- Меня зовут Дмитрий Семенович Вермеенко, родился 13 января 1925-го года в деревне Андриановке Ольховатского района Воронежской области. Деревня была на 90 дворов. Если по 4 человека в среднем, то это 360 – 400 человек. Я из семьи крестьян, колхозников.
У нас в семье было семеро детей. Пятеро было до войны, двоих мать родила после войны. Все пять на фронт пошли и все воевали, в войне все мы выжили, но сейчас уже только я остался в живых. По фамилии можно догадаться, что я украинец, но разговор украинский я не пойму, только если прочитать что-то. Учился в школе в селе Караяшник. 7-ой класс закончил.
До войны не работал в колхозе, если не считать двух месяцев во время летних каникул, когда пас скот. В свободное время играли с пацанами в прятки, догонялки. Про разный спорт (лапту, футбол) еще тогда не знали.
Отец мой, Семен Егорович Вермеенко, 1903-го года рождения, прожил 71 год. После освобождения области его в Воронеж направили, а оттуда в город Миллерово в Ростовской области в шахту добывать уголь для фронта. Он был там простым рабочим. Мама была с 1905-го года.
- Что скажете по поводу голода в 1933-ем году?
- Голод был страшный. Я помню, мать меня купала в деревянном корыте и причитала: «Да ты ж пухлый весь!», — и плакать начинала. Нечего было есть, а пухли от соли. Соль была, водичкой запивал желание поесть и опух. Так что тот голод я на себе испытал.
- Были бои в вашей деревне во время войны?
- Проходили наши при отступлении через деревню, но очень мало танков было. И, когда Красная армия освобождала район, тоже 3-4 танка через деревню прошли. Все было спокойно, никаких боев не было.
Я помню, как немцы к нам пришли в июле 1942-го. Был хороший летний день, они, сволочи, приехали тогда на танках, такие важные… Нам сказали, что мы заняты уже, мы в оккупации, ну и все! Они не буянили, эти немцы.
- Дмитрий Семенович, как вы жили во время немецкой оккупации?
- Никаких изменений, в общем-то, после прихода немцев не было. У нас остались все действующие колхозы. Конечно, я уже не учился, а работал в колхозе, когда там не хватало народа. Мы пахали – двое быков тащат плуг, а мы плугом управляем. Сажали еще, убирали урожай, картошку, например. Кому какая работа доставалась. Отец получал за нас по 3—5 рублей. На них, конечно, особенно ничего не купишь – жили за счет огорода. На строительство дорог, на очистку снега не посылали. В основном, молодежь посылали рубить лес, через горку надо было идти. Там инструмент особо не нужен – пила да топор.
Нормально было все. Вели немцы себя, как я помню, нормально, тихо, не дрались. У нас была роща, они расположились в домах в этой роще. Им нужны были дрова, и нас (таких, как я, пацанов) отправляли туда рубить деревья. И мы с молодежью рубили, рубили. И вот пришел к нам немец, который охранял нас, меня стволом винтовки ткнул и спрашивает: «Что вы сидите?!». Вот это запомнилось – не очень приятно было!
Еще там венгры были. Вот они-то над нами и издевались. Лес мы рубили, они там часто командовали и наказывали, заставляли больше работать.
Полицаев не было, раздела земли и имущества тоже. Коров не отбирали. А старостой нашей и соседней деревни был сосед. Молоко и яйца сдавали, но в каком количестве даже не знаю. А пшеница, откуда она?! У нас огород был 25 соток, там пшеницы не было, только картошечка, огурчики, помидорчики, капуста, морковка – только это сажали. Потому что рожь, пшеница были в колхозе, если надо – воровали. У нас был свекловичный район, хорошо росла свекла, в районном центре было два сахарных завода. Коноплю немного сажали, ткань ткали из нее.
При советской власти трудодни писать писали, а платить-то не платили. Кормили плохо, а при немцах еще хуже было.
По поводу того, вешали или нет, не знаю, сам ничего такого не видел. Не было таких разговоров, не было шума, что кого-то там забрали, посадили, убили, расстреляли. Про насилие, тем более, не в курсе. Я же пацан был, мое дело какое — выскочить из дома, побегать с ребятами и все! В доме у нас немцев не было. У нас пятеро детей и две комнаты, там негде было.
А зимой, в январе 1943-го года нас уже освободила Красная армия.
- Когда и как вы попали в армию? Где воевали?
- Как нас освободили, сразу же призвали в Красную армию и меня, и отца. Нас обоих. Братья младшие дома остались. Привезли в районный центр, там еще станция Россошь была. Меня в какой-то полк определили. Вроде снарядили как военного, но военному делу совсем не обучали, обмундирование не дали, а сразу же на передовую отправили, как народное ополчение. Дали винтовку и 5 патронов – вот, стреляйте! И пошли мы на Харьков. Прошли 90 километров. Не помню, сколько мы шли туда пешком, наверное, дня два. Потом говорили, что те, которые нас вели, оказались предателями, и их расстреляли.
Мы прибыли на позиции, в окопы, рядом уже были солдаты наши, нормальные. Нам приказали отстреливаться. Пару атак немцев отбили. В атаку сами мы не ходили. Иногда каску поднимали над окопом, так ее сразу простреливали немецкие снайперы. И мы уже не высовывали голов, потому что знали, что сразу же убьют. У нас винтовки, патроны кончились, не знаем, что делать.
Стрельба со всех сторон под Харьковом была. И немецкая пехота, и артиллерия их стреляли. А у нас что?! Одна винтовка! Нас там было человек 5—7 из нашей и соседней деревни. Уже через три дня мы поняли, что призваны не по-настоящему. Там был полный кавардак. Мы собрались: «Давайте домой обратно пойдем!». И пошли. Это январь был.
Потом я дома пролежал – приболел, у меня плеврит был. До апреля я болел дома. Мать меня лечила. Уже в апреле меня забрали вновь в армию. На этот раз по-настоящему забрали, через военкомат. Под Ленинград, в Великие Луки. Меня зачислили в 157-ой гвардейский стрелковый полк 53-ей гвардейской стрелковой дивизии, покормили, немножко показали, как стрелять. Помню, как шли дожди. Два часа постоишь в окопе – весь мокрый, в воде. Только до буржуйки добежишь, чтобы хоть чуть-чуть просушиться, а через два часа опять надо идти на позиции. Два часа стоишь, два часа отдыхаешь – греешься в землянке с железной буржуйкой, потом опять дежуришь. Спать нам давали 5 – 6 часов. Я был в обороне 6 месяцев, потом наши войска пошли в наступление. Воевали в Псковской области, в Новгородской, в Эстонии (Нарва). Я был рядовым, потом стал младшим сержантом и командиром отделения автоматчиков. Получил два солдатских ордена Славы, 3-й и 2-й степени, дважды ранен был.
- Расскажите, за что вас наградили?
- Это была моя первая атака, зимой 1943-го. Мы через поле проходили. Смотрю – ров. Не успел через него перескочить, как меня в ногу ранило, и я не мог двигаться дальше. Я в окоп залез, потом подошли санитары, меня забрали. На носилки – и унесли в медсанбат. Там меня перевязали и сказали: «Поехали в госпиталь!». Я отказался: «Нет, я пойду с ребятами воевать». Хромал я, но побежал в атаку. Вот за боевые действия, наверное, и наградили орденом Славы 3-ей степени.
В 1944-м году мы снова пошли в наступление. Остановились перед речушкой, на другой стороне которой были немцы, не дававшие продвигаться дальше. 20 июля 1944-го года я отличился при ее форсировании. Получил задание – соорудить плоты, по 5 человек на каждом, ночью перебраться на другую сторону реки и утром по сигнальной ракете начать атаку. Я все организовал. На плотах переплыли ночью тихо, немцы нас не заметили, не услышали. Утром в 5 или 6 часов пошли в атаку. Оказалось, что справа и слева были ребята из нашего полка. Немцы начали отступать. Уничтожил в бою хорошо замаскированную огневую точку противника и десяток фашистов. За эту удачную атаку был награжден орденом Славы 2-й степени.
Потом мы окопались и сидели в окопах. И тут взорвался снаряд. Меня ранило осколком так, что я не мог даже подняться. Меня вытащили, еле-еле притащили в медсанбат. Месяц я в госпитале пролежал. У меня до сих пор этот кусок железа в теле. Вот года полтора тому назад мне делали анализы и сказали: «Вытаскивать его нельзя, не надо. Он прижился, не мешает вашему организму!».
А сами ордена мне вручили уже в 1945-ом году после демобилизации в моей деревне.
- Куда вы попали после госпиталя?
- После выздоровления нас построили и сказали: «Кто имеет 7 классов образования, тот три шага вперед!». Я сделал три шага вперед. И за шесть месяцев до окончания войны меня отправили в школу младших лейтенантов. 20-го апреля 1945-го года учебу закончил, стал командиром взвода автоматчиков. А 24-го апреля нас посадили в телячьи вагоны и повезли на фронт в Германию.
- Как встретили День Победы?
- Привезли нас в город Бреслау ночью, стрельба везде. Боимся, думаем, что попали в окружение, сейчас нас немцы будут расстреливать. А потом через час – два прибегает командир и говорит: «Ребята, стрельба потому, что кончилась война. Ура!». И наши начали стрелять в воздух.
- После окончания войны немцы еще обстреливали вас? Погибали наши бойцы?
- Нет, не было такого. Хотя вокруг Бреслау еще шла война. Туда направляли части, потому что в лесах было много немцев, но их быстро разбили. Нас, молодежь, туда не посылали.
- Когда вас демобилизовали из армии?
- Из Бреслау мы пешком шли до Бобруйска в Белоруссии. В военные казармы нас поселили. Было хорошо, чисто, спокойно. Везде была советская власть. Я был больной – плеврит легких, дважды ранен на фронте. Короче, комиссовали меня по болезни и отправили домой в середине 1945-го года.
- Дмитрий Семенович, что вы считаете геройством на войне, на фронте?
- Не наблюдал ярких примеров. На войне главное не проявлять трусость, если нужно, идти в атаку, если нужно в окопах стоять, сидеть, не нарушать дисциплину, в первую очередь.
- Как шли в атаку? Кричали: «За Родину! За Сталина!»?
- Командир взвода подымает в атаку, все его знают. Если кто-то там не поднялся: «Иванов! Почему не поднимаешься?! Давай, подымайся в атаку! Ура!». И пошли вперед. Я, командир отделения, кричал своим бойцам: «За Родину! За Сталина!», «В атаку!».
- Вы согласны с поговоркой: «Жизнь пехотинца: две атаки и в медсанбат или на тот свет!»?
- Поговорки такой не знаю. Но, конечно, так может быть. Первая атака – повезло, вторая атака – повезло, а уж на третьей, наверняка, не повезет, не выйдешь из боя живым.
- Что для вас на фронте было самым трудным, самым страшным? Что помогало выживать?
- Переносить сложнее всего было попадание в окружение. А война – это вообще страшно. Выжить что помогло?! - Случайность, вот и все!
- Приходилось ли ходить в разведку, за «языком»?
- Приходилось один раз. Когда я уже был командиром отделения автоматчиков в 157-ом гвардейском стрелковом полку, в тыл врага ходили.
Мы лежали по обеим сторонам дороги в засаде. Немецкие офицеры ехали на машинах. Мы их захватили в плен, а машины сожгли. Они, связанные, шли своим ходом по лесу, по проторенной дорожке. Еле-еле дотащили до своих, потому что большое расстояние было.
- Вспоминали ли в трудные минуты о Боге?
- Родители были верующие, в церковь ходили каждое воскресенье, а я нет. О Боге я не вспоминал, я считаю, религия – это ненужная вещь.
- Проводились ли на фронте политбеседы?
- Политбеседы были, конечно. Когда в бой идти или в наряд становиться. Политработники, я думаю, нужны: они направляют, поднимают дух...
- Девушек на фронте вы видели? Были они в вашей части?
- Связисток я, конечно, видел. Санитарок видел, как они спасали раненых бойцов.
- Какое у вас было оружие?
- У меня был ППШ, в бою не подводил – всю войну с ним прошел. Стрелял и из пулемета, гранаты кидал.
Один раз, когда закончился бой, я из одного дома переходил в другой. Смотрю, навстречу идет фашист, вытаскивает пистолет из кобуру… Но я его опередил – застрелил из автомата.
- Видели ли пленных немцев? Как они себя вели?
- Я видел много пленных немцев, охранял даже их. Вели себя они спокойно.
- Были ли перебежчики с немецкой стороны – коммунисты, антифашисты?
- Это кто в разведке воевал, вам расскажет, а я был пехотинцем.
- За границей, в Германии что-нибудь вас удивило? Как немцы, мирные жители к вам относились?
- С немцами мы не общались – они были неразговорчивы. Мы их квартиры видели – много мебели, меха, много тарелок, ложек. Некоторые крали меха – то лису, то бобра – или еще какие-то хорошие вещи и потом домой отвозили. Я тоже взял – байковые одеяла привез домой (смеется).
- Как вы сейчас относитесь к бывшим противникам? Вы их простили или не простили?
- Кто может простить за такую войну?! Сколько постреляли нашего народу, сколько детишек померло! За это надо их всех расстреливать!
- Вы воевали в Эстонии. Как вас встречали эстонцы?
- Эстонцы встречали плохо. Был такой случай. Выбили немцев из деревни. Заходим туда, а нас обстреливают со всех сторон. Отступаем. Оказывается, обстреливают сами местные жители, эстонцы. И мы из-за этого попали в окружение – два или три дня ходили, бродили, искали, где можно было пройти. Еле-еле нас вызволили наши части. Немцев уничтожили, нам путь открыли.
- Были еще какие-то эпизоды, которые вам запомнились?
- Нет, все забылось! 75 лет прошло!
- А как насчет 100 граммов? Давали водку на фронте?
- Я в рот спиртное не брал и не курил – все менял на сахарок, на сухарики (смеется). Ничего плохого нет, если в меру пить – 50 граммов придают уверенность, и человек бежит стрелять. А если ведро выпил, то, конечно, шатается!
-Скажите, пожалуйста, какое место в вашей жизни занимает война?
- Конечно, это главное событие моей жизни. И страх, и боль, и ранения – все это очень важно и остается с тобой навсегда.
-В чем секрет вашего долголетия?
- Не знаю даже, как и сказать. Не выкурил я ни одной папиросы за свою жизнь, а они, папиросы, влияют на длительность жизни. Пил в меру...
- Дмитрий Семенович, большое спасибо вам за беседу.
| Интервью: | К. Костромов |
| Лит.обработка: | Н. Мигаль |
