Коршиков Михаил Иванович

Я родился 4 октября 1926-го года в селе Красная Горка Кинель-Черкасского района Куйбышевской области. Родители мои были крестьяне-бедняки, мы стали жить хорошо лишь при колхозах. В семье воспитывалось семеро детей – четыре брата и три сестры. Все мы учились, я окончил Красногорскую начальную четырехклассную школу, после перешел учиться в село Семеновка за 10 километров, где окончил семь классов. Больше негде было обучаться. 22 июня 1941-го года о начале Великой Отечественной войны мы узнали в полдень, потому что из райцентра стали приезжать на лошадях вестовые и привозить повестки. Да и по репродуктору сообщили – у нас в селе благодаря какому-то проекту по радиофикации маленькие радиоприемники имелись в каждой семье. Все начали переживать, плакать.

Большинство мужчин призвали, колхоз требовал рабочую силу, поэтому нам пришлось и учиться, и одновременно работать летом в колхозе. В первую очередь производили прополку пшеницы и других зерновых культур. В 1942-м году я поступил в Кабановское МТС, где учился на механизатора широкого профиля. Возвращался домой на каникулах, работал на тракторах, был помощником комбайнера. Ударными темпами выращивали урожай в колхозе «Большевик». Практически все отдавали для фронта. В семье я остался за старшего, брата Федора, 1921-го года рождения, призвали еще в 1939-м году, он служил в городе Борзя Читинской области. С началом мобилизовали отца, а затем среднего брата Петра, 1924-го года рождения, он окончил семь классов и был призван в ряды Красной армии. Был направлен во Владивосток и в 1945-м году воевал с японцами.

В 1943-м году прямо к нам в МТС прибыли работники военкомата, и стали отбирать самых малорослых мальчишек, тех, кто изучал немецкий язык, щупленьких и подвижных. Меня отобрали в эту группу. Мне тогда шел семнадцатый год, я себе годик прибавил, и нас направили в 1-й учебный полк Приволжского военного округа. Там сформировали роту специального назначения, в которой готовили мальчишек для отправки в партизанские отряды для особых поручений, куда включили и нашу группу. Стали заниматься. Учили стрелять из стрелкового оружия, начиная от пистолетов, автоматов до карабина, винтовки Мосина, и СВТ-40, снайперскую винтовку также изучали. Знакомились с боевой техникой, начиная от 50-мм ротных минометов и 45-мм орудий и заканчивая 152-мм гаубицами. Показывали также и танки, и даже совершенно новые самоходные установки СУ-152, говорили, что эта мощная машина называется «Гибель фашизму». Трактористов, в том числе и меня, сажали в танк и показывали, как заводить машину и как ею управлять. Включали демультипликатор, тренировались на самом медленном ходу. Большую скорость только один раз пробовали. Потом стали учить прыгать. Сначала безо всякой предосторожности прыгали с высоты в метр, полтора и три метра. Внизу было подготовлена мягкая площадка из песка – это делалось для отработки поставки ног при посадке с парашютом. Инструкторы объясняли, что при посадке ни в коем случае нельзя становиться на пятки, всегда стараться на носки упор делать. Потом пошли учебные прыжки с парашютной вышки, каждый пять или шесть раз прыгнул. Причем мы сами парашюты не готовили, все было заранее приготовлено. Под конец прыгали из самолета «Дуглас» с высоты в пятьсот и восемьсот метров. Мне пришлось совершить восемь прыжков. После трех месяцев учебы в августе 1943-го года нас выпустили. Я в этой школе принял военную присягу и стал военнослужащим. Направили в Белоруссию. Пришлось прыгать с парашютом в район белорусских лесов у деревни Круки. Прилетел ночью на По-2, там все было отработано и у летчиков, и у партизан, прыгал на поляну, если бы была возможность посадки, то летчик бы сел, мне пришлось прыгать, внизу партизаны уже встречали. Кстати, из вооружения на мне ничего не было, а для того, чтобы я приземлился с парашютом в нужную точку, и меня не унесло ветром в сторону, на грудь одели мешок с песком, и когда я уже подлетал к земле, то ножом разрезал этот мешок. Песок высыпался и сел в назначенное место. На земле меня встретили партизаны.

Отвели в штаб партизанского отряда, где со мной беседовали, говорили о том, что я принял военную присягу, и должен выполнять все указания, как требует Родина. Кто же с этим спорил. Сказали, что все задания я буду получать только от начальника штаба или командира бригады. Первым моим заданием стало работа посыльным. Как рассказал командир бригады, партизаны знали, что немцы вскоре начнут зачистку лесов, и моя задача заключалась в том, чтобы передать приказания по партизанским отрядам. Объяснили по карте, где они находились. Спрашиваю: «Кому передавать послание?» Тогда мне сказали, что многие деревни на моем пути будут сожжены, но на точке встречи ко мне будет подходить человек и показывать красный флажок – это станет сигналом, только могу передавать послание. Для выполнения этой задачи мне приказали взять на всякий случай с собой автомат, потому что в любое время на дороге можно встретить карателя. Я все запомнил, что говорили, записывать ничего нигде нельзя. И еще сказали, что если встречусь с немцами, ни в коем случае нельзя говорить по-немецки, чтобы не показать знание языка, нужно только повторять: «Сталин капут! Москва капут!» И все, больше ничего не знаю. Но получилось так, что когда я передал донесение по отрядам и возвращался обратно, то неподалеку от населенного пункта Брожа мне навстречу вышел человек, до него было метров 200, и я понял, что, по всей видимости, это немец. Заметив меня, он поднимает карабин, и наводит на меня, я сразу же упал в кювет дороги, немец произвел выстрел. Я немножко поднял руки и отбросил их на дорогу, то есть притворился, что он меня убил. Тот повесил карабин на плечо, и идет ко мне, когда подошел метров до 25, не больше, я переворачиваюсь и из автомата выпускаю в него очередь. Смотрю, каратель встал, потом падает у него оружие, и он следом валится на землю. Я подскочил, но не стал к нему близко подходить и побежал быстрее в партизанский отряд, где доложил, что произошла такая история. Командир партизанского отряда, у которого прозвище было «Медведь», сразу же послал к тому месту своих разведчиков, опытных ребят, чтобы проверить, соврал я или нет. Пошли туда, немец еще лежал на дороге, они достали у него документы, и на груди обнаружили два креста. Их тоже сняли и принесли в отряд. Оказалось, что я убил известного немецкого карателя, который уложил десятки наших партизан. Меня отблагодарили за это, потом в боевом листке пропечатали заметку «Смертельная дуэль», но как таковой дуэли там не было, немца погубила самонадеянность. С тех пор ко мне стали относиться с большим доверием и стали поручать ответственные задания.

За время службы в партизанском отряде мне пришлось работать в районе Новогрудок, Лиды, Барановичей, Волковыска и Гродно. Я свободно бродил по лесам и селам, крутился у полевых кухонь, иногда вступал в драку с бродячими собаками за объедки, от чего от души веселил немецких солдат и офицеров. Внешностью напоминал подростка. Нередко мне давали с собой топор или ножовку, я подходил к городам и деревням. Моя главная задача заключалась в том, чтобы разведать, сколько личного состава расположено в том или ином населенном пункте, есть ли у немцев танки или пушки. И подслушивать разговоры немецких солдат и офицеров.

Первое боевое задание я получил под Барановичами. Необходимо было поймать старосту одной деревни, которого все звали дядя Вася, он был настолько предан немцам, что выполнял все их указания и с его помощью немцы расстреляли и повесили десятки подпольщиков и партизан. Пришло время воздать ему по заслугам. Меня под обычным прикрытием посылают в этот населенный пункт, дают адрес, якобы я внук одной женщины, на тот случай, если меня задержит патруль полицаев. Но не пришлось попасться им на глаз, я быстренько с местными ребятишками познакомился, и сдружился с Максимом Гавришем. Отозвал его в сторонку и сказал: «Если ты вызовешь дядю Васю под предлогом того, что в деревню пришли немцы, а на самом деле это будут партизаны, то мы тебя отблагодарим. Мы должны убрать старосту, потому что уже нет никакой возможности терпеть его злодейства». Он согласился со мной, и я пообещал ему, что если поможет его вызвать, то партизаны дадут ему большой-большой кусок сахара и булку хлеба. Он мне не поверил, но я твердо сказал: «Это правда, вот посмотришь, давай с тобой вместе это дело сделаем!» Вечерком партизаны переоделись в немецкую военную форму, подошли близко к деревне, и этот Максим стал кричать: «Дядя Вася, выходи, немцы подошли, кричат, чтобы ты побыстрее вышел». Но он долго не выходил, минут десять посматривал то из окна, то еще откуда-то. Потом все-таки вышел, приоткрыл свою калитку, чуть высунулся, и тут партизаны его сразу же схватили, но он вырвался и побежал в огород, где у него стояли копны сена, приготовленные на зиму. В одной из копен был сделан шалаш, дядя Вася быстренько туда спрятался. Уже стемнело, и партизаны начали кричать ему: «Выходи!» Естественно, он не вышел. Тогда одну копну подожгли, сено стало гореть и стали кричать старосте, что сейчас загорится еще одна, и он сгорит. Когда он почувствовал, что партизаны не шутят, то вышел. Решил сдаться. Мы его вытащили на улицу, Максиму отдали булку хлеба и сахар, все как положено, и увезли его на повозке в партизанский отряд. Там зачитали приказ: «Считать изменником Родины и расстрелять». Тут же привели приговор в исполнение, тело оттащили метров за 200 от лагеря, прикопали, и на этом задание закончилось. Больше в этом селе не вешали и не расстреливали людей.

Вторым боевым заданием стал взрыв железнодорожного моста. Там шла ветка железной дороги через Брест на фронт. Проходило по пять-шесть составов в сутки. Надо было его взорвать. Меня стали готовить как пастуха, давали с собой привязанную на веревочку козу, овцу или теленка. Якобы случайно стал пасти скотину поближе к этому мосту, который охранялся немецкими солдатами. Моя задача заключалась в том, чтобы связаться с ними, подружиться. Как бы невзначай их спрашиваю, хотят ли они есть, немцы тут же сказали: «Я! Я!» Говорю только по-русски и из сумки достаю сало, жестами показываю, мол, могу принести. Те энергично кивают. Что еще им нужно? Кричат: «Мильк», то есть молоко. Но самый гут для немцев был шнапс. Не сразу принес, чтобы никаких подозрений не было, прошло дня три, первый раз сало принес, во второй – курицу. То, что дадут мне партизаны, то и относил им туда. Немцы стали принимать меня, по сути дела, как своего. Вскоре подпольщики нам сообщили, что в субботу запланирована отправка через этот мост состава с боевой техникой и личным составом на фронт. И я партизанам говорю: «Немцы из охраны желают водки, снова спрашивали». Партизаны отвечают, что у них есть только самогон. Мне какая разница, лишь бы спиртное. Но командир предупредил, что в самогон добавят средство, от которого немцы очень быстро уснут. Мне-то без разницы, так еще проще. Пришел я к мосту, привязал к растущим неподалеку деревьям свою скотину, и пошел к охранникам, они здороваются со мной уже за руку, я жестами объясняю, что принес покушать сала и мяса, помидоры достал из сумки, причем свежие, сам бы ел, но надо им отдать. Под конец шнапс достал, они аж в ладоши захлопали, так хотели выпить. Бутылка была грамм 700, а охранников– четверо. Сели они за стол, давай есть, потом выпили, и смотрю, минут через 10-15 один кладет шинель под голову и ложится спать, потом другой рядом пристраивается. В это время уже вовсю работают наши разведчики-минеры под мостом. Когда немцы уснули, я быстро надел куртку одного из немецких солдат, взял его флажок, и показываю подходящему составу, мол, путь свободен. Тогда состав пошел через мост, приближается медленно-медленно, но все равно идет, четко слышно. И партизаны успели сработать, когда вагонов пять вместе с паровозом зашло на мост, то произошел взрыв. Все вагоны полетели в воду, немцы выскакивают из оставшихся вагонов, партизаны все предусмотрели, к мосту подобралось человек сто с автоматами и несколькими пулеметами, открыли огонь по выбегавшим из вагонов оккупантам. Побоище было страшное. После этого случая немцам пришлось ремонтировать этот мост два или три месяца, чтобы пустить по нему снова составы. Так мы сорвали переброску немецких подкреплений на фронт. Во второй раз мне пришлось участвовать в подрыве моста у Гродно через реку Неман. Мы взорвали специально не весь проход, а около один пролет, потому что эта переправа была нужна для движения наших войск.

В партизанском отряде я находился до 3 июля 1944-го года, в этот день мы присоединились к наступающим войскам. В этот же день освободили Минск, столицу Белорусской ССР. За участие в боях в тылу врага мне вручили медаль «За боевые заслуги». Затем стали распределять по частям. Я попал в 806-й стрелковый полк 235-й Витебской Краснознаменной стрелковой ордена Суворова дивизии 1-го Прибалтийского фронта. Меня назначили помощником наводчика станкового пулемета «Максим» в пулеметную роту одного из стрелковых батальонов. И с этой ротой пришлось участвовать в боевых операциях.

Первый бой мы приняли в Литве под Каунасом. Стреляли недолго, потому что производили разведку боем, проверяли на прочность немецкую оборону. Нам придали человек 300 штрафников, пулеметная рота должна была их поддерживать в наступлении, уже за ними шли наши боевые подразделения. Разведка боем прошла столь успешно, что, по сути дела, Каунас был полностью освобожден 31 июля 1944-го года. После мы стали подвигаться вперед. Интересный бой произошел под Ригой, где находился полевой аэродром. Надо было его как-то уничтожить, чтобы немецкие самолеты не смогли оттуда свободно взлетать, это серьезно способствовало бы наступлению наших войск на Ригу. Для того чтобы эффективно обстреливать из артиллерии немецкий аэродром, надо было занять высоту 235. Обзор с ее вершины был великолепный. Вначале успешно пошли, немцы из передовых окопов стали поспешно отступать, но когда подошли к этой высотке, наша атака захлебнулась, немецкие пулеметные очереди били столь сильно, что нельзя было продвигаться вперед. Что делать? Мы как пулеметчики стреляли по огневым точкам, оттуда вылетают трассирующие очереди, но сколько это могло продолжаться, не знаю, ведь мы сидели внизу, а враг наверху. Тогда командир стрелкового взвода Иван Первушкин, он со мной вместе призывался, подбегает ко мне и ложится у пулемета, говорит: «Миша, ты смотри, я сейчас поползу вперед, беру гранаты и постараюсь самую надоедливую огневую точку на высоте подорвать, а ты, когда я буду подползать к высотке, бей и бей из пулемета, когда ствол нагреется, меняй воду быстро, и начинай стрелять с другого «Максима», где выбило расчет». Я все сделал, как он сказал, Ваня пополз, ему удалось незаметно подобраться к немецким позициям и бросить в эту огневую точку противотанковую гранату. Немецкий пулемет замолчал, Первушкин скатился вниз с высотки, и наши войска стали наступать. В итоге прорвали оборону, зашли на высотку и там перед нами открылся аэродром, уставленный немецкими самолетами. Двинулись дальше, и вошли на этот аэродром, не дали подняться почти ни одному самолету, все они остались на земле. Выполнив приказ, мы стали поспешно занимать оборону, чтобы не дать немцам захватить эту высоту.

Вскоре в сентябре 1944-го года началось общее наступление на Ригу, и 13 октября 1944-го года мы освободили этот город. Потом пришел новый приказ, и нашу дивизию перебросили в Восточную Пруссию. Здесь бои проходили постоянно, мы в основном наступали, и потеряли очень много солдат. В начале февраля 1945-го года в бою у местечка Покиррен мне пришлось заменить раненого наводчика, перейти с пулеметом на фланг и кинжальным огнем выбить контратакующих немцев, уничтожив при этом несколько пулеметчиков врага. За этот бой меня наградили Орденом Славы III-й степени.

Под Кенигсбергом мы остановились и начали переформироваться, готовится к наступлению на город-крепость. На 6 апреля 1945-го года назначили штурм города. При этом при переформировке выяснилось, что в соседнем 801-м стрелковом полку не осталось наводчиков 82-мм минометов, а я в учебном полку изучал такие минометы, поэтому меня туда определили. В день наступления началась артиллерийская подготовка, причем такая сокрушительная, не знаю, кто мог в живых остаться на передовых позициях врага. Мы вошли в город под прикрытием огневого вала. Было разрушено множество домов. Но из одного дома постоянно бил пулемет и мешал нашему продвижению. Тогда я схватил автомат, подобрался к нему, забросал точку гранатами, и когда ворвался внутрь, то увидел, что три немца валялись убитыми, а четверо поспешно подняли руки, я их привел в штаб батальона. За этот бой мне снова вручили второй Орден Славы III-й степени.

Мы наступали и дрались за каждый дом, немцы вели бой в основном с чердаков, стреляли из пулеметов, и всех видов огнестрельного оружия. 7 апреля бой продолжался с прежним ожесточением, но, надо сказать, что наши войска успешно штурмовали город. На 9 апреля немцы почувствовали, что гарнизон Кенигсберга не сможет дальше сопротивляться. Тогда наше командование получило радиообращение от коменданта Отто фон Ляша, мол, пришлите своего парламентера для сопровождения группы немецких офицеров к советскому штабу. Собрали солдат и сержантов, кто умел неплохо говорить по-немецки, в эту группу попал и я, потому что умел разговаривать на бытовом уровне. Всего отобрали пять человек. Старшим назначили старшего лейтенанта Соколенко. Он нас вывел на одну из улиц, и в итоге мы подошли к большому мосту, расположенному около железной дороги. Остановились, офицер спрашивает: «Кто пойдет дальше к немцам?» Ни один не вызвался. Тогда старший лейтенант сказал: «Коршиков, ты получше знаешь язык, так что тебе придется идти». Как солдат, я ответил одно: «Есть!» Надо выполнять приказ. При себе у меня имелась солдатская книжка, больше никаких документов или писем. С собой дали маленький белый флажок. Должен пройти по полосе к тому месту, которое немцы указали в радиограмме. Благодаря своему партизанскому прошлому неплохо понимал в карте, и быстро сориентировался. Группа осталась ожидать меня обратно вместе с немецкой командой. Парламентеров мы должны были отвести в штаб 43-й армии, который временно располагался в школе Адольфа Гитлера. Когда я полз, вокруг стрельба шла страшная. И минометы бьют, и пушки, и пулеметы, повсюду мины и снаряды рвутся. Нужно было проползти расстояние всего-то в метров 600, его можно за полчаса преодолеть, а я добирался около трех часов, потому что время от времени начиналась такая стрельба, что приходилось под убитых лошадей прятаться, даже под трупы подлезать, и немецкие, и наши. Ползком-ползком на животе прополз, только одна пуля черканула по каске. Ударила, у меня зашумело в голове, но ничего – срикошетила. Когда я подошел к месту встречи, немецкие солдаты кричат: «Хендэ хох!» Поднял руки, один из них подошел, спрашивает, есть ли пистолет, отвечаю, что нет никакого оружия. Он все-таки проверил, похлопал по карманам, все осмотрел, потом мы куда-то вниз в бункер спустились. Меня провели куда-то внутрь. В комнате за столом сидел как раз какой-то генерал из начальствующего состава гарнизона. Перед тем, как зайти, немножко отряхнулся и привел себя в порядок. Захожу, немец посмотрел на меня, долго смотрел, я даже начал нервничать, чего он смотрит, ничего не спрашивает. Потом приказал сесть, довольно-таки резковато. И он спрашивает, кто я такой, отвечаю: «Их бин Михель Коршиков». Несколько раз мою фамилию повторял, все никак у него не получалось. Спросил, сколько мне лет, отвечаю, что девятнадцатый идет, он на меня посмотрел, и вслух удивился, чего я маленький такой. Спросил, хочу ли есть, я попросил: «Их волен зен дринкен кальд вассер». То есть попросил холодной воды, и принесли мне ее в кружке. Я выпил, генерал спрашивает, хорошо ли я говорю по-немецки, отвечаю, что понимаю, но могу разговаривать, но не свободно. Тогда он позвал к себе переводчика, тот помогал, когда я что-то не понимаю. Стали говорить с ним, во сколько пойдем к нашим. Пришлось объяснить, что у меня нет часов, немец удивился и дал команду принести мне немецкие солдатские часы. После подождали минут 20-30, и генерал дает команду выходить из бункера. На выходе говорю переводчику, что немецкий командир, старший группы парламентеров, должен бросить в воздух белую ракету, а наши ответят красной ракетой, тем самым укажут, куда нам идти. Но перед выходом немецкий генерал еще такую фразу мне бросил – мол, почитай бумажку, там написано, что если я заведу немецких представителей не по назначению, то они меня расстреляют. Тогда я ответил одно: «Данке». Мы вышли, ракету пустили, и минуты не прошло, как наш старший лейтенант отвечает красной ракетой. Перешли через мост, привел я группу к нашим, и потом старший лейтенант повел всех к армейскому штабу. Там проходили какие-то переговоры, с одной стороны стола сидела немецкая делегация, семь человек, с нашей стороны присутствовали некоторые командиры дивизий, в том числе и наш комдив, генерал-майор, он подошел и пожал руку старшему лейтенанту Соколенко, сказал: «Молодцы, выполнили задание командования». Спросил старшего, кто ходил, тот показал на меня. Вскоре начались переговоры, после которых на столом накрыли ужин с водкой.

К вечеру немецкая делегация решила вернуться в бункер, с ними отправилась группа наших офицеров, по приказу комдива мы снова их сопровождали. Нам выделили грузовик для перевозки. Посадили всех в кузов, только старший немец и наш подполковник ехали в кабине. Несмотря на темноту, стрельба еще продолжалась. Мы только фары включили, как с чердаков или еще откуда-то началась пулеметная и автоматная стрельба, тогда машина резко остановилась, и мы пошли пешими. Проводили делегации почти до бункера, до него оставалось метров 100 или 200. Старший немец кивнул нам, мол, спасибо или что-то такое, и мы вернулись в свои части. Потом я узнал, что в бункере советскую делегацию ожидал сам комендант Кенигсберга генерал Отто фон Ляш. Он же по радио и отдал команду о капитуляции.

10 апреля 1945-го года нас подняли часов в шесть утра и срочно стали всех переодевать. Выдали новое обмундирование, новые пилотки и сапоги. И мы выстроились на железнодорожном мосту у широкой шоссейной магистрали по одной из сторон. И в 9 часов утра начался марш немецких частей без оружия. Они сдавались в плен и их вели в определенное место, после куда-то дальше отправляли. Эти колонны проходили часа четыре. В первой колонне шел тот немецкий генерал, с которым я разговаривал. Помахал ему рукой, но он не заметил, хотя я думаю, что увидел меня. Больше мне с ним встречаться не пришлось.

После падения Кенигсберга наши части стали переформироваться. И здесь к нам в полк пришел молодой парень, старший лейтенант Александр Анатольевич Космодемьянский, командир батареи ИСУ-152 350-го гвардейского тяжелого самоходно-артиллерийского Оршанского ордена Кутузова полка. Он стал набирать добровольцев в самоходчики, из числа тех солдат, кто имел права, трудился до войны трактористом, и понимал техническую сторону. Я в числе других поднял руку, он приказал выходить из строя, задал несколько вопросов и еще несколько человек отобрал, после чего повел нас в свое подразделение. Здесь стали знакомить с ИСУ-152. Тяжелые самоходки я мало знал, но когда опустился внутрь, осмотрел расположение снарядов, видел их и в учебке, открыл затвор, осмотрел все, вроде бы все знакомо. Тогда Космодемьянский говорит мне: «Будешь первым заряжающим на моей машине». В то время заряжающий считался одновременно помощником механика-водителя. Я ему объясняю, что ни разу не водил танк, но Александр сказал одно: «Сейчас проверим». Посадили меня на место механика-водителя, показали, как включать мотор. Сначала выехал на демультипликаторе, потом снимаю его, включаю первую скорость и сразу стал четко управлять самоходкой. Выехал, куда мне показали, развернулся, поставил самоходку на место. Сказали одно – годишься на помощника механика-водителя. Так мы с Александром, по сути дела, подружились. После он мне рассказал, что он брат Зои Космодемьянской, которая в ноябре 1941-го года была поймана немцами, и ее немцы повесили. И что интересно, Космодемьянский сказал, что подробности гибели сестры мы узнаем уже после войны. Поговорили немного, и на следующий день мы начали готовиться к наступлению на группировку противника в Пиллау (ныне – Балтийск), которая продолжала сопротивляться после капитуляции Кенигсберга. Александр сказал, что будем воевать там. Дальше пошли тяжелые бои.

13 апреля 1945-го года в одного из боев нашу самоходку подбили, но мы продолжали наступать в рядах пехоты. После того, как мы заняли какой-то поселок, из штаба полка пришел приказ прибыть на рекогносцировку местности. Александр приказал мне взять автомат и пойти вместе с ним, с нами направились командиры других батарей, с каждым из них еще по солдату было. Человек восемь или девять нас собралось, после рекогносцировки направились в штаб полка получать задание на следующий день. Когда возвращались обратно, началась минометная и артиллерийская стрельба, очевидно, немцы били из мощных шестиствольных минометов Небельверфер. Мы, солдаты, следовали позади офицеров, в ходе обстрела все попрятались по воронкам. Лежим, и тут один снаряд разорвалась буквально в трех метрах от офицеров, мы бросились туда бежать, подбегаем, и я вижу, что был тяжело ранен Космодемьянский, у него изо рта кровь шла, но он нам говорит: «Передайте маме, что я, как и Зоя, отдал свой долг перед Родиной, трусом не был, защищал дом до конца своей жизни». Вскоре подъехала маленькая санитарная машина, погрузила офицеров, мертвых и раненых, Александр позже скончался. Через несколько дней на самолете прилетела его мать, Любовь Тимофеевна, к тому времени подготовили груз с телом, металлический гроб, и она улетела в Москву. При этом сказала, что получила разрешение похоронить сына вместе с Зоей на Новодевичьем кладбище. После этого к нам в батарею прибыл капитан Чуксин вместо погибшего Космодемьянского, и мы продолжали боевые действия. 25 апреля 1945-го года мы овладели портом и городом Пиллау, после чего нас направили в Германию, где уже 30 апреля мы освобождали немецкий лагерь смерти Равенсбрюк около города Фюрстенберг. Там было озеро, а с другой стороны находился лес, к которому подходила железная дорога, и там был спрятан лагерь. Местное население, возможно, и не знало о его существовании, ведь нацисты держали такие сведения в секрете. Перед атакой на лагерь с наших самоходных установок боевые снаряды были сняты, только несколько холостых гильз оставили, и когда походили к лагерю, мы стреляли холостыми, чтобы не задеть заключенных, но оказалось, что охрана уже давно убежала. Перед боем мы загрузили самоходную установку продуктами, так что когда освобожденные люди стали выходить из лагеря, было чем их встретить, но врачи запретили кормить их тяжелыми продуктами вроде хлеба. Нам предстало страшное зрелище – заключенные друг друга ведут, идут почти голые, одни кости торчат. Потом нас провели по всем цехам, где собирали кровь, вырабатывали из людских волос щетки и разные предметы. Видели мы и крематории, и газовую камеру. Вот что представлял собой этот лагерь.

Здесь же мы освободили жену Тельмана, Розу, и его дочь Ирму. Спрашиваем, где ее муж, она ответила, что его расстреляли фашисты как врага народа Германии. Мы продолжали наступать дальше, 2 мая 1945-го года пал Берлин, где мне удалось побывать вскоре после окончания войны. Наши самоходки остановили на подступах к столице фашизма, без нас хватало сил.

9 мая 1945-го года Германия капитулировала, бои закончились, все кидали шлемофоны в воздух и стреляли, вечером отмечали день Победы. Так для меня закончилась Великая Отечественная война.

- Как кормили в партизанах и на фронте?

- В партизанах кормили по-разному, снабжение производилось с самолетов. Туда, где прочно на позициях сидели отряды, с парашютов сбрасывали контейнеры с продовольствием. Так что в целом мы питались неплохо, местное население поставляло партизанам и питание, и одежду, и все, что только можно. Что касается фронта – тут питание было исключительно хорошее, тем более, что мы в основном наступали, постоянно захватывали трофеи, ведь в немецких домах было очень много и варенья, и тушенки, и всего прочего. Варили и каши, и сладкие компоты, так что не голодали на фронте, и я не помню такого случая, чтобы нуждался в куске хлеба. Приведу такой пример. Когда мы стояли в обороне, то пришлось находиться близко от врага, наша траншея проходила в ста метрах от вражеской. Когда немцы выходили аз обедом, то показывали нам – мы идем получать завтрак или обед. У нас было условлено, что ни с их стороны, ни с нашей ни одного выстрела в это время не будет. Затем мы уже немцам показывали, что к нам сейчас подвезут кухню, и немцы были аналогично вежливы.

- Со вшами сталкивались?

- Нет, вот чего не было, того не было. Отводили примерно раз в десять дней во второй эшелон, где заранее ставили жарилку и парилку, мы мылись, стирались и одевались в чистое белье. Так что не приходилось испытывать вшей на передовой.

- Женщины в части были?

- Да, санитарки. Мы их уважали, и слушались. У нас в экипаже как в командирском, находилась санинструктор Тося Овчинникова, постарше нас, ей было лет за тридцать. Причем когда ранило замкового Крупенина, то она во время боя выполняла его обязанности. При этом спали, где как получился, в экипаже имелся танковый брезент, он расстилался на трансмиссии самоходки, она прогревалась, и мы все ложились туда вповалку, укрывались брезентом и в шинелях спали. Тося у нас была как командир машины – что скажет, то и выполняли. Все ее любили и уважали за решительность, а когда закончилась война, она вышла замуж за комбата капитана Чуксина.

- Трофеи собирали?

- Когда идешь в наступление, в подвалах немецких домов смотришь, там разные запасы лежат, пробуешь все это дело, лично мне больше всего нравилось сладкое. Так что кушали хорошо, а чтобы тряпки или что-нибудь еще собирать, никогда не приходилось.

- Замполит у вас в части имелся?

- Конечно же. Это был грамотный офицер, очень душевный человек. Постоянно собирал нас, проводил политзанятия, меня в 1945-м году приняли кандидатом в члены партии, я стал чаще с ним встречаться.

- Как относились в войсках к командующему 1-м Прибалтийским фронтом генералу армии Ивану Христофоровичу Баграмяну?

- Один раз мне даже довелось его увидеть. Нас вывели во второй эшелон для переформировки и пополнения, и в то же время решили провести боевую подготовку. Я как раз получил приказ стрелять по движущимся мишеням, они шли одна за другой, как солдаты бегут, а ты должен поразить их из пулемета. Удачно отстрелял это упражнение и попал во все мишени. Оказалось, что Баграмян в это время как раз прибыл на проверку, уследил за моей стрельбой, подошел к стрельбищу, спросил у нашего командира роты, какая у меня фамилия, ему сказали, что Коршиков. Тогда Иван Христофорович приказ написать письмо и отправить родителям, в котором указать, что я хорошо стреляю. Больше никогда его не видел. Но отзывы в войсках о нем были очень хорошие, как и о генерале армии Иване Даниловиче Черняховском – это был любимец солдат, как и Баграмян. Их уважали за то, что они выполняли приказ как надо, и не жертвовали человеческими жизнями.

- С особистами сталкивались?

- Нет, не приходилось ни разу. Не знаю, почему, наверное, не было причин.

- Что было самым страшным на войне?

- «Катюша». Когда мы возвращались с немцами к бункеру, и повсюду продолжалась пулеметная стрельба, то я предложил дождаться темноты, а немецкий офицер ответил: «Этого мы не боимся, привычка уже есть, мы боимся «Катюши». Я один раз попал под ее обстрел, и знаю, что это такое. Мы попали под «Катюшу» по ошибке – наступали в это время, надо было оказать нам помощь, потому что тормозилось продвижение, «Катюши» дали залп, и попали по нам. Мы лежали ничком, уткнувшись головой в поверхность, а земля вокруг поднималась в воздух и переворачивалась. Многих ранило, кое-кого убило. Это очень опасное оружие, и немцы, конечно же, справедливо его боялись.

- Щиток пулемета «Максим» действительно защищал от пуль и осколков или просто демаскировал позицию?

- Нет, он защищал, потому что пули ударялись об него и, как правило, рикошетили, хотя бывало, что и пробивали. В Кенигсберге нам пришлось воевать в районе разрушенного собора, около которого располагалось кладбище. Я снова стал наводчиком пулемета и установил «Максим» на одной из могил, ее плита защищала сбоку от осколков, а щиток прикрывал впереди, и когда немцы шли в контратаку, не считаясь со своими жизнями, то мне пришлось многих врагов перебить из пулемета. Еле отбились, помогло только то, что неподалеку протекал какой-то ручей, ствол накалялся, и спасала вода, мы быстро выпускали горячую воду в ручей и набирали вместо нее холодную. После чего опять стреляли, только и успевали, что таскать воду, чтобы остудить кожух ствола. Очень много немцев побили, щиток пулемета в том бою сильно пригодился. У нас в роте никто щитки не снимал.

- Вы помните, кто входил в ваш пулеметный расчет?

- Это были опытные мужики - Гаврилов, Семенов и Садченко. Одно время с нами даже француз воевал, он добровольно сдался в плен и участвовал в боевых операциях. Причем храбрец, как только выдвигаемся вперед, он хватает ствол и тащит его впереди всех, или коробки с патронами несет. Но пришлось воевать с ним только два дня, потом в штабе узнали о французе на передовой и пришел приказ убрать его в тыл.

- Какие пулеметные ленты вы использовали: металлические или матерчатые?

- Только металлические были.

- Пулемет «Максим» часто клинило?

- Только когда ствол горячий, а когда холодный, то я не помню, чтобы такое происходило.

- Как использовался пулемет во время атаки на вражеские позиции?

- Мы все время двигались в цепи стрелковых боевых порядков, и где только залегала пехота, мы тут же открывали огонь по врагу. Кроме того, нас использовали в такой операции – когда разведчики шли за «языком», то несколько расчетов должны были при возвращении разведгруппы открывать по немецким траншеям ураганный огонь, чтобы те не могли предпринять никаких ответных мер. Однажды пошли наши разведчики, а немцы к нам в разведку отправились за «языком», причем наготове находился только наш пулеметный расчет, да и то у «Максима» я один оставался, остальные члены расчета отдыхали в палатке. Вдруг смотрю, слева от пулеметной ячейки, метрах в пятидесяти нашу проволоку немцы режут немцы. Я сразу же понял, что это немецкие разведчики. Для того, чтобы вызвать из блиндажа отдыхающих солдат, нужен какой-то сигнал, рядом лежало противотанковое ружье, я из него никогда не стрелял, но тут взял его, зарядил и произвел выстрел в сторону немцев. Попал в противотанковую мину, она разорвалась как раз там, где резали проволоку. Наши проснувшиеся ребята прибежали по траншеям, и пошли смотреть – три немецких солдата лежат мертвыми, два было ранено, а один остался в живых, где-то укрылся и его взяли в плен. Тогда нашим разведчикам была дана команда возвращаться, я поддерживал огнем эту разведгруппу. Испугался, конечно, что наделал таких дел и взорвал противотанковую мину. Но меня на следующий день пригласили в штаб полка, и вручили медаль «За отвагу».

В 1945-м году меня направили в Киевское училище самоходной артиллерии, выучился, затем окончил Минское высшее военно-политическое общевойсковое училище и заочно Ленинградское высшее военное инженерное строительное Краснознаменное училище. Занимал должности заместителя командира роты по политической части, секретаря комитета комсомола танкового полка, пропагандиста военной базы в городе Моздок, заместителя по политчасти в военно-строительном подразделении, заместителя начальника политотдела строительных частей, секретаря партийной комиссии, и начальника политотдела строительных частей Якутского гарнизона. После увольнения из рядов Советской Армии в 1972-м году 18 лет проработал секретарем партийного бюро, инженером отдела эксплуатации военной автобазы. Был лектором общества «Знания» в Евпатории.