Паненко Владимир Петрович

- Я родился десятого октября 1925-го года в Сталинграде - это мой родной город - в семье рабочего. Отец мой, тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, был в то время мастером, заслуженным слесарем и принимал участие в открытии первого ремесленного училища в Сталинграде. Родная моя мать умерла от чахотки в тридцатом году, и отец женился на другой женщине. У нашей мачехи было своих трое детей и ей, видимо, не понравилась такая большая обуза в виде чужих четырех детей, поэтому однажды она нас отравила грибами. Брат мой Виктор не перенес отравления и умер, а я и сестра моя выжили, но долго болели после этого отравления. Нашего старшего брата мачеха не тронула, потому что он нравился ей своей деловитостью.

Когда Виктор умер, то определили причину его смерти и изобличили в этом мачеху. Отец, узнав об этом, очень сильно ее избил. Разумеется, с мачехой мы расстались, а отец после этого загулял, запил и, в конечном итоге, получил срок за антисоветскую агитацию. В то время за это легко было сесть. Например, спросят тебя: «Скажи, кто лучше – Ленин или Сталин?» Скажешь, что Сталин, в ответ услышишь: «Врешь! Ленин!», а если скажешь, что Ленин, то: «Врешь! Сталин!» Вот и отец что-то по пьянке не то сказал и получил срок по 58-й статье.

Остались мы беспризорниками, деваться нам некуда было. Это как раз уже тридцать третий год шел, мне было восемь лет.

- Где вы проживали?

- Жили мы на Нефтесиндикате по адресу: Артемовская улица, дом номер семь, недалеко от Нефтесиндикатовского клуба, который располагался на соседней улице. Неподалеку, на берегу Волги стояли огромные баки с нефтью. Во время войны на Нефтесиндикате произошел пожар и от взрыва огромную крышку резервуара забросило аж на склон Мамаева кургана, а нефть из баков вылилась в Волгу и загорелась. Первое время мы жили у себя дома, но без присмотра взрослых стали болтаться по городу. Вскоре нас всех троих «заарканили» и отправили сначала в детский приют, а оттуда в Серафимовичский детский дом. Из детского дома я несколько раз убегал, но каждый раз меня ловили и возвращали обратно. Со временем я там пообвыкся и побеги прекратились.

- По какой причине Вы убегали из детского дома?

- Детям хотелось воли, романтики, поэтому и убегали, когда была возможность. В Серафимовиче был женский монастырь с подземными пещерами и монахини, поймав ребятню, сбежавшую из детского дома, часто оставляли нас на ночь в этих пещерах. А утром за нами приходил наш воспитатель по фамилии Тонконогий, боевой такой мужик, и уводил обратно в детский дом.

- Вы один убегали или вместе с братом и сестрой?

- Сестру и брата, поскольку они были старше меня, раньше меня выпустили из детского дома во взрослую жизнь, и они уехали в Сталинград. Сестра переехала жить к бабушке на Дар-гору, а брат вернулся жить в наш родной дом и устроился работать токарем.

Однажды мы с друзьями залезли в сад к писателю Александру Серафимовичу, полакомиться яблоками. Я сидел на ветке и тряс ее, а другие внизу собирали упавшие яблоки. Но одна казачка нас заметила, и мои товарищи успели убежать. А на меня, сидящего на дереве она посмотрела и сказала: «Ну-ка слезай, я тебя сейчас «угощу яблочками»!» Я спрыгнул с дерева и хотел убежать, но тетка схватила меня за шею, отхлестала пучком крапивы по голой спине, а потом сказала: «Собирай яблоки и можешь тикать отсюда». Яблоки я собирать не стал, а, быстро сбежав с крутого берега, плюхнулся в теплую воду протекавшего рядом Дона, чтобы успокоить горящую спину.

В гости к Серафимовичу часто приезжал Михаил Шолохов и детдомовскую ребятню водили на встречу с этими писателями. Нас, несколько ребятишек, закрепили за Серафимовичем, и мы часто проводили с ним время. У писателя была моторная лодка с небольшой рубкой, на которой мы катались по реке. Серафимович ездил на лодке по своим делам, а нам, ребятне, было в радость повозиться с техникой.

В 1938-м году меня, вместе с тремя ребятами и одной девочкой, направили воспитанниками на Сталинградский мясокомбинат. Мы числились по-прежнему в Серафимовичском детском доме, но проходили обучение и воспитание в Сталинграде. На мясокомбинате я пробыл до самого начала войны. Когда немец уже подошел к Сталинграду, я оттуда ушел.

- Чем Вы занимались на мясокомбинате?

- Сначала меня учили на мастера колбасных изделий. Но у меня однажды во время работы сломался шприц, и я всю его прокладку загнал вместе с мясом в колбасу. Частенько мы воровали копченую колбасу и угощали ею знакомых ребят. За нами приглядывал комендант мясокомбината по фамилии Кипишев, главным инженером был Пугачев, а руководил мясокомбинатом Окулов. Вот эти люди нас и воспитывали.

Мясокомбинат находился справа у подножья Мамаева кургана. Рядом с цехами находилась бойня, на которой забивали пригнанный скот и со временем на площадке за комбинатом образовалась помойка из различных отходов. Вонь по всей округе, конечно, стояла ужасная. Неподалеку проходила железнодорожная ветка со станцией, которая называлась «Лазурь» в честь одноименного завода, располагавшегося недалеко.

Потом меня убрали с производства и стали учить на автослесаря, а затем я обучался работать на токарном станке. И все это обучение происходило там же, на мясокомбинате. Нас, воспитанников детского дома, обучали не только труду, но и развивали физически и духовно: когда я жил в Серафимовиче, я играл в футбольной команде детдома и занимался в духовом кружке, играя на альте.

- В школу Вы ходили?

- Учиться в школе я начал еще в Серафимовиче и продолжил уже здесь, в Сталинграде. Когда мы прибыли на мясокомбинат, нас первым делом определили в начальную школу, где я окончил четыре класса. Школа наша находилась рядом, недалеко от завода «Лазурь».

- Как Вам запомнился день 22 июня 1941-го года?

- В этот день объявили по радио, что началась война. Мы в это время были на комбинате и сами выступления Молотова не слышали, нам о начале войны потом сообщил комендант Кипишев. Эта страшная весть моментально разнеслась по городу, об этом узнали абсолютно все.

- Вы работали в этот воскресный день?

- Нет, у нас при мясокомбинате было общежитие, в котором мы все проживали. А потом, после начала войны, нас забирали к себе на квартиры работники мясокомбината: мы у них были под присмотром, и они о нас заботились.

- Начало войны и призыв мужского населения как-то отразились на работе комбината? Он не прекратил свою работу?

- Нет. Наоборот, даже увеличил количество выпускаемой продукции, несмотря на то, что народу работать стало меньше. Мясокомбинат стал работать круглосуточно: не в одну, а в три смены. На нас, детвору, нагрузки тоже стало больше – мы заменяли ушедших рабочих.

Когда немец стал подходить к городу, нас, воспитанников, вместе с другими жителями Сталинграда, отправили на строительство оборонительных рубежей. Станция Воропоново, Гумрак – в этих краях мы рыли траншеи и рвы, возводили ДОТ и ДЗОТы.

Самым страшным днем стало 23 августа 1942-го года, когда множество немецких самолетов налетело на город и стали его бомбить. Горело все!

- Вы в этот день были в городе или на «рубежах»?

- В тот день мы возводили рубежи уже практически в городской черте, между территорией современного аэропорта и Дар-горой. Один из оборонительных рубежей опоясывал Сталинград по всему его периметру.

- Когда Вы увидели первого убитого?

- Первых убитых я увидел после бомбардировки Сталинграда, двадцать третьего августа. Тогда погибших были тысячи, а уж о количестве раненых и говорить не приходится. А потом трупы уже стали привычным зрелищем, их на улицах лежало десятками.

- Подготавливаемые вами рубежи подвергались бомбардировке?

- Они подвергались больше артиллерийскому и минометному обстрелу. Среди подошедших бойцов было очень много раненых.

- Инструмент для работы вы приносили с собой или вам он выдавался на месте?

- Там же сотни человек работали, поэтому для них был подготовлен весь необходимый инструмент: и лопаты и носилки. Мы, когда пришли, нам тоже выдали все, необходимое для работы.

- Кто руководил вами во время работы на «рубежах»?

- Всем строительством рубежей руководили военные строители. Они все планировали и организовали, указывали, где и что необходимо строить.

После бомбардировок Сталинграда большинство людей, работавших на рубежах, разбежались кто куда и нас осталось совсем мало. Нам, детдомовским, бежать было некуда, поэтому мы остались выполнять свою работу. Нами стал командовать уже другой военный - политрук. Но он взял над нами командование уже тогда, когда какая-то из частей подошла, чтобы занять подготавливаемые нами позиции. Некоторые из наших ребят – Попов и Корнеев - были тут же зачислены в состав этой части. А мне на тот момент не было еще даже семнадцати лет, поэтому меня зачислить не могли, и я был у них «на побегушках» в качестве связного. Вместе с этой частью я ушел в Сталинград, и мы дошли почти до железнодорожного вокзала. Я постоянно был при политруке, выполняя различные его поручения, был вроде «сына полка». Обычно от меня требовалось принести патроны пулеметчикам, да помочь раненым уйти в тыл. Я даже пару раз сходил к себе на мясокомбинат за провизией для красноармейцев.

- Какова судьба Ваших родственников, проживавших в Сталинграде?

- Об их судьбе я узнал уже гораздо позже. Сестра с бабушкой жили на Дар-горе. Когда немцы туда ворвались, то стали хозяйничать и пытаться поймать кур, что были у бабушки. Она стала на них кричать, а они в ответ молча просто закололи ее штыком. Над сестрой немцы сначала надругались, а затем, лежащей, на лицо бросили решетку от курятника и потоптались по ней. Рассказывали, что эта решетка у сестры отпечаталась на лице кровью. После этого моя сестра не выдержала таких издевательств и покончила с собой. Брата немцы взяли в плен тут же, в Сталинграде и повели колонной куда-то. В это время налетела наша авиация и стала бомбить немцев. Это позволило всей колонне разбежаться в разные стороны. Брат уцелел и впоследствии попал в действующую часть, воевал, был ранен и погиб где-то под Харьковом. Но обо всем этом я узнал уже гораздо позже.

Седьмого сентября 1942-го года, когда немцы, взяв вокзал, уже подходили к берегу, политрук решил отправить меня вместе с ранеными на левый берег Волги, чтобы спасти наши души. Мы планировали переплыть сначала на остров, а затем с него перебраться на другой берег и по той стороне отправиться пешком вплоть до Быково. На берегу реки Царицы мы нашли лодку, погрузились в нее и только отплыли недалеко от берега, как попали под минометный обстрел. От близкого взрыва наша лодка сильно качнулась, зачерпнула воды и стала тонуть. От очередного взрыва лодка все-таки перевернулась, мы посыпались в воду и, держась за дно лодки, мы решили вернулся обратно в свою часть.

- Сколько вас было в лодке?

- Кроме меня было трое раненых и двое сопровождающих, которых направил политрук.

Не получилось у меня эвакуироваться на другой берег Волги и поэтому пришлось мне до самого окончания боевых действий в Сталинграде быть в рядах своей войсковой части. Официально меня зачислили в ее состав лишь третьего января 1943-го года, и я стал именоваться «бойцом».

- Что это за часть была?

- 222-я отдельная рота связи. С ними я прошел путь от Дар-горы, где они заняли рубежи, и до самой Волги. Во время уличных боев я насмотрелся всякого: видел и воздушные бои, когда наши летчики сцепились с немецкими, видел и падающие самолеты, сбитые зенитным огнем. Мы всегда бежали к тому месту, куда падал самолет, в надежде отыскать летчика живым, или туда, куда пилот приземлялся на парашюте.

- Живых летчиков находили?

- Если самолет падал и от него не отделялась фигурка с парашютом, то можно было с уверенностью сказать, что пилота уже нет в живых.

- После зачисления в состав отдельной роты связи Вы продолжали выполнять обязанности порученца?

- Ну, тогда уже мне выдали катушку со шнуром связи и с этой катушкой я бегал туда, куда мне скажут, чтобы протянуть телефонную связь до нужного подразделения или пункта.

- Когда Вы еще были посыльным при политруке, во что Вы были одеты?

- До того, как меня зачислили в часть, я бегал в своей гражданской одежде.

- Оружие Вам какое-нибудь дали?

- Да ну, никто ничего мне не давал. Хотя была возможность, при желании, взять любое оружие, там его валялось очень много. Но мне в нем просто не было необходимости. Гранаты, помню, подбирал, а вот пистолеты или винтовки – нет. Потом, когда меня зачислили в часть, мне уже выдали автомат и я был вооружен как следует. Кроме автомата у меня появилась лопатка и противогаз.

- На довольствии Вы стояли до того времени как Вас зачислили в часть?

- Нет, мы просто с политруком питались из одного котелка. Причем для политрука никакого различия не делалось – он ел то же, что и все остальные бойцы. Мы его почитали, как отца родного. Жаль, что за давностью лет я сейчас уже не вспомню, как его фамилия была.

- В Вашем наградном листе написано, что Вы призваны на службу Быковским военкоматом. Как же так, ведь Быково находится в ста двадцати километрах от Сталинграда на другом берегу Волги?

- К тому моменту я считался допризывником и в Сталинграде не было ни одного военкомата, который мог бы меня «официально» призвать на действительную военную службу, самый ближайший был в Быково. Я сейчас уже не помню, то ли я сам туда ездил, то ли от нашего политрука бумагу туда направляли, чтобы меня от их военкомата «официально» призвать на фронт и зачислить в свою же часть. Хотя на тот момент до восемнадцатилетия мне оставалось еще десять месяцев.

Спустя некоторое время после того, как меня зачислили в часть, ее вывели из боев и отправили в резерв. В это время пришла разнарядка в набор на поступление в военные училища. Разумеется, наш политрук рекомендовал меня к поступлению. Но не только я один изъявил желание учиться, нас таких было много. Всех нас отправили нас в Республику немцев Поволжья в город Бальцер, который к тому времени был переименован в Красноармейск. В этом городишке находилось Энгельсское пулеметное училище, в котором я проучился почти год.

- Чему вас там учили?

- Это было офицерское училище, в котором нас учили на командиров пулеметных взводов. По окончании училища, в сорок четвертом году, мне присвоили первичное звание «младший лейтенант». В училище мы изучали станковый пулемет «Максим», поскольку он являлся на то время основным пехотным пулеметом в Красной Армии. Пулеметные взвода формировались в основном «Максимами», а, например, пулемет Дегтярева просто придавался пехотному подразделению для усиления плотности огня. При переноске станковый пулемет разбирался на три части: щиток, который весит восемь килограмм, тридцатикилограммовый станок с колесами и рукояткой и тело пулемета весом двадцать килограмм. Вот трое человек из состава расчета, значит, эти части на себе и несут. Еще двое или трое солдат несут пять коробок с пулеметными лентами по двести пятьдесят патронов в каждой. Вот и получается, что вместе с командиром отделения в расчете было семь человек. Пулеметный взвод формировался из четырех отделений и, соответственно, имел на вооружении четыре станковых пулемета.

- Присягу Вы где приняли? В училище?

- Да, уже в училище. В части, когда меня туда зачислили, я принять присягу не успел.

- Где располагалось училище?

- Оно располагалось в бывших купеческих домах, возведенных из красного кирпича. В Бальцере было много жителей Украины, с началом войны эвакуировавшихся подальше от фронта, хотя самых первых эвакуированных я встретил еще в Сталинграде в начале сорок второго года. 

- Как вас кормили в училище?

- Хорошо кормили. По сравнению с гражданским населением мы питались гораздо лучше, но нам все равно не хватало. Ежедневно нам выдавали по несколько кусков сахара, и мы потом ходили на базар, где меняли сахар на хлеб.

- Кого-нибудь из своих командиров в училище помните?

- Помню только нашего командира взвода по фамилии Дрыга. А начальником училища был какой-то генерал, потому что наше училище было крупным, по тем временам, учебным заведением.

- Офицеры в училище имели боевой опыт?

- Вот наш взводный Дрыга был фронтовиком, имел ранения. Он все время рвался обратно на фронт.

- А среди курсантов какие настроения были? Тоже рвались на фронт?

- Разные ребята были. Были среди нас и такие, которых мы звали «паникерами» и «трусами». Они вообще старались, при любой возможности, убежать из училища. А другие наоборот, рвались на фронт, но начальство этому всячески препятствовало. Нижняя часть Бальцера вся утопала в садовых участках, и мы целыми компаниями, в том числе и я, убегали в «самоволку» и лазили по этим садам в надежде на то, что нас поймают и в качестве наказания отправят на фронт. Но вместо отправки на фронт приходилось драить полы.

- Гауптвахты при училище не было?

- А как же, была! Без гауптвахты ни одно училище не обходится! Иногда попадали и туда.

- Тех, кто убегал, после поимки как-то наказывали?

- Говорили, что кого-то ловили, а кого-то нет. Во всяком случае мы их больше не видели, но до нас доходили слухи, что кое-кого даже расстреляли за дезертирство.

- Боевые стрельбы из пулемета у вас часто были?

- Очень часто. На стрельбище мы были регулярно, причем стреляли все. Начальник училища очень хорошо стрелял из пулемета. Поговаривали, что он мог из пулемета свою фамилию выбить на мишени. На стрельбище у нас стоял сбитый из досок щит, на который крепились бумажные мишени.

- Кроме устройства пулемета, какие еще предметы изучали?

- Там разные предметы были, нам все преподавали. Мы даже историю изучали в качестве общеобразовательной дисциплины.

- Был какой-нибудь нелюбимый предмет в училище?

- Нас постоянно нещадно гоняли: «ать-два, ать-два», да, к тому же постоянно бегом. То дадут команду лечь и ползти, а то бежать и прыгать через рвы, траншеи и заборы. Вот это дело мы очень сильно не любили!

- Оружие за Вами в училище было закреплено?

- Обязательно! Нам каждому был выдан карабин.

- Во время учебы в училище Вы отслеживали ситуацию на фронтах?

- Конечно, мы ежедневно слушали сводки Совинформбюро, так что все время были в курсе того, где и какой город взяли наши войска.

- В город на танцы бегали?

- Этого не припомню, а вот на базар иногда отлучались, чтобы пробежаться среди прилавков и прихватить все, что можно поесть: где семечек ухватишь горсть, а где еще чего-нибудь. Молодость же, кушать хочется…

- Деньги вам, курсантам, платили?

- Нет, никаких денег мы на руки не получали. А если куда-нибудь отправляли на работы или задания, то выдавали нам сухой паек. Деньги мне стали платить уже только после того, как мне присвоили звание и зачислили в полк. И то я тех денег в руках не держал, они куда-то перечислялись, в какой-то фонд.

- В училище Вы прибыли уже будучи одетым в красноармейское обмундирование. На месте Вам выдали новое обмундирование или остались в прежнем?

- Сейчас уже трудно вспомнить, одевали нас, прибывших в училище с фронта или нет. Форма-то курсантская ничем не отличалась, была такая же, как и у рядового бойца: гимнастерка, галифе, шинель и ботинки с обмотками. Это когда закончили учебу, там уже мне выдали офицерский мундир.

- Шинель или ботинки были отечественными или ленд-лизовскими?

- Нет, все это было нашим, отечественным – обыкновенные ботинки и обыкновенная шинель.

- Перед выпуском из училища экзамены сдавались?

- Конечно. Экзамены принимали какие-то военные, а кто они – мы этим не интересовались. Сидят они за столом вместе с преподавателем, вопросы задают – и Бог с ними. Нам даже какой-то документ выдали об окончании училища, в нем была указана масса предметов, по которым мы прошли подготовку.

- Куда Вы получили направление после окончания училища?

- Направили меня в Белоруссию, в резервный полк, что находился недалеко от города Полоцка. Там, в полку, меня закрепили за пулеметным взводом и назначили мне ординарца. А спустя некоторое время меня, вместе со взводом, направили на фронт – в 259-й стрелковый полк 179-й Витебской Краснознаменной дивизии 43-й Армии Второго Прибалтийского фронта. После боев за освобождение Риги мой взвод перебросили в состав 4-й ударной Армии, и мы пошли освобождать Мемель. Тогда часто случалось, что различные части передислоцировали в другие места и переподчиняли другим армиям и фронтам.

- Попав на передовую новоиспеченным младшим лейтенантом, Вы, имея за спиной участие в Сталинградской битве, считались уже опытным фронтовиком или все-таки еще молодым офицером?

- Там нас никто не делил на опытных и неопытных: какую команду тебе дали, ту и выполняй. Куда направили, туда и топай. Тем более что мой пулеметный взвод обычно передавали для усиления различным пехотным подразделениям: сегодня ты в одной части, а завтра тебя перебрасывают совершенно в другую сторону, на другой участок фронта.

- Кто Вас встречал по прибытии в часть?

- Кто-то из командиров, которым я обязан был доложить о своем прибытии. Надо мной всегда был кто-нибудь из командиров, которому я подчинялся. Вот, например, непосредственным моим начальником был Мещеряков - командир пулеметной роты, с которым мы были постоянно вместе. Еще помню из тех, кто всегда был рядом, начальника штаба полка и начальника санбата. Вот, на фотографии запечатлены я, начальник санбата и командир третьего пулеметного взвода.

- Когда Вы принимали под свое командование пулеметный взвод, он был полностью укомплектован личным составом и вооружением?

- Когда я принял под командование пулеметный взвод, в его составе было четыре пулемета и, соответственно, четыре отделения. В отделениях было по семь человек, а во взводе, в общей сложности, двадцать восемь бойцов. Все расчеты были укомплектованы, командиры отделения везде имелись в наличии.

- Ваш ординарец жил вместе с Вами?

- Он всегда был «под рукой», в его обязанности входило присматривать за мной и помогать при необходимости. Если позволяла ситуация, то мы с ним вместе в одной землянке жили. А бывало так, что со мной вместе «квартировал» командир пехотной роты, которую обслуживал мой пулеметный взвод. Я на каждый его взвод давал по одному своему отделению пулеметчиков.

- Место для расположения пулеметных расчетов на позициях выбиралось Вами или пехотными командирами?

- Обычно это делалось сообща, в зависимости от обстановки и местности. Надо было так разместить пулемет, чтобы с этой позиции все хорошо просматривалось, чтобы пулеметчик мог вести огонь по всему фронту. Поэтому все это обязательно согласовывалось с командиром пехотной роты.

- Какое оружие Вы всегда имели при себе?

- Мне, как офицеру, выдали пистолет «ТТ». Я его получил, уже когда прибыл в часть после училища.

- Приходилось ли Вам учиться чему-нибудь у тех Ваших пулеметчиков, которые имели большой боевой опыт?

- Нет, я считал, что нас в училище обучили вполне достаточно, ведь туда набирали тех, кто имел не менее шести месяцев участия в боевых действиях.

- Где Вам довелось повоевать?

- Начал я от Белоруссии и затем прошел через всю Прибалтику, побывал и в Латвии и в Литве и в Эстонии. Особенно сильными были у нас бои под Бержаем и на побережье Кретинги. Там я получил личную благодарность Верховного Главнокомандующего Сталина за боевые действия в Прибалтике. Так, с боями, я дошел до Кенигсберга и потом вернулся обратно в Прибалтику, где боевые действия продолжались до августа 1945-го года.

- Во время боев в Прибалтике Ваш взвод нес большие потери?

- Да, были, конечно, и убитые и раненые. И сам я случайно в тех боях уцелел. Под Бержаем мы захватили кладбище, которое находилось на возвышенности, но потом, под натиском немцев, были вынуждены отойти оттуда. Причем немцы настолько быстро продвинулись вперед, что я не успел отойти вместе с остальной пехотой и лежал в ямке, рядом с которой проходили немецкие солдаты. Лежу, слышу: протопал он рядом со мной и пошел дальше, не обратив на нас внимания, подумав, наверное, что мы убитые лежим.

- Вы притворились убитым?

- Там не до притворства было, просто от страха пришлось лежа замереть. Вокруг стрельба шла, снаряды рвались и вдруг внезапно – раз! – на возвышенность выскочили немецкие автоматчики и бегом протопали через все кладбище. Только они мимо нас продвинулись в атаке, как наши поднялись и предприняли контратаку. Мои пулеметы были разбросаны по всей роте, которая занимала позицию, а с одним из своих пулеметов я не успел отойти. Поэтому, когда мимо меня пробежала наша пехота, мы взяли свой пулемет и вместе с пехотинцами подошли почти вплотную к немецким окопам. Пулемет с расчетом остался наверху, а я, в горячке боя, спрыгнул в окоп и побежал по траншее. Тут у меня случилась небольшая «дуэль» с одним из немцев. Выскакиваю я из-за поворота, а тут он, немецкий офицер. Оба среагировали быстро, выстрелив друг в друга. Моя пуля оказалась точнее, я попал ему в кисть руки. Офицер заорал и бежавшие вслед за мной пехотинцы напали, навалились на него и скрутили, взяв в плен. Помню, мне достались в качестве трофея часы этого немца, долго я их носил.

- Как немцы Вас не заметили на этом кладбище?

- Да они орали и стреляли из своих автоматов. Они за пехотинцами гнались, а я в низинке спрятался. Погода в тот день была холодная и дождливая, слякотная, грязь кругом. Неподалеку так же схоронилось одно из моих отделений, хотя в этом отделении оставалось на тот момент всего лишь три человека – двое погибли там же, на этом кладбище. А другие мои отделения благополучно отошли вместе с пехотой и через некоторое время вместе с ними начали контратаку.

- Ваши отделения были распределены по всему фронту подразделения. А где в это время находились лично Вы?

- Я был вместе с командиром пехотной роты, мы с ним, фактически, и командовали огнем: он всеми своими взводами, а я своими отделениями.

- Как Вы передавали свои указания пулеметным расчетам?

- У меня же был ординарец, который исполнял и роль связного, доставляя мои распоряжения туда, куда было необходимо. Иногда и сам к одному из расчетов приду и вместе с ним все время боя пробуду.

- Если в отделении уничтожался или повреждался пулемет, где брали ему замену? И как быстро решалась эта проблема?

- Было у нас несколько раз, когда осколком снаряда или пулей пробивало кожух пулемета. Оттуда вода кипящая вытекала и надо было как-то поскорее залатать пробоину в кожухе. Этим наши оружейники занимались. Там, в батальоне, были мастера, которые сразу забирали испорченный пулемет и там уже, у себя, смотрели, можно ли его отремонтировать. Что нужно было – заменяли и снова отправляли его на передовую. А вот насчет времени, которое уходило на починку пулемета не скажу – не помню уже.

- Где вы в боевых условиях брали воду для пулеметов?

- Бывало, что за один день пулемет приходилось заправлять водой по нескольку раз: или заливать полностью или просто добавлять. Много ли надо было, чтобы в кожух залить? Ерунда! Сам кожух вмещал в себя литра три, не больше. Там, где мы воевали, обязательно была какая-нибудь вода: или колодец или водопровод какой-нибудь. Откуда сами себе воду для питья набирали, там и в пулемете воду пополняли. Специально при пулемете никакой емкости для воды не держали.  Но до полного выкипания воды мы все-таки старались не доводить: это нужно было непрерывно ленту за лентой выпускать, а чего зря палить в белый свет. Все зависело от цели: если цель небольшая, то бьешь по ней короткими очередями, а если цепь на тебя движется, то, понятно, лупишь по ней от души.

- Приходилось в кожух выливать воду из своих фляжек?

- Да мы во фляжках воду никогда и не носили, у нас там обычно водочка была или самогонка. А их в пулемет, сами понимаете, не зальешь.

- А что можно было залить в пулеметный кожух при отсутствии воды?

- Да ничего. Прекратить непрерывную стрельбу, дать ему немного остыть и все. Если зима была, то снега в горловину набухаешь, он растает – вот и вода тебе. А вообще, если кожух пробили и из него вытекла вода, стрелять из пулемета все равно можно, только короткими очередями и с перерывами между ними.

- Каким типам патронов отдавалось предпочтение?

- Все зависело от того, где мы в данный момент находились. Если в обороне сидели, то старались в ленту побольше трассирующе-зажигательных набить, чтобы было видно, куда наши пули попадают. С ними очень хорошо было определять, попал ты или, может быть, нужно взять еще подальше или поближе. А в наступлении - там нужно огонь вести сплошной, поэтому наличие трассирующих пуль было неважно, вели огонь тем, что имелось. Какие патроны шли в винтовку с карабином, такие и в пулемет заряжали.

- Использовались ли в бою пулеметы без щитка?

- Использовать-то пулемет можно было и без щитка, но всегда, когда отделение закреплялось на оборонительных рубежах, в обороне, щиток обязательно крепился на пулемете. Да и в наступлении обычно, когда пулемет брали за ручку двое и тащили вперед, он был уже со щитком. Ведь основная задача щита – защитить пулеметчика от пуль и осколков, который смотрел в специальную прорезь для прицеливания.

- Щиток пулемета как-нибудь маскировался?

- Летом щиток веточками весь обкрутишь и его не заметно было среди листвы. А зимой никак не маскировали, даже в белый цвет его не красили.

- Если позиция пулеметного расчета подвергалась сильному минометному или артиллерийскому обстрелу, имел он право убрать пулемет с позиции и укрыть его в окопе, чтобы его не повредило осколками?

- Он и так был укрыт на позиции, замаскирован. Мы всегда его, по возможности, ветками забрасывали, чтобы противник не мог его заблаговременно обнаружить. Из траншеи пулеметная точка обычно выносилась немного вперед, и она была по глубине меньше, чем траншея. А убрать пулемет на дно окопа было нельзя: вдруг внезапное наступление, а огневая точка не подготовлена. Там же любая секунда промедления имела значение.

- При переноске пулемета за каждым была закреплена определенная его часть или каждый раз менялись между собой?

- Все зависело от обстановки. Если все было спокойно и шли пешком, то все части пулемета несли, как правило, втроем, остальным коробки доставались. Командир отделения, как правило, ничего не нес, просто шел рядом.

- Те, кто переносил части пулемета, свое личное оружие передавали другим бойцам из состава отделения, кто был меньше нагружен?

- Все свое оружие всегда несли сами, не передавая никому. А ведь кроме оружия нужно было нести противогаз, лопатку и вещмешок со своими личными вещами!

А иногда мы перевозили свои пулеметы на тачанках. В Латвии, под Бауском, был у нас большой переход в десятки километров, вот тогда нам выделили тачанки, на которых мы и передвигались.

- Что из себя представляли тачанки?

- Это были облегченные повозки, на которые мы устанавливали пулеметы в собранном виде и готовые к стрельбе. В случае необходимости, тачанка быстро разворачивалась и можно было вести огонь из пулемета, не снимая его с повозки.

- Тачанки вам выделялись уже с коноводами?

- Да, это от батальона все шло, все это там числилось – и тачанки и простые подводы для перевозки различного военного хозяйства.

- Устанавливались ли пулеметы на легковые автомобили типа «Виллиса»?

- Возможно, но у меня во взводе такого ни разу не было.

- В зимний период что использовалось для перемещения пулеметов?

- Мы использовали так называемые «волокуши». Это были специальные устройства заводского изготовления, поэтому нам не нужно было ничего самим придумывать и сооружать. На них пулемет в собранном виде сразу ставился и фиксировался, двум человекам из расчета только оставалось в лямку впрячься и тащить по снегу эту «волокушу».

- Кто из состава расчета занимался снаряжением пулеметных лент?

- Ленты у нас были матерчатые и все сами снаряжали их вручную, никаких машинок для этого у нас не было. При пулемете всегда держали наготове как минимум пять коробок со снаряженными лентами. Но бывали случаи, что прихватывали и побольше.

- Часто случались задержки при стрельбе из «Максима»?

- Да, бывало, конечно, такое. Часто был перекос ленты, когда патрон вставал не так и заклинивал. Но эту проблему можно было быстро устранить, поправив все, как надо.

- Если лента намокала от сырости, служило ли это причиной задержки?

- Лента изготавливалась из жесткого брезента и ее основной задачей была подача патрона. Она двигалась сквозь щель и, даже если она намокнет, то это не препятствовало ее движению.

- Кроме пистолета «ТТ» Вы пользовались каким-нибудь еще оружием?

- Я, например, периодически пользовался трофейными немецкими «Парабеллумами», а у кого-то были револьверы системы «Наган».

- Что еще из трофеев было у Вас, кроме пистолетов и часов?

- Да всякое барахло было, сейчас и не вспомнить. Из трофеев, в основном, ценилось оружие. Ну, иногда какой-нибудь красивый кинжал прихватишь.

- Из немецкого стрелкового оружия, кроме пистолетов, приходилось стрелять?

- У них были автоматы неплохие, вот из них приходилось стрелять. Пробовали мы и их ручные пулеметы МГ, но в бою повсеместно их не применяли, потому что для них нужно было патроны добывать специальные. Находили немецкий пулемет и использовали его, пока те патроны, что были при нем, не израсходуются. А потом что, ходить искать их что ли? Поэтому пулемет просто выбрасывали.

- Были моменты, когда не хватало боеприпасов для наших пулеметов?

- Очень часто! Практически всегда ощущалась нехватка патронов. То не подвезут вовремя, то закончатся быстро запасы.

- Как выходили в таких случаях?

- А как тут можно выйти? Получалось, что у пехотных частей в этот момент просто не было никакого пулеметного прикрытия. Когда в обороне стояли, это было не так заметно, а вот когда в наступление идешь – стреляли изо всего, что было под рукой, пока не кончатся патроны. Как только образовалась маленькая передышка, привал – тут же пытались разыскать хоть сколько-нибудь патронов и снарядить ими пулеметные ленты. Пополнением боезапаса у нас всегда занимался старшина, это было одной из его обязанностей. Кроме этого он нас должен был накормить и получить в санбате перевязочные материалы для нас.

- Вы сказали, что, став красноармейцем, вы получили в числе прочего снаряжения, противогаз. Скажите, а противогазы во время боя носили?

- Противогазы мы всегда носили в сумке через плечо. Выбросить мы его не имели права, потому что могли понести за это ответственность как за утрату вверенного имущества. Во время боя, если была необходимость, то конечно, можно было его сбросить. Как, впрочем, сбрасывали и обмундирование, например, шинельные скатки. Уже будучи офицером, я постоянно проверял у своих солдат, чтобы у них все закрепленное имущество было в наличии и носилось как полагается.

- Каски в бою носили?

- Их и без боя с головы не снимали: во всех переходах обязательно надевали каски. Это в минуты отдыха можно было ее снять, чтобы голова немного отдохнула. Никто не заставлял носить каски, каждый был сам в этом заинтересован, чтобы какой-нибудь случайный осколок в голову не попал.

- Немецкие продукты доводилось употреблять в пищу?

- Конечно, если еда подвернется, кто же от нее откажется.

- Спиртное Вам выдавали?

- Когда в Сталинграде воевал, там мне ничего не давали, потому что молод еще был. А вот уже когда воевали в Прибалтике, там нам давали вместо водки или спирта какой-то самогон местного производства.

- А курево давали?

- Нам табак давали, а солдатам махорку. Я к тому времени покуривал. Курить я начал еще когда в детдоме был, ходил по улице окурки собирал. А бросил курить уже когда мне тридцать восемь лет исполнилось.

- Разве офицеру папиросы не полагались?

- Да там давали то, что была возможность выдать. Когда махорку дадут, когда папиросы. Иногда даже сигареты выдавали какие-то иностранные, но их название я уже сейчас и не помню.

- Гранаты носили с собой? Каким отдавалось предпочтение?

- Носили обязательно пару ручных гранат. Обычно это были РГД-33 с длинной ручкой. «Лимонки» старались не брать, мы считали их более опасными. Немецкие тоже использовали неохотно, потому что часто и мы и немцы такие гранаты успевали подобрать и запускали обратно тому, кто ее бросил. Хотя немецких гранат было очень много. Захватишь какой-нибудь ДЗОТ, а там они прямо в ящиках лежат. Или, если требовалось, можно было такую гранату взять у убитого немца.

- Как к вам относилось местное население в Прибалтике?

- Я бы сказал, что в то время было очень мало доброжелательного отношения к Красной Армии. Больше, конечно, было враждебного. При любой возможности они старались нам навредить. Были случаи, когда наших солдат убивали, вскрывали им животы и кишками опоясывали дерево, на котором их повесили. Вот так вот издевались. Конечно, были и такие, которые приветствовали тебя как освободителя, но были и другие, которые смотрели на тебя как на врага. Очень сильно противостояло нам население в Литве, под Каунасом. В Прибалтике мы заходили в такие места, например, в Мадонские леса, где жители даже не знали о том, что у них в республике была установлена Советская власть и что идет война, которая уже заканчивается. Вот такие глухие места были, заболоченные. Туда даже немцы не заходили. Идешь по болоту – глядь! – хуторок стоит на поляне. Были случаи, когда в других хуторах местное население прятало немцев, даже переодевало их в гражданскую одежду.

Но это было в основном уже после окончания боевых действий, когда мы из-под Кенигсберга обратно по косе вернулись в Прибалтику. Там наша часть простояла до конца августа сорок пятого года. Мы занимались тем, что регулярно прочесывали лес, натыкаясь на остатки недобитых немецких частей.

- Когда к вам во взвод поступало пополнение, его обучением занимались на месте или приходили уже обученные бойцы?

- Пополнение поступало во взвод обычно после тяжелых боев, когда личный состав убывал либо по ранению, либо был убит. Обученными бойцы редко приходили, в основном пополнение было такое, что его бы еще подучить не мешало. Обычно мне в расчеты давались люди из той же пехотной роты, которую мы прикрывали огнем в бою. После атаки или контратаки иногда в роте оставалось всего треть личного состава, в таких случаях часть отправляли на пополнение или переформирование. Я с командиром пехотной роты этот вопрос согласовывал, и некоторые его бойцы переходили ко мне во взвод в состав пулеметных расчетов.

- С командирами пехотных рот всегда находили общий язык?

- Всегда. Мы же практически все время с ними проводили на командном пункте.

- У Вас во взводе стрельба по воздушным целям из «Максима» велась?

- Было такое, да. Для стрельбы по воздушным целям была специальная наклонная железная опора, в которую утапливались колеса станка и он на ней удерживался. Эта опора вращалась и горизонт стрельбы был не прямой, а под регулируемым углом. Но такая опора встречалась в подразделениях не часто, поэтому возможность превратить пулемет из пехотного в зенитный была не у каждого. У нас для стрельбы по воздушным целям пулемет просто ставили на бруствер траншеи, чтобы придать ему угол наклона. Правда, первому номеру неудобно было вести огонь, приходилось приседать немного чтобы прицелиться.

- Удавалось такой стрельбой сбить самолет?

- Нет, у нас не было таких случаев. А вот у пехотинцев кто-то из ручного пулемета однажды сбил самолет, который пролетал мимо. Самолет пролетел и где-то за нашими позициями упал, взорвавшись. Пехота потом побежала и задержала парашютиста, который из этого самолета выпрыгнул. Но немцы не часто из подбитых самолетов с парашютом выпрыгивали, старались или дотянуть до своих позиций или падали вместе с самолетом.

- Среди приходящего пополнения попадались бывшие уголовники или призванные с освобожденных территорий?

- Когда мы освобождали территории, то все мужское население призывного возраста забирали в тыл и с ними занимались соответствующие органы, решавшие потом куда кого направить для прохождения службы. Чаще всего их отправляли служить в пехоту, а уже мы свое пополнение брали как раз оттуда. Но у меня во взводе не было ни уголовников ни «западенцев», были только из бывших партизан.

- Со Средней Азии у Вас во взводе были бойцы?

- Да почти половина взвода! Очень много было азиатов. У меня во взводе были в основном узбеки, таджики и монголы.

- Как можете охарактеризовать их как солдат?

- В большинстве своем ленивые и неспособные к тяготам фронтовой жизни. Но были среди них и умелые бойцы, задиристые, которые сами рвались в бой: «Давай, командир, давай!»

- Тем, кто ленился, как воинскую науку преподавали?

- Да как обычно. Бывало, что через «мать-перемать» и подзатыльники, так быстрее до них доходило.

- Случаи небоевых потерь во взводе или в роте имелись?

- Не припомню я таких случаев. Были «самострелы», которые специально себя ранили, чтобы избежать участия в боевых действиях. Хотя там было трудно понять, сам он себя ранил или от вражеского налета или обстрела пострадал. Таких обычно в санбат отправляли, а они там уже разбирались, что за ранение и каким образом получено. Если факт «самострела» подтверждался, то таким солдатом занимался уже особый отдел, так называемый «СМЕРШ», который потом отправлял солдата в штрафную роту. «Штрафников» иногда приводили к нам на передовую. Когда планировалось крупное наступление или разведка боем, их всегда пускали вперед. За действиями «штрафников» во время боя обязательно следили офицеры из «СМЕРШа», те, которые привели эту роту на наш участок. «Штрафникам» терять было нечего, поэтому они бились до последнего, особенно в рукопашном бою. Те, которые проявляли смелость и храбрость, искупали вину кровью и с них снимали судимость, возвращая обратно в части. А были среди них и такие, которые умудрялись удрать с поля боя прямиком к немцам. Они тем самым, конечно, только усложняли себе положение.

- Случаи расстрелов перед строем за какие-нибудь провинности были?

- Один только раз было это. Это произошло не в нашей части, а в соседней. Там перед строем расстреляли бойца, который незадолго перед этим перебежал к немцам. А наши, во время контратаки, этого перебежчика обнаружили живым в немецких окопах и притащили его обратно. Вот над ним и был суд трибунала, а потом расстреляли как предателя-перебежчика.

- Штрафные части часто перед вашими позициями стояли?

- Нет, не часто, можно по пальцам пересчитать. Когда я воевал в 43-й Армии под командованием Баграмяна, вот там «штрафников» использовали более часто, а когда перешел в 4-ю Ударную армию, там «штрафников» мы практически не видели.

- Что обычно кричала пехота, поднимаясь в атаку?

- Бывало, что кто-то просто орал, кто-то молча бежал, а кто-то яростно матерился. Часто кричали «Ура!», несколько раз слышал «За Родину! За Сталина!» Во время атаки человек находится в стрессовом состоянии и не чувствует опасности, которая его ждет впереди, хотя видно, как по бокам пролетают трассирующие пули, летящие мимо.

- Женщины в полку были?

- Когда мы долго, больше месяца, стояли в обороне под Клайпедой, вот тогда к нам в полк прибыли девчата-снайперы. Они целыми днями проводили время на передовой, выискивая для себя цели. Как только она засечет где-нибудь у немцев блеск бинокля, так сразу туда целилась в свой прицел и стреляла. Кроме этого женщины были санитарками в медсанбате и санинструкторами в некоторых ротах.

- У командиров были ППЖ?

- Они жили с каким-то женщинами, а кто она ему – жена или просто сожительница – мы этого не знали. В каждом населенном пункте, где штаб останавливался, недостатка у штабных офицеров в местных девках не было. Перепадало иногда и простым командирам и бойцам, которые стояли на квартирах у местных жителей. Естественно, общение с жителями иногда становилось более тесным.

- Вы упомянули о наших девушках-снайперах. А немецкие снайпера работали на вашем участке?

- Ну конечно. Они постоянно, когда мы в обороне стояли, обстреливали наши позиции. Иногда услышишь выстрел с немецкой стороны, смотришь – бац! – один наш солдат завалился на бок. Все сразу начинали прятаться, ходить по траншее, пригибаясь. Когда тебя обстреливают из пулеметов, бьет артиллерия или авиация бомбит – это одно. А когда пуля снайпера прилетает неожиданно и неизвестно откуда – это страшно и морально деморализует солдат, как наших, так и противника.

- Немецкие разведгруппы приходили в наши траншеи за «языком»?

- Как Вам сказать… Я такого не припомню, чтобы при мне кого-то взяли и уволокли. А так конечно, пехотинцы нам рассказывали, что были у них такие случаи.

- Когда вы стояли в обороне, испытывали вы на себе действие немецкой агитации?

- Очень часто и очень много! Как только время к ночи подходило, так немцы в темноте начинали через рупор говорить на русском языке, предлагая нам сдаться и обещая в плену хороший уход и кормежку. Находились такие, которые верили этим немецким обещаниям и уходили на их сторону.

- И это в сорок четвертом году, когда война уже шла к завершению?

- Трусы были всегда, тут ничего не поделаешь. К тому же находились и те, кто был обижен Советской властью – они со своей злобой так и оставались. Я таких дезертиров помню, своими глазами наблюдал, как они в сторону немецких позиций бежали. Мы по ним даже огонь вели: бежит такой со всех ног, стараясь успеть, но не добегая до немецкой передовой от чьей-то пули все-таки лег.

- А наши агитировали немцев на участке вашего полка?

- Было и такое. Но агитацией занимались не представители нашей части, а приезжие откуда-то люди. Прямо с передовой они так же, через рупор, кричали немцам о предложении сдаться.

- Немцы на такие предложения чем-нибудь отвечали?

- Они в ответ старались засечь, откуда шло вещание и туда минометные мины начинали кидать. Ну, собственно, и мы на их агитацию отвечали практически так же, посылая минометный или артиллерийский залп.

- Результат у нашей агитации был? Немцы приходили сдаваться?

- В нашей части я не помню, чтобы были такие случаи, чтобы немцы шли сдаваться с поднятыми руками. Сдавались они только в бою, когда его припрешь и ему уже, хочешь-не хочешь, а приходилось поднимать руки, чтобы на месте не пристрелили.

- Часто стреляли в сдающихся немцев?

- Ну конечно. Там, в горячке боя, уже нет времени прислушиваться и присматриваться. Да, к тому же, надо бежать вперед не останавливаясь, а не решать, куда девать этого пленного и кому его передавать. А без присмотра пленного оставишь, так он тебе в спину обязательно начнет стрелять. Поэтому в бою было обычно так: увидел немецкий мундир – стреляй.

- Минные поля впереди ваших позиций выставлялись?

- Когда в обороне стояли - всегда пространство впереди минировалось. А когда в длительной обороне стояли, то там обязательно целые минные поля оборудовались. Ну и, естественно, обязательно выставлялись передовые посты боевого охранения. Пехотинцы выползали на определенную точку поближе к немецким окопам и оттуда вели наблюдение за вражескими позициями. Они с собой протягивали телефонный кабель и незамедлительно докладывали обо всем замеченном командиру роты, заодно выполняя роль корректировщиков огня.

- Как вы переправлялись через водные преграды?

- Мне запомнилось форсирование залива Фриш-гаф, когда мы, срезав путь, переправились от Мемеля на полуостров и затем по этому полуострову продвигались дальше. На этом полуострове было много населенных пунктов, в некоторых немцы, отступая, массово расстреливали местное население. Форсировали залив мы на надувных шлюпках, установив прямо на них свои пулеметы. Но этот переход через водную преграду был настолько массовым, что резиновые шлюпки и деревянные лодки достались не всем, кому-то пришлось через залив перебираться на плотах, наспех сколоченных из подручных средств. И все это происходило под сильным обстрелом. Мы вести огонь не могли, потому что перед нами какое-то подразделение переправилось чуть раньше и захватило плацдарм на противоположном берегу, а мы плыли с целью его расширить и продолжить наступление. Но немцы минометами нас накрывали очень сильно! С нашего берега тоже изо всех сил била артиллерия и минометы, стараясь подавить огневые точки противника. Высадившись на берегу, пока пулеметчики готовили пулеметы к бою, мы помогали пехоте подавлять живые цели автоматным и винтовочным огнем.

- Как складывались отношения с местным населением в Восточной Пруссии?

- Отношения были спокойные. Население там было буржуазное и оно чувствовало себя настоящими немцами по сравнению с жителями других немецких городов.

- Были со стороны наших солдат какие-нибудь бесчинства?

- Да, были случаи. Некие «дельцы» из числа наших военнослужащих устраивали изнасилования в немецких городках и деревнях, издевались над другими жителями. Но таких разбойников органы «СМЕРШ» находили и беспощадно наказывали.

- Как Вы встретили 9 мая 1945-го года?

- День Победы я встретил под обстрелом, лежа в луже. Я не один такой был. Мы попали под внезапную контратаку, и были вынуждены упасть там, где и стояли. Так и пролежали некоторое время все мокрые. Когда бой закончился, мы очухались, отмылись от налипшей на нас грязи и продолжили боевые действия с осознанием того, что наша армия уже победила в этой войне, осталось только расправиться с этими недобитками.

- Вы в этот день были под Кенигсбергом?

- Нет, Кенигсберг мы раньше взяли, в апреле. Это нашу часть уже в Прибалтику передислоцировали.

- Кто у вас во взводе занимался захоронением погибших?

- В основном захоронением занимался политрук. В полку или в батальоне была постоянная похоронная команда, которая собирала погибших, рыла для них могилу и в ней хоронила. Все документы, которые были при погибших, передавались политруку, а он на их основе составлял в штаб донесение о потерях и отправлял «похоронки» семьям погибших.

- Вам, как командиру взвода, ни разу не приходилось писать «похоронку»?

- Нет, это не входило в мои обязанности.

- А представления на награждения писали?

- Это да, представления писал. Когда устно сообщал командиру роты об отличившихся бойцах, а когда и письменно. Ведь первичное представление всегда идет от командира взвода, а окончательное решение за комбатом или командиром полка.

- Вы имели право награждать только медалями?

- Нет, у меня такого права не было. Я только представлял к награждению за боевые действия и описывал ситуацию, за которую боец представляется. А там, наверху, уже решали сами, чем его наградить: медалью какой или орденом. У меня у самого есть орден Красной звезды, который мне вручили за бои то ли в Мемеле, то ли под Ригой. После войны меня еще наградили орденом Отечественной войны и медалями “За боевые заслуги” и “За оборону Сталинграда”. Причем к медали за Сталинград я был представлен еще во время войны, а получил ее уже спустя десятилетия.

- Как Вы считаете, система награждений на фронте была справедливой?

- Как сказать… В то время я об этом не думал. Я считал, что командованию там, наверху, виднее. Разумеется, я не мог требовать у командования награждения кого-то персонально. Моя задача была выполнять то, что передают по команде и отмечать тех, кто отличился в боях.

- Что Вы можете сказать о бытовых условиях? Было ли различие, к примеру, в устройстве наших и немецких землянок?

- Немецкие были покомфортнее. Но и наши иногда были сделаны как произведения фортификационного искусства: с дополнительными выходами и выносными наблюдательными пунктами. Иногда, при возможности, стены в землянке обивались фанерой, вместо топчана какую-нибудь раскладушку ставили и стол из досок сколачивали. Но большинство, конечно, делались простыми, закрытыми со всех сторон кроме входа. А немецкие землянки были пошире, побольше, с двухъярусными нарами и широкими столами. В некоторых даже были туалеты оборудованы, чтобы на улицу не выходить. Как они там жили, с этими туалетами, с этой вонью - я не знаю.

- Вши были? Как с ними боролись?

- Да, бывало, что сильно нас они мучали. В волосах полно было вшей и гнид. Как боролись с ними? Да стриглись машинкой наголо, иначе ничем их оттуда не вывести было. Одежду, само собой, меняли. Если нательное белье долго не меняли, то вшей там разводилось столько, что проще было сжечь его. Белье было настолько грязное, провонявшее потом и покрытое вшами, что его просто брали и бросали в огонь. Ох, они трещали там в костре!

- Прожарку обмундированию устраивали? Когда в бочку укладывали и на горячем пару обрабатывали от вшей.

- Нет, я такого не припомню.

- В баню часто вас водили?

- Только когда в обороне стояли, тогда, по возможности, устраивали походные бани. Конечно, на настоящие бани это не было похоже – чаще это был просто душ, в который наливалась горячая вода, нагреваемая рядом в железной бочке. Иногда наливали воду в железные ванночки и в этих ванночках купались. Эти походные бани располагались недалеко, в тылу, примерно там же, где и кухня.

- Кухня полагалась на каждую роту или на взвод?

- Все зависело от численности роты или взвода. В определенное время кухня прибывала к передовой и привозила нам пищу: когда кашу в алюминиевые котелки накладывали, а когда и просто сухие пайки раздавали. Мы садились и в окопах с траншеями ели то, что нам привезли.

- Войну Вы в каком звании закончили?

- На фронт после училища я прибыл в звании «младший лейтенант», а месяца через три – четыре мне присвоили звание «лейтенант» и так я в этом звании до конца войны и прослужил. «Старшего лейтенанта» получил уже после окончания боевых действий.

- Ранения у Вас имеются?

- Нет, у меня была только легкая контузия, я ее в Прибалтике получил. Рядом со мной разорвался снаряд или мина, и я потерял сознание. Когда очнулся, у меня пропал слух и начались головные боли с головокружениями. В госпиталь меня не отправили, меня чем-то отпаивал врач в нашем медсанбате, даже водку заставлял пить. С его помощью я через некоторое время полностью восстановился. Как мне говорили, мне очень повезло. 

- Вы комсомольцем были?

- Конечно. Я в комсомол вступил еще когда был воспитанником на Сталинградском мясокомбинате, а на фронте стал кандидатом в члены партии. Кандидатский стаж был не больше шести месяцев, поэтому вскоре я вступил и в партию.

- Много было верующих на фронте?

- Я не знаю. Я в то время сам был неверующим и относился к верующим недружелюбно - считал, что те, кто верит в Бога, являются чуть ли не моими противниками. Раз они верующие, значит не подчиняются нашей Советской власти.

- Когда вы после войны добивали в прибалтийских лесах «лесных братьев» и остатки немецкой армии, пленных брали или нет?

- Мы, в основном, проводили войсковые операции, прочесывая цепью лесной массив. Всех, кто нам попадался, мы передавали «СМЕРШевцам», которые были вместе с нами, а они уже разбирались, настоящий ли это немец или местный бандит. Но это только те, кого брали живьем, а тех, кто открывал по нам огонь, мы безжалостно уничтожали на месте.

- С вашей стороны потери были большими?

- Не маленькими, однозначно. Бандиты всегда нападали внезапно: короткая стычка, стрельба и они по-быстрому уходили обратно в лес.

- Какой самый страшный случай произошел с Вами во время войны?

- Для меня самым страшным случаем была бомбардировка Сталинграда в августе сорок второго года. И было до слез обидно, что я не мог никак ответить немцам на то, что они творили тогда. В этот день я пребывал в отчаянии и в страхе. До этого восприятие войны у меня было детским, словно это была игра. И лишь увидев результаты бомбардировки, я ощутил какое-то угнетение и беспомощность.

- Вы пробыли в Прибалтике до сентября сорок пятого года. Потом Вас демобилизовали?

- Нет, нашу часть перебросили на иранскую границу, в ТуркВО. Там я прослужил до сорок шестого года, а потом меня назначили адъютантом коменданта города Ашхабада.

- Кому передали пулеметный взвод?

- Никому, его расформировали, солдат отправили по домам, и я продолжал службу просто как офицер. В сорок шестом году я принял решение об окончании службы. Я имел возможность поступить в академию, потому что я окончил училище с отличием и правом продолжения учебы в военной академии. Мой друг, комвзвода Дашков, с которым мы крепко дружили, предложил вдвоем уволиться в запас и отправиться к нему на родину, в Барнаул. Он обещал, что его родители обязательно помогут мне устроиться и найти работу, говорил, что жить мне там будет весело. Я поддался его уговорам и подал рапорт на увольнение. Когда пришел приказ, Дашков получил сообщение из дома, что с его родителями что-то не в порядке. Он сразу быстро собрался, попрощался со всеми и уехал домой, а я остался ни с чем. В отделе кадров мне посоветовали по-быстрому найти себе жену, жениться и найти себе работу: «Иначе ты тут пропадешь один». Я нашел себе подружку, которая оказалась дочерью моего начальника штаба полка. Тот, когда узнал об этом, пришел в негодование: «Ах, ты, оказывается, до моей дочери добрался!» Но я сказал ему, что у меня исключительно серьезные намерения, что я жениться решил и это его успокоило. Он посоветовал нам отправиться к нему на родину, в Красноярск, где у него жили родители: «Они помогут вам с работой и жить вам будет где».

Так я и сделал. Доехал с ней до Красноярска, откуда нам нужно было добираться еще в какой-то район. Пока находились в городе, я пошел в обком, встать на партийный учет, а там сидел в этот момент представитель МГБ, какой-то полковник.  В состав МГБ в то время входила и милиция. И этот милиционер начал меня сразу агитировать: «Да что ты там в районе делать будешь? А нам тут, в милиции, люди во как нужны! После войны нужно порядок в стране наводить, а то столько разгула и разбоев стало». Я согласился и меня назначили на должность оперуполномоченного по линии ОБХСС. Немного поработал и меня направили на повышение, сделав начальником отделения ОБХСС, но перед этим нужно было пройти курсы подготовки начсостава милиции. Отправили меня из Красноярска в Хабаровск, где я проучился почти год. Там я встретил другую подружку и перед окончанием курсов написал об этом своей жене, признавшись во всем. Когда я вернулся в Красноярск, жена оттуда уже уехала и развод я получил спустя некоторое время. В Красноярск я вернулся один и через некоторое время прислал вызов своей подружке из Хабаровска.

Поработал в Красноярске, а потом пришел приказ из МВД за подписью генерала-лейтенанта Щелокова о направлении меня на прохождение дальнейшей службы в «Дальстрой». Это означало, что мне предстояло ехать на Колыму, в Магаданскую область. Там содержались политические заключенные и особо опасные рецидивисты. Среди тамошнего спецконтингента был один заключенный, у которого совокупность всех данных ему сроков составляла сто один год. Он постоянно пытался бежать, за что ему постоянно добавляли новый срок. Он его получал и вскоре снова пытался бежать. И так повторялось с постоянной регулярностью. В общем, на Колыме я проработал почти десять лет, а там мне шел год выслуги за три.

- На какой должности работали?

- Сначала тоже начальником отделения ОБХСС, а потом я стал сначала заместителем начальника Тенькинского райотдела, а затем и начальником. Тенькинский райотдел занимал территорию больше, чем наша Волгоградская область, поэтому райотдел подразделялся еще на два отделения. В общем, прослужил я до шестьдесят второго года, а затем стал просить перевода. Раньше было так, что если у тебя есть тридцать лет выслуги, то ты имеешь право подать рапорт на перевод куда-нибудь на свое усмотрение. Вот я и решил вернуться на свою родину в Сталинград.

Вернуться вернулся, но мне здесь не понравилось: меня то в один район области отправят, то в другой. А мне хотелось работать в самом областном центре, но тут не было вакансий. Помыкался я, помыкался и вернулся обратно на Колыму, где и продолжил службу. Но потом решил повторить попытку: вернулся в Волгоград, где мне дали должность начальника водного отдела, который обслуживал территорию Волги от Астрахани до Саратова. На пенсию я ушел с этой должности в восемьдесят шестом году в звании майора. Когда меня только взяли на работу в МГБ, мне предлагали получить милицейское звание, но я долгое время этому сопротивлялся, потому что за армейские звания офицерам платили за каждую звездочку, а в милиции такой доплаты не было. Но в МГБ мне никто не мог присвоить очередное звание, поэтому я долго сидел в своем прежнем звании, в отличии от своих коллег. Но потом я все-таки согласился перейти на специальное звание и мне присвоили сначала звание «капитан», а затем и «майор».

- Долго Вам еще война снилась?

- Да она и сейчас мне иногда снится. Иной раз, ни с того ни с сего, приснится бомбежка, вой падающих бомб, и я шарахаюсь, просыпаясь.