Визгалов Александр Германович

Родился я 9-го ноября 1925 года в Башкирии. Стерлитамакский район, Наумовский сельсовет, деревня Покровка.

Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

Семья у нас была большая. Уже потом мне отец как-то рассказывал, что всего наша мама родила 21 ребенка, но выжило нас только девять: пять сыновей и четыре дочери. То голод, то холера с малярией… Я был шестым по старшинству.

И отец и мать у нас из Куганака, а корни вроде из Тамбовской губернии. Насколько я знаю, до образования колхозов мы были середняки. Хозяйство свое имели: землю, лошадей, и работали не покладая рук, поэтому, никогда не голодали. А рядом, те, которые лодырничали, христа ради собирали… Дом хороший имели: пятистенный, крытый железом. Отец же кровельщиком был, сам и покрыл. Но когда у нас организовали колхоз «Согласие» отец добровольно сдал три лошади, два амбара и сам вступил. Даже боялся оставить у себя сбрую или узду, а то скажут – «спрятал от колхоза».

А в вашей деревне кого-то раскулачили?

Я помню, что только Баскаковых раскулачили, а больше вроде никого. Их, и то не всех, сослали куда-то. Но они были настоящие трудяги, удивительно работящие, все там выжили и когда вернулись, то опять хорошо отстроились. А нас отец предупреждал: «Не смейте базарить! Работать надо, а не языком болтать!», но как убежденный коммунист с 60-летним стажем я вам честно скажу. Когда наши родители шли в поле работать, эти «активисты», которые больше всего и возмущались, шли с удочкой на речку… Вот таких были четыре-пять семей, которые работать не хотели. Только пили. Бессовестные лодыри!

Но постепенно колхоз встал на ноги, и когда в 36-м что ли году, получили отличный урожай, то мне, мальчишке, который на летних каникулах заработал 60 трудодней, мне выдали аж 60 пудов зерна. В былые времена я один бы мог прокормить семью. Вот тут, когда стали давать по 10 килограммов на трудодень и колхозы поднялись, и зажил народ. Через кооперацию покупали и посуду, и велосипеды, и жизнь улучшалась прямо на глазах. Но, кстати, несколько семей у нас так и не вступило в колхоз. В деревне их называли – «индусы».

К началу войны вы работали или учились?

Работал в колхозе. В 39-м что ли году я окончил семь классов, и в принципе хотел учиться дальше, но отец видел, что толком я не учусь, поэтому заставил пойти работать. Я мог бы учиться на отлично, память у меня была просто исключительная. Во всяком случае, то, что рассказывал учитель, я мог повторить от и до. Очень легко учил стихотворения наизусть. Но я много работал, и в плане учебы усердия мне не хватало. К тому же никакой мечты, которая бы мотивировала к хорошей учебе, у меня не было.

И кем вы работали в колхозе?

Я все делал: и пахал, и боронил, и косил, в общем, рядовой колхозник.

Помните, как началась война?

Еще война и не началась, а у нас уже стали призывать. Как-то брат Филипп, он был самый старший из нас, 1911 г.р., запряг лошадь, и уехал в военкомат. Другой брат – Михаил в это время работал в Бурзяне на лесоповале. Так их оттуда привезли и отправили в армию, но совершенно точно, что война тогда еще не началась.

А у нас в деревне даже радио не было. Ничего такого не ждали, а потом вдруг стали вызывать мужиков, женщины заплакали, а нам говорят – «Война!» Но еще месяца за два-три, мы с пацанами смотрели, как мужиков на плацу гоняли. С палками вместо винтовок ходили.

Помню, как провожали старших братьев. Филипп и Михаил запрягли лошадь, помахали нам… Филипп попал в кавалерийскую часть в Уфе, и их на формировку отправили в Раевку. Его жена пешком пошла туда по Раевскому тракту, застала, проводила его, и все, больше мы его не видели… Все что нам удалось узнать, что он пропал безвести в самом начале войны. У него остались сын и дочь…

А Миша вернулся с войны живым. Правда, повоевать ему так и не пришлось. По дороге на фронт их эшелон разбомбили, а всех оставшихся в живых, немцы взяли в плен. В Германии он работал в хозяйстве у богатого бауэра, и только в 45-м их освободили англичане. А после проверки отслужил год в Молдавии и вернулся домой.

А Петр к началу войны уже служил в армии. Он был 1921 г.р. и еще до войны окончил агротехническое училище, стал работать в Ишимбае, но в 40-м году написал заявление, и его призвали. Он служил ветеринарным врачом в частях НКВД на Дальнем Востоке, и только потом их перебросили под Москву.

Семья Визгаловых (1928 г.)

А вы не знаете, сколько всего мужчин из вашей деревни забрали на фронт?

Ушло много, ведь в нашей Покровке было дворов триста, а не вернулось по моим подсчетам больше ста человек. С некоторых дворов по трое не вернулось. Всех знал, всех помню… Погибли, например, мои друзья детства и одноклассники - Петеряхин Коля, Павел Кривошеев, Костя Смагин… (По данным ОБД-Мемориал красноармеец Смагин Константин Прокофьевич 1925 г.р. числится пропавшим безвести с июля 1943 года).

Люди как-то обсуждали неудачи начала войны? Может, кто-то вернулся с фронта после ранения и что-то рассказывал?

У одного парня с фронта приехал отец, ему руку оторвало. Другой вернулся после ранения шрапнелью, но они особенно ничего и не рассказывали. Но я помню, был такой момент, наверное, в конце 41-го, когда пошли слухи, что в случае поражения немец нас всех сделает рабами. Даже слышал, такой разговор, что всех мужиков они кастрируют. Это уже потом, некоторые себе стали позволять говорить, что если бы немцы нас взяли, то мы бы жили лучше. А в войну мысли были совсем другие – сражаться до конца.

Эвакуированных к вам деревню присылали?

Да, эвакуированных было много и в основном с Украины. Причем, насколько я помню, они в колхозе не работали.

У нас изба была большая, добротная, и к нам в одну комнату подселили жену известного генерала Кириченко с двумя дочерьми. (Судя по всему, здесь идет речь о семье Героя Советского Союза генерал-лейтенанте танковых войск Иване Федоровиче Кириченко – прим.Н.Ч.) Бывало, она скажет: «Сашок, у вас холодновато. Дровишек бы надо!» А где их взять-то? Так я пойду, плетней наломаю, принесу. Она свой чемоданчик открывает, а там пачки тридцаток. Дает мне: «На, Сашок!» А потом у нас еще одна Нина Петровна жила.

Некоторые ветераны вспоминают, что из-за этого и еще по ряду других причин отношение к эвакуированным было не самым хорошим.

Нет, негативного отношения к ним я не помню, но всякие казусы случались. Помню, например, такую историю.

У нас есть такая деревня Кулан, и как-то нас туда послали за дровами для Наумовской школы. Поехали, загрузились, а на обратном пути остановились на ночлег в одном доме. А там, как оказалось, жил один эвакуированный еврей с женой и ребенком. И что-то там в разговоре одна из деревенских женщин назвала ребенка – жиденок, так он ее ударил. Мы ему говорим: «Ты что делаешь?» - «Так нельзя говорить!» - «Так у нас так принято говорить, изречение такое».

Когда вас призвали?

8-го декабря 1942 года повестка пришла – «Явиться в военкомат!» Приехали, нас проверили и говорят: «Через два дня явитесь!» А 11-го числа довезли меня, посадили в вагон и все…

Как с родителями прощались?

Отец ничего не сказал, мама только поплакала…

Многие ветераны признаются, что мать или бабушка им на прощание крестик давали или святое письмо.

Нет, ничего такого мне не дали, но знаю, что мама за меня усердно молилась. И я хоть и убежденный коммунист, но всегда говорю: «Спасибо мамочка, что отмолила меня!» Вообще, у меня родители набожные были, но по храмам некогда было ходить, работать надо было. Но отец за стол не сядет, пока не помолится, не помоет руки, не расправит усики. А за столом у нас поначалу собиралось по четырнадцать человек и никто даже ногой не махнет, такая строгость была.

Много ребят вместе с вами уходило в армию?

Четверо нас уходило, но Малкин чего-то там заболел и на фронт так и не попал. А вот мы втроем: Гриша Кутузов, Басманов Стёпа и я, вместе учились в Алкино, вместе попали на фронт, но там уже нас судьба развела. Мой одногодка и сосед Гриша Кутузов был ранен в первом же бою. Потом ранило меня, а вот Басманов Стёпа воевал дольше всех нас и погиб уже под конец войны. (По данным ОБД-Мемориал помошник командира взвода 1666-го стрелкового полка 281-й стрелковой дивизии ефрейтор Басманов Степан Федорович 1925 г.р. погиб в боях за Данциг 23.03.45)

Привезли нас в Уфу, а оттуда в Алкино. Там в учебном полку жили на нарах в огромных землянках с декабря, и только в апреле нас перевели жить в палатки.

Фактически все ветераны недобрым словом вспоминают учебные лагеря в Алкино.

Это не то слово… Голод, холод, вши… До того оголодали, что многие ходили по помойкам, собирали рыбьи головы. Ведь на целый день давали кусок мерзлого черного хлеба, и на десять человек кастрюльку пустого супа. Мы его выпьем, а хлеб под шинелью греем и жуем…

Каждый до одиннадцати часов вечера все время занимались: и бегали, и ползком, а варежек нет, так еще руки, ноги поморозим… В 23-00 положен отбой, а нас гонят за четыре километра за дровами… Пойдем, по дровине оттуда принесем, и так каждый день. Поэтому некоторые не выдерживали и помирали. Не скажу сколько, но помирали. Помню, у нас в землянке лежали двое: Баранов и Зырянов. Они и обмараются, и обоссатся, так их еще и ругали: «Эти хитрые еврейчики специально так делают…» Их потом от нас убрали, но они, наверное, тоже умерли, потому что совсем уж плохи были.

А из нашего 1-го батальона двое уфимских ребят от такой жизни сбежали. Через два дня их привезли, нас всех построили, выкопали яму. Зачитали приговор, перед ямой стоит один с пистолетом – хоп его и в яму. Хоп второго и в яму, а мы же ребятишки совсем, смотрим… Но думаю, зачем же вы убежали… Один у нас отрубил себе пальцы топором и его сразу забрали.

А мы как-то терпели. В один момент командир роты Кофман мне говорит: «Давай будешь у меня связным!» Рано утром я его разбужу, а он мне то печеньку даст, то еще что-то – уже радость. А как-то послали меня к командиру батальона, голландку ему протопить. Захожу в землянку, а у него там много картошки, и он меня просит: «Солдат, картошечки мне испеки!» Я ему напек штук десять, он ест и мне дает – почти счастье.

А как-то раз туда в Алкино Басманов-отец пришел пешком аж из нашей Покровки и принес небольшой кусочек сала, полбулки хлеба, так мы ее втроем за раз и съели.

Вот так промучились до апреля, а там с проверкой приехал сам Ворошилов. Посмотрел как мы живем и начальника школы сразу увезли… И буквально через два дня нам стали выдавать положенную курсантскую норму: кусочек черного хлеба, кусочек белого, по кусочку сахара и маслица, вот тут мы ожили, конечно.

А как вас там учили?

Я считаю на очень высоком уровне. Потому что когда на фронте я шел в бой, то чувствовал себя словно на учениях. Нас ведь вначале на снайперов готовили, поэтому я стрелял очень хорошо. Не только из винтовки, но и из автомата, ручного пулемета. При выпуске, мне за то, что я очень хорошо стрелял, даже присвоили звание младшего сержанта.

Командиров своих помните?

Командиром батальона был капитан Цветаев – высокий, здоровый такой, строгий, гонял нас, будь здоров. Ротой командовал Кофман – здоровый такой, энергичный, приятный человек. А командиром взвода был младший лейтенант Щенников – уфимский. Ой, как он дисциплину держал…

Захаров Андрей Васильевич, с которым вы служили там в одном взводе, (на сайте есть интервью с ним в разделе «танкисты») недобрым словом поминал его и рассказал, что вроде бы его даже застрелили по дороге на фронт.

Вот этого я не знаю. Но знаете, почему они так лютовали в плане дисциплины? Потому что боялись сами на фронт попасть!

Но в июне 43-го нашу школу вдруг расформировали и всех отправили в Оренбургскую область на станцию Колтубановка. Даже многие командиры с нами остались – Кофман тот же, и командир отделения сержант Филатов. Жили в таких же больших землянках, в которых якобы до нас жили польские офицеры. Мы их не видели, но нам так сказали.

Постоянно занимались боевой подготовкой, а кормили там по 9-й норме. Всегда, как говорится, в натяжку, но так уж полагается. Во всяком случае, по помойкам там уже никто не шлялся.

А ближе к осени вообще зажили по-человечески. Нас направили в колхозы помогать собирать урожай, так там мы и арбузов наелись, и дынь, отлично жили. И мяса даже могли поесть. Бывало, женщины к нам подойдут: «Солдатики, зарежьте нам бычка или телочку!»

Во время обучения в Колтубановке (1943 г.)

Но на ноябрьские праздники нас обмундировали, присвоили звания, хорошо накормили, и повезли, как оказалось в Москву. А оттуда через Тихвин на Ленинградский фронт. Еще на подъезде к Волхову немцы обстреляли наш эшелон, появились первые потери, но все-таки проскочили и нас привезли прямо на Финляндский вокзал в Ленинграде. А буквально через пару дней сообщение по радио – «Ленинградский и Волховские Фронты соединились!»

Утром нас погрузили на «кукушки» - маленькие такие паровозики, и отвезли в Финский залив на Лисий нос – это прямо напротив Кронштадта. Приехали туда уже где-то в первых числах декабря. Мороз… Нам говорят: «На Кронштадт идти – 12 километров. Но учтите, лед еще тонкий».

Выдали всем по пачке пшенного концентрата и по два сухаря. Но пока ждали, сидели-сидели, раз и все съели. Наконец, повели нас. Впереди и позади сопровождающие, а расстояние друг от друга - метр. В общем, эти двенадцать километров шли до утра.

Как пришли, дали нам час передохнуть, а потом подняли и отправили разгружать баржи со снарядами. Как разгрузили, нас отправили дальше – в Ораниенбаум. Там тоже баржи разгружали. Самолеты летают, мы смотрим, а в мешках сушеная картошка и клюква. Вот тут мы уже наелись… И только после этого нас отправили на передовую.

В какую часть вы попали?

Если не ошибаюсь, командиром отделения в 147-й полк 43-й стрелковой дивизии 2-й Ударной Армии Говорова.

Первый бой помните?

Мы его приняли в середине января у станции Елизаветино. Мы-то ее взяли, но много наших ребят там побило…

Утром, как только стало светать, командиры говорят: «Сейчас вступим в бой! Но тут солдат немецких нет, только техника – будьте осторожны!» Нас из леса вывели, а перед нами два немецких танка стоят, а на них немецкие автоматчики. И как они начали нас косить… Косют и косют, а у нас только автоматы и винтовки, ни одного орудия… Тут как раз Гришку Кутузова сразу и ранило в плечо. Он плачет: «Санька, меня ранило!» У меня финка была, я ему разрезал, смотрю, а руку крепко перебило. Перевязал, и говорю: «Езжай домой и передавай моей матушке привет!» И больше он на фронт не попал, его сразу комиссовали.

Мы залегли, и только потом слышим, сзади «Катюша» как жахнула. Эти два танка сразу ушли, и мы взяли станцию.

Вы себе не задали вопрос – а почему сразу «Катюшу» не вызвали?

Я был совсем молод, чтобы такие вопросы ставить.

Но неужели не спрашивали себя, зачем же вас так кинули на танки без всякой поддержки?

Это сейчас все такие грамотные и умные стали, а тогда я такой мысли даже в голове не держал. Мы все были пламенные патриоты. Я и до сих пор «За Ленина! За Сталина!» Почему я такой убежденный и сам не знаю, но во мне и сейчас кровь кипит. Я бы Ельцину не то, что памятник, я бы его растерзал, за то, что он пропил Советский Союз…

Вы же знаете, что сейчас принято считать, что мы победили немцев с неоправданно высокими потерями. Вы согласны?

Да, за счет людей мы и выиграли… Зато сейчас техники много, а патриотизма нет! В общем, взяли мы эту станцию, а там оказался большой немецкий склад. Заходим, а там и консервы, и галеты, и шоколад, и масло в банках, и конфеты, хлеб, что хочешь, словом, все сразу кинулись набивать вещмешки. И уже оттуда стали наступать в сторону Кингисеппа и Нарвы. Сплошные, непрерывные бои, в которых полегло много наших башкирских ребят, с которыми мы вместе учились. Саня Александров – уфимский, Сёмка Гвоздев из Бирска, Чуханцов Володька, Иван Федоров, Федя Борзенков, все там остались…

Кругом одни развалины, все сожжено, поэтому подгонять нас не приходилось. По снегу, по воде, по грязи, и везде только пешком. Все ревет, гудит, взрывается… Порой так все перемешивалось, что не поймешь где немцы, а где свои.

Как-то мне взводный говорит: «Визгалов, сегодня в штабе комсомольское собрание. Ступай!» Я удивился, какое еще собрание может быть на передовой? Но приказ есть приказ, пошел. По дороге мне навстречу трое в белых маскхалатах. Думал наши, а один вдруг по-немецки заговорил. Я бежать скорее. Прибежал в штаб, так и так, всех подняли, и быстро их окружили и взяли в плен. Оказались разведчики.

Но особенно запомнилось форсирование Нарвы. Плывешь, а над тобой осветительные ракеты освещают все желто-белым светом, и тебя будто в тире расстреливают - не увернешься же. Столбы тяжелой воды рушатся, а мы с товарищем в надувной резиновой лодке. Ее, конечно, пробило, и мы оказались в ледяной воде. Еле вылезли на наш берег. Мокрые насквозь, а ведь мороз, и понимаем, что если белье не сменим, точно пропадем. Так мы сняли с себя все мокрое и поснимали с наших убитых сухое. Переделись, залезли в копну соломы, прижались, отогрелись. А тех, кто переплыл, всех перебили…

Наутро подошли «Катюши» и как ударили по тому берегу – смешали там все подряд: и наших, и немцев, и вот тогда мы пошли. Взяли немецкие землянки, и в одной из них я нашел сундучок. Открываю его, а там с десяток бельгийских пистолетиков. Тут мой командир взвода лейтенант Тараканов это увидел: «Не нужны они тебе! Возьми лучше этот», и протягивает мне «парабеллум». Но он-то тяжелый, а эти маленькие. Вышли в окоп, тут немецкий самолет летит. Тараканов в него из этого пистолетика «пух-пух», тот разворачивается, и как даст по нам. Кинулись обратно в землянку, но не успели. Мне повезло, а вот Тараканова при взрыве тяжело контузило.

Наутро другой взводный нам говорит: «Берите волокушу, и везите Тараканова через место, где Нарва замерзла». Потащили, но только к берегу подошли, этот второй, говорит мне: «Давай местами поменяемся, а то у меня уже рука затекла». – «Перейдем на ту сторону, там и поменяемся!» Только на лед встали, хоп, он упал убитый... Оказывается, там место простреливалось немецким снайпером. Ага, думаю, вот как у тебя рука затекла… Он постарше был, и видать поумнее. Я сразу волокушу разворачиваю и назад. Лейтенанту доложил: «Такое дело!» - «Ну, тогда ладно…» Вот так я чудом остался жив.

Так мы вышли к границе с Эстонией, там меня и ранило 15-го марта 44-го.

Как это случилось?

К тому времени нас от взвода семь человек осталось во главе с младшим лейтенантом. За какими-то дровами спрятались, замаскировались. А потом немцы от леса пошли на нас в психическую атаку. Пьяные, небось, ведь в полный рост шли… Вот тут я их пощелкал немало. Выпустил по ним целый диск из пулемета, и они сразу залегли. Гляжу, слева идут – влево ударил. Справа идут, за диском потянулся, а его нет, заряжающий куда-то пропал. То ли ранили, да уполз, то ли что. А они уже идут. Бросаю пулемет в сторону, из автомата ударил. Но патронов оставалось совсем немного и что делать? Решил ползти в сторону леса, где стояла батарея «сорокопяток». Она и не давала больно приблизиться немцам. Автомат в руки, а пулемет на себя, ведь бросить его нельзя.

Только отполз, мне навстречу парень: «Подожди, давай мы их задержим! Я буду заряжать, а ты стрелять!» Только поговорили, ему раз пуля в голову…

Дальше пополз, и вдруг чувствую, у меня по ноге тепло, понял – кровь течет. Тут еще рядом мина как жахнула и меня словно обухом по спине… Хочу подняться, а не могу. Подполз к дереву, хотел ухватиться, а не могу… Тут с батареи меня увидели, санитар ко мне выбежал, сволок в кусты. А там на волокушу и в санбат.

В общем итоге, по госпиталям я лечился аж до августа 45-го. Сначала в Кингисеппе лежал, потом перевели в Гатчину. Там, кстати был такой интересный момент: мы лежали на втором этаже, а на первом раненые немцы… И только потом перевели в ленинградский госпиталь. На Литейном что ли проспекте в 3-х этажном здании школы.

Немцы еще прилетали бомбить, так мы выскакивали на улицу. И про блокаду нам всякие ужасы рассказывали. Как во время пожара на бадаевских складах оттуда крысы так побежали, что трамваи останавливались, не могли проехать… А по улицам тёк расплавленный сахар и шоколад…

Долго там лечился. Спина после осколков сравнительно быстро зажила, а вот колено после пулевого ранения никак не заживало. Гноилось постоянно – остеомиелит кости. Три раза операцию делали, и только в марте 45-го комиссовали. Домой вернулся, а тут вскоре и война кончилась.

Александр Визгалов (1945 г.)

Как вы узнали об этом?

Дома был, лежу на кровати, тут люди кричат – «Победа! Война кончилась!» А у меня на руках уже повестка из военкомата… Там такой был непростой момент.

Во время войны председатель колхоза Назаров издевался над моей семьей. Братишка Иван 1932 г.р., поедет накосить травы для нашей коровы, а председатель ему, то косу поломает, то еще что-то сделает. Якобы, чтобы не отвлекался от работы в колхозе, а сам, сволочь, откупался от райвоенкомата, чтобы его не призвали. Ко всем людям так относился, что его дом каждый год поджигали. А еще до меня Петр приезжал, так он, когда все это узнал, стрелял в него из пистолета. Мимо, пугал просто. И когда я приехал, Назаров своему дружку военкому сказал: «Вот это его брат…» И меня сразу безо всякого хоп и 11-го мая забрали.

Но на пересыльном пункте в Уфе хирург меня осмотрел и удивленно спрашивает: «Как ты сюда попал?!» Так и так… - «Ах, мерзавцы! Инвалида войны…», и отправил меня в госпиталь. Там я еще три месяца лечился и вышел с 3-й группой инвалидности.

На фронте у вас какое было ощущение, что останетесь живы или погибнете?

Я на эту тему совсем не думал и не переживал. Убьют, так убьют. Раз Родине нужно… Как-то нас троих вызвали: «Ты, ты и ты – пойдете в разведку на немецкую территорию!» Покормили хорошо, налили чуть ли не по стакану. А потом командир вдруг говорит – «Разведка откладывается!» Ох, мы и обрадовались. Я не герой какой-нибудь, говорю то, что было.

Вы упомянули, что переодевались в одежду с убитых, а это говорят плохая примета.

Это когда из корыстных целей - грех, а если ты попал в беду, то это совсем другое дело. И когда пришлось переодеться, я об этом не думал – все может быть, но ради спасения жизни можно. А чтобы просто так снимать с убитых - боже упаси. У меня и трофеев поэтому не было. Финка была, но у меня ее в ленинградском госпитале украли. Кошелек был, а в нем кое-что, но когда нас раздевали, он тоже пропал.

А примета может и верная. У нас был один старшина-ленинградец, так он с убитых немцев часы снимал, кольца. Прямо с пальцами рубил… Но уже на той стороне Нарвы он и один командир взвода, младший лейтенант мне говорят: «Проводи-ка нас в штаб!» Пошли по дороге, я позади, а они впереди метров на двадцать. Тут раз снаряд и их в куски… Я развернулся и назад. Прибегаю, так и так. Пошли, собрали, что нашли, и закопали в снег…

А приходилось видеть, что над пленными как-то издеваются, убивают?

Чтобы пленных немцев убивали, я не видел, и знаю, что наши ребята над пленными не издевались. Бывало, правда, что озорством занимались. Ставили немецкие трупы стоя вдоль дороги…

Немцы хорошие вояки?

Вопрос растяжимый. Раз они проиграли, значит, мы лучше. Я считаю, мы имели больше сил и энергии.

В тяжелые моменты о Боге вспоминали?

Ну, я же православный человек. Когда снаряд летит – ууу, тут поневоле у меня выскакивало слово «Господи!» Русская душа есть русская душа.

Как кормили на фронте?

Один раз в день, да и то, если смогут принести. Но перед тем как в атаку идти всегда хорошо кормили: обычно хорошая каща с тушенкой, да еще и по сто грамм наливали.

Курили тогда?

Да, я на фронте курил, но в Ленинграде бросил. После операции меня принесли на койку, а рядом со мной лежал парнишка. Я лежал-лежал, потом он меня толкает: «На, закури!» и дает мне с тумбочки пачку «Беломора». Но только закурил как из меня раз все… Тут он начал мне внушать: «Тебе курить нельзя! Бросай курить!», и я его послушал. С тех пор, с 44-го года в рот курева не брал. А ведь еще парнишкой начал курить.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Нам в армии прямо песни пели – «Фронтовики, когда домой поедете, вас с музыкой на вокзалах будут встречать! Ковры стелить будут…», но ничего этого не было и в помине. Приехал, ни обувки, ни одежи, ни денег, ничего. Хорошо хоть картошки у нас было много, продали, приоделся немного.

Надо где-то устраиваться, а куда? Выучился на шофера, но проработал совсем недолго – с моим коленом это было тяжело. Недолго поработал на перекачке нефти, на элеваторе, но вскоре устроился в пожарную охрану и прослужил там всю жизнь. Постепенно дорос до начальника пожарной охраны города Стерлитамак.

Большая у вас семья?

У нас с Валентиной Евграфовной, два сына и дочь. Есть внуки и правнуки.

Часто войну вспоминали?

Конечно, вспоминал и вот в каком смысле. Жалко мне ребятишек. Мы же когда призвались, совсем зелёные были. Помню, как на занятиях командир кричал Гвоздеву: «Семён, ну опусти же задницу! Ведь пуля сразу в нее попадёт!» А был еще один неуклюжий парень – Петр Афанасьев. Командир взвода кричит, ругается: «Что вы как мёртвые ползете?» И точно, словно предчувствовал…