Шаповалов Иван Павлович

- Родился я в двадцать шестом году в хуторе Самадайкин, что был в Тормосиновском районе Сталинградской области. Потом мы переехали жить в соседний хутор Богомазовку. Но мы там долго не прожили, пришлось уехать и побывать в разных местах страны, даже на Кавказе пожить довелось.

- Почему уехали из родного хутора?

- Время было такое, тяжелое. Отец мой, Павел Федорович, родился в один день и в один год со Сталиным, три войны прошел. Он был инженером-строителем и ездил по различным стройкам. Мы даже некоторое время прожили на турецкой границе в Агджабеди, потом перебрались в город Куба в Азербайджане, а там как раз началась сильная малярия, от которой умирали люди. Отец тоже заболел и уже лежал при смерти, как нам сказали, чтобы мы оттуда срочно уехали. Мы перебрались в город Агдам, где мне и климат и природа очень нравились. Люди туда приезжали больными и даже специально не лечились, а сами исцелялись от болезней.  Потом, когда вернулись обратно домой и поселились в хуторе “Красный Тормосин”, стали потихоньку обживаться, даже завели в хозяйстве свинью. Отец устроился работать столяром в колхозе, но часто и подолгу болел, а мама, Екатерина Елизаровна, работала на свинарнике, свиней пасла. 

- В школу ходили?

- В школу я ходил везде, где была такая возможность: и в Азербайджане и у себя в хуторе. В Азербайджане все преподавание шло на местном языке, поэтому я даже немного научился говорить по-азербайджански и песни их петь. Мне нравилось учиться, я даже до сих пор помню стихотворение про Сталина, которое выучил в школе:

Сокол ты мой ясный, 
Час пришел расстаться 
Все труды-заботы на тебя ложатся
А второй ответил:
- Позабудь тревоги 
Мы тебе клянемся -
Не свернем с дороги!
И сдержал он клятву,
Клятву боевую.
Сделал он счастливой
Всю страну родную!

Это стихотворение о том, как Сталин прощался с Лениным, которого подстрелила Каплан. Хочу сказать, что Сталин оказался действительно стальным, исключительным, человеком, благодаря которому мы смогли победить в войне.

- Как Вы узнали о том, что началась война?

- Каждое лето мы, школьники, работали в колхозе, помогая в уборке урожая. В тот день, когда началась война, я от комбайнов на быках зерно отвозил. Ехал, погоняя их вилами, и мне кто-то сказал о том, что по радио сообщили о начале войны. 

Сначала я работал в колхозе с трактористами, был, как говорилось, “на прицепах”. А потом, когда трактористов всех забрали на фронт, и некому было работать, и я сам сел за трактор. Мне председатель говорит: “Ну-ка, заведи трактор!” - я завел и у меня все получилось отлично. “Будешь трактористом?” - ну я и согласился. Заводить трактор в те времена было опасным мероприятием. Стоило пересосать топливо, как двигатель мог внезапно вспыхнуть и загореться. Для таких случаев у нас, прежде чем завести трактор, всегда рядом была наготове емкость с водой, чтобы потушить загоревшийся трактор.   

Только один день я успел поработать самостоятельно. На второй день мы стали косить траву и только успели сделать один круг по полю, как видим: по дороге в пыли бежит к нам машина. Подъезжает и водитель говорит: “Бросайте все! Срочно собирайтесь и начинайте готовить комбайны, снимайте с них моторы! Будем отступать!” А отступать уже надо было поторапливаться, потому что немцы почти подошли к нашим краям, это было заметно по количеству беженцев, которые шли через хутор.

И мы, переночевав ночь дома, рано поутру отправились вместе с колхозным добром тикать за Волгу аж до Капустина Яра. Я хотел забрать с собой в эвакуацию и своих родителей, но те сказали: “Куда уж нам ехать, мы останемся дома”. Отца своего я больше так и не увидел. Мать рассказывала, что он часто сидел у окошка, смотрел на дорогу и ждал меня. Однажды сказал матери: “Что-то Ванюшка домой не бежит”, а потом, спустя некоторое время, позвал ее: “Иди, я буду умирать”. Она его только до койки довела, он лег и сразу умер. 

- Вы перегоняли трактора и технику только своего колхоза или вас собирали со всего района и уже сообща перегоняли?

- Нет, там все очень быстро организовывалось, поэтому некогда нас было собирать. Мы гнали технику только своим, колхозным отрядом.

- Скотину тоже перегоняли?

- Гнали и скотину, но они шли сами по себе, своим гуртом.   

Во время пути нам пришлось переправляться через две большие реки - Дон и Волгу. Уже под вечер мы подъехали со стороны хутора Тормосина к берегу Дона, где росло много деревьев. Их свалили, попилили и из досок и бревен сделали большой паром, который ходил между берегами по натянутому тросу. На этом пароме мы и должны были переправиться на противоположный берег. Но только я заехал на паром и немного отплыл от берега, как трос, как назло, оборвался. На берегу скопилось много тракторов, все начали орать на меня. Ну, кое-как все-таки вытащили меня, трос натянули по-новой и переправу завершили, несмотря на то, что стало совсем темно. После окончания переправы, доехав до какого-то хутора, остановились там переночевать, а поутру двинулись в сторону станции Абганерово. Пройдя мимо станции, взяли курс на Садовое и пошли калмыцкими степями. Я не успел своевременно сделать своему трактору подтяжку, поэтому мне пришлось остановиться. Бригадир накричал на меня и они, решив меня не дожидаться, пошли дальше, по сути бросив меня в степи одного. Вместе со мной осталась моя сестра и Алексей Земцов, чей трактор я тянул на сцепке. Сестра расплакалась, увидев, что мы остались одни посреди степи.

Поскольку неподалеку обнаружился колодец, мы решили залить воды в радиатор. Но набрать воды было невозможно, поскольку не было веревки. Тогда мы связали между собой рубашки и штаны и кое-как смогли набрать воду. Починив и заправив трактор, стали думать, что делать дальше. Леша говорит: “Давай обратно поедем”, а я ему отвечаю: “Нет, мы проехали уже много, поэтому будем двигаться только вперед”.

Вскоре нагнали свою бригаду, которая, заехав в пески, почти полностью там зарылась. Бригадир мне говорит: “Помоги нам, вытащи нас”, а я в ответ: “Вы, сволочи, бросили меня там, а теперь просите, чтобы я вас спасал!” Хоть и зол я был на них, но одному трактору все-таки помог выбраться из песка. Вытащил его, а сам поехал дальше, размышляя: “Раз вы меня бросили, то и я с вами оставаться не стану”.

- Какой трактор у Вас был?

- Да обычный, колесный, производства Харьковского тракторного завода.

- Где Вы брали топливо во время движения?

- Я заправился под завязку перед тем как отправиться в путь, а еще у меня была тележка, на которой стояли бочки с горючим и небольшие баки с питьевой водой. Я почти составом управлял: я на одном тракторе, позади тащу другой и еще прицеп с бочками. 

К Волге мы приехали в районе Красного Яра. Причем я приехал самым первым, а остальная бригада добралась туда еле-еле лишь на второй день. Мы остановились на склоне, наварили себе каши, сидим кушаем. Смотрим, немецкие самолеты налетели и стали обстреливать пароходы, которые шли по Волге. Что тут началось: вой двигателей, взрывы бомб, тонут люди. Под бомбежку, кроме пароходов, попали и маленькие суденышки - там много судов было. Был среди них небольшой катерок, который использовался в качестве тральщика, он вылавливал мины, которые немцы сбрасывали с самолетов в Волгу.

Как только обстрел закончился, нас сразу, по-быстрому, погрузили на паром и на ту сторону реки повезли. Волга в том месте широкая - глянешь, а берег впереди едва виднеется. Только стали подходить ближе к берегу, как над рекой снова пролетел самолет. С нами на пароме переправлялись два еврея и еврейка, так они, увидев этот самолет, как начали кричать: “Прыгайте все! Сейчас начнут бомбить!” Мы посмотрели на воду, течение там было быстрым, поэтому прыгать не рискнули. А евреи помахали нам руками и, прыгнув за борт, поплыли самостоятельно. Не знаю, смогли они выбраться из воды или нет, может и потонули. Но самолет, на наше счастье, не стал нас бомбить и обстреливать и мы начали спокойно производить разгрузку. 

Только наши первые трактора успели выехать на подъем, и тут снова налетели самолеты, только их на этот раз было уже больше. Вот тут все испугались: кто поскорее решил уехать от переправы, кто заднюю врубил и пытался в сторону отъехать. Еще при погрузке на паром мы Лешкин трактор заправили и он заезжал на переправу своим ходом. Лешка Земцов с перепугу сильно дал газу, и вместе с трактором за борт в воду - бултых! Его трактор сразу пошел на дно, а сам Лешка успел выскочить из него. Я бросился к своему трактору, пытаясь его завести. Крутанул, а он как заведись да как толкани меня! Я тоже полетел в воду. Хорошо что мой трактор тут же заглох и не упал в воду вслед за Лешкиным. После того как все выбрались на берег, Лешку заставляли нырять, чтобы зацепить тросы за его трактор. Ему это удалось и двумя тракторами Лешкин трактор выволокли из воды.

- Эта переправа как-нибудь прикрывалась от нападений с воздуха? Зенитки там имелись или хотя бы пулеметы?

- Видимо нет, потому что ничего этого я там не заметил.   

Пошли мы дальше заволжской степью. Проходили недалеко от железной дороги и издалека видели, как немецкие самолеты налетали на железнодорожные составы и безнаказанно их расстреливали. Проехали мы мимо Капустина Яра и остановились в каком-то населенном пункте, который и оказался конечной целью нашей поездки. Название этого населенного пункта я сейчас уже не вспомню. Поселили нас в какой-то будочке, которая совсем не была приспособлена для жилья, и всех нас устроили на работу в местный колхоз.

В один из дней мне выдали лошадку с телегой и отправили в Капустин Яр за запчастями для сельхозтехники. Я ехал по степи и наблюдал воздушный бой: несколько немецких самолетов гнались за одним нашим и, в конце концов, подбили его. Наш истребитель ударился носом о землю, подскочил и перевернулся. Смотрю - немецкий самолет, зараза, тоже садится в степи недалеко от меня. Я, когда увидел этого немецкого летчика, который вылезает из самолета, испугался, попятился и упал с телеги. А вожжи у меня были к ноге привязаны, поэтому меня еще несколько метров волочило сбоку от телеги, пока она не остановилась. А оказалось, что в этом немецком самолете пилот не немецкий, а наш, русский. Только когда-то его раскулачили, он обиделся на Советскую власть и с началом войны перелетел на сторону немцев.

- Откуда Вам известно, что он был русским?

- Так он сам это рассказал, ведь он со мной немного поговорить успел. Даже сказал, что у него душа болит, потому что ему свою родину жалко. 

- А какова судьба летчика с нашего сбитого истребителя?

- Я не знаю, я к нему не подходил. После такого удара о землю он вряд ли выжил. А тут еще этот немецкий самолет приземлился, так мне просто хотелось поскорее уехать от этого места. Но пришлось вместо этого немного пообщаться с пилотом немецкого самолета. Тот потом сел обратно в кабину своего самолета, взлетел и улетел.  

Жили мы очень голодно, чтобы раздобыть себе еды, приходилось идти на разные поступки. Я своему родственнику говорю: “Пойдем, овцу на базу украдем”. Украли, зарезали, мясом этим сами наелись и других накормили. А еще нас вши заедали. Я разденусь, сяду и ногтями по швам начинаю проводить, бить этих вшей. Сижу, бью, смотрю, а по Лешке эти вши так и ползают.

- А куда вы трактора свои подевали?

- Да там, в деревне этой они все и остались работать. А меня со своим трактором перегнали в Капустин Яр, чтобы я там на мельнице работал. Потом, после мельницы, я работал на маслозаводе, где мы били масло для фронта. Сестричка моя тоже устроилась на маслозавод работать и мы с ней смогли немного подзапасти для себя маслица и мучицы. Но голодно было очень в тех краях, очень голодно! И в условиях такого голода нам приходилось работать. Я посмотрел на все это житье и сказал сестре: “Знаешь что, пойду-ка я, наверное, под Сталинград, помогать Красной Армии”.

- То есть Вы отправились на фронт добровольцем?

- Мне на тот момент только шестнадцатый год шел. Меня никакой военкомат не взял бы, поэтому до Сталинграда я отправился своим ходом. Поскольку немецкие самолеты в заволжской степи охотились даже за одиночными людьми, я шел в основном ночами. Хоть и пришлось идти долго, но я все-таки добрался. Уже было холодно и на реках появился ледок. На берег Волги я вышел напротив Сталинградского тракторного завода и видел, как на противоположном берегу наши войска жмутся под крутым яром. Я ночами отправлялся по волжскому льду к нашим войскам, возил им патроны и гранаты. Нашим войскам был приказ: “Умереть, но город удержать!” Я прибегу, привезу боеприпасы, лягу там, под яром среди мусора, полежу, отдохну и обратно в путь через Волгу.

- Под лед не проваливались?

- Нет, ни разу не провалился. 

- Каким образом Вы доставляли патроны и гранаты бойцам?

- Я нашел обломки ящиков, соорудил из них санки. Ползал с этими санками по льду ночами: проползу сам немного, потом их к себе подтащу и так всю дорогу. А когда светло было, наблюдал с противоположной стороны реки, как самолеты налетают на город и бомбят его.

Потом меня заметил какой-то старший лейтенант и начал грубо меня прогонять: “Ты кто такой? Откуда здесь взялся? Иди к своей мамке под юбку!”, а я ему ответил: “Не прогонишь! Я буду помогать!” 

- Чем Вы там питались? Вас на довольствие поставили?

- Да какое там довольствие! Я питался в основном тем, что находил сам. Иногда рылся у убитых немцев в сумках - у них там изредка даже шоколад попадался.

Как-то так получилось, что я постоянно находился среди солдат одного и того же полка. И, когда наши окружили немцев и потом пошли в наступление, я последовал вслед за этим подразделением. В подразделении были в основном мужики с Севера, и, поскольку я был совсем молодым, мне они все казались уже пожилыми       

После окончания Сталинградской битвы нам дали немного времени чтобы отдохнуть, и мы разместились в районе поселка Прудбой. К тому времени я заболел, весь покрывшись водянкой, и меня немного подлечили. Вместе со мной лечили и тех, кто сам в себя стрелял, чтобы избежать фронта. Почти каждый день я ходил в балку, чтобы там нарубить веток дикого терна для растопки кухни, а за это повар давал мне крохотный кусочек хлеба. Голодно было всем в этой больнице.

В общем, подлечили меня, а тут войска собрались отправлять на передовую. На станцию подогнали эшелон, куда стали всех грузить. Причем загружали только вооружение и военную технику: трактора, которые имелись в подразделении, были оставлены на станции. Когда все расселись по вагонам, я не удержался, и тоже влез в вагон. 

- Вы на тот момент красноармейцем еще не были? 

- Ну что Вы, конечно не был! Я к ним просто прибился и не хотел расставаться, потому что иначе я остался бы в одиночестве среди незнакомых мест. 

Когда эшелон остановился на станции Морозовская, многие повыскакивали из вагонов и побежали к небольшим базарчикам, которые находились рядом со станцией. Все были голодными, поэтому хватали у торговцев кто что успеет. Смотришь, назад бегут: кто весь в молоке, а кто пирожки несет в руках. Я покрутился среди народу, увидел висящую мелкую рыбку сушеную и хотел ее сорвать, но совесть мне не позволила этого сделать. Тут паровоз дал гудок и все быстро вернулись по своим вагонам.

Довезли нас до станции Лихая. Там на путях стояло три эшелона: два с солдатами и третий с моряками. Какая-то женщина с шестью детьми ехала на товарняке и везла два мешочка с кукурузой, наверное где-то наменяла. Милиция ее увидела и попыталась ссадить с этого поезда. Мешки упали на землю и вся кукуруза из них рассыпалась, а сама женщина попала под колеса железнодорожного вагона. Тогда солдаты и моряки из этих эшелонов, увидев эту картину, выскочили из своих вагонов, окружили всю эту станцию Лихая и стали ловить этих милиционеров. Поймали их, связали и, связанными, побросали к нам в вагоны со словами: “Вам на фронте место, нечего вам тут, в тылу, делать”. Потом, уже в пути, полковник увидел сидящих в вагоне связанных милиционеров и удивился: “Кто это такие? Что они тут делают?”, на что наши солдаты ему ответили: “А это добровольцы, с нами на фронт захотели”. 

Прибыли мы на Украину, на станцию Знаменка. Там, неподалеку было место, называемое среди солдат “Темный лес”. Лес там, действительно, был черным и густым. В нем, между деревьев, было выкопано множество землянок, в которых нас и поселили. Меня там зачислили в часть и выдали английскую шинельку, зеленого цвета. Как-то ночью вышел в туалет, дневальный по землянке сидит над тумбочкой, кемарит. Возвращаюсь - шинельки моей нет на месте. Я не растерялся и взял чужую шинель такого же, как и я, который вышел на улицу в туалет. На этот раз мне досталась наша, серого цвета.

Обули меня в ботинки с обмотками. Неправильно намотаешь обмотку, так она во время бега размотается и волочится по земле. Ты ее на ходу подберешь, в карман спрячешь и бежишь дальше без обмотки.

В один из дней нам привезли знамя и отправили на передовую. Перед этим выдали каждому по кусочку хлеба и по банке рыбных консервов. Кто успел это съесть, а кто и нет. Тут же началась стрельба, артиллерия бьет, пошли первые раненые и убитые. Командование подняло нас и повело в атаку. Бой длился два с половиной часа. В общем, ни у кого не получалось выбить противника с позиций: ни у немцев, ни у нас. Потом нам все-таки удалось немцев сбить с занимаемых ими позиций, и мы пошли в наступление.

- Вы присягу принимали?

- Принимал, когда мы вышли из этого боя. Нас, молодых солдат, всех выстроили в шеренгу, и командиры зачитывали текст присяги, а мы, стоя в строю, хором повторяли эти слова.

- Вы остались в той же части, с которой приехали из Сталинграда или Вас зачислили в другую часть?

- Нет, меня зачислили в ту самую часть, с которой я был еще в Сталинграде. И там же меня назначили в пулеметный расчет вторым номером. 

Нашим командующим был генерал Чуйков и под его командованием мы пошли в направлении Венгрии и Чехословакии. Тогда я свое первое ранение получил. Но в госпиталях, обычно, надолго не задерживали: подлечат немного и обратно на передовую отправляют. Так и у меня оказалось: врачи хорошими оказались, подлечили меня и в строй обратно поставили.

- При каких обстоятельствах Вы получили первое ранение?

- В одной из деревень я увидел в соседнем дворе крыжовник. Бросил свой пулемет, побежал туда за крыжовником. Дорого мне обошелся этот крыжовник: только я за ним побежал, как мне в ноги угодили пули.

После ранения я попал уже под командование Жукова и пошел в сторону Варшавы. Вокруг Варшавы были болота и продвигаться вперед нам было немного трудно. Вместе с нами рядом шли польские части, мы друг другу помогали во всем. А вот гражданское население Польши нам было не радо: были случаи, когда, во время захода в один из городов, наших солдат из домов обливали смолой.

После того как взяли Варшаву, нас всех отправили в наступление на Берлин. На дорогах уже стояли регулировщики, которые указывали направления, по которым нам необходимо было двигаться. До Берлина мы не дошли самую малость, как к нам приехал сам Жуков. Нас построили около леса, подъехала грузовая машина, у которой открыли борт, Гергий Константинович встал посреди кузова и обратился к нам: “Ну что, хлопцы! До Берлина осталось немного. Надо нам его взять и тогда будем жить на всю катушку!”

А в ночь мы пошли в атаку на немцев. Перед этим он собрал со всего фронта прожектора и ослепил ими немцев во время атаки. Было так ярко, что назад просто нельзя было глянуть. Мы бежали вперед и добежали до немецких траншей. А в них немец сидит - вот он, бери его хоть голыми руками. Некоторые из них сбежали уже из окопов, а некоторые остались там сидеть. 

В Берлин мы заскочили быстро. Помню, я только на вторую улицу от окраины успел забежать, как “власовец”, всякими непотребными словами нас крестя, бросил в меня гранату, от взрыва которой осколки попали мне в руку и в бок. Этот “власовец” выскочил из-за укрытия, я его успел очередью резануть, и тут же быстро побежал на окраину к нашему санитару. Пока добежал до него, уже был весь в крови. Тот сделал мне перевязку и усадил дожидаться машину, которая отвезет меня в госпиталь. Когда приехали в госпиталь, там уже скопилось машин двенадцать, полных ранеными: кто-то был без ноги, кто-то громко кричал: “Добейте меня!”

Пока нас тут, в госпитале, подлечивали, война уже закончилась. Я сначала оставался в госпитале, а потом меня зачислили в другую часть, где присвоили звание “старший сержант”, и в этом звании я проходил год и три месяца. Мое подразделение отправили добивать “власовцев”, которые еще прятались по лесам. Они старались от нас спрятаться, даже в копны залазили. Нас всегда по несколько машин выезжало на облаву. Подъезжаем к деревне, слышим, кто-то дрова рубит. Подходим ко двору, а там уже никого нет. Мы туда-сюда, никого нет. А потом нашли - он в сено зарылся. Вытаскиваем его и в кузов машины. Целый месяц мы их ловили, многие наши солдаты погибли при этом.

- Как поступали с пойманными “власовцами”?

- Расстреливали их, да и все. Если попадались немецкие солдаты и они сразу сдавались, то их не трогали, а отдавали СМЕРШу. А с “власовцами” никогда не церемонились, у них конец всегда один был.

- Как Вы узнали о том, что война закончилась?

- Нам врачи сообщили.   

- Вы во время войны письма домой писали?

- Да какие там письма! Некогда было, война вокруг идет - не до писем было. Как потом оказалось, маме домой пришло извещение, что я был убит во время боев.

Спустя некоторое время нас, кто остался служить, стали отпускать по домам в отпуска. Я несколько раз просился, но меня не отпускали. На все мои просьбы полковник отвечал: “Тебе надо характер изменить”.

- Что не так было с Вашим характером?

- Я ему отвечал: “Мой характер для войны подходит, незачем его менять. На фронте характер не изменяют”. А потом подумал: “Напишу-ка я Сталину письмо”. Спустя некоторое время комбат вызывает меня к себе. Прихожу, а у него сидит командир полка. Ну, и начали они на меня вдвоем: “Как ты мог! Как ты мог товарищу Сталину письмо написать!” Я им спокойно отвечаю: “Да как… Взял листок бумаги, перо да написал”.

- Что Вы написали в этом письме?

- Я написал, что войну начал шестнадцатилетним подростком, что воевал пулеметчиком, что вел огонь из пулемета, а потом поднимался и шел в атаку, успевая вступать в рукопашный бой. Что я воевал, как надо, а командование меня в отпуск не отпускает.

Наутро ко мне с вопросом, как я мог Сталину написать письмо, обращался каждый встречный. Но время проходит, а в отпуск меня так и не отпускают. Тогда я говорю: “Раз Сталину нельзя писать, то я напишу письмо Коневу”. Он тогда как раз командовал оккупационными войсками.

- После таких писем с Вами особый отдел беседы не проводил?

- Нет, особисты мной даже не интересовались. 

Командир батальона мне сказал: “Хорошо, поедешь ты в отпуск”. И отправился я на станцию. Мимо проходило много эшелонов, которые шли по маршруту Франкфурт-на-Одере - Брест. Все бумаги у меня были готовы, но одной печати, чтобы через границу туда - сюда проехать, в них не хватало. Пришлось возвратиться обратно в свою часть. Приезжаю, а там как раз идет вечерняя поверка. Командир роты удивился: “Ты откуда взялся? Ты же домой отправился”, я отвечаю: “За печатью приехал, не выпускают без нее”. Поставили в штабе печать, и я успел на следующий проходящий поезд, идущий в Советский Союз. Говорили, что когда эшелоны шли через Польшу, местные жители на станциях потравили много наших солдат, поэтому я ничего из еды у поляков старался не брать. 

Домой я приехал, мать увидела меня и расплакалась. Ведь я почти семь лет не был дома, а тут еще похоронка эта на меня приходила. Погостил я всего дня три и стал собираться обратно, ведь мне нужно было успеть еще две границы пересечь. 

Не успел я доехать до Киева, как у меня какая-то тварь сапоги украла. Поскольку внизу свободных мест не было, я забрался на верхнюю полку и задремал. Проснулся - сапог моих нет.  Пришлось за три рубля купить себе какие-то тапочки и в них ходить. В часть возвратился, пошел в штаб сдать документы и доложить, что прибыл, а на меня посмотрели и спрашивают: “А это что такое на тебе?” Я отвечаю: “А это в России обули меня. Но у меня еще есть парадные сапоги,в каптерочке стоят, и есть рабочие”. За утрату сапог мне старшина никакого взыскания не объявил: ну, украли и украли.

- Когда Вы сменили ботинки на сапоги?

- Да я всю войну в ботинках с обмотками проходил. Сапоги нам выдали уже после того, как война закончилась.

В увольнение мы ходили в город, причем ходить по одному не допускалось. Вот, например, захотелось молодому лейтенанту сделать фото в немецком ателье, так он обязательно брал меня с собой. Немцы после того, как война закончилась, стали с нами общаться по-другому, мы для них стали теперь “камрадами”. Один у меня спрашивает: “Откуда ты?”, я ему отвечаю: “Сталинградец”, так он аж в лице изменился. 

- Вам довелось побывать в Венгрии, Чехословакии, Польше и Германии. Где, на Ваш взгляд, люди лучше относились к Красной Армии?

- В Чехословакии, конечно. Когда там находились, ко мне подошли две девчонки, одна старшая, другая поменьше возрастом, и принесли мне конфет. Мы с ними разговорились, у меня даже их адрес долгое время хранился. Еще с румынами было просто общаться. А вот о поляках ничего хорошего сказать не могу. Когда останавливались отдохнуть в каком-нибудь польском населенном пункте, обязательно выставляли в дверях часового и на улицу никого без надобности не выпускали.

- Какой пулемет у Вас был?

- Ручной пулемет Дегтярева, хорошая машина. Однажды стали чистить оружие, а один боец, Французов его фамилия, он из сибиряков, не сняв диск с автомата, стал его крутить в руках. И вот он его крутил - крутил автомат и, случайно нажав, дал очередь из него. Две пули попали Чеканову - моему первому номеру - в ногу, а другими ранило санитара и мне шинельку продырявило. Этого Французова хотели расстрелять, но мы его отстояли. Командир мне сказал: “Раз ты за него заступаешься, то ты за него и отвечать будешь”.  И я принял Французова к себе в расчет: я стал первым номером, а он пошел на мое место - вторым номером. 

В одном из боев немцы прижали нас огнем, не дают подняться. Командир взвода мне дал команду: “Шаповалов, нужно уничтожить немецкий пулемет”. Рядом стояла линия столбов, а неподалеку был обрыв, под которым проходила трасса. Я говорю Французову: “За мной, не отставай”, и мы вдвоем рванули под прикрытием этого обрыва поближе к немецкой линии обороны. Подобрались поближе, залегли и увидели, откуда бьет пулемет у немцев. Определить это было не трудно, потому что немцы в ленту через один или два патрона заряжали трассирующий патрон. Мы немецкую точку видели, а они нас нет, потому что стреляли не по нам, а били по нашей передовой. Подползли мы вдвоем к промоине, которая образовалась от стекающей сверху воды, и по этой промоине подобрались еще поближе к немецкой пулеметной позиции. Я приподнялся и вижу: вот он, немец, из пулемета строчит. А рядом с пулеметчиком еще несколько немцев. Я поднял свой пулемет и дал длинную очередь по этой позиции. 

Пока я стрелял, Французов туда еще и гранату бросил. Правда, граната не взорвалась, но уцелевшие немцы выскочили из окопа наверх и тикать. Я попытался их тоже расстрелять, но мне снизу было неудобно, и я побежал наверх. Бегу, а сам слышу, как котелок мой на спине позвякивает. Не догнал я их, дал очередь вдогонку и пришлось вернуться на свою позицию. От командира мы сначала получили нагоняй за то, что самостоятельно полезли к немецкой пулеметной точке, но потом услышали, что слева от нас заработал еще один наш пулемет, и вся наша цепь поднялась в атаку. В тот день подошедшие наши танки помогли прорвать немецкую оборону, но при этом погибло очень много наших солдат, пока через балку бежали к немецким окопам.

И еще в тот день я немецкого офицера застрелил. Он руки поднял, кричал: “Рус!”, в одной руке фотокарточку держал, показывал, мол, жена у него и дети. Но мне на это было наплевать, я ему в ответ крикнул: “Ах ты, сволочь! Бился до последнего, а теперь пощады просишь!” и выпустил в него несколько пуль.

- Где этот бой произошел?

- Да, по-моему, у них уже, в Германии. А как назывался этот городок - я уже не помню.

- Немцы использовали трассирующие пули. А вы так делали?

- Нет, мы обычно диск снаряжали простыми патронами, какие имелись в наличии.

- У вас имелся при себе нож?

- Нам прислали откуда-то с Севера целую посылку с финскими ножами, и командиры раздали их каждому бойцу. В этой посылке, кроме ножей, были еще вязаные чулки и перчатки. Финка - хороший нож, приходилось его иногда использовать в рукопашном бою: успевал и прикладом колотить и ножом работать. Однажды немец в рукопашной схватил меня за ремень и через голову бросил. Хорошо, что у меня в этот момент оказался финский нож, я успел его достать и пырнуть им немца.

- Часто приходилось ходить в рукопашную?

- В основном, когда вставали в контратаку, у нас это называлось “на штыки”. Ну а у меня штыка не было, поэтому я на бегу вел огонь из пулемета, а потом, когда с немцами сходились, отбивался чем придется.   

- Как кормили вас на фронте?

- Кухню я только несколько раз видел на передовой, когда она близко подходила к переднему краю. Обычно она ночью приходила и вставал позади нас, чтобы случайно не попасть под обстрел. А когда шли интенсивные бои и мы двигались вперед, кухня за нами не поспевала. Тогда нам приходилось питаться тем, что сами найдем у убитых немцев в их сидорах. Там у них и шоколад находили и консервы - немцы, сволочи, были обеспечены добре. 

- Курево вам выдавали?

- А я не курил, но все равно махорку получал, раз уж она мне полагалось по довольствию. Я это курево потом ребятам своим отдавал.

- Просто отдавали или меняли на что-нибудь?

- А на что ее там менять? Отдавал просто так, она же мне не нужна, я ж некурящий. Ребята радовались, когда брали у меня махорку, а я им говорил: “Вонючая она, от этого запаха и мне тошно и тебе”.

- А фронтовые сто грамм от старшины получали?

- Нет, нам часто их не давали. Мы сами находили - то в подвалах, то у немцев убитых. Обычно все понемногу выпивали перед атакой, чтобы снять страх. Все знали, что если кто переусердствует со спиртным, то его самым первым и ухлопают. Я и тогда не пил эту гадость, и потом всю жизнь ее избегал.  

- Сколько Вы при себе имели боекомплекта?

- Четыре диска - по два в каждой коробке - и еще один на пулемете. Все коробки со снаряженными дисками весили тридцать шесть килограмм. Вот с такой тяжестью приходилось бегать в атаку. Пробежишь, упадешь, дадут тебе пару минут полежать, а потом опять команда “вперед!” - нужно подниматься, хватать эти диски и бежать дальше. А если не бежишь, то идешь. И так день и ночь. Бывало, уснешь на ходу, потом очнешься и бежишь, своих догоняешь.

- В чем заключались обязанности второго номера пулеметного расчета?

- Когда первый номер в бою ведет огонь, второй номер подает ему полные диски и снаряжает патронами опустевшие. Ну и, конечно же, носит коробки с дисками.

- Кроме снаряженных дисков, Вы с собой носили запас патронов?

- Обязательно! У нас еще при себе были снаряженные брезентовые пулеметные ленты от станкового пулемета. Если требовались патроны, мы их из этой ленты попросту вытаскивали и наполняли ими диск.

- Россыпью патроны в вещмешке не носили?

- Нет, пользовались тем, что имелось. 

- Недостаток в боеприпасах ощущался?

- Патронов всегда хватало. А при необходимости можно было взять патроны у убитых, их там много лежало, погибших во время боя.

- Кроме пулемета у Вас какое-нибудь еще оружие было?

- Только мой пулемет Дегтярева, больше у меня ничего не было. Сначала, когда я сам был вторым номером, у меня был автомат ППШ, но когда Чеканова ранило, и я стал первым номером, я свой автомат сдал старшине и остался только с пулеметом.

- Пистолетом не обзавелись?

- Нет, пистолета у меня не было.

- Пулеметчики носили с собой гранаты?

- Обязательно. Мне однажды выдали противотанковую гранату, а она была тяжелой и носить ее было неудобно: у тебя в руках тридцать шесть килограмм дисков, да еще граната эта. От такой тяжести на ногах еле стоишь, поэтому я ее взял и выкинул. А тут, спустя время, на нас немецкие танки пошли. Вот тут я и пожалел о том, что у меня гранаты нет. Хорошо, что артиллерия пришла на помощь и снарядами отогнала танки. Но после этого случая у меня всегда при себе гранаты были.

- Каким гранатам отдавали предпочтение?

- РГД-33, с ручками ребристыми. Два раза случалось так, что немцы кидали в меня гранату, а она не взрывалась. Мы с Чекановым как-то подобрались к немцам поближе, и они в нас кинули гранату. Она не взорвалась, а Чеканов, увидев ее, вскочил и его тут же ранило. Он упал, я ему говорю: “Не вставай, катись под бугорок и беги в санчасть”, а сам взял пулемет и начал потихоньку отползать назад. Прополз мимо танков горящих, возвращаюсь к своим. Вижу: нашего командира взвода затащили за танк и делают ему перевязку. Этот командир взвода был плохим человеком, вредным был, к солдатам относился плохо, иногда даже бил их. Потом братва не выдержала, и предупредила его: “Смотри, сволочь, как только начнется бой, ты погибнешь одним из первых! И никто не узнает, кто в тебя выстрелил”. Видимо так и случилось.

- Чеканов, после того как его ранил Французов, вернулся к вам в часть?

- Нет, я его больше не видел. Знаю, что в госпиталь его отправили и все. Французова, кстати, потом тоже ранило.

- Кого Вам дали вторым номером?

- Никого не дали, я один остался: сам и из пулемета стрелял, сам и диски с собой в вещмешке носил. Хоть и мал был, но все успевал делать.

- Вы номер полка своего помните?

- Да я их несколько сменил. То подразделение, куда я пацаном прибился в Сталинграде, относилось к 11-й или 10-й танковой бригаде, точно не помню сейчас. Второй взвод второй роты пятого батальона полка тяжелых танков.  У них в составе были танки КВ. С ними я доехал до Украины. А вот номера других полков мне некогда было запоминать, да они еще и часто менялись: после ранения приходилось попадать в разные подразделения.

- Вас использовали в качестве танкового десанта?

- Нет, мы шли следом за танками. Танкисты боялись идти вперед без прикрытия пехоты, боялись, что их “фаустпатронами” пожгут. Танки наши сначала были не очень хорошими, а вот когда уже пошли новые “тридцатьчетверки” с длинными пушками - это дело другое.

- По воздушным целям приходилось вести огонь из пулемета?

- Да, однажды, когда мы немного отступали, немецкий самолет низко-низко пролетел над нами и я попытался его сбить из своего пулемета. Ага, черта с два ты в него попадешь! Дал по нему очередь, да только он шустрее оказался.

- Куда Вас отправили в госпиталь?

- Да у меня все госпитали, в которых я лечился, были полевыми и находились рядом, неподалеку от передовой. А какие там врачи были! Лечили хорошо, не то что нынешние. Помню, у меня после одного из ранений, при себе были позолоченные часы, которые я снял с какого-то немецкого большого чина. Кто-то из врачей в звании капитана увидел их у меня в госпитале и попросил: “Подари мне их”. Я подумал: “Убьют меня, так они вообще никому не достанутся, пусть уж лучше доктора порадуют”, и отдал эти часы ему. У нас был командир отделения, который любил собирать немецкие часы. Еще бой не закончился, а он уже пытается снять их с убитых. Я ему кричу: “Не высовывайся, потому что немцы еще рядом”, но он не послушался и его пулей шарахнуло насмерть и часы уже никому не понадобились. 

- Где лучше кормили: в госпитале или на передовой?

- В госпитале кормили хорошо. А на передовой чаще приходилось питаться чем придется. Однажды кухня пришла к нам уже ночью и я поднялся и побежал к ней со своим котелком. В это время немцы стрелять начали, и трассирующая линия их выстрела проходила низко так над землей. Я разогнался и эту линию попросту перепрыгнул. Назад с полным котелком бежать не решился, чтобы опять прыгать не пришлось, поэтому сел там, у кухни, поел и отправился обратно. На этот раз добрался спокойно, без обстрела.

Иногда немцы начинали нас обстреливать из своих реактивных минометов. Мы их называли “Андрюши”. Смотришь: рыгает этот “Андрюша” своими ракетами так, что вместе с ними даже их деревянные ящики к нам летели.  

- Кто занимался захоронением наших погибших бойцов?

- За нами шли специальные похоронные команды, они собирали и хоронили. А если кого еще чуть живого находили, того сразу в госпиталь отправляли.

- А вы сами своих не хоронили?

- Да ну, кого там хоронить! Мы же постоянно продвигались вперед, нам нельзя было останавливаться и задерживаться на похороны, мы из боев не вылезали.

- Немецкая разведка приходила к вам в окопы за “языками”?

- Приходили, воровали иногда наших солдат. Одного солдата утащили, который бок о бок спал рядом со мной, я даже этого и не почувствовал. После этого случая мне первое время спать страшно было, я лишь дремал вполглаза.

- В баню вас часто водили?

- Да какая там баня! Мы все завшивленными были! Хорошо хоть прожарку обмундирования иногда устраивали, но чаще приходилось вручную вшей бить. 

- На передовой немцы вели пропаганду?

- Часто в рупора кричали нам: “Русские, сдавайтесь! Переходите к нам и у вас все будет хорошо”.

- А листовки разбрасывали?

- Под Сталинградом от этих немецких листовок все было белым, так их было много. В листовке было написано, как и что нужно сделать, чтобы сдаться в плен.

- Кто-нибудь поддавался на эту агитацию?

- Нет, у нас никто к немцам не перебегал. 

- Каски постоянно носили?

- Я каску надевал только когда в атаку ходил. Однажды, во время атаки, меня немец ударил прикладом по голове. Хорошо, что в это время я был в каске: я хоть и упал оглушенный, но остался жив. Так что каска меня, можно сказать, спасла. А немца этого сразу же мой напарник убил.

- Что постоянно носили в вещмешке?

- Иногда запас патронов в виде пулеметной ленты или одного снаряженного пулеметного диска, иногда что-нибудь из продуктов, что у убитых немцев забирал. Бритвенных принадлежностей я с собой не носил, потому что в то время я еще даже и не брился. Перед боем командиры следили за тем, чтобы солдаты брали с собой побольше боеприпасов, нагружая ими вещмешки. У меня и так веса снаряжения хватало, поэтому я рвал траву и набивал ею свой вещмешок, чтобы казалось, будто он у меня полон и чтобы начальство ко мне не придиралось и не пыталось нагрузить меня чем-нибудь дополнительно. Смотришь потом, другие бегут с полными вещмешками, пыхтят, а я тащу только то, что мне полагается. 

- Вы на фронте какие-нибудь деньги получали?

- Там никаких денег не было. Деньги нам стали выдавать уже только после того как война закончилась. Мне, как старшему сержанту, платили двенадцать рублей.

- Какую из медалей Вы получили первой?

- “За оборону Сталинграда”. Мне ее вручили уже на Украине. Еще есть у меня медаль “За освобождение Варшавы”, “За взятие Берлина” и медаль “За отвагу”. Медали всегда вручали перед строем: вызывали, я выходил, и кто-нибудь из командиров вручал мне мою медаль.

- У вас было принято “обмывать” награды после получения?

- Да, было такое дело, “обмывали”. Я хоть и не пил, но слегка пригубливал.

- Свои награды Вы носили постоянно на гимнастерке?

- У нас некоторые в тряпочку заворачивали свои медали, а я всегда носил на гимнастерке. У меня еще есть польская медаль “За Варшаву 1939 - 1945”, меня ей после войны поляки награждали, так она вешалась на ленточку. У меня эта ленточка однажды перетерлась и мне пришлось медаль повесить на нашу, советскую, колодочку. 

- Вам доводилось стрелять из немецкого оружия, например, из пулемета?

- Из пулемета однажды приходилось. В какой-то деревне во время боя подползаю к брошенному немецкому пулемету, а там, рядом с убитыми немцами, наш украинец по фамилии Бабак раненый лежит. К тому времени наши частью отступили, но некоторые остались на захваченной территории. Я говорю этому украинцу: “Залезай под убитого немца, прячься. За себя я не боюсь, а в тебя может пуля прилететь”, а сам разворачиваю пулемет в сторону врага. Лента в него уже была заправлена, и я начал стрелять по немцам, которые пытались идти в атаку. Хороший пулемет у них, скорострельный! Еще винтовки их мне нравились - точно бьют. 

Кажется в Венгрии мы обнаружили под землей большие склады, в которых хранилось различное обмундирование и русское и немецкое. Склады были настолько огромными, что в них ходили вагонетки. Я спустился в этот склад посмотреть и заблудился в нем, не смог сразу выход наружу найти. Испугался, что меня кинутся в части и посчитают дезертиром.

А в одном из городов мы освободили заключенных концлагеря. Что с ними делать мы не знали, поэтому сказали им: “Бегите по домам как хотите”. Как они добирались, этого я уже не знаю.

- В окружении Вам доводилось побывать?

- В одном из городов Германии нашу группу немцы загнали в какой-то многоэтажный дом. Многих наших побили, а нас, тех, кто остался, видимо, решили взять живьем. Ночью они решили нас не штурмовать и выставили вокруг дома охранение. К тому времени у нас закончились патроны, и мы, молча спрыгнув сверху, бесшумно сняли ножами часового и удрали к своим.  

- Кроме Вас дети в семье были?

- Сестры у меня были: Наталья, старшая, я с ней в эвакуацию уезжал, и Клавдия, младшая. У меня брат старший был, он еще в тридцать третьем году, когда голод был, отбился от нас и жил самостоятельно. Перед войной он работал в Тбилиси милиционером. Когда началась война, он захотел уйти на передовую, но его сначала не пускали. А потом все-таки отпустили и он, участвуя в боях под Новороссийском, остался без ноги. Я потом встретил его. Проезжаем по Украине, я вижу название деревни Новоаникеевка и понимаю, что это именно то село, где живет сейчас со своей семьей мой брат. Командир взвода отпустил меня на одни сутки, с условием, что я потом самостоятельно догоню свою часть. Я нашел дом, в котором брат живет, меня там встретила его дочка. Она побежала, позвала своего отца, и он ко мне вышел, шкандыляя на одной ноге. Подошли, обнялись и ему не верилось, что это я, ведь он меня не видел больше десяти лет: “Я тебя, Ванюшка, помню только маленьким”. А я ему в ответ: “Братик, а я уже давно воюю!”

- Когда Вы демобилизовались?

- Восемь лет я прослужил в армии. Домой добирался на перекладных. Часть пути даже пришлось ехать на тормозах какого-то товарного вагона состава, идущего в Кременчуг. На одной из станций меня снял бдительный сержант: “Кто такой? Куда едешь?” Я отвечаю: “Отвоевал и отслужил, домой еду”. Он отвел меня к коменданту станции, а тот мне говорит: “Раз ты демобилизованный, то почему в погонах едешь?” Меня это разозлило: “Тебе что, погоны мои нужны? Так я могу их снять и тебе подарить!”, и пошел, сел в обычный вагон и поехал к себе домой.     

Автор выражает огромную признательность Камышан Константину Васильевичу за помощь в организации интервью.