Я родился 7 сентября 1924 года в городе Анжеро-Судженск Кемеровской области. Родители приехали в Анжеро-Судженск из Кирова в 1921 году, причин переезда не знаю. Отец Николай Миронович сначала работал шахтером-крепильщиком, потом его избрали председателем шахткома, а мать была простой домохозяйкой. В семье росло четверо детей: я самый старший, братья Николай, Евгений, и сестренка Людмила. До войны окончил 10 классов. Еще утром 22 июня 1941 года везде начали говорить о войне, а потом по круглому радио, что стояло в моей комнате, объявили о том, что Германия напала на Советский Союз. Мы, ребята, побежали в военкомат, чтобы записаться добровольцами в Красную Армию, но нас оттуда выгнали как несовершеннолетних, сказав при этом: «Вы еще успеете навоеваться!» Из-за молодости не взяли. С нами даже девчонки ходили, в том числе мои двоюродные сестры Шура и Валентина. Кстати, они вскоре пошли на курсы медсестер, после которых младшая Саша работала в кемеровском госпитале, развернутом на базе шахтерского дома отдыха. А Валентина ушла на фронт, стала санинструктором. Там она познакомилась и сдружилась с лейтенантом Сорокиным, и еще до конца войны беременной вернулась домой.
Старшие возраста сразу же стали призывать в армию. Мои двоюродные братья по отцовой линии: художник Василий и Демьян, работавший в цирковом оркестре, получили повестки, двоюродные братья по материнской линии Иван и Петр также были мобилизованы. Все они погибли на фронте. Отец, призванный в ряды Красной Армии, погиб в декабре 1941 года.
После начала войны я пошел работать помощником кочегара на стекольный завод. А в 1942 году по путевке горкома комсомола меня направили в военизированную охрану шахтных объектов. Сначала был вахтером на электростанции и четырех шахтах: «Физкультурник», «9-15», «1-6», «5-7». Там была введена строгая пропускная система, и мы проверяли каждого на входе и при выходе. Потом перевели дневальным по штабу. На охрану объектов уже не ходил. Так что после того, как в августе 1942 года мне пришла повестка, пришлось побегать по шахтам, чтобы оформить бегунок. Последней посетил шахту «1-6», пришел домой, и тут у меня поднялась температура до сорока градусов. Вызвали «скорую помощь», увезли в больницу, где выявили брюшной тиф. Откуда он появился в моем организме, черт его знает. Месяц провалялся в больнице, даже волосы повыпадали. После выздоровления снова вернулся в охрану, дали «бронь».
В марте 1943-го мой хороший друг Иван Грязев, с которым вместе учились в школе, каждый день вдвоем готовили домашнее задание, был призван в военно-пехотное училище. Узнав об этом, говорю ему: «Я тоже хочу поехать». У нас знакомый был, Андрей Артамонович Селиванов, начальник 2-й части горвоенкомата, он сообщил, что разнарядка пришла только на одного курсанта, но я решил все равно ехать: может быть, пропустят. Попытаемся.
Приехали в Кемеровское военно-пехотное училище, я прошел медкомиссию, а Иван нет. Я остался, а он вернулся домой, где поступил в горный техникум, оттуда уже не брали в Красную Армию. Первые три месяца в училище проходили курс молодого бойца. А затем всем курсантам присвоили звание «сержанта», тогда шел набор на пополнение 22-й гвардейской Сталинской стрелковой дивизии. Почти весь личный состав училища, кроме нас, новичков, влился в состав этой дивизии и был направлен на фронт. А нас перевели в город Сталинск, где располагался огромный Кузнецкий металлургический комбинат. Меня назначили командиром отделения курсантов, и проучились еще целый год. Учили строевой, тактике, огневой подготовке и топографии. Проводили и политические занятия. Кормили по девятой курсантской норме. Не хватало, конечно. Поешь, и через пару часов снова голодный. В супе пшенинка за пшенинкой гонялась с дубинкой. Обмундирование было одно и то же и в мороз, и в дождь. И снег, и слякоть, и жара – ботинки с обмотками на ногах. На тактику выходили в поле, рыли окопы. Командиром учебного взвода был лейтенант Шилов, хороший парень. По пути домой с поля совершали марш-броски, чтобы согреться. Но больше всего строевая донимала. И уставы.
В начале июня 1944 года нас выпустили. Присвоили звание младших лейтенантов, выдали новое обмундирование с погонами. Где-то через неделю поехали на фронт. В состав посадили 400 курсантов: половину на Ленинградский фронт, остальные, в том числе и я – на 1-й Прибалтийский, которым командовал генерал армии Иван Христофорович Баграмян. По прибытии был назначен командиром 1-го стрелкового взвода 2-й стрелковой роты 3-го стрелкового батальона 1117-го стрелкового Двинского полка 332-й Ивановско-Полоцкой имени Михаила Васильевича Фрунзе стрелковой дивизии.
Когда я прибыл на передовую, в моем взводе насчитывался 21 боец. Из них 12 – узбеки. Первое время всячески показывали, что по-русски не понимают. Приходилось находить крепкие слова, которые сразу же действовали. Ручным пулеметом Дегтярева заведовали два грузина. Помкомвзвода был Ака Курбаев из Узбекистана. На вооружении имелись винтовки Мосина, автоматы ППШ и 2 ручных пулемета. Был еще ПТР. Сам же вооружился американским пистолетом «Кольт» и автоматом ППШ, который повсюду с собой таскал. Хорошее оружие, особенно выручал емкий диск на 71 патрон. Ну и гранат было у всех вдоволь. Хотя из-за неопытности не все умели с ними обращаться. Однажды переходили на новый участок фронта, на поясе у солдата из соседнего взвода взорвалась граната. Хотя он позади меня шел, я, к счастью, не пострадал, зато старшина, только-только вернувшийся из госпиталя, был снова ранен осколком, несчастному солдату же все брюхо разворотило.
Первый день на передовой запомнился мне тем, что потом неделю в ушах звенело. Мы находились в обороне, и с немецкой стороны постоянно осуществлялись обстрелы. Только пришел в траншею, как начался артналет. Неподалеку от меня разорвался снаряд, буквально метрах в двух, я еле-еле успел в ячейку нырнуть. Оглушило так, что поначалу ничего не слышал. Вскоре нас сменили, в бой вступить не дали. Первый серьезный бой мы приняли под Полоцком. Наш батальон наступал левее города. Потерь не понесли, так как враг отступал. Затем мы перешли на другой участок, в сторону Даугавпилса. Тут я участвовал в форсировании реки Западная Двина по понтонному мосту. Что запомнилось: на подходе к мосту стояла вооруженная до зубов охрана, немец обстреливал переправу. Но на нашу долю как-то не досталось неприятностей. Идем на другой берег: сбоку, справа и слева рвутся снаряды, но по мосту не попадают. Проскочили опасный участок. Дальше пошла болотистая местность. Я не участвовал в этом деле, но часть солдат из полка пилили деревья, после чего делали деревянные настилы для танков. Тогда никто не знал, но на нашем участке осуществлялась обманная операция, показывали, будто именно в этом месте наступаем, а на самом деле танки пошли левее. Причем немцы поверили в то, что на нашем участке готовится танковый прорыв, начали сильный обстрел, во время которого особенно интенсивно делали настилы, звук-то по лесу далеко раздается. Умело ввели противника в заблуждение. В итоге для немцев оказалось неожиданностью, что главный удар пойдет с другой стороны. Наши танки прорвались, и мы стали наступать. На Двинск уже не пошли, нас развернули в сторону рижского направления. И вот там начались бои за Паневежис, потом за Тукумс. Своим броском наши войска окружили крупную группировку противника. Мы лихорадочно копали окопы для второго эшелона обороны. В это время наступать приходилось очень мало, в основном сдерживали окруженных немцев. Кроме того, отбивали атаки извне, к врагу пробивались для деблокирования дополнительные войска. Что еще запомнилось: каждый день мы смотрели, как по морю кораблями немцы слаженно эвакуировали своих солдат.
Вскоре из штаба полка сообщили о том, что на нашем участке фронта немцы наметили прорыв. Стали выдвигаться на передний край, наши артиллеристы, «сорокопяточники», вели пристрелку. При подходе к передовой увидели одинокую корову, которая протяжно мычала. У нее вымя раздулось, ребята подошли, подоили ее и молока попили. Как назло, рядом с коровой бугор шел, ведь в Прибалтике повсюду дюны, и артиллеристы не смогли увидеть, что мы около коровы встали. Тут меня вызывают на полковой КП, расположившийся в сарае, выложенном из камней. Я метров сто отбежал от солдат, и прямо в группу около коровы ударил снаряд от 45-мм орудия. Недолет. Одного парня из моего взвода чуть ли не пополам развалило. Погиб на месте. Надо похоронить тело. Выкопали ячейку, связали из палок крест, нацарапали фамилию и имя, только стали опускать вниз убитого, как меня уже кричат связные: вызывают в штаб, так что я побежал, и не знаю, как получилось дальше с этим крестом, потому что вскоре начался бой. Пришел на КП, штабные смотрят в окошко, в сторону расположенной неподалеку от нашей передовой рощи, где бегает кто-то черный. Комсорг полка предположил, что это овцы. На него начштаба ругнулся: «Какие к черту овцы, это люди в черных шинелях». Подошел и я туда, и в это время из рощи выдвигаются танки. От них нам не отбиться, поэтому командир батальона приказывает мне со взводом отходить по опушке леса. Я пока до передовой добежал, танки уже на виду стоят и стреляют по моим солдатам. Как назло, наткнулся на большой участок колючей проволоки, под нее полез: шинель зацепилась, пришлось ногой ее порвать. И тут на моих глазах помкомвзвода Аку Курбаева из танкового пулемета прошило насквозь. Он выскочил из ячейки для того, чтобы перебежать через дорогу, и его из пулемета достали. Ударили пули в бок, и вышли из противоположной стороны. Кровь прямо фонтаном била. Я своим кричу: «Отступаем к опушке!» Перебежками отбежали от куста к кусту, заходим в лес, командир роты подходит, и спрашивает: «Живой?» Отвечаю, что так точно, жив остался. Слева от меня остановился отдышаться второй взвод. Танки в лес не зашли, побоялись, только немец-танкист высунулся из люка на башне, что-то кричит и кулаком нам машет. Командир полка бежит к нам, кричит: «Восстановить положение!» А как это сделать, когда у нас там нет ни окопов нормальных, ничего. Потом, к счастью, как-то замялась эта идея, нас заменили и мы отошли на другое направление. Чем там кончилось дело, не знаю.
Нас повернули в сторону Либавы, и мы по ночам прошли пешком 200 километров. Ночью с вражеских самолетов бросали на нас бочки с проделанными отверстиями, которые страшно свистели в воздухе. Мы не обращали на них внимания и лесом шли. Однажды ночью захватили какое-то местечко, в котором на входе располагалась пасека, немцы, когда обстреливали местечко, эту пасеку разрушили, и мои солдаты как давай хватать лежащие на земле соты, и вдруг пчелы налетели. Жалили страшно. В итоге глаза у многих опухли, один бежит, кричит: «Я не вижу ничего!» Другой ему вторит. Медика из медсанвзвода вызвали, она таблетки какие-то давали, и уколы ставила, чтобы снять опухоль с лиц. Утром двинулись дальше. И наткнулись на ужасное зрелище: на наш артиллерийский полк немецкие танки из засады ударили, трупов было навалено – кошмар. И лошади, и телеги, и люди – все вместе перемешалось в кровавую кашу. По всей видимости, немцы затаились в лесу по флангу, и когда полк подошел, сходу на них набросились. Жутко было смотреть на это дело. Не доходя до Либавы, заняли город Шакинай. Далее в бою меня и ранило.
24 октября 1944 года мы выдвигались на рубеж атаки ползком: где за кустик прятались, где перебегали. Заняли окопы, рано утром поднялись в атаку, впереди показались вражеские танки, но их артиллеристы отогнали. Пока с танками разбирались, прервалась связь с командиром роты, комбат звонит по телефону, спрашивает, где комроты, а я не знаю. Тогда он приказал мне брать командование на себя. Ну что же, приказал роте броском двинуться вперед, обошли с фланга немецкий блиндаж с пулеметом, и захватили в плен трех солдат и двух вражеских офицеров. Дальше, ближе к вечеру, нас минометным огнем накрыло, и мне в спину ударил осколок, прямо рядом с позвоночником с правой стороны. Прошел влево, и только под левой подмышкой у меня его хирурги нашли. Пробило легкое и хорошо то, что не задело артерию. Обошлось. Ну, слепое осколочное проникающее ранение. Я даже не почувствовал боли, когда упал. Меня на плащ-палатку положили, все узбеки схватили за полы, нашедший нас командир роты кричит: «Куда вы все бежите?» Те отвечают: «Взводный в медсанбат тащить надо!» А потом повозка с санитарами подъехала, и меня на нее погрузили.
Много крови вылилось, пока везли до медсанбата. В один привезли – не принимают. Говорят, мол, везите в свой дивизионный. Пять километров трясли по дороге. Только представьте: девятое ребро пробито, и дальше осколок застрял между ребер. Когда положили на операционный стол, хирург стал смотреть, куда ранен. Входное отверстие есть, а выходного нет. Как они нашли осколок, не знаю. Но вытащили. После показали: небольшой кусочек металла, один сантиметр на два. Смотрит на меня хирург и говорит: «Ты в рубашке родился, парень, осколок прошел в двух сантиметрах от сердца и впритык к позвоночнику». Только какой-то нерв обострился, к левой руке притронуться нельзя – меня током бьет. Потом прошло.
Легкое совсем отключили от дыхания, после чего выкачивали сгустки крови, а потом воздухом поддували. Месяц пролежал не вставая. Даже не поворачивался, так сильно стянули бинтами. Сначала лежал несколько дней в медсанбате, потом меня уже в Двинск определили, в армейский госпиталь. Потом оттуда привезли в Москву. Лежал на улице Садовой-Кудринской, в бывшей детской больнице имени Нила Федоровича Филатова. Там я долечивался. Рядом со мной лежал командир 1115-го стрелкового полка, и его заместитель, оба были ранены в ногу. Они впереди нас были на переднем крае, немцы зашли с фланга, и давай траншеи утюжить. От полка почти ничего не осталось. В госпитале каждый день давали по 100 грамм «фронтовых» перед обедом, я все время соседям отдавал. Первые десять дней вообще ничего не ел, питали только глюкозой, которую кололи в вены. Потом стружился с медсестрой, честно говоря, мы влюбились друг в друга. Придет она ко мне со смены, ляжет на грудь и плачет. После выздоровления еще долго, с полгода, переписывались с ней, потом получил от нее письмо, что их госпиталь перевели на Дальний Восток и тут моя с ней связь прервалась. А пока в госпитале лежал, она любой мой каприз выполняла: что захочу, она найдет в Москве и принесет. Однажды страшно захотел селедки, она принесла, я кусочек съел и больше не хотел.
9 января 1945 года меня направляют на комиссию, на которой предложили поехать на выздоровление в санаторий Красной Армии, в Сочи. Я им ответил: «Дайте мне лучше отпуск домой!» Выполнили просьбу. Приехал, пробыл месяц, оттуда в Новосибирск отправился на медкомиссию. Рана все никак не зарастала, поэтому дали дополнительный месяц на выздоровление. После удачного на этот раз лечения опять в Новосибирск приехал, пять человек раненых пришло на медкомиссию. Решили нас направить на усиление военкоматов. Один из нас, украинец, очень хотел поближе к дому отправиться, и предложил определить нас в западные области Украины и Белоруссии. К счастью, ему ответили: «Тебе что, жить надоело? Там бандеровские банды зверствуют». В итоге подводят нас к огромной карте Советского Союза, висевшей на стене, и предложили выбирать военкоматы в нескольких населенных пунктах Тюменской области, где есть вакансии. Я посмотрел, глаз наткнулся на село Велижаны в 52 километрах от Тюмени. Сюда решил поехать. Все остальные тоже выбрали, кто в Голышманово, кто в другие поселки.
Стал начальником 2-й части в военкомате. Еще у меня был в ведении офицерский состав. Здесь и встретил 9 мая 1945 года. Радости было много, все село выскочило на улицу, люди собрались около военкомата. Военком несколько слов сказал о том значении, что имела Победа, после чего застолье организовали.
- Какое в войсках было отношение к партии, Сталину?
- Нормальное. В атаку ходили с лозунгом: «За Родину! За Сталина!» Такое действительно было. Хотя во время атаки наши ребята частенько матерились. Без этого русский Иван не может. Да и мне иногда приходилось. Однажды надо было подниматься в атаку, а никто не хочет, впереди два грузина пулеметчика засели, я сзади толкаю солдат автоматом, кричу: «Вперед! Вперед!» А эти узбеки снова решили в дурачка сыграть, мол, не понимают русского языка. Тогда пришлось прикрикнуть: «Е…б вашу мать! Не понимаете?» тут же все поняли с первого раза.
- Как поступали с пленными немцами?
- Во время той атаки, когда меня ранило, мы захватили пять пленных: трех солдат и двух офицеров. Один молоденький солдат, я даже не знаю, совершеннолетний ли, имел на груди железный крест. Один солдат подошел и хотел его ударить. Но я не дал, тогда он к кресту потянулся, думал сорвать. Но я крикнул: «Отставить» Их надо отправлять в тыл, ведь нам вперед наступать надо. Кого отправить туда? У меня был взводным связным Александр Иванов, я ему приказал: «Саша, выбери себе двух-трех солдат, и отправляйтесь с немцами в штаб батальона». У них сняли ремни с поясов, чтобы не смогли убежать, но один офицер все равно хотел сбежать, его догнали, возвратили в строй, он что-то зло по-немецки говорил, но мы не понимали. Так что, чтобы не болтал, ударили по затылку прикладом. И приставили к нему здорового солдата-украинца. Забрали их в штаб без происшествий. Мне позже за этот удачный бой и пленение офицеров противника вручили орден Красной Звезды.
- Как относились в войсках к генералу армии Ивану Христофоровичу Баграмяну?
- С большим уважением.
- Как складывались взаимоотношения с мирным населением в Белоруссии и Прибалтике?
- Нормально. Население выходило толпами на улицу, радовалось нашему прибытию. Но больше всего радовались узники концлагеря, которых мы освободили в Паневежисе. В концлагере люди были такие худые, тощие, изможденные, что смотреть страшно. Радости у них предела не было. Здесь мы увидели, как жили заключенные: в длинных бараках, крематориев, правда, не было, но везде решетки и ограждения из колючей проволоки. А дальше освободили дом терпимости, в котором находились красивые молодые девчонки, и у всех на ноге было клеймо выжжено. Как у рабов. Они обслуживали немецких офицеров. С этими девчонками мои солдаты беседовали, сидя на бревенчатых скамейках. Я тоже вопрос задал, как они попали в бордель. Оказалось, что немцы хотели сначала их в Германию на работу угнать, а потом затурили в этот бордель и не давали никуда выходить.
- С «лесными братьями» в Прибалтике не сталкивались?
- Были такие случаи. Я слышал, что как-то ночью они напали на одно подразделение и вырезали множество солдат. Однажды мы шли походной колонне, и ее обстреляли. Наша рота была направлена на окружение тех, кто стрелял из леса. Мы охватили их с флангов, и человек двадцать взяли в плен. Они были в нашем обмундировании, кто-то кричит: «Гитлер капут!» чтобы себя обезопасить. Отвели их куда-то в тыл. В целом же «лесные братья» настоящие сволочи были. Мы как-то ночевали у одного литовца наверху в сарае, нас пять человек шло пешком, догоняли колонну. И хозяин нам рассказывал, что, к примеру, идет наш солдат из госпиталя, его заманят в дом, и в погребе убьют. Документы возьмут, форму снимут, а он бесследно исчезнет. Такие факты нередко в Прибалтике происходили.
- Что было самым страшным на фронте?
- Каждый день страшен. Если в атаку идешь: вокруг пули свистят, снаряды и мины рвутся. Однажды при отступлении из окопов мы тащили с собой на плащ-палатке раненого младшего лейтенанта, моего однокашника из училища, и мне в правую пятку пуля попала. Сапог распорола до самого носка. Я потом его проволокой завязывал, чтобы он не болтался. В другой раз командир роты подходит, спрашивает: «У тебя есть Боевой устав пехоты?» Ответил, что есть. Он его попросил посмотреть. Я в сумку полез, достаю, а книжка не отрывается. Потом разорвал страницы – там осколок засел. Даже не знал, как он в ней оказался. Спас меня. Каждый день на передовой мог оказаться последним. Приведу еще такой пример. Ночью в обороне сидим, и вдруг кто-то кричит: «Помогите! Помогите!» А я знаю, что там наших никого нет. Ну, думаю, гад такой, беру «лимонку» Ф-1, выдергиваю чеку и запустил на крик. А она ударилась об дерево, точнее, о сук, и летит назад. Я ребятам кричу: «Ложись!» Сам упал вниз траншеи, «лимонка» над головой пролетела и где-то сзади разорвалась. Чуть-чуть бы ниже бросил, и не разговаривал бы сегодня с вами. Смерьть всегда на войне отыщет, и на передовой, и в тылу. Однажды рыли блиндаж для командира полка, рядом с нами сидел замкомандира полка по строевой части, подполковник Васильев. Неподалеку речушка протекала. Мы после работы сняли рубахи, пополоскались, а потом один солдат говорит: «Тут рыба есть!» Ну, берем противотанковую гранату, поснимали рубахи и плащ-палатки, речка небольшая, шириной с пару метров, встали по пояс в воде, загородили ее, и бросаем гранату, солдат с ней подальше отошел. При ударе о воду раздался страшный взрыв, волна поднялась, посшибало солдат, я упал на землю. Зато наловили массу небольшой рыбки. Сварили уху. Подполковник Васильев только ее поел первым, как в воздухе появились немецкие самолеты, летящие на бреющем полете. И начали маленькие бомбочки рассыпать. Я прыгнул в ячейку, а Васильев остался на краю вырытого блиндажа. Бомбочка упала неподалеку, и осколок попал ему прямо в живот. Часа два пролежал в медсанбате, и скончался.
- Как мылись, стирались?
- Я не знаю даже, что и ответить. Осень-то уже холодно, не помню, чтобы мы где-то мылись, так что вшей было полно, но я их на себе не чувствовал.
- Как кормили в войсках?
- Всяко было. Когда пришел: ни хлеба, ни сухарей у солдат не было. Старшина наварил куски свинины, дает мне один, сала там добрый шмат, мол, ешь. Пришлось кушать, ведь пришли голодными. И дает чай из кипрея. Иначе меня бы от мяса пронесло. Ничего не случилось, зато после того, как я съел вареного сала, несколько лет его в рот брать не мог. Дальше в наступлении хлеба тоже мало давали, больше сухари. Макали их в суп или кашу, у каждого были изогнутые котелки, в которые раздавали и первое, и второе.
- Как к женщинам на фронте относились?
- На передовой с ними мне не приходилось сталкиваться. Только в медсанбате девушки служили. Санинструкторами и связистами на передовой были молодые парни.
- Сталкивались ли вы с власовцами?
- Нет, ни разу.
- Ваше отношение к замполитам?
- Нормальные мужики. А вот с особистом ни разу не сталкивался. Не было фактов и не было причин, чтобы с ними дело иметь.
- Доводилось ли использовать немецкое трофейное оружие?
- У некоторых солдат были немецкие автоматы, а я у пленного офицера взял парабеллум, бинокль с него снял и сумку с коробками с сигаретами, страшно ароматными. Только закурил, бежит знакомый мне начальник штаба полка, майор Николаев. Как мы с ним познакомились? Я еще до армии ходил в студию баянистов, у меня брат слепой был с детства, водил его туда. Во главе студии стоял Кузьма Иванович Волков, хорошо знакомый со знаменитым баянистом Сибири Иваном Ивановичем Маланиным. Родители купили моему брату баян со сменными планками. И я сижу как-то на передовой, а штаб полка недалеко размещался, ведь походные условия не позволяли его подальше в тыл отвести, и вдруг слышу, как кто-то на баяне пиликает. Подошел посмотреть, вижу, что сидит майор Николаев с баяном, подбирает что-то. Спрашиваю его: «Товарищ майор, можно попробовать?» Тот разрешил, только я начал играть, как начштаба воскликнул: «Все, ты будешь меня учить!» С тех пор и сдружились. И вот, я закурил, майор услышал дымок, видимо, ветром принесло, подбежал и спрашивает: «Кто тут курит?» Пришлось делиться. Он у меня забрал половину коробки.
- Как бы вы оценили пулемет Дегтярева?
- Нормальное оружие, безотказное. Но только если за ним постоянно смотреть, там же песчаные почвы в Прибалтике, важно, чтобы в механизм чтобы песок не попал. Вообще же более капризным в этом отношении был автомат ППШ, только по песку проведешь диском, и сразу же заклинит его.
- Какое наше стрелковое оружие вам нравилось?
- Винтовка Мосина хороша и по дальности, и по меткости. Мне есть, с чем сравнивать, ведь поначалу наш взвод вооружили винтовками Маннлихер, доставшимися от румынской армии. Вот те плохие, часто заедали, и их быстренько забрали. Ну и, конечно же, в наступлении особенно хорош автомат ППШ, ведь из него можно и на ходу стрелять, а из винтовки пока прицелишься, тебя точно убьют.
- Как бы вы оценили эффективность наших и немецких гранат?
- «Лимонка» Ф-1 хороша в обороне. Немецкие гранаты в атаке все же лучше, у них длинная ручка, и ее можно было намного дальше закинуть, и если у немецкой гранате чеку выдернул, дальше она сама срабатывает, а нашу РГД-33 надо было еще тряхнуть для боевого взвода, что в условиях боя очень неудобно. Иногда даже в руках у солдат наши гранаты взрывались.
- Где находился командир роты/взвода во время атаки?
- Я как взводный всегда среди солдат был, ведь и спал рядом с ними, а командир роты обычно метров за 100 от нас сзади располагался. У меня же был связной, имелся телефон.
- Какое самое опасное немецкое оружие, на ваш взгляд?
- Шестиствольный миномет «Небельверфер». Взрывы оглушительные от его снарядов были. Наши «Катюши» били по площадям, после их налета перепаханное поле впереди лежало, а немецкие минометы стреляли по тылам в основном, потому что осколки летели настильно, очень опасно, если ты в ячейке не лежишь. А в тылу откуда окопам взяться, этим противник и пользовался.
- Как было организовано передвижение на марше?
- В основном пешком топали, сзади повозки двигались, машин тогда в пехоте мало имелось. Повсюду конная тяга.
- В Прибалтике трудно было окопы вырывать?
- А то как. Глубоко окоп не выроешь, с метр выкопал, это даже много, а потом кидаешь хвойные ветки, потому что обязательно внизу собирается вода. Дюны повсюду.
- Как пополнялся боекомплект?
- Проблем не ощущалось.
- Сколько бойцов потерял ваш взвод во время боев?
- При мне одного своим же артснарядом убило, помкомвзвода погиб, и еще двоих узбеков побило, больше потерь не было. Но и пополнения мы ни разу не получали.
В 1946 году я демобилизовался, вернулся домой, стал работать преподавателем физкультуры в школе, затем в ремесленном училище. Далее меня избрали освобожденным комсоргом, после перевели инструктором в горком комсомола. Через несколько месяцев стал заворгом, потом на один из пленумов райкома приехал секретарь обкома комсомола Курочкин. Отозвал меня инструктором в обком комсомола, где я ездил по Кузбассу по комсомольским организациям, проверял работу. В основном вопросы стояли по партийным взносам. Но в то время комсомол очень многие вопросы решал. На одном золотом прииске в поселке Спасск в предгорьях Алтая девочка без ног написала жалобу, что молодежь танцует, устраивает вечеринки, а ее никуда не приглашают. Пришлось туда ехать и разбираться. Тогда колясок еще не было, сколотили ей подставку на колесиках, и стали носить на танцы, она осталась довольна.
Потом меня повезли в Барзасский район, где избрали первым секретарем райкома комсомола. В это время города начали испытывать трудности с питанием, поручили ездить и собирать у населения яйца, молоко, картошку, на заем подписку. Я один раз съездил в деревню Черниговка, в которой переселенцы-украинцы жили. От них таких матюков наслушался, всякого-всякого, что когда во второй раз отправляли, я отказался. Сказал: «Как хотите, но не поеду больше!» В партии возмутились, как это так: не поеду, это ведь директива по линии партии, выходит, ее нарушаю. Все равно не категорически согласился. Тогда меня освободили от должности за невыполнение директив партии и правительства.
Жена работала инспектором районо, по рекомендации пошел в дом культуры, меня взяли сначала баянистом, потом худруком. Затем мы переехали в Тюменскую область, где был назначен заведующим сельским клубом. Работал хорошо, даже на доску почета номинировали. Все там делал, агитация полнейшая, на улице стояли стенды, на которых зверства американского фашизма сам рисовал. Внезапно мне безо всяких экзаменов выписывают красный диплом с отличием от культпросветучилища за поставленную работу. Стал директором Байкаловского Дома культуры.
В 1960 году два района сливают вместе: Байкаловский и Ярковский. Я переезжаю в Ярково и опять же становлюсь директором Дома культуры. Он находился в здании бывшей церкви, стены полутораметровой толщины, зимой холодина, дрова надо готовить в лесу, куда не пойдешь: машину или трактор надо, а везде отказ. Я плюнул на это дело и уволился, уехал к родителям жены в село Балашово, там работал учителем рисования, пения и географию вел. Одновременно окончил Тюменский педагогический институт по специальности «география». После этого приехал в Крымскую область, в село Охотниково Сакского района, где 20 лет отработал в школе. Еще не успел оформиться, как вызвали в военкомат и назначили военруком, 11 лет на этой должности трудился. После вышел на пенсию.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
