Я был сыном директора средней школы в Тужинском районе - есть такое село Шешурга. Школа средняя была, я окончил восьмой класс. Мы с отцом работали на огороде, забор поправляли. Вдруг прибегает из сельсовета посыльный: «Михаил Федотович (это моего отца так звали), срочно в сельсовет - началась война"! Собирают всех членов исполкома сельсовета, он был таким там. Вот с этого началась война. Наш дом стоял на площади, - раньше он когда-то был дом священнослужителей, - а тут вот директор школы жили, учителя жили.
Мы каждый день наблюдали, как отправляют на войну мужиков с Вятской земли. Все, кто мог носить оружие, прошли через эту площадь. Стоны. Рёв. Приезжают на лошадях жёны, дети провожать мужиков и старших братьев на войну. Я в то время только восемь классов окончил - мне было шестнадцать лет, нет, шестнадцать ещё не исполнилось.
Нас приглашают в клуб и говорят: «Началась война, мужики ушли на фронт, народу в колхозах не осталось. Все вы считаетесь сейчас мобилизованными на сельхозработы, на работу в колхозах». Закрепили за мной лошадь. Хотя я жил в деревне - сельскохозяйственным трудом не занимался - сын директора школы, мать - учительница. А тут за мной закрепили лошадь, старый чуть живой мерин, которого звали Змей. И вот на этом самом Змее мне пришлось работать в колхозе. Нужно было вывозить навоз на поля, нужно было заканчивать посадку картошки, что не успели сделать ещё к тому времени. Нужно было другие работы выполнять. Нужно было в севе принимать участие. Вот всеми этими делами я и занимался.
Все встретили эту войну со слезами, сельское население знало, что такое война была прошлая. Со слезами уходили на войну. Финская, не только финская, да и гражданская-то война недавно закончилась, и первая мировая, всё это было в памяти - прощались. Когда подводы с сидорами будущих воинов отправлялись в сторону к районному центру, женщины причитали, ревели, кое как от них уходили. Вот это начало войны было ещё в том, детском моём понимании.
- А.Б. Знали о больших потерях летом-осенью 41 года?
Да, конечно. Скоро уже начали приходить похоронки, вскоре стало известно, что немец прёт, что потери наши огромные. Это уже было известно всё. Ничего не скрывали. Радио было только в школе, был радио приёмник в клубе и несколько приёмников частных. Около них всё время народ с утра до ночи, особенно в клубе, слушали, что где творится. В школе был приёмник - я туда ходил слушать последние известия ежедневно. Хотя были каникулы: если ты свободен, значит куда идти - слушать последние известия. Это был первый 41 год. А в 42 году мы уже прошли приписную комиссию. То есть нас ещё не определили на воинскую службу, но уже записали. Когда исполнилось семнадцать лет, нас уже стали приписывать.
Потом в 42 году отца перевели из этого села Шешурга, мы переехали в Тужу. Он немецкий знал в совершенстве: и говорил по-немецки, читал и писал по-немецки. Он участвовал в войне с Австрией, был в плену, в ту ещё войну - Первую Мировую; где Карбышев был залит водой студеной, вот в этом лагере он находился. Отец там был больше года. Был офицером, немецкий язык изучал в реальном училище. Потом в военном юнкерском училище в Казани продолжил изучать его. И когда попал туда, он оказался знающим язык, и там был переводчиком, учился специально. И когда приехал он стал преподавателем немецкого языка и начал довольно хорошо…
Он был больной. У него язва желудка была, ранение было в желудок… С 1894 года он, так-то он тоже мог быть мобилизован, но его не мобилизовали… Он работал в РОНО, мать работала в Тужинской школе. Новые знакомые, новая обстановка. Учился я хорошо: отличником был все годы учёбы. За каждый год мне давали похвальные грамоты. И вот уже когда я учился, где-то в 42 году, в начале учебного года нас приглашают в райком комсомола. Там находится секретарь комсомола, директор школы, заведующая РОНО и ведут с нами разговор: «Как вы смотрите на те события, которые сейчас развёртываются? Вы ещё не призывной возраст, вам ещё семнадцать лет, но поймите нас правильно - нужно пополнять ряды армии».
Секретарь райкома, заведующая РОНО, директор школы, - они все эту задачу ставят перед нами: «Если вы не согласитесь добровольно, мы вас взять не можем. Мы вас возьмём только тогда, когда вам исполнится семнадцать лет». И вот тогда, я помню, нас было человек восемнадцать таких семнадцатилетних в этой школе. Тринадцать из них написали заявление: «Просим досрочно призвать нас в армию - на защиту Родины». Это был где-то - занятия в школах начались даже не 1 октября, а числа 15-го. Нас приглашают где-то в декабре месяце уже официально в военкомат: «Мы ваши заявления получили». Это был декабрь 42. «Мы вас будем призывать в армию. Есть такое указание сверху - нужно доукомплектовать состав Львовского пехотного училища, которое находится в Кирове».
Ну что? Мы заявления написали, комсомольцы. Значит ждём, что будет дальше: занимаемся, ходим, уроки посещаем. Где-то в конце 42-го года, в последних числах декабря, нам присылают повестки: по комсомольской мобилизации направляетесь в Львовское военно-пехотное училище. Это были последние числа декабря. Новогодний вечер, он совпал с нашими проводами в армию. 31 декабря в школе вечер, я сейчас мимо здания этого прохожу, когда в Туже бываю, останавливаюсь и шапку снимаю. Одноэтажное здание маленькое, всё было занято под всякие другие заведения, школа кое-где размещалась. В этом здании мы прощались и со школой, и с Тужой, и с родителями.
После выпускного вечера, это 30 или 31 декабря, сказано было: шагом марш до Котельнича пешочком. Закрепили за нами лошадь, которая сидора забрала. И отправились мы на военную службу. Но парни молодые. Провожал нас от района один отец моего товарища, который тоже шёл вместе с нами. Ну как отправляют на войну? Сухари там, смена белья и так далее, а сами пешочком. Дошли мы до первой деревни и уговорили этого самого Василия Иванова, отца моего друга-приятеля, забыл уже как его имя-отчество: «Слушай, скажи что-нибудь сломалось, скажи, что надо что-то ремонтировать, а мы сходим ещё в Тужу на вечер». На вечере прогуляли, ночь пропрощались. А договорённость была такая, что мы в 6 часов утра идём в эту деревню - 3 километра тут всего-то, Шушканы деревня. Всё так оно и получилось. С девчонками прощались: обнимались, целовались, ревели - всё было. Потом мы пришли в Котельнич, тринадцать будущих курсантов Львовского пехотного училища. Затолкнули в переполненные вагоны и поехали мы в будущее, поехали мы в военную жизнь.
Ходили тогда поезда очень тихо, на каждой станции остановка. Движение в войну было большое. Приехали сюда, здесь встречают на вокзале, какой-то майор: «Такие-то, такие-то»? Он уж знал каким вагоном мы едем. «Такие-то, такие-то! Становись в строй! Шагом марш»!
И приходим мы, вот где сейчас училище (факультет Сызранского военно-авиационного института - А. Б.). Вот там располагались три батальона Львовского военно-пехотного училища. Три батальона были там, за железной дорогой, за Кировом - 1 (сейчас Киров - 2 - А. Б.), а на площади, которая сейчас Театральная, был один батальон. У них там и казармы и всё было: тут и жили, тут и учились. А мы, три батальона, там были.
Началась наша курсантская жизнь. По улице Коммуны раньше моста не было, линия железной дороги только. И к нам туда через линии эти ходили. А около этих линий был склад леса нашего училища, ну, там, видимо, дрова нужны были, какие-то материалы, и вот эти самые дрова курсанты охраняли. Я был в охране, на дежурстве: наша рота была дежурной. И мне досталось охранять вот эти дрова. Один раз охранял танки, а следующая охрана мне досталась - вот эти дрова. Ну, там что? Четыре часа на посту, четыре часа поспал. Потом опять четыре часа на посту, потом четыре часа поспал. Ночь-то я продежурил нормально. Утром на вторую смену пошёл: уж так спать охота! Ну кто, думаю, ночью дрова-то потащит?! - я на брёвнышко сел, винтовку так вот обнял и уснул.
Вдруг слышу: кто-то у меня винтовку-то из рук выхватывает - глаза открыл: полковник Давыдов, начальник училища, пришёл проверять караулы. А я, курсант, был отличник боевой и политической подготовки! - обматерил он тут меня, послал в наряд - меня сняли и посадили на гауптвахту.
В общем, получилось так: «В штрафную роту, - говорит, - тебя отправлю! На посту уснул?! Это что ж такое?!» А у меня был командир батальона очень хороший: он меня знал, как курсанта (Надо думать, что командир батальона спас Б. М. от столь сурового наказания. - А. Б.). А потом, познакомились мы с ним, он назначил меня связным. Они жили на улице Горького, вот в этих деревянных домах семья его жила, и любое распоряжение из училища: «Срочно вызвать комбата!» - я знал, где его дом. Будит меня дежурный капитан или капитану надо что-то: «Позовите дежурного в штаб батальона!» Вот, сделать то-то нужно! - я всё делал…
И вот, как-то прихожу к нему домой: жена, дочка у него. Дочка училась где-то в восьмом или в девятом ли - сидит за задачами, ревёт, ничего не получается: «Ну-ка, ты, (он меня Борис звал), Борис, помоги-ка, может, что тут»? И я эту задачку сразу решил: я отличник-то в школе был всё время, тем более, я из десятого класса, а тут - восьмой класс. Она никак перевести не может немецкий язык - а мне что? - из учебника восьмого класса! И я ей помог… И я той девчонке весьма понравился, дочке-то его, и матери тоже. Ну, что? Что бы ни попросили: я всё сделаю. Она училась-то не больно хорошо, так скажем. Надо сочинение написать: дадут мне - я помогу сочинение написать, надо там что-то ещё… И вот так вот у меня с этой девочкой получилось интересное знакомство.
Когда нас отправляли на фронт, она как-то подпольно, тихо, не знаю как, узнала, что нас отправляют на фронт, и она прибежала со мной прощаться сюда. А ее отец тут был, командир батальона наш… В общем, не допустил, чтоб я с ней попрощаться пришёл: так мы с ней и поцеловаться не сумели. Всего раза два за всю историю удалось поцеловаться с этой самой девчонкой комбатовской!
- А.Б. А она на фронт вам писала?
Б.З.: Нет… не писала. И я ей не писал, ну, поскольку, родители: «У-уу! Какой-то там курсант!»
Площадь Победы, сквер, где церковь стоит (св. Веры, Надежды, Любови и матери их Софии - А. Б.) - это был полигон, где мы учились воевать. Там мы рыли траншеи в полный профиль, окопы, там мы учились перебежки делать. Вся такая тактическая учёба проводилась в этом месте. Сложные были тактические задания. Начиная от того, что откопать эти окопы, начиная как построить землянку, как разместить вооружение: пулемёты, автоматы.
- А.Б. В какой батальон вы попали? На какую специальность?
Я пулемётчик, 15 рота, 3 батальона, пулемётная рота. Мы готовились стать командирами пулемётного взвода - станковых пулемётов «Максим». О, страшная штука - как его наденешь, особенно тяжёлый был этот станок. Он 32 килограмма весом, а я-то весил немногим побольше, чем эти 32 килограмма. Как прижмёт, так и не встать самому. Помогают, поднимают - всё равно иди. Или тело этого пулемёта, оно носилось отдельно. Или щит, три человека его таскали. Перебежками такую задачу ставили - за столько-то минут преодолеть, за столько-то минут собрать, быть готовыми к отражению атаки. Учились, здорово учились.
Тут же учились мы от химии защищаться. Была построена специальная землянка с очень хорошей изоляцией. В эту землянку заходило определённое количество курсантов. Включают там газ и вот говорили, что за столько-то секунд надо надеть противогаз, за столько-то секунд нужно там что-то заменить. Хватил если, то после этого попадёшь в санроту. Учились преодолевать препятствия, поражённые ипритом. Но самого иприта не использовали. Тут видимо какой-то газ - хлор, хлорпикрин, такие газы использовались. Поливали место жидкостью - нужно было преодолевать эти места с помощью подручных средств. В общем этим занимались. Учились в разведку ходить.
- А.Б. Рукопашный бой? Маскировка?
Рукопашный бой - это была для нас самая страшная наука, рукбой. Был такой капитан Гава, преподаватель рукбоя. Имени-отчества не помню, но больше всего мы его боялись. Он можно сказать не только нас учил, но и издевался над нами. У него задача такая была: у него большая палка, на палке привязан с песком мешок. Вот он стоит посередине, а мы кругом. И вот мы идём - в противогазах или без противогазов - он, одному раз по башке, раз другому, раз третьему. Свалился - значит ты плохо, надо уметь защищаться. Нужно винтовку поднять так, чтобы тебя этим не ударило. Мы по кругу бежим, свалился, а он: «Ха-ха-ха, хо-хо-хо»! Ну что я тогда был, вес-то у меня был 44, наверное, килограмма. Ростиком маленький был - много ли мне надо было.
Упражнения по рукопашному бою «Коли», «Штыком коли», «Ударь прикладом», «Отбейся». Рукопашный бой был один на один, с несколькими противниками. Один, второй, третий. В общем, который слаб - он выбывал. Который силён, парни деревенские были, здоровые, они выдерживали эти атаки. Они считались пионерами в этом деле, что вот он в рукопашном бою какую нагрузку выдерживает.
Была строевая подготовка: «Вставай страна огромная». «Эх, махорочка-махорка». Эти песни пели.
Породнились мы с тобою
Вдаль глядят дозоры зорко
Мы готовы в бой, мы готовы в бой.
Как письмо получишь от любимой
Вспомнишь дальние края
И закуришь, и с колечком дыма улетает грусть-тоска
Эх, махорочка-махорка .
Это вот песня строевая. Ротных песен я не знаю. Песни разные были. Может они и были, но забылось. Начальник училища был участник гражданской войны, полковник Давыдов, награждённый ещё тогда. Он очень любил те старые песни. Его любимая песня - как только полковник на горизонте:
Взвейтесь соколы орлами,
Полно горе горевать.
То ли дело под Полтавой
В поле лагерем стоять.
Эх, махорочка-махорка,
Породнились мы с тобой
Вот как раз эта песня. Ещё у него песня была. Полковник. Справедливый.
Мне довелось участвовать на конференции в этом году (2005 - А. Б.) в доме облсовпрофа. Там я должен был выступать о том, как раньше шла подготовка вся, как на войне это всё сказывалось, помогало и какие в училище были порядки. После меня выступал полковник из этого вот училища (Сызранский военный авиационный институт - А. Б.) и такую ахинею нёс про нас фронтовиков, курсантов. А тогда только по телевидению прошёл этот фильм «Курсанты». И вот он стал … насмотрелся этого фильма. Я ему врезал, я ему врезал по полной, сколько сил было. Он был в том не прав, что в училище не готовили, плохо готовили. Вот сейчас мы хорошо готовим. А тогда офицеры все были штрафники, которые в армии не нужны были. Я это дело начистую отмёл. И то как нас училище готовило, я где угодно скажу, что здорово готовило, хорошо готовило, добросовестно. Трудно было.
- А.Б. Как в училище кормили?
Ну по военным временам мы голодными не были: это не правильно говорят, что мы совсем уж голодные были. Трудно было - строго этот ломтик хлебушка, там прврок, там картошка, капустка какая-то - по военным временам терпимое было питание. Потом же, где-то чего-то тут, родные приходили, меняли на табак. А, это уже потом на махорку-то стали менять. Тут-то как-то наоборот свою пайку на махорку обменивали, кто курил.
Огневая подготовка - это очень … Во-первых, из личного оружия мы стрелять приходили тут на полигоне. Только из личного оружия, из пистолетов.
- А.Б. Из винтовок, автоматов не стреляли?
Нет, это было у нас стрельбище, где-то дальше - туда за кирпичный завод. Дальше по Московскому тракту, справа в лесу. Там и из пулемётов стреляли. Сначала в классах пулемёт изучали. Нужно было до такого совершенства изучать пулемёт, что с завязанными глазами должны были разобрать его и собрать. Это наказание было великое, потому что если не соберёшь, спутался, не так сделал, то снова, снова. Оставят тебя в свободное время отрабатывать. Особенно сложно у станкового пулемёта затвор. Много деталей у него: все их надо разобрать и собрать за определённое количество времени. Норматив времени я сейчас не помню. Но потом на войне это мне помогло хорошо. Потом изучали неполадки, задержки все: первое, второе.
- А.Б. Какие основные причины задержек в стрельбе?
Или грязь, недостаточно чётко был собран в своё время, смазка. Ну и выход из строя каких-то деталей.
- А.Б. А лента?
О, лента это … Ведь лент сейчас не стало, тогда все они были тканевые, матерчатые. Сам её уже набиваешь перед тем, как вести стрельбу, чтобы ты уже уверен был. Если уж сам не набиваешь, так сам проверишь, чтобы всё было. Не дай бог, она отойдёт в ту или другую сторону - может получиться заедание. Или чуть-чуть перекосило, тоже не будет стрелять.
- А.Б. Насколько плохи были матерчатые ленты?
Как сказать? Других-то не было. Появились металлические ленты не к станковым пулемётам, а к пулемёту Дегтярёва-Шпагина: Дегтярёв-Шпагин крупнокалиберный, Дегтярёв-Шпагин обыкновенный, вот там были металлические ленты. Но мы их тоже не очень любили.
Но главное был пулемёт. Когда всю эту теоретическую часть изучали, то отправлялись туда на стрельбище. Там отрабатывали по минутам, по секундам это дело. Там надо было поразить со стольки-то выстрелов, там надо было сначала одиночными стрелять: раз, два. Потом уже по несколько выстрелов, потом уже очередью.
- А.Б. По движущейся цели учили стрелять?
По движущейся цели тоже: там были на движущихся проволоках закреплены эти мишени. Ручкой крутят - она движется, в неё должен попасть. Особенно трудны для нас пулемётчиков были учения, марш-броски. Одно дело пехотинец идёт с винтовкой, противогазом, комплектом патронов, всё что положено. А другое дело идёт пулемётчик: на нём скатка, на нём пулемёт. Пулемёт на отделение: в нём командир отделения, первый номер, второй номер и два или три подносчика. Обычно это отделение наше - один сначала за командира отделения, потом следующий раз другой, третий - то есть всех пропускали через будущие должности. Во взводе курсантском было четыре отделения, да даже три. По штату - четыре: командир взвода - офицер, помощник командира взвода - старший сержант, мог быть старшина, в общем сержант какой-нибудь. В отделении самая такая должность - подносчик: нужно с такого-то места доставить коробку с патронами, а они тоже тяжёлые.
- А.Б. Сколько коробок было положено в марш-бросок брать?
Это я уже не помню. Сколько по штату положено, столько и брали. Потому что там на войне надо было обязательно определённый комплект на пулемёт иметь перед началом военных действий. Особенно трудно было, конечно, нести станок. Он был тяжелее чем тело. Тело было 20-22 килограмма, а станок 30-32, а кроме того надо нести противогаз, без противогаза никуда, обычно автомат. Но автоматов не хватало, он был только у командира отделения, у остальных - винтовки. Появились СВТ, но мы их не любили очень: капризная. Были СВТ, АВС.
- А.Б. Что больше изучали - СВТ или мосинскую?
Мосинскую все знали, её любили; она была более надёжная. Там что - передёрнул затвор и всё. А эта, чуть только песчинка попадёт: всё, тыр-пыр, остановка, тыр-пыр, заела, - песок. А где ты без песка? Мосинская винтовка, пять патронов: перезарядил и стреляй. Автомат любили ППШ, тогда ещё круглые магазины были, рожковых не было, когда мы здесь учились. Рожковые только в войну, позднее появились, а может у нас их на вооружении не было. Там 72 патрона: так 71, а 72-ой туда загнанный, его любили. Ухода он тоже требовал солидного. Потом был ППД, он не прижился, дегтярёвский этот. Вот по оружию.
- А. Б. На тактических занятиях каким приёмам борьбы с танками вас учили?
Было конечно: гранату бросать противотанковую, такая вот дура тяжёлая с ручкой. Настилы эти делали поверх окопа, чтобы если танк пойдёт так тебя не придавило бы. А то он пройдёт, как взад-вперёд повернётся, так тут всех землёй и придавит. Всему этому учили - будущий командир взвода, всё всерьёз.
- А.Б. Что главное было в тактике пулемётного взвода? Чему учили?
«Взвод в обороне», «Взвод в наступлении», «Взвод на отдыхе». Наступление: тут видишь, когда поднимается в атаку пехота, пулемёты обеспечивают ей. То есть станковый пулемёт поднимается в наступление, уже когда пехота определённое количество прошла. Даётся команда (на всякий случай все уже готовы) его развернуть; его нужно двоим, с одной стороны и с другой стороны взять и бегом бежать. Развернуться и опять стрелять. Эта тактика, я не знаю, она официально была утверждена или нет, но, по крайней мере, было так. Первый, второй номер с пулемётом, двое подносчиков с коробками; они тоже могут быть пулемётчиками, их учили. И там двое ещё из пехоты прикомандирорывались, они с винтовками. Они тоже входят в расчёт. Их задача была в случае необходимости заменить, прикрыть. Потому что пока ты тут с пулемётом возишься, а немцы-то могут уже напасть в это время, - их задача была обеспечивать бесперебойную работу этого оружия войны.
Что ещё с пулемётами? Сложности солидные доставляла вода, потому что от перегрева вода испаряется - нужно периодически воду подливать. Если воду не подольёшь, то сгорает сальник и пулемёт уже никуда не годен. Его надо в разборку, в ремонт - это сложно, сальники перематывать, переделывать. Смазка. Смазкой занимались все: командир отделения и другие. Но на фронте командиром отделения становился, как правило, первый номер. По положению должен быть командир отделения и первый номер. А фактически первый номер и становился командиром отделения, потому что здесь нужно было быть специалистом всё-таки.
- А.Б. Кто выбирал позицию для пулемёта? И как выбирал?
Это в зависимости от обстоятельств - как её выбирать. Одно дело, когда оборона. Нужно отрыть обязательно окоп. Если ячейки нет, окопа нет, то все в первую очередь отрывают ячейку. У неё была определённая схема. Сначала отрывалась для пулемёта, потом, когда пулемёт установили, начинали делать боковые, чтобы туда всех спрятать для запаса место, надо куда-то коробки, воду. Тоже нужно, чтобы обзор был, а то если впереди всё закрыто, то какой толк от пулемёта? Надо это учитывать.
Обычно пулемётный взвод придавался стрелковому батальону или даже, бывало, стрелковому полку. Отдельных пулеметных рот не было, они рассредоточивались по воинским пдазделениям. Когда уже пулемёт установили, начинали себе строить укрытие, окоп. Потом когда окоп отроют, то делают углубления для патронов, углубления для воды, а потом соединяется траншеей.
- А.Б. Один пулемёт с другим?
Необязательно, потому что расстояние между пулемётами большое, но тут-то пехота между ними залегает.
- А.Б. Запасные позиции были?
Наверное были, потому что если нарушили траншею, то чего там, а если попадание в пулемёт, так куда его там.
- А.Б. Если его засекли и начинает артиллерия по нему бить или другой пулемёт? Не меняли позицию?
Нет, в этих случаях его обычно спускали в траншею, чтобы он не был поражён. А так, не знаю, по-моему, не было этого дела.
- А.Б. Как вы можете оценить возможности МГ-34 и пулемёта Дегтярёва, какой был лучше?
Б.З.: А я не знаю МГ. Это «горюновский», да?
- А.Б. Не-не, это немецкий МГ-34. Вы их встречали, использовали?
Б.З.: Нет, не использовал.
- А.Б. А народ? Что бойцы говорили? Про оружие немецкое…
Б.З.: Винтовка у них хорошая была. А пулемёт как-то я не знаю. У них, конечно, ленты были все металлические - это я знаю - ведь чтобы нам их на вооружение: нужны были патроны, патроны-то наши не подходили… Как-то мне не приходилось с этим встречаться.
- А.Б. В походе что с собой всегда носили, от чего старались избавиться?
Б.З.: В зависимости от времени года: зимой - тёплые вещи, от них не избавлялись… Всегда надо было: что можно, чтоб было с собой. Тёплые вещи, самое необходимое, письма, фотографии…
- А.Б. А как часто и о чём вы писали домой?
Б.З.: В зависимости тоже от времени - когда как. Письма мои все мать хранила очень и очень бережно. Все письма были сохранены до моего прихода: начиная отсюда, из училища, и всю войну - мать их сохранила. А потом они переезжали: перед переездом письма лежали вверху, на подловке, - эти письма исчезли, несколько писем только сохранились. Письма считались за какой-то амулет, так сказать, письма с дома - старались их сохранять.
- А.Б. А вам из дома что писали? Какие вести сообщали?
Б.З.: Ну, отец был человек грамотный - он знал, что надо писать, лишнего не писал никогда. Обычно мы получали письмо, всё измаранное цензурой. Я получал письма…
- А.Б. Не измаранные?
Б.З.: Не, ну иногда там что-то вычеркнуто и всё… Мои письма они тоже все получали, ну, может быть, и не все, которые можно было. Может быть какие-то и не пропускали там, я не знаю… Но так, письма получали…
Приказ наркома обороны: «Отправить училище без присвоения званий». Это было в августе месяце 43 года. Был в Кирове кинотеатр «Колизей», деревянное здание такое. Вдруг ни с того, ни с сего курсантов в воскресенье повели какой-то фильм смотреть. А в те времена фильмы ещё немые были, играл тапёр. Ну, смотрим мы, что ты - в кино, в театр попали - радёхоньки. Посмотрели части две, входит комбат: «Встать! Бегом марш»! Выдвинулись мы по этой лестнице деревянной: «Бегом! В расположение училища! Марш»!
Мы в училище пришли, а там нас отправили в кино-то специально, чтобы панику не создавать. Там на траве уже разложено: для этого взвода, для этого взвода обмундирование новое. У них всё тоже предусмотрено было, кому чего менять, кому чего не менять. «Переобмундироваться! В столовую бегом марш»! Из столовой пришли: «Обмундирование на себя! Шагом марш»! Она не Театральная площадь называлась, не площадь Конституции, а как-то по-другому. В общем, на эту площадь, где сейчас театр справа, слева - здание политехнического института.
Построились. Начальник училища полковник Давыдов зачитывает приказ, чей он уж там - Сталина, не Сталина: «Училище отправить на фронт без присвоения званий». Готовилось наступление на Смоленщине, туда дальше: Москву от опасности освободили, нужны были солдаты. Почти всех отправили, осталась где-то четвёртая часть. Мы прослушали все эти хорошие вести, призывы: «Шагом марш! Вставай страна огромная, вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною». Раз-два - по улице Карла Маркса на вокзал. Никто не знал, родители не знали, кировских всё-таки много было, но как-то разнеслось. Народу на площади много, народ вокруг идёт: «Миленькие! Да спаси вас Бог». Крестили нас, осеняли крестным знаменьем. Большинство в училище были кировские, из области. Пришли на вокзал, а там как селёдок в бочке.
Попали мы вместе в один вагон четверо тужинских парней, с которыми призвались в армию. В первый раз нам выдали махорку, потому что в училище её не выдавали. В вагоне мы легли с парнем, с которым мы на одной парте сидели, в школе учились в Шешурге. Я был сыном директора, а он был сыном технички. Друзья мы были - во! (показывает большой палец -А. Б.). Фамилия его интересная была - Иордан Владимир Николаевич. Потом я и с отцом его познакомился: когда в 1925 году его мама техничкой клуба сельского была, прижал её зав. клубом Николай Станиславович Иордан, ссыльный из Ленинграда, и сделал ей сына. Вот с этим Вовкой мы дружили всю жизнь и до сих пор переписываемся - живы остались… Забрались мы в угол на второй этаж, накурились до дури (раньше ведь не курили), обнялись и со слезами…
Тогда восемнадцать нам уже было. Ему в июне исполнилось, а мне в апреле… И вот подъезжаем к Котельничу, нашей станции. Ночь, но мысли о том, чтобы сбежать, удрать - этого абсолютно не было и не могло быть. Ехали мы сутки до Москвы, на другую ночь приехали в Москву - Москвы не видно: всё в затемнении полностью. Сменили нам паровоз и повезли на фронт. Приехали мы ночью через сутки на станцию Нелидово в Калининской области. Выгрузили нас там, всех курсантиков, прикрепили к нам офицеров, уже с фронта.
Мы две ночи шли пешком, потому что дороги были плохие, везти не на чем было; шли по грязи, по болотам. Предупредили нас: пойдём только ночью, потому что немцы-разведчики летают и могут обстрелять. Первую ночь прошли - никто в нас не стрелял, днём опять: посидели, полежали - никто не стреляет, и командиры наши осмелели - на следующее утро мы пешком идём по этой разбитой болотной дороге… Вдруг: «Воздух! Воздух!» - налетели на нас немецкие самолёты-«мессера» и - раз! два! Тут у меня был первый урок встречи со смертью.
Мой помкомвзвода в училище, Бердников его фамилия - он сам родом откуда-то из Белоруссии, был ранен, находился в госпитале. После его выписали и направили в училище помкомвзвода, поскольку он сержант был уже воевавший. И вот этого Бердникова пуля поразила (мы шли рядом с ним). Ему в голову - насквозь, напролёт. И я его как сейчас запомнил лицо - кровь, мозги текут… Захоронили, закопали в землю - это уже было там под Смоленском, на смоленской территории, лопатами сапёрными яму вырыли на болоте, столб поставили, и мне поручили из консервной банки вырезать звезду… Пятиконечную звезду, да. Установили это и пошли - и с этого времени началось ощущение, что мы на войне.
Это было уже утром, да, рассветало, а мы шли. Так мы должны были бы свернут кусты и где-то там сидеть, а тут расслабились офицеры… И наши были командиры, передачи-то ведь ещё не произошло… Командир взвода с нами шёл, Гусев был такой, лейтенант или старший ли лейтенант…
Сначала, когда мы прибыли, готовилось наступление. Попал я в 184-ю Духовщинскую Краснознамённую орденов Кутузова, Суворова стрелковую дивизию. Командир дивизии - Городовиков, племянник Оки Городовикова, Баасан Бадминович такой был. Калмык, у нас он был командир дивизии, полковник. Нас уже передали и расформировали: кого - сюда, кого - туда. И вот перед первым наступлением я оказался за пулемётом. Немцы узнали, что мы будем наступать, и они решили осуществить контрнаступление, чтобы сорвать наши планы. Мы их знали планы, они знали наши планы… И вот накануне нашего наступления, нет - в этот же день мы должны были наступать, они перед наступлением открыли страшнейший огонь по передовой. Это тоже было, так сказать, первое моё крещение огнём… Я не помню, как так всё это получилось, только через какое-то время, уже наши ушли вперёд, я очнулся - лежу на бруствере… Солнышко. Тихо кругом… То ли я на этом свете, то ли на том - ничего не слышу абсолютно, вижу, что солнышко и кругом никого нету. Потом уже очнулся: неподалёку от меня девушка-санитарка на коленях ползает: «Миленький, - говорит, - ты живой?! А ведь мы тебя уже закапывать хотели»!
Контузило. Завалило землёй. Откопали меня и положили на бруствер, а сами ушли вперед. А она вот тут около меня и не знает, что делать. Тяжёлая сильная контузия была - отправили меня в санбат. В санбате я покантовался недели две, может больше. Там ничего не слышал сначала, а потом слух понемногу стал восстанавливаться, и меня опять отправили в свою часть, в 294 стрелковый полк 184 стрелковой дивизии. И вот тут уже пошла наступательная операция…
Да, первый раз успешно наступали. Потому что готовились, силы прибыли порядочные, укомплектовали все эти подразделения, и наступление пошло удачно. Если бы неудачно, так меня бы в живых бы не было… А так - откопали всё-таки меня…
Второй раз с пулемётом был я, уж не буду всё рассказывать, наверно. Узнали, что я в военном училище учился, узнали, что я немецкий язык довольно прилично знал, у меня отец-то был преподавателем немецкого языка, причём один из лучших в области. И вот мне пришлось, когда узнал командир батальона, что я, во-первых, учился в военном училище, а, во-вторых, что я немного «шпрехаю». Ну мало-мальски, мало-мальски. В основном, где что на пальцах, у меня разговорной-то практики большой не было. Хотя понимать я мог, вопрос задать мог, ответить мог. И началось всё с того, что переводчика не оказалось, а нужно было идти в разведку. И он говорит: «Замятин, пойдёшь в разведку переводчиком!» А я говорю: «Какой я переводчик? Во мне ничего нет…» - Захаров, был такой командир батальона… И вот я ходил в разведку, довольно успешно: мы языка приволокли…
Он взял к себе в ординарцы … Нет, это уже там, когда началась «Багратион» операция, в 1944 году … Как-то он вот узнал, что я всё-таки учился в военном училище. Документы какие-то у них были тоже там … Он - старый военный. На Дальнем Востоке до войны он был в звании комкор, и пережил очень страшную, трагическую судьбу: его записали во враги народа. Его где-то перед войной, (напьётся когда, рассказывал мне всю историю), его - ну были подлецы-то в армии, что там говорить - в чём-то там обвинили, его арестовали, разжаловали до рядового. Он там сидел в лагерях на Дальнем Востоке … Жена, сын: сын примерно такого же возраста как я - вот, когда я к нему пришёл, он во мне почувствовал какую-то родственную душу, как к сыну относился, рассказывал обо всех этих безобразиях, которые творились тогда. Он, хотя академию не кончал, военное училище и все должности эти прошёл, командовал дивизией.
Началась война. Он и ещё несколько его друзей стали писать во все инстанции письма: «Пошлите нас на войну! Не вину искупать кровью, потому что вины у нас нет никакой перед нашей Родиной: мы честно служили. Но пошлите и вы увидите, что мы - советские люди!» После письма на имя Сталина их несколько человек было отпущено, и они попали в штрафную роту. Наверно, под Смоленском всё ж произошло такое событие. («Штрафбат» смотрели, наверно, кино: вот когда я выступал на этой конференции, я, исходя из всех своих оценок, критиковал этого полковника: что вот человек, который был назначен врагом народа, он доказал, что он не враг народа, и ему доверились)
Получилось так, что им была поставлена задача, штрафной роте была поставлена задача - взять неприступную высоту, не могли никак её взять. И он мне рассказывал, что командовали штрафными ротами не штрафники, не было этого - офицеры были обыкновенные… Командир роты этой погиб, наступление затихло. И вдруг узнают в штабе полка, что высота взята. Все: «Как так? Командир погиб! Второй офицер, который там был - погиб. И вдруг высоту взяли! Кто? Как?» Посылает командир полка: «Разберитесь! Доложите мне - кто? Приведите сюда этого человека, который сумел взять эту высоту»! И вот этот, в обмотках - Захаров, раненый в голову, с перевязанной рукой, приходит к командиру полка. Командир полка, когда он был командиром взвода на Дальнем Востоке, был у него в дивизии.
Да… Обнялись. Он мне рассказывал, выпивши: он выпить любил - моя задача была: найти выпивку. Вот выпьет и рассказывает мне, как всё это было. И командир полка, его дальневосточник, сказал: «Я сделаю всё, чтобы с вас снять это чёрное пятно»! И вот ему уже, конечно, не комкора, звание генеральское, а присвоили ему звание старшего лейтенанта и сделали его командиром роты. А я когда к нему пришёл, он был уже капитаном.
- А.Б. А как вы считаете: он был сильный, хороший комбат?
Б.З.: Очень, очень сильный - если бы все такие были! Это был преданный человек, он был честный, умный, грамотный, смелый… И вот, когда мы уже подходили к Восточной Пруссии, на границе с Восточной Пруссией были, он получает письмо от сына. Сын служил на Втором Белорусском фронте командиром стрелковой роты, у нас был Третий Белорусский фронт. И он испросил разрешение на встречу с сыном, чтобы сыну разрешили приехать… А тут он погиб, этот Захаров, погиб. Нет, это было всё ещё до Восточной Пруссии, это было где-то на границе с Литвой…
Или ещё даже раньше, пожалуй, ещё раньше: едва ли не в 1944 году - да, это тогда, когда началась операция «Багратион». 1944 год, дай Бог памяти, наверно, осенью: перед началом этой операции он посылает меня на кухню: «Принеси на офицеров батальона завтрак!» Я и связист Карташов - он из Подмосковья, связист в батальоне - мы пошли за завтраком ещё ночью, темно. Утром должно начаться наступление наших - вот это, «багратионовское»… Не успели мы дойти до кухни, немцы открыли страшный шквальный огонь… Они знали, что мы наступать будем: так сказать, упредить наш удар…
И вот мы с этим Карташовым: снаряды ложатся, погибнуть-то неохота, видим: воронка! А поверье было у солдат, что второй снаряд в воронку эту не попадает. Мы решили в этой воронке отсидеться - дальше идти нельзя было: всё и по передней части, и по тылам бьют они, обстреливают из всех видов артиллерии. Мы вот сидели… Где-то уже перед рассветом пришли в хозвзвод, получили там всё, что было положено: в том числе - командирам по бутылке водки перед наступлением. Получили мы этому Захарову бутылку водки, еду. Кухня была вся тоже разбита, жратвы не было. Ну, кое-что взяли: хлеба там, колбасы да смальца. Обратно возвращаемся: в то место, где была землянка батальонная - штаб, вот где я жил с командиром батальона - прямое попадание большого снаряда…
Ничего не осталось. Потом после я получаю письмо, вернее, письмо было направлено на имя отца, на капитана Захарова, от сына. Он пишет: «Папа, дорогой, рад, что мы с тобой встретимся! Я получил разрешение, в течение где-нибудь предстоящих десяти дней я к тебе приеду!»
- А.Б. Он так и не приехал?
Б.З.: Нет. Я сообщил ему, все детали написал… Потом мы с ним даже переписывались: он после войны домой не уехал, потому что мать - жена Захарова - вышла замуж за другого, женой врага народа не хотела быть. И этот, успешно отвоевавший войну - он уже войну окончил майором - где-то из какой-то военной части, то ли из Украины, то ли из Белоруссии, я уже сейчас не помню, я получил от него письмо, когда уже был в Туже.
- А.Б. А почему вас на офицерскую должность не поставили? Командир взвода пулемётного…
Б.З.: Я не офицер. Ну, я не знаю, как там звание на фронте присваивается. У меня об этом даже и мысли не было. Я на офицерской должности был позднее и должен был стать офицером. Это уже дело было, дело было… на границе с Восточной Пруссией… Командир, нет комсорг батальона, был старший лейтенант Кузьма Невздолин, комсорг батальона, стал Героем Советского Союза: наша дивизия вышла первой на границу с Восточной Пруссией! 184 стрелковая дивизия вышла первой на эту границу, и у нас тогда человек семь, наверно, стало Героями Советского Союза, в том числе - наш кировчанин (на здании рядом с Домом Молодёжи есть мемориальная доска), Костин ему фамилия. Вот он был у нас в дивизии. Он был в дивизии офицер, Героем Советского Союза стал за то, что наша дивизия вышла первой на границу.
Тогда Невздолина отправили на учёбу в Военно-Политическую академию как Героя Советского Союза. А мы с ним были очень хорошо знакомы - я был комсоргом в роте. Когда его стали отправлять на учёбу, он порекомендовал меня назначить комсоргом батальона, исполняющим обязанности комсорга батальона, потому что это офицерская должность была, а я был тогда сержант или старший сержант, может быть… Вот я был комсоргом батальона.
Это уже было под Кенигсбергом, уже в Восточной Пруссии. Как комсорг батальона я был прикомандирован к командиру роты, чтобы знать где там что, политработник всё-таки! Мы с ним шли по траншее, это было в то время, когда немцы решили выйти из Кенигсберга и соединиться с основными своими силами, которые защищали Берлин, задача им была такая поставлена. И вот там, где-то на западе, на юго-западе от Кенигсберга, мы идём по траншее - пулемёт не работает. Под траншеей узкий лаз и гнездо пулемётное, где установлен пулемёт - не работает! Командир роты, старший лейтенант, говорит мне: «Слушай, Замятин, ты же пулемётчик! Сползай туда, посмотри, почему пулемёт-то не работает».
И вот пришлось мне опять вспомнить знания, которые я получил в училище. Пулемёт не работал. Расчёт был, но командир расчёта убит, помощник, который второй номер, ранен. Два солдата сидят, но, что - они ничего не знают в пулемёте. И я разобрал пулемёт, замок заклинило, прочистил его, и пулемёт начал стрелять. И я успешно отражал вот эти атаки за первого номера, за командира отделения, за всех. Они оттуда отступали, они там обречёны были, они были окружены: отсюда и с моря - они на косе были, как там, Куршская коса. И они через этот залив переправлялись и пёрли во что бы то ни стало на соединение. И нас вот здесь и поставили… Не дали мы им прорваться всё-таки, не дали им прорваться…
А командир-то роты всё это видел, и в том, что немцам не удалось прорваться на этом участке, была определённая доля заслуги и моя, что мой пулемёт обеспечивал, так сказать, неприступность этого сектора. И он меня представил к награждению Орденом Славы. Во время этой операции я стрелял и был ранен, он это всё видел. Будучи раненным можно было идти на перевязку в санроту, но я продолжал стрелять: будучи раненным не покинул поле боя и обеспечил выполнение боевой задачи.
Кстати сказать, а медаль «За Отвагу» я получил, когда ходили мы в разведку, когда немца принесли - это первая была моя награда. А вторая - вот Орден Славы, было это уже в Восточной Пруссии…
Вот так вот, и, когда Кенигсберг пал, нас отвели на переформировку. Ну все были грязные, завшивленные - ой! Жуть, что там было! Потом, приходилось ночевать в этих немецких фольварках, в их траншеях - завшивлены все были. Вдруг, это дело было уже где-то 10-11 апреля, у меня как раз день рождения на следующий день после падения Кенигсберга было (Кенигсберг пал 10-ого) - вот я и помню-то эти даты хорошо, вдруг команда: «На помывку!» Самая весёлая кампания - баня у нас: «На помывку!» Готовьтесь, мол, значит…
Палатка, там бочка стоит, под бочкой дрова топятся. Бочка нагревается, в другой бочке вода холодная. Вот положено тебе столько-то ковшиков горячей воды, столько-то ковшиков холодной: больше-то нигде не дадут. Хорошо, если есть речка где-нибудь, так окунёшься, а так вот - только тем, что дадут. Главное бельё заменят, и что такое? В бане помылись, заменили обмундирование! А на другое утро - всех на станцию. И повезли нас, сначала мы думали, что Берлин брать, а оказалось, что на Дальний Восток. На окончание войны, 2 мая - были под Москвой, 2 мая, когда Берлин пал. Ночью видели салют в честь падения Берлина. А где-то через неделю, где-то в районе Омска - День Победы. Ох, интересная история с этим делом: ведь, когда нас вывезли с фронта, вывели из траншеи, вывели из боёв, оружие оставили при нас, а патроны предложено было всем сдать: под ответственность командиров рот все патроны должны были быть сданы. Вдруг ночью, где-то там уже под Омском стрельба - это не поймёшь кто: то ли японцы на нас напали, то ли приснилось что-то. Стрельба из ракет, из пистолетов - все стреляют. Оказывается - День Победы, 9 мая.
- А.Б. Ну и как? Какие чувства испытывали тогда?
Б.З.: О-оо! Ну что, как - на войну ведь едем, уже тут сомнений не было, зачем нас везут. Мы же ведь не знали много: просачивались, конечно, сведения, что едет много на войну людей, понятно, не грибы собирать ехали.
Ехал я туда в должности комсорга батальона, исполняющего обязанности комсорга батальона. Правда, в офицерский вагон меня не прикомандировали, поскольку я был всего-навсего старший сержант. Но исполнял обязанности комсорга батальона. Когда приехали на Дальний Восток, вызывает меня начальник политотдела дивизии полковник Кошелев: «Замятин, вот так и так: сдать все дела, какие у тебя есть комсомольские. - Какие у меня дела - всё в сумке полевой! - и готовься, поедешь на учёбу во Владивостокское политическое училище».
Когда меня назначали комсоргом батальона, этот Невздолин, который меня посоветовал, сказал, что он договорился с Кошелевым, начальником политотдела дивизии о том, чтобы присвоить мне офицерское звание позднее (с начальником политотдела договорённость есть) Я говорю: «Не поеду!» Он: «Как так, ты же коммунист?! Как ты так не поедешь? Решили тебя послать учиться во Владивостокское политическое училище. Будешь политработником, штатным работником». - «Не поеду!» Поупирался я, поупирался…
- А.Б. А почему вы не хотели?
Б.З.: Ну навоевался я досыта, наслужился в армии. А потом, комсомольская работа в армии - она такая, не очень интересная.
- А.Б. А в чём она состояла?
Б.З.: Ну, чтоб хорошо себя вели, чтоб были дисциплинированными солдаты, ведь офицеров-то комсомольцев практически не было, в основном среди солдат все. И любое ЧП, любое неприятное событие - это значит, иди разбирайся, принимай какие-то меры, проводи собрания, пиши отчёты… Вот так вот, в общем я отказался. «Ах, ты так! Ну, свободен!» - и назначил меня старшиной роты…
- А.Б. Которой, стрелковой?
Б.З.: Стрелковой.
А.Б.: Ну и как?
Б.З.: Старшиной роты я воевал на Дальнем Востоке.
|
Интервью:
Расшифровка:
Лит. обработка: |
