Белкин Лазарь Абрамович

Л.Б. - Родился 1/11/1921 в местечке Чечерск в Белоруссии. Отец умер еще до моего рождения, мать растила детей сама. Детство мое было голодным, так что никаких добрых воспоминаний о нем, у меня не осталось. Закончил семь классов школы, поступил в сельхозтехникум, учился на зоотехника. В нашем местечке жили родственники будущего генерал - полковника танковых войск, Дважды Героя Советского Союза Давида Драгунского. После боев на озере Хасан, где он командовал танковой ротой, Драгунский, с новым орденом Красного Знамени на гимнастерке, приехал в Чечерск, навестить родню, и выступил в клубе перед молодежью. Он очень интересно рассказывал об армейской жизни, и я загорелся желанием стать командиром РККА. В ноябре 1939 года по комсомольской путевке, поступил в Гомельское стрелково - пулеметное училище (ГСПУ). Попал в курсантскую пулеметную роту и за полтора года учебы стал хорошим пулеметчиком. Выигрывал соревнования по пулеметной стрельбе, стал, как раньше говорили - «отличником боевой и политической подготовки», моя фотография висела на Доске Почета училища. К учебе относился серьезно, да тогда иначе, и быть не могло. Учеба была тяжелой, гоняли нас на учениях до десятого пота. Взводные командиры в нашей курсантской роте, постоянно попадались какие - то «неудачные», на эту должность назначали, кого попало, но, тем не менее, курсанты свое пехотное дело знали крепко. 17 - го июня 1941 года в ГСПУ состоялся выпуск молодых лейтенантов. На выпускной вечер приехала моя мать. Она так гордилась мною, и все время повторяла - «Сынок, лишь бы войны не было»…

Г.К. - В училище ходили разговоры о скорой войне с Германией?

Л.Б. - Нет. Пресловутый «Пакт о ненападении» многих дезориентировал. Командиры молчали. И начальник училища полковник Еремин, выступая перед курсантами, не затрагивал тему - «Германия - наш вероятный противник». Только перед самым выпуском из училища, к нам приехал еврей - комиссар, с тремя «шпалами» в петлицах, и в своем выступлении он прямо сказал - «Мы должны быть готовы к грядущей войне с фашистами».

Г.К.- Куда Вас направили служить после окончания Гомельского училища?

Л.Б. - Я получил назначение в Белорусский Особый Военный Округ, в 3-ую Армию, в 56-ую Стрелковую Дивизию. 21-го июня, мы, 10 молодых командиров Красной Армии, выпускников ГСПУ, прибыли в Гродно, в штаб дивизии, и поздним вечером того же дня, уже были в местечке Гожи на границе с Польшей. Здесь находился 184-й Стрелковый Полк, в котором нам предстояло начать свою командирскую службу. Командира полка на месте не было, сказали, что он отбыл в командировку в Москву. Нас принял начальник штаба, посмотрел на наши предписания и сопроводительные документы, потом махнул рукой и сказал: «Уже поздно, идите спать. Вот пустая палатка. Завтра утром с вами разберемся».

Г.К. - Получается , что Вы с товарищами - «В списках не значились»?

Л.Б.- На следующий день нашу группу зачислили в состав, уже разбитого немецкой авиацией, 184-го Стрелкового Полка.

Г.К. - И что произошло с Вами дальше, в ночь на двадцать второе июня?

Л.Б.- В пятом часу утра нас разбудил гул самолетов. Мы собрались у штабной палатки. В небе над нами медленно летели на восток многие десятки немецких бомбардировщиков. Собственно, о войне никто и не подумал.

Решили, что это маневры, либо наши, либо немецкие, и спокойно пошли к реке умываться. И пока мы умывались, на палаточный городок налетели немецкие самолеты и разбомбили наш полк. Примерно 60 -70 % личного состава полка погибли или были ранены во время этой первой бомбежки. Считайте, что от полка только название сохранилось. Мы вернулись к тому месту , где была наша палатка, а там - все перемешано с землей и кровью. Нашел свои сапоги, чьи - то галифе, а гимнастерку с портупеей - нет. Умываться шли к реке в трусах и в майках, так я на себя накинул какой-то гражданский пиджак (с убитых снять гимнастерку тогда не решился). Только тут мы поняли - это война… А к полудню о начале войны сообщили официально. После бомбежки поднялась паника…

Мне приказали принять пулеметный взвод у старшего сержанта Качкаева, который с двумя «максимами» был на правом фланге полка, но Качкаев, с пулеметами и бойцами расчетов, как в воду канул, с концами, так и не нашли их.

Остатки полка заняли оборону, согласно боевому расписанию. Почти неделю стояли на позициях , но нас никто не трогал, немцев мы перед собой не видели.

Г.К.- Как личный состав полка отреагировал на начало войны?

Что происходило с Вами в летние дни 1941 года?

Л.Б. - Полк был в основном укомплектован новобранцами, поляками из Западной Белоруссии, так они все разбежались по домам уже в первые дни. Паника и неразбериха были неописуемыми. Мы ничего не знали, что происходит. Связи со штабом дивизии не было. Вокруг - полная неопределенность. Мы понятия не имели, что уже окружены и находимся в глубоком тылу противника. Посланные связные - в полк не возвращались. Только через дней пять прилетела немецкая «рама» и стала кружить над нашим расположением. У нас на полуторке стояла счетверенная зенитная пулеметная установка, и какой-то солдат из Средней Азии стал вести огонь по самолету. Безрезультатно. Я вскочил на машину, оттолкнул его и сам стал стрелять по «раме». Стрелял - как учили, с расчетом на дальность и упреждением на скорость. Чувствую, что попадаю, стрелял я всегда отлично, а «рама» как летала, так себе и летает. Глянул - патроны обычные. Нашел в машине коробку с бронебойными, быстро перезарядил и снова нажал на гашетки. Видимо попал, летчик сразу направил самолет на машину, дал очередь из авиационного пулемета, и полуторка загорелась. Я едва успел с нее спрыгнуть, как машина вспыхнула. Но немцу этого показалось мало, Он развернулся и дал по горящей машине еще одну очередь. Пули вспороли землю в сантиметрах от меня… Первое боевое крещение, так сказать. А через какое- то время подъехали немцы на мотоциклах, спешились и цепями пошли в атаку. Примерно силами батальона. Встретили их плотным огнем, они откатились обратно к своим мотоциклам. Но в этот момент, командир одной из наших стрелковых рот смог зайти им во фланг, и шесть немцев были пленены в этом столкновении. Пленные немцы были совсем не такие, как их рисовали нам в училище. Эти были крепкие, загорелые, стриженные под бокс (наших солдат стригли «под ноль»), воротники расстегнуты, рукава закатаны. Стали допрашивать. Я знал немецкий язык, и переводил на этом допросе. На все вопросы немцы отвечали одинаково - «Сталин капут! Москва капут! Руссише швайн!». Предупредили : не дадите сведений - расстреляем. Ответ не изменился. Стали их расстреливать по одному. Никто из шести немцев - не сломался, держались перед смертью твердо, как настоящие фанатики. Всех их - «в расход»…

А вечером того же дня к нам добрался командир, делегат связи. Сказал, что мы в полном окружении, что Минск уже, видимо, взят гитлеровцами, и передал приказ - выходить из окружения мелкими группами. Мы, молодые лейтенанты, отказывались в это поверить, приняли командира за лазутчика или провокатора, но когда увидели комиссара нашего полка уже в солдатской гимнастерке без знаков различия и в дырявой шинели, стриженного под красноармейца - то стало ясно, что наше положение аховое… И что связной командир говорит правду. Комиссар сказал - «Идите к Неману, там наши части стоят в крепкой обороне». Но до Немана мы не шли, а ползли. Вокруг, на всех дорогах и тропинках , уже ходили немцы и даже полицаи(!), прочесывающие леса. Видели, как по дорогам мимо нас гонят на запад тысячные колонны пленных. Мы - были потрясены увиденным , мне не передать словами, что творилось в моей душе в эти минуты. Людьми овладело отчаяние. Продовольствия не было, патроны на счет. Шли мелкими группами, а по дороге к нам стали присоединяться командиры и красноармейцы других разбитых и отступающих частей. В каком-то большом лесу, на краю местечка у старой границы, мы остановились. Там собралась большая группировка - несколько тысяч бойцов Красной Армии. И тут произошел дикий случай, которым вам покажется невероятным, но он был…Понимаете, был на самом деле...

Раздались выкрики - «Командирам - собраться у сараев!». Там стоял большой колхозный сарай, и мы , человек сто пятьдесят, а может и больше, в званиях - от лейтенанта до полковника, подошли к этому строению. В сарае находился незнакомый генерал - майор. Мы выстроились перед ним. Генерал, собравший нас, сказал следующие слова - « Что вы делаете?! Кто вам дал право оставить позиции?! Какой изменник отдал подобный приказ!? Разве вам неизвестно, что такая-то и такая-то дивизии перешли германскую границу и громят врага на его территории?! Что десять тысяч наших парашютистов высадились в Берлине?! Что наши самолеты давно бомбят в пух и прах эту чертову Германию?! А вы отступаете?! Кто из вас здесь предатель, забывший о присяге?! В каком из наших уставов написано слово - отступление?! Где ваша командирская честь?!

Приказываю: немедленно вернуться туда, откуда пришли! Атаковать противника!». И мы ему сразу поверили. Никому и в голову не пришло, что это мог быть - и наверняка был - провокатор. Для нас, его слова были такими важными и нужными, нам так хотелось верить, что все сказанное, происходит на самом деле!..

И если бы вы там были, то тоже бы поверили. И среди нас находились серьезные люди, старшие командиры с большим жизненным и военным опытом, которые не могли не видеть, что твориться вокруг. И что же они? Тоже поверили этому генералу… Я после, часто думал об этом эпизоде. Но ведь полковники, находившиеся среди нас, должны были себе четко представлять, что повернуть к немцам, большую, примерно в пять тысяч человек, абсолютно небоеспособную группировку войск, где половина красноармейцев была без оружия, группировку - без артиллерии, без боеприпасов, без всякой техники - что это? Как воевать с немцами? Чем? Что же они?... Но никто из них тогда не возразил.

Наивная слепая вера в лозунг - «Бить врага на его территории» - погубила всех нас. Для меня много позже стал ясен смысл этого предательства.

Если бы эти тысячи кадровых красноармейцев и командиров прорвались на восток и смогли бы соединиться со своими - то это существенное пополнение для Красной Армии. А повернуть их на запад - значит, сдать в плен, или просто уничтожить. И ведь мы до этого видели , пробираясь по лесам, огромные колонны пленных красноармейцев, и не могли не понимать масштабов разгрома.

Но на речи «генерала» - все купились!...

Все части находившиеся в лесу были заново разбиты на роты и батальоны, всех солдат построили в колонны, и мы пошли назад к границе.

Передовой дозор даже уничтожил какой-то немецкий обоз, и мелкий гарнизон в одном селе. Потом , наша огромная колонна вытянулась на дороге, с двух сторон - молодой лес. Пролетела «рама», и сразу за ней налетели самолеты. Люди кинулись в лес по обе стороны дороги. Но немцы обрушили на этот лес такой шквал артиллерийско- минометного огня, что от деревьев ничего не осталось. Лес был заранее пристрелян артиллерией, мы просто попали в подготовленную ловушку…

Этот обстрел продолжался очень долго. Меня контузило, но мой товарищ по училищу Ваня Волегурский, смог вытащить меня из смертельной западни, из сметаемого артогнем горящего леса.

Уцелевшие во время этого побоища бойцы выползали в безопасное место и бежали от бушующей за нашими спинами смерти.

Нас мало уцелело в тот день…Немцы все очень толково продумали…

Снова разбились на группы, и пошли на восток. Доставали гражданскую одежду, где могли. Но документы в землю никто из нас пока не закапывал.

Со мной до Немана дошли - пять красноармейцев, старшина Губанов и лейтенант Волегурский. Мой товарищ по училищу, лейтенант Зайцев, выходил из окружения в составе другой группы. Неман река широкая, с быстрым течением.

А все мои товарищи по группе - степные русаки и украинцы, все - или плохо плавают, или вообще не умеют плавать. Но я вырос на реке Сож, и для меня переплыть эту реку не составило серьезной проблемы.

Сказал им - ждите, попробую достать лодку на том берегу.

А на берегу нет никаких лодок! Поднялся по откосу. Прямо передо мной село. Зашел в крайний дом, а мне говорят, что немцы приказали все лодки спустить вниз по течению, чтобы лишить «окруженцев» плавсредств для переправы на восточный берег. Вернулся к реке, продолжил поиски. Пошел вдоль нее и вдруг заметил большую лодку на берегу, забитую песком и илом, сверху залитую водой. Пытался ее сдвинуть с места - ни в какую…

Вдруг, мимо проходит женщина , ведет коня к реке на водопой. Говорит мне - «Вон, старый забор, видишь? Оторви от него доски, и выгребай ими песок из лодки». Так я и сделал, а она стала мне помогать. Умаялись, вычерпывая воду и ил, но удалось лодку столкнуть на воду, и я отправился в обратный путь.

Греб оторванной доской, но лодка вся дырявая, пока до своих ребят доплыл , половина лодки наполнилась водой. Мне красноармейцы говорят - "на этой лодке не поплывем , сразу потонем, она же, как решето!". Никто не хотел в нее садиться. Стали забивать щели кусками шинелей, законопачивать их тряпками, и часам к пяти утра кое - как , наудачу, переплыли реку. Стали искать своих.

Показалась черная легковая машина. Над ней алело красное полотнище, которое мы приняли за полковое знамя. Но в машине оказались немцы. Знамя ветром развернуло, а там - на середине белый круг и внутри - свастика.

Немцы нас подозвали. Вышел пожилой офицер, и на ломаном русском языке, с помощью разговорника стал допрашивать - Ви болшевик - зольдат? - Нет. Мы гражданские. Пасем лошадей, пришли на реку искупаться (все были в трусах, только что из лодки вылезли) - Где лошади? - Рядом , в деревне. - Как называется деревня? Я назвал какое-то знакомое село из родных мест. Офицер достал карту, и естественно, название не совпало. Но немец нам «помог», сказал своим попутчикам, что это, наверное, новое , «сталинское» название. Они уехали.

На этот раз пронесло. Но стало ясно, что сразу за Неманом наших нет.

Один из нас, молча развернулся и ушел в одиночку…Сдаваться?...

Оставшиеся, зашли в поселок под названием Великое село, это уже по ту сторону старой границы. Попросили поесть.

Женщины сказали, что на другом краю поселка стоят немцы, вынесли кое - что из гражданской одежды, дали по куску хлеба и завели на колхозную молочную ферму. Прибежал заведующий фермой, и стал нас прогонять - «Сталинские выродки - кричал он нам - комсомольцы поганые! Суки! Житья от вас не было! Не дам вам молока, лучше немцам все отдам!». Я только спросил его - «За что ты на нас, на красноармейцев, так орешь? Мы же с тобой советские люди! Как тебе не совестно?! Опомнись!». Мужик схватил косу и кинулся на меня. Но его дочь набросилась на него, повалила на землю, и держала, изрыгающего брань и проклятия, бешеного от ненависти, родного папашу.

Я только произнес - «Мы с тобой, сволочь, еще встретимся!».

На что я тогда надеялся, ведь война только разгоралась, и где тут было уцелеть в немецком окружении. Но ведь довелось свидеться! В 1947 году я служил в Белоруссии, и меня командировали в Дзержинск, это недалеко от этих мест. Приехал в это село , зашел в дом к этой сволочи. Жена говорит - «Нет его, уехал. А вам он зачем?» - «Да мы с ним давние знакомые, вот , заехал проведать да старый должок отдать» - «Ну тогда подождите, сейчас как раз вернуться должен». Приходит. Меня не узнал. Да и где узнать в офицере Советской Армии оборванного окруженца сорок первого года. Я издалека начал - «Есть сведения, что во время оккупации, в сорок первом году, вы, вместо того чтобы оказывать помощь нашим красноармейцам, гнали их, обзывали, оскорбляли и грозились выдать немцам». Он все отрицает. И тут я не выдержал - «А как с косой на меня бросался, помнишь?!». Мужик весь в лице переменился.

Говорю ему - «Садись, и пиши свою биографию, все пиши, что при оккупантах делал, и как наших солдат предать собирался».

Взял написанные листки у этого подонка, пришел в Минское отделение КГБ, написал заявление. Мне отвечают - «Нам сельское хозяйство подымать надо. Трогать его не будем, пусть дальше работает». Я все понял…Эка невидаль, еврея-окруженца хотел зарезать…. Для чекистов - это вообще мелочь…

Дальше дороги на восток для нас не было , не прорваться никак.

И здесь наша группа распалась окончательно. Иван Волегурский ушел на Украину, старшина Губарев куда-то под Могилев, разбрелись и остальные. Я пошел вдвоем с товарищем, укрывались в лесах , искали партизан, да так и не нашли.

Ушел и мой напарник. И я остался, как говорят - «один, среди стаи волков»…

Г.К. - Меня Ваши родные попросили, чтобы я не задавал Вам много вопросов о плене, о Вашем пребывании в тюрьме, в камере смертников, в концентрационном лагере. Я понимаю, что вспоминать обо всех ужасах и кошмарах перенесенных в оккупации очень тяжело, но…

Л.Б. - Вряд ли вы понимаете это…

Когда вы, несколько дней тому назад, позвонили и попросили о встрече, я думал, что мое сердце и нервы позволят рассказать о пережитом.

Но только положил трубку телефона, и все это страшное прошлое встало перед глазами вновь. Это невыносимо, поверьте мне. Все эти кошмары…

Уже, какую ночь заснуть пытаюсь… и не могу.

Есть раны, которые нельзя бередить. Я даже подумал, что надо нашу встречу отменить, но вы издалека приехали, так что…

Г.К. - Ну давайте, попытаемся, попробуем, хотя бы схематично, немного, без подробностей, рассказать о том , что было дальше с Вами.

Хотя разве можно говорить об этом общими словами… Вам судьба такие испытания приготовила, что редкий человек их выдержит…

Л.Б. -В общих чертах попробую, кратко, что смогу. Но ведь еще многое детально помню, и это такие страшные воспоминания… А рассказать все…Сердце не выдержит. Вы уж поймите меня правильно…

Г.К. - Что произошло с Вами дальше?

Л.Б.- Я решил идти в свои родные края, в Чечерск, и попытаться , увести из под расстрела свою мать. Куда увести, я даже не задумывался. Шел долго лесами.

Под вечер пришел в местечко, подошел к своему дому и увидел, что он разрушен, в нем никого нет. Соседка меня заметила, подошла и рассказала, что мой дед погиб во время первой бомбежки, а мать и бабушка, за два дня до прихода немцев, собрали маленький чемодан и ушли из местечка. Заночевал в развалинах.

Утром увидел, как мимо ворот проехал на велосипеде знакомый парень с нарукавной повязкой полицая, а у колодца немецкие солдаты набирают воду. Снова прибежала соседка, говорит, что немцы приказали всем евреям собраться возле здания бывшей ратуши. Потихоньку, задними дворами, стал выбираться на окраину. Встретил знакомого еврея, которого в местечке все звали Зяма - «зейгермастер». У него были две дочери- красавицы.

Сказал ему - «Бери семью и немедленно уходи из местечка! Прямо сейчас!».

Зяма ответил - «Я немцам ничего плохого не сделал. Они нас не тронут».

Многие так наивно думали…

Зяму расстреляли вместе с его семьей и с сотнями других евреев местечка, не успевших уйти на восток… А я стал бродить в окрестностях, по селам и хуторам. Встретил на дороге одного парня, окруженца.

Тебя как зовут? - Леонид. - И меня Леонид.- Откуда? - Из Челябинска. - И я из Челябинска. На какой улице жил?

Отвечаю наугад - На улице Чкалова. И тут мне настоящий Леонид улыбается и говорит - Не припомню я у нас такой улицы. Имя себе, товарищ, другое придумай.

На следующий день стали слышны пулеметные очереди.

Кто-то из крестьян нам сказал - Это немцы чечерских евреев расстреливают…

Пошли с Леонидом вдвоем, так веселее. Но в районе деревни Железняки Святиловского района нас задержали районные полицаи и передали сельским полицаям, для конвоирования в райцентр. Написали «сопроводительную записку», что задержанные - партизаны, и один из них - еврей- политрук. Деревенские полицаи, еще оружия не имели, конвоировали нас с дубинками в руках. Один их них всю дорогу разглагольствовал о своем дезертирстве из армии и о поступлении в полицию, говорил, что на фронте остались одни жиды и комиссары, а он будет помогать немцам. «Сопроводиловку», полицай, не читая, сунул в карман.

Я выбрал удобный момент, и рванул к молодому лесу.

Пробежал метров пятьсот, вроде оторвался, погони не видно. Только присел на пенек, подумал что спасся, скрутил цигарку и закурил, как услышал выстрелы и крики, лес окружили немцы и полицаи. Первым бежал полицай - дезертир с дубинкой. Он стал бить меня ею по голове, по лицу.

И когда меня окровавленного вели по селу, жители говорили : - Партизана ведут… (После войны, как только стало возможным, я поехал в эту деревню, где нас задержали. Местные жители мне рассказали, что полицаи Крупский и Езерский ,(их фамилии я еще запомнил в сорок первом году), были пойманы в 1944 году и расстреляны по приговору суда, а этого полицая - дезертира , еще раньше, убили партизаны). Нас доставили в тюрьму. Начались допросы : кто, куда, откуда? Отвечаем - Работали на стройках в Западной Белоруссии, возвращаемся домой , в Челябинск. А мне полицейский следователь заявляет - «Ты комсомолец , партизан и еврей, у нас за партизан «такса» выше!».

Посадили в общую камеру, а там «подсадные утки», все выспрашивали, за что сидишь? Держали меня там больше месяца, постоянновдили на допросы и били смертным боем. Я стоял на своем - зовут меня Смирнов Николай Иванович, из Челябинска. Уже ближе к зиме меня перевели в тюрьму в Новозыбков.

Последний вопрос велся в городской управе, в присутствии немцев.

Вопросы задавали все те же: где находится партизанский отряд, кто командир, и сколько человек в отряде? Я гну свою линию - шел домой, на Урал.

Произвели телесный досмотр, в протокол записали - еврей.

И приговор - партизанский разведчик- Расстрел.

Я видел, как немец пишет в протоколе слово - «шиссен», он даже произнес его вслух, но я сделал вид, что не понимаю.

А потом меня кинули в новую камеру. Здесь сидели пленные красноармейцы, среди которых были и евреи, и несколько гражданских, задержанных за связь с партизанами. Среди них мне очень запомнились : председатель колхоза Басалыго, председатель сельсовета Шелома и секретарь сельсовета Мельников. Вели они себя героически : каждое утро, в большой камере, где было много народа, они выступали и смело говорили, что немцы никогда не победят, что наши уже отбили Орел и другие города, и что победа все равно останется за нами.

Они старались поддержать, подбодрить своих товарищей по неволе.

Никто из нас не знал своей дальнейшей судьбы, своей горькой участи.

Я был единственный в камере, кто уже имел официальный приговор - расстрел. Ждал смерти ежедневно. Какие-то странные мысли лезли в голову - а где расстреливают? В тюремном дворе? Или повезут за город к месту расстрела? Один из товарищей по камере сказал - а может еще не все потеряно? И посоветовал - Загадай себе сон, приснится земля - смерть, вода - жизнь (у многих народов есть поверье - вода к добру снится). Загадал. И мне приснился сон: иду по большому, без конца и без края , черному, вспаханному полю. Иду очень долго, стремлюсь это поле перейти, преодолеть. Наконец, поле кончается, появляется море, и по освещенному утренним солнцем берегу идет мой родной дядя (который был на фронте и тоже вернулся с войны живым). И сон оказался вещим. Немецкая машина тотального уничтожения где-то дала сбой, обо мне на время забыли…

Но каждый день я готовил себя к смерти…

В январе немцы собрали из камер группу заключенных, примерно 100 человек, и куда-то повели. И привели нас на вокзал, для отправки в Гомельский лагерь военнопленных. Завели в здание вокзала. Охраняли нас пожилые австрийцы.

Поезд задерживался, охрана нервничала. Конвоиры вышли на перрон, оставив нас в помещении, все остальные двери которого были заколочены досками.

Несколько заключенных смогли оторвать забитую наглухо дверь во двор, и человек пятнадцать успело выскочить и уйти из здания вокзала. Но тут вернулись охранники. Заметив , что людей стало меньше, начали орать, передергивать затворы, но тут подошел поезд, и бить нас, или стрелять - у охраны видимо не оставалось времени и желания. Эшелон шел с востока, в теплушках был скот, награбленный у населения. В два вагона загнали арестантов. Когда поезд тронулся, то мне удалось оборвать колючую проволоку на люке. Товарищи меня подсадили, и только я высунул голову из люка, как увидел, что из люка соседнего вагона лезет голова охранника! Но пока он наклонился, чтобы взять карабин, я успел выпрыгнуть . Австриец стрелял вдогонку, но не попал, трудно прицелиться, трясясь в уходящем составе. И когда поезд удалился, я поднялся с насыпи и бросился в лес. Снегу было почти по грудь, мороз под тридцать градусов.

Костер развести , чтобы согреться, я не мог, не было спичек.

Чтобы не замерзнуть, ходил по лесу всю ночь, понимая, что если остановлюсь - смерть!.. Утром набрел на человеческий след, вышел по нему на санную дорогу, и километров через пять увидел дым над крестьянским домом.

Это был поселок торфяников. И тут встретился добрый человек, взял в дом, накормил, обогрел. Его звали Федор Калинин.

Его жена , народными снадобьями лечила мои обмороженные руки и ноги. Калинины укрывали меня три недели. Но пришлось уходить.

Тесть Калинина - ярый антисоветчик - постоянно упрекал зятя за меня и грозил выдать немцам. Но я к тому времени немного окреп, подлечился, отогрелся.

Федор сказал, что у него припрятаны две гранаты, но он в армии никогда не служил, и не знает как ими пользоваться, а собирался он - ни более, ни менее - бросить их в окна старосте! Объяснил ему всю «технологию».

Но прощанье Федор мне дал ватные рукавицы, теплый шарф, сказал, что по слухам, партизаны находятся в ста верстах от этого места, посоветовал как туда добраться. Зима. Холод. Голод. Партизан я так и не встретил, не нашел.

А по весне немцы начали усиленные карательные операции. Но прежде всего они стремились лишить партизан людского резерва. Окружали населенные пункты и всех мужчин, от шестнадцати до шестидесяти лет, забирали, и отвозили в Гомельский концлагерь « на проверку и сортировку».

В одну из таких облав «замели» и меня. Привезли в лагерь.

Огромный, тысяч на пятьдесят, памятный многим, кому повезло в нем уцелеть… Жуткое место… Всех гражданских поместили отдельно в двухэтажные бараки с трехъярусными нарами. Построили в две шеренги «свежую партию», и к нам вышел какой-то командир , одетый в советскую флотскую форму.

Первым делом он повернул шеренги лицом друг к другу и сказал - Посмотрите внимательно , нет ли среди вас жидов и комиссаров!

Я там был один не местный, но все промолчали, никто не сказал - этот не наш. Дальше проходила «чистка». Каждое утро в барак приходила группа вооруженных немцев и по списку вызывала неблагонадежных.

Судьба - жизнь или смерть - была в руках старост сел и деревень.

У кого в списке стояло - «благонадежный» - тех отпускали по домам, а у кого -«неблагонадежный» - расстреливали…

Выводили к канаве, заставляли лечь лицом вниз и стреляли в затылок.

Убивали рядом с нашим бараком…

Иногда слышались крики - Да здравствует Сталин! Отомстите за нас! - со второго этажа барака все было видно и слышно. Но меня в списках не оказалось, они составлялись только на местных, и снова Бог хранил - меня «пропустили».

Но я оказался в бараках для военнопленных.

В этом Гомельском лагере я промучился все лето и часть осени 1942 года.

От голода уже доходил, если садился на землю, то встать не мог, сил не было.

В лагере ни травиночки на земле не видно , все съели изможденные, обезумевшие от голода, болезней и лишений люди.

Кормили только один раз в сутки, привозили баланду из брюквы.

У меня даже котелка не было, приходилось брать в горсти, и не столько съедалось, сколько проливалось. И я превратился в скелет, обтянутый кожей, в «доходягу», и понимал, что теперь мне смерть уже не обмануть. И тут меня заметил один парень, который спас мне жизнь. Звали его Леша Зыков, тоже из Челябинска!

Он не стал меня расспрашивать, на какой улице я жил, а повел на лагерную кухню, где сам работал подсобнио и попытался меня туда пристроить.

На кухне отдельно готовили для коменданта нашего барака , бывшего майора Красной Армии и его «адъютанта»- старшего лейтенанта.

Этот «адъютант», внимательно ко мне пригляделся и, спросил - Кто ты есть? Ни кацап, ни хохол, ни чурка… И потом прямо сказал : Да ты - еврей!

Я не стал искушать судьбу, и сразу ушел с кухни, но Леша, добрая душа, не оставил меня, и пристроил в другой барак, к жестянщику, здоровому бритоголовому мужику, внешне напоминавшего «типичного советского руководителя». Он делал котелки, ведра, научил меня этому «ремеслу», и тем самым спас от голодной смерти. Лагерь огромный, и его «продукция» пользовалась спросом. Те, кто владел хоть каким-то ремеслом - сапожным, «жестяным», портняжным, или мог сработать различные поделки - имели больше шансов выжить и не околеть с голоду. В начале осени сорок второго года в лагере стали создавать рабочие бригады, которые выходили в город, разбирать развалины на кирпичи. Из кирпичей строили заново или выкладывали дорожки, а кровля шла жестянщику. Строили лагерные туалеты, от них отходили глубокие, выше человеческого роста, канавы, шедшие через весь лагерь.

По такой канаве я как-то попытался уйти из лагеря, прошел двести метров и уперся в толстую железную решетку.

Но мысль о побеге меня никогда не покидала. Каждого выявленного в лагере военнопленных еврея ждала мученическая смерть от рук немецких извергов.

Эти палачи такое творили… Это же нелюди…

Нет… не могу дальше рассказывать о лагере… Слишком тяжело вспоминать…

Г.К. - Как Вам удалось опять бежать?

Л.Б.- Удалось снова попасть в команду по уборке развалин.

Нашу группу сопровождали два конвоира. В один из дней, выждав удобный момент, я углубился в развалины, дальше, дальше, и… ушел!

Выбрался из города, спустился к реке Сож, и пошел по берегу вверх, лесом…

От села к селу. Шел к России. Где картошку крестьянам помогу выкопать, где в поле подсоблю. Люди давали кусок хлеба в благодарность.

И впереди меня ждал еще целый год серьезных, опасных и тяжелых испытаний, пришлось и через партизан «пройти», пережить и многое другое, да такое, что это можно пожелать только заклятому врагу.

Но вспоминать все это сейчас - выше моих душевных сил…

Г.К.- Как и когда Вы встретились с частями Красной Армии?

Л.Б. - В начале сентября 1943 года я перешел передовую. Сплошной линии фронта не было. Увидел, как навстречу мне идет цепь солдат с оружием наперевес и побежал навстречу. У меня от волнения, впервые после всех мытарств и мучений, покатились слезы , кинулся обнимать своих.

Привели в штаб, переодели, расспросили кто, как и что, накормили. И оставили меня служить и воевать в этом полку, командиром пулеметного взвода.

Никаких проверок не было. В штабе полка выдали новые документы, офицерское удостоверение. И в составе 314-го Стрелкового полка 73-й Стрелковой Дивизии 48-ой Армии я провоевал больше двух месяцев. После взятия города Добруш, наше наступление застопорилось. И тут , как говорится - «недолго музыка играла»…, и меня , неожиданно, отправили - « на проверку», в фильтрационный лагерь НКВД.

Г.К. - Как это произошло на деле? Арестовали и под конвоем на проверку?

Л.Б.- Нет, все было обставлено «технично»…

Вызвали в штаб полка, приказали прибыть в штаб дивизии, а там мне сказали, что я направляюсь в командировку в 29-й ОПРОС (отдельный полк резерва офицерского состава), находящийся под Смоленском, якобы за пополнением. Выписали все необходимые документы . Прибыл в ОПРОС, и сразу оказался на допросе в СМЕРШе. В совхозе «Жуковка». В этот момент до меня дошло, что вся эта «история с командировкой», была «липовой», и просто таким образом «завуалировали» истинную причину моего отзыва с передовой. И здесь «понеслось»…Начались ежедневные допросы, дневные и ночные…

Смершевцы бесились - «Как ты еврей, остался у немцев живым в концлагере!?». Заваливаются в комнату к следователю, три пьяных «чекиста», и орут на меня - «А… ! Это ты , тот еврей! Да мы тебя сейчас на месте шлепнем, сволочь! Немецкий шпион! Предатель!». Моим рассказам не верили.

И вскоре, как «не заслуживающего доверия» меня отправили в спецлагерь НКВД, в Рязань, на дальнейшую проверку.

Конвоировал меня только офицер с пистолетом, но я ехал в лагерь со знаками различия, погоны с меня не сорвали.

Г.К. - Что это был за лагерь?

Л.Б.- Обычный лагерь. Колючая проволока , вышки с пулеметами. Бараки…

В день давали 500 граммов хлеба, утром черпак овсяной каши, вечером немного вареной капусты. Бараки были отдельными : для бежавших или освобожденных из плена офицеров, для «окруженцев». Кроме комсостава в лагере находились и полицаи, и даже наши военнопленные, привезенные западными союзниками из Северной Африки. (Эти пленные использовались немцами для строительства укреплений в армии фельдмаршала Роммеля). С последними - запрещалось разговаривать, они все считались завербованными английской разведкой.

К подследственным в этом лагере относились… , скажем, так - довольно сносно, и , я не думаю, что нас всех огульно и поголовно, изначально записывали в « предатели и изменники Родины» , иначе бы, не разбирались с каждым отдельно.

По крайней мере , в Рязанском лагере обходилось без «любимых чекистских обещаний» - «мы тебя , падла, прямо тут к стенке поставим!», и я даже видел среди «спецконтигента» подполковника в погонах и с орденами на гимнастерке.

Проверяемых не избивали. Но атмосфера была гнетущей…

Я подробно рассказывал следователю, все , что со мной произошло за последние два с лишним года, но мне не верили. Все упиралось в одно - «как же , еврей, и остался жив!? Здесь , что-то не так». Мой сосед по нарам, земляк, посоветовал напрямую обратиться к следователю капитану Соколову, имевшему репутацию порядочного и справедливого человека. И я, минуя все запреты, подошел к нему, и попросил Соколова взять мое дело на проверку.

Рассказал ему все, что пережил, перечисли все населенные пункты и назвал людей, которые могут подтвердить сказанное. Прошло несколько недель, и меня вызывает капитан Соколов - «Мы все проверили. Воевать хочешь?» .

Я ответил - «Только воевать!». И вскоре, в конце февраля, с группой бывших офицеров , меня отправили в Подольский проверочный лагерь НКВД, а оттуда - на станцию Щербинки, на формирование 10-го отдельного штурмового батальона ( в 10- й ОШБ). Одним словом - в штрафники, искупать вину кровью…

Без вины виноватые, мы, должны были расплачиваться своими жизнями за ошибки Сталина и генералов в 1941 году…

В такие штурмовые батальоны направлялись бывшие «окруженцы» и военнопленные , командиры РККА, в звании от младшего лейтенанта до полковника включительно. Тех, кто успел повоевать в партизанских отрядах, у нас в 10-м ОШБ было очень мало.

Г.К.- Вы были направлены в штурмовой батальон в качестве штрафника?

Л.Б.- Да, но мне было оставлено офицерское звание. И по прибытии в батальон, штрафников из переменного состава , но с сохраненным званием, назначали командирами взводов. И меня, на формировке штурмбата, поставили на должность - командира взвода в пулеметной роте. Другими взводами также командовали штрафники - лейтенанты Токарев и Оснач. Оба после плена.

Г.К. - Но, я думаю, само по себе, сохранение звания, означало, что Вы полностью проверены, и в отношении Вашей преданности Советской власти, нет никаких сомнений. Вот один пример. Я на днях прочитал отрывок из воспоминаний бывшего командира роты, Героя Советского Союза старшего лейтенанта, (впоследствии полковника), Григория Моисеевича Гончаря.

Он , в 1941 году, попав в окружение вместе со своей 172-ой СД, с первых дней ушел партизанить в леса, командовал партизанской ротой в отряде Дубового в Черкасской области, был трижды ранен в боях в немецком тылу.

Так вот, после соединения партизан с Красной Армией, его послали на спецпроверку, на так называемый, сборно - пересыльный пункт 52-ой Армии.

Из 2.000 человек, бывших командиров РККА, находившихся на проверке , только семерым (!) было восстановлено прежнее воинское звание, в том числе и Григорию Гончарю, которого направили из спецлагеря в обычную войсковую часть, на должность командира стрелковой роты в 273-ую СД.

Л.Б. - Я считался обычным штрафником, только со званием, и это ровным счетом ничего не означало - верят мне или нет. Все остальные солдаты в 10-м отдельном штурмовом батальоне, за исключением нескольких взводных- штрафников, были лишены воинского звания - «до искупления вины»…

Г.К.- Кто командовал штурмовым батальоном? Кто входил в постоянный состав штурмбата?

Л.Б. - Батальоном командовал майор Русаков.

Командиром моей пулеметной роты был капитан Грабченко, туповатый службист, обожающий «казарменные шуточки». К нам относился как к быдлу .

1-ой стрелковой ротой командовал капитан Федин, хороший человек, его уважали, он ходил в бой со штрафниками вместе.

Замполита в батальоне вроде не было, а вот «особист» 10 -го ОШБ мне крепко запомнился, был там у нас один … «товарищ капитан».

В ротах, из «постоянного состава», еще были писаря в старшинском звании.

Г.К. - Официально и по своему назначению батальон назывался «штурмовым», хотя все знали, что батальон - штрафной .

А как вас называли в войсках? Как бойцы батальона обращались друг к другу?

Л.Б. - Нас в армии называли штрафниками.

Не было такого термина - «штурмбатовцы».

А в батальоне все бойцы были в одном звании - «товарищ рядовой», и у всех штрафников, кроме взводных командиров, на гимнастерках были погоны рядовых. Но я к своим пулеметчикам обращался по имени- отчеству.

Г.К. - Направляемые в штурмбат офицеры имели на руках документ, в котором был строго определен срок пребывания в штурмовом батальоне? В литературе называют разные сроки нахождения бывшего командира военнопленного или «окруженца» в ОШБ : якобы, до двух месяцев участия в боях , согласно «Указа от первого августа», или - до полугода, судя по воспоминаниям бывших бойцов- «штурмовиков».

Л.Б.- Офицеров направляемых в штурмовые батальоны никто не ставил в известность, на какой срок они идут в эту часть.

Нам никто из начальства, из постоянного состава батальона, ничего об этом конкретно не говорил . На уровне слухов муссировалась цифра - 6 месяцев, но мы знали, что воюем до первого ранения или до своей гибели.

Ну и за взятого «языка» могли освободить из штурмбата, об этом , кстати, нас как-то предупреждали. Но были еще исключительные случаи.

Летом 1944 года, по «указу об отзыве с передовой специалистов с высшим образованием для народного хозяйства», от нас ушел в тыл прекрасный человек , бывший интендант 2-го ранга , химик по специальности, Константин Сергеевич Булгаков. Я написал на него хорошую боевую характеристику и ходатайствовал о его досрочном освобождении из 10-го ОШБ. Эту просьбу удовлетворили.

Г.К.- В ОШБ могли направить не офицера, а скажем , бывшего сержанта - «власовца» или простого сельского полицая, изменника Родины?

Л.Б.- У нас таких не было. Штурмбат формировался только из бывшего комсостава. Могли только случайно «пропустить» на спецпроверке, командира РККА, который у немцев служил в полицаях, или был в лагерной полиции. Например, у нас в батальоне был обнаружен бывший полицай из Смоленска, числившийся под фамилией Иванов. Его опознал и разоблачил кто-то из бывших пленных, видевший этого полицая на немецкой службе.

Г.К. - После завершения формировки, каким был численный состав 10-го ОШБ?

Л.Б.- Скромно именуясь батальоном, 10-й ОШБ насчитывал более тысячи солдат.

Г.К.- Кто из бойцов Вашего пулеметного взвода наиболее запомнился?

Л.Б. - Старший лейтенант Валентин Буц, наводчик пулемета первого расчета. До войны окончил Ленинградский судостроительный институт, знал немецкий язык . Бывший ополченец, Константин Сергеевич Булгаков, о нем я уже упоминал.

До войны - доцент Московского пищевого института - человек высокой культуры и блестящей эрудиции. В минуты отдыха читал на память целые литературные произведения. Во взводе его очень любили, и чтобы его сохранить, я назначил Булгакова начальником взводного патронного пункта - это в 100- 150 метрах от передовой траншеи, и это назначение дало повод Буцу называть Булгакова «тыловой крысой». По ночам Булгаков приползал с набитыми лентами к нам в первую траншею и говорил - «Ребята , дайте стрельнуть по немцу. Если живой с войны вернусь, в коллективе спросят : какие они немцы, а я что скажу?».

Сибиряк, старший лейтенант Галузин.

Первые номера расчетов - Шевченко, Колесников.

Почти всех помню, и по сей день. В каждом расчете по - семь человек : командир, 1-й и 2-й номера, четыре подносчика патронов. Один расчет - однооделение.

Из бывших танкистов, зенитчиков, интендантов, политработников, и даже летчиков, и так далее, я готовил пулеметчиков.

Все хорошие люди и смелые солдаты. Боевые ребята, все рвались в бой, все горели желанием отомстить врагу. И было за что!

И повторяю вновь, эти люди были - Без вины виноватые!..

Г.К. - На какой фронт был направлен 10-й ОШБ?

Л.Б.- В начале апреля 1944 года нас погрузили в эшелон и сказали: едем брать Одессу. Но в Белгороде наш эшелон задержали, пропускали к фронту какую-то польскую часть, и пока мы до Одессы доехали, ее без нашего участия освободили. Нас высадили на станции Новый Буг, и оттуда, пешим порядком, километров четыреста, мы топали до Днестра. Сменили в обороне какой-то поредевший стрелковый полк, в районе села Шерпень, и тут снова началась для нас война на передовой. Вокруг фруктовые сады и… смерть… Тех, кто получал легкое ранение, отправляли после санбата «на освобождение» - в 18-й ОПРОС.

Г.К. - Бойцам штурмового батальона разрешали проводить разведывательные поиски?

Л.Б. - Да. Помню, как у нас группа добровольцев отправилась вплавь через реку за «языком», но была обнаружена на воде и перебита.

Г.К.- Ваш товарищ Ефим Гольбрайх, рассказывал мне , что 10-й ОШБ совершил беспримерный прорыв немецкой обороны в самом начале Ясско-Кишиневской операции. Как это было?

Л.Б.- В августе нас перебросили по понтонному мосту через Днестр на плацдарм. Заняли траншеи. От нас до немцев всего метров восемьдесят, нейтральной полосы фактически не было. И все эти метры, до окопов противника были нашпигованы минами. Расставили пулеметы на обороняемом взводом участке.

С немцами переругивались. Можно было увидеть и такое - Валентин Буц вылезает на бруствер, садится возле пулемета, закуривает самокрутку, и разговаривает с немецким пулеметчиком! Говорю ему - « Буц, немедленно спустись в траншею! Тебя же сейчас немцы «снимут»! Он отвечает - «Все в порядке, командир, я тут с одним немцем познакомился - и, сложив ладони рупором, кричит - Карл! Карл!».

С немецкой стороны доносится - «Момент, нихт шпрехен! Фельдфебель комт!».

А бывало и так - Валентин стреляет из пулемета по противнику, оттуда отвечают огнем , но показалось ему, что эта пулеметная дуэль - пустая, только зря патроны тратят. Валентин кричит немцам - Эй! Фриц! Какого черта стреляешь!? Неожиданно оттуда отчетливо доноситься - Я не Фриц, я Карл! - Давай не будем стрелять!- Гут!- согласился Карл. Но война есть война. Я быстро Буца в сторону отодвинул, мол, ты здесь еще натуральное братание , прямо на глазах у «особиста» устрой, и дал длинную очередь по немецким позициям .

Карл орет со своей стороны - Нит гут! Мы же договорились!

Но 18-го августа, ночью, этой «фронтовой идиллии» наступил конец.

На передовую привезли водку в бочках, каждому налили по 200 грамм, плотно накормили и сказали, что на рассвете, после залпа «катюш», мы должны атаковать немцев. Всех пулеметчиков раскидали по стрелковым ротам.

За 15минут до начала атаки, мы изготовились, но команды не поступало.

Все утро мы провели в напряженном ожидании.

Передали приказ - Атака отменяется.

И вдруг в 09-50, новый приказ - Атаку начать ровно в 10-00. Без артподготовки!

И в десять часов утра, в полной тишине, мы поднялись в атаку.

Г.К. - В ночь перед наступлением саперы сняли мины с нейтральной полосы?

Л.Б. - Нет. Передний край так и оставался заминированным, саперов к нам не прислали. В атаку батальон пошел прямо по минному полю… А чему тут удивляться? С нами, штрафниками, никто никогда не считался. Мы были по сути дела смертниками. Я думаю, это никто не станет оспаривать…

Г.К.- Офицеры из «постоянного состава батальона» пошли в бой вместе с вами?

Л.Б.- Командиры стрелковых рот пошли. По крайней мере, капитан Федин все время был в бою рядом, я лично видел, как он поднимал людей в атаку. Майор Русаков со штабом остался на месте, в тылу. Туда же, в штаб, перебрался мой ротный Грабченко, но это, наверное, по уставу - во время боя командир пулеметной роты находится с управлением батальона.

Г.К. - Как развивался бой?

Л.Б. - Пошли в атаку - молча, без криков «Ура!». Сразу бойцы стали подрываться на минах, но наша лавина, невзирая на взрывы мин и потери, быстро проскочила эти смертельные восемьдесят метров. Немцы отдыхали в блиндажах и землянках, в траншеях находились только наблюдатели и дежурные пулеметчики.

У нас, у многих, были штыки от АВТ, так немцев просто перекололи и перерезали в первой траншее, они не успели толком занять позиции.

А потом захватили вторую и третью траншеи, и вырвались вперед.

Возле третьей траншеи, я погнался за немецким офицером, он добежал до пулеметной точки, бросился к пулемету, моментально навел ствол на меня, но очереди в упор не последовало. Он вдруг снова поднялся и побежал назад, но я «догнал» его гранатой. Подскочил к пулемету , а там , оказывается, патроны в ленте кончились. Мы захватили батарею 6- ствольных минометов, развернули их и стали бить по отступающим немцам. У меня в первом расчете сразу убило Валю Буца, ему пуля попала в шею, пришлось лечь за пулемет вместо него и вести огонь.

И снова - Вперед! К вечеру батальон прорвал немецкую оборону вглубь на 12 километров . Окопались. И тут на нас налетели свои штурмовики ИЛ-2 и начали бомбить. Мы встали в полный рост и махали летчикам пилотками, показывая, что здесь - свои! Летчиков не виню, они не знали, что мы так стремительно наступаем, и находимся далеко впереди от намеченного рубежа.

И здесь на нас навалилась немецкая армада. Танки, БТРы, буквально «тучей», пехота. К немцам постоянно подходили подкрепления.

Артиллерии у нас не было. И так, двое суток, в непрерывном тяжелейшем бою, мы отходили назад к реке. Я только успевал перебегать от одного «осиротевшего» пулемета к другому, и стрелять из разных точек. Расчеты выбило…

У нас был свой санитарный взвод под командованием бывшего подполковника медицинской службы, они не успевали оттаскивать раненых в тыл, а потом и всех санитаров поубивало. Нас атаковали, бомбили и обстреливали беспрестанно.

К нам никто на помощь не приходил , и приказа на отход тоже не было.

Только, постоянно передавали одно указание - «Стоять насмерть!».

А после, и связи не было. Мы стали экономить боеприпасы, стреляли только наверняка. Но нас давили танками…

На третьи сутки боя , остатки батальона, истекая кровью, были вынуждены вернуться на исходные позиции, в ста метрах от Днестра.

Г.К. -Вы знали о деталях поставленной батальону боевой задачи?

Л.Б. - Задачу поставили следующую - прорвать немецкую оборону на шесть километров, закрепиться на рубеже и сражаться до последнего патрона и солдата. Мы - «перевыполнили это задание на 200 %» .

Уже позже, когда всех выживших собрали в тылу, мы узнали от «щтабников», что произошло с нами на самом деле.

Наша атака была запланирована как отвлекающий маневр, штрафники своим прорывом должны были создать у немцев впечатление, что именно в данном месте наносится главный удар, и заставить противника снять с других участков передовой и спешно перебросить в этот район танки и мотопехоту, для отражения атаки и ликвидации прорыва.

Немцы «клюнули» на эту приманку , и, действительно, ввели в бой против нас крупные механизированные силы.

И тут произошло следующее, о чем мы даже не догадывались.

За рекой, за нашими исходными позициями, были скрытно сосредоточены несколько полков «катюш» и множество артиллерии.

И когда немцы своей громадой прижали нас к реке, и все свои силы сосредоточили на относительно небольшом участке, по ним был нанесен массированный артиллерийский налет из многих стволов и установок.

Пожгли и побили очень много немецкой техники и пехоты.

Уцелевшие после этого жуткого по силе артналета, ошеломленные огнем "катюш", немцы, бежали в нашу сторону с поднятыми вверх руками и, кричали -"Нихт шиссен! Их бин коммунист!"

Одним словом, наш 10-й ОШБ был принесен в жертву, с целью обеспечить удачное наступление для всей армии. Как сказал один из выживших товарищей - «Обычная судьба обычного штрафного батальона».

Г.К. - Сколько бойцов штурмового батальона осталось в строю после этого боя?

Л.Б.- Сто тридцать человек, включая легкораненых , не ушедших в санбат. Чуть больше десяти процентов от личного состава батальона, пошедшего в атаку 18-го августа. Остальные были убиты или ранены.

Г.К.- Что ожидало уцелевших солдат 10-го ОШБ?

Л.Б.- Нас вывели с передовой и отправили в 18-й ОПРОС, для восстановления в званиях и в правах. На всех штрафников командованием батальона были заполнены боевые характеристики. Потом мы сдавали экзамен на знание Боевого Устава Красной Армии, и только после этого, нам вернули звания и выдали офицерские документы и погоны.

Г.К.- Кого-то из штрафников наградили за бой 18-20/8/1944?

Л.Б. - Только всех выживших взводных командиров. Я тоже был представлен к ордену Красной Звезды. Вот моя боевая характеристика из штурмбата, там об этом прямо говорится. Но этого ордена я не получил. По слухам, майор Русаков порвал мой наградной лист, или может еще что - то случилось. Точно не знаю…

Г.К.- Вам довелось пройти с боями почти пол-Европы: Югославию, Венгрию, Австрию, и закончить войну в Чехословакии. После всего пережитого в оккупации, в концлагере и в штурмовом батальоне, не было у Вас желания - «предать огню и мечу» всю вражескую землю?

Л.Б.- Из всех перечисленных вами стран, вражеской землей, да и то, с натяжкой, считалась только Австрия. А мстить гражданским немцам и австрийцам - я не хотел, наоборот, даже иногда приходилось «цивильных граждан» защищать от возможного насилия. Один эпизод хорошо помню. После штурма Вены нас отвели в какой-то австрийский городок на отдых. Один из домов занял я с ординарцем и с командиром минометной роты. В доме несколько женщин, все перемазаны сажей, одеты в старушечьи платки и дряхлую одежду, чтобы скрыть истинный возраст. Боялись насилия. Мой ординарец Иван Прелоус принес большого зеркального карпа, бойцы спустили воду в местном пруду и набрали рыбы. Приготовили карпа, достали тушенку, сели ужинать. Решили выпить. Говорю хозяйке - «Битте, гибен зи гласс» -(Дайте, пожалуйста, стаканы). Она дает нам маленькие рюмочки. Пришлось объяснить, что мы русские офицеры, а не хилая немчура. Хозяйка принесла большие фужеры. Поели, выпили, и тут в дверь тарабанят кулаками. Открываем, стоят пьяные солдаты из пехоты - «Лейтенант, у тебя тут баб до черта, поделись, дай нам парочку до утра!». Послал их, куда - подальше. Снова стук в дверь - на пороге стоят пьяные танкисты - «Лейтенант, дай баб!». И до утра еще парочку таких «делегаций» пришлось отправить к такой-то матери. Хозяйка нас спрашивает - Как вас зовут, господа офицеры? - Алекс - Вы коммунисты? - Да - А нам Геббельс рассказывал, что придут коммунисты, все пьяные, дикие, с рогами, и будут всех женщин насиловать и убивать. А это оказалось ложью!.. Я только подумал, что ожидало бы эту «фрау», если бы в ее доме не оказались на постое два офицера… Пришлось как-то увидеть немку, сошедшую с ума, после того как пехотинцы ее целым взводом «обработали»… И когда за насилие над местным населением стали судить и расстреливать, то я этому факту не возмущался.
Я столько в оккупации наслушался и насмотрелся, как немцы убивают евреев и славян, женщин, стариков, детей, как сжигают целые села, но… мы не должны были уподобляться этим зверям.

Г.К. - Мне запомнилась строка из книги «Танки - фронту», цитата из краткого отчета заместителя командующего БТ и МВ РККА генерал - лейтенанта Н.И. Бирюкова, находившегося с инспекционной проверкой в 1-ом гв. Мех.корпусе в сентябре 1944 года - « в корпусе 15 офицеров были в немецком плену».

Даже такой подсчет велся…

Я и не подозревал о подобной «статистике» раньше.

Сам факт Вашего пребывания в немецком плену и в штурмовом батальоне как-то влиял на Вашу дальнейшую армейскую службу?

Л.Б.- Да, влиял, и очень серьезно.

После освобождения из 10-го ОШБ меня направили для дальнейшей службы в 1-й гвардейский Механизированный корпус, в 3-ую гвардейскую мех. бригаду.

Явился в штаб. Кто-то из штабных офицеров, мне говорит - Пойдешь командиром пулеметного взвода в мотострелковый батальон.

Я спросил - «Опять на взвод? Так что теперь, всю войну я взводным провоюю?». Штабной начал почти орать, и на шум из соседней комнаты вышел командир бригады, полковник. Комбриг поинтересовался - «Чем тут лейтенант недоволен?».

Штабной ему отвечает - «А он из штрафбата к нам прибыл!».

Комбриг процедил -«А… Ну тогда все понятно», и удалился. Поставили на взвод.

Несколько раз пришлось заменять выбывших из строя ротных командиров, но после получения пополнения из офицерского резерва, меня сразу возвращали на прежнюю должность - командир пулеметного взвода.

Неоднократно хотели представить к ордену Красной Звезды - больше бывшим штрафникам у нас в корпусе не полагалось - но каждый раз наталкивались на категорический отказ комбрига или моего командира батальона, отъявленного антисемита . Комбат по фамилии Зотов ( или Изотов) мне постоянно «тыкал в глаза пленом», мол, как ты мог, советский командир…

Жаль, что этот Зотов, сам, на своей шкуре, лето сорок первого года не испытал… Он бы тогда себе такого не позволял.

После каждой успешной боевой операции выживших офицеров бригады награждали орденами, но я уже знал, что мне наград никогда не видать, хоть я и воевал честно и храбро, себя в бою не жалел.

Г.К.- А что происходило после войны, когда началась массовая чистка офицерских армейских рядов от бывших пленных и «окруженцев»?

Л.Б. - К моему великому удивлению меня оставили в армии, но, согласно приказу Сталина, всех «бывших», оставленных в армии во время «кадровой зачистки», - снимали со строевых должностей, и категорически запрещалось: присваивать им очередные звания, принимать в партию и в военные академии. Меня перевели на административно-хозяйственную службу. И только с приходом к власти Хрущева, вышел новый приказ, снимавший ограничения с бывших военнопленных. Так что, старшим лейтенантом я стал только через 15 лет после присвоения первого командирского звания. После войны я женился на девушке, которую знал с детства - жили на одной улице. Когда началась война, моей будущей жене Марии было всего пятнадцать лет. Она, убегая от немцев, под бомбежками, пешком дошла до Воронежа, неся на руках двухлетнюю сестренку!.. Служил я в дальних гарнизонах, да в пермской тайге. В 1971 году вышел в отставку в звании майора, поселился в Брянске, и еще двадцать лет преподавал в школе военное дело.