Задонский Владимир Федорович

Родился 20 мая 1925 года в деревне Кендиши Петсеримааского уезда Эстонской Республики. С 1937 г. проживал в Вырумааском уезде в деревне. С 1941 года находился в оккупации, призывался в немецкие войска, но сбегал от призыва. 16 октября 1944 года был призван в ряды Красной Армии. Службу проходил в составе 63-го Отдельного Запасного стрелкового полка 8-го Эстонского стрелкового корпуса (в Нарве и Клоога). С февраля по май 1945 года в качестве солдата 921-го стрелкового полка 249-й Эстонской стрелковой дивизии участвовал в боях в Курляндии (2-й Прибалтийский фронт). 19 марта 1945 года был ранен. Был награжден медалями "За боевые заслуги" и "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг." Демобилизовался в 1950 г. Ефрейтор. С 1951 г. проживает в городе Нарва. 19 лет отработал каменщиком в общестроительном тресте, на комбинате стройматериалов, на Отделочной фабрике комбината "Кренгольмская мануфактура". Заочно окончил истфак Ленинградского государственного университета. На общественных началах работал экскурсоводом. Был заместителем председателя парткома на отделочной фабрике.

Владимир Федорович, вы сами откуда родом?

Родина моя - Петсеримааский уезд Эстонии. Была там такая деревня - Кендиши. В Принаровье, на берегах реки Наровы, есть деревня с похожим названием - Кондуши, там разница на одну букву. А это, значит, Кендишами называлась. Вот там я и родился 20 мая 1925 года. Деревня эта в то время располагалась на эстонско-латвийской границе. Сейчас она расположена на псковско-латвийской границе и относится к России. Ведь сейчас вся наша территория, на которой мы жили до 15 апреля 1937 года (потом мы перебрались жить под Выру), то есть, Печорский край, она сейчас вся относится к Псковской области. А тогда это была Юго-Западная Эстония, Петсеримааский бывший уезд. Что интересно: между нашей деревней и деревней Бруниши проходила шоссейная железная дорога, которая вела из Печор через Бобры в Латвию. Семья наша была крестьянская-христианская, как говорят, и то, и другое было вместе. Тогда у нас ведь были все сплошные натуральные, как бы сказать, жильцы: в деревнях жили и все производили сами для себя. Магазины, конечно, у нас также были. Но с магазинов мы ничего не покупали. Хлеб не покупали, мясо не покупали, молоко тоже не покупали. Так что все время мы собственными продуктами питались. Наша семья была в деревне самая нищенская. Моему отцу после того, как он женился, дали в качестве приданого один гектар земли. И на этом клочке земли отец, собственно говоря, и жил: и избушку там построил, и банька там у него была, и скотный двор еще там у него был. В общем, три таких постройки было на нашей земле. Ну и вот, на одном гектаре земли мы и жили. У деда нашего было, правда, земли чуть побольше: у него было четыре с половиной гектара, по-моему. Причем, парадная у него была в одном куске и даже правильной такой формы, треугольной.

Расскажите немного о вашей семье.

Первоначально нас, детей, в семье у отца с матерью было двое: сначала в 1925 году я родился, а второй брат родился в следующем году, он, значит, на год меня моложе. Но он, этот мой средний брат, уже на земельном довольствии находится с 1984 года, то есть, умер уже. На 58-м году жизни он отошел в мир иной. В Троицын день как раз это случилось. Помню, супруга его поехала на кладбище, а он остался дома у себя лежать. Приехала домой, а он уже "готов". А немного уже позднее, когда в 1937 году мы переехали из Петсеримаа в Вырумаа, в декабре месяце родился третий наш брат: Николай Федорович (он сейчас живет в местечке Вассалинна Вырумааского уезда, но он, как говорят, молодой совсем).

Как жилось вам в деревне до войны?

Ну как жилось до войны? Хлеба нам хватало. Скажем так: все-таки на дедовой земле было четыре с половиной гектара земли. А мы жили, значит, таким образом. Мы жили с испольной лентой на дедовой земле. А у деда в то время семейство большое было: у него было пять сыновей и четыре дочери всего-то. Таким было все его потомство! Так вот, сам дед жил на другой земле: у пожилой женщины Лизы, латышки: я забыл ее фамилию. Тогда их вместе две старушки, жили, сестры они были, или кто, я этого не знаю, но помню, что было две таких одиночных старушки, которые вместе жили. Земли в то время у них много было: 75 гектаров. Так там не только мой дед с испольной лентой жил на этой земле, но и один с наезда крестьянин был арендатором. И другие там тоже землю арендовали. Помню, одними из них были крестьяне из деревни Любятово по фамилии Успенские. Но они как бы с наездом там жили. Правда, все это было рядом, деревни находились по соседству, так что это было недалеко и проблем не было. Вот так вот и было дело. Это было не то в 1932-м, не то - в 1933-м году, в общем, в начале 30-х годов (точно, когда именно это было, я уж сейчас и не помню), когда дед с отцом договорился, что он поступает жить арендатором к этой латышке, на земельную испольную ленту, а мы, в свою очередь, поступаем жить по испольной ленте на дедову землю, где было четыре гектара земли. Ну и плюс у него, у отца, был один гектар своей земли в Ирвине: там было немножко своего покоса и леса чуть-чуть. Вот на этой земле мы и стали жить. Ну и мы так и жили какое-то время.

Все это продолжалось до тех пор, пока в 1936 году дед на одной ярмарке не заключил договор с таким Мишкой Бондаревым (он был с нашей деревни) и не продал ему своих 5 с половиной гектаров земли. Ну что ж, также и собственность отца, которая досталась ему в качестве приданого, ну была преподнесена ему со стороны его невесты, матери моей, была тоже продана. Продали ее за 780 крон. Купил ее мужик с нашей деревни Красиково Даниил Дубков. Отец сначала просил 800 крон за землю, но получил 780: на 20 крон все-таки сговорились, немного дешевле продана была земля. После этого отец с дедом купили целую усадьбу под Выру: нашли в 15 километрах от прежнего места жительства (в деревне Кендиши) в Вырумаа усадьбу. Усадьба находилась в волости Миса, недалеко от шоссейной дороги. Хозяином, у которого мы усадьбу купили, был Пауль Тыллулен. Купили эту усадьбу и сами там все между собой поделили. На усадьбе был 21 гектар 786 тысячных, - столько было всего в сумме этой земли. Так вот, условились так, что деду достались 15 гектаров земли, а нам - все остальное, что там было, а это - свыше 6 гектаров. То есть, нам досталось 6 гектаров и 786 тысячных земли, это было все, так сказать, на нашу долю. Собирались дед и отец официально все это распределить между собой, все собирались-собирались, но этого не удалось: в 1940 году установилась советская власть в Эстонии, и все пошло по-другому.

В школе вы как учились? Какая была в Эстонии система обучения?

Вот, в 1934 году я пошел учиться в школу в первый класс. А со второго только класса мы начали уже эстонский язык изучать. Но когда я в школу пошел, мне было уже почти что девять с половиной лет. Тогда было такое обязательное правило или закон: чтобы ребенок начинал учебу с восьмилетнего возраста. Но учебный год начинался не 1 сентября, как в настоящее время, а с 25 сентября. То есть, позднее почти на месяц учеба в школах начиналась. А поскольку наша деревня стояла от Бобров, от нашего волостного центра, где школа находилась, на расстоянии 5 километров, то родители рассудили так, что пока меня в школу отпускать не стоит: ходить каждый день за пять километров мне еще рано. Так задержался я на год. Потом меня повезли меня к врачу, тот освидетельствовал меня, и он дал мне отсрочку. В то время врач, если он находил какое-то основание для отсрочки, допустим, ребенок был или щупленький, или слабенький, ну то, из-за чего он не мог пока в школу ходить, он такую отсрочку давал. Ну так вот, он и дал мне такую отсрочку. Поэтому я и пошел в школу с девяти с половиной лет. Учился я волостном центре в Бобрах, или, как это место тогда по-эстонски называлось, Алев или Алевик. Там тогда был поселок. А сейчас называется как деревня Бобры, волостной центр, в общем. Хотя недавно я поинтересовался, сколько там населения проживает, спросил: "Сколько населения может там быть?" И мне так сказали: "Да так, порядка 800 человек." Это, значит, столько населения проживает в волостном центре нашем, Бобровском. Уже потом, во время войны, этот волостной центр немцами был превращен в опорный пункт сопротивления. Но он как опорный пункт немного времени там просуществовал, дня два или три, не больше. В общем, сколько-то дней немцы там сопротивлялись. Но дело в том, что немецких оборонительных войск там было четыре дивизии. А с востока надвигался 3-й Прибалтийский фронт. Так что там серьезные бои тогда шли.

Кстати, а нехватки кадров среди учителей не было? А то от некоторых бывших жителей Принаровья я слышал о таком, что в школах была всего пара учителей.

Я хоть и пацаном был, но помню, что учителей хватало. Например, в нашей Воровской школе (я потом там учился) была уйма учителей. Ну не то чтобы уйма, но на каждый класс был свой руководитель. В каждом классе был свой руководитель, а их было в школе в то время шесть. В общем, шесть классов было всего. Заведующий школы жил там же, в школе. Кто был заведующим этой школой под Выру, я уже не помню. Я как-то проморгал этот момент, ни с кем из старожилов не связался и и об этом не спросил. Сейчас у меня в Тарту живут три двоюродных сестры. Одна, правда, живет немножко подальше от Тарту. Но они вряд ли что помнят, потому что они, как говорят, уже из того поколения, которое уже второй половине 20-го века родилась. Но что я еще могу вам сказать? Помню, что заведующим нашей школой в Лаврах (Лавровской начальной школы, Лауро Вене Аукооль, - так это по-эстонски звучит) был Валькевич Григорий Михайлович, он был по национальности белорус. Так вот он, не знаю, кто его туда пригласил, но потом перешел в Тартуский университет работать. Это было по осени, в 1936 году, так что до начала учебного года он от нас выбыл. Тогда к нам прислали другого заведующего, эстонца, фамилия его была Элгасте. А 15 апреля 1937 года мы уже убрались из Лавров, уже в Вырумаа, и жили тут до начала войны. Жили мы среди эстонского населения. Лугамааский край такой это был, рядом находились Лугамааский пограничный пункт, эстонская таможня, - это на Псково-Рижском шоссе, в 61 километрах от Пскова. Ну там, где сейчас проходит граница между Эстонией и Псковской областью.

Как к эстонской власти относились у вас до войны?

В то время было проще, не было никаких таких сложностей. Такого не было, чтобы нас принуждали эстонский язык в обязательном порядке знать.

А не было такого, чтобы русские жители брали себе эстонские фамилии? Я от некоторых эстонских старожилов неоднократно слышал об этом.

Да не принуждали нас никто. Правда, тут с Принаровья было несколько эстонских фамилий, которых я встречал до войны, - они были русскими, но взяли себе эстонские фамилии. А из печорских людей я не помню таких, которые бы меняли свои русские фамилии на эстонские. Я что-то не могу привести ни одного такого случая.

Какие-то праздники отмечались в Эстонии до войны?

А эстонские праздники какие у нас были? Их немного было. 23-го и 24-го февраля отмечали - два дня подряд праздновали этот праздник, это был праздник независимости Эстонии. Ну и отмечали еще 23 и 24 июня, как и сейчас их отмечают. Но это церковные были уже праздники. А еще был такой праздник - день победы под Вынну. Это был день, когда эстонцы латышам что-то помогли. Помогли, значит, тоже свою независимость приобрести. А в Латвии произошло после то, что тогда и в России происходило: после того, как в России случилась революция, между остатком царизма и нового социализма завязалась борьба. И тут так же шла борьба. Но большевики тут власть все ж таки захватили. Но борьба-то шла все равно. Борьба не прекратилось как-то сразу или мгновенно... Революционная борьба, борьба за знамя социализма, она длилась, по-моему, по 1922 год, - это когда на Дальнем Востоке Советы власть захватывали.

Но последние очаги сопротивления были еще, кажется, в 1928 году. Ну с теми же басмачами, например.

Ну это, может быть, были отдельные бунтарские группки такие, ну и все такое. А вот так, чтобы в более-менее организованном порядке шла борьба, это было до 1922 года... Но вот Эстония, между прочим, подписала в числе 14 стран, которые в той или иной мере выступали за подавление большевизма-социализма в России, договор с СССР.

В сельском хозяйстве много работали сами?

Да как-то не очень. Но скот пас. Когда я пятый класс в школе закончил, мне было 14 лет всего. Ну? Какой я там был рабочий? А это было перед самой войной, незадолго до этого. Но я еще до войны ходил к отцу помощником. Если отца приглашали работать к какому-то крестьянину, он шел. Ну и я с ним шел работать. Уже знал к кому идти.  У нас в деревне у русских богатых крестьян больше было рабочей силы, чем у эстонцев, вот всегда и шли к русским. Ну, скажем, сенокос. Сено косить! Тоже ходили этим заниматься. Сенокосный день стоил 2 кроны! 2 кроны в день, значит. А мне, так как я подросток был, полторы кроны платили. А у себя много ли земли было, чтобы работать? У нас было 6 гектаров 860 тысячных. Так это все там: и лес, который одновременно держался, и пастбище наше, так специального-то пастбища-то у нас не было, какого-то там скажем луга или чего-нибудь. А вот в лесу было, - и только там, как говорят.

Охотой, рыболовством занимались в деревне?

Нет, нет, мы не возились с ружьями или с чем-то таким. Для этого же надо было иметь разрешение на охоту. Какая там могла быть охота? Ну на рыбалку, правда, ходили, озерков маленьких там, в Печорах, много было, в нашей местности-то, ну и за 5-6 км от дома и поближе были озера. Но там здорово не наловишься. Постоишь день, так штук шесть-семь рыб принесешь всего.

Помните события 1940 года, когда в Эстонию Красная Армия входила? Как местное население восприняло это событие?

Помню, конечно. Местное население отрицательно к этому относилось. Не было никого такого, чтоб положительно к этому относился. Но относились так: что пришло - то пришло.

А почему отрицательно к этому у вас относились?

А вот почему. Мы же жили до того, как все это началось, еще самым настоящим, так сказать, очень простым крестьянским способом. А способ был такой: что ты произвел на земле, которую ты имел, то у тебя и было. Если за счет этого были у тебя средства, чтобы что-нибудь приобретать, ты и приобретал то, что тебе было нужно. Но в деревне у нас настолько плотным было население, что лишних земель в деревне вообще не было. Да, лишнего не было, в наших русских-то деревнях. Единственное, что в соседней деревне Шухново, которую я знал, было 70 гектаров земли у таких Осиных. Но они были там какие-то, скажем, банкиры. В деревне шел такой разговор, что что-то они там во время революции вроде бы в Тарту грабанули банк какой-то. Не знаю, как на самом деле были, но среди населения шли разговоры, что они грабанули денег в этом банке. Так что вот у этих Осиных было 70 гектаров земли. Ну а больше этой земли неоткуда было брать, понемножку только у всех земли было. Так что население было очень уплотненным в нашем краю. Это, значит, было вот в нашей Лавровской волости Петсеримааского уезда. Жила там в основном русская прослойка, эстонцев было очень мало.

Правда, в деревне Боброво жил такой эстонец Харре Лийвик. Он тоже немного побольше земли имел. И занимался он тем, что создавал в лесном массиве новые земли. Какой-то лес или что там пилил, взрывал пни, взрывчаткой их поднимал в воздух, ну и все в таком духе. Короче говоря, он готовил земли для посевной площади, вот. По осени, помню, все время взрывы были, - это Харри лес взрывал, заряжал, ну и делал все это дело. Этот Харри жил побогаче, у него был дом, сделанный из красного кирпича. Очевидно, что он сохранился и сейчас. Но так это или нет, не знаю. Во всяком случае, в 1941 году Харри был угнан на Север, был куда-то туда отправлен, это я знаю точно, а вот вернулся он оттуда или нет - этого я не могу сказать, не интересовался, да и ни у кого не спрашивал об этом. Да у нас и не все вернулись все те, кого в 1941 году депортировали. Вернулись кое-кто, а остальные, наверное, процентов 50, так и погибли там. Началась же страшная депортация. Господи! Потому так и восприняли новую власть. Ведь говорили у нас местные: "Немец пришел - так его встречали." Их спрашивают: "А встречали-то кто?" "Да те, - говорили те, - родственников которых депортировали." Конечно, такие, у которых кого-то депортировали, встречали немцев как своих освободителей.

А как приходили советские войска, я хорошо помню. Это произошло тоже в Троицын день, 17-го июня 1940 года. В праздник Святой Троицы, значит. Помню, что как раз в этот день мать и мой средний брат отправились в Бобры, где все наши предки и прапредки были на кладбище похоронены. Туда, значит, пошли: в церковь, на праздник, на поминовение усопших. Тогда же, в Троицын день, было так: сначала шли на богослужение в церковь, а после, как оно заканчивалось, шли поминать умерших на могилу. А я в этот день в церковь не пошел, а остался дома: мне тогда скот нужно было пасти. А скот, если по прямой, нужно было где-то с километр пасти через лес. Там же, кстати, рядом Псковско-Рижское шоссе проходило.  И тут что-то вдруг стали гудеть какие-то машины. Помню, я иду, скот пасу-пасу, и все думаю: "Что такое? Гудят беспрерывно, гудят и гудят машины. Откуда их столько скопилось? Ну что это такое?" Ну а там, в поле, на пастбище, мне, конечно, никто ничего не объяснил. В полдень я уже загонял свой скот домой. Отец в церковь не пошел и остался дома: он присматривал за хозяйством и для всех нас пищу готовил. Так что мы двое в Боброво в церковь не пошли. Пригоняю я, значит, скот в полдень с пастбища в стойло. Я всегда делал так: в полдень пригонял, а уже ближе к вечеру, часа в три-четыре, когда попрохладнее было, выпускал. Ну и вот, пригнал я скот. Смотрю: стоит наш односельчанин Иван Ярусов и с батей разговаривает. В 3-х километрах от нас на запад вдоль Псковско-Рижского шоссе он купил себе усадьбу и там проживал. И вот, они с батей разговаривали,  и все, как сейчас помню, говорили: "Красные идут, красные! По шоссе идут беспрерывно." Ну а я что? Полдень-то был длинный. Я как-то быстро собрался и побежал за 3 километра к тому месту, где Ярусов жил. Они там остались между собою разговаривать, а я побежал к ярусовскому дому. У этого Ярусова был старший сын, который был старше меня, может быть, классами тремя - четырьмя. Как человек он был очень словоохотлив, любил поговорить, разные исторические события трактовать. И мы пошли с ним смотреть на шоссе. Выходим на шоссе и видим: идут советские войска, идут, идут... Но они, правда, не останавливались, с ходу, как говорят, шли. На машинах ехали, конечно. Была и пехота. Но в тот то момент пехоты что-то не было, она уже позднее там проходила.

И что, никто не встречал армию с цветами?

Не знаю, мы без каких-либо цветов там стояли. Мы никакой такой особой чести не высказывали, нам как-то безразлично все это было. Это было летом уже. В июне месяце, 17-го числа. Короче говоря, в конце первого полугодия 1940 года. А с июля месяца, как говорят, уже второе полугодие начиналось. А потом тут такое началось! Тут уж что было - то и было, как говорят. У каждого крестьянина было что-то посеяно, выращено, собрано. А осенью того же года, даже, наверное, зимой, как начали писать нам обязательства, чтобы мы сдавали то-то и то-то государству: свинину, ну и всего прочего... И главное, как было нам написано, все мы должны были сдавать в живом весе. Это означало, что все целым нужно было сдавать. Сколько килограммов требовалось по весу, столько и должно было быть. Это все, конечно, людей настраивало против власти. Ведь тогда писали, кому, сколько и чего сдать государству, сколько там зерна нужно сдать, сколько мяса, сколько одного и другого, шерсти и прочего-прочего. Ну всякой продукции понемножку сдавать надо было. В обязательном порядке. А что? Так вот и было. О колхозах никто не говорил тогда. Колхозов вообще не было. Они появляться в Эстонии начали только в 1949 году. Но вскоре пришла война: раз - и войну объявили.

Где и как вас застало начало войны?

В своей же усадьбе в Вырумаа. Куда нам было деваться? Работал я там по хозяйству. 22 июня у нас был выходной день. А на следующий день мне уже было нужно идти на работу. Я уже с того момента, как советская власть к нам пришла, стал работать на кирпичном заводе. Ну а как я устроился туда? Очень просто. Ну открыли такое, значит, у нас производство. Помню, как эта советская власть пришла, к нам на велосипедах много русских стало приезжать. Из-за Печор приезжали, но в основном те, которые недалеко от нас находились. Тот самый кирпичный завод, правда, и раньше функционировал, но потом что-то производство заглохло. А как советская власть пришла, то снова, значит, сделали этот завод. Ну хозяин снова пришел. Не знаю, где он жил, но, по-моему, даже где-то там, а не в том месте, где был завод... В общем, пришел он снова, обнаружил в кассе, что что-то там не оплачено. Или что-то не получено там у него было. В общем, что-то там было у него за прошлый период. А супруга у него очень ворчливая была. Помню, сам хозяин сидит, платит, считает, а она ворчит. Не знаю, с какого он расчета там собирал все это дело. Да господи, кто там спрашивать то с него бы стал, в таких условиях-то?! А он считал. А тогда одно действовало правило: дают, принимают на работу, бери, а то и этого не предложат-то. Это же хорошо, что предлагают еще чего-то получить.

Ну а я-то там чем занимался? Я там хворост рубил. Вообще-то там этих кустов было много. Хворост этот нужно было пучками связывать. Этим хворостом на заводе обжигали кирпичи в печах. Нужно же было топливо для завода! А там другого, кроме как хвороста, топлива и не было. Собственно говоря, дровяное какое-то было топливо, но мало. Но печи там, конечно, были специальные. То есть, были построены специальные печи для обжигания кирпичей. Ведь если не обожжешь кирпич - так он же развалится. Для того, чтобы он был крепким, его нужно было обжечь, и он тогда звенел как колокол. Хорошо обожженный кирпич - это прочный кирпич! Этот кирпичный завод, на котором я тогда работал, находился недалеко от нынешнего пограничного пункта, который в 3-4 километрах от Лугамаа находится. Сегодня это место тоже что-то по радио называли. Оно на магистрали Псков-Рига находится. Но я недолго на заводе поработал: всего два-три месяца. Весной 1941 года я туда устроился, а в июне война началась. Потом уже разбежались там все у нас.

Ну а 22 июня что было? 22 июня - это был выходной день, воскресенье. В этот день ничего не сообщили нам. Мы пришли в понедельник на работу, как вдруг нам сообщают: "Все! Война-то началась вчера, в воскресенье." Я уж не помню там, как у нас на это отреагировали. Но у нас все разбежались после этого. А уже 8-го июля по магистрали Рига-Псков пошли колонны немцев. Они с утра тогда шли. К вечеру подошли под Псков, но стояли там еще на западном берегу. А следующим утром перебрались дальше, форсировали реку Великую, не знаю, как они это делали. А потом утром захватили областной центр - город Псков. Это было уже 9 июля 1941 года. А я в это время как раз в деревне находился. Куда ж нам из дому было выходить? Нам, кроме деревни, некуда было идти. Помню, как только немцы пришли, все, что работало, закрылось, никто ничем не руководил. Немцы ловили советских активистов. Мне рассказывали, что одного такого активиста нашли в высокой трубе, где-то там его обнаружили. Прятался он от немцев. Но далеко, видите как, убежать не успел. Вроде Улексин его фамилия была. Того выловили, говорили мне, прямо из трубы.

Как немцы вели себя на оккупированной территории?

Сначала-то вели они себя, можно сказать, ничего, а после как стали призывать нас всех в ряды своих Вооруженных Сил, - так от них спасу не было. Призывали все возраста - в том числе и среднего такого возраста. Конечно, большинство людей старалось не попасть к ним туда. Так и моих дядек призывали. Дядька Иван так три раза бегал. Он был с 1910 года рождения. Его, бывало, возьмут, отправят куда-то там на сборный пункт, а он оттуда сбежит через день какой-то. И три раза таким образом он от немцев бегал. Но остался все же жив, не призвали его. А другого брата взяли. Он был чуть постарше своего брата: 1907 года рождения. Его и захватили. Ой, господи, у того шестеро детей было тогда. Он в 1961 году отошел из жизни. Незадолго до этого, в 1958 году, у него родилась дочка, самая младшая, так сказать, - Светлана. Захворал вот, и умер. Так того дядю во время войны немцы провезли по всей Европе: через Германию, Францию, Венгрию. В общем, побывал он почти по всей Западной Европе. И уцелел, как ни странно, жив остался. Когда война закончилась, он что-то быстро вернулся. В какое именно точно время, я не помню, но что-то быстро очень.

Партизаны действовали в вашем районе?

В Эстонии их было немного, но они были-были. По Эстонии-то в разных местах действовали партизанские группы. Но в нашем краю, в юго-восточной Эстонии, я что-то такого не слышал, что они были. Быть может, одиночные такие группки были. Но чтобы большие группы вооруженных партизан были, я этого не помню. Может, одиночки-партизаны где и укрывались. Были коммунисты, которые укрывались, чтобы на глаза-то немцам не попадать. Ведь тот, кто знал, что от немецких властей пощады не будет, тот укрывался, чтобы самому сохраниться. А потом, собственно говоря, в 1943-м и 1944-м годах молодое население, тех ребят, которые были примерно уже 1925 года рождения, немцы стали призывать и отправлять в Германию. Ну и у нас многие люди старались укрываться от этого. Были, конечно, тоже такие. Да меня и самого немцы хотели призвать, да я сбежал.

Каратели действовали в вашем районе?

Собственно говоря, эсэсовцы, такие, как Альфонс Ребане, которого недавно торжественно захоронили в Эстонии, больше всего действовали там, по Псковской оккупационной территории. Там карали людей. А здесь, на этой территории, я что-то не помню такого. Ну? Кто как! Ну бывало такое, что кого успели схватить, схватили и наказали. Первое время, когда немцы приходили, указывали наши им: "Вот этот был коммунистом!" И таких, конечно, расстреливали. И таких не один человек был. Стоило только указать на человека - и его расстреливали. Да господи! Нашего родственника Трофима Негина так расстреляли. Да какой он коммунист? Грамотности никакой, особенного ничего не знал, темный мужик, в общем. Ну и что-то там в деревне за коммунистов ляпнул. Его и расстреляли. Может, расстреляли из-за того,  что был он из бедных, а не из зажиточных. Ведь некоторые немцы так по этому признаку на тебя и смотрели: если ты нищий - значит, сторонник тех коммунистов.

Подпольщики были у вас?

Да кто их знает, это ведь не публиковали на всеобщее обсуждение. Были. Ну везде ведь было всякого!

Сколько времени вы находились в немецкой оккупации?

С 1941-го по 1944-й. А в 1944-м обратно пошла волна с востока на запад, тогда уж нас и освободили.

Впоследствии, когда вы служили в Советской Армии, к вам не было недоверия как находившемуся в оккупации?

Ой, господи. Не знаю, доверяли мне или не доверяли, но ко мне лично никто не придирался. И не спрашивал ничего, не допрашивал об этом самом.

Расскажите о том, как вас хотели взять немцы в свои вооруженные силы.

Да они не только меня одного, но и моего среднего брата, например. Так он чуть не погиб, дурачок. Нас всех, ну наш-то возраст, в конце 1943 года взяли. То есть, собирали всех, кто был 1925 года рождения. Но собирали раздельно. Вот нас с Вырумаа таких, как я, было 12 человек. Ну все, которые были одного возраста, с 1925 года рождения. А эстонцев отдельно призывали, их специальным этапом куда-то в Польшу отправляли. Там они проходили подготовку или что-то там такое. Так и не знаю я, какая была их судьба. А мы то тут что? Вот с Печорского района, с Нарвы, тут были собраны наши годики. А со средним братом вот что получилось. Он рассказывал следующее. Если ему верить, то было это так. Я, конечно, подвергаю это сомнению. Как это так можно на ходу из едущего эшелона выпрыгнуть через пол? А он рассказывал, что в полу они проломили якобы щель, и через нее выпрыгнул. Ну как это такое возможно? Тут же не успеешь выпрыгнуть, как тебе ноги обрежет. Ну! А он рассказывал, что они сделали отверстие в полу и через него выползли. Ну там за что-то держались, а после в сторону якобы кинули. Но если это и было, то они очень быстро все это делали. Трудно во все это поверить. Но факт тот, что он вернулся домой живой.

Ну а меня так призвали немцы в конце 1943 года. Сначала нас в Тарту держали. Ну, учеба кое-какая там у нас была. Да и потом: ведь там же, в Тарту, в уездном центре, был призывной пункт. А я жил в 50 километрах от Выру. И меня, значит, направили в Тарту. Ну а там мне повезло потом: удалось сбежать. Еще в Тарту мы договорились с одним парнем (он также был наш землячок, с нашего же уезда), таким Колей Лешкиным: "Давай, драпанем!" Ну и сбежали потом. Мы же чувствовали территорию, предполагали местность, знали, куда бежать. А бежать надо было к озеру Выртсъярв, где-то там. Нас привезли 19-го августа, значит, как раз в праздник Преображения Господня, в одно какое-то место. Отправили нас и привезли в это место по реке Эмайыги на каком-то катерке. Там был как раз приток этой реки - реки Эмайыги. Течет, значит, там речка. Забыл, как она называется. Это было со стороны железнодорожного узла Тапа. Вот оттуда, со стороны Тапа, эта речка и сейчас течет. В общем, смотрим мы на этом месте: стоят полупустые казармы. Наших сопровождавших вроде никого нет на месте. Были они там или нет, не знаю, но никто нас там не проверял и ничем не отвлекал: И тогда прямо на месте мы с Колей Лешкиным и договорились: "Давай, драпанем отсюда прямо сейчас! Чтобы не увезли нас в Германию хоть. Если тут будем добираться, то по своей территории, а если туда в эшелон попадем, то там оттуда не выберешься." Тем более, что туда не только нас, но и тех, кто был постарше, призывали. Тогда несколько возрастов призывалось. Поэтому люди везде бегали, спасались от этого самого призыва.

А у этого Коли Лешкина недалеко от станции, которая была у железной дороги Тарту-Валга, какие-то родственники или знакомые проживали. И он говорил мне: "Побежим здесь к этим знакомым, узнаем, что там и как." И мы туда пробрались все же с ним, в общем, побежали. Из леса сначала боялись выходить там что-то. Старались идти так, чтобы было незаметно. Выходить с опушки леса на открытую местность тоже опасались, а вдруг заметят? Ну мало ли, вдруг напоремся на расположение немецких войск? В общем, с леса мы вышли на открытое место, где были окопы, в которых вполне себе жить можно было. Не знаю, кто их копал. Может, их сделали немцы, когда местность занимали. А может - и местные их когда-то построили. В общем, построены там были такие окопы, которые были обшиты досками изнутри. Так-то там можно было жить: забираешься и лежишь себе. Если только не накроет тебя кто-нибудь сонного. Мы там спрятались. Но такого, чтоб накрыли, с нами не случилось. Потом однажды вышли оттуда.  Смотрим: ходит в немецкой военной форме один со штыком на боку человек (винтореза на плечах у него не было) и пасет огромное стадо. Но стадо это было огромное: быть может, со всего села собрали, ну или с нескольких хуторов. И ходит все в немецкой форме, значит. Я почти не владел эстонским языком, а Коля-то Решкин побольше моего знал этот язык. Он до войны жил недалеко от станции Выру, работал железнодорожником. После войны я его там и встречал, когда ездил поездом то в Тарту, то в Выру.

Мы решили, что раз человек пасет скот - значит, он скот и пасет. Ну и договорились на том, что он пойдет поговорить с ним, узнает, где тут живут его родственники, а я останусь на месте его дожидаться. Ну он пошел с ним поговорить, значит. Я наблюдаю-наблюдаю из леса за ним, смотрю: мирно разговаривают, ничего такого не происходит, друг на друга не замахиваются. И тот человек, как оказалось, ему все рассказал: куда и как нужно идти. Потом Коля пришел ко мне, и мы по подсказке этого солдата пошли и добрались до его родственников. Родственники это были или знакомые, я не знаю. Знаю, что они тоже оттуда, из Печорского края, были выходцы. Когда-то, видимо, там жили. А в общем, не знаю. Мы туда пришли к его знакомым, там пожили сутки, а потом отправились дальше в путь. По дороге Тарту-Валга машины шли беспрерывно, и все на дороге пыль поднимали. Ну а мы что ж? Нам надо было как-то дальше пробираться. Ну мы и вышли куда-то в сторону на дорогу. Мы остановили военную машину, которая в сторону Выру шла. Нас приняли на эту машину и довезли до в Выру. В Выру нам с другом нужно было расставаться. Его дом был на следующей железнодорожной станции от Выру. Поэтому он у Выруского вокзала и вышел.  А мне туда прямо еще на восток нужно было идти 50 километров. Я пошел, значит. Отмахал я так с десяток километров. Ночь хоть была летняя, короткая, но все же темно было. А по дороге шли советские военные машины. Людей они охотно брали, особенно никому не отказывали. Я на такой машине практически доехал до своего дома. Меня высадили на Псковско-Рижском шоссе, а там мне от этого шоссе до дому нужно было пройти пару километров. Советские войска тогда Эстонию освободили, но властных органов на территории еще не было образовано. Это было в августе месяце 1944 года. Приехал я домой, стал жить на своем хуторе. И так я больше месяца пробыл дома. А потом меня призвали в Советскую Армию уже.

Расскажите о том, как вас призвали в армию.

А у нас всех, как Советская Армия пришла, стали призывать в армию по состоянию на 1 сентября 1944 года. Кто по возрасту подходил для призыва - всех призывали в Советскую Армию. Тогда же и моего младшего дядю Дмитрия Григорьевича в армию призвали. Когда в 1941 году началась война, он только завершил свою службу в армии. Сначала служил в эстонской армии. Но потом армия стала эстонско-советская, такая переходная как бы была уже. Но форма оставалась прежняя - еще всех-то переодеть в новое обмундирование не успели. Потом срок службы у него истек. Но он свободным недолго пробыл. Он свежеприготовленный такой как бы был, и его вторично в армию призвали. Когда 19-го сентября наши брали город Валга, он участвовал в этих боях. И он там же погиб, где-то там, но не в городе, а под городом. Ну а меня призвали как? Сначала я дома как бы жил. Прожил я так там недели две-три, может быть, после того, как был объявлен призыв. И дома же меня в армию призвали, когда, собственно говоря, очередь до меня дошла. Меня пригласили на призывной пункт, а оттуда направили в Тарту. В Тарту я двое или трое суток пробыл. После этого нас погрузили в эшелон и повезли поездом в Нарву. 25 октября 1944 года, ровно через три месяца после освобождения города, я прибыл в Нарву. Я был тут зачислен солдатом в 63-й запасной стрелковой полк. Но тут нас просто держали, и никакой учебы с нами не проводилось.

Конечно, работали по кое-какими мелочам: нас, например, посылали в город за топливом. Мы жили в старых довоенных казармах, там, где в свое время располагались бывшие хлопковые склады комбината "Кренгольмская мануфактура". Потолков там никаких не было, да и крыша одна только была. Ну а зато все круглосуточно топились такими металлическими бочками: их клали на бок и как буржуйки топили. Для того, чтобы все нормально топилось, нужны были только дрова. А дров в развалинах было сколько угодно: кругом валялись всякие куски, балки, в общем, всякого было топливного материала. Вот все это и приносили. К вечеру нас отправляли делать заготовки. Да, так повторялось каждый день. А после стали ходить в район нынешнего общества слепых: там мы маленькую как бы электростанцию строили. Там стояла вот такая маленькая будочка, совсем небольшая, и вот там как раз устанавливался агрегат, который вырабатывал энергию. Но мы ходили и работали немного там, так, делали кое-чего. Что там показывали, что нас просили, то там мы и выполняли. А так занятий не было никаких в Нарве. Правда, еще некоторое время ходили не в военной форме, а в своей домашней одежде. Не успели нас обмундировать. А после форму там же одели, нам выдали ее. И мы стояли долго в Нарве.

Когда вы прибыли в Нарву, город был разрушен?

Ну дак конечно. Если 26 июля город освободили, а ровно через три месяца, 25 октября, мы прибыли сюда...  Так какая картина была? Все было разбито. Людей в городе не было. Были, правда, кое-какие люди, которые за нашим жильем уже в некоторых избушках жили. Но их было мало. Помню, после того, как нас обмундировали, я одежду свою домашнюю понес им сдать. Сказал, что пусть, мол, тут, у вас, полежит, может, потом когда-нибудь заберу. Но так и не забрал. Хотя около Нарвы был: я тогда служил в армии, и мы строили газопровод "Кохтла-Ярве - Ленинград."

Сколько в Нарве вы прослужили?

Здесь, в Нарве, я почти всю осень пробыл. Потом мы принимали военную присягу. Принимали мы ее как раз в том же сером здании, где сейчас рынок находится. Как раз с правой стороны этого рынка находится трехэтажное здание, вот в том здании присягу мы и принимали. Окон там не было тогда. Конечно, может, два-три окна было, а так все остальное фанерой было забито. Отопления там тоже не было. Я уж не помню, как мы там спали перед принятием присяги. Мы, может, с неделю в этих казармах проболтались. Умывались только снегом: на улицу выйдешь - снегом потрешь, и все вроде было нормально. И вот помню прекрасно: 11 декабря 1944 года утром мы вышли умываться. И вдруг я вижу: катят оттуда, со стороны Питера, через мост, какие-то эшелоны: пассажирские вагоны, которых было несколько штук, дальше шли уже товарные вагоны. И оказалось, что подали эшелон в том числе и для нас, ну для того, чтобы везти нас в Клоога на пополнение. Так что везли нас на пополнение в 249-ю Эстонскую стрелковую дивизию. Мы и до этого числились в Эстонском стрелковом корпусе, в этой 249-й дивизии. Но тогда мы были в запасном полку, который здесь, в Нарве, расквартировался. Сюда сначала всех и направляли, а уже отсюда по мере надобности забирали и посылали сюда. Ну в качестве пополнения для корпуса, если в том была какая-то необходимость. А полк в Нарве функционировал постоянно. Этот полк по численности был больше дивизии временами: там по несколько тысяч собиралось. Ну все, такие вот калеченные там были, и все, такие мои воспоминания об этом. 63-м этот полк был вроде по номеру.

Ну и вот, значит: 11-го декабря мы эшелоном отсюда, с Нарвы, до Клооги трое суток ехали. Я не помню, за сколько мы доехали за первую ночь, до Тапа или еще где-то ближе остановились. Но последние сутки прошли уже в Таллине. Помню, на вокзале в Таллине мы ждали, когда нам подадут новый поезд. На Балтийском вокзале мы ждали этого всего. Но поезда что-то не было сначала. До Клооги оставалось 44 километра, и мы ждали, когда нас подбросят. Это все уже в вечернем углу как бы проходило, сами знаете, какие в декабре месяце вечера, уже в 5 часов темно. Короче, полный мрак был, темнота... Потом подали нам эшелон, мы заскочили туда быстро, и не больше, чем за час, а может, даже и меньше, проехали этих 44 километра до Клооги. Там, на месте, нас разместили в казармах. Казармы были теплые, топленые. Эти казармы были построены еще советскими войсками, которые здесь появились с 1938 года: там, в конце 1938 года, ну какая-то как бы договоренность была у Красной Армии с эстонцами. В общем, эстонская власть позволила им строиться, и они сами строили это, по-моему, за свой счет и со своих материалов. Я уж не знаю, откуда были эти материалы. Но по республике собирали, наверное. В общем, построили там, в Клоога, городок военный. На дивизию: обычно в Клооге все время по одной дивизии держали, в том числе и после войны.

Я знаю, что в самом начале войны в Клоога размещался немецкий концлагерь. Вы об этом слышали, когда туда попали?

Мы когда туда, в Клоога, прибыли, то эти костры с трупами еще видели. Там евреев немцы выжигали, да и не только евреев: и других некоторых, которые, скажем с точки зрения немецких оккупационных войск и эстонских прислужников, были нежелательные. Были же такие эстонские эсэсовцы, как, например, Альфон Ребане, полковник, самая крупная фигура от эстонцев в немецкой армии, которого сейчас с почестями недавно перезахоранивали. В Клооге направили, значит, меня в 921-й полк, - там, наверное, когда я туда прибыл, уже известно все было. Ну и там кто, куда и в какую группу был направлен: я - в 921-й полк, другие - куда-то еще там, допустим. А там, в 249-й Эстонской стрелковой, было три таких полка: 917, 921 и 925. Ну кроме того был 779-й артиллерийский полк. Но нас не сразу направили на фронт. Не было же такого указания, чтобы всех как пушечное мясо привозили прямо на фронт и там перемалывали, нет. Мы только в середине зимы, где-то в феврале 1945 года туда выехали. Сначала жили в казармах в Клоога, но жили, надо сказать, нормально. Повседневный распорядок был известен, ну и учебу кое-какую проводили. В общем, казармы эти были хорошие. А потом, значит, выехали. В феврале месяце, значит, мы выехали. Поехали мы, помню, через Ригу. Ехали мы в составе дивизии в Курляндию. Но не в сам Курляндский мешок, а куда-то к Литве: в районе города Шауляй. Но мы-то не в городах находились, а в лесах. То есть, таким компотом не жили, как только из Клооги-то выехали.

Помните ваши первые бои?

Господи! Я уж не помню, что было в первый день, когда мы туда прибыли. Там же, в Курляндии, когда мы туда пришли, обстановка такая, значит, была. На высотке был бункер какой-то, а немец располагался там в лесу. Лес был: там черта леса шла сразу же впереди. А между нами и немцем было тут же пустое пространство. Без леса: ну лес с правого фланга так заходил. Так вот,  я не помню, как там, в этой местности, первый бой у нас там проходил. Кто там тогда с кем повстречался? Не могу точно этого сказать. То ли противника мы встретили, а то могло быть и такое, что свои против своих начали воевать. В этом лесу-то. Послали туда нас что-то, по-моему, принести бревно, ну или несколько бревен принести, мы туда пошли, а там, значит, как поднялась стрельба. И не видно ничего нам из-за леса и из-за темноты: не знаешь, кто там. Вот и стреляли, пукали и пукали с двух сторон. Бывает ведь на фронте такое, что не разберутся и свои встретятся со своими, ну и друг друга стреляют. Ну темно все же! Дело весной было. А финские ночи какими они бывают? Темными. Это в районе местечка Каунасамыйза такого дело происходило.

И вы до самого конца продолжали воевать?

Нет, я воевал до тех пор, пока меня 19 марта 1945 года не ранило. Потом снова короткое время находился на фронте. В левое бедро, значит, меня ранило. Господи, 19 марта - это же был трагический день для всего нашего батальона! Сейчас обо всем расскажу. Меня ранило в левое бедро, да еще и в мягких тканях что-то задело, кость также зацепило. Ну как было? На мину наскочили. С лесу выходил, значит. Но я же не видел ничего и не чувствовал. Потом почувствовал, как что-то шипнуло только что. И тогда только уже, когда был ранен, закричал: "Санитара!" Тогда все так, если кто был ранен, кричали: "Санитара!" Если поблизости где-то санитар находился, то он подбегал, а если его не было нигде - ты и оставался так лежать. Ну, может, помогал тебе еще кто-нибудь там. Со мной в тот день, скажем, никакой особой трагедии не случилось: получил слепое осколочное повреждение мягких тканей среднего третьего левого бедра. Вот так было написано у меня в справке, выданной медсанбатом. А дело в том, что я пошел раненый сам. Ну меня тогда прямо на месте и спросили: "Куда пойдете? В медсанбат или куда? Или пойдете дальше вперед, на фронте будете? " Я от дальнейшего отказался, напугался, говорю: "В медсанбат лучше!" А это было, наверное, часов в 11, - ну произошло событие это, когда меня осколком, значит, царапнуло. А я шел себе и шел. Санитар, который меня перевязал, на линии фронта, там же и остался. Не будет же санитар каждого раненого сопровождать! У него столько и сил не хватит. Он меня просто забинтовал. Да и потом: ранение-то у меня все-таки легкое было. Ну я и пошел. Откуда мне было знать - куда идти? Я и не знал этого, где медсанбат-то был расположен. Там же сплошной был лесной массив, все по лесу нужно было идти. Ну, дорогу-то, во всяком случае, было видно, которая следовала. Пошел я по этой дороге в тыл. Все медсанбат разыскивал... Кого ни встречал по дороге, у всех об этом спрашивал. А мне подсказывали. Помню, захожу по пути в одно непонятно какое место. Смотрю: там полковники такие сидят. Что-то они там готовили, ну жарили на сковороде. И мне они тут предложили этого чего-то своего жареного на сковороде попробовать: так и не помню, что там такое было. И они же подсказали мне, куда идти, да и все это дело. Ну так я и дошел до места своего непосредственно.

Подхожу, значит, к медсанбату, а там говорят: "Оо-оо, майора Плоома привезли мертвого." А майор Плоом был нашим командиром батальона, нашим комбатом. В общем, получилось так, что только я из пекла выбрался, так как был ранен, как он и другие уже после меня успели погибнуть. А этого Бернарда Плоома у нас звали плоомимургед почему-то. А оказывается, что к вечеру уже в тот же день батальон рассыпался, и все: батальона нашего не стало. То есть, какой-то период батальона временно не было. А после, когда выписали меня из госпиталя, батальон вновь был сформирован, и я туда прибыл. Но там уже было другое руководство. Все-таки там по-новому формировалось все, новый комбат был уже русский, но я не помню, как его там была фамилия. Но он гвардеец был уже. А корпусу гвардейское звание присвоили уже только в июне, после окончания войны, в том же 1945-м году. А он уже был гвардеец в начале 1945 года. Ну и пробыл я в своем батальоне до 8-го мая 1945 года.

Чем вам запомнилось окончание войны?

А конец войны, значит, так мне запомнился. 8-го мая идем мы ну там с месторасположения, где до этого стояли. Тут вдруг патрули, которые на месте собрались, ни с того ни с сего объявляют: "Ооо, Тукумс взяли!" А его дважды брали: он еще в 1944-м году был взят, но там потом немец отбил его. Тогда нам удалось от Рижского залива на юг, то есть, в сторону юга, к этому Тукумсу подойти, ну и дальше двинуться. Там уже все было занято, Тукумс - он находился недалеко от Рижского залива, южнее Риги. Но потом немецкому командующему Штрахвицу удалось захватить город, ну отвоевать этот плацдарм у нас между побережьем залива. Так город оказался второй раз в руках у противника. А потом мы снова его взяли. А тогда вот, 8-го числа мая месяца, мы выступали. У нас уже все было спланировано: чуть ли не до каждого отделения, кто куда, на какой хутор будет наступать. Но это наши руководители нам говорили! Сами-то мы ничего не знали. Ну, командир отделения, естественно, знал, куда и на какой хутор нам нужно было двигаться...  Идем-идем. А то было 2 часа дня. Но мы знали, что Тукумс уже нашими взят. Ведь когда было построение, нам сказали: "Тукумс взяли, Тукумс отбили!" Мы обрадовались, сказали: "Ну, слава Богу, Тукумс взяли!" Уже все, значит, рухнула эта группировка, и этот курляндский мешок начал рассыпаться. И мы все шли-шли туда, к фронту, как говорят, перли. А оттуда, с фронта, уже нам навстречу попадались колонны плененных немцев, тех, уже которые сдались в плен, и вот уже началось все такое. Потом мы пришли на одно место стоянки, остановились, значит, в лесу. К нам привезли кухню, покормили ужином. Потом стали ждать команду на построение, чтобы двигаться дальше. Мы забрались в бункера.

А там этих немецких бункеров несколько было настроено. Бункера эти были тесом обшитые. Ну немцы - они же шикарно тут жили, они на продолжительное время останавливались, они так благоустраивались, что будь здрав. А у нас-то в советских войсках все намного проще было. Считалось хорошо, если два или три наката бревен есть. А если есть большая яма, под накатом, под низом, так это уже шикарным считалось для нас. После обеда, то есть, после ужина, а ужин уже так, перед закатом, что-то нам выдавали, никто никакой команды нам не подал. А там уже разговоры шли, когда мы собирались, что многие немцы стали сдаваться в плен. Эти, видимо, Курляндский мешок там такой сдавался. Уже в разных местах сдавались там, понемножку, может, не все пока. Официальная капитуляция Германии прошла по московскому времени в 23.50. А поскольку это было по московскому времени, так мы, 9-го то мая отмечали этот праздник Победы. А в Германии это было еще 8-го мая. Потому что западное время что-то позднее. А в Лондоне от Москвы вроде на два часа уже разница во времени, тем паче в Соединенных Штатах Америки (какое там расхождение, я даже и не знаю). Ну и вот, значит. Помню, в этих бункерах, в которых мы сидели, газет и журналов, всего этого было полно, полная куча. Я нашел, с одной кучи взял этих бумаг, потом себе в угол там постелил, завалился, ну, в шинели, как был, так и остался со всем, лег и уснул. И проспал. Да так крепко проспал, что ничего не слышал. А мне говорят: "Ночью тут было иллюминации, тут было столько стрельбы." Я ничего этого не слышал. А уже утром кричат: "Подъем! Подъем! На завтрак!" Ну и все. И вдруг нам объявляют: "Построение по случаю Победы. Вчера подписан акт о капитуляции Германии." Акт был подписан в 23.50 по московскому времени, а у союзников было более позднее время: поэтому если у них Победа наступила 8-го мая, то у нас - 9-го мая.

Какими наградами вы были отмечены во время войны?

У меня из боевых наград есть медаль "За боевые заслуги".

Вас за что-то конкретное этой медалью наградили?

За ранение я ее получил. За то, что ранили меня, вот за это и дали. Если б кто-то что-то имел, тогда бы меньше награждали.

Из представления к медали "За боевые заслуги" (по данным портала "Подвиг народа"): "Наградить стрелка 5-й стрелковой роты рядового ЗАДОНСКОГО Владимира Федоровича за то, что 19.3.1945 в районе деревни Дзэринеки Латвийской ССР, будучи раненым, продолжал вести огонь по контратаковавшему противнику и своим боевым порывом воодушевил товарищей на ратные дела. 1925 года рождения, уроженец ЭССР, Вирумаа, волость Миссо, деревня Сааремяэ, беспартийный, русский. В Красную Армию призван 16.10.1944 г. Вирумаским УВК ЭССР. Ранен 19.3.1945 г. на Прибалтийском фронте, наград не имеет."

Владимир Федорович, вы воевали короткое время в пехоте. В атаки приходилось вам подниматься?

Не было такого момента у нас, чтобы нам нужно было атаковать противника. Атака - это атака. В атаку обычно поднимают, когда уже хорошая артподготовка проводится, когда противник должен быть подмят, когда он уже должен беспокоиться о том, как бы ноги унести. А тут - да, другая была ситуация. Но смотря какие были атаки. Ведь атаки бывали и успешные, и безуспешные, и напрасные жертвы тоже были. Бывало такое, что атака прошла, ничего не добились, людей погубили, а никакого результата. И такие случаи были, и много их было.

Расскажите о вашей послевоенной служба в армии. Вы долго вообще после войны служили?

После войны я прослужил пять лет: в 1950 году демобилизовался. Прослужил в основном Эстонии.

Кстати, в составе той же Эстонской стрелковой дивизии?

В мою послевоенную уже бытность, когда я демобилизовывался, ее преобразовали, это была уже 22-я отдельная эстонская стрелковая бригада под командованием полковника Василия Вырка, Вырк - это был сааремааский мужик такой. А после того, как меня демобилизовали, уже где-то через месяц или что-то так, где-то в июне или июле, уже вновь сформировали одну Эстонскую дивизию. То ли 7-ю, то ли 249-ю, которые были раньше. Но сейчас я не знаю, какая именно была дивизия сформирована. Но это уже не бригада, а дивизия была. То есть, это было как-то покрупнее чуть-чуть соединение. А после опять, в том же самом, по-моему, году, вдруг пришло новое решение: нет никаких национальных войск, все общая сплошная Советская Армия, и все. Невзирая на национальность, все в общей армии должны служить. И Эстонскую дивизию после этого расформировали.

А в каких именно местах вы служили?

Все в Эстонии служил. Но ездили (не один же я ездил) часто в командировки, были в одном авиагородке на реке Волхов (забыл его название что-то), где там тогда реактивную авиацию испытывали. Ну на Волге был военный городок, мы туда тоже ездили и его там тоже восстанавливали, значит. Работали, значит, там, помогали кое-чем, и там жили в казармах. Помню, ходил там по Волхову, когда мы там работали, теплоход "Всесоюзный староста Калинин"... Кстати, что еще интересно, в 1946 году, когда я находился в армии, нас прислали сюда, на северо-восток Эстонии, на строительство газопровода "Кохтла-Ярве - Ленинград." Тогда мы трубы прокладывали, оттуда они в Питер вели. А прокладывали мы его как раз там, где перед Нарва-Йыэсуу идет дорога на кладбище. Вот этот самый газопровод мы и строили.

А в каком звании вы окончили службу?

В звании ефрейтора. Но ефрейтора мне присвоили через год после окончания войны, когда я был в учебном дивизионе. Это было осенью, в день советских реактивных войск и артиллерии, по-моему.

В заключение нашей беседы расскажите, Владимир Федорович, о том, как сложилась ваша судьба "на гражданке".

В Нарву я прибыл в 1951 году после женитьбы, когда у меня уже семейство свое было. Ведь куда мне было ехать? Что там у родителей было? Шесть гектаров 686 тысячных, это всего-то земли у них было. Надо было самому начинать жить, самостоятельно. И прибыл я сюда, в Нарву, с целью восстановления комбината "Кренгольмская мануфактура". Был трест "Электрострой 14", который входил в систему легкой промышленности Союза ССР. Это было косыгинское министерство. Косыгин, если не ошибаюсь, был министром легкой промышленности. И вот в системе этого министерства легкой промышленности было 16 трестов, 14-й среди которых был нарвский. И Нарвский и еще один такой же трест были с одинаковыми условиями. Я имею в виду высотные здания и прочие. Вот я туда и поступил работать. Ну и начали в Нарве восстанавливать все, что там было. Делали все, даже, помню, мусор убирали, - все, что приходилось делать, делали.

А после я стал работать на башне Йоальской фабрике, работал на отметке 22 метров от земли. Там я каменщиком работал уже. Прораб мой заметил это, подходит ко мне и говорит: "Ой, Задонский! Давай привыкай" И так я стал каменщиком в общестроительном тресте работать. Дали мне сначала третий разряд, после понемножку повышали. В общем, получил я четвертый разряд. Потом была профессиональная аттестация, долго меня на четвертом разряде держали, а позднее все же присвоили пятый разряд. И так я 19 лет отработал каменщиком. После этого периода устроился работать на Нарвский комбинат строительных материалов (НКСМ). Там сломал ногу, полгода не работал, лечился, после же, когда восстановилось все, снова пришел на комбинат. А там производство стало такое бестолковое, там что-то наворовали из того, что при строительстве было, продавали, нахапали денег. Там был такой Андрей Юлианович. С.., не знаешь такого? Ну он был начальником цеха реализации там, он, короче говоря, продукты там отпускал. Так вот он связанным оказался с этим делом. А начинал он свою работу на комбинате водителем. Но был еще профсоюзным лидером. И вот видишь как: сидел-сидел, дослуживался, и попал сюда в разряд таких более существенных персон.

Мне предложили работать на комбинате мастером, но мастером не особенно хорошо тоже было работать там. Ведь ничего там не платили: 125 рублей всего полагалось. И я мастером недолго отработал: месяц, может, или полтора месяца, в общем, немного. В то же время работы было много, и все нужно было оформлять эту документацию, все эти накладные, я не успевал. Опыта работа никакого не было в этой области. Но все же расторопный был. Я решил: надо мне на Кренгольм идти устраиваться. Ну на Кренгольм пошел, и меня приняли работать на отделочную фабрику. Там было попроще, там я был слесарем по обслуживанию оборудования. Не специалистом каким-нибудь, и работалось нормально. В 1985 году на пенсию выходил. Но после этого я еще два года и восемь месяцев работал там. Продолжал все работать, думал, что надо доработать до 15-летнего стажа. Ведь мне, когда я с треста уходил, приплюсовали проценты за 19-летний стаж работы. Думал, что и тут будет то же самое, а мне сказали: ааа, ничего не будет после. После этого я вышел на пенсию, уволился с фабрики, но потом еще в торговле работал: как раз в том крупнейшем магазине, который против "Энергетика" стоит - нынешний "Астри" (так он называется сейчас, а как назывался тогда, я и не помню. Это был крупнейший магазин в городе. А сейчас их, крупных магазинов, столько выросло, что и счет потерял. Но я там грузчиком работал, не продавцом.

В каких условиях восстанавливали вы город, когда работали каменщиком в тресте?

Ну как сказать: каких условиях? Конечно, всего было мало. И цемента, и кирпича, и всего прочего. А все-таки, надо сказать, построили и восстановили Отделочную фабрику. Эту фабрику мы восстановили целиком и полностью. Построили то, чего раньше не было на Кренгольме. Такой отделки тканей раньше не было: просто ткали, и все тут. Потом построили Новоткацкую фабрику, Староткацкую фабрику, Йоальскую фабрику, Георгиевскую прядильную фабрику, и еще одну ткацкую фабрику построили, которая там, ближе к кочегарке, в том конце города, расположена. Сейчас ничего этого нет. Вот недавно закрыли Старопрядильную фабрику, исходя из оценки шведских специалистов, что нецелесообразно якобы заниматься этим производством. Но две фабрики еще пока работают: Йоальская, пока первая ведущая фабрика, и Георгиевская прядильная фабрика. Тогда мы восстанавливали весь комбинат "Кренгольмская мануфактура", весь в комплекте. То есть, не только производственные объекты, но и всякие вспомогательные объекты, все, которые к Кренгольму принадлежали. В общем, работали-то мы так: с конца этого 1951 года и до октября 1958 - это только в районе Кренгольма, только по этой территории, как говорят, плавали, а туда, за железную дорогу, не уходили. А вот в октябре 1958 перешли туда, за железнодорожный район. Стали мы строить там жилые дома на улице Пушкина. Первым нашим объектом здесь стал четырехэтажный дом с левой стороны по улице Пушкина длиной в 133 метра. Это был, так сказать, наш первый объект в новом качестве, этот дом находился по ту сторону железной дороги.

Партийной, общественной работой занимались в городе?

В парткоме я состоял. Но, честно говоря, это мне не нравилось, я не хотел заниматься партийной работой. В общем, я не стремился туда. Но, правда, сам был дисциплинирован: постоянным членом дружины являлся, нес в иной раз по городу охранную службу. Помню, один раз на Отделочной фабрике меня на целый месяц за секретаря парткома фабрики оставили. Но мне эта работа не нравилась, да я и не стремился туда, не хотел себе этого. А тогда такая история получилась: секретарь парткома уехала на юг в санаторий куда-то, ну а так как я был ее замом в каком-то смысле, меня она заместо себя и оставила. Ну а мне что? Мне платили мою повременку, и больше ничего и не платили. Мне все не терпелось освободиться от этой обузы. Там, кроме того, тогда и случай один каверзный произошел. Господи! Хорошо, секретарь парткома Кренгольма Калбин за меня заступился. Там у нас одну работницу на нашей фабрики засекли: оказалось, что притон у нее был. Ну вот и все!

Еще на общественных началах я экскурсоводом работал. Но эта была общественная работа, в стаж ее мне никто не засчитывал. Там было так: если я располагал свободным временем, скажем, сумел выкроить себе время, то проводил экскурсии. Конечно, экскурсионная работа интересная была, тут я многое познавал.  Все-таки что-то такое новое для себя открывал... Но я городским экскурсоводом не работал, тут более совершенные, более квалифицированные специалисты экскурсии проводили. Такие, как Синякова, которая сейчас заместителем директора музея работает и какую-то научную степень имеет. А начал я на общественных началах работать экскурсоводом после окончания университета, когда все-таки какой-то багажик знаний приплюсовали мне в черепную коробку. А учился я на историческом факультете Ленинградского государственного университета, на заочном отделении. Но все равно нас особо не обучали. Учился же я в университете путем заочного обучения, там все дома учил. Видите, сколько много у меня дома литературы. В моей библиотеке три тысячи книг, что-то около этого. Это я все время читал книги и все время этим интересовался. Жаль, что одну книгу так прошляпил и не взял - мемуары Шарля де Голля, французского правителя. Два тома его воспоминаний стоили 6 рублей, а я пожалел денег тогда на них. А после уже нигде их не было. Ну так вот, экскурсии проводил в основном по республике: ездил и в Таллин, и в Пярну, и особенно на юг Эстонии, это, значит, с посещением Печор.

На своей фабрике состоял я еще и в Совете ветеранов. Раньше были Советы ветеранов на каждом предприятии. А сейчас есть только один и общий городской Совет ветеранов. Раньше, помню, все время ветеранские слеты проводились. А мы, ну те, которые в составе Эстонского стрелкового корпуса воевали, и в Курляндию ездили. Я и не знал, когда воевал, когда и где в Курляндии хоронили наших воинов. А оказывается, на таком специальном кладбище в районе города Салдуса. Это я увидел, когда ездил туда.