Родился я 1-го мая 1922 года в с. Мышкино Можайского района Московской области. Первое впечатление, в какой-то праздник взрослые садятся за стол и чтобы освободиться от младенца, ставят меня в перевернутый табурет. Как сейчас вижу красный перевернутый табурет, в котором стою я и луч солнца из окна, и тогда на все это я смотрю сверху и вижу себя и всех сидящих за столом, но никого не помню в лицо.
Второе впечатление мне было года два. Ранним утром все взрослые уехали в поле и меня оставили около дома, предупредив, чтобы я не подходил к собаке, которая жила под крыльцом дома и была очень злая. Оставили мне кусок хлеба. Вкусен был этот хлеб, просоленный моими слезами. И та песнь красногрудых ласточек в небе до сих пор слышится мне. Съел сразу весь хлеб, который мне оставили на весь день.
 |
Дедушка Афанасий с зятем Андреем Шуваловым 1910 год. |
Мне стало скучно, и я замерз, была весна, наверное, май 1924 года. Я подошел к собаке. У нее под крыльцом было сухо и тепло. Я залез к ней, лег рядом, согрелся и заснул. Когда приехали взрослые, стали искать меня, но нигде и не сразу могли найти меня. Когда нашли, то я спал, и собака никого не подпускала ко мне, пока я сам не проснулся. (Об этом недавно вспоминал мой двоюрный брат, что они меня громко звали и просили вылезти из-под крыльца. Он на 9 лет старше меня).
Осенью взрослые уезжали в поле на работу. Меня оставляли на улице. Я замерзал донельзя. Меня брали к себе соседи Агапкины дочери и отогревали на русской печи, там было тепло.
Зимой нельзя было оставлять на улице и когда поехали за дровами в лес, то меня взяли с собой. В лесу пошли заготавливать дрова, а меня закрыли тулупом и говорили, как бы волки не напали. Заготавливать уходили далеко от телеги.
Помню кузнеца деда Илью (родного брата деда). Дед Илья в кузнеце рассказывает мне сказку «про зайца и лису».
У хромого сапожника Спиридона в мастерской пел песню «старый барабанщик» и стучал сапожным молотком по «лапе».
Родом я был из села Мышкино, а матушка из деревни Бобынино рода Архиповых. Дед Афанасий имел за домом мастерскую и выделывал овчины для шуб. Овчины, выделываемые дедом, славились своей мягкостью. В семье было два сына Иван и Василий, которым дед дал какое-то образование. Когда Василия в империалистическую войну призвали в армию, то во время присяги царю, Василий с товарищем запели Марсельезу и их отправили на фронт, где после газовой атаки он попал в плен в Австрии. После революции Василий работал на заводе «Красный факел», что через реку против Кремля. Он был там начальником ОТКа. Архипов Василий Афанасьевич старый член партии, умер 20 лет тому назад. Моя матушка Серафима Афанасьевна была младшей дочерью в семье 1895 года рождения. Когда матушке было 8 лет, их мать умерла. Она рассказывала, что бабушка ослепла (наверное, от давления). Когда она рассказывала мне об этом, то гладила меня по голове и плакала. Мать была очень красивая, и из села Мышкино из богатой семьи ее в 16 лет взял в жены Титов Александр Михайлович, мой отец.
До меня родились два брата, но они умерли младенцами. Отец жил и работал в Москве. Отец был членом партии и ходил с наганом. Однажды приехав из Москвы в отпуск, он потерял его и говорил, что его накажут, но мать нашла наган. Мать жила у тещи в селе. Теща была жадная, и матери жилось не сладко. Когда мне исполнился год, у отца появилась вторая семья в Москве и мать перешла жить к сестре в том же селе Мышкино.
Изредка меня водили к бабке. Помню ее, но не помню деда Михаила. Говорят, что он был очень добрый и любил меня.
В 1923 году матушка уехала в Москву воспитательницей детей в одну семью. Эта семья на два года переехала в Крым и мать в течение этих лет не могла приехать ко мне. В 1925 году мать приехала в село. С двоюродным братом Павлом мы пошли за водой на речушку. Метрах в трехстах от дома, когда мы стали подниматься в гору я попросил Павла понести мое ведро. Когда мы поднялись, Павел сказал «Смотри, твоя мать приехала». Мы подошли к женщине. Я видел что- то знакомое и незнакомое в этой женщине. Павел поздоровался с ней, я тоже. Когда я пришел домой, меня взрослые просили называть ее матерью. Я забыл родную мать. Матерью называл ее родную сестру и сказал, что у меня есть мать и стал ее звать Симой, как и все, что вызывало слезы на глазах у матери. Все попытки взрослых заставить называть меня Серафиму матерью не привели к успеху. Тогда они сказали, смотри, сколько подарков она тебе привезла, сколько радости. Называй ее Радостью. Я стал ее так звать.
Через некоторое время мать уехала обратно к хозяевам в Москву. Позже мать попросила папашу привезти меня в Москву к ней. Помню на станции паровоз. Живое чудовище, которое было окутано облаком дыма. Я все время с удивлением и страхом думал, как можно садиться в такое чудовище. Мы подошли к сараю с окошками на колесах (вагону) и сели в него. В вагоне был полумрак, но в середине вагона горел тусклый свет. Взрослые освободили мне нижнюю полку. Папаша положил что- то мне под голову, и я заснул. Сквозь сон я слышал рассказ папаши, что он везет племянника к родной матери.
 |
Благодарность В. Титову от ОСОАВИАХИМА за парад 7.11.1940г. на Красной пл. |
ПЕРВАЯ ТРЕВОГА
Перед войной все мы жили в ожидании чего-то страшного, надвигающегося, чего невозможно было избежать. Вокруг меня говорили: «Мы будем воевать на чужой территории! Своей земли не пяди не отдадим!». Звучали песни: «Броня крепка и танки наши быстры!».
«Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы!». Находились и такие, которые говорили о сильной, технически оснащенной современной армии Германии, о том, что немцы «шутя» победили Францию.
22 июля 1941 года. Москва. Был прекрасный летний день, светило солнце. В 11.00 все решилось объявлением по радио о начале войны.
Мне и моим товарищам было тогда 19-20 лет. Маткову, Леонтьеву, Боброву Володе, Шолохову Сергею было по 18, Дорогутину Николаю было 20, Гуськову Алексею было 21, а Куренкову и мне по 19 лет. И вот я побежал к другу, у которого собрались однокашники. Мы все вместе пошли за водкой, но в магазины нельзя было зайти, толпы народа скупали буквально все.
Пробегая мимо закрытого храма Сергия Радонежского, мы заметили, что на Андрониковской площади (ул. Ульяновская, сейчас Николоямская.) стоит толпа. Я приостановился и спросил: «А что здесь собрались?» Мне ответили, что служат молебен «За победу Русскому воинству». И это через 30 минут после объявления войны! Перед забитой дверью храма стоял священник и творил молитву, на двери храма висела икона.
Через неделю на Таганской, в Райкоме начали формировать ополчение.
21июля 1941 года. Я проснулся от шума у соседей, поднялась какая-то тревога. Время было четыре-пять часов утра. Я посмотрел в окно и увидел огоньки разрывов зенитных снарядов. Я был уверен, что это тренировка ПВО.
22 июля 1941 года. Двенадцать или час ночи. Я увидел первый реальный налет немецкой авиации на Москву.
 |
В. Титов в центре. 2-я мещанская улица в Москве |
Во дворе дома было много народа и все в волнении. В воротах стоял военный, и я заметил недалеко от него машину с боеприпасами. Военный говорил, что если в машину попадет бомба, то все разнесет сильный взрыв. Мне было интересно посмотреть на Москву с крыши высокого дома, и я побежал на угол Большой Рогожской и Факельного переулка района Таганки. С крыши четырехэтажного дома была видна вся панорама. В перекрестных лучах прожекторов были заметны отдельно летящие самолеты немцев, где-то виднелись разрывы и столбы дыма.
После отбоя воздушной тревоги, часов в пять-шесть я поехал посмотреть: Зацепский рынок был разбит (крыша рынка была стеклянной), и только еще дымила какая- то постройка с правого края рынка. Я поехал по садовому кольцу к Киевскому вокзалу. Передо мною возвышался шестиэтажный дом, один край которого был срезан взрывом бомбы. На развороченных остатках стен висели вещи, находившиеся в комнатах: коляски, велосипеды, картинки и обрывки обоев. Впечатление было жуткое.
БЕЛЕВ
12 августа 1941 года с повесткой на призыв в РККА явился я в районный военкомат Ростокино. Меня сопровождал мой лучший друг Сергей Гуськов. В военкомате я узнал, что зачислен в особую команду. Мне сказали: «Посиди пока соберется команда». Алексей вскоре ушел на работу, мне предложили подождать во дворе. Я находился в парке им. Калинина около ВДНХ, где в последствие был построен дом гениального конструктора Королева. Я просидел до вечера. Вышел начальник военкомата и сказал: «Слушай, тебе повезло, команда не собралась. Ты можешь еще ночку пробыть дома. Завтра утром к 8 часам быть здесь».
А мне стыдно было возвращаться домой, ведь во дворе все видели, что я ушел в армию. На следующий день я уже рано утром был на призывном пункте. Быстро собралась команда человек двадцать, и сержант сопровождения повел нас на Курский вокзал. Сели в вагон, слезы, объятия, у всех на устах одна мольба: «- вернись, только вернись! Живым, невредимым». Всех провожают. Всех кроме меня. Просто некому меня проводить - вот и все. Моя мать умерла, когда мне было 14 лет, друг на работе, отчим тоже, любимая девушка в эвакуации. Я достал бутылку водки пригласил желающих. Проехали мимо Андроньевского монастыря, около которого я жил. Сопровождающий пояснил нам, что едем в город Белев, на спецкурсы диверсантов.
Ночью эшелон без огней пришел на станцию Горбачи. Темно, ничего не видно. Расположились у телеграфного столба у рельс до утра. Утром сели в поезд на Белев. Старшие бахвалились своей «бывалостью». Вдруг паровоз дал тревожные гудки. Эшелон остановился. Кричат: «Авиация!» Все выскочили из вагонов. «Храбрые» и «бывалые» побежали прочь от состава по открытому полю. Я, выскочив из вагона, решил, что лучше остаться в кювете, шедшем вдоль дороги. Самолет пролетел. Старшие вернулись к вагонам как побитые щенки.
В Белеве подбор был в основном из одних москвичей, студентов высших учебных заведений. Вечерами у нас взял инициативу один старший студент с истфака МГУ. Он пересказывал нам «Илиаду» Гомера. Мы что- то пели хором. Студент разбивал поющих по голосам.
ПРЯНИКИ
В школе диверсантов нас обучали взрывному делу. Мы бегали по наплавным дорожкам через реку Оку. Обмундирование нам не дали, мы ходили в своем, гражданском. Домашние припасы быстро кончились, да и курить было нечего. Я очень мучился от желания закурить. Было неловко. Увидев закуривающего парня с четвертого взвода, я с мучительным чувством попросил дать мне закурить. Он спокойно дал. Тут мы и познакомились. Он был тоже из Москвы Леонид Рудовский. Мы подружились, и за шесть месяцев я много делился с ним всем, что мог достать.
Однажды наш взвод был в наряде. И нас двух курсантов послали в пекарню за хлебом. Было холодно. Мы зашли в цех, что бы погреться. Молодые девчата из пекарни начали с нами заигрывать и бросать в нас пряниками. Мы ловили пряники и, отвернувшись с жадностью ели, а в девчат бросали поднятые с пола.
Подошла одна девушка и принесла в подоле пряники. Я ей сказал, что ночью еще приду: «дашь пряников?»,- «Приходи!». После наряда, как только прозвучал отбой, я взял наволочку от подушки и, минуя охрану училища, пошел по городу, в котором всю ночь сновали военные патрули. Подошел к пекарне, но пекарня охранялась военной охраной. Я пролез через забор и прошел в цех, к девчатам. Там я вдоволь нацеловался. Девочки набили мне полную наволочку пряников и я, выследив охрану, пролез через забор, вновь прошел по патрулируемому городу, через охрану училища и за полчаса до подъема принес пряники. Я просил разделить их на весь взвод поровну. Мне было главное, что бы осталось и для Леонида, пока я еще с полчаса посплю.
С Леонидом мы всегда встречались как старые друзья. Потом в Рязани, в самоволке, мы познакомились с одной девушкой и попросили ее с нами сфотографироваться для наших родных. Фотография эта и сейчас цела.
ДИВЕРСАНТ
 |
Красноармейская книжка Виктора Титова |
Днем я любил сидеть на холме, во дворе местного училища. С собой в армию я взял альбом и карандаши. Сидел, рисовал. Как то ко мне подошел высокий стройный человек в форме, похожий на старшину.
-Что делаешь?
-Рисую.
-Нарисуй мне училище.
-Не буду. Давай, я лучше тебя нарисую. (Портреты я рисовал хорошо).
-И, похоже, будет, а?
Он сел рядом. Я стал рисовать. Немного помолчав, военный продолжил разговор.
-Ну, как думаешь, по твоему, кто победит?
-Победим мы! Отвечаю.
-А ты знаешь, что немецкая армия лучшая в Европе. Немцы Францию взяли, Чехословакию.
-Да, ну и что! Мы победим!
Военный занервничал. Тут я почувствовал, что он мне сотрудничество с немцами предлагает!
-Да ты кто?! Спрашиваю.
-Я? Немец. Из поволжских немцев.
 |
Красноармейская книжка Виктора Титова |
Тут я заметил, что у моего собеседника отрублена фаланга большого пальца на кисте левой руки.
-Немецкая авиация самая совершенная и она победит! Советская армия уже разбита. А сейчас немецкая авиация готовит налет на Белев!
-Победим! Все равно!
Старшина разозлился.
-Много здесь диверсантов. Вставай! Пойдем в комендатуру!
Он в форме, а я в гражданском. Мы идем, он встречным заявляет, что вот задержал диверсанта и ведет в комендатуру. Внезапно вокруг началась паника, налетела немецкая авиация. Мы остановились около какого- то дома. Старшина поставил меня к столбу.
-Стой здесь!
Он зашел в калитку за забор, и я с ужасом увидел, как он стал целиться через щель в заборе в меня. Я молниеносно нырнул за столб и бросился бежать что есть сил, постоянно меняя свое направление, что бы столб мешал линии прицела. В это время начался обстрел немцев.
Паника усилилась.
Я чуть живой прибежал в расположение на территорию училища. Командир подразделения как раз зачитывал приказ. Все курсанты нашей группы должны были прибыть в Рязанское пехотное училище им. Тов. Ворошилова. Не прибывшие будут считаться дезертирами. Мы все бросились на железнодорожную станцию, там уже отправлялся эшелон. Прибежав, мы увидели, что к паровозу прицеплены открытые платформы для кирпича. Мы забрались на платформы. Тесно так, что можно было стоять, держась друг за друга. Поезд тронулся. По эшелону из ближайших кустов началась стрельба. С этого момента все завертелось передо мной как в калейдоскопе. Мы приехали на ту самую станцию, где умер Лев Толстой. В здании станции уже был организован госпиталь. Подвозили раненых. Последнее, что осталось в моей памяти: хорошенькое лицо молодой медсестры.
ДОНОС
 |
В. Титов второй слева. 5.11.1941 г. Гусь Хрустальный. Переход Рязань-Иваново |
В 1941 году из Белева я своим ходом попал в Рязань, в пехотное училище им. Ворошилова. Подбор был пестрый, в основном из высших учебных заведений Москвы. Никто не хотел быть военным, думали, что война не задержит их надолго. Для зачисления курсантом училища требовалось личное согласие, но никто не хотел давать согласие становиться курсантом. Когда на приеме у начальника училища, полковника Гарусского спросили моего согласия, я ответил, что хочу быть художником, а долг перед Родиной готов выполнить рядовым. Начальник училища ответил, что Родина требует, и я уже зачислен курсантом училища.
Подъем в 5 утра, туалет, зарядка, занятия, завтрак. Выпал первый снежок. Все выбежали во двор в нательных рубахах. Снег первый, белый, чистый. Прохладно. Все ежатся. Меня с детства матушка приучила делать обтирания холодной водой, а зимой снегом. Я снял рубаху и стал обтираться. Когда пришло время, идти на завтрак, меня сзади кто-то из курсантов спрашивает:
-Ну, ты пойдешь в санчасть?
Я обернулся, но не смог определить, кто спросил. На следующий день перед завтраком тот же вопрос, и я понял, кто спрашивает. «Нет, - говорю, - мне незачем». На третий день вызывает меня наш командир взвода - лейтенант Кузнецов.
-Титов, ты обтираешься снегом?
-Да.
-Но ты можешь заболеть.
-Я никогда не болел. Матушка приучила обтираться снегом.
-Да, я тебя понимаю. Но если ты заболеешь, простынешь, то твои обтирания примут как самострел! Тебя расстреляют перед строем. Я тебе советую, не растирайся ты больше снегом, а то мне надоело читать на тебя доносы.
После войны, когда мы, бывшие курсанты встретились, и я рассказал этот случай, тот, кто меня окликал «А ты пойдешь в санчасть?», помолчав, спросил:
-А он, лейтенант, сказал тебе фамилию, кто писал?
Мне все стало ясно.
РУССКИЕ КАМИКАДЗЕ
 |
Распорядок дня |
1941 год. В конце сентября, начале октября Рязанское пехотное училище эвакуировалось из Рязани. На шоссе Москва-Рязань выставили арьергард, взвод курсантов-пулеметчиков, в числе которых был и я. Маршем взвод вышел из Рязани в сторону Москвы. Прошли элеваторы у Рязани и, обходя, вышли на шоссе. Взводу была поставлена задача, не пропустить немецкие танки. На занятом рубеже курсантам выдали кому связку гранат, кому бутылку с зажигательной смесью. Наш командир взвода, лейтенант Кузнецов, спросил меня: « - Хорошо бегаешь?», « - Хорошо».
Мне дали две деревянные пробки 30-40 см. в диаметре и киянку. Задача была догнать проходящий танк и забить пробку в его выхлопную трубу. Я спросил, подойдет ли пробка по диаметру. Лейтенант ответил, что все сделано как надо.
-Ты только подпусти поближе,- добавил он, - и когда танк пройдет, ты тут же вскочи в выхлопную трубу забей пробку. Тогда мотор заглохнет, танк остановиться, и вылезут танкисты. У тебя есть винтовка. Только ты подпусти поближе и не выскакивай раньше, чем танк поравняется с тобой.
И вот мы легли в кювет у дороги на расстоянии 30-50 метров друг от друга. Одну пробку я заткнул за пояс. Другую взял в левую руку, а в правой зажал киянку. Нас замаскировали ветками. Двое суток пролежали мы в придорожном кювете. Вставали только поесть, а затем опять ложились в засаду. Будучи москвичом, я не мог допустить даже мысли, что немецкие танки войдут в мой родной город. Лежа в кювете, я двое суток проигрывал в голове один и тот же план: как только подпущу танк, так выскочу и конечно забью деревянную пробку в выхлопную трубу. Танков мы не дождались. Наступление на Москву было остановлено, и нас сняли с засады. Но и теперь, спустя 50 лет, когда близко от меня проходит машина, я инстинктивно смотрю, где выхлопная труба и можно ли забить в нее пробку. Правда, форма выхлопных труб теперь не та.
ЭВАКУАЦИЯ
Ежедневный марш по 45 км. Рязань-Иваново. Помню привал, на котором оставил варежки, потому, что были тяжелы. Что бы еще выбросить, что бы было легче? Лейтенант Кузнецов: «В этом доме будет дневка». На пятый день марша никто не мог подняться, и ползли в дом один за другим. Я помню только шинель впереди ползущего и плач с причитаниями. хозяйки дома: «Вот и мой, наверное, так же".
КУЗНЕЦОВ
В Иваново, куда было эвакуировано училище, когда морозы опустились до -40 градусов и ниже, нам разрешили проводить занятия в помещении, но командир взвода лейтенант Кузнецов решил с нами позаниматься строевым, во дворе.
Через некоторое время курсанты стали кричать, что замерзли, когда лейтенант отвернется. Когда же он поворачивался и спрашивал: «Кто замерз?» - все молчали. Тогда Кузнецов предупредил, что тот, кто кричит и если у него не обморожены ноги, получит три наряда вне очереди. Он сказал: «Вот смотрите, у меня хромовые сапожки, мне было холодно, но я хожу, и у меня нагрелись ноги! Строевым!». Мы пошли и опять крики. Лейтенант остановил взвод: «Кто кричал?», - «Я! У меня ноги отморожены!» - отвечал я, так как все молчали. «Пойдем за мной в подъезд!». В подъезд за нами побежали еще трое курсантов, все мы разулись, ноги ни у кого отморожены не были. Мы перевернули портянки другим концом и побежали обратно в строй. Лейтенант остался в подъезде, наверное, проверить свои ноги. Через некоторое время он вышел и дал команду в расположение. На следующий день мы узнали, что лейтенант отморозил ноги.
Его судили, выгнали из партии и направили в маршевую роту. Я очень жалел его, так как знал, как честного человека. Я помнил, как он не давал мне растираться снегом.
Теперь же его самого судили только за то, что он отморозил несколько пальцев на ноге, не нарочно, а на занятиях строевой с курсантами. Ведь он ходил в хромовых сапожках и, наверное, в носочках. Не то, что курсанты - в кожаных сапогах и с двойной портянкой.
НА СТРЕЛЬБИЩЕ
 |
Красноармеец |
Однажды на стрельбище в городе Иваново наш взвод занимался тактикой на огневом рубеже. Температура была -42 градуса. У Леонида Рудовского на огневом рубеже забарахлил пулемет. Была команда устранить задержку в рукавицах. Не устранили, и Ленька снял варежки. Вскоре пальцы у него побелели, он стал их растирать и, видя, свое бессилие заплакал. Я подошел и стал растирать Леньке пальцы, успокаивая его, чтоб не плакал, а сам отморозил свои.
В этот же день на тактике очередной курсант, проводя занятие. Не мог подать по уставу команду, и мы продолжали лежать на снегу, скрывая лицо от ледяного ветра. Я приник ближе к снегу и почувствовал тепло на щеках, когда встали, командир взвода заметил, что у меня отморожены щеки: «Беги в деревню! Отогревайся!». Когда я прибежал в деревню, у меня были отморожены не только щеки, но еще нос и подбородок. До весны я ходил в болячках, а в санчасти мне дали маленькую баночку гусиного жира.
ХОЛОД И ГОЛОД
В Рязань из Иваново мы возвращались по железной дороге, и трое суток нас не кормили. На каждой станции из вагонов выбегала толпа голодных курсантов, чтобы достать что-нибудь поесть. Бегущая по поселку толпа постепенно редела, так как каждые первые бегущие три четыре человека забегали в очередной дом.
Наконец, очередь дошла и до меня. Забежав в дом, в сенях я увидел большой чугунок с вареной в мундире картошкой (наверное, для скота). Пробежав внутрь, попросил у хозяйки что-нибудь поесть, но хозяйка, схватившись за коромысло, стала размахивать им передо мной. Не ожидая ничего хорошего, я повернулся и выбежал прочь из дому, так что коромысло опустилось на следовавших за мной. Я быстрее подбежал к чугунку и, начал распихивать картошку по карманам. Хозяйка опять стала бить меня вдогонку коромыслом. Так каждый день с очередного эшелона по поселку бегала толпа голодных курсантов. Всех голодных не прокормишь, поэтому местные отчаянно отбивались от бегущих по поселку, кто, чем мог.
На очередной станции «проверяли» грузовые эшелоны и обнаружили зерно ржи. Мы набрали полные котелки ржи, и стали его есть распаренным. Но тут прибежал курсант и сообщил, что нашел вагон с пшеницей. Мы высыпали оставшуюся рожь, и наполнили котелки зерном пшеницы. Сытые и спокойные, под стук колес, мы заснули на нарах. У буржуйки остались лишь дневальные и «энтузиасты»: распаренная пшеница больше не лезла в горло, но чувство голода не пропадало. И тогда я вспомнил про маленькую баночку с гусиным жиром от обмораживания. Я смазал им крышку котелка и начал жарить распаренную пшеницу. По теплушке разнесся восхитительный запах жареного. Проснувшиеся курсанты потянулись с нар к буржуйке. «Витя, дай попробовать!». Каждый брал себе несколько зерен и наслаждался.
Прибыв в Рязань, мы обнаружили, что помещение училища не отапливается, так как батареи от мороза полопались. На складах в городе продуктов не было, и в строю начались голодные обмороки. Как-то шли мы по городу строем, и вдруг курсант Романов, тихо вскрикнув, упал. Строй расступился, но курсант остался лежать на дороге. Раздалась команда: «Курсант Титов, - (и еще, не помню фамилии), - выйти из строя и принести Романова в расположение». Мы подбежали к Романову, и, пока он не пришел в сознание, потащили его, как нам показалось, в самый богатый дом.
Затащив внутрь, мы положили Романова на пол посередине комнаты и крикнули хозяевам: «Нужно покормить! Голодный обморок!» - Нам ответили: «Милые, мы эвакуированные, у нас ничего нет! Вот напротив, живут богато!». Мы схватили Романова и быстро потащили через дорогу, где нас и в самом деле накормили. Когда Романов начал приходить в себя, то он к нашему удивлению, за стол не сел, а просто попросил пить. Оказалось, что Романов, помня голодный поход из Иваново в Рязань, решил сэкономить, и откладывал на дорогу масло в баночку. И вот эту баночку у него украли.
ПИСЬМО БРАТУ ПАВЛУ
Рязань 15.03.1942год.
Здравствуй дорогой и любимый брат Павлик. Шлю тебе свой сердечный привет с желанием тебе доброго здоровья.
Павлик, на днях получил письмо из Свердловска, из которого узнал, что ты лежишь в госпитале. Павлик прошу, крепись, выздоравливай - восстанавливай силы.
На фронте еще не был. Окончил Рязанское пехотное училище. Сегодня присвоили звание лейтенанта и направляют в часть. Место направления не знаю. Жди письма с дороги. Выздоравливай.
Твой брат Виктор Титов
ТЕКСТ, НАПИСАННЫЙ КАРАНДАШОМ МЕЖДУ СТРОК ПИСЬМА, СКРЫТЫЙ ОТ ВОЕННОЙ ЦЕНЗУРЫ: (Я в боях на фронте еще не был, но скоро предвидится. В армию призвали и направили в Белев. Из Белева нашу группу студентов из Москвы перевели в г. Рязань. Я попал в пулеметный взвод. Выпущен командиром пулеметного взвода. Как прибуду на место, найди мой адрес и обязательно напиши мне о своем здоровье и дай советы).
«СУРОК» март 1941 года.
Учебный лагерь Суслонгер, куда я был отправлен для формирования после получения звания лейтенанта.
Взвод 100 человек. Поверка. На телогрейке кубики (знаки командира) нарисованы чернилами. Ботинки без обмоток. Мари и татары по два сидора с сухарями. Первый обед - чечевица с песком.
КУЛИКОВО ПОЛЕ
Наша часть 406 ОПАБ (отдельный пулеметно-артелерийский батальон) формировалась в лагере «Сурок» Марийская АССР. Рядовой состав был призван из местных жителей, поэтому 50% состава были марийцы и татары. С апреля 1942 года по 1943 год был командиром пулеметного взвода, перекрывавшего переправу через мост при слиянии р. Непряды и р. Дон у деревни Куликовка перед Куликовым полем. Здесь я перед знаменем части становился на колено, целовал край знамени и давал клятву, что назад не отступлю ни шагу назад. За нами Москва, это был самый левый фланг М.З.О. Со мной в одном ряду стояли коленопреклоненные солдаты моего взвода: русские, татары, марийцы, чуваши, украинцы. Перед Куликовым полем русские вместе с татарами клялись, что с этого рубежа не отступят. Для того чтобы жить дальше мы имели право идти только вперед.
Как сейчас помню состав взвода:
Антонов – русский.
Ванюшечкин - русский.
Андронов – русский.
Елачик – русский.
Чуфаров – русский.
Салимов Хаким – татарин.
Ижболдин – татарин.
Байгозин – татарин.
Мухомедзян – татарин.
Копотиенко – чуваш.
Чемеков Ив. Ив. – чуваш.
Струтинский – украинец.
В апреле 1943 года нашу часть перевели на Курскую дугу под Мало Архангельск (Ивань-1, Ивань-2). Где я со своими солдатами так же давал клятву «Ни шагу назад». Затем мы давали такую же клятву в Белоруссии за Днепром.
ИЗ ДНЕВНИКА 28.08.1942год
(утерянные места на листках дневника заменены многоточием).
Под сном и дремотой уж больше года я хожу. И сердце, не бьется бурля. Ушел я от жизни, и сном все покрылось, а сердце щемит иногда о былом, о счастье по той светлой бурной и чистой любви.
Сейчас 28 августа 1942 года. Я лейтенант командир боевого охранения нахожусь на задворках центра ….. с Тульской области на Дону. Но нет, не на том Дону, который я себе представлял, а нечто другое. Не на широком, бушующем, своенравном и тихом гордеце казаков. Нет. Какой то, ручей, из мутной лужи, еле движет грязью своей. (Это - скажешь, может быть не достойно для него и это не так. Но я не могу когда я ошибаюсь в своих предположениях. Горечь, ошибки, всегда увеличивает все отрицательное, так что может перейти в оскорбление).
Место моего расположения овраг, частью заросший кустарником. (Когда то здесь были приличные деревья, но теперь их спилили и одни кусты. Кругом луга. Фронт слева. Дон течет тихо спокойно. Своей …, а теперь совсем остановился. Вниз по течению.... Я стою на правом берегу его. Передо мной поле скошенной гречи как крошки в щах мягкого, тепловатого …. дальше метрах в восьмистах от деревни, которая достопримечательная тем, что куролесит вокруг оврага, есть одно сладкое место, пчельник у одного из крестьян, и теперь жду с нетерпением и с появлением слюны во рту при воспоминании, что первого числа снова можно будет поживиться котелком меда.
Пройдя один край деревни овраг, где обычно ходят стаи гусей и уток, плавающих в ручейке.
Второй край деревни, как выйдешь на дорогу, довольно приятен, потом расскажу ее приятность. В совхоз и деревню Орловку вечно манящую белым пятном своей церкви. Где приятным и четким рядом раскинулось обширное село. Следующая деревня Донские озера, вправо Полевые озерки, а километров за двадцать от нашего исходного места за речушкой пойдет Рязанская область. Как то в одну из разведок доходил я до той речушки, где призывно на другом берегу тянул к себе винокуренный завод. К сожалению, конечно, он был закрыт. Там где то километров за пятнадцать по ту сторону Дона есть еще один, где можно поживиться, но это сопряжено с риском, так что сразу не решишься.
Итак, я описал, что перед фронтом моим по правую сторону Дона и мне знакомо. По левую сторону реки скучно. Чередуются по берегу реки деревни Пяново, Почит, Подмоклово, а там черт их знает. Только что в 15 км. Спиртзавод может привлечь и привлекает всех.
Стою я в этих местах больше четырех месяцев, в этом Куркинском овраге больше месяца.
Место очень скучное, куда не повернешь кругом поля, да скучно сереют деревеньки. Сзади, в тылу наверху по левую сторону Дона немного западнее маячит памятник в честь Куликовской битвы.
Только что совершенно неожиданно получил приказ на отход. 28.08.1942 год 12.00 ч.
АРТОБСТРЕЛ
Январь 1943 года. Правый берег Днепра за Гомелем. Нам пришло пополнение, и немцы засуетились. В небе появился бронированный самолет-разведчик. «Рама», как мы его называли. Накренился набок, открылась дверь, и я увидел, что наш район фотографируют. У меня был только пистолет. Я помахал рукой, приговаривая: «Видали мы вас!». За мною шел солдат, прибывший в мое расположение, с тем условием, чтобы он всегда сопровождал меня. «Рама» поднялась выше. Огонь артиллерии. Впереди, метрах в 30-ти по диагонали перед траншеей стремительно опустилось что-то темное, похожее на бревно. Я вытянул шею, что бы рассмотреть. Земля поднялась бугром и затем клочьями с огнем разлетелась во все стороны. Я понял, что видел след падающего снаряда. Интересно, видят ли артиллеристы след при выстреле? Я оказался на линии огня. Снаряды ложились за и перед траншеей. Я с солдатом лежал на дне. Ну, теперь попадут точно. Снаряд разорвался в двух метрах от меня. Осколки пролетели надо мной плашмя. Внутри у меня что-то безумно прыгало, то в пятки, то в голову. Было только одно желание вскочить и бежать куда нибудь. Я собрал в кулак свою волю, чтобы удержать себя на месте. Осколки пролетели. Минута тишины. Я привстал, успев перекреститься, и вдруг услышал нарастающий шелест. Осколки, летевшие вверх, начали сыпаться вниз. Я был ничем не защищен. Ложиться было бесполезно и даже опасно. Я сел и накрыл голову руками. Осколки величиной с палец, кружась как волчок, падали и от них исходил пар. Я в ужасе ждал, куда же упадет следующий. Славу богу, пронесло. Немцы были удовлетворены. Участок пристрелян хорошо. «Рама» ушла. Я встал, отряхнулся, шепча: «Помоги, Господи! Но неспроста ведь пристреляли наш участок, значит, жди гостей. Где же у меня слабое место?!». Слабым местом была дорога, не перекопанная траншеей, без огневой точки. Я поставил туда на ночь бойца из пополнения. Смеркалось. Вдруг я услышал окрик солдата. Подошел и спросил, что случилось. Солдат ответил, что только что заметил мелькнувшие в темноте три человеческие фигуры. Когда он крикнул: «Стой, кто идет?», фигуры повернулись и ушли обратно. Я тут же дал сигнал: «Огонь всем!». Четыре пулемета и стрелки открыли огонь. Ответила немецкая артиллерия. Снаряды ложились точно по району, но немного за траншеей. После каждой артподготовки я вскакивал со дна траншеи и давал осветительную ракету, чтобы немцы не смогли подняться для прыжка в траншею. Как только прекратился огонь артиллерии, я вновь вскочил дать осветительную ракету. Сержант Демьяненко схватил меня за руку: «Ой, не стреляй, а то опять будет бить артиллерия!». Я дал хук левой, сержант упал и я дал осветительную ракету. На выстрел летело рой пуль по всей траншее.
Немцы прочесывали так пулеметным огнем, что нос не высунешь. Немцы не могли сунуться из кустов на освященное место. Это было бесконечно. Но вдруг мы увидели взрывы перед нашими траншеями. Радость, что, наконец, то и наша артиллерия подала свой голос и очень удачно. После этого все затихло. Я побежал по траншеям. Пулеметы были разбиты. Два солдата легко ранены, Чуфаров и Демьяненко. В соседнем опорном пункте сосредоточилась разведка для поддержания нашего района. Стало светать. В голове шумело, к горлу подступала рвота. Напряжение спало и я, не выдержав, отключился минут на пять. Проснувшись, попросил солдата полить воду умыться. Я с риском вылез из траншеи, зная, что кусты с фронта загораживают меня от немцев. Траншея так надоедает, что идешь на риск ради того, чтобы пару минут выйти из нее. Я увидел в предрассветном тумане приближающиеся фигуры и бросился к пулемету, крикнув солдату: «Что не стреляешь?!». «Это наша разведка»- ответил солдат. Я вылез из траншеи, перешел минное поле и подошел к разведчикам. Три немца были разорваны разрывами снарядов в клочья и несколько кровавых дорог от раненых немцев, которых они утащили с собой.
Я хотел поблагодарить артиллеристов за хорошую работу.
Но оказалось, что наши артиллеристы не открывали огня (лимит снарядов). И тогда я понял, что во всем виноват обратный скат траншеи. Мы занимали траншеи, когда то вырытые немцами, и хороший обзор и обстрел был только в тыл, а впереди у нас был сад. Разрывы снарядов немцам не были видны, так как они падали за обратный скат. И немецкая разведка попросила своих артиллеристов перенести огонь поближе, и они накрыли последним залпом своих.
Утром пришли начальник штаба Барановский и комиссар Брагин, похвалили:
- Молодец, Титов, пиши наградные!
- Да за что? Что мы сделали?
На следующий день пришел начальник «СМЕРШ» Алейников.
- Титов, ты переговаривался с немцами?
- Как? Я им рукой грозил!
- Ты им рукой сигнал подавал, и немцы пришли.
- Пришли, а мы их перебили.
- Это так специально делают, когда от себя подозрения отводят.
- Алейников, не ищи ты здесь врагов, их здесь нет!
Начальник штаба с комиссаром получили по ордену отечественной войны, солдат, соглядатай, которого я ударил, получил медаль. На меня послали наградную на медаль «За отвагу», но я ее так и не получил. Не знаю за что.
ЛАГЕРЯ В БЕЛОРУССИИ
Из письма к любимой девушке.
«Здравствуй моя дорогая.
Сколько хороших чувств поднимается, при воспоминании о милой Женечке. Твоя улыбка, волосы и плечи так часто снятся мне.
На днях освободили три лагеря гражданского населения. Зрелище, которое предстало перед нами - неописуемо. Сорок тысяч, в болоте, обнесенном колючей проволокой и минным полем. Дети, женщины, старики, умирающие с голода, безразличных к жизни и смерти. Многие подрывались на минах. Обессиленные падали и умирали на дороге. Матери бросали своих детей, дети, стоящие у трупов матерей. Весь путь трехдневного шествия усеян трупами измученных людей. Сами же лагеря представляют сплошное кладбище детей и стариков. Через два, три шага труп…»
Дороги к лагерю были заминированы в два слоя. После того как саперы снимали мину и ставили знак о разминировании и начиналось движение, срабатывал нижний ряд мин.
Утром был мороз, днем земля оттаивала, и мины начинали срабатывать. Дорога проходила в лесу и ветки деревьев с противоположных сторон после взрыва касались друг друга. Куски одежды оставались висеть на ветках.
Собственно не мы освобождали, а немцы нам оставляли несколько тысяч людей нетрудоспособных, больных, голодных, сидящих на болотных кочках. Много умерших. Помню у болотной сосенки труп полураздетой женщины и на ней мертвого младенца. Несколько недель немцы собирали и свозили в эти лагеря людей. И непонятно, как кто-то смог выжить без еды в этих условиях. Лагерь обнесен колючей проволокой, пулеметные вышки были по краям.
Трудно осуждать замерзающих, голодных людей на снегу ночью и днем, за то, что они раздевали умерших и накрывались ей.
Немцы отступили на более выгодный рубеж. А нам оставили лагеря зараженных тифом умирающих и умерших людей. Когда мы увидели это, нас охватил ужас. Народ сгрудился за заминированной и обнесенной колючей проволокой территорией и спрашивал нас: «Чьи вы?», и услышав ответ, что мы русские, советские, кинулся к нам через проволоку. Перелезая через проволоку, они попадали на минное поле и начали взрываться. Задние не понимали в чем дело, и в испуге давили на передних, прокладывая себе дорогу. С чувством радости и потрясения полуживые тоже поднялись, и, выйдя из лагеря падали, обессилев, по краям дороги.
Из тыла и местных деревень подали повозки и машины для вывоза людей. Солдаты помогали грузить ослабевших и больных. На третий день и наши солдаты заболели тифом. Замены не было. Траншеи и окопы рыли в болотной жижи.
Подошли вошебойки, машины, в которых прожаривали выхлопными газами одежду солдат. Группами выводили с переднего края, и пока одежда прожаривалась, солдаты обнаженными бегали часа два вокруг машины. Так продолжалось каждый день в течение недели. Много хороших солдат умерло тогда от тифа.
В это время был приказ хоронить в стороне от больших дорог и на братских могилах писать только одно имя и № с целью скрыть потери от противника.
СЕСТРЕ ТАТЬЯНЕ
«Татьяна, можно ли считать воровством и мородерничеством, когда замерзающие люди в лагерях раздевали умерших и одевали ее, чтобы выжить. Где здесь вор, где враг? Вор и враг не тот, кто раздевал умерших, а тот, кто создал эти условия – немцы и фашисты.»
Переходя на сегодняшний день, нельзя считать пьяницей того, кто из бывших колхозников сегодня пьет. Колхозы развалили. Землю продали. И бывшему ударнику трактористу без земли и трактора, заживо уничтоженному остается только ненавидеть тех, кто на его земле строит свой домик и пить.
Враг здесь не пьяница, а те, кто создал эти условия.
ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
Нашу часть -406 ОПАБ перебросили на участок - где после неудачного наступления и больших потерь была деморализована стрелковая часть.
Для рекогносцировки - показа расположения переднего края пришел сержант стрелковой части. Мы, группа офицеров, гуськом пошли за ним.
Сержант предупредил: что узкий проход в земляном валу на участке, который предстоит преодолеть, простреливается противником. Зная, что только первый или второй внезапно успеет проскочить это место до очереди противника я перешел на бег. Офицер, бегущий вторым, тоже знал это и не уступал. Я взял левее на два корпуса и, не пригнувшись, а во весь рост в прыжке через вал упал, подогнув ноги на дно траншеи. Прогремела очередь и сержант прокричал, что один есть. Я ответил, что цел. Все остальные офицеры в россыпную, в разных местах преодолели вал.
Мой участок траншей был с право. Сержант заявил, что это самый опасный участок и траншея завалена убитыми, и он не пойдет туда.
Пошел я один и вижу, что в траншеи лежат убитые солдаты иногда в два ряда. После неудачного наступления убитых стащили с поля в траншеи. Потом нам сказали, что офицеры в бою были перебиты, а командира части отдали под суд.
С наступлением ночи мы вошли в траншеи. Солдаты ворчали: вот никакого внимания, когда убьют, так и придется валяться без погребения.
Перед моим участком находился населенный пункт Вулька-Залесска. Противник, обеспокоенный нашими передвижениями, поджог крайние дома, чтобы освещать подходы. Я понял, что пространство до горевших построек все плотно пристрелено, и я положу всех своих так же, как и предыдущих наступавших. Преодолеть этот участок можно только тогда, когда противник перенесет огонь минометов и артиллерии с нашего участка, на соседний.
В 11 часов позвонил начштаба и приказал по сигналу ракет начать наступление. Я же отдал приказ своим, что без моей команды никому не подниматься.
Просвистели сигнальные ракеты, слева поднялись и спокойно по открытому месту пошли роты, они далеко продвинулись, обходя Вульку - Залеску. Некоторые горячие и мой зам кричит: «смотри, все пошли, давай вылезать». Я отвечаю, что только по моей команде.
Надо ждать, чтобы артиллерия и минометы, нацелившиеся на наш участок, сменили прицел. Противник надеялся, что мы пойдем кратчайшей дорогой, он перебьет нас и успеет, потом перебить других наступавших намного дальше на него чем мы, и упустил, что слева его стали обходить. Когда немцы перенесли прицел и открыли огонь по наступавшим. Мы увидели разрывы слева. Я встал и закричал: вперед! Мы кинулись бежать, ведя огонь, когда противник перенес огонь по нам, то мы уже преодолели открытое место. Мой телефонист занял левый торец бункера, который занимали немцы.
Вечером пришли артиллеристы и заняли правый торец бункера. Командир артиллеристов майор, подойдя ко мне, спросил: ты пехотный командир?
Майор рассказал, что вот кончается война, он два раза ранен, а на переднем крае не был. Первый раз его ранили в эшелоне, второй раз в машине при подъезде к переднему краю и просит показать, где немцы, где передний край. Я отвечаю, что занимали позиции под огнем, и я буду сам разыскивать свои огневые точки, подходить надо очень осторожно, а то по первому шороху по мне могут открыть огонь.
Выйдя из бункера и отойдя от него несколько шагов, я услышал со стороны немцев рев реактивного снаряда, мы называли его ишаком. Я побежал от бункера дальше, при наборе верхней точке высоты ракета прекращает работать и снаряд начинает падать, набирая оглушительный вой. Со всего бега я падаю, снаряд разрывается около бункера, воздушная волна проходит. Я встаю и вижу, что гимнастерка разорвана от того, что я юзом по земле летел, документы из карманов вылетели. Я собрал документы, не заметив и не подняв вкладыш из партийного билета, где стоят штампы об уплате взносов.
Нашел все свои огневые точки и привел их в связь, указав соседей.
Возвращаюсь в бункер и при входе вижу суматоху.
Телефонист говорит, что разрывом реактивного снаряда майору оторвало ноги. Так до передка он и не дошел.
17.10.1944г. Плацдарм Нарев.
Гнали нас эшелонами под Варшаву (406 ОПАБ отдельные пулементно - артиллерийские батальоны 161 ПУРА полевого укреп района)
На каком-то полустанке эшелон остановился, и прозвучала команда: «офицеров к головному вагону!». Читают приказ командира 65 армии Батова. В нем говорится о том, что он надеется, что, как и прежде, 161 ПУР. покажет себя в бою.
Звучит команда разгружаться и следовать колонной по дороге на север, в сторону Пултусска, Сероцка на р. Нарев, где немцы перешли в наступление на плацдарм, занимаемый 65 армией. Слышен сплошной грохот там, где немцы закапывают 65 армию. Идем спешным маршем. Навстречу подходят машины с прицепами.
Садимся в открытый кузов, мот. часть (пулеметы, ящики с патронами и гранатами) грузим на прицепы и едем в сторону плацдарма. На нервном подъеме, с песней, проезжаем мимо населенных пунктов Польши, где мирные поляки катаются на велосипедах. Остановились перед выходом на позиции, в мелком лесу, сплошь наполненном танками. Ночью выдвигаемся на рубеж – левый берег реки Нарев. За рекой сплошная суматоха. Плацдарм площадью 12 х 9 км, сократился примерно на 5 км. х 800 метров. Окапываемся в районе левой переправы. На плацдарме две переправы.
Река широкая, течение быстрое, переправы под постоянным обстрелом тяжелой артиллерии противника. Связь прервана, телефонный кабель перебит. По мосту не пройдешь, да и телефонный кабель сразу будет перебит. С высокого берега вижу, как группа связистов пытается восстановить связь. Здоровый солдат обвязывается кабелем и плывет на другой берег, доплыв до середины реки, начинает тонуть, кабель сносит течением и тянет ко дну. Солдат вынырнет, крикнет: «Мама!» и снова идет ко дну, потянут кабель и пловец опять ко дну. Так и вытащили за кабель по дну - утонувшего.
Когда я ухожу с левого края своего района, то оказывается, что и все солдаты оставляют мот. часть - пулеметы и следом за мной переходят правей – в соседние ячейки. Дойдя до правого края, чуть отдышавшись, иду обратно на левый край и вижу своих солдат в соседних траншеях.
- Ребята, вы, почему здесь? – спрашиваю я,
- Да вот, пришли прикурить.
Снова разводишь по своим траншеям и приходиться самому оставаться на левом фланге, а то все солдаты уходят дальше от огня противника. В небе полное господство наших самолетов: Илы проходят в сторону немцев почти чертят по земле, где и когда они возвращаются, не вижу. Озноб бьет по всему телу, солдат трудно узнать – все изменились до неузнаваемости.
Из тыла все время по расписанию идет пополнение. Едут повозки, кухни, бегут повозки двуколки с термосами и все это перемешивается в кашу перед переправой после удара артиллерии противника.
Наступает время по расписанию идти танкам: колонны танков на скорости пытаются проскочить через переправу. Ближайший к нам танк забуксовал и остановился, открылись люки, выскочили танкисты и начали вырезать из гусениц шкуры и кости коней. Видят нас – машут, мол, помогите. Но очередной взрыв вдавливает их в месиво. Нас тошнит от постоянных разрывов, да нам и не до этого. Они уедут, а нам так и придется сидеть в этом кошмаре. Сидишь в траншее и видны только каски.
Снаряды фердинандов, со свистом пролетая, ударяются о землю и со страшным воем летят дальше. Постепенно грохот утихает и отдаляется. Плацдарм восстанавливается, и все время требует пополнения, и нас бросают на плацдарм. Через правую переправу более спокойную.
Я со своими солдатами возглавляю колонну. Впереди вся дорога изрыта свежими разрывами снарядов. Дорога проходит между двух высоких холмов. Мы предполагали, что откуда-нибудь осведомители противника наблюдают за переправой и нужно ждать артиллерийского налета. Даю команду своим солдатам следовать за мной и идти по откосу балки. Остальные подразделения следуют по дороге. Начальник штаба Барановский кричит мне: «Куда ты лезешь??? Иди по дороге!». Я продолжаю идти по откосу. Солдаты кричат, лейтенант, начальника штаба кричит, чтобы мы шли по дороге. Я солдатам: «Слушать только мою команду!». Следовавшие по дороге, дойдя до места пристрелянного противником, попадают под артиллерийский налет. Начальник штаба дает команду следовать только по откосам! Ночью, перед выходом на передний край, занимаем землянку в районе Дзбанница. Старшина назначает очередного дежурного на наблюдательный пункт около землянки. У меня во взводе был, один грузин и когда подошла, его очередь идти на дежурство, он не встает. Солдат будет старшину. Старшина встал и говорит ему грузину: «Твоя очередь! Подмени товарища!». Грузин продолжает лежать. Я все слышу, старшина обращается ко мене. Я понимаю, что и я буду бессилен – уговорами его не поднять. Говорю, не вставая, старшине: «А что ты будешь меня? Ты не уговаривай, а прикажи по всей форме, а за невыполнение приказа – шлепни». И так как все мы находимся в одной землянке, грузин прекрасно все слышит. Старшина берет винтовку, становится у лежащего на нарах грузина и приказывает встать на дежурство. Грузин понимает, что это последний шанс не попасть на передовую, встает на дежурство с угрозами, что бросит гранату в землянку. Думаю: ладно, потом поговорю. С утра не находим грузина у землянки. Ждем, может, отошел по нужде, докладывать по телефону не хочется. Зазвонил телефон, и начальник особого отдела СМЕРШ звонит мне сам и спрашивает все ли у меня солдаты на месте. Я отвечаю, что нет грузина, он исчез во время дежурства и сейчас я напишу докладную о его дезертирстве. Начальник говорит, что писать ничего не надо и спрашивает у меня, почему он должен узнавать об этом от своего начальства и что его задержали ночью на переправе, и он просится в грузинскую часть
Была такая, которую ближе, чем за 70 км. к переднему краю не подпускали.
Ночью занимаем траншеи переднего края в низине. Всю ночь позади нас шла какая-то работа. С утра мы увидели, что это ямы, примерно 2 х 2 метра, замаскированные хворостом. Утром начинается наступление. Периодически несколько раз сменяют друг друга артиллерия и штурмовая авиация. В небе все прикрыто истребителями, с высоты ясно видно, как входят несколько батарей Катюш на машинах. Под прикрытием авиации Катюши дают залп за залпом.
Земля от выхлопных газов, после каждого залпа снарядов, поднимается слоями в небо. После последнего залпа катюши ушли. Затем за нашими траншеями, из земляных ям срабатывают тяжелые реактивные снаряды, которые иногда летят вместе с деревянной упаковкой. Нервное напряжение на пределе, бьет крупная дрожь, и из тыла, через наши траншеи пошли наши танки и пехота. Противник начал огрызаться крупными реактивными снарядами. Я видел, что воздух от разрывов снарядов расходился кольцами. Оглушенные солдаты падали, вставали и брели неизвестно куда.
Некоторые снаряды ложились рядом, земля подпрыгивала и осыпалась, откосы траншей становились пологими. После очередных взрывов бегу проверить солдат, вижу перевернутый пулемет на дне траншеи, ищу в земле солдата. Вижу край шинели, руку, ногу и больше ничего не видно. Беру пулемет, выдвигаю так, чтобы можно было простреливать впереди, проверяю его – работает. Бегу дальше, вижу Корнеева – сержанта первого номера в траншеи, идущей в тыл. Его трясет. Подхожу, приказывать бесполезно, глажу его по голове, говорю, что пулемет установил, пулемет работает, и он может идти к нему. Он отвечает, что не может – штаны полны. Я посоветовал снять подштанники и надеть штаны на голое тело. Сержант был храбрый и послушный. Бегу дальше – везде картина удручающая: солдаты, как в параличе, понемногу стали приходить в себя. Узнаю, что немцы из тыла выдвинули фердинанды, которые начали бить наши танки. Пехота без танков вперед не идет, танки без пехоты тоже бессильны против фаус патронов и фердинандов. Заняли мы только первые траншеи, где все живое было перемешано с землей.
ПЛАЦДАРМ ПУЛТУСК
Заняли мы немецкие траншеи, справа наши подразделения. Левый фланг открыт, и траншея уходит куда-то, где соседи не знаю. Заминировал траншею, то-есть за левой точкой поставил в траншеи противопехотные мины и завалил их землей. Противник вел себя спокойно. Наблюдая вечером, когда смеркалось и на фоне неба слегка просматривалось, как немцы занимают передовые ячейки боевого охранения, берегу их на случай мести, так как за каждого своего солдата должен отомстить. Перед переднем краем спираль бруно - колючая проволока кольцами. Днем перед моим переднем краем звучат два сильных взрыва. Меня удивило, что не было слышно полета снаряда, значит, немцы ночью притащили два фугаса и взорвали, готовя укрытия. Присматриваюсь к проволоке и вижу изменения, предупреждаю солдат, что ночью могут быть гости.
Ночью приходит рота разведчиков стрелковой дивизии. Командир роты говорит: «- Ну, лейтенант можешь быть спокоен. Мои ребята пойдут к немцам». «- Где?». «- С лева». «- У меня там стоят противопехотные мины». « - Сколько?». «- Три штуки, я сниму». « - Нет, мы сами снимем». Говорю капитану (командиру роты разведки): «- Не ходите, немцы сегодня сами придут». «- Нет, мы отработали наблюдением маршрут, и мы будем действовать по своему плану». Ночь выдалась абсолютно темная, безлунная 15 сентября 1944 года. Перед выходом старшина обвешенный флягами дает команду: « - По три глотка, не больше». Кладет один палец на счетчик (кадык горла), а второй рукой опрокидывает флягу и после трех глотков в нейтральную. Один разведчик увидел у меня финский нож на поясе и попросил, я дал. После выхода разведки их капитан и старшина остались в моей траншеи, и говорят мне - Пойдем лейтенант в твою землянку и глотнем немного. Я ответил, что не могу до прихода гостей. Занял в траншеи самое низкое место, где стояла вода, но там, на фоне неба можно было различить передвижения по нейтралке. Долго стоял сапогами в воде, ждал гостей и увидел, как в 8-ми, 10-ти метрах пригнувшись, группа немецких солдат идет к моим окопам, перешагивая спирали бруно. Подать команду огонь, или осветить (пустить ракету) верх - не остановлю, они попрыгают в траншею и тогда резня. Мысль работает быстро, и я целюсь перед носом у немцев. Пускаю ракету, столб огня их отбросил назад, ошеломил и ослепил. Кричу « Огонь, огонь, б….», даю очередь из автомата. Надо мной проходит пулеметная очередь немцев, бегу - меняю позицию, даю очередную очередь, и, зная, что сюда сей час же полетят с десяток гранат, прыгаю за поворот траншеи, а сам бросаю в их сторону гранату, которая всегда висела у меня на поясном ремне (круглая немецкая с отвинчивающимся колпачком и кольцом для подвески). Даю осветительную ракету вверх, все затихает, ракета гаснет и снова шквал огня из установленных пулеметов немцев. Справа вижу на фоне неба силуэты немцев, вылезающие из моей траншеи и бегущих дальше нам в тыл. Вопрос, бить - стрелять вперед, или тех, кто перешел траншею. Мысль только о том, что немцы пойдут дальше и придется биться в окружении до последнего.
Бегу к телефону, срываю трубку и вызываю огонь артиллерии на себя, кричу: «Бей по мне, много немцев, огонь артиллерии по мне!». Выскакиваю из землянки, стреляю по воронкам, которые немцы заранее подготовили, взорвав два фугаса подготовив для себя укрытия. Даю очередную ракету и тут же за поворот траншеи: вижу, справа работают два автомата с тыла в сторону немцев. Ракеты закончились, стрельба стихла, бегу проверить солдат. Пулеметы разбиты от прямых попаданий - пулеметы работали в упор, солдаты в испуге.
Заработала наши артиллеристы. Все пришли в себя. Справа подошел взвод разведки нашей части. Немцы уходили, унося своих раненых. Под утро вернулась разведка стрелковой части.
Наши разведчики с рассветом нашли кучи стреляных гильз и много бинтов в крови.
На дне наших траншей осколки от деревянных ручек немецких гранат. Двое легкораненых. Одним из них был я. В госпиталь не ушел, а только ходил на перевязки. Написано 19.05.2002 года.
ОФИЦЕР СВЯЗИ
После форсирования Вислы мы сжимали окруженную Данцигскую группировку, но она постоянно пополнялась выходившими по косе немецких войск из - под Кенигсберга. Главнокомандование требовало уничтожить группировку, но она постоянно пополнялась отступавшими. Численное превосходство противника было многократно, но немцы были деморализованы, так как шли уже бои под Берлином. Мой взвод после многодневного нахождения на переднем крае отвели на отдых. Меня начальник штаба 456 ОПАБ назначил офицером связи 161 ПУР.
Офицеры пока ждали вызова – посылка с приказом в часть, общались между собой. Сорокина вызвали в штаб. Офицер связи 408 ОПАБ ст. л-нт (Сапожников?) очень черный, очень шустрый, стал мне показывать свои трофеи: часы и прочие безделушки. После предложил показать свои, я показал очень большой золотой портсигар с монограммой, очень эффектный.
Затем (Сапожников?) пригласил меня посмотреть дом ксендза. Я ответил, что мне это неинтересно, меня интересуют только книги по искусству. Он сказал, что там много книг, и я не устоял, согласился и мы пошли смотреть дом.
Двухэтажный дом был пуст, книг не было. Когда поднялись на второй этаж в спальню, (Сапожников?) лег на одну из кроватей. Я предложил вернуться в штаб, но он отмахнулся, сказав, что когда он заходил, то нач. штаба сказал ему, что нескоро будет приказ. Я лег на соседнею кровать и провалился в сон. Сквозь сон почувствовал, что на грудь что - то давит. Приоткрыв глаза, через ресницы, вижу, что это пистолет. Пистолет ослабил давление и пропал из поля зрения. Несколько минут я притворялся спящим с одним только вопросом стоит он здесь, или отошел неслышно шага на четыре. Открываю глаза, никого нет, портсигар пропал. Вырываю пистолет и начинаю преследовать, за каждым поворотом может быть он. Только стрелять первым. Его нет нигде.
Прибегаю в штаб, и мне говорят, что меня вызывали и вручают письмо приказ. Устно – наступать. Выйдя, от начальника штаба спрашиваю: «Где (Сапожников?)?». - «Он давно уехал, еще тогда с тобой в штаб своей части». Больше я его не встречал.
Прибыл в штаб своей части с пакетом - приказом наступать. Знач. штаба мне: - « А ты вот выполняй этот приказ. Бери своих солдат с охраны штаба, дадим тебе поваров, телефонистов. Из боевых – полевых офицеров ты один остался. А офицером связи пошли нач. хим. л-та Сергиенко.
3,4,5,6,7,8 апреля 1945 год
Впереди баррикады противника, мины, справа и слева вода. Наступали трижды, понесли 50% потерь личного состава и всех офицеров. Я был офицером связи и принял командование, когда принес третий приказ.
Бьет гранатомет, ножом роешь лисью нору. Верх ячейки – окопа прикрываешь досками. Слышу выстрел, и к моменту падения гранаты пытаешься по возможности влезть в нору. Граната разбивает доски, если не попадает в щель между досок. В лисьей норе, когда бьет гранатомет, наблюдение ведут из тыла, и если надо наступать, или стрелять звонят – до противника 100 метров. Даже ночью большак простреливается так, что сходить за пищей и боеприпасами опасно. Лопатки не разведешь.
На восьмой день, по телефону от начштаба получил приказ наступать. Все солдаты сидели по отдельным ячейкам вдоль дороги. Что – бы выскочить и пробежать по ячейкам передать приказ два раза показывал лопату и тут – же из пулемета была очередь. На третий раз выскочил сам. Когда бежал, пулеметные очереди дождем прошивали под ногами, и даже между ног. Успел пробежать две ячейки, крича: - « По сигналу ракеты вперед, на баррикаду. В третью прыгнул кому – то на голову. Затем таким – же путем в пятую. Старшина Чуфаров оттуда меня не выпустил. Нервное напряжение игры со смертью так вымотало, что я согласился. Очень устал. Отдохнул и через час вернулся в свой окоп. Телефон не работал. Кабель был перебит пулей.
Перед рассветом, пользуясь темнотой, подошли к баррикаде и окопались, производя большой шум. Туман рассеялся. Около дома из окопа торчали ноги. Немцы прибили своего сержанта и сдались.
Выхожу на дорогу с нательной белой рубахой на палке и подхожу к баррикаде, для переговоров предлагая немцем сдаться.
Немцы побежали из – за баррикады ко мне с винтовками в руках. Ныряю за обломки и готовлюсь биться до конца.
 |
Виктор Титов первый слева |
Из воспоминаний Льва Соломоновича Свердлова: Титов встал и вызвал огонь немецкого снайпера на себя, дав возможность перебежать простреливаемый участок. При форсировании дамбы канала Нагат штурмом Титов первый форсировал ее и продержался до подхода основных сил, обеспечив захват канала, позже в Пруссии Виктор Титов весной 1945 года пошел парламентером к баррикаде, обороняемой «фольксштурмом» и привел с собой 28 пленных вооруженных немецких мальчишек.
Вадим Викторович Титов, сын Виктора Александровича: По воспоминаниям Льва Соломоновича единственным награжденным орденом Александра Невского в 406 ОПАБе за все время ВОВ был ротный за взятие канала Нагат. Отца наградили орденом Александра Невского 27 декабря 1944 года приказом 65 армии за №490/н. Наградной лист № 016302 от 11.12.1944 года номер записи в базе данных № 3486168 за взятие Вульки-Залески 24.10.1944 года на Наревском плацдарме. Это была его единственная награда, не считая медалей «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией» за всю ВОВ. За форсирование Нагата он нечего не получал, может быть, при вручении ордена, которое происходило уже в 1945 году Лев Соломонович отнес это к форсированию Нагата и то, что отец первый форсировал и удерживал его.
Отца призвали в РККА 12 августа 1941 года из Москвы с четвертого курса Московского областного художественного училища памяти 1905 года. Все четыре года в окопах на переднем крае, в госпиталях после полученных ранений он во фронтовых блокнотах рисовал портреты своих боевых друзей, военврачей, медсестер, сцены боев. Те случаи и лица, а так же многое другое, о чем вспоминает Лев Соломонович осталось в блокнотах и фронтовых записях, которые я, его сын, считаю обязанным опубликовать, в память о тех, благодаря которым мы родились и живем свободными людьми.
Мой отец родился 1 мая1922 года в селе Мышкино Можайского района Московской области. В возрасте пяти лет с семьей переехали в Москву на Волочаевскую улицу в районе Таганки, где прожил всю жизнь за исключением пяти лет войны, так как был демобилизован как студент в 1946. С 1938 по 1941 год учился в Московском областном училище памяти 1905 года у художника П.И. Петровичева и Н.П. Крымова. В 1952 году окончил московский институт прикладного и декоративного искусства. Учился у А.А. Дейнеки, П.П. Соколова-Скаля, В.И. Козлинского. В годы Великой Отечественной войны воевал на Центральном, 1-м, 2-м, 3-м Белорусских фронтах, был командиром пулеметного взвода, пнш, командиром роты, дважды ранен. Освобождал Белоруссию, Польшу. Участвовал в боях на территории Австрии и Германии. Оставил победную роспись на поверженном Рейхстаге. После победы, как художник до 1946 года был начальником офицерского клуба 46 армии. С 1969 года участвовал в выставках. В 1969 году принят в Союз художников СССР. Награжден грамотой МОСХ РСФСР, дипломами Комбината декоративно-оформительского искусства МГО ХФ РСФСР. Основные произведения: реставрация и роспись трапезной Елоховского кафедрального собора в Москве (1947 год). Мозаика «Н.Э. Бауман» (Москва 1969 год, МВТУ им. Н.Э. Баумана). 17-ти метровая мозаичная стела «Ленин» 1967 год развилка Каширского и Варшавского шоссе. Мозаика на фасаде ДК г. Пермь 1968 год. «Крестный ход в Москве в 1941 году», « Молебен за победу Русскому воинству у храма Сергия Радонежского в 1941 году» и многие другие.
Публикую воспоминания отца по его записям из фронтового блокнота с рисунками и архивными документами, которые сохранились в семейном архиве.
