М.Р. - Родился 12/12/1924 в селе Долинское Одесской области и был в нашей семье старшим из трех братьев. К началу войну успел закончить девять классов средней школы.
В июне сорок первого отца призвали в армию, а через месяц он уже погиб на фронте.
В конце июля немцы подошли к Долинскому, мы сели на подводу, в которую была запряжена пара коней, и вчетвером: мама, я, и два младших брата поехали до Березовки, спасаясь от оккупации. Но когда мы подъехали к Березовке, то оказалось, что она уже захвачена, кругом поднялась стрельба, мы увидели танки, идущие на нас от села, бросили подводу и побежали в сторону последнего красноармейского заслона.
Кругом крики, разрывы, свист пуль, а мы бежим из последних сил... Красноармейский заслон отходил с позиций и нас взяли на одну из машин. Доехали до Варваровки, до Буга, у нас с собой ни котомки, ни крошки хлеба. Пришел какой-то командир-еврей и принес нам мешок с сухарями. Добрались до Николаева, куда идти не знаем, и в это время немцы врываются в город. Ночь мы провели в каком-то подвале, а наутро моряки выбили немцев из Николаева. Все, кто еще хранил надежду спастись, побежали на вокзал, куда подогнали пустые эшелоны с вагонами-товарняками. Мы выбрались из горящего города и, после долгой дороги, волной эвакуации нас занесло в Среднюю Азию, в Кантский район Узбекистана. Нас зарегистрировали как эвакуированных и меня вскоре отправили в ФЗУ (фабрично-заводское училище) в Фергану, учиться на мастера по ремонту ткацких станков. Но кормили в ФЗУ отбросами, я сразу заболел тропической малярией, которая выматывала из меня всю душу, лихорадка высасывала все жизненные соки из тела.
Намучившись с лихвой и уже не в силах выдерживать голод, я пошел в военкомат и попросился на фронт добровольцем. Меня не хотели призывать, мол, еще молод, но мне уже было нечего терять, я лег в военкомате прямо на пол и заявил: "Не уйду отсюда, пока не призовете!". Надо мной сжалились, меня призвали и отправили в полковую артиллерийскую школу. Но я потерял все силы от малярии, а в полковой школе от курсантов требовалось тянуть на лямках 45-мм пушку на стрельбище и обратно, а я падал от слабости, меня в буквальном смысле ветром шатало. Со мной промучились с месяц, а потом выгнали из школы. Рядом, в загоне за колючей проволокой, находились новобранцы, ожидающие отправки по частям. Ночью я пролез под проволокой и утром встал вместе со всеми на общее постороение. Появились командиры: "У кого образование 9 классов и выше, выйти из строя!". Я шагнул вперед - "Почему тебя нет в списке?" - "Не могу знать, товарищ командир!", и старшина команды за это сразу получил нагоняй, меня вписали в общий список и вместе с другими "образованными", отправили в Алма-Ату, где находилась окружная полковая стрелковая школа, готовившая сержантский состав. Кормили в этой школе только гнилой капустой и мороженой морковью, но я как-то смог выдержать. На каждые 10 человек давали бадью с баландой, но среди нас было немало местных, которые эти помои не ели, им приносила еду родня из дома, и остальные как-то продержались и не "протянули ноги". Я попал в пулеметную роту, приступы малярии продолжались, я превратился в "ходячий скелет", да тут еще взводный попался, гадина, издевался над солдатами как хотел, и решил меня доконать, на всех марш-бросках приказывал, чтобы только я тащил на себе станок от "максима". Через три месяца сформировали маршевый батальон 500 человек и отправили на фронт. Мы попали в 138-ую Стрелковую Дивизию, которой командовал полковник Людников. Я попал в пулеметную роту 2-го батальона 650-го стрелкового полка, 1-м номером в расчете пулемета "максим".
Потом начались бои в излучине Дона, на подступах к Сталинграду, бои тяжелые, очень кровавые... На моих глазах почти полностью погибло Житомирское пехотное училище, сводный курсантский полк. Только в конце сентября дивизию вывели в резерв на переформировку, но где-то 10-го октября нас снова перебросили к Волге, на левый берег, в сам Сталинград и приказали изготовиться к переправе через реку.
15-го октября мы переправились на западный берег и вступили в бой за завод "Баррикады".
Г.К. - Подвиг 138-й СД в сталинградских боях стал широко известен в годы войны.
40 дней, остатки дивизии, меньше 500 человек, в полной изоляции и окружении, почти не имея провианта и боеприпасов, ведя непрерывные боевые действия, в тяжелейших условиях, удерживали клочок земли на берегу Волги - 700 метров по фронту и от 100 до 400 метров в ширину.
Это плацдарм вошел в историю войны как "остров Людникова".
Из полнокровной дивизии, насчитывавшей перед броском через Волгу свыше 12.000 красноармейцев и командиров, по официальной статистике, к февралю останется в строю только 130 "активных штыков", и еще 120 человек в штабных и различных тыловых подразделениях дивизии и это после неоднократного пополнения в личном составе, но, как мне кажется, без учета остатков личного состава отдельного артполка 138-й СД.
Вы один из тех немногих, кому посчастливилось выжить в сталинградском аду городских боев и дойти до Германии. Что осталось в памяти из сталинградской "мясорубки"?
М.Р. - Высаживались под огнем, поднялись по насыпи и перед нами были цеха завода "Баррикады", все в огне и дыму. Взводного командира сразу убило. Мы захватили рубеж, потом день смешался с ночью, постоянные бомбежки, атаки, обстрелы.
Немцы после десяти дней постоянных атак заняли почти все цеха завода, и мы смогли зацепиться только за его край. Потом немцы перебили соседние дивизии, вышли к Волге, и мы оказались в окружении. Это случилось 11-го ноября (но точная дата окружения дивизии была названа позже, а тогда я потерял счет числам). Вся оборона состояла из опорных пунктов, созданных в развалинах домов и цехов, в руинах.
Обгорелые заводские трубы, подземные тоннели и подвалы, забитые трупами...
Я со своим пулеметом занял позиции в полуподвале, и провел там весь период блокады, удерживая свой рубеж. От моего пулемета до Волги было чуть больше 50 метров. Круговая оборона. Весь "остров Людникова" простреливался насквозь, немцы держали под прицелом и Волгу за нашей спиной, бронекатера не могли подойти к нашему берегу, доставить боеприпасы и забрать раненых.
Только в середине декабря, когда лед на Волге встал, нас деблокировали.
Г.К. - Читаю данные о потерях дивизий, державших оборону в районе завода "Баррикады", и только сейчас осознаю, что там творилось. Короткие строки донесений - "Полностью погиб 241-й полк из 95-й СД ... В 768-м СП осталось 37 человек...", и так далее... Вы лично надеялись выжить в этом аду?
М.Р. - Я в Сталинграде о смерти почти не думал. Был советским патриотом, воспитанным в фанатичном духе и твердо знал одно, что погибну, но уже не отступлю.
Выжить, конечно, не надеялся, там по сторонам оглянешься, завалы из трупов, наших и немецких (хоронить их было некому и негде), и ты понимаешь, что в любую минуту и тебя могут прикончить, отсюда уже живым не выбраться...
Кромешный ад " в миниатюре на 700 метров"...
До самого конца боев в Сталинграде матери не написал ни одного письма...
Все время мы находились вместе: я, мой второй номер, татарин Ахмет, и связист-арткорректировщик, и еще человека четыре. Это был наш последний рубеж, и как бы пафосно эта фраза не прозвучала, но так все и обстояло в действительности. Сзади река...
Немцы ломились в атаку, когда пьяные, когда трезвые, подходили на двадцать метров, и когда становилось совсем туго, связист вызывал огонь на себя.
Наша артиллерия находилась на левом берегу Волги и на острове Зайцевском, за нашей спиной, посередине реки... Артиллеристы выручали... После разрывов кирпичная пыль осядет, слышу голос Ахметки - "Мишка, живой?" - "Вроде" - "И я вроде"...
Немецкие танки через завалы между цехами и заводскими руинами пройти не могли, и с конца октября войну вела только пехота. Расстояние между нами и немцами - бросок гранаты. Немцы играют на губных гармошках, через рупор предлагают сдаваться, "приглашают выпить-закусить", а мы зубы стиснем и держимся, нам уже было терять нечего... По ночам мы тащили трупы перед нашими позициями к себе в подвал, искали еду и патроны. В ноябре нам уже выдавали на день по одному сухарю...
У солдат "на острове Людникова" было всего по одному полному диску на автомат, патронов не могли нам подвезти, воевали в основном трофейным оружием. Но со временем, у меня рядом с пулеметом появился целый арсенал: автомат ППШ, гранаты, пистолет ТТ и немецкий трофейный пистолет. Убитых вокруг - "море", оружия валялось сколько угодно... Из пулемета бил по немцам короткими скупыми очередями и только наверняка. Мы были завшивленные, голодные, но в какой-то момент наступило остервенение, я уже не испытывал никакой жалости ни к себе, ни к немцам... Дрались за каждый кусок стены с предельной жестокостью, а по ночам и мы, и немцы, выползали вперед, или пытались по заводским коммуникациям и туннелям продвинуться - мы, чтобы добыть себе еду и боеприпасы, немцы, с целью сбросить нас в Волгу. Постоянные столконовения малых групп в рукопашной... Разве все это можно рассказать?...
У меня был плоский немецкий штык, которым мне пришлось многократно убивать в рукопашном бою, и когда после войны невольно стал снова вспоминать и переживать эти моменты, то только тогда я осознал, какими же мы были зверями...
Г.К. - В мемуарах участника боев из 138-й СД описывается, как, еще до полной блокады дивизии, на острове Зайцевский саперы загрузили 25 рыбацких лодок провиантом и патронами, но протоку через Волгу под немецким пулеметных огнем смогли пересечь только шесть лодок. Это была одна из последних попыток наладить снабжение дивизии через Волгу и вывезти раненых.
Как в таких условиях решалась проблема с продовольствием?
М.Р. - Кроме сухарей мы ничего не имели. В основном ели то, что находили у убитых немцев... Крохи... Пытались по ночам сбрасывать мешки с патронами и сухарями с самолетов ПО-2, но большинство мешков падало в реку или к немцам... Летчикам трудно это поставить в упрек, слишком малым был наш плацдарм. Я же вам уже сказал, что это моего пулемета до Волги был всего полсотни метров...
Г.К. - Вы имели какую-то информацию, что происходит на соседних участках?
М.Р. - Пока соседей не перебили, мы знали, что справа есть кто-то из наших, из другой дивизии, а когда в ноябре нас окружили, то я лично, например, не имел никакого понятия, что происходит вокруг, сбоку и сзади. Вся жизнь в подвале возле "максима" или ночью на "нейтралке". Я знал, вот моя позиция, с нее не уйду и неважно, что творится рядом. Почти никто из командиров к нам не приходил, несколько раз появился лично комдив Людников, и еще иногда приходили комсорг полка и какой-то еврей-парторг. Все... Других, политруков, я на своей позиции не видел...
Г.К. - Ваше личное отношение к немецким солдатам в Сталинграде?
.М.Р. - Жалости к ним не испытывал, только ненависть, хотя лично пленных не убивал, не хотел... Но, когда в январе мы с немцами "поменялись местами", и уже они, умирая с голоду, считая каждый патрон, фанатично держались до последнего, но не сдавались без приказа, я невольно испытал уважение к ним как к противнику. Ведь немцы сражались в Сталинграде ничем не хуже, чем наши в Брестской крепости... Аналогия полная...
Сдавшихся в плен немцев я не трогал. Только один раз за всю войну я "сорвался".
В Польше в 1944 году нам довелось освобождать концлагерь Майданек, "фабрику смерти". Кругом только трупы и кости... Я озверел. Когда зашли в Германию, то в первом же немецком городе, увидел, что в одном из подвалов спрятались немцы, включая гражданских, так я их всех гранатами забросал... За Майданек...
Г.К. - За сталинградские бои Вас как-то отметили?
М.Р. - Да. Когда собрали остатки дивизии в фервале, то объявили перед строем приказ о награждениях, и меня, в числе немногих уцелевших, наградили медалью "За Отвагу", но саму медаль так тогда и не вручили. Почему? Не знаю. Наверное, не успели, нас через две недели уже перебросили на Калининский фронт. Вообще, с вручением наград рядовому и сержантскому составу никакого порядка не было. Свой орден Красной Звезды за бои под Курском мне вручили только в марте 1944 года. Так было часто, приказ объявят, мол, такой-то удостоен, а наградные знаки где-то месяцами "гуляют" по штабам.
Остальные награды я получил только в 1946 году, когда меня вызвали на собеседование в отдел Советской Военной Администрации в Вене. Полковник, набиравший офицеров для работы в своем отделе, листая мое личное дело, вдруг спросил: "Товарищ старший лейтенант, а почему вы не носите медаль "За Отвагу" и ордена Отечественной Войны?" - "Мне до сих пор их не вручили", и полковник приказал своей канцелярии "разобраться с наградным отделом"...
Г.К. - Что происходило с бойцами дивизии и с Вами лично, после снятия блокады с "острова Людникова"?
М.Р. - Мы продолжали воевать в Сталинграде, в январе нас перебросили в район завода "Красный Октябрь", где многие из наших "старичков" погибли в последних городских боях, и только в феврале 1943 года дивизию вывели на отдых, кажется, в Ахтубу...
Но дивизии как таковой уже не было, сформировали два батальона по 50-60 человек в каждом, одним из них командовал капитан Немков. Когда нас отвели на переформировку, то я так до конца не смог осмыслить, почему мне повезло выжить в Сталинграде. Я ведь даже серьезно ранен там не был. Но мое везение на этом закончилось, впереди меня ждали четыре ранения и контузия.
Нам дали две недели на отдых, потом дивизию пребросили под Сухиничи и Козельск, где мы провоевали примерно с месяц, дальше снова переформировка за Калининым.
К нам прибыли молодые офицеры, пополнение. Здесь нам вручили гвардейское знамя, дивизия стала наименоваться 70-й гвардейской СД. А потом нас подняли по тревоге, опять перебросили к фронту, привезли куда-то, мы еще проделали трехсоткилометровый пеший марш до Севска, снова бои, прорывали немецкую оборону. В мае сорок третьего мы прибыли в курское село Большая Медведица, где заняли позиции на склоне холма и стали строить сильную оборону полного профиля. Здесь меня впервые ранило.
Поехали в Курск на вокзал за пополнением и попали под знаменитый налет немецкой авиации на железнодорожную станцию, в котором участвовало, как потом сообщили, около 500 немецких самолетов. Осколок бомбы мне попал в спину, еще сильно контузило, я пролежал в санбате месяц и вернулся в свой батальон.
А потом бои на Курской дуге... Поныри, Ольховатка... Страшные дни, танк лез на танк...11-го июля мы перешли в наступление, на первый день продвинулись на 500 метров, на второй день на полтора километра, а дальше - без долгих остановок до границы с Украиной. С воздуха нас все время поддерживали днем ИЛ-2 и по ночам ПО-2. И если в феврале, после Сталинграда, из нашей пулеметной роты остался один пулемет, но семь человек живых, то когда подошли к Припяти, на весь батальон осталось всего три сталинградца, воевавших еще на " острове Людникова".
Я с Ахметкой в одном пулеметном расчете, и старшина роты, который по старой памяти нас все время подкармливал.
Г.К. - Следующий вопрос. Осенние бои 1943 года.
М.Р. - После взятия Глухова сначала мы форсировали Припять. Я плавать не умел, немного переживал. Я переплыл реку вместе с Ахметом и пулеметом на дверце от ворот. Бои на плацдарме в плавнях и болотах...
Следующей водной преградой был Днепр. Мы приготовили плоты и лодки. Переправа началась в 4-00 утра, наша авиация зависла над немецкими позициями, и немцы поначалу растерялись. А потом немцы начали бить по форсирующим. Я плыл на плоту, на котором стояли два пулемета "максим" и 76-мм орудие. Снаряд попал под плот, нас подбросило в воздух..., и выплыл я на правый берег, держась за бревно...
Потом было "житомирское окружение". Наши в Житомире перепились на радостях, и немцы вышибли наши части из города. Там же, под Житомиром, меня угораздило попасть в плен к немцам на один час. Пошли впятером на разведку, узнать, где точно находятся немцы. Документы оставили товарищам. Уже возвращались назад, как из леса на нас выехали немецкие танки. Бежать было некуда, мы бы не успели живыми добраться до леса и скрыться. Немцы отобрали у нас оружие, здорово избили, а потом посадили на броню танка, оставив для охраны только одного солдата с автоматом. Среди нас был один старшина с пудовыми кулаками. Он немцу двинул в челюсть, то сразу обмяк, в этот момент мы спрыгнули с танка и кинулись в лес. Преследовать нас не стали.
Мы подобрали оружие у убитых и вышли к своим, на соседний полк.
Потом опять пошла череда непрерывных тяжелейших боев, пока весной 1944 года меня не ранило в районе Залещики. Мы захватили немецкую батарею, развернули пушку, я встал к прицелу и начала стрелять по появившимся танкам. Стрелял спокойно, без мандража, все-таки успели меня в начале армейской службы неплохо выучить на артиллериста. Ответным снарядом из танка - прямое попадание. Мне "достался" осколок в голову, с поля боя меня успели вытащить еще до того, как танки раздавили всех, кто был на "трофейной батарее". Лежал в полевом госпитале, а при выписке на комиссии мне сообщили: "Товарищ старший сержант, вы направляетесь на армейские курсы младших лейтенантов". Проучился 2,5 месяца, получил звание и летом 1944 года вернулся на передовую, уже в новую дивизию. Офицеров не хватало, и меня сразу назначили командиром стрелковой роты. В этой должности я провоевал до конца войны.
Г.К. - А остальные ранения при каких обстоятельствах получили?
М.Р. - Следующий раз ранило в Польше. Мы захватили село, разделенное насыпью на две половины, с одной стороны мы, с другой немцы. В качестве трофеев нам достались пять автоматических пушек калибра 37-мм, стрелявших "кассетами", кажется, по 10 снарядов в каждой. Немцы перешли в контратаку, я приказал своим бойцам снести кассеты к одной пушке и стал бить по атакующей пехоте. Немцы выкатили на пригорок свое орудие, но я их поздно заметил. Рядом разрыв, потерял сознание... Очнулся в госпитале, врачи говорят, что у меня проникающее осколочное ранение в голову, но трепанацию проводить не стали. Лежал в госпитале в Львове а после выписки попал в другую дивизию, бывшую десантную часть, сформированную на базе 17-й авиадесантной бригады. Сходу принял под командование роту, в которой было примерно 50 человек и два взводных молодых лейтенанта с небольшим фронтовым опытом. Бои шли в горной части Чехии, окруженные немцы засели в обороне, но мы уже не спешили, не лезли напролом, старались сберечь людей. Там я получил четвертое ранение, опять в голову. Между гор была дорога, "коридор", а с двух сторон над проходом строения монастырей. Перед нами в это коридор зашли части 1-го кавкорпуса и кавалеристов из засады сильно побили. Мы успели развернуться и стали штурмовать засевших в горах немцев. В бою получил осколок в лицо, меня отправили в санбат, но уже через неделю мои ребята из роты приехали за мной на мотоцикле и забрали меня назад.
День Победы я встретил в Чехословакии, чехи дарили нам цветы, радостно кричали "Наздар!".
 |
Розенберг М.Х. в первом ряду, сидит крайний слева (на фото офицеры батальона, в котором ветеран заканчивал войну в должности ротного) |
Г.К. - Вы, рассказывая о событиях апреля 1945 года, сейчас сказали "...старались сберечь людей". Вы три года провоевали в пехоте сержантом-пулеметчиком и ротным, стрелковым командиром, и на многое происходившее на войне имеете свое мнение, свой личный взгляд. Когда по Вашему мнению произошел "перелом в сознании" у старших командиров и стали воевать грамотно, стараясь выполнить задачу с малыми потерями, сохранить личный состав, "без повторных лобовых атак"?
М.Р. - Да, в общем-то, никакого "перелома в сознании" не было. Это локальный эпизод, редкий случай, что решили не идти напролом. Обычно, никто потери не считал... Из-за этих дурошлепов, старших командиров, очень много людей на фронте зазря погубили. Всю войну только орали и "брали на горло" - "Давай, твою мать! Вперед!"...
Я когда стал ротным командиром, а это должность такая, что ты за все в ответе, "все шишки на тебя", то пытался как-то сопротивляться "общей тенденции", но с нами, младшими офицерами, у начальства был разговор короткий, почти всегда в одном стиле - "Не займешь село к утру, пойдешь под трибунал!", или - "Отставить разговоры! Выполнять приказ!", "Любой ценой!", и ничего нельзя было поделать. Высотка перед тобой, прекрасно понимаешь, что силами одной твоей роты ее не взять, но приказ получен, - поднимаешь бойцов в атаку, а там, как Бог на душу положит... По всякому случалось... Я вспоминаю наши страшные потери на Дону, в Сталинграде, под Понырями, на Днепре и в "житомирском окружении" ... Вам этого просто не понять...
В Чехословакии, осенью 1944 года, два наших танка ИС-2 перерезали немцам горную дорогу, единственную возможность к прорыву из окружения. Наш полк кинули туда в заслон, но позиции неудачные, немцы сверху, а мы снизу, как на ладони. Целую неделю шли беспрерывные, страшные по своему накалу бои за эту дорогу, немцы шли напролом. Каждый день к нам перебрасывали по 600 человек пополнения, но к вечеру в строю оставалось меньше полсотни человек...
Г.К. - Солдаты и офицеры как-то между собой обсуждали действия генералов?
М.Р. - Я не помню такого. Мне приходилось на войне два раза лично видеть маршалов. Один раз маршал Конев ходил по нашим окопам и беседовал с солдатами.
А второй раз, на Днепре, я стал свидетелем, как маршал Жуков плеткой отхлестал пожилого генерал-лейтенанта, видимо, ответственного за переправу. Машина с РС-ами застряла на понтонном мосту и движение прекратилось... Так Жуков его и лупцевал у всех на глазах... Неприятный осадок до сих пор остался от того случая ...
Г.К. - "Национальный вопрос" как то ощущался на фронте?
М.Р. - Я за войну воевал в трех разных дивизиях и ни разу не слышал от своих солдат и офицеров каких-то антисемитских высказываний.
Г.К. - Ваше отношение к политработникам?
М.Р. - После Сталинграда мое отношение к ним изменилось в худшую сторону.
По моему мнению, они просто мешали воевать. Сам я вступил в партию на фронте весной 1943, но коммунист и политработник - это два совершенно разных понятия.
Г.К. - Где довелось служить после окончания войны?
М.Р. - "По четырем ранениям" офицеров из армии не демобилизовывали. Мы стояли в городе Неханец, и до июня 1946 я служил ротным, но позже, меня, как знающего немецкий язык, перевели в отдел репатриации при 5-й УА, назначили начальником эшелона. Потом служил в Вене и Будапеште, писал рапорты с просьбой о демобилизации, и один из этих рапортов, видимо, "дошел до адресата". Отправили меня служить дальше, на Крайний Север, где за Игаркой строилась секретная база для наших подводных лодок. Здесь я служил до 1952 года, от лютых морозов спасались спиртом, но стакан согревал не больше чем на час... Последние полгода перед увольнением из армии дослуживал в Омске.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
