Жуков Владимир Максимович

Родился я 4-го февраля 1926 года. Деревня Поповка Кудринского сельсовета Мещевского района, ныне это Калужская область. Но в Поповке я только родился, а жили мы на станции Кудринская, до которой от села всего один километр. Там стоял большой дом, в котором жили сразу две семьи: наша и младшего папиного брата – дяди Матвея. А всего у отца было восемь братьев и одна сестра. Но все братья кроме отца и дяди Матвея жили в Москве.

- Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

- Семья была большая, я был самым старшим из шести человек детей: четыре брата и две сестры. Но получилось так. В 1938 году мама родила девочку, но видимо когда стирала, простыла, и заболела воспалением легких. Отец отвез ее в больницу в Мещовск, а 21-го февраля отцу сообщили оттуда, что мама выздоровела, и он может ее забрать. Он поехал, а в больнице ему и говорят: «Ваша жена умерла. Вечером была здорова, а утром уже все…»

В общем, 23-го февраля, в день Красной Армии, отец привез маму, но никто из людей не верил, что она умерла. Совсем как живая… Целую неделю она дома пролежала, ничего не менялась, даже щеки розовые. И так и так пробовали определить, может живая, ничего. И только тогда похоронили…

А сестренка же грудная, ее молоком грудным кормить нужно, в общем, и она через неделю умерла. Разрыли мамину могилу, и сбоку ее похоронили…

Отец, как и все его братья, тоже работал в Москве по строительству, но где-то в 1932-33 году решил вернуться домой и его назначили заведующим базой «ПлодОвощ» на станции. Принимал на хранение со всей нашей округи овощи и фрукты, и отправлял их вагонами в Москву.

Потом дядя Матвей построил себе дом в Поповке, и мы там же себе начали строить. Считай, почти закончили, осталось только крышу доделать, окна вставить, но как мама умерла, отец стройку забросил. Снял нам квартиру в Поповке, и там мы жили. Женщины нам помогали по хозяйству. И вдруг война…

Чуть ли не в первый же день из сельсовета пришел посыльный с повестками. Я лично пошел и взял в колхозе повозку, посадил в нее отца, дядю Матвея, еще двоих, и повез их в Козельск. Отправил и все. Больше мы не виделись…

Так мы остались одни, я за старшего. За нами люди приглядывали, но когда пошли бомбежки Сухиничей, и два раза пробомбили нашу станцию, то из Мещовска приехали и трех братьев и сестренку забрали в детский дом. Увезли, я даже не знал куда. И когда остался один, то перешел жить к тете Кате – жене дяди Матвея. Помогал ей по хозяйству.

Вдруг мне приходит повестка – «Срочно явиться в Гороно!» Собрали таких как я, целую группу, и отправили на учебу в ФЗО аж в Свердловскую область на станцию Богдановичи. Стали там строить бараки для эвакуированных, но вскоре получаю от тети письмо: «Приезжай, мне одной тяжело!» У нее же четверо детей, старшей из которых всего семь лет. Пошел к директору ФЗО, но он естественно отказал: «Не имею права!» Тогда я решил уехать самовольно. И когда услышал по радио, что под Москвой началось контрнаступление, немцев погнали, и освободили Сухиничи, то сбежал.

Поехал поездом, но в Буе меня поймали и отправили работать на местный завод, который делал лыжи. Недели две там поработал, но как получил каких-то деньжонок, сразу сбежал.

Приехал в Москву, знаю, что у меня там много родных, но адресов-то ничьих нет. Пока ходил, меня задержал милицейский патруль, и отправили в Электросталь. Там определили на завод, где делали корпуса для танков. Устроили в горячий цех, ботинки деревянные выдали. Но месяц там поработал и опять сбежал. В общем, приехал к тете только в июне 42-го. Стал помогать ей по хозяйству, но вскоре опять получил из военкомата повестку. Собрали в Мещовском военкомате таких же подростков, и всю группу отправили в Козельский леспромхоз.

Проработали на заготовке дров для паровозов до августа месяца, вернулся домой, а в сентябре опять забрали в леспромхоз. Но в начале декабря снова вызывают в военкомат с вещами. Прозанимались там декабрь и январь: изучали всякое оружие, рукопашный бой. Отрывали окопы в снегу, изучали, как строить эскарпы и контрэскарпы. А еще до войны в летний период на нашей станции располагалась саперная рота, и мы с ребятами со станции у них дневали и ночевали. Научился тогда всему: и стрелять, и как устанавливать и снимать мины, и нормы ГТО сдал, в общем, все умел. А в конце января 43-го нас отправили в часть.

Приезжаем в деревню Песочня у Вязьмы. Нас с района приехало человек сто, на поляну выводят и говорят: «Вот вам ломы, кирки, стройте себе лагерь!» Оказывается, там находилась школа младших командиров. 23-й полк 18-й запасной дивизии. А еще когда я окончил курсы в военкомате, мне выдали справку – «инструктор рукопашного боя и марша». Недели три тут прозанимались, и мне присвоили высшее солдатское звание – ефрейтор и назначили командиром отделения в этой школе.

Школу окончил, но на фронт просись, не просись, не отправляют. Ходил и к командиру полка – майору Байдукову, но он всякий раз отказывал: «Нет, приказа командира дивизии!» И вот там я занимался подготовкой новобранцев аж до марта 44-го. За месяц готовили маршевые роты и сразу на фронт. С пожилыми, конечно, приходилось тяжелее. Они сами признавались: «Мне легче новый двигатель машины изучить, чем эту винтовку!» А нам самое главное чему научить? Чтобы умел маскироваться, отрывать окопы, смотрел, где мина может быть. Как подготовили, комиссия проверила и на станцию.

- Фактически все ветераны вспоминают время, проведенное в запасных полках, едва ли не с содроганием.

- Не то слово. Условия ужасные, поэтому и дезертиры были. Зато дисциплина строжайшая. Шаг влево, шаг вправо – сразу трибунал. Помню, в апреле построили всю дивизию, могилу вырыли, зачитали приговор трибунала – расстрел. Тут же его и закопали… Но было жалко, человек все же… А все почему? Потому что кормили очень плохо. Многие ходили на помойку и собирали там картофельные очистки. Но некоторые до того ослабели, что не могли даже выбраться из этой помойной ямы и замерзали там…

А я хоть и командир, но питался вместе с солдатами за одним столом. Ко мне приезжала тетя Катя, но что она могла привезти? Только сухари. Но и их ведь тоже сам не поешь. На всех делили. Но нам выдавали махорку, и мы ходили с ней в село и меняли на хлеб. Так и жили, впроголодь… Тем более я служил в соревнующемся взводе – все время какие-то марши совершали. В общем, до того невмоготу стало, что я все-таки отпроситься, и в марте 44-го поехал на фронт с очередной маршевой ротой.

Погрузились на станции Людиново, и, не доезжая Минска, нас выгрузили и распределили по частям. Так я попал в 1350-й полк 234-й стрелковой дивизии. 3-й батальон. Командир полка - подполковник Мележников. Командира батальона не помню, потому что и не видел его ни разу. Командир роты – капитан Николаев. Командир взвода – лейтенант Сибирцев.

До Минска дошли своим ходом и уже только там вступили в бои. А по дороге видели сожженные дома, повешенных людей… Но сам Минск взяли почти без боя. Немцы сами побежали, потому что боялись остаться в окружении. Причем так побежали, что мы не могли их догнать. Мы ведь пешком, а они на технике. Но разбит был Минск страшное дело…

А потом нас погрузили на баржи, и отправили освобождать Пинск. Но немцы и оттуда уже побежали. Оставляли только заслоны, чтобы задержать нас. Вот тут меня включили во взвод во главе с лейтенантом Лакомовым, высадили и отправили в областной военкомат. Военком ставит задачу: «Поедете в город Столин проводить мобилизацию!»

Приехали, а городок почти пустой. До войны в нем жили в основном евреи, но в оккупацию их всех извели под корень. Оставшиеся жители города рассказывали нам, что немцы их раз обобрали, второй, а на третий, как ничего не собрали, вывели из города и всех расстреляли…

И рассказывали, как в Столин в свое время с рейдом заходил Ковпак. Всех полицаев построили, но Ковпак их ни словом не попрекнул, только спросил: «Кто пойдет с нами воевать?» Все до единого сделали шаг вперед. Но он им так сказал: «Я никого не беру, у меня и своих партизан хватает. Но если еще раз приду, и хоть один опять попадется – сразу расстрел!»

В общем, пришли в военкомат, и военком разъяснил ситуацию: «Мы разослали повестки, но никто не явился!» Распределили по селам и нам достались Глинки и Рухся, которые были разбиты на десятидворки. Председатель сельсовета Горегляд пообещал: «В помощь вам я выделю бывших партизан!» Распределили, кому куда идти.

Меньше трех не ходили, там же по лесам шастало много разных бандеровцев. Три-четыре солдата, с ними один бывший партизан и так ходили по хуторам. Но если идешь нормально, по дороге – точно никого не застанешь дома! Поэтому всегда подходили с тылу, с сопровождающим. Но если только собака залает, все, в дом можно и не ходить – уйдут. Другой раз на рассвете приходишь, а там только женщина с детьми. – «Где муж?» - «В карчи ушел, - т.е. на болота. - А куда, не знаю…» А другие, бывало, заберутся на чердак и прячутся. Фонариков у нас не было, так я своей немецкой зажигалкой чиркал. Вот так вот соберем группу человек 10-12 и отправляем пешком в Пинск. А там военный трибунал их сразу в штрафные роты. Они же дезертирами считались.

Целый месяц этим занимались. А я остался за старшего, потому что лейтенанта Лакомова ранил наш же солдат. Взводный выпивкой злоупотреблял, нашел себе там подружек и только говорил мне: «Ты давай, командуй!» И что-то он выпивший полез на солдата, а тот как врезал из автомата ему по ногам. Отвезли в госпиталь, но не знаю, чем закончилось.

А одного солдата у меня убили бандеровцы. Мы его уже мертвого нашли. Ильичев такой был. Молодой, может, с 1925-26 года. Они его за ноги привязали к телеге и повезли… А как получилось, что его схватили?

Они втроем пошли на хутор, но кругом же болота, трясина, и они разошлись. А там же не только мы за бандеровцами ходили, но и они за нами…

Уже после войны мне довелось в Тернопольской области участвовать в облавах на них. Помню, у города Броды ходили, искали их стоянки. Как-то нашли схрон, а там и хлеб запасен, и сало. Но такие схроны было очень трудно найти. Нужно щупы иметь. Если провалился щуп – стой, надо раскапывать.

В общем, целый месяц уклонистов ловили. В последний раз собрали двенадцать человек, моих шестеро и пошли в Пинск. По дороге река. Если обходить, то очень далеко, пришлось вплавь. На той стороне стояли два дома. А у них такие сараи, в которых хранят сено, зерно, и я их всех туда на ночь расположил. Охрану выставил, но не догадался соломенную крышу проверить.

Утром построились, одного нет. Через крышу сбежал… И где его искать? Привожу в военкомат, а военком мне и говорит: «Ну, товарищ старший сержант придется тебе вместо него идти в штрафную!» - «Раз придется, пойду…» Но потом он подумал еще: «Ладно, мы еще двадцать таких поймаем!»

Дали нам машину и мы свой полк догнали уже перед самым Люблином. Вот там уже пошли сильные бои. Так-то боев было мало, в основном стычки с заслонами. Но очень нас мучила немецкая авиация. От нее больше солдат погибло, чем в боях.

А серьезные бои начались только в Люблине и его пригородах. Там немец постоянно выставлял заслоны – пулеметы, танки. А уличные бои это я вам скажу, самые сложные и тяжелые. Можно сказать, целое искусство. И мы его постигали на собственной шкуре… Помню, идем, лежит бедняга, живот распорот, он руками его зажимает, чтобы кишки совсем не вывалились и прямо кричит: «Пристрелите!» А чем ты ему поможешь? Не хочу об этом говорить…

А в Люблин мы ворвались через железнодорожную станцию, и настолько стремительно, что врасплох их застали. Даже захватили там три вагона полных наших людей, которых должны были отправить в Германию.

В общем, немцы бежали до самой Варшавы и только там мы остановились. Три месяца там простояли в обороне на Висле. Но сами не понимали, почему остановились – морозов ждать? Вот там и получил контузию.

Я как раз из блиндажа выходил, когда в угол его ударила мина, и меня бревном по голове… До сих пор не понимаю, как живой остался. Но санинструктор осмотрел, оказалось, даже лоб не пробит: «Ведите его в санбат!» Походил на перевязки туда, и только шрам на лбу остался.

А когда началось наступление, запомнилось, как мы переходили Вислу по железнодорожному мосту. Какая-то его часть была разрушена, но саперы соорудили переход из досок, и наша рота прошла нормально.

В Польше многие города стояли почти целые, но вот Варшава была вся разрушена. Мы идем, и то тут, то там в нас стреляли с последних этажей. Но мы даже не останавливались. Дадим только в ответ из пушки и сразу тишина…

С боями дошли до самого Одера, но у нас от роты осталось всего тринадцать человек… А командир полка приказывает оборонять участок полноценной роты. Ротный просит: «Давайте пополнение!» - «Нету!» (Некоторые подробности этих боев можно почерпнуть из наградного листа на командира 1350-го стрелкового полка 234-й стрелковой дивизии Мележникова Алексея Федоровича, по которому он был награжден орденом «Красного Знамени»: «Подполковник Мележников в период наступательной операции с 1-го по 3-е марта 1945 года, во взаимодействии с поддерживающими подразделениями, своим полком форсировал две реки – Ина и Крампель и с боями занял девять населенных пунктов на Штеттинском направлении: Инау, Гюмтеробек, Шзаненбек, Заделов, Зуков, Шаненберг, Хансвельде, Мексико и Цахан.

4-го марта полк тов.Мележникова совместно с 1642-м полком ворвался в город Штартгард и во взаимодействии с танковыми частями очистил его от противника. В этих боях тов.Мележников проявил высокое командирское мастерство, в результате чего противник потерял убитыми и ранеными до 200 солдат и офицеров, и пленными 42 человека.

Полком были захвачены трофеи: пушки – 2, пулеметов – 32, автоматов – 16, винтовок – 145, автомашин – 184, мотоциклов – 80, велосипедов – 160, складов ПФС – 4, складов ОРС – 4, повозок с различным имуществом – 30, лошадей – 20 и пр. – прим.Н.Ч.)

А Одер разлился километра на три, и все окрестные населенные пункты оказались затоплены до крыш. И мы видели, как немцы ходили от островка к островку, но с карабина же не достанешь…

Потом подготовились, пошли в атаку, но в лесу нам немцы устроили засаду и много людей потеряли. Помню, когда на кладбище расположились, то в роте оставалось всего двадцать шесть человек… А меня ранило в мягкое место. Переползал где-то, и пуля попала сюда. Чувствую горячо, и сразу темно в глазах. Но как перевязали сразу обратно. Потому что попасть в новую часть – это гиблое дело. Никого и ничего не знаешь. Так что если попадаешь в санбат, самое главное – вернуться обратно в свою часть.

Потом пополнение получили и стали готовиться к наступлению на Берлин. Устроили занятия - один взвод в обороне, а мой в наступлении. В то время я уже 2-м взводом командовал. И один из моих бросил РГД-3, и двоих ранило. Одному в переносицу осколочек, а другому в бедро.

Но когда началось наступление на Берлин, то мы прошли в обход чуть севернее. А там в предместьях сплошные дачи. И помню, зашли втроем в один ресторан – я и два белоруса: Данилюк и Барсук. Отличные ребята, мы вместе всегда ходили. Заходим, вроде никого нет, но на плите все стоит еще теплое. Вдруг, услышали, что на втором этаже кто-то ходит. Пошли туда, открываем одну комнату, а там за ширмой сидят женщины. Наши девчата. Спрашиваем – «Откуда вы?» - «С пид Харькива…» В разных комнатах человек семь-восемь их пряталось. И войну мы закончили на Эльбе.

- Какие у вас награды?

- Непосредственно за фронт только медаль «За отвагу». Но мне ее вручили уже после войны.

- На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому вас ею наградили.

- Интересно.

- «… представляется к награде стрелок стрелковой роты 1350-го полка красноармеец Жуков Владимир Максимович, за то что он 29-го апреля 1945 года в бою в районе гор.Одерберг, выполняя приказ командира, под сильным огнем первым ворвался в траншею врага, гранатами уничтожил огневую точку противника, и уничтожил при этом 4 немцев».

- Насколько я помню, там было несколько по-другому. Мы атаковали, а из какого-то дома, со 2-го или 3-го этажа строчил пулемет. И мне пришлось кинуть туда гранату. Физически я был крепкий, и гранаты метал очень здорово. Бросил, и пулемет замолк. А после того, как пошли в атаку, у пулемета нашли двух убитых немцев.

- Как сами думаете, что Вам помогло остаться живым?

- Видимо судьба такая. В армию уходил без дурных мыслей, и на фронте почему-то верил, что останусь живым. И своим подчиненным внушал – «Применяй маскировку! Идешь в атаку – смотри, держись за танком!» Как говорится, изучил военное дело – применяй его смело!

- Говорят, на фронте атеистов нет.

- О Боге я не думал, и сейчас не думаю.

- Многие ветераны признаются, что им на прощание мать или бабушка давали или крестик, или какой-то амулет.

- Меня тетя Катя провожала, до самого военкомата со мной поехала, но ничего такого она мне не дала.

- А вы не знаете, допустим, сколько ваших односельчан, одноклассников погибло?

Сколько из нашей деревни воевало и погибло, не знаю. Знаю только про некоторых. Был у меня дружок детства – Жуков Митя, так он погиб. Он был на год старше меня. И был Жуков Илья – гармонист. Тоже постарше меня был.

А на фронт мы уходили вчетвером. Витька Жуков, мой однофамилец, вернулся домой израненный и вскоре умер от ран. Валька Жилин – тот попал на Дальний Восток. Вовка Туманов – мой одногодка и я.

- А из родственников?

- Давайте считать. Отец погиб. (По данным ОБД-Мемориал Жуков Максим Васильевич 1903 г.р. погиб в бою 20.03.44 г. Похоронен в парке г.Новоукраинка Кировоградской области.

На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому ездовой батареи 45-мм пушек 292-го Гвардейского полка 97-й Гвардейской стрелковой дивизии гвардии ефрейтор Жуков М.В. был награжден медалью «За боевые заслуги»: «В боях 12-го и 13-го августа 1943 года под ураганным огнем противника обеспечил своевременную подачу лошадей и передвижение орудия на новые огневые позиции. Тов.Жуков любовно ухаживает за лошадьми и при любых условиях содержит их в хорошей упитанности» - прим.Н.Ч.) И четверо его родных братьев погибли в войну: Матвей, Григорий, Федор, Иван... (В базе данных ОБД-Мемориал есть сведения только об одном из братьев Жуковых. Жуков Матвей Васильевич 1908 г.р. числится пропавшим безвести с мая 1942 года…) Дядю Никиту не призвали по возрасту, но воевали двое его сыновей. Сергей вернулся живой, а вот Иван погиб где-то в Прибалтике…

- А у жены отец воевал и вернулся инвалидом. Маша, расскажи лучше сама.

(Рассказывает Мария Васильевна Жукова). - Мой папа – Лядункин Василий Иванович 1904 г.р. вернулся с войны полуслепой – один глаз совсем не видел. С виду нормальный, но он им ничего не видел. После ранения ему в госпитале врачи хотели вырезать этот глаз, но папа категорически отказался. Тогда ему пригрозили: «Если не дашь вырезать – отправим на фронт!» - «Лучше на фронт поеду, но глаз вырезать не дам!» И папу опять отправили на фронт… А потом его тяжело ранило в голову, у него на черепе была дырка размером 4х5 сантиметров, которую закрыли металлической пластиной. Но папа никогда не жаловался. Он был очень добрым человеком. И еще я хочу рассказать про двоюродного брата, который погиб на фронте. Можно?

- Нужно!

- Федя был сыном папиной сестры. Их было три сына, и воевали отец и два старших сына. Они тоже жили в Орджоникидзе, правда, далековато от нас, и Федя окончил пехотное училище у нас в городе. Помню, как-то он был у нас в гостях, но только вышел, как началась бомбежка. Мы бросились в щель, а бомба упала прямо у ворот и не взорвалась… А когда Федя погиб, его матери с фронта привезли его форму. А как он погиб…

Он же приехал после ранения в отпуск, весь в орденах, герой, и засватал девушку из дома напротив. Сыграли помолвку, но когда уже вошли домой у них загорелся сарайчик, и все расценили это как дурной знак. Он уехал на фронт и вроде бы даже не доехал до своей части – погиб…

(По данным ОБД-Мемориал командир 1-го стрелкового батальона 723-го полка 395-й стрелковой дивизии майор Ватухин Федор Андреевич 1923 г.р. погиб в бою 7.11.44 г. Похоронен в окрестностях с.Гозлице Сандомирского района Польши.

А на сайте www.podvignaroda.ru есть наградные листы, по которым Федор Ватухин был награжден орденом «Красного Знамени», двумя орденами «Суворова» и орденом «Отечественной войны» 2-й степени. В одном из этих наградных листов командир 723-го СП подполковник Карпов представлял его к званию Героя Советского Союза. Вот что в нем говорится: «После четырехдневного марша в условиях весенней распутицы батальону майора Ватухина была поставлена задача – в районе с.Марковцы форсировать р.Буг и захватить плацдарм для дальнейшего наступления.

В ночь на 12.03.44 батальон быстро форсировал реку и продвинулся вглубь обороны немцев до 500 метров. На протяжении с 12-го по 16-е марта немцы предприняли 17 контратак, но потеряв свыше 350 человек, так и не добились успеха.

В этих боях майор Ватухин с ручным пулеметом четыре раза лично отражал группы гитлеровцев по 30-40 человек, которые пытались зайти в тыл ротам. В критические моменты на КП батальона мобилизовывал всех до единого человека на отражение яростно наседавшего противника.

Несмотря на применение немцами танков, самоходных орудий, шестиствольных минометов и авиации, плацдарм батальоном был удержан».

А вот что говорится в наградном листе на орден «Отечественной войны»: «6.11.44 в 22-00 майор Ватухин ушел с КП батальона к месту, где должна была действовать разведгруппа. Придя на место, выдвинулся один вперед и сразу же наскочил на немецкую разведгруппу.

В завязавшейся рукопашной схватке майор Ватухин успел застрелить одного немца из пистолета, но двое других успели его схватить за плечи и руки, и повалить на землю. В дальнейшей борьбе майор Ватухин дрался с исключительным ожесточением, но немцы нанесли ему три кинжальных раны в голову, и подавили все внутренние органы.

Подскочившие разведчики убили боровшихся с ним немцев, а его полуживого затащили в траншею, где он через несколько минут и скончался…» - прим.Н.Ч.)

- В наших огромных потерях принято винить Сталина. Как вы сейчас к нему относитесь?

- Раньше я к Сталину относился благосклонно, но как узнал, почитал, сколько он безвинных людей уничтожил… С одной стороны, если бы не Сталин, не его воля, может, не случилось бы и Победы. А с другой стороны, сколько он народу положил… Ярый человек был в этом отношении. У меня в голове не укладывалось, ну как можно так относиться к бывшим военнопленным? Вернулся из плена – его наши сажают… Это же ужас! Надо же людей беречь! Война ведь такая кончилась, мужчин не хватает. Их надо беречь, так нет - сажали… Ну разве это порядок? Так что в этом отношении я Сталина осуждаю и не могу его однозначно оценить. Противоречивая фигура и своеобразный человек. Недаром грузин. Но когда Сталин умер, я сильно переживал. Тогда весь народ горевал.

- А на фронте с людьми, каких национальностей вам довелось вместе воевать?

- У нас в полку и узбеки были, и казахи, и молдаване, но в основном, конечно, славяне. Русские, украинцы, много белорусов было. Казахи – хорошие, ничего не скажешь, а вот узбеки по-русски совсем не понимали. Если кого-то ранили, сразу вокруг него земляки собираются и плачут. А по ним тут же огонь… И слышал, что про них говорили, мол поднимают руки из окопов, чтобы их ранило.

И был у нас один Гершензон, но все думали, что он грузин. Никто ж не различал. А кроме него я на фронте евреев не помню. Вот после войны я их много встречал. В Павлограде у меня в батальоне служил один. И как-то он позвонил на пост – «Я застрелился!», и только потом в себя выстрелил. Я как раз лежал в санчасти, у меня через трубку брали на анализ желудочный сок. Только проглотил, тут приезжают: «Товарищ подполковник, солдат застрелился!» Сразу, конечно, кинулся туда. Кровь идет, а его даже не перевязали толком. Он якобы стрелялся в сердце, но только зацепил немного легкие.

А после госпиталя его комиссовали и даже не судили. По закону если стреляешь в корпус, а не в конечности, то нельзя судить. А потом я как-то ездил в Киев на партийную конференцию. В перерыве пошел купить мороженое, а продавец мне говорит: «Берите, товарищ подполковник!» Он самый…

- А на передовой случаи трусости вам приходилось видеть?

- Вроде не припоминаю. Например, в соседнем взводе у одного были больные ноги. Бывает же такое. Всегда последним, но идет.

- А вы чего-то больше всего боялись на фронте?

- Остаться калекой. И за других переживал. Если у меня во взводе человек погиб или ранен – это целое горе.

- Вы же были младший командир. Вот скажите, как людей поднимать в атаку, на смерть?

- Если сам не пойдешь, солдат еще подумает – идти или нет. Поэтому сам первым вперед! И политработники, считаю, проводили большую работу. Постоянно среди солдат - «Коммунисты и комсомольцы – вперед!»

- Многие ветераны вспоминают о них не очень хорошо.

- Худого не скажу, мне в основном хорошие люди попадались.

- Немцев как солдат оценить можете?

- Они все разные, но самые ярые среди них были мадьяры. Запомнилось, что снайпера у них здорово работали. Если в первый раз промахнулся, то во второй уж наверняка… А наши снайпера не знаю, где были. Я их и не видел.

- Сейчас Красную Армию принято выставлять в виде дикарей. Мол, в Германии только что и делали, как грабили и насиловали.

- Нас заранее строго-настрого предупредили – никого и ничего не трогать! Но мы когда в Германию вошли, гражданских немцев и не видели – они все попрятались. Только белые флаги, простыни везде висели. Зато каких только народов там не встречали: и греки, и итальянцы, и французы. В городе Кириц был такой случай.

Идем по городу, а у одного дома прямо очередь собралась из наших солдат. Спрашиваем: «В чем дело?» Оказывается, какая-то француженка оказывала платные услуги… Рассказывают: «Одному дала, сейчас пойдет, подмоется и дальше…» А чтобы немок ловили, такого не было. Только один случай вспоминаю.

Был у нас такой разведчик Надъярный, боевой, заслуженный, награжденный орденом «Красного Знамени». И однажды где-то он подпил. А мы жили на 2-м этаже, а немцы на 1-м. И он спьяну пошел к одной немке. Я ее и не видел, не знаю, какая она. Прошел на кухню и стал ломиться в закрытую дверь – она не открывает. Тогда он схватил пень, на котором мясо рубят и как ударил в дверь и сломал… Но кто-то успел сообщить, приехал патруль. Меня в Германии просто поражало, как у них работала осведомленность. Где что-то случилось, комендатура моментально знает. И его судили. Дали два года, и отправили в Россию. Но ходили разговоры, что там осудят, а в России отпустят. А так все было спокойно.

Мы после войны жили в доме на 2-м этаже, а на 5-м Ирика. Молодая девушка совсем. Парней гражданских я там вообще не видел, а девчата были. И когда сборная нашего 7-го офицерского полка играла в футбол, то эта Ирика спокойно к нам приходила, и ее никто не обижал.

- Вообще, какое впечатление на вас произвела Германия?

- Все красиво, конечно. Но хорошее в чем? В самом устройстве. Село не отличишь от города, одинаковый уровень жизни. На каждой калитке – звоночек. На фермах уже тогда стояли автопоилки. А какая там чистота… Да и сами немцы к нам нормально относились. Вот поляки мне совсем не понравились. Этот народ что-то затаил на нас…

- Были у вас какие-то трофеи? Все ветераны вспоминают, что почти у всех были часы, бритвы, пистолеты.

Бритвы я даже не смотрел, не брился еще тогда. Вот что я искал, так это хорошую зажигалку. Часы да, были у всех. Обычно как? Если гражданские немцы попадутся, идут с колясками, со скарбом, наши солдаты подходят: «Ур есть? Снимай!» А нам как-то в магазине попалась коробочка с десятью золотыми часами. Карманные, с крышечкой. По штуке всем раздали, и я их до самого Глазова берег. И были у меня у меня еще часы «Павел Буре». Большие, серебряные. Я их потом дяде Никите подарил. Что еще. Перед Берлином, когда пошли дачи, я в одной нашел треугольную пирамидку с охотничьими ружьями. Шикарные двустволки, и я себе взял одну - «Зауэр - три кольца». Оно складное было, сложил в вещмешок. И где-то подобрал еще хромовое лайковое пальто. Мягкое, шикарное. Но почти сразу их и выбросил. Хоть и апрель, но уже жара, а мы в ватных брюках. Куда их нести… Помню, на каком-то кладбище их выбросил. А один подобрал, и потом хвалился, что отправил домой посылкой. А я ничего не посылал. Некому было.

Но в домах что прежде всего смотрели? Белье. У нас же вшей было столько, страшное дело. Хоть горсть бери… Ни стоять, ни сидеть, ни лежать спокойно нельзя. Помыться ведь негде. Так искали белье, а оно у них так накрахмалено, что аж крахмал летит… И запомнилось, что мыло у них какое-то с песком что ли. Шершавое.

- Многие ветераны признаются, что даже с убитых немцев снимали сапоги.

- Некоторые, да, снимали, но это ведь не от хорошей жизни. Если своя обувь совсем рассыпалась, то где взять новую? У меня тоже был случай.

Как-то нас отправили в разведку, разузнать, где немцы. Мост перешли, а там стоял одноэтажный домик, и мы в нем прихватили несколько немцев. Смотрю, один из них сидит в хороших хромовых сапогах. А мои ботинки совсем разваливались. Говорю ему: «Снимай!» Но я потом все проклял. Они были польского фасона, а у них высокий задник, и я ими так ноги натер, страшное дело. Ходить не мог. Думал, лучше бы я в своих ботинках остался.

- Оружие?

- Да, оружие у них было отличное. Пулемет у них какой… А я в конце войны с их автоматом воевал. Мне вначале выдали «мосинку», но она же выше меня. Потом я ее на карабин сменял, а заканчивал уже с автоматом. Он чем хороший – легкий. А наши ППШ, ППД и тяжелые, да еще чуть песок попадет уже не стреляют.

И еще я в каком-то месте снял с убитого офицера «вальтер». Шикарный пистолет! Сразу спрятал его в вещмешок и никому не показывал. Потому что знал, только покажу, сразу отберут. И даже привез его в Союз. У нас ребята в каком-то театре содрали занавеску, распороли ее на рулоны и на границе я сунул его в один рулон. И уже только в Бершетских лагерях обменял его одному офицеру то ли за литр, то ли за два, спирта.

- А на фронте вы выпивали?

- Водку выдавали, но я не пил, а всегда отдавал старикам. Они к нам относились очень хорошо. И еще нас предупреждали, что много случаев отравлений древесным спиртом. Помню, когда по Польше шли, на какой-то станции напились из цистерны спирту, и кто ослеп, кто умер… Но с нашей роты там никто не пострадал. Потому что комроты Николаев очень строгий был. И за каждого солдата драка была. Людей не хватало… Поэтому что бы ни нашли, нам ничего ни пить ни есть не разрешали. Хотя в Германии почти во всех домах мы находили запасы. Увидели тогда впервые закрутки. И не только компоты, они даже гусей в банки заделывали. Причем крышка на резиночке, потянешь – откроется.

- Кормили, кстати, как?

- Если обоз не отстал – кормежка хорошая. Ближе к концу часто стали выдавать американские консервы. А если остались без питания, некоторые срезали с убитых лошадей мясо и как-то готовили.

А вот немецкое я не пробовал. Только хлеб в пергаментной бумаге. Черствый, его надо подогревать.

- Женщин на передовой встречали?

- В запасном полку у нас был целый женский взвод – санитарки. Их командир взвода признавался, что с ними одно сплошное мучение – «И в самоволки бегают! Рвутся хуже, чем солдаты. И вату, бинты им дай. А где все это достать?»

И на фронте были – нормальные. Бывало из боя выйдем, отдыхаем, тут санитарки едут, сразу крик – «По щелям!»

- Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

- Как Берлин взяли, 5-го мая меня вызвали в штаб: «Вы во главе команды из девяти человек поедете на курсы младших лейтенантов в Кириц». Там стол штаб нашей 61-й Армии.

Приезжаем, человек двести нас построили, и начальник курсов подполковник Эркаев объявил: «Учиться будем три месяца!» А в этом городке как раз располагался фильтрационный лагерь, через который в Союз отправляли угнанных в Германию. Мужчины отдельно, женщины, и как-то раз мы, человек пятнадцать, пошли к женщинам в самоволку. А там что бы солдат ни сделал, немцы сразу доносили в комендатуру. И подполковник сразу нашел нас. Построил: «Не отставать от моей машины!» И мы за ним побежали… Потом разобрался и кое-кого посадил на гауптвахту. В том числе и меня. А на гауптвахте перины и подушки пуховые…

Занимались, но перед самыми выпускными экзаменами вдруг нас строят и объявляют: «По приказу командования курсы расформированы, а вас направляем в нормальные училища». И нас всех в Берлин, в 7-й офицерский полк. Пока ждали распределения, жили в обычных домах. Причем, интересно. На 1-м этаже немцы, мы на 2-м, на 3-м тоже немцы. Там я встретил капитана, который отправлял меня на фронт из Мещовского военкомата. Наконец, подали эшелон, поехали через Брест, мимо Москвы, и вдруг на какой-то станции узнаем, что война с Японией закончена.

Приехали под Пермь в Бершетские лагеря. Построили всех и говорят: «Вот представители училищ, выбирайте, куда поедете учиться!» И дают на выбор четыре: 1-е Ленинградское, 2-е Ленинградское, Смоленское снайперское и Урюпинское. Дай думаю, 2-е Ленинградское. Ленинград вроде как поближе к Москве, а там у меня много родных.

Ладно. Офицеры пришли, посадили в эшелон, но едем почему-то на Восток. Оказывается училище эвакуировано в город Глазов в Удмуртии…

Приезжаем, а училище располагалось в здании сельхозтехникума. Заходим в актовый зал, а там весь командный состав училища во главе с начальником - генерал-майор Раковский. Он начал выступать, так и так, будем заниматься. Вдруг кто-то задает вопрос: «Говорят, у кого есть два ранения или контузии, будут демобилизовывать!» - «Ну, это бабка надвое сказала…» А среди офицеров сидел капитан, на столе перед ним лежала фуражка с васильковым околышем. Тут он поднимается: «А что, вам не нравится советская власть?» А ведь все были фронтовики, все награжденные…

В общем, стали заниматься. Но месяца через три, бах, расформировывают нас, и отправляют в Киров в артиллерийскую бригаду. Туда как раз с проверкой приезжал бывший маршал Кулик, которого Сталин разжаловал в генерал-майоры. Офицеры его боялись, не знаю как…

В 47-м нас переводят в пехотную бригаду в Саратов. Эта бригада состояла из отдельных батальонов, и меня назначили в 55-й батальон старшиной роты. А командиром батальона был подполковник Огольцов, который раньше был начальником боевой подготовки округа. Но его за пьянку понизили. Умнейший человек, и солдаты его любили, но пил страшное дело. У солдат деньги занимал…

Прослужил там до июня 48-го, когда с проверкой приехал сам маршал Воронов. Но как увидел, что мы разуты, раздеты, только и сказал командиру бригады и заму: «С вами я буду разговаривать в Москве…»

Сразу порядок навели, прислали новое обмундирование, но тут как раз приходит разнарядка на двух человек в военно-тыловое училище в Виннице. И меня с одним парнем туда отправили. Приехали в Винницу, а училища там уже нет – переехало в Черновцы.

Приехали в Черновцы, заходим в училище к начальнику учебного отдела, и там выясняется, что назавтра экзамены по химии. А какая может быть химия, если я только семь классов закончил до войны? Я сразу говорю: «Я химии не знаю!» Нас таких трое оказалось, и нам начальник отдела кадров сказал: «Поезжайте в свою часть!» Ладно.

Идем на вокзал по улице Садовой, а там по пути около парка стоит 4-этажное здание, в котором раньше располагалось польское кадетское училище. И у его проходной полковник стоял. Мы его поприветствовали, а он вдруг мне говорит: «Товарищ старшина, идите все за мной!» И заводит нас прямо к начальнику училища. Генерал-майор Чижов. Он нам был как отец… Все ему про себя рассказали. - «Ничего сынки, будете учиться! Срок обучения – три года». Оказывается, там располагалось закрытое общевойсковое училище, перебазированное из Сталинграда. Но на воротах написано – воинская часть. В группе двадцать три человека уже было, и нас трое. Все до единого – фронтовики. Командир взвода – старший лейтенант Хаустов.

Год прозанимались, тут при училище организуются одногодичные курсы. Мы сразу к генералу: «Хотим туда!» - «Нет, у вас есть боевой опыт, все три года будете учиться!» В училище люди учились по два года, а наш взвод проучились три с половиной. Нам и спецподготовку давали, и среднее образование там получили. Приходили гражданские учителя и учили нас.

Вот так я остался в армии. Училище окончил в 1951 году и прослужил до 1971 года. А потом решил - хватит. Заканчивал службу командиром батальона - подполковником. И так получилось, что на мое место приехал служить офицер из Кишинева, а я уехал на его квартиру.

А в Кишиневе мы с женой устроились на завод «имени Калинина» при ВПТИ. Работал на должности начальника секретной части и занимался подготовкой повышения квалификации рабочих. А в 1977 году перешел на работу в должности инженера качества продукции министерства мясо-молочной промышленности. Работал бы и дальше, но в 1985 году по состоянию здоровья пришлось оставить работу.

- Большая у вас семья?

- Мы с Марией Васильевной живем вместе уже 63 года. У нас два сына, три внука, внучка и три правнука.

- Война вам потом снилась?

- У-у-у, и сейчас снится. Раньше по ночам и «Ура» кричал. А сейчас немцы снятся, каких-то пленных ведем, диву даешься…

- При слове война, что сразу вспоминается?

- Война как война, но я до сих пор себя виню, что так с братьями получилось. Но не было у меня возможности их найти и забрать. А получилось как?

Они были отправлены в Алексин – красивейший город в Тульской области. А оттуда их куда-то отправили, я и не знал куда. И я написал письмо Ворошилову. Быстро пришел ответ: «Ваши братья находятся в селе Новый Дол Ульяновской области». Написал в этот детдом и одна воспитательница мне ответила: «Ваши два брата ходят по селу – просят милостыню…» Думаю, что же делать? Неужели опять Ворошилову писать? Написал дяде Никите, он посоветовался с братом и написал в детдом. И через некоторое время оттуда ответ – «Братья одеты, обуты - все в порядке!» Но потом у них все нормально сложилось.

Старший брат Михаил работал шахтером и прожил 80 лет. Сестру Раису забрал к себе в Москву дядя Никита. Она всю жизнь проработала маляром. Заслужила почетное звание «Заслуженный строитель России».

А Петр после детдома приехал ко мне в Днепропетровск, и я его устроил на работу в домостроительный комбинат. Он был замечательным плотником, настоящий мастер «золотые руки», и со временем его взяли обучать молодежь. Но производство вредное, он заболел раком и в 42 года умер. Его хоронил весь завод… А последний брат Толя жил на Украине в селе Полтавка. Работал трактористом. Тоже был мастером на все руки. Вот такая вот наша жизнь…