Ястребинецкий Григорий Аронович

Г.А.Я.- Я родился в 1917 году в Винницкой области. В 1940 году закончил математический факультет Харьковского Университета и был направлен на преподавательскую работу в педагогический институт в город Кременец Тернопольской области. Девятого июня сорок первого года я женился.

Моя жена была беженкой из Польши.

Г.К. - Вы имели какую-то военную подготовку?

Г.А.Я. -Во время учебы в университете, я, прошел обучение на военной кафедре, считалось, что «закончил курсы младших лейтенантов», и поэтому имел звание командира запаса.

Г.К.- Как для Вас началась война ?

Г.А.Я. - Ранним утром немцы бомбили военный аэродром, находившийся на окраине города. Сразу пошли слухи, что двух сбитых немецких летчиков привезли в городскую больницу.

Вечером мне принесли домой повестку о призыве.

По мобилизационному предписанию я должен был прибыть в Тернополь.

Утром 23/06/1941 прочитал последнюю лекцию в институте, попрощался с сослуживцами и студентами и пошел на станцию.

Доехал до станции Дубна. Станция забита призывниками, кругом хаос. Столпотворение, женский плач. Добрался до станции Броды, сказали, что дальше дороги нет, впереди немцы!.. На путях стоял воинский эшелон с танками на платформах. Показал танкистам повестку, и они меня взяли к себе на платформу. Эшелон пропустили до Тернополя. Я явился на мобилизационный пункт и получил назначение на должность командира стрелкового взвода в запасной полк 12-й Армии. Мне сказали, что оружие я получу уже в своей части. Прибыл в полк. Личный состав полка состоял исключительно из новобранцев, западных украинцев призванных в армию в первые дни войны.

Мне выдали обмундирование, ботинки с обмотками, винтовку СВТ с двумя обоймами. Пистолеты были только у командиров рот.

В ротах по 130-150 человек. Помню, как политрук пришел к нам в роту посмотрел на все это «воинство» и грустно сказал - « Это у вас не красноармейцы, это же петлюровцы!». Принимая во внимание, какой контингент находится в запасном полку командование отдало приказ, немедленно отвести полк к старой границе.

Этот отход, скорее всего напоминал поспешное бегство.

Г.К. - Как происходил отвод полка к старой госгранице?

Г.А.Я. - Очень тяжелые дни, про которые, если, и захочешь всю правду рассказать - все равно не найдешь правильных слов.

Бомбили нас не каждый день. Но сама атмосфера поражения вокруг и горечь от осознания того факта, что мы бежим на восток - морально убивала.

Около Проскурова, наши два взвода отстали от полковой колонны.

Вместе со вторым взводным, Витей Андриевским, решили устроить для бойцов привал в лесу. Я пошел с винтовкой на разведку в Проскуров.

А там полный хаос, погром. Никого не нашел ни в военкомате, ни в горкоме.

Все уже сбежали…Местные жители смеялись мне в лицо и кричали -« Кончилась ваша жидовская власть!»…Дошли до Литина. Там в горвоенкомате нашли военкома, который видел, как наш полк уходил в сторону Немирова.

С трудом догнали своих. Добрались до Прилук. Там, весь наш запасной полк был собран на стадионе, и рядовой приписной состав направили в рабочие батальоны. Оружия «западникам» не решились доверить.

Г.К. - Все ветераны начинавшие войну в летние месяцы сорок первого в один голос говорят о массовом дезертирстве «западников» из армейских рядов в эти страшные дни. В Вашем запасном полку подобное явление было тоже массовым?

Г.А.Я. - Нет, такого позора удалось избежать.

Во- первых, мы шли на восток на «крейсерской скорости».

Во - вторых, несмотря на то, что мимо нас навстречу фронту шли хорошо экипированные воинские части, одетые и обутые, командир нашего полка приказал всем «запасникам» снять ботинки и отдать обувь - «для других призывников». А босиком много не побегаешь. Многие сбили ноги в кровь.

Кроме этого, всех солдат полка предупредили, что в случае малейшей попытки оставить расположение взводов и рот без приказа - виновные будут наказаны по всей строгости, согласно законам военного времени. Командирам взводов было дано право стрелять в бегущих дезертиров.

Ну и главный фактор - с того момента как мы оказались на рубеже «старой границы», наши «западники» себя ощущали как будто в другой стране.

И даже вроде язык родной, украинский, а другое звучание, наречие, и люди вокруг другие. Мало кто отважился, рискнуть и дезертировать.

Г.К. - После «расформировки» в Прилуках, куда распределили комсостав полка?

Г.А.Я. - На подводах доехали до Черкасс, где располагалась рота резерва комсостава. Здесь мы получали новые назначения.

Мой друг Борис Букшованый попал под Киев и там погиб в сентябре 1941 года. Меня направили в 171-ю СД.

Наш 109-й СП занимал оборону под Запорожьем.

Мы сидели в ДОТах на берегу Днепра. Каждый день сильнейшие артобстрелы.

По ночам вместе со взводом выходил в «секреты» к кромке берега, ждали когда немцы начнут форсирование реки.

Вдруг поползли слухи, что мы находимся в окружении.

Два дня мы были в полном неведении.

А потом был получен приказ - отходить на Большой Токмак.

Только в первый день отступления, мы еще представляли организованную воинскую красноармейскую часть.

А потом все рухнуло. Немцы вылетали нам навстречу на мотоциклах, обстреливали колонны на марше из пулеметов, сея панику. И им это удалось.

Полк рассеялся по степи, некоторые пошли сдаваться в плен.

Через пару дней от полнокровной роты осталось 12 человек.

Командир роты, я, политрук, и девять солдат.

Остальные просто разбежались, кто куда.

Вокруг тихо, даже звуков канонады не было слышно.

Ротный предложил выходить из окружения малыми группами.

Мы не согласились, решили искать штаб батальона или полка.

Поехал на «двуколке» вперед на разведку. Со мной немолодой красноармеец, помню как он рассказывал, что был на «гражданке» председателем колхоза. Навстречу бежит политрук, из «запасников». Спрашиваем его -« Где 109-й Стрелковый Полк?». Он истерично кричал в ответ -« Ничего не знаю !Не знаю!». Едем дальше. Идет командир пулеметной роты из нашего батальона. В одиночку… Доехал с нами до развилки и слез с «двуколки», ушел…

Вскоре показалась бронемашина. Из нее вылез окровавленный лейтенант и сказал -« Куда вы рете Там же немцы!», и помчался дальше. Вдали слышались звуки боя. Мой боец сказал -« Лейтенант, слышишь? Там бой. Там наши!».

Вернулись за группой оставшейся вместе с ротным. Никого нет…

Снова развернулись и двинулись на звуки боя. Встречаю комбата. Комбат даже не спросил, где бойцы роты. Только сказал мне, что комполка Лапшов погиб.

Комбат был полностью психически подавлен.

Собралась группа, человек 100-120, все из разных частей. И мы пошли на прорыв, но обошлось без штыковой атаки, линию фронта наша группа пересекла незаметно.

Г.К. -Сколько людей из личного состава Вашего полка вышло из окружения?

Г.А.Я. -Остатки полка были собраны в Сталино.

Туда направляли всех вышедших из окружения на переформировку, и таких набралось тысячи людей.

Из моего батальона вышли к своим - комбат, адъютант старший, и я с бойцом. Вышел еще начальник штаба полка с малой группой. Человек двадцать.

Среди спасшихся фактически не было рядового состава…И все…

Сидим в скверике, в центре города, ждем решения нашей дальнейшей судьбы, вроде знамя полка вынесли из окружения. Все грязные, завшивленные.

Говорю комбату - «У меня здесь тетка рядом живет. Отпусти помыться».

Он дал разрешение и добавил, чтобы через два часа я был на месте.

Вернулся в назначенный срок, а в сквере никого. Пусто…

Побежал в комендатуру, а там, таких как я, бедолаг -«окруженцев», пруд пруди. Посоветовали в комендатуре - «Иди в Артемовск, в штаб армии, там точно знают куда твой полк направили». Добрался до штаба армии, пришел в отдел кадров. Майор-кадровик, услышав мою историю, скептически улыбнулся, и сказал -«Винтовочку свою в угол поставь, и иди в подвал ночевать, а утром с тобой разберемся». Попросил чего-нибудь поесть, мол, двое суток ничего не ел, но он мою просьбу проигнорировал. Утром в подвал пришел красноармеец, принес мою винтовку и проводил меня в кабинет к «вчерашнему» майору. Майор был в добром расположении духа и уже не считал меня потенциальным «шпионом».

Он доверительно сообщил - « Твой полк формируется заново в Красноармейске. Рядом со штабом стоят две машины, увидишь возле них старшего политрука. Они едут как раз в Красноармейск. Попроси его - пусть подкинет».

Возле штаба я нашел этого политрука, но он не особо намеревался куда-то ехать.

И даже мне заявил - «Куда ты лейтенант помирать торопишься? Немцы скоро будут и здесь!». Ничего себе думаю, услышать такое от политработника!

Плюнул на них и ушел на проселок. Поймал «попутку» и добрался до полка.

Г.К.- Что произошло дальше?

Г.А.Я. - Нас пополнили призывниками с Кубани. Они уже успели пройти в тылу месячный курс подготовки. Полк бросили под Луганку, это в Сталинской области. На нашем участке вместе с немцами наступали итальянские части.

Сплошной линии фронта не было, вся наша оборона была как «решето», и в районе села Скотоватое, мы снова угодили в окружение.

Село расположено на холме и на запад от него шла шоссейная дорога.

Ротный, лейтенант Цехановский, хороший парень из кадровых военных, остался в селе с двумя взводами, одним из которых командовал старший сержант. Командир роты приказал мне - взять десять бойцов и пойти на разведку в соседнее большое село, расположенное в пяти километрах от Скотоватого.

Вечером подошли к этому селу и видим с пригорка, как по шоссе в сторону Скотоватого идет кавалерия, примерно 600-700 всадников, и шесть орудий. Мы залегли. Немцы развернули батарею перед селом, представить себе, что за трагедия там разыгралась. Вернулись, зашли в Скотоватое, кругом немецкая речь. Пришлось уносить ноги. Спросили только у местного мужика, где брод через реку.

Шли на восток долго, догоняя линию фронта. По всей линии, наши при отступлении жгли стога сена и созревшие хлеба.

Вот, по этим огням, мы и ориентировались куда идти.

Пересекли несколько противотанковых рвов, переправились вброд через реку. Голод вынудил нас зайти в ближайшее село.

В крайней хате, хозяйка сказал, что никаких войск в селе нет и дала нам по краюхе хлеба и стакану молока. Только поели, видим в окно как к «нашей» хате приближается всадник. Оказалось, какой-то политрук. Начал на нас матерно орать -«Дезертиры ! Б…! Трусы! Где болтаетесь! Вашу мать!».

От меня он потребовал, чтобы я написал «докладную -объяснительную».

Я ему написал, что и как, и кто мы такие.

Он прочел и сказал - «Идите на северо - восток. Там, в десяти километрах отсюда, находится ваша часть». Вернулись в батальон, все о себе рассказали.

А через несколько дней, к нам в полк приехал трибунал и привез с собой Цехановского. Его обвиняли в измене Родине и в оставлении позиций врагу. Выяснилось, что Цехановский избежал гибели в Скотоватом, вышел из окружения в гражданской одежде, без личного оружия, но сохранив документы.

И еще из нашей роты спаслось в селе семь человек.

Они рассказали, что село взяла итальянская кавалерия, и кавалеристы гонялись по всему селу за нашими бойцами и безжалостно рубили их.

Комбат на суде защищал Цехановского, просил дать ему возможность искупить вину в бою. Я подошел к ротному, обнял его. Он был хорошим человеком и дельным командиром, но фронтовое счастье изменило ему.

Суд удалился на совещание.

«Трибунальцы» так и не приняли решения в этот день.

Они уехали назад, забрав с собой Цехановского. Через две недели новый ротный, сказал мне, что Цехановского все же расстреляли в штабе дивизии…

А потом начался отход на Горловку. Город был разделен на две части дорогой, по сторонам которой рос редкий лес. Одну половину города захватили итальянцы, в другой части закрепились мы. Здесь мы уже твердо держали оборону.

Немцы кидали нам с самолетов листовки с фотографией сына Сталина в плену и с описанием взятия Москвы войсками вермахта, а нам в окопы приносили наши газеты с репортажем о военном параде в столице седьмого ноября 1941 года.

Мы окрепли духом, поверили в себя. Помню, как нам вручали подарки на октябрьские праздники - каждому кисет с махоркой и одного жареного гуся на взвод. Из вражеского тыла постоянно выходили маленькими группами и в одиночку окруженцы и бедолаги, бежавшие из плена. Как - то на позиции моей роты вышел опираясь на палку из леса пожилой гражданский человек, с протезом вместо правой ноги. Он попросил у нас нож. Раскурочил свой протез и вытащил оттуда первый листок партбилета. Это был первый заместитель министра здравоохранения Украины.

Г.К.- Под Горловкой были тяжелые бои?

Г.А.Я. - Смотря, с чем сравнивать. Помню один удачный бой.

Устроили засаду, в которую попала большая колонна итальянцев.

Всех перебили, до последнего человека.

Захваченное трофейное оружие с трудом уместилось на двух подводах.

Вскоре меня перевели командовать соседней ротой, а в середине декабря наш полк был переброшен на ростовское направление.

Г.К.- Что творилось под Ростовом в эти зимние дни сорок первого года?

Г.А.Я.- Наступление на Ростов было очень тяжелым и кровавым.

Прорвать оборону немцев на нашем участке мы так и не смогли, несмотря на постоянные упорные атаки. Там меня тяжело ранило. Поднимал бойцов в очередную атаку, и тут мне осколок снаряда попал в голову.

Я оставался в сознании. Атака захлебывалась.

Снова встал, и здесь мне очередным осколком срезало полевую сумку с документами и томиком стихов Есенина внутри.

Начали откатываться в свои траншеи. На отходе получил разрывную пулю в бедро. Упал, пытался ползти но не смог. Старшина роты и еще один боец под огнем вернулись за мной и вынесли меня с поля боя.

Вдобавок я получил контузию и полностью, навсегда, оглох на одно ухо…

На КП сознание покинуло меня. Очнулся уже в госпитале, смутно представляя, сколько же времени я провел в полном беспамятстве.

На санитарном поезде меня эвакуировали в глубокий тыл, в госпиталь № 1684, размещенный в городе Вольске.

Г.К. - Сколько времени Вы провели в госпитале?

Г.А.Я. - Больше полугода. Прошел несколько операций, учился заново ходить. Ничего не знал о судьбе своих близких. Написал письмо дяде в Биробиджан, и вскоре от него пришла телеграмма, в которой сообщалось, что моя семья в Перми и отец работает на эвакуированном туда Харьковском авиазаводе -ХАЗе, а мой старший брат Коля уже погиб в 1941 году в Белоруссии.

Коля был политруком стрелковой роты…

Отец мой всю жизнь трудился маляром, в начале войны перешел работать на ХАЗ, красил фюзеляжи самолетов. Благодаря этому месту работы он смог эвакуироваться вместе с заводом в Пермь.

В 1943 году ХАЗ частично перевели в Подмосковье.

После выписки из госпиталя меня признали « негодным к строевой службе», и в составе большой группы офицеров направили в запасную учебную бригаду в город Татищево. По прибытию в бригаду меня назначили командиром учебного пулеметного взвода. На мои возражения, что я никогда не был пулеметчиком, мне в штабе коротко ответили -« Научишься!».

Г.К.- Про запасную бригаду есть желание что-либо рассказать?

Г.А.Я. -Если честно - нет… Голодное тыловое существование.

К нам в основном привозили новобранцев из Средней Азии.

Узбеки боялись пулемета. Подготовка шла две-три недели, но по большому счету, все это обучение было «липовым»…

Наш «конвейер» работал без остановки, и, в положенный срок, маршевые роты потоком уходили на фронт. «Мясокомбинат»…

Рядом с нами формировалось Войско Польское, так туда направляли советских офицеров с «польскими корнями», и меня чуть не забрали в польскую дивизию из-за моей фамилии похожей на польскую.

Еле отбился, там и так у «поляков» поголовно одни евреи были.

Пытался снова уйти на фронт. Но контузия и ранение в голову не прошли бесследно, у меня начались приступы эпилепсии, и я не смог пройти медицинскую комиссию, чтобы снять «ограничение по здоровью».

Но на очередной медкомиссии мне удалось убедить врачей, что я уже здоров и могу воевать как все. Поздней осенью сорок третьего вместе с маршевой ротой я прибыл на 3-й БФ в 193-ую СД, под Речицу.

Г.К.- Тяжело было возвращаться на передовую после столь долгого вынужденного перерыва?

Г.А.Я. - Непросто. Были на сердце тяжелые мысли.

Знал, что иду навстречу возможной смерти… Что еще добавить…

Прибыл в полк вместе с молодым крепким младшим лейтенантом, этаким воплощением мужества и боевого духа. Его сразу отправили в стрелковую роту.

А меня начштаба забрал в свое распоряжение в качестве связного офицера, и вскоре дал мне «первое» задание -«Замаскироваться на нейтральной полосе, в низине между двумя краями обороны и вести наблюдение за немецким передним краем. В случае появления немецкой разведки доложить в штаб и принять бой!».

Странные были у этого начштаба представления о функциях офицера связи.

Трое суток просидел с бойцом на «нейтралке». Вызывает меня начштаба к себе, дает новое задание. Показал по карте развилку дорог и приказал встретить там кавалеристов и «направить» в сторону штаба дивизии.

Я прибыл на указанное место. Чистое поле…

Начался артобстрел. Мимо меня пронесся на рысях кавалерийский полк, и слава Богу, в нужное направление. Обстрел усилился. Я с трудом вернулся в штаб.

Вижу, как пятеро солдат ведут под конвоем моего знакомого младшего лейтенанта и еще какого-то солдата, как потом выяснилось - из бывших «примаков» -окруженцев.

Вышел из блиндажа командир нашего 883-го СП полка, распорядился собрать офицеров и солдат штаба.

А потом, приказал расстрелять этих двоих людей, прямо на наших глазах.

Без суда и следствия, без объяснения причины расстрела.

Младший лейтенант держался с достоинством. Вытащил из кармана пачку денег и положил на землю, сказав перед смертью -« Помяните меня!». Его убило сразу.

А второго - только ранило. Он катался по земле и кричал, умолял -« Добейте!». Вышел из строя «особист» и выстрелил бойцу в голову из пистолета.

По нашим рядам «пролетел» шепот, мол, этих ребят расстреляли за попытку «самострела». Но я в это не поверил…

Мне не хотелось быть «штабным офицером», чувствовал, что это не для меня.

Говорю начальнику штаба - « Товарищ майор! Меня прислали к вам командовать пулеметной ротой, а не в штабе на побегушках служить! На такое место всегда найдется толпа желающих, а меня от такой службы увольте».

Майор не стал «крутить гайки» и показывать крутой нрав.

В тот же день я принял пулеметную роту под командование.

В январе 1944 года меня снова ранило.

Г.К.- Как это произошло?

Г.А.Я. - Весь декабрь 1943 и январь 1944 шли страшные бои.

Полк был полностью обескровлен. Остатки всех батальонов полка свели в один батальон, в «третий», но и в нем было меньше 150 «активных штыков».

Нас оставалось в строю непосредственно на передовой только три офицера - исполняющий обязанности комбата начштаба батальона( адъютант старший) капитан Флейшман, я, и еще один лейтенант, командир стрелкового взвода.

Вскоре в одной из атак, Флейшмана ранило пулей в живот, и из штаба полка нам прислали нового комбата, прибывшего с Дальнего Востока и не имевшего боевого опыта. Меня назначили заместителем комбата.

В первом же бою новый комбат, попал с батальоном под артобстрел в открытом поле, зажатом с двух сторон лесом - растерялся и не дал вовремя приказ на движение вперед или на отход. Мы опять потеряли много людей.

В пулеметной роте оставалось четыре «максима». Переходили по льду через речку. Я шел в валенках. Лед тонкий, хрупкий, и мы шли очень медленно и осторожно. Первые три расчета благополучно перешли на другой берег.

Я шел с четвертым расчетом. Прямо у берега один из бойцов поскользнулся, и уронил «тело» пулемета на лед. Лед под нами проломился, все упали в воду, но никто не потонул, ребята успели нас вытащить. Новый комбат приказал мне и бойцам идти в хозвзвод, почистить пулемет и просушиться.

Мой ординарец Егор, здоровенный, обстоятельный и хозяйственный сибирский мужик, достал из вещмешка сухие портянки и мои сапоги.

Чтобы согреться я залез в стог сена.

Минут через десять снова пришел комбат и попросил меня вернуться к ротам, проверить, все ли роты прошли железнодорожную насыпь и заняли исходные позиции для атаки. Вернулся в первую линию.

Все лежат под насыпью, никто не может ее перемахнуть из-за сильного немецкого пулеметного огня. Несколько убитых бойцов лежали на насыпи.

Огонь такой, что головы не поднять…

Доложил комбату обстановку по телефону. Он ответил, что сейчас нас поддержат минометчики, приказал следить за разрывами и корректировать огонь.

Первая же мина упала в нескольких метрах от меня. Я даже сразу не почувствовал, как осколок попал мне в ногу. Сапог снял, а там полно крови.

Меня перевязали, и ординарец фактически донес меня до санроты.

А в санроте никого нет, только два пожилых санитара с санями.

Они не хотели со мной возиться, но Егор, ординарец, их быстро «привел в чувство». Довезли на санях до санбата, но и там не было врача!

Раненых погрузили в грузовик и повезли в Речицу.

Вся Речица была забита ранеными, нас не хотели принимать ни в одном из госпиталей. Водитель грузовика остановил машину на центральной площади и крикнул нам - «Братцы! Расползайтесь! Может, в какой госпиталь и проскочите!». Заполз незаметно в госпиталь, а там весь коридор забит лежащими на деревянных нарах ранеными бойцами.

Запах гноя и крови. Двое молоденьких солдат подвинулись, я протиснулся и лег между ними. Заснул. А утром был врачебный обход, впереди шел доктор со списком раненых. Наткнулись на меня - «Ты кто такой ? Кто пропустил ?! Ты как сюда попал?!». Отвечаю -«Я старший лейтенант Ястребинецкий».

Врач меня сразу спрашивает - «А вы, профессору Ястребинецкому из Свердловска случайно не родственник?». У меня никогда такой родни не было, но я сразу «выпалил» в ответ-«Да это дядя мой родной!».

Доктор со свитой прекратили орать на меня, и вскоре я попал в перевязочную.

В госпитале был сломан рентгеновский аппарат, а без снимка меня не решились оперировать, осколок большой засел в кости. Погрузили в санлетучку и привезли в Москву. Раненые из моего вагона попали в госпиталь МВД.

Попросил старую нянечку передать моим родным, что я нахожусь в столице.

Через пару дней, когда меня уже несли на носилках в операционную, навстречу мне бежали моя жена и отец. Они нашли меня…

Осенью сорок четвертого меня выписали из госпиталя, и я попал опять на фронт, в 291-й СП в 63-ю СД в 5-й Армию генерала Крылова, на границу с Восточной Пруссией. Снова стал командиром пулеметной роты.

В конце января 1945, под Истенбургом, я был ранен осколками в голову и в шею. Шел бой в немецком поселке. Обходил с четырьмя бойцами большой кирпичный дом, хотел зайти к немцам в тыл. Нас обстреляли, трое бойцов были убиты, сержанту осколком оторвало кусок челюсти. Мне достались осколки в голову. Только через два месяца, после госпиталя, я вернулся снова на передовую.

Г.К. - За бои в Пруссии Вы были удостоены ордена Красной Звезды.

За что Вас отметили наградой?

Г.А.Я. - Пошли в наступление в сопровождении двух самоходок.

Одну САУ немцы подбили, а экипаж второй САУ просто бросил машину и сбежал. Пехота тоже отхлынула назад. Я лежал в свежей воронке вместе со связистом, минометчиком и артиллеристом, командиром взвода управления. Немцы стали нас окружать. Артиллерист не выдержал, выскочил из воронки и сразу получил снайперскую пулю в голову.

За нами триста метров совершенно открытой местности.

Шансов на спасение не было, и дождаться темноты нам немцы бы не дали.

Немцы были близко, шли с автоматами наперевес.

Пьяный комбат погнал к нам на помощь в чистое поле расчет 45-мм пушки на конной тяге. Молодой сержант, еврей, командир орудия, пытался возразить комбату и объяснить, что расчет сразу погибнет, как только выскочит из леса, но комбат ударил его пистолетом по голове, обматерил и приказал занять позицию возле воронки, в которой мы прятались. Расчет не доехал до нас каких-то ста метров и был полностью выбит, а пушка разбита прямым попаданием немецкого снаряда. Помню, как кричал раненый ездовой, и командир орудия, тоже пораненный, пытался ползком вытащить его с поля боя…

У меня не оставалось выхода.

Связь еще действовала. Кричу комбату в трубку - «Весь огонь на нас!».

Комбат в ответ -«Вижу, держись!». В этот день Бог миловал.

Контратака немцев была отбита.

Г.К. -Что за комбат у Вас тогда был?

Г.А.Я. -Человек неплохой, смелый, но много пил и был «по пьяному делу» неуправляемым самодуром. На подступах к Кенигсбергу мы захватили немецкие траншеи на краю леса и приспособили под нашу оборону.

У меня оставалось два «максима».

Позади меня полкилометра открытой местности, а посередине ее - наши «старые» траншеи. Протянули связь. Звонит комбат, под «мухой» -«Хочу тебе бинокль подарить! Давай, дуй срочно ко мне в штаб!».

Парторг батальона пытался «обуздать» комбата - « Вы, что, с ума сошли ?! Как он днем пройдет? Там же снайпера лютуют!».

Но комбат был неумолим и снова повторил свой приказ.

И я пошел по полю … и сразу нарвался на снайпера.

Как я добрался до «старых» позиций и сколько страха пришлось натерпеться за эти минуты, мне вам не передать.

Мое счастье, что у немцев к концу войны, видимо, опытных «спецов» осталось мало, и пытавшийся меня убить снайпер несколько раз промазал…

Солдаты, видевшие мою «дуэль» со снайпером, не могли понять, какого черта я решил пройти через это простреливаемое с трех сторон поле светлым днем!

Когда я добрался до штаба, комбат уже заснул после обильных возлияний…

Назад возвращался в темноте.

Нет, все равно, этот комбат был хороший мужик.

Г.К. - Что-то Вам запомнилось из «японской компании»?

Г.А.Я. - Серьезных боев наш батальон не вел.

Японцы сдавались в плен полками. Впереди ехал на белой лошади японский командир полка и вел своих солдат в плен. Никто из японцев на наших глазах себе харакири не делал. С «камикадзе» тоже не пришлось столкнуться. Так что, ничего интересного и нового о событиях августа 1945 года я вам рассказать не могу.

Г.К. - Начав войну в самые трудные дни сорок первого года, Вы надеялись дойти живым до Победы?

Г.А.Я. - Конечно нет. Никаких надежд выжить на фронте и «прочих иллюзий» - у меня не было. На войне я был фаталистом.

Сам факт, что я уцелел - это не более чем случай…

Когда в июле сорок первого, после расформировки в Прилуках, нас распределяли по новым частям, мы с товарищем дали слово друг другу - не искать на фронте легких путей. И надеюсь, что это слово я сдержал.