11129
Пехотинцы

Зарицкий Александр Антонович

 

Интервью проведено при поддержке Московского Дома ветеранов войн и Вооруженных Сил


Я родился 15 июля 1925 года. Когда мне было семь лет, отец получил назначение в Ростовскую область, он финансовым работником был. Там я жил, учился в школе до 10-го класса. В апреле 1942 года, я тогда учился в 10-м классе, произошла мобилизация. Немец тогда подошел к Ростову и, по предлогом того, что надо эвакуировать детей, нам вручили повестки. После чего, буквально в течении суток, мы собрались и 32 человека из 10 класса ушли на Кавказ.

Вместе с нами на Кавказ отступали части Красной Армии, а немцы нас по дороге бомбили. Когда мы подошли к калмыцким степям, а калмыцкие степи – это большие просторы, где ни одного кустика не было, немецкая авиация постоянно бомбила нашу колонну, не смотря на что, что мы шли отдельно от армейский колон. Самая неприятная картина произошла после очередной бомбежки. Мы-то спрятались в полынь, а когда поднялись – смотрим, женщина лежит. Расставленные руки по сторонам, а под ней ребенок. И ребенок кричит «мама, мама, мама». Мы подошли, мать лет около 30-ти, симпатичная женщина, мертвая. Мы вытащили этого ребенка, ему, наверное, года полтора-два было, не больше. Страшная картина, на меня это очень произвело впечатление.

Мы посмотрели на ребенка, взяли, а она все кричала «мама». Мы долго думали что же нам делать? В конце концов, отнесли девочку в санитарную повозку, которая с нами шла. Я до сих пор не знаю судьбы этой девочки, осталась она жива или не осталась.

Во время очередного налета авиации отца ранило. Мы его оставили в Гудермесе, в больнице, а сами пошли дальше.

Дошли до Хасавюрта и там со мной неприятный случай произошел. Когда меня отправляли, мама с папой, положила мне сухари, одежду, в мешок. Там еще немного денег было, которые она мне дала. Мы дошли до Хасавюрта, а в Хасавюрте нас собирают несколько человек и говорят: «Надо погрузить в машины консервы и т.п.». Я оставляю свой мешок, говорю товарищам, вы посмотрите за мешком. Они говорят ладно. И мы пошли на завод. На заводе мы погрузили консервы, и нам за работу дали консервов. Я обратно возвращаюсь, а нет ни товарищей, ни мешка моего. Там рядом сбитый на скорую руку туалет был, я иду к туалету, смотрю – валяется мой дневник, я еще до армии дневник вел. Посмотрел по сторонам, но больше ничего не нашел.

Наконец, мы прибыли на станцию Каякент, есть такая на побережье Каспийского моря, где нас разместили в каких-то бараках. Нам там выдали обмундирование, причем оно было ношеным и полторы недели обучали как заряжать винтовку, что делать и т.п. Через 2 недели нас погрузили в эшелон, и мы поехали. По дороге эшелон остановился в Гудермесе, и я попросил лейтенанта, командира взвода, отпустить меня. Говорю: «Так и так, у меня отец в больнице раненый лежит». Мне лейтенант ответил: «Я сейчас узнаю, сколько будет эшелон здесь стоять». Он побежал, спросил, вернулся и говорит: «Давай, только побыстрее». Я побежал искать эту больницу, это было тяжеловато, но я, все-таки, сумел найти ее. Прибежал в больницу, но меня не пропустили. Это уже ночью было и охрана меня не пропустила. Говорят: «Приходи утром» Я говорю: «Когда утром? Мы здесь на каких-то полчаса». Но не пустили.

Из Гудермеса мы поехали в Беслан. Прибыли туда ночью. Нас выгрузили из эшелона, и мы пошли на передовую. Мы шли по лесу, всякими тропами. Когда подошли к передовой, то там, в обороне, находились наши отступавшие части и подразделения. Мы залезли в траншеи, а те части, что находились в обороне они быстро собрались, собрали свои вещи, оружие и пошли, наверное, в тыл. Причем, мы-то пацаны были, а там взрослые мужчины сидели, лет по 25-30. Так они ушли, а мы заняли их окопы, причем эти окопы были только по колено, видимо, они не успели до конца выкопать, или устали, они все измученными были. Мы даже в темноте видели, что они перенесли большие страдания. Так я оказался на фронте.

Я попал в пулеметный взвод 1-го батальона 760-го стрелкового полка 317-й стрелковой дивизий. В нашем взводе были станковые пулеметы «максим», в расчет которого входило 5 человек – наводчик, помощник наводчика, командир и подносчик. Мне пришлось таскать станок пулемета. Мы находились в обороне и каждую ночь углублять траншеи, потом рыли блиндажи и пр. Немцы находились от нас буквально метрах в 80 – 100, не больше, и мы их спокойно слышали. Они кричали: «Эй рус, переходи к нам!» А мы, у нас было несколько человек, владевшие немецким языком, так они им матом отвечали. Но сами позиции немцев мы не видели, нам листва на деревьях мешала. Когда уже в октябре листья начали опадать, заметили, что они тоже усовершенствуют свою оборону, таскают бревна. Этим я как и воспользовался. Я тогда наблюдателем был, и смотрю, в районе прогалины, движение. И я стал их обстреливать.

Когда обо мне узнали, что я вот так обстреливаю немцев, то там такой случай случился. Человек 6 иди 7 несли бревно, и командир взвода мне сказал: «Возьми автомат и из автомата». Я взял автомат, начал по ним стрелять. Они все попадали, начали кричать, к ним поползли, чтобы оказать помощь, а я в это время весь диск у автомата расстрелял. Узнали об этом в дивизии и мне прислали снайперскую винтовку, так я стал охотиться за немцами по-настоящему. Были случаи, когда моя жизнь висела на волоске. Немцы поняли, что против них работает снайпер и пустили какого-то быстрого, наверное, офицер, потому что был одет в полушубок. И он когда начал бежать, я начал приспосабливаться, как бы его взять на мушку. Я выстрелил в него выстрелил, но не попал. И в это время немцы выстрели по моей амбразуре. Меня спасло только то, что перед этой амбразурой росло небольшое деревцо. Пуля попала в деревцо, и отклонилась. Я понял, что там тоже сидит снайпер и меня караулит.

Когда я стал снайпером, мне выдали «Боевой листок мести» и я там должен был фиксировать каждого убитого. Я докладывал командиру взвода, командир взвода – командиру роты и командир роты расписывался в этом листке. Когда меня ранило, в кармане нашли только этот листок и подклеили в личное дело.

Однажды мы с моим одноклассником, Толей, сидели на солнышке. Так-то мы слышали, когда немец с миномета начинает обстреливать. Мы слышим «пух-пух-пух», и сразу шурх туда, в траншею, и прятались. А тут мы на солнышко вылезли, начали своих вшей бить, и не услышали, как немцы стрелять начали. А мина прямо над нашим блиндажом взорвалась. Я говорю: «О, подкараулил нас». Он говорит: «Ой, ой, ой». Я говорю: «Толя, что такое?»А потом смотрю – смотрю, а у него кровь по левой руке потекла. Я сразу гимнастёрку ему разрезал, смотрю, у него осколок попал в руке. Я ему перебинтовал, а ночью приехал старшина, мы отправили Толю в тыл. Потом я узнал, что он стал инвалидом. Ему руку перебило.

Немцы могли просматривать подъезды в наших тылах, а мы, пока, не соображали. На вершине сопки был родник и мы, по ночам, ходили туда, набрать воду. Немцы про это узнали и поймали двух наших ребят у родника. В ответ, наши ребята устроили засаду и тоже поймали несколько немцев.

Раз в сутки, ночью, старшина нам подвозил еду. Но часто немцы слышали стук копыт лошадей, которые везли нашу кухню, даже если лошадям ноги тряпками обвязывали, и открывали огонь по нашей кухне. Осветят местность ракетами и… Несколько раз нашу кухню разбивали, и нам ничего не доставалось. Правда, однажды, к нам с немецкой стороны прибежала раненная лошадь, мы ее добили, разделали и таким образом запаслись мясом. Правда, у нас не было соли и мы, разбивали кварцевые камни, кидали их в котелок и кипятили. Когда там появлялась какая-то горечь, мы бросали в котелок конину.

Таким образом мы существовали и оборонялись от немцев до января 1943 года. 31 декабря 1942 года, наши командиры тогда немножко подвыпившие были и решили атаковать немцев, так сказать, отметить Новый год. Но немцы по нам как следует врезали и мы отступили. Но 1 января 1943 года, мы, все-таки, перешли в наступление.

Надо сказать, когда мы захватили первую немецкую траншею – мы были поражены. У нас, в лучшем случае, выдолбленная печурка была, возле которой мы кое-как грелись, а немецкие блиндажи… У них все было сделано по самому последнему слову. Блиндажи были обставлены, обвешаны коврами. Мы поразились, что немцы могут так в обороне обустраиваться.

Правда, что характерно – чистых немцев там было мало. В основном – румыны, австрийцы, разные. Иногда они к нам переходили. Помню, я на посту стоял, и тут какой-то силуэт, мы сами не поняли, как он появился. Смотрю – немец. Я автомат взял в руки, а он идет прямо к нашим окопам. Я, насколько мог, спросил что такое? Он говорит: «Я к вам перешел». Начал рассказывать, что у него трое детишек, что он сам против Гитлера. Мы его приняли, кипятком напоили, а потом мы его передали в тыл.

Когда мы перешли в наступление, я уже был командиром отделения и помощником командира взвода. Нашим пулеметным взводом командовал Таджиев Сабир Гайнудинович, прекраснейший человек. Он хоть и из запасников был, но грамотный. С пулеметом-то наступать сложно, но ты тащишь пулемет и тут тебе командир: «Ты куда? Спрячься вон туда и потом оттуда веди огонь».

Один пулемет мы во время наступления утопили. Мы тогда какую-то речушку форсировали, немцы мост взорвали, там только сваи остались и за эти сваи бревна зацепились. Мы по этим бревнам начали перебираться вперед, и один пулемет утопили.

Так вот с пулеметами мы и наступали. Пулемет – это гениальное изобретение! Но, когда немец начал отступать, он прикрытия везде оставляет. И, потом – он на транспортерах, а мы пешие… Пока мы дойдем – он уже закрепится, небольшая часть нас обстреливает, а большая отступает.

 

Пехотинец Зарицкий Александр Антонович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотецМы освободили Северный Кавказ, потом Краснодар, Майкоп и дошли мы до станицы Кущевской. Она еще у немцев была, а перед ней был какой-то хутор. Мы с этого хутора, через кукурузное поле, начали наступать. Только мы кукурузное поле прошли – появились немецкие танки, их около 30 штук было. Они нас начали полуокружать, а мы в чистом после с этим пулеметом как на ладони… Очень серьезная обстановка. Мы залегли и в это время немцы начали нас обстреливать, толи из танка, толи их пехота. В общем, сперва рядом разорвался снаряд, меня оглушило, а спустя некоторое время я получил пулевое ранение в правую лопатку.

Когда стемнело, ребята меня оттащили. Я в этой кукурузе ночь пролежал и потом меня нашли, не знаю как. Ночью раненых подбирали, подъехали на повозках и одна сестра, видимо, меня услышала, я крови потерял много и охал. Она меня раздела, перебинтовала. Потом меня погрузили на повозку и привезли в какую-то деревенскую хату, там на полу были застелены конопля или что-то такое, и там нас всех раненых расположили.

В этой хате только тяжело раненые были. Рядом со мной лежал парнишка один, у него череп был полностью снятый, и я видел как мозги пульсируют. Когда санитары они мне говорят: «Давай, потихонечку подымайся», – и помогают мне. Я говорю: «Вы в первую очередь его возьмите». А они на него посмотрели, и махнули рукой. Определи, что ему жизни осталось немножко.

Меня перевезли в госпиталь, он находился в станице Павловская. Там я находился на излечении. Потом, когда освободили станицу Кущевскую, нас разместили в домах у местных жителей, госпиталь переполнен был. Я попал в семью, к матери и двум дочерям, а их отец был на фронте. Они очень хорошо за мной ухаживали, делали перевязки, а в госпиталь я только иногда ходил.

В госпитале я находился около 2 месяцев, а после выздоровления мне дали отпуск на 7 дней. Отца тогда комиссовали по ранению, а мать с сестрой еще оставались на оккупированной территории. Я у отца погостил и потом был направлен в 356-й запасной полк. Там меня прикрепили к политруку, поскольку, я хоть и не закончил 10 классов, но, все-таки, из 10 класса на фронт ушел. Политрук очень деловой человек был, а я ему помогал чем мог, вплоть до того, что у него с грамотностью плохо было, так я корректировал.

Из запасного полка меня послали на трехмесячные курсы младших лейтенантов при 58-й армии. В 1944 году я окончил эти курсы и нас должны были отправить на фронт, но, почему-то, направили в Тамбов. Там было Тамбовское пехотное училище, а рядом с ним были Тамбовские окружные курсы младших лейтенантов. На этих курсах мы еще 4 месяца обучались, и, когда их окончили, то меня, поскольку я окончил с отличием, и как-то себя проявил, оставили командиром взвода на этих курсах, а остальной выпуск направили на фронт.

Сперва эти курсы готовили младших лейтенантов, а потом при наших курсах создали курсы переподготовки офицерского состава. В мой взвод начали поступать офицеры – от младшего лейтенанта до майора, которые не имели военного образования. Причем, они мне в отцы годились, но меня уважали. В моем взводе было 42 человека. Они в течение 3 месяцев должны были проходить переподготовку, а потом их отправляли в действующую армию.

На этих курсах я и Победу встретил. Причем я на квартире спал еще, а хозяйка кричит мне: «Саша, Саша, вставай, Победа!» Я говорю: «Какая победа?» Она говорит: «Проснись сначала». Я проснулся, понял что она говорит, и побежал на курсы. Там уже начальник курсов собрал всех офицеров, в столовой, организовал праздник.

После Победы курсы расформировали и меня, не смотря на то, что я сам училище не кончал, направили командиром взвода в Орловское пехотное училище. Начальником училища тогда был Лащенко. Я приехал туда, хожу по плацу, осматриваю, тут Лащенко приехал на машине и сразу меня увидел. Я его тоже увидел. Подхожу, представился. Он: «Ну что тебе нравится тут или нет?» Я говорю: «Нравится, не нравится, приказ есть». «Ты же как, по приказу будешь работать или по совести?» Я говорю: «Товарищ генерал, я думаю, по совести».

Лащенко очень внимательно следил за офицерами. Он сам хорошо был физически подготовлен и того де требовал от командиров. Помню собрал нас, офицеров, показал нам упражнения на перекладине и потом – повторите. А где же я, на фронте тренироваться мог? Я не смог. И не только я, так что, Лащенко нам поставил приказ – каждое утро заниматься. И контролировал выполнение этого приказа

После расформирования Орловского пехотного училища, меня направили командиром взвода в 1-е Тамбовское пехотное училище. И в 1947 году меня из Тамбовского училища направили в войска.

 

- Когда вас призвали, как вы ехали в часть?

- Телячьи вагоны, там нары. Нас привезли из Гудермеса, потом из Гудермеса в Беслан. А в Беслане нас выгрузили, и мы уже пошли пешком.

- Когда вы получили форму, вам что выдали – ботинки или сапоги?

- Ботинки с обмотками. Нам американские ботинки дали, а они крайне неудобные, подошва твердая, не сгибается.

- Обмотки трудно было наматывать?

- Сперва да. А потом, когда натренировались, раз-раз-раз обмотал. Один раз мы форсировали маленькую речушку, это зимой было, в январе. Команда: «Вперед!» Мы пошли и намокли. Вышли на противоположный берег, немец стреляет, а мы уже так замерзли, винтовку в руках держать не можем. Немец очень сильный обстрел начал и мы там залегли там. Пока лежали – у нас шинели примерзли. Если бы сейчас это случилось, у меня бы туберкулез, воспаление легких. А там никакая болезнь не брала. Но, захватили какое-то село, мы зашли в какой-то сарай, разложили костер и начали сушиться.

2-го февраля, по-моему, мы Тихорецк освободили и там много трофеев, в том числе немецкую форму, и в нее переоделись, наша-то вся изорвалась. Мы на себя мундиры понатягивали, а командир взвода говорит: «Вы в такую обстановку можете попасть, что вас действительно за немцев примут». И мы, действительно, как-то попали в такую ситуацию…

- Немецкая форма лучше была?

- У них теплого обмундирования не было, но с точки зрения мундиров – они удобней были. Форма не особо-то теплая была, но тем не менее, в Тихорецкой, она лучше чем моя была. Моя-то уже истрепанная изорванная. Так что мы в немецкие шинели переоделись и пошли в наступление уже в немецкой форме.

- Александр Антонович, на фронте вы были стали снайпером, а где вы научились стрелять?

- Я еще до армии стрелять научился. До войны же было множество всяких кружков. Мы там из малокалиберных винтовок стреляли. У меня значки были – БГТО, Ворошиловский стрелок у меня был.

- В вашем пулеметном взводе сколько человек было?

- Человек 17 или 18. Полного взвода у нас никогда не было, потому что кто раненый, кто еще что-нибудь.

Помню, когда в обороне сидели, к нам пополнение пришло. А у нас там мины были поставлены ПНД-6, ПНД-7, это шашка 75-ти миллиметровая впереди окопов на случай, если немец перейдет в наступление. Я им ночью говорю: «Ребята, выйдите наломайте сучьев, чтобы печку ночью топить». Они пошли, а я их предупредил, что бы они на минное поле не зашли, а они то ли потеряли ориентир, толи еще что, в общем – я слышу взрыв. Смотрю, один в нормальном состоянии, но весь черный, его гарью обдало, а другого он тащит себе, он на мину наступил и ему полступни оторвало.

- Александр Антонович, вы были подносчиком в расчете. А сколько вообще человек в расчете было? Как они располагались?

- Наводчик – это значит непосредственно который стрелял. А помощник наводчика, который ленту подавал. Подносчики патронов – еще два человека находились немножко сзади.

- Кто заряжал пулемет?

- Наводчик. Помощник наводчика только подавал ему ленту. Это самое неприятное было. Лента матерчатой была, а там и дождь, и снег и все остальное, так что перекосы очень часто были. Патрон перекосился – и ни сюда, и ни туда. Но ребята быстро натренировались. Они либо выбрасывали этот патрон, одергивали, или другую ленту быстро вставляли. Т.е. решали эти проблемы по ходу действий.

- А нагревался быстро ствол?

- Он охлаждение имеет водяное. У нас случай был, когда мы Георюск захватили. Немец там много технического спирта оставил, народ этим воспользовался и начал пить, много погибло. А мы взяли канистру со спиртом и, чтобы вода в кожухе зимой не замерзла, заливали его.

- Личное оружие у расчета было?

- Только винтовки. У нас положено карабины были, но карабинов у нас не было, вместо них нам винтовки дали. Потом мы захватили трофеи и вооружились немецкими автоматами, а эти винтовки… А вот снайперскую винтовку, которую мне дали, я сохранил. Я даже в наступление с ней пошел, но потом пришлось ее оставить – тяжелая и неудобная. Ходил с немецким автоматом.

- Командование как смотрело на то, что вы с трофейным оружием?

- Нормально смотрело, на это не обращали внимания. У нас офицеры были вооружены автоматами ППШа, а они очень тяжелые были, задержки у них, самострелы. Когда мы пошли в наступление, офицеры вооружились немецкими пистолетами и автоматами. Каждый офицер имел, кто вальтер, кто парабеллум. А когда в обороне были – у них пистолетов не было, только ППШ.

 

- Как награждали?

- Никаких наград не было. У меня когда больше десяти убитых немцев стало, меня вызвали в штаб полка. Мы с одним другом пришли туда в штаб полка и, от нечего делать, стали курить. Тут дежурный вышел, увидел, что мы курим и говорит: «Ну-ка марш отсюда, чтобы я вас не видел!» Мы обратно и вернулись. Правда, говорят, где-то в газете, было опубликовано, что я убил столько-то немцев.

Первую награду, медаль «За отвагу» я только в конце войны получил. Не знаю, другие, может быть, и получали, я не в курсе, не интересовался.

- Офицеры чаще награждались?

- Я ни у кого не видел наград. Ну я общался, максимум, до командира батальона, и то я его 1 раз видел, а так – командир роты и командир взвода – вот и все наше начальство. И ни у кого из них наград не было.

- На фронте боялись?

- Да. Мы все время находились в таком состоянии – как бы спасти свою жизнь. В конце концов мы в какой-то степени привыкли, меньше стали обращать внимание.

Слава богу, что мы остались живы. Но – из 32-х человек, которые были мобилизованы из школы, осталось 3 человека. Я, Толя, который был ранен и еще один, мой наводчик. Ему, когда мы наступали, оторвало руку. 3 человека, остальные погибли.

Многие погибли, когда мы, 1 января, начали прорывать немецкую оборону. И очень многие по глупости, наши офицеры не слишком очень толково разобрались в этой обороне, а он нас на первую траншею пропустил… Он всегда так делал – отступит из первой траншеи, а потом как начнет по ней… Политрук наш погиб, молодой лейтенант был, все нас мобилизовывал, агитировал. И три моих друга в этой же траншее…

Я, когда после госпиталя домой приехал, наверное, нечестно поступил, а, может быть, и правильно. Мать одноклассника спрашивает: «Саша, вы же вместе были, ты расскажи, как Витя погиб». Я говорю, Витя был убит там-то, но мы его похоронили. А мы его не похоронили, мы его оставили. Мы же отступили сначала, а он остался… Не вытащили мы его из траншеи…

- А хоронили вы сами или были похоронные команды?

- Сами. Только старшине или командиру взвода сообщали о том, что такой-то похоронен там-то.

- Вы сказали, что политрук погиб во время атаки, а какое вообще было отношение к политрукам?

- У нас был одни политрук, я остальных не знаю. Один политрук, лейтенант молоденький был, все время нас агитировал: «Вперед! Мы их, гадов, разобьем!»

Пошел с нами в атаку и его в первой траншее убило, когда по ней немцы минами стрелять начали. Я потом даже подошел к нему и смотрю, у него осколочные ранения где-то в районе сердца. Мы его вытащили оттуда и похоронили там, непосредственно в районе обороны.

- Перед атакой 100 грамм давали?

- Нет, перед атакой не давали. Нам давали обычную норму, когда могли подвезти, а вот чтобы перед атакой напоить – я такого не помню. Ведь наш командный состав нас знал – чего нас пацанов?

- За Родину, за Сталина кричали?

- Нет, не кричали. Единственное кто кричал у нас – политрук. Мы не кричали. Нам не до крика было.

А вот ура кричали. Наш командир говорит: «Ура, наконец мы этих гадов, ух ты, ура». Ну и мы за ним…

- С заградотрядами сталкивались?

- Заградотряды стояли, когда мы отступали., мы тогда еще не военные были.

Я думаю –тогда они необходимы были. Там же паника был, ужас… У нас случай был, когда нас везли в часть. некоторые наши товарищи школьники говорили: «Давай убежим». А куда бежать? Но некоторые убежали и, перед тем как нас отправить на фронт, такой трагичный момент был. Тогда, по-моему, весь полк построили. Мы стоим, думаем: «Зачем построили?» Потом видим, справа 2 человека – впереди младший лейтенант, сзади младший лейтенант, а посередине мальчишка какой-то маленький идет. Они с пистолетами. До середины строя довели, и только тут мы заметили, что там уже яма была. Выходят откуда-то со стороны 2 человека в военной форме, офицеры, и зачитывают решение трибунала. За дезертирство такого-то суд приговаривает назначить высшую меру наказания – расстрел. И все. Этот младший лейтенант бабах по мальчишке, и тот свалился. Нам говорят: «Кругом!». Потом говорят: «Вот так за дезертирство поплатился». На нас это такое впечатление произвело.

- Немцы листовки сбрасывали?

- Этих листовок было… Мы когда из Ростова отступали – немцы всю местность этими листовками засыпали. Ну и на фронте разные листовки были – с пропусками, со всякими воззваниями. Переходите к нам, мы вам создадим условия, будете жить, ну и русских в пример приводили… Этого барахла хватало.

- Их запрещалось брать?

- Да, политруки за этим смотрели, говорит: «Чего ты там читаешь», – но на подтирку мы брали, хотя они предупреждали: «Чего ты это говно берешь».

- А во взводе были стукачи, которые сообщали в особый отдел?

- Почти в каждом взводе были. Особый отдел работал в этих вопросах на полную мощность. Они всю обстановку держали под контролем. Они отличались везде и всюду и на протяжении всей своей деятельности. Я когда в Тамбовском училище был, ко мне особист подходит, говорит: САША, ты знаешь, был в одном месте, что-то рассказывал», – и все детали. Я говорю: «Слушай, а ты был там или нет?», мы вообще с ним нормально общались. «Это мое дело». И все. Так что везде и всюду они своих людей держали.

- Особисты были подальше от окопов?

- Естественно, они на передовой не были. Иногда при штабе полка они находились тогда, а штаб полка располагался в трех-пяти километрах и больше от непосредственного фронта. Мы в обороне находились, а когда я нашел их, они в скалах были расположены.

- Немецкая авиация в 1943 сильно беспокоила?

- Бомбили, но уже не так.

- А вообще, немцы сильный противник был?

- Когда мы наступали, они уже выдохлись. Но отступали грамотно – основные войска отходят, а в прикрытии ставят бронетранспортеры, которые тоже потом уходят, а мы их догнать не можем, они на машинах, на бронетранспортерах, а мы пешие, разве можем догнать их? Но огрызались они сильно. Мы как-то зашли в Кубанские плавни, а там есть дамбы, переходы. Так они на этих дамбах поставили пулеметы, а расчеты у них калмыки, тех, которые с ними вместе отступались. Эти калмыки огрызались страшным образом. Они не сдавались. Мы когда увидели это дело, мы тоже проявили жестокость. Мы когда уже подошли и обнаружили там этот табор, который стоял, то мы не щадили, гранатами бросали. А они до последнего отстреливались из пулеметов. У нас очень много погибло в этих плавнях.

- Какие на фронте бытовые условия были? Вы говорили, что немцы хорошо обустроили свой окопный быт, а как у нас было?

- Где-то были блиндажи, где-то нет. В основном – землянки.

Мы землянки когда начали строить, мы их 2-3 наката сделали. Немцы по нашим землянка из 50-ти и 80-ти миллиметровых минометов были, но, благодаря накатам, наши землянки выдерживали. Первый слой разворотят, а мы снова бревна положим, опять замаскируем. Но спали мы – срезы делали в земле и листья, ветки туда накладывали и так спали.

- Шинелями накрывались?

- Да. Шинели везде и всюду.

- Под голову что-нибудь клали?

- Противогаз или еще что-нибудь, больше у нас ничего не было. При нас больше ничего не было. У нас только были противогазы и каски. Ну еще телогрейки нам выдали, но они тоненькие. Зимой мороз не особенно сильный был, но тем не менее нас все время знобило. Мы топили печки, в землянке выдолбили, кое-как трубы приспособили, и это нас спасало.

- Противогазы у вас были?

- Нам противогазы выдали, но мы их очень быстро выкинули и использовали сумки для гранат.

- А каски?

- Каски мы, сперва, носили. Но в ней неудобно было, она то на глаза налезет, то зацепится за что-нибудь, так что каски мы побросали и в наступление пошли уже без касок.

- А чем вообще кормили? Американская тушенка?

- Нет, американцы нам очень мало давали. Американской тушенки очень мало было и редко, в основном ее офицерам ее давали в дополнительный поек. Нам привозили сухари, хлеб, если старшина сумеет ночью приехать – перловки привезет, картошки вареной. Рыба была, типа трески, котлетами нас кормили. Но, в основном, мы на подножном корму были, рвали листья, варили.

Когда мы начали наступать, в этом вопросе было немножко лучше стало, но, как правило, только за счет того, что, когда мы входили в русские деревни, нас встречали и помогали кто чем мог. Кто пирожок какой-нибудь, кто кусочек хлеба, кто яйцо. Это одна сторона дела.

Ну и, потом, мы все-таки захватывали трофеи. А они питались по-настоящему, у них запасы были солидные. Когда захватили Тихорецкую, у него столько там было на эшелонах. И обмундирование, и свиньи. Мы когда увидели, что на платформах лежат свиньи – одного поросенка прихватили к женщине, у которой квартировали. Она этого поросенка разделала, мы поели, ее угостили. А утром пошли, набрали ей немецкого обмундирования, она говорит: «Я перешью, юбку сделаю».

 

Пехотинец Зарицкий Александр Антонович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец- 100 грамм выдавали?

- Да, но нерегулярно. Как когда удастся. Мы пацаны были, нам 100 грамм давали водки или 150 грамм вина. Вино мы употребляли, а водку нет.

Старшина привозил водку, выделял на наш взвод, командир взвода принимал и кричал: «Давай сюда подходи». Он знал, что мы не пьем, и практически все оставалось у него. Но свою порцию я во флягу сливал, чтобы носить с собой рядышком.

Командир взвода мог заложить за воротник. И, временами, спрашивал: «Саша, у тебя есть?» Я говорю: «Есть». Я ему налью рюмочку, еще одну.

А он еще доппаек офицерский получал, там галеты, печенье, консервы американские, но никогда его сам не ел. Все время кричал: «Сашка, иди сюда», – и делился.

- А вообще на фронте пьянствовали?

- Я лично не видел. Может, в штабе полка, в тылу где-то, но нас самой передовой только один раз только собрались, 1 января, встречали Новый год, командир роты, у нас неплохой командир роты был, мой командир взвода и еще командир соседней роты. Они собрались у моего командира взвода в землянке. Командир взвода и меня пригласил. Они выпили, не знаю по сколько, но в нормальном состоянии были. Тогда и я попробовал водку. Командир взвода мне говорит: «Саша, все-таки Новый год, давай, ты же все-таки уже мужчина». Мне налили рюмку, я закашлял, выпил, а потом опьянел и начал резать хлеб, разрезал палец.

Но таких, чтобы напивались я не видел, хотя, возможность была. Мы когда захватили Тихорецк, я вижу – куча канистр около станции лежит. Мы подошли со своим товарищем, я посмотрел и говорю: «Бензин, наверное». А он открыл одну канистру, понюхал: «Саша, а ты понюхай!» Оказывается, в этих канистрах вино было. Вино взяли, хозяйке отдали. Ну и сами попробовали, а напиваться, чтобы пьяные – я таких случаев не знаю.

- Романы на фронте были?

- Были. У меня командиром взвода таджик был, так он, когда мы в обороне стояли, в деревне Заманкул, она недалеко от нас была, с одной осетинкой познакомился. Были моменты, когда он говорил: «Саша, ты остаешься здесь, а я»… И он на ночь уходил на ночь, но на рассвете возвращался. Я ей потом даже письма писал, когда мы в наступление пошли. Командир взвода мне диктовал, а я писал.

А вообще, на Кубани какая-то деревня была. Мы оттуда немца выгнали и начали в избах располагаться на ночь. На полу, кое-где по пять по шесть человек, в зависимости от того, какая семья. Меня поместили туда, еще 2 человека было, и там еще то ли 5, то ли 6 девчушек было, примерно нашего возраста, может, постарше немножко. Причем, что интересно было, эти девчушки к нам-то как-то жмутся, а мы-то пацаны необтесанные, обнять, поцеловать – у нас не хватало для этого смелости.

- А вот если сравнить оснащение немцев и наших войск, кто лучше?

- Надо сказать, немцы очень сильно приспособлены и подготовлены к войне. Во всех отношениях. У нас котелок – бандура, она тарахтит. У них котелок выгнутый, сверху крышка, в эту крышку второе можно класть. У них у каждого солдата плиточки маленькие были. Им выдавали таблетки, они клали эти таблетки на поддон и ставили котелок и в течение определенного времени на трех таблетках они кипятили воду. У них все это было предусмотрено до мелочей. А у нас же ничего не было в этом вопросе.

Ранцы у них очень интересные были. Они очень удобные были.

У них все предусмотрено было. И бритвенные приборы и пр. У нас-то ничего не было. Вещмешок и все. Честно говоря, я даже не помню, что у меня в этом вещмешке было.

- А были межнациональные распри? Узбеки, азербайджанцы.

- У нас их не было. Когда в обороне сидели, один еврей был. Приходит старшина ночью и говорит: «Я привез во взвод пополнение. Его звать Изя». Он сразу сказал, что еврей. Я говорю: «Слушай, а ты как попал на фронт?» Он говорит: «Так надо же защищать родину». Назначил Изю подносчиком патронов, все ему разъяснил. Проходит неделя или полторы, старшина приезжает, говорит: «Изю вызывают в штаб полка». Я Изю нашел, говорю: «Изя, собирай свои вещи, в штаб полка тебя. Забирай все, может быть, и не вернешься, или что-нибудь еще». Он собрал вещи и пошел. Пошел в штаб полка, где, что, не знаю. Освобождаем мы Тихорецк, там эшелоны немецкие стоят, мы ходим, рыскаем, берем трофеи. Это первый день. На второй день мы опять туда же к этим эшелонам. Я смотрю, стоит санитарный эшелон наш. Думаю, около него делать нечего мне, я хожу около машин, залажу в машины и прохожу мимо этого эшелона. И вдруг кричит: «Товарищ сержант, товарищ сержант». Я пригляделся, поближе подхожу, смотрю, Изя стоит на ступеньках санитарного вагона, одетый во все новенькое. «Ты, Изя?» «А вы что, не узнаете, я?» «Как ты попал сюда?» «Меня санитаром сделали. «Молодец, тогда вылезай оттуда и собирай трофеи». А все остальные были у нас русские.

- В пополнении с оккупированных территорий или бежавшие из плена были?

- Были из тюрьмы пополнение. Был такой Меркулов, я его до сих пор помню. За что осужден, не знаю, но рецидивист самый настоящий. Но он молодец, он обладал очень большим опытом, и мы стали ему подчиняться, он стал нашим неформальным вожаком. Он храбрый был, не боялся, не трусил и знал жизнь. Когда пошли в наступление нашего командира роты 2 немца в траншее зажали. А мы ходили у чеченцев отбирали кинжалы, у нас у каждого кинжал был, так Меркулов с кинжалом подбежал и этих двух немцев сразу заложил и командира роты спас. Потом его ранило в бою, не знаю, остался он жив или нет.

- Как на фронте относились к Сталину?

- О Сталине не было ни одно разговора, что Сталин дурак, такой-сякой. Сталин тогда был как символ нашего государства и как достойный руководитель, который привел наш народ к победе.

Я до сих пор считаю, что если бы в нашем руководстве был другой человек, то мы эту войну проиграли бы.

- А вообще, как нам удалось победить в этой войне? Благодаря чему?

- Мне кажется, благодаря высокому патриотизму и мощи самого русского духа. Люди были, невзирая на все трудности, все события, почувствовали, что надо в этот момент стать на защиту при всех своих невзгодах. Этой массовостью, этим патриотизмом, который был, не зря наша партия занималась многие годы идеологическим воспитанием. Это все сказывалось.

Только русский солдат мог выдержать такое. Другие в такой обстановке не выдержал бы.

Интервью: А. Драбкин
Лит.обработка:Н. Аничкин

Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus