю, раз это я в лётную школу, значит отдельно где-то. Но мой «покупатель» так и не приехал. Вдруг выходит грузин:
- Кто такой Скрябин? Я говорю - я, стою.
- Выходи на улицу, там стоит полуторка, садись, жди, сейчас приду.
Груины вообще были в авиации. Думал все, сердечко поднимается к верху. Залезаю в кузов, поехали. Смотрю, машина идет не на вокзал, а снова сюда идет по тракту. Подъезжаем к заводу механическому, тогда это 608-ой номерной завод был.
- Выходи!
- В чем дело?
- Где живешь?
- Так вот, в домах на комбинате.
- Беги домой, завтра к восьми часам на работу.
- Как?
- Будешь здесь работать.
- Так я говорю, я ж в этой…
- Ничего не знаю. Завтра к восьми часам на работу.
А завод эвакуировался сюда, ни одного токаря, а без токаря они пока не могли. И меня нашли. Я когда пришел, мне ученицу сразу дали, чтобы быстро научить работать на втором станке. На этом заводе снова я на токарных работах, но в основном точил пуассоны для прессовки гранат. Ф-1, РГ-42, противотанковые гранаты. Проработал я немного, где-то месяца три по-моему, до конца 42-го года. Начался 43-ий год. Обычно курильщики выходили за территорию, потому что проходили, обыскивали полностью, ни спичек, ничего проносить было нельзя. Но если табак пронесешь, то и спичку найдешь. Здесь нельзя было.
Но я не курил, тогда вышли за проходную, ребята начали курить. Идет почтальонша - моя знакомая, в одном доме жили. Ну, молодая деваха, увидела меня, говорит:
- Николай, тебе повестка есть.
- Давай ее сюда.
- Так, я, говорит, не могу тебе отдать, надо директору.
А здесь порядок был такой: директор завода посмотрит, если нужен - в корзину повестку, потому что у него права были. Он из военкомата, тогда с планами было туго, не хватало рабочей силы, брал оттуда, а потом отдавал. Ну, а когда меня привез - мне бронь от призыва дали. Она мне повестку эту отдала, а он уехал в Москву, ну не знаю с отчетом с чем, может вызвали на совещание. Я пришел к заму и говорю ему - расчет. Я готов, - меня берут в летные. Он говорит, не имею права без директора. Директор приедет - отпустит. Я говорю, только пиши на повестке что задерживаюсь, я отвечать не буду. А он из трусливых видно попал. Со страху, что ли взять на себя ответственность не отпустить, взял и подписал расчет. Я в бухгалтерию быстро сбегал, расчет получил, на другой день в военкомат. Ну а там, узнали меня, часто нас вызывали как комсомольцев в райком агитировать, чтоб на фронт ехали комсомольцами. Но тут же рекомендацию давали, принимали в комсомол. Я говорю в училище, какое училище, там давно уж занятия начались. Вот меня в Львовское пехотное училище и отправили.
В училище я весной попал. 1-ый батальон, 1-ый взвод, роту не помню сейчас. Над нами смеялись, что элитные, но вот когда на драмтеатр посмотришь, то с левой стороны четырехэтажное здание, там сейчас полиинститут, я тут находился. Там готовили на офицеров, как командиры стрелкового взвода, да. А основное расположение было первое у станции Киров - 2.
Там комнаты, в два этажа койки, всё, штаб наш был. Мы на третьем этаже были, но вот я лично на третьем был. К торцу здания подходишь - театр видно, а в театре танцуют. Там вот стоишь, глазами только хлопаешь, потому что надо увольнительную, а увольнительную не всегда дают. Кругом забор и часовой. Помню лейтенанта Сытенко, мой личный командир взвода. Он воспитанник училища, на фронте не был. Его, короче говоря, подбросили. Как обычно в училище, днём занятия, ночью отдых. Изучение оружия. Начиная с винтовки: винтовка, пулемёт, ПТР, сорокапятку - вот эти успел. Винтовку и автомат - это я знал. ПТР тоже хорошо знал, потому что стреляли из них. По огневой подготовке для занятий выводили на стрельбище за Киров. Это примерно как по Советскому тракту куда-то туда. Я сейчас точно не помню. Деревню ещё проходили, а потом направо в лес. Там была поляна, стояли щиты-мишени. Стреляли по мишени из автомата, винтовки.

А. Б.: А из противотанкового ружья стреляли? И учили ли вас каким-либо приёмам?

Да, для противотанкового были фанерные макеты, вот показывали уязвимые места. А из приёмов были такие - граната да ружьё.

А. Б.: А по тактической подготовке были ли занятия и какие?

Нас выводили за город на поле. Лейтенант рассказывает, как в атаку идти, как обороняться, как окоп копать. Окопы копать ходили туда, где сейчас областная больница, там кладбище было раньше. Вот туда. Копаешь, копаешь, если сказали, что окоп в рост. Когда лёжа, так между этими холмиками быстро подравняешь - всё, у меня готово. Вот если в рост копать, то некоторые даже дрожали. Копаешь, копаешь, раз - туда провалился. Всё, готово, выкопано.

А. Б.: Скажите, какое обмундирование было у вас в училище?

Ну, обычное армейское: брюки, гимнастёрка, шинель и обмотки (это мы так называли двухметровое голенище).

А. Б.: А как вы считаете, что лучше было для пехотинца обмотки или сапоги?

А вот на фронте были лучше обмотки. Я был на Центральном фронте и там болото бывало. Вот около Белоруссии проходили это болото. Сапоги-то начерпаешь - это вот здесь вот в сапог зачерпнул, так снял и вывернул сапог. Там же не снимешь, а ходили мы и сутки, и двое, и трое. Там засохнет всё, попробуй сними - нарезать только можно. Обмотку-то, насохло тут, поколотил, отлетело. Потом найдёшь этот узелок от обмотки, размотал, выхлопнул, намотал - она опять сухая и чистая.

А. Б.: Ходили ли вы в увольнительные, чем занимались?

В Киров - ходил. А чем занимался - бежал сюда, домой. Примерно в месяц раз мне давали, так как недалеко. Лейтенант нет-нет да подсунет мне увольнительную: ”Беги!” А так-то увольнительную трудно было выпросить.
Мы часто в училище патрулировать ходили, но была ещё военно-медицинская морская академия Ленинградская в пединституте. А Центральная гостиница у них как госпиталь была, там они практиковались. Они редко в патруль ходили, их вообще-то не гоняли. Но были случаи: как-то выдали даже эти не удостоверения, а просто листочек, что я имею право проверять документы. Курсант не офицер, просто какой-то лейтенантик, звание не высокое. Рядовому не обязан офицер показывать, но если не подчиняется, то можно применить оружие. Но удостоверение показываешь ему, что я имею право, - тогда достаёт.
Мы останавливали начальника училища медицинского. Но для чего останавливали? Мы прекрасно знали кто он и что он, ну чтоб посмотреть на кортик. У него кортик был не такой как сейчас выдают офицерам, ну как бы не общий, а штучный, очень красивый. Мы-то прекрасно знали кто он, этот адмирал, но первый раз остановили. Посмотрим, посмотрим, давай. Он взъярился, но когда показали наши документы, он сразу достал удостоверение. Мы козырнули и разошлись.

А. Б.: А вот помните, в 41-42 году какое настроение здесь в Нововятске было у людей?

Какое настроение - все для фронта, все для победы! Работали по 12 часов в 3 смены. Но две смены так-то получалось. Какие условия были - 12 часов отработал, лишь бы карточку получить. Продукты давали только те, что по карточкам положено, ведь в магазинах ничего не было. Ну раз я работал токарем, мне 800 гр. хлеба, иждивенцам 400 гр. Что по карточкам положено, то и давали, но бывали и замены. Например, вместо масла, могли яичный порошок дать, а так-то по карточке всё давали. Основные трудности у людей в то время были, в 41-42 году, в основном с едой. Голодно же, ну пусть 800 грамм я получал, но на одном-то хлебе, а приварка-то никакого нет.

А. Б.: Какие уязвимые места у танков учили вас поражать из противотанкового ружья?

Что в лоб, что по лбу стрелять бесполезно, там не пробьешь. Уязвимые места - самое хорошее это задок. Уязвимое место - борт и гусеница. Но гусеница, она считается уязвимее, но если когда в палец попадёт, то гусеница разваливается. А так она, что - дырку сделала и всё. Но были у нас уже на фронте, как бы сказать, неписаные законы. Во взводе пятнадцать ружей, значит, выбираешь человек трёх, которые хорошо стреляют. Остальных заставляешь бить из ружья хоть в лоб, но по смотровой щели, хотя знаешь, что в лоб, что по лбу, лобовая не пробивается. Там же триплекс. Но, у водителя, когда пуля ударяется, получается вспышка как при сварке. Когда у него начинают эти вспышки - не выдерживает. Он же не знает, что именно из ружья, а мало ли что-то новое может быть. Он начинает, как бы пытаться выйти из этого огня, но только повернул, борт-то показал, вот эти трое его на мушке держат, а огня не ведут.

А. Б.: А этому вас в училище учили или это вам на фронте рассказали?

Нет. Это на фронте. Как тебе сказать, сами уже выработали. В училище танки немецкие не изучали, так понаслышке знали. Фотографии просто висели в некоторых местах, но внимания не обращали почему-то. только ещё «Тигров» не было. Но а эти, примерно так знали, из печати, везде… Ну, сообщалось там, подбито столько-то танков, таких-то. Но вот так по слуху.

А. Б.: А как вы попали во взвод противотанковых ружей?

Когда привезли на фронт, высадили нас перед Ржевом где-то. Высадили, распределили, но и я вот попал тоже в первый батальон 262 полка. Комбат Цибулько такой… Но, выстроились. Вначале, там старшие лейтенанты стали отбирать. Я стоял там в переднем ряду, и в погонах-то приехали в курсантских. Боевые-то погоны дали уже там, на фронте. Он увидал курсантские-то погоны, подходит:
- Фамилия?
- Скрябин.
- С какого училища?
- Львовское военное пехотное училище, в Кирове.
- Как Львовское?
- Да оно в Киров эвакуировано.
Потом стали называть Львовско-Кировское в конце уже войны. А так-то просто Львовское военное пехотное училище.
- Звание?
- Не успели закончить.
- Сколько?
- Четыре месяца.
- Противотанковое ружье знаешь?
- Так точно знаю, два ружья: “дягтеревское” и “симоновское”. Звание не успели присвоить. Стоял, стоял:
- Отойди в сторону.
Я отошёл. Потом распределили всех. Подходит:
- Принимай взвод противотанковых ружей.
- У меня звания нет.
- Пока побудешь, офицер появится - заменю.
Ну, и где-то день на третий, приносит погоны сержанта:
- На пока. Вот я так сержантом и остался.

А. Б.: Сколько у вас только человек во взводе было?

Тридцать. Первые номера были русские и украинцы, вторые номера - среднеазиаты почему-то всё были.

А. Б.: А кто, казахи, узбеки?

Но. Казахи, узбеки, таджики, туркмены. Вот эти всё были. Плохо с ними было, намучились (прикрывает диктофон рукой - А. Б.). Выключи. Они трусливые были. Если одного ранят, соберутся вокруг него. Вот, предположим ты первый номер, тебе заряжать надо, а его нет или сбежит. А вообще, потом, когда молодежь приходит, те более-менее ничего. А пожилые…

А. Б.: Плохо, да? А пожилые старше тридцати, да?

Кто не понимают по-русски… Не зря вот было: «Котелок на двоих маленький, маленький, а ружьё - балшой, балшой, тяжёлый, тяжёлый, один человек». Ну, что. Первый номер натаскается, ну там в бою-то один таскает. Но вот заставит его. Он вот, сумка сорок патронов, а каждый патрон 210 грамм, ...
Обязанности еще у второго номера, кроме переноски патронов, заряжать. Когда у «дегтярёвского», как выстрел делаешь, ствол назад отходит, на затвор натыкается, ну как бы на клин, открывается и выбрасывает гильзу. А его обязанность: он берёт патрон вкладывает и закрывает. Я опять только прицелюсь - нажимаю. Выстрел. Опять разряжается сам. «Cимоновское» - там пять зарядов, магазин, как у винтовки.

А. Б.: А какое ружье было лучше: «дягтярёвское» или «симоновское»?

«Дягтярёвское». Но мы постепенно… У нас два было ружья. В походах везде «дягтярёвское», оно 16 кг. А «симоновское» - 21 кг. Разница есть? Ну вот. «Симоновское» хорошо в обороне, когда сразу пять заложил и подряд стреляешь не перезаряжая. А «дягтяревское» опять чем хорошо, в перебежках при наступлении, вот чем хорошо. Пользовались одним. Если пользуешься «дягтярёвским»,-то остальные в обоз.

А. Б.: То есть лошадь, повозка. И сколько за вашим взводом закреплено повозок?

Нисколько. У нас своя была. Это так, не по штату. Эти же ездовые, но лошадей можно было найти и вот приобрели. Там возили ружья.

А. Б.: Ставили ли вы оптические прицелы на ружья?

Нет, там не поставишь, на «дягтярёвское» не поставишь. У винтовки у тебя оптический прицел, ты не прикасаешься кнму глазом. А здесь же ствол идёт назад. Но на расстоянии ты не увидишь, а если приложишься, то тебе этим оптическим прицелом голову снесёт.

А. Б.: Стреляли ли вы по пехоте из противотанковых ружей?

Да бесполезно. Не-то, чтобы не было, просто не старались, толку чего. Человек не танк. Ну если попадёшь, так считай, что это всё - капут, никаких там ранений не будет.

А. Б.: Какая была эффективная дальность стрельбы из ружья по танку?

У нас большинство артиллеристы отбирали. Но доказать-то нам было чем? У артиллеристов пробой и навод, а у нас дырочка. Это наш. Но, вот сам лично, я три средних танка подбил.

А. Б.: А какие правила были подтверждения, что рядовой или сержант такой-то подбил вот этот танк?

Это свидетели, короче говоря. Я первый подбил, он всего-то один полз. И как раз через меня. У нас окоп роется два метра длиной, а узенький, если он заметит тебя, то не замажет никак потом. Она не осыпается так намного, но если осыплется, тебя засыплет, но вылезаешь ты свободно. Два метра для чего, чтоб ружьё положить, если уже деваться некуда, он подошёл близко. Ружьё положить и самому укрыться, когда уже и гранату поздно бросать. А ширина окопа миллиметров пятьсот, может чуть побольше. Лишь бы только втиснуться и два метра длиной только. Бруствер как обычно, ведь копаешь, так куда земля-то девается, вот бруствер и есть. В окопе обычно первый и второй номер.

А. Б.: А подносчики патронов были?

Нет, не было. Получаешь сорок патронов. У первого номера автомат, даже давали пистолеты. У второго номера патроны только, а личное оружие винтовки или автомат. Обычно на автоматы меняли. Сами находили.

А. Б.: Какое вознаграждение полагалось за подбитый танк?

За первый танк мне медаль дали «За Отвагу», а за два вторые - «Красную Звезду». Это было обязательно. Вот я за такой период, если бы просто в пехоте был, мог ничего не получить. Там долго, у нас сразу. Никаких денежных вознаграждений не было.

А. Б.: А разрешалось ли разбирать ружья на марше?

На марше как ты разберёшь его. Нет, только когда передышка, вот только разбираешь, чистишь. Без чистки потом курок не заколотишь, не откроешь или не закроешь затвор.

А. Б.: Были ли запасные позиции у противотанкового ружья?

Нет. Но в начале, только когда я прибыл где-то примерно с полмесяца, ружей ещё не было, нам четыре гранаты выдавали противотанковые. Четыре гранаты, она два килограмма веса. Два килограмма далеко не выбросишь, но от силы метров пятнадцать. Это на соревнованиях разбежался - бросил, а там же лежишь. Вся беда-то в том, чтобы сделать так, чтоб он тебя не заметил. Надо найти какой-то бугорок или что-то, чтобы за ним скрыться, чтоб он тебя не видел. И если он увидел тебя, то не жалел никакого оружия ни снарядов, ни патронов, ничего, только бы тебя убить. Скрываешься, ищешь. Если остался на гладком месте, значит ты его жертва.

А. Б.: А какая тактика войны была у ПТРовцев, вот кроме того, что вы говорили, что выделяли трёх снайперов, а остальные стреляли по триплексу? Какие ещё были формы тактические?

Мы пользовались только этим, считали самое эффективное. А другие, я не знаю. Может кто-то пользовался другим каким-то приёмом. Но мы этим приёмом пользовались. Не плохо, я говорю.

А. Б.: За время, что вы воевали, сколько ваш взвод танков подбил?

Взводом было уничтожено восемь танков. Взводом. Вот три моих. За это время, пока был жив, как говорят.

А. Б.: А если вспоминать тот бой, где вы первый танк подбили: что за бой был?

Можно сказать, как тебе выразиться-то, не бой, а как бы мы в обороне находились, немцы наступали. Пошли-то в сторону Смоленска. Первая была после Ржева Духовщина. Духовщину взяли, пошли дальше. Вот Духовщина мне запомнилась, тот бой был уже после ее освобождения.
Так вот я говорю, находился в окопе, а он через меня. Ну хоть и говорят: ну, я ничего не боялся там, да нет - все боялись. Но просто перебарываешь себя. Я чуть маму не закричал, когда через меня полез. Всё трясётся, земля, всё дрожит. Ну, а когда только прошёл, как бы проснулся, как опомнился. Гранату схватил и ему на задок кинул. Ещё не выдали ружей, гранаты только были. А в зад уже с закрытыми глазами гранатой попал.
Сразу загорелся. Там видишь сзади и двигатель и баки, и все эти маслопроводы, трубопроводы, там всё. Ведь из ружья тоже: если в задок пуля ударилась, так она что-нибудь у него все равно поразит. Он всё равно не сразу, а потом дымок пустит. А потом больше-больше дыма идет и оттуда начинают выскакивать. Тогда из первого выскочили немецкие танкисты, но мы не дали им… Если уж он остановился, так тут, как говорят, как волки охотятся. только вот бывает, успеют повыскакивать. А бывает нет, только голова покажется, - сразу обратно.

А. Б.: Расскажите как вы Красную Звезду получили?

Тут как за 3 танка в совокупности. За первый - медаль, а за 3 - орден Красной Звезды. Второй подбил, не знаю как тебе лучше объяснить. Вот наши траншеи, танки шли так, что мне они всё время как бы боком. Позиция попала выгодная - лучше не куда; и здесь ниже местность, у меня повыше местность. И вот как только первый поравнялся, я выстрелил удачно, потом что попал куда-то видно ему в борт. Она пролезла, а что там уже наделала - я не знаю, потому что дымок он пустил. А дымок пустил - они уже выскочат обязательно. Он никуда не пойдёт, потому что если не выскочат, они сгорят там. Вся беда в том, что у немцев танки на бензине были, а у нас на солярке. Ну раз пуля туда залезет, так от своей температуры там вспыхнет. Там же загазовано все, я попал где-то у моторной части. Она где-то там маслопровод, бензопровод или что повредила - откуда я знаю. Там некогда уже ждать-то. Быстрее выскакивай или испечешься.
Ну ребята закричали, пехота и все, - есть, есть, горит один. А потом, только я подбил один, второй подошёл. Я не помню сколько штук. Сразу артиллерия начала бить. Ну, я и второй также подбил, а что-то уже не помню. То ли он впереди, то ли сзади, где-то также. По второму я правда выстрела 3-4 сделал.

А. Б.: А так вот в среднем по опыту вашего взвода и других взводов. Сколько в среднем на танк выстрелов тратили, что бы его подбить можно было?

Всяко приходилось. Первый с первого выстрела, дымок пустил. А тут я не знаю, наверно 3-4 выстрела сделал, только только дымок пустил.

А. Б.: А во второй раз из “дегтярёвского” или из “симоновского”?

Из “дегтярёвского”, “симоновским” я не пользовался, больно отдача сильная. Там приклад, обычный приклад, только на этом такая толстая резина в плечо, а-то ключицу разобьёшь. Сильная отдача. Еще в училище мы шутили. Всякие были, были маленькие ростом курсанты, вот ляжет: «Ребят, не надо». Чуть не ревёт. Говорили: «Целься, стреляй на зачёт». Он только сосредоточится, мы лопаткой сзади подкопнём, две канавки сзади делали для ступней. Они как бы упираются. Если не сделаешь, тебя сдвигает. А на фронте или в окопе находишься, так только в заднюю стенку окопа упираешь, там же отдача адская. Я говорю, не просто патрончик винтовочный, а 210 грамм вес. Вот такой длины и диаметра так это пуля сама 14,5мм.

А. Б.: Какой был пордк взаимодействия с пехотой у ПТРовцев?

Мы же подчинялись командиру батальона. Вместе находились с пехотой и командир роты ставил задачи, определял цели.

А. Б.: А как взаимодействие с артиллерией организовывалось?

Если близко к нам, мы стреляем, пока там идет, нам бесполезно стрелять, артиллерия бьёт. А вот как близко подошли, ружьём на восемьсот метров. Но на восемьсот метров тоже трудно, стараешься ближе подпустить.

А. Б.: Но какая оптимальная дистанция была, самая лучшая?

Но, самая лучшая это метров четыреста. И у «симоновского» и у «дегтярёвского» без разницы, почти одинаково.

А. Б.: На походе какое снаряжение у вас было, на марше?

Какое снаряжение. Вот, что есть. Патроны, оружие - всё. Ну, рюкзак, сухари там, котелок, водка. Давали сухой паек. В нем был вот такой толщины кусок сала (в половину или треть ладони - А. Б.). Три сухаря. Какой раз четыре дадут, какой раз - два. Как кирпич-то есть буханка, так вот отрежем. Ну это получается три от буханки. И кусок сахара, только не было рафинада. Сахарные головки, головки кусок. Но вот если его зубами не возьмёшь, но только на кухне, время подойдёт - ножом или штыком орудуешь.

А. Б.: А ружьё носили вдвоём или один носил на марше?

Положено вдвоём нести. Положено. Обычно приходилось всё одному носить. Эти нацмены, они не носили его. Или сбежит или еще чего. Пока нового не дадут, одному приходится носить. Но шестнадцать килограмм вроде не тяжело, но оно надавливает, постепенно, постепенно. Я домой еще приехал, дак…

А. Б.: А это справедливо?

А мало ли, справедливо не справедливо. Смотришь, ведь не может нести. Возьмёшь помочь и сам несешь. А что? Там ведь не здесь, не на гулянке находишься. Бывало ранило или убило второго номера, а в основном они смывались.

А. Б.: Использовали ли вы немецкое оружие?

Я пользовался парабеллумом. Хороший пистолет. Потому что выдали мне как командиру взвода револьвер Наган. Чем он хорош, что хорошо бьёт. Но из новых наганов этих обязательно промахнёшься. Настолько тугой спуск, он на самовзвод сделан. Когда нажимаешь, курок отходит, а потом срывается. Так вот тугой, когда ты нажимаешь, ствол улетит. Это на близком расстоянии. А на дальнем чуть-чуть в сторону, а там вон расстояние какое. У тебя-то миллиметры. Я сдал его, сказал, что осечки даёт в мастерской. Но больше не ходил за ним и обратно не забрал. Но для отчёта он же на тебе записан, а раз сдал, так бумажка выдана, что сдан. Парабеллум он чем хорош был. У него тяжесть здесь, на рукоятке. У него тяжесть в стволе ещё была, затвор ещё. У нагана как у маузера кверху рука движется. Вот так. Вот ведь, весь груз-то здесь, в кулаке. Когда стреляешь, только назад движение. А у нас поднимается. И потом, за него не отвечаешь. Потерял и потерял. Найдёшь другой и патронов полно.

А. Б.: Какое наше стрелковое оружие вам нравилось или не нравилось, наоборот?

Я не знаю. Я пехотным не пользовался. Винтовки не имел, и автомата тоже все четыре месяца.

А. Б.: Что вы можете сказать о немецких и наших гранатах?

Немецкие я не любил. Длинная ручка, но бросать хорошо. Дальше бросаешь. Нет. Наша лучше. Как тебе сказать. Но я не знаю точно, не скажу тебе. Но вроде убойность у нашей лучше. Видал Ф1? Ну так видел, она там разрифлёная? Вон куски какие летят. А РГ 42, там намотана лента. Она правда тоже порезана, мельче. У Ф1 там осколки крупные, оборонительная, а РГ 42 - наступательная. Я обе считаю лучше немецких. А противотанковая наша, та хороша! А я немецкой не видал противотанковой. Но были может быть, но я не встречал.
У нас вначале были, так называемые гранаты первого ударного действия. Они хороши чем? Значит, ну там ручку оттягиваешь, поворачиваешь. Когда бросил, она чем хороша. У танка броня покатая. Ударное действие, она смотри вот, только коснулось - удар! Бросил, она ударилась и взрыв, а их сняли с производства. Не знаю, сняли, не сняли с вооружения, но стали нам выдавать обычные, у которых взрыв через 3,5 - 4 секунды. Я работал так знаю. Граната такая ударилась, но близко, представь, что ты бросил, может не успеть скатиться.

А. Б.: И взрыв, в пустую пройдет?

Да ну, хоть не совсем впустую, но смотря куда он скатился. Если у бока скатилась под гусеницу, так ведь ещё лучше. Вот только разница в чём. А опять ударного действия хороши, тем, что только прикоснулась, стукнулась - всё, сразу взрыв. Но, опять когда ползут и мало ли где-то стукнул, то сам взорвешься на ней. Опасно.

А. Б.: Чему-то вы учились у немцев? Они как пехотинцы, как противники чему-то вас учили?

А не знаю. Мне не приходилось, как бы опыт-то у них перенимать. Если б я был в настоящей пехоте, там встречался бы с ними. Вот только когда ранило, встретился нос в нос в рукопашную.
Вечером комбат собирал, ставил задачу, чтобы идти утром в наступление. Впереди населённый пункт, большой населённый пункт. Не знаю, кто перепутал или случайно может мы отклонились, но отклониться не должны были. Просто, разведка, может быть, не попала точно, но где мы наступали, батальон наступал, у нас не должно было быть противника. Не знаю, кто-то дал команду по-пластунски ползти. От леса немецкие окопы были близко. Ну вот отсюда, сразу из леса и пошли без всякой артподготовки, ни чего. Вот мы до сюда доползли. Здесь-то мы не попали. И здесь не оказалось, а оказались вот здесь.
Мы вот, батальон-то, упёрлись в эти окопы. Заглянули, раз по-пластунски поползли. Ну а жались к земле почему? Потому что трассы идут, думали - наблюдают. А когда заглянули, оказывается… Погода была моросящая. Ну эти часовые плащ-палаткой накинулись, а автомат на плече держат и назад от себя стреляют. Вот он сидит, сидит, дремлет или что, нажмёт. Трасса-то идёт в нашу сторону, трассирующей всё видно. Ну летит над тобой, вначале вроде тебе в лоб летит, а потом оказывается вон где. А вначале думаешь тебе прямо в лоб, прижмешься. Вначале гранатами сколько-то закидали, а потом понеслась, туда ссыпались. Но у меня не винтовка, только парабеллум и больше десятка обойм. Я их собирал и в атаку с парабеллумом пошел.

К нашему пистолету даётся две, но и у их тоже две. И когда я их высадил, до сих пор не знаю. Ну там некогда оглядываться уже в рукопашной. Где в упор, где как. Смотришь свой на низу лежит, а сверху прыг немец. Но если сверху, так обоих ведь прошьёшь. Но не с винтовкой ведь, наклонишься сбоку, в немца выстрелишь. Откинешь его, наш вскочит дальше. Тут траншея разделялась. Одна так идет, другая вот так - развилка. Эта по фронту, а эта как бы в тыл. Погнали. Комбат в атаку хаживал, но редко, а тут бросило его как назло для меня. Он сюда, мы все за ним, а оглядываться некогда, я думаю, за мной свои-то ребята идут тоже туда. Я сюда вот ударился, но я пробежал немного. Здесь два фрица за пулемётом, ждут, когда наши вскочат наверно. Я в первого, от меня который, прицелился, нажимаю, у меня только - «чик». Думаю, никогда парабеллум осечки не давал, а тут осечка. Я курочек-то жму, только - «чик» опять. Оттянул, смотрю пусто, обойма-то пустая. Быстро ищу новую обойму, некогда ворон считать. Значит пустая, пустая, не нашёл. Ну вот они здесь, а я примерно здесь. Но если бежать, они могут, прямая линия ведь. Мысль сработала, что могут пристрелить. Я решил выскочить, вот этот перешеек-то не большой, выскочить и сюда к своим. Выскочил, шага три - четыре сделал, но я ведь не шагал, а бежал прыжками и оглянулся, смотрю на мушке сижу. Одини карабина приложился, но я решил перехитрить. Сколько в госпитале потом лежал, расспрашивал, ребята рассказывали: «Он тебе по ногам целился, чтобы в ноги попасть и когда ты упадешь, а потом можно и добить и все». Я решил перехитрить - бросился плашмя на землю. Что помню, это что я руками прикоснулся к земле и сошёлся с ней, с пулей.

Зашла под затылок, а вышла из щеки; пальцем если надавишь, то есть ямка ещё. Когда она входит, еле заметно, но вот когда резину прокалываешь шилом, там ничего нет. А с обратной стороны как бы воздух за собой тянет, щеку полностью вырвало и вместе с челюстью вылетело. Упал. Не знаю, сколько лежал. Очнулся. Храплю. Там-то она прошла, в горле связки задело.
Или я кричал что-то или рот был раскрытый. Да и широко был раскрытый, потому что она выше языка прошла. А-то бы как раз под корешок и она отрезала бы у меня его. Очухался, ни боли нет, а просто слабость. Руку не могу, как говорят, подтянуть на себя. Но кое как я достал пакет, долго не мог вытащить нитку эту с узелком. Пакет-то раскрылся, но всё-таки вытащил. Ну, как учили там же две подушки Я уже ощупал и чувствую, что спереди уже ничего нет у меня. Значит, висят только лохмотья кожи, с лица насосом, фонтаном вытекает кровь. Я успел сколько-то, ну три или четыре раза, мне хватило силы обмотнуться. И там-то всё таки бинт, хоть и в два три слоя, но всё таки закрыл. Больше силы не хватило, и я опять сознание потерял. Сколько опять лежал - не знаю. Но когда очнулся, в наступление пошли, солнце ещё не всходило, а когда очнулся - оно надо мной было. Это я хорошо запомнил.
Сколько-то полежал, ещё инстинктивно смотрю, рядом парабеллум лежит, а услыхал немецкую речь. Но тянулся, дотянулся до него, хотя и знаю, что он пустой, но всё таки как-то легче. Взрывы близко. Я понял, что или наши отступили, я не знаю, не вижу кто и где. Смотрю, грохот какой-то начался, а оказывается это наши батальоны, это сильные батальоны были. Это были сибиряки, кадровые военные, а наш-то батальон слабенький был. У меня во взводе было половина только, считай. Раз они никого не встретили здесь, а здесь бой шёл, вот они и ударили с флангов. Те обратно побежали, а наши кто остался из батальона, здесь вот остались, в траншее. И по ним с двух сторон ударили и миномётным и пулемётным огнем - эти два батальона такие. Вместе с ними-то мне по закону лежачих второй раз досталось опять в голову. Первый раз с правой стороны, а второй раз с левой стороны и снова сзади.
Это осколок от своих, вместе с немцами (по закону лежачих мне второй раз не должно было попасть, потому говорят “лежачих не бьют”). Но досталось и второй раз. Опять сознание потерял. Но уже тут я слышал, мягкий удар по шее почувствовал. Опять ни боли, ничего. Удар слышал, но вроде так, дёрнуло меня и всё, больше опять ничего не знаю. Приходил в сознание, терял сознание, но уже ни рукой, ни ногой шевелить не мог.
Оказывается уже свечерело, я лежал целый день. Санитары пошли, их двое было, они пошли за медикаментами в тыл, в медсанбат. Уже там где-то в глубине немецкой позиции населённый пункт взяли, они оттуда пошли. А только обмундирование сменили, холодно уже стало, октябрь месяц был. Нам уже выдали шинели, на снегу они беловатого цвета, а у немцев темно-зеленые. Я храпел и по цвету шинели меня санитары и заметили. Обмотали всю голову так, что глаз не было видно и притащили в медсанбат. Там очухался, когда рану обрабатывали, лежал в нем дня три. После 2 полевых госпиталей попал в тыловой госпиталь в Калинине. Прежде этого рентгена мне не сделали, видно поэтому не заметили, что кроме ранения в челюсть, у меня еще сзади в шее осколок. А в Калинине сделали, так как я начал рассудок терять. Кожа-то срослась, выхода-то нет. А там осколок торчит металлический и костные-то осколки черепа.
Я долго не ощущал, что я сижу, что я лежу. В каком положении находишься? Я лежу: объясни, так потолок надо мной, пол подо мной, а так лежу, значит я лежу. Это осталось в памяти. Возьмут поднимут, посадят - в каком положении? Я говорю - сижу. Я говорю опять - потолок, пол, я и к ним нахожусь в вертикальном положении, а отпустят - я падаю, не ощущаю, что я падаю. Упал - спрашивают в каком положении. Я говорю - лежу. Потеря ориентации в пространстве - мозжечок поврежден. Долго так было еще, примерно с год, когда приехал уже после госпиталя сюда.
В госпитале всего пролежал четыре месяца, почти пять. Из Калинина, когда рентген-то сделали, в специальный черепной госпиталь в Горький попал к профессору Братале. Жена его была начальником госпиталя, а он консультировал просто по госпиталям. По-моему еврей, но борода была по пояс. Она не просто так, как мочалка, а как у Толстого широкая такая. Все смеялись: как на операцию пойдет, ему сестры на пополам завяжут, завернут, а только потом сверху нахлобучку одевают. Я только прибыл, он по-моему на второй день появился. Ну жена-то его говорит: «Вон твой экземпляр». У него работа была разработана по повреждениям мозжечка, но до войны больных таких не было. Под поезд попал - тебя измололо. Под машину попал - тебя тоже переломало всего? Переломало только все, а чтоб так, как я, не было. У него смотри заключение - ранение смертельное. А он, надо же - до сих пор живет ещё. Ну ладно, раз столько прожил, одну-то ночь, наверно проживёт, завтра приду. А пришел, посмотрел, сразу на операционную.
Ну так все удалили, раздолбили все, не знаю, что еще он делал там. Интересно, между прочим, боль не здесь, не в голове, а только дотронется до мозговой, боль не там, но там тоже боль, но боль вот в конечностях, кончики пальцев на ногах, вот кончики ушей, кончик носа. Вот как их тоже режут-отрезают. Ну лежу на столе, руки к столу привязаны ремнём крест-накрест. Плечи, ноги к столу и в коленях, никуда не брыкнешься. И кричи, вырывайся, там никакого наркоза не дашь. Ну обкалывали, пока позовет он в сторону. Это я не слышал. А там-то уже никакой наркоз не дашь.

А. Б.: Приходилось ли вам против власовцев воевать?

Ой, приходилось. Бандеровцев я не встречал, но говорили, что на участке бандеровцы попадались, а власовцев встречал. В общем вот что с власовцами как встретился лично. Не так - нос в нос. Дивизия меняла участок, но ведь шли-то не на параде, ну шли батальоны там, взводные, но а так-то шли скопом. Прошли километров мы полста наверно, потому что еле-еле уже шли, не-то что мы, бронебойщики, с такой тяжестью, а и пехота тоже, устали все. Идём, помкомвзвода был старшина у меня. По званию выше меня, но годами-то не старше меня. Но страдал за это дело (показывает пальцами у горла - А. Б.), а могли бы его командиром взвода поставить. У меня мотоцикл был до войны дома - «Октябрь». Смотрим - немецкий мотоцикл в канаве лежит. Он говорит:
- Павлович, вон мотоцикл лежит, у тебя же мотоцикл был, посмотри.
А он на боку, чуть не перевернулся уже.
- Посмотри, может быть, он целый, заведётся.
Ну что ж, подошли, на колёса поставили, я только нажал на педаль, он «вшир-р-р-р» завёлся. На дорогу выехал, один боец с ружьём просит меня:
- Павлович, посади меня.
- Садись.
- Больше идти не могу.
Он в коляску залез, а помкомвзвода на заднее сиденье. Ну, не пешем идёшь, всё таки мотоцикл и не на большом газу еду, потому что народу сигналишь, но всё равно быстрей чем они идут. Так вперёд выехал, комбата увидел.
- Стой, стой!
И-тот в коляске скрылся, говорит:
- Не останавливайся, он высадит меня. Я больше идти не могу.
А я как бы вроде не слышу, газку подбавил, мы оторвались от колонны километра на полтора. Вот как здесь от дома культуры к леску, как бы на возвышение дорога идёт вдаль. только стали приближаться, а оттуда как дадут очередь. Ну я как ехал, подвернул, мы в канаву вывалились, мотоцикл еще немножко вперёд прокатился и тоже на бок упал, как первый раз лежал. Я попробовал каску выставить из канавы - режет из пулемёта. Вот как раз власовцы оказались. Это потом узнали. А у меня пистолет, у этого автомат, а у другого противотанковое ружьё. Вот канава, а тут дорога выше, ружьё так лежит, что не выставишь, все вверх смотрит. Раз высунуться не дают, я говорю: «Веди огонь». Звук у ружья как у сорокапятки почти, здорово отдаёт. Этот патрон вложит, а аьше в белый свет как в копеечку - ствол-то вверх смотрит. Показываем, что мы тоже следим, чтобы к нам не подобрались. Я говорю, ведите огонь, чтоб по той канаве не подошли. Но у нас получился бой настоящий. Они оттуда, мы отсюда. Наши услыхали, впереди какой-то бой идёт, развернулись, хотели уже ура кричать. Минометчики где-то близко были, они обстреляли. Ну, короче говоря, этот пулемет уничтожили. Власовцы оказались, поджидали. Один был к пулемёту прикованный на цепи. Если бы не мы, потери могли быть большие, так как шли скопом, густо, то из пулемета могли бы как бритвой срезать. Конечно всю дивизию не срезали бы, но потерь бы было много.

На следующее утро во фронтовых газетах расписали - вот герои, теперешний бы ум иметь, а мы что тогда - 18-й год всего шел. Какие герои мы были - задницу свою не могли поднять. Вечером где-то генерал - лейтенант, командир нашего участка вызывает к себе. Меня, помкомвзвода, этого солдата, первого номера какой-то лейтенантик подъехал на виллисе:
- В машину!
- Чего, зачем?
- Не знаю, к генералу.
Ну что привёз, заходим, я думаю, ну раз генерал-лейтенант, так какой-нибудь. Не, он нормальный, худощавым не назовёшь, но и полным тоже не назовешь.
- Садитесь, - сели.
- Ну, что, герои, сколько живу, еще таких дураков не видал.
Газеты об нас расхвастались, а мы-то совсем другое, а до него донесли. Как только он нас не крестил, но потом ладно, идите. Замяли это дело, надо было присваивать за спасение дивизии. Командир батальона тоже наругал, да и всё. Говорит, молчали хотя бы.

А. Б.: А потом пленных Власовцев встречали?

Пленных-то встречал. Да честно говоря, солдаты были обозленные настолько… Тебя посылают: отведи человек там пять может пленных куда-то в штаб, куда там отвести. Уйдёт, немного погодя приходит: «Что, убил что ли»? Отвечает: «Да они придумали бежать». Что - отведет, т-т-т… Да, обозленные были; не все конечно так пользовались, но были такие, типа мародерства.

А. Б.: Что запомнилось из встреч с нашим населением на Смоленщине и в Белоруссии?

Встречали хорошо. Один старичок нас даже научил, как в деревню зайдёшь, ульев полно, но они пустые. И ничего нет, пусто. А старичок какой-то вышел говорит, сынки не ищите, немцы которые были ульи с медом, давно разграбили. Медку хотите, пойдёмте покажу. Дом стоит на участке, он огорожен забором из жердей. Со стороны улицы плетень, а сзади - из жердей изгородь, чтобы только скот не зашел и не вышел. Обычно сзади в углах по дереву стоит. Дед говорит, что если от дома назад смотреть, то в левом углу под деревом копайте, медку всегда найдете. Там сундук, а в него рамки вставлены. А в других местах бесполезно.

А. Б.: Были ли встречи с партизанами?

Была раз встреча. Вели наступление на село, я не знаю какое, но там церковь была. Мы первый раз пошли, а немцы как огня дали - мы не выдержали и отошли обратно в лесок. Снова перегруппировались, пока совещались как да чего, снова команда: «Вперед»! Мы вперед пошли, в начале, что такое, понять не можем. Мы огонь ведем на ходу, идем, стреляем и огонь оттуда сзади из села. Понять ничего не могли, так как знаем, что наших частей там нет. Кто огонь ведет - не известно. Ну, а когда сошлись, немцев выбили, оказалось, что это был партизанский отряд и командир партизанского отряда, думаешь кто? Поп, с крестом, со всем. Отряд не-то, что из одних стариков состоит, молодежи полно. Человек так, наверное, восемьдесят. Я со своим взводом и батальон вперед прошел. Не знаю какой приказ у командира батальона был, село взяли и прошли вперед. Только видели их, ну как говорят, поздоровались, кто пообнимался.

А. Б.: Какой день или событие на войне были для Вас самыми трудными?

Когда ранили. (смеется) Ну, и первые дни, пока не привык. Первые дни был в каком-то напряжении, страх, что ли, какой. Вот трассирующая летит - думаешь, что тебе точно в лоб. На землю бросаешься, а она выше дома пролетает, когда подлетит над тобой. Как бы сказать - каждой пуле кланяешься, потом привыкаешь. Организм привыкает, страха такого нет.

А. Б.: Как Вы встретили День Победы?

Интересно, между прочим. Работал уже начальником механического цеха. Вышли на работу, ничего не знали, что Победа уже. Только я успел работу раздать, вдруг телефон звонит, снимаю трубку: «Выключай все станки, бросай работу, давай к заводоуправлению всех срочно»! Думаю, что такое, рабочий день только начинается, а тут - бросай работу. И не кто-нибудь звонит, а секретарь парторганизации. У нас женщина была, такая Чернобаева, с дореволюционным стажем член партии с 1903 года. Она звонит, так значит, что не просто так. Прибежали к заводоуправлению, главное - бегом бежали. А погода хреновая была такая, грязище, дождь сыплет, ну тут к заводоуправлению стали подбегать - уже «Победа, Победа» кричат, но еще понять не могли. Ну подбежали, я сразу к Павлу Дмитриеву:
- Что такое?
- Победу объявили! Ты в армии был, давай строй всех - пошли на механический.
Мы с механическим заводом встретились, он был 603 тогда. Общий митинг организовали: «Победа». Когда пришел с фронта, не сюда на механический, а на лыжный поступил, считал там родной завод, так там начинал. Обратно после митинга прибежали, распоряжение директора было дано магазину отпускать. Водка в нем была, но на разлив и по талончикам. Хорошо работаешь - ну, директор даст талончик на поллитру. Рад - не рад, а так-то не продавали. А тут разрешили, но зарплаты-то не было. Главбух чего придумал, в магазин пришел: «Сколько у вас есть выручки»? Подсчитали - вот столько-то. Он расписку им дал, взял предположим 10000. Десять эти тысяч разделили по цехам, но их же не хватит на всех.
У меня в цехе был штат 70 человек и первой получки-порции хватило на 2-3 человек. Ну ладно, ты получил, ты получил, побежали, купили, разлили на всех. Эти деньги все ушли снова в магазин. Бухгалтер приходит, их снова забирает, опять раздает. И вот так встретили Победу, что некоторые без зарплаты остались и здесь почти ничего не бывало (показывает двумя пальцами у горла - А. Б.). Ну что - достанется немножко, ну полстакана, выпьет, пока следующего дожидает и уже отрезвел. И вот так встретили Победу. Целый день этот не работали, как митинг с утра прошел. Провели целый день у морозильной. Чувства народ испытывал - радость какая! Что ты - Победа! Кто жив остался, значит живой будет. Песни, пляски, по грязи прямо, только брызги летят. Тут нашлись и гармонисты, тили-мили. Подъем был большой, настроение праздничное, целуются.

А. Б.: Как вы объясняете, почему мы победили в той войне?

Так потому что, я говорю, был патриотизм такой. Ведь мы шли: За Родину, За Сталина. Больше я никакой другой команды не знал. Как в анекдоте была команда. Немцы спрашивают наших пленных: «Что у вас за части есть такие особенные? Когда ваши наступают по команде: За Родину, За Сталина - мы стоим, выстаиваем другой раз. Но какая-то команда у вас есть: в какого-то бога, в Христа поминают, так у нас эсэсовские части не выстаивают?» А штрафники - у них одна команда была - в бога-в Христа, вперед.

А. Б.: А загрядотряды Вы встречали на фронте?

Я слыхал, что есть, но не видал. Один раз драпали назад, только пятки мелькают - никакого загрядотряда не было. Добежали до следующего рубежа:
- Чего бежите?
- Сбили, отступаем.
Вместо того, чтобы другими частями тот участок вернуть, так мы опять в наступление пошли. Было один раз, говорю, убежали маленько.

А. Б.: Чем сейчас для вас эта война является? Какое к ней отношение?

Да отношение какое - Сталина виню, то, что разведка сообщала. У нас к тому времени высший комсостав был истреблен, остались Ваньки-взводные, можно сказать. У нас училище меняло тех, кого с фронта привезли. Я не знаю - кадровые они, не кадровые. Звание чуть уже не майор, а образования-то военного нет никакого, - там присвоили. Мы еще не отбыли, а они прибыли. Нас еще заставляли их построить, вот не любили они это. Что мы - курсанты, а он стоит какой-нибудь старший лейтенант или капитан. Нам давали их, как бы сказать, потренироваться командовать для строевой подготовки. Мы-то ее уже хорошо знали, изучили, но нам-то, видишь, практика нужна. Если бы мы успели училище закончить, то тогда другое дело.

А. Б.: После возвращения из госпиталя тяжело было переходить от военной к мирной жизни?

Так, видишь, мне как тяжело? Может быть тяжело было тем, кто вернулся, когда война закончилась - может быть им было тяжелее. А я все-таки пять месяцев в госпитале лежал, уже от фронта отвык. Приехал сюда с волчьим билетом, как его тогда мы называли. Я был комиссован, а с ним на работу-то не брали, паспорт еще не дали. Вот мы его называли волчьим билетом - из госпиталя выданное удостоверение.

А. Б.: Какое отношение к врагу было, к немцам?

Ненависть, ненависть и ничего больше. Что я должен радоваться или что? Я бы лучше дома был, с девками гулял. У меня детство было, а юности-то не было. Я приехал уже искалеченный. А сейчас уже как-то отошло. Но, между прочим, у нас в Германию посылали цех древесностружечных плит, немецкое оборудование. Я просился поехать, а мне с улыбкой втихаря сказали, что тебе нельзя туда ехать, заметный больно. У меня же сразу видно, что я участвовал. Немало ведь их положили; какой-нибудь тоже их попадется - и я ему и он мне не понравится. А сейчас же мирные отношения…