Ж.М.-Родился я в местечке Полесское Киевской области в июле 1924 года. В 1937 году закончил семь классов еврейской школы, а дальше продолжил обучение в украинской школе. В сорок первом окончил десятилетку с отличием, и готовился к началу учебы в Киевском авиационном институте. Отличников в институты тогда принимали без экзаменов. 22 июня сорок первого года встретил в Киеве. Ехал на трамвае на стадион, должен был состояться футбольный матч -«Динамо-ЦДКА». На Крещатике трамвай остановился, перед нами стояла тысячная толпа жителей города. По репродуктору передавали речь Молотова, объявившего о немецком нападении. Вечером сел на попутную машину и вернулся домой. 5/7/1941 собрали, по повесткам, в военкомате, несколько сотен будущих призывников, в возрасте 16-18 лет, и повели нас на восток. Сохраняли мобилизационный резерв. Сообщили, что мы направляемся в Донбасс, на оборонные работы, в ожидании призыва в РККА. Вел нас какой-то пожилой старший лейтенант. Прошли за трое суток 80 км до Чернобыля, вдруг, этот лейтенант выстроил колонну и громогласно приказал -«Все расходитесь по домам!». А куда идти непонятно. Постоянные слухи, что немцы обошли и прорвали фронт, высажены десанты и так далее. На наши головы немецкие самолеты сбрасывали листовки с текстом -«Жидо-большевистская армия разбита». Пошел в сторону Лебедина, это примерно 100 километров. По слухам наш район должен был туда эвакуироваться. За несколько дней туда добрался, и действительно, нашел там свою семью. Отца там же призвали в армию, он погиб в районе Харькова весной сорок второго, в возрасте 42-х лет. Нам удалось попасть в товарный поезд, выделенный для эвакуации, и занесло нас в Чкаловскую область. Работал в колхозе. Пошел в военкомат, долго обивал там пороги, уговаривал призвать меня в армию. В январе сорок второго, в возрасте 17, 5 лет, я получил повестку о призыве. Должны были направить нашу команду призывников в Челябинское танковое училище, но 23/2/1942 мы оказались в Краснохолмском пехотном училище.
Г.К.- О Краснолхолмском училище вспоминают, только тогда когда говорят о Александре Матросове, бывшем курсанте КПУ. Но Краснохолмское училище в годы войны, судя по воспоминаниям, было наверное самым круным пехотным училищем в стране. Расскажите о свое учебе в КПУ.
Ж.М.- Действительно училище было большим, пять курсантских батальонов, несколько тысяч человек. Казарменного фонда для такой людской массы не хватало, первое время нас даже селили на частных квартирах, но в пять часов утра мы были обязаны находиться в училище. Потом, когда построили новые казармы, мы спали на соломе, прямо на полу. Стояли жуткие морозы, а в училище не было исправных машин, чтобы привезти дрова из леса, находившегося в нескольких километрах от места нашей дислокации.
Курсантов выстраивали цепью от леса до училища и по одной деревянной «чушке», из рук в руки, передавали дрова по цепи. Что еще вспомнить... Была эпидемия тифа. Мы сильно голодали. Я особенно страдал от отсутствия табака. Колхоз, где находилась моя семья, был в 50-ти километрах от КПУ. Мать несколько раз приходила пешком, чтобы повидать меня, и приносила махорку. Это был праздник для всего взвода. В роте я был запевалой, часами маршировали с «гимном» пулеметчиков на устах -«Кожух, короб, рама, шатун с мотылем...»... Преподавательский состав состоял из кадровых офицеров Красной Армии, готовили нас к боям основательно и грамотно. Правда был один случай, который оставил в моей душе неприятный осадок. Командир нашего взвода антисемит лейтенант Красный всячески издевался над курсантом Рахлиным. Перед строем обзывал его и измывался. Меня он не трогал. Когда чаша моего терпения переполнилась, я, не взирая на армейскую субординацию и устав, пришел прямо к комиссару училища и потребовал пресечь в корне подобное поведение командира. Тогда я был наивным патриотом, «борцом» за справедливость. Собрали комсомольское собрание в роте, объявили Красному строгий выговор. Он заткнулся, до самого выпуска даже не пытался нам отомстить.
Через шесть месяцев после начала учебы наша курсантская пулеметная рота сдала выпускные экзамены. Те, кто прошел экзамены без «троек» получали звание лейтенанта, остальным присваивали звание «младший лейтенант». У нас не было даже лейтенантских «кубиков» вставить в петлицы. Выдали английское обмундирование, советские обмотки с ботинками.
Получил направление в Бузулук, там стояла на переформировке 293-ая стрелковая дивизия, ставшая после боев под Сталинградом 66-й гвардейской. Рядом с нами формировалась Чехословацкая бригада полковника Свободы, учения проводили вместе. В сентябре нас отправили на Донской фронт, в район города Калач, в 21-ую Армию. Я попал в учебный батальон дивизии, командиром пулеметного взвода.Слово «учебный»не соответствовало функциям подразделения. Мы воевали как обычный батальон, или были резервом командира дивизии.
Г.К.- Меня очень впечатлила книга воспоминаний Мансура Абдулина « От Сталинграда до Днепра. Пехотинец. Год на фронте». Он воевал в одной с Вами дивизии, и по его воспоминания, я знаю, какими кровавыми и жестокими были бои в излучине Дона в осенние дни сорок второго года.
Ж.М.- В октябре еще было не так тяжело, перед нами фронт держали румыны. А в ноябре, когда мы перешли в наступление, уже воевали с немцами, постоянно переходившими в контратаки. У меня во взводе был 21 солдат, три «максима» и одно ружье ПТР. За 10 дней наступления, личный состав обновился на 70 %. Почти все мои бойцы были в возрасте 30-35 лет, семейные люди. Убивает из них кого-то, а у меня сразу в голове мысль -«Сколько детей сиротами убитый оставил». Калач взяли, продвинулись дальше и здесь немцы навалились на нас.2-го декабря сорок второго года был сильный бой, мы не могли выбить немцев с большого хутора. До них было метров двести, но шквальный огонь в упор, вновь укладывал наши поредевшие цепи на залитый кровью снег. Людей во взводе выбило, остались мы с Гурьяновым, молодым парнишкой, моим одногодком, и два подносчика. Я подавал ленту. Гурьянов, наводчик пулемета, был смертельно ранен.Тело его в сторону отодвинул и сам лег за пулемет. А через несколько минут, я получил тяжелое ранение в левое бедро. Под немецким огнем, меня санитар вытащил с поля боя. Остановился он на мгновение, дух перевести, как рядом с нами упала немецкая мина.Санитара убило, и я пополз сам из последних сил .... Потом три месяца по госпиталям, Борисоглебск, Липецк. После выписки явился в отдел кадров. Был указ о направлении гвардейцев после госпиталей в свои «родные» дивизии. Кадровик посмотрел мои документы и сказал -«Фронт расформирован. Где сейчас твоя дивизия я понятия не имею. Зачем тебе мотаться и искать. Скажу тебе по секрету. В районе Острогожска выходит из окружения 184-ая стрелковая дивизия. Идут двумя группами. Одну выводит полковник Цукарев, а другую, вместе со знаменем дивизии ведет майор Кулаков, начальник оперативного отдела. Если знамя вынесут из немецкого тыла, дивизия будет сохранена». Я согласился подождать, и поехал в какое-то село, место сбора выходящих из окружения. Им повезло, знамя вынесли и часть не расформировали. Многие прорывались в гражданской одежде, но с винтовками в руках. Так я стал командиром пулеметного взвода в 262-м стрелковом полку 184 СД, провоевав в нем до конца войны.
Г.К.- Ваша дивизия на Курской дуге была в срочном порядке выдвинута на передовую, чтобы закрыть немецкий прорыв на Обоянь, кратчайшую дорогу к Курску. Чем то эти бои запомнились ?
Ж.М.- На третий день после начала Курской битвы нас выдвинули из второго эшелона, закрыть брешь в обороне. Заняли позиции в районе сел Меловое и Новенькое, в направлении на Обоянь. Это довольно близко от знаменитой Прохоровки. Рыли, а вернее вырубали окопы в известняке. Оборон был действительно «стальной». Располагали огневые средства на нашем участке обороны следующим образом : пулемет, пушка 76-мм, танк «Матильда», расчет ПТР, далее опять - в том же порядке. А на следующее утро такое началось...Представьте себе картину поля боя. Идут на нас десятки немецких танков и бронетранспортеров, а сверху, почти без передышки немецкие пикировщики кидают на нас бомбы. Наши и немецкие горящие самолеты падают и взрываются рядом с окопами, все ленд-лизовские «матильды» на линии обороны горят факелами...Немцы до траншей дошли, немецкие танки наши окопы и орудийные позиции утюжат... Рукопашные... Пулеметчиков моих выбило, остались мы втроем на два пулемета, так я перебегал, вместе со вторым номером от одного к другому, и стрелял... Моего командира роты, лейтенанта Колмогорова убило, в стрелковых ротах все офицеры выбыли из строя. Принял под командование остатки двух рот, так и воевали...Наша дивизия удержала позиции под Меловым, но какой ценой!...Уже 16-го июля, всех, кто остался в живых, вывели в тыл на пополнение. Когда мы проходили мимо Прохоровского поля и увидели сотни сгоревших танков. Побитую технику еще не успели убрать.Мы шли молча, не в силах даже осмыслить кровавую трагедию разыгравшуюся под Прохоровкой. Жуткое было зрелище...
Там по Курском я получил свою первую награду : медаль «За отвагу».
В конце июля дивизию направили под Смоленск. Полтора месяца очень трудных боев, и потери, колоссальные потери...Взяли Духовщину, Ярцево и пошли дальше, к границе с Белоруссией. Там, под Витебском, и застряли на долгие месяцы. Бились о немецкую оборону, как волны о морской берег, но прорвать ее не смогли...
Г.К. -Вас под Витебском вновь ранило и там Вы получили свою вторую медаль «За отвагу». Можно рассказать об этих событиях поподробнее?
|
Ж.М - Это случилось 30 декабря 1943 года, так сказать, получил «новогодний подарок». Была очередная попытка прорвать немецкую линию обороны в районе деревни Погостище. До первой траншеи немецкой дошли и закрепились. На левом фланге в 70 метрах был лес, вот из него и появились контратакующие немцы. Пехота дрогнула... Пулеметчик из ближайшего ко мне расчета, недавно прибывший с пополнением, как завороженный смотрел на немцев, но огня не открывал. Подбежал к пулемету, оттолкнул оцепеневшего солдата, и начал их «косить», довольно удачно, человек пять сразу «положил». Наш парторг Батыркин, поддержал огнем. Немцы залегли. Момент был переломный, времени на раздумья не оставалось. Расстояние от немцев до нас было на один бросок, на одну перебежку. Поднял пехоту в атаку, и как говорится на «плечах»противника мы ворвались в следующую траншею. Началась рукопашная. В траншее немец меня к земле прижал, но мой ординарец Федоров его саперной лопаткой зарубил.Через пару мгновений уже я Федорова выручил. Пошли с ним с боем по траншее, и тут между нами упала мина, мне все осколки в спину и ноги, а ординарцу в лицо. Вынесли меня из боя... В госпиталь эвакуироваться я отказался.После медсанбата в полк вернулся, вручили мне медаль. Пришел в свою роту, а там из «старых» солдат всего несколько человек остались.
Запомнился такой момент, что у нас в дивизии организовали подразделение девушек- снайперов, которые очень удачно действовали.
А оборону под Оршей мы только летом сорок четвертого года преодолели.
Г.К. -Ваш полк первым в Красной Армии вышел на границу с Германией
и ворвался на территорию Восточной Пруссии
Ж.М.- Первым вышел на границу в районе города Ширвиндт соседний батальон капитана Губкина. Но пока мы до границы дошли, было много тяжелейших боев на территории Белоруссии и Литвы в летние и осенние дни 1944 года.Одна переправа через Неман чего стоит ! Днем, под бомбежкой и артобстрелом, на подручных средствах. Наш батальон захватил плацдарм. Очень многие там остались навечно, но батальон не отступил.
Есть еще одна символичная деталь. Наша 184-я СД вышла на границу как раз на том рубеже, где в сорок первом году, таже дивизия, еще кадровая, приняла первый бой с немцами. Потом начались очень упорные бои в Пруссии. Фронт снова «встал на месте», до января сорок пятого.
Осенью сорок четвертого года пришел из штаба дивизии майор Соломко и сказал мне -«Ранило коменданта штаба дивизии. Мы решили тебя назначить на эту должность». Я отказался. Замполит полка Дайчик отвел меня в сторону и сказал -«Ты ветеран дивизии. Расценивай это назначение как партийное поручение». Так меня свела судьба с прекрасным человеком, командиром дивизии Городовиковым.
Г.К. -Вы спасли комдиву жизнь. Расскажите об этом.
Ж.М.- Сначала я хочу немного рассказать о личности Басана Бадминовича Городовикова. Честный и справедливый человек, лишенный чванства и командирской спеси.
Человек беззаветной отваги и смелости. Калмык по национальности, племянник героя Гражданской войны Оки Городовикова, соратника Буденного.
Двухметрового роста, ходил в черной бурке. В районе Немана сам лично вел в атаку полки. Согласитесь, это нетипичный случай для завершающего этапа войны.
Все солдаты и офицеры уважали его.
В январе сорок пятого началось наступление 3-го Белорусского фронта в Пруссии. Городовиков находился на передовом командном пункте в районе маленького городка Шилининкен. Связь с ним прервалась. Начальник штаба дивизии Исаковский вызвал меня, приказал взять двух автоматчиков, радиста, санинструктора, и найти комдива. Подъехали к поселку, где должен был находиться комдив, а там сильнейший артобстрел немецкой тяжелой артиллерии. Как потом говорили, один из наших офицеров попал в плен вместе с картой, на которой был отмечен КП, и поэтому - артналет был сильным, продолжительным и точным. Пробились через разрывы к дому, где был расположен командный пункт. Увидели убитые тела наших товарищей...Адъютант Городовикова капитан Кулаковский был разорван на куски. Сам комдив лежал раненый, без сознания....Под огнем вывезли его к своим. В санбате он очнулся и сказал -«Моего адъютанта убило. Пойдешь ко мне вместо него?»
Ответил -«Нет. В адъютанты не пойду. Что обо мне ребята подумают?»
Городовикова отправили в тыл, а я вернулся довоевывать в родной батальон, в свою пулеметную роту.
За бои в Пруссии наградили орденом Отечественной войны.
Г.К. - Как относились наши солдаты к немецкому населению в Восточной Пруссии?
Каким было отношение к немецким пленным?.
Ж.М.-Мы с ним не сталкивались. Все немецкое население успело уйти на запад, еще до нашего появления. В Кенигсберг наша дивизия не входила. Во время апрельского штурма города наша дивизия остановилась неподалеку от южных окраин, поэтому никаких контактов не было.
Так что всяких «историй» на тему «мы и немецкое население», я рассказать не могу. Только все эти рассказы про «зверства советских войск» - преувеличение по меньшей мере. Нам политотделы очень хорошо «промывали мозги» и вряд ли бы кто рискнул убивать или насиловать цивильных граждан. За это расстреливали особо не разбираясь.
По поводу пленных скажу следующее. В нашей дивизии взятых в плен не расстреливали. Сам замполит дивизии полковник Кошунин ходил в батальоны и строго предупреждал всех о недопустимости расправы над пленными. Однажды, на моих глазах,замполит запретил расстрел пленных власовцев, несмотря на то, что приказ о расстреле отдал комдив. Да и пленных, до начала сорок пятого года мы брали немного.
А уже 16 апреля, вместо ожидаемого броска на Пиллау, нас погрузили в эшелоны и отправили вглубь страны. На каждой большой станции, дивизионный оркестр играл вальс «На сопках Маньчжурии», а вскоре и мы сами поняли, что едем на войну с Японией. 9 мая сорок пятого года наш эшелон уже находился в Красноярске.
Г.К.- Три года Вы провели на фронте, схоронили сотни боевых товарищей, приняли участие во многих боях. Было ли у Вас ощущение, что смерть или увечье неизбежны? Были ли минуты отчаяния?
Ж.М.-Я верил, что останусь живым. Было ли мое убеждение наивным.?... Меня все эти годы ждала с фронта моя любимая девушка Полина. Мы полюбили друг друга еще в школе. Даже в самых тяжелых боях на передовой я надеялся,что ее любовь сохранит меня от вражеской пули. После войны, я приехал к ней. Служил я тогда в Северной Корее, в таких местах, где не было никаких нормальных условий для жизни, где даже для простого солдата служба была тяжелейшим испытанием воли и духа. Она поехала со мной на Восток. Когда родилась моя дочь, роды мы принимали сами, ближайший врач находился в пятидесяти километрах от моей заставы. А сейчас у меня уже 8 правнуков.
Сам факт, что солдат или офицер честно воевал на передовой и уцелел, трудно осмыслить. Остаться живым в той «мясорубке» было везением.
Рок, фатум, судьба или просто случайность...
Я видел немало людей, которые остались живыми в таких боях, после которых казалось, что все живое на земле сожжено, убито, раздавлено гусеницами танков, разорвано осколками бомб и снарядов. А люди выживали...
Г.К. -Ваша национальность как то влияла на Ваше продвижение по службе или на получение наград?
Ж.М. - На фронте я не чувствовал каких-то притеснений связанных с моей национальностью. Может за спиной что-то говорили, но напрямую никто не посмел. Я не скрывал свою национальность, но многие свое еврейское происхождение не «афишировали». Например, я с удивлением узнал уже после войны, что мой комдив Самуил Ильич Цукарев, командовавший дивизией в сорок третьем году, по национальности еврей. Внешне он выглядел как простой рязанский крестьянин. В конце сороковых годов столкнулся на Дальнем Востоке со своим бывшим комбатом подполковником Суходольским. Это был боевой смелый офицер, имевший помимо прочих наград три ордена Боевого Красного Знамени. И только тогда Суходольский сказал мне , что он тоже еврей. На фронте почти год воевали вместе и даже на эту тему ни разу не говорили. Вся эта сволочная политика государственного антисемитизма началась после войны, во время так называемой « компании борьбы с безродными космополитами». Я сдал «на отлично» все экзамены при поступлении в военную академию. Пришел на комиссию по зачислению, а там товарищи -генералы «костьми легли» лишь бы воспрепятствовать моему зачислению, свято соблюдая инструкцию : евреев в академию не принимать. Начали «обхаживать» - Мол товарищ майор, вы еще очень молоды, есть люди постарше вас, для которых учеба в академии последний шанс преуспеть в воинской карьере. Просим вас написать добровольный отказ от зачисления, а на следующий год -«Добро пожаловать, без экзаменов»...Я согласился, а на следующий год со мной даже разговаривать не стали...Однополчане потом потешались над моей наивностью. Кому поверил?!
Уже в 1957 году, после 12 лет службы на Дальнем Востоке, я поступил на Высшие офицерские курсы «Выстрел», и после их окончания служил на Украине, командовал мотострелковым батальоном. Из армии уволился в 1966 году в звании подполковника.
По поводу наград.Я не считаю себя обойденным в этом аспекте. А риторический вопрос, почему за захват плацдарма на Немане дали только орден Красной Звезды, а не орден рангом повыше - меня уже давно не волнует. Я честно воевал, за спины не прятался, регалий не выпрашивал. Что имею за войну, того достаточно.
У нас в дивизии 2-м стрелковым полком командовал майор Крымский, бывший летчик. Он был списан из авиации после ранения и добровольно пошел воевать в пехоту. Вот этот человек был достоин самых высоких наград, но ему так и не дали звание Героя, которое он по праву заслужил.
Г.К.-Давайте «вернемся» к войне. Ваша рота заканчивала войну, будучи оснащена пулеметами Горюнова. Насколько этот пулемет мог конкурировать по боевым характеристикам с немецкими пулеметами или с тем же «Максимом» ?
Ж.М.- Пулемет Горюнова уступал немецким образцам, но был намного лучше «максима». Весил всего сорок килограмм, когда его предшественник тянул почти на 70 кг, превосходил «максим» по дальности и кучности стрельбы, но в отношении темпа стрельбы и скорострельности они были примерно одинаковы. Еще одно важное достоинство пулемета Горюнова -это сменные стволы. Это тебе не воду подливать в раскаленный и кипящий кожух «максима».
Одним словом, хороший был пулемет.
Г.К.- Война с Японией, в сознании многих не воевавших людей представляется бескровной прогулкой на фоне сдающейся в плен Квантунской Армии. Как Вам запомнилась эта война?
Ж.М. -Дивизия прибыла на Дальний Восток. Меня вызвал к себе новый комбат майор Харин и сообщил, что согласно приказа, я направляюсь в 627 стрелковый полк 384 СД. Тогда начали «тасовать» командирские кадры. В дивизии, всю войну простоявшие на Востоке посылались офицеры с боевым опытом, а «дальневосточники» переходили в части прошедшие войну . Заменил я старшего лейтенанта Захарова, принял пулеметную роту под командование. На то, что победим японцев малой кровью мы не надеялись. Расположились в районе села Барышевка, в Хасанском районе Приморского края. 9 августа перешли китайскую границу. 384-я СД приняла участие в боях по прорыву Дунинского укрепрайона. Бои там были ожесточенными. Для примера приведу только одну цифру : почти две тысячи наших солдат пали смертью храбрых в сражении за Дунинский УР.
Там же меня снова ранило, 17-го августа сорок пятого года. Был бой, чем то напоминавший «дуэль». На склоне сопки японские позиции, сотни стволов «изрыгают» смертельный огонь. На противоположной сопке залегли мы, расстояние до японцев было примерно двести метров. Почти в упор расстреливаем друг друга. Сначала меня контузило. Вижу, один мой расчет погиб. Лег, уже в который раз за войну, на место первого номера, веду огонь, и тут получаю пулю в лицо...Врач полка Янушевский лично вытащил меня с поля боя. Переправляли раненых в тыл на пароме, через реку Тумынь. Пленные японцы таскали носилки с ранеными, а наши бойцы, охранявшие паром, сжимали в руках гранаты, ожидая от японцев подвоха в любую минуту. Фанатиков среди японцев хватало. Еще до Дунина вошли в какой-то городок, людей не видно. Вдруг выскакивает японец с винтовкой, смертник -одиночка, и штыком ранил в живот комполка подполковника Хирного. Японца сразу застрелили, но подобные «сюрпризы» были на каждом шагу...
Г.К.- О том, что наши войска стояли в Северной Корее еще до войны 1950 года почти нигде не упоминается. Какие функции выполняли наши части в Корее? Какой эпизод из Вашей службы тех краях Вам наиболее запомнился ?
Ж.М. - В Корее стояла 25-я Армия генерал-полковника Чистякова. Заместителем командующего армии был мой сталинградский комдив генерал Лагутин. Был я в Пхеньяне на курсах усовершенствования, встретился случайно с Лагутиным, подошел к нему и представился -«Товарищ генерал, капитан Жаровский, воевал под вашим командованием под Сталинградом». Он вспомнил меня, и встреча была для нас обоих приятной. Посмотрел генерал на мои награды и спросил- «...где медаль «За оборону Сталинграда»?..» Узнав, что я так и не успел получить эту дорогую каждому фронтовику медаль из-за ранения, он похлопотал и вскоре мне вручили заслуженную медаль.
Армия охраняла границу по печально знаменитой 38-й параллели. Наш полк держал участок длинной 50 километров.
Например моя рота, была разделена на две заставы, располагавшихся в 10 километрах друг от друга. Второй заставой командовал старший лейтенант Кондрашенко. Наша задача была пресекать переходы границы. Провокации были почти каждую неделю. С сопредельной стороны переходили демаркационную линию южнокорейские солдаты, которых мы называли «южной полицией». Ну и само собой -американские инструкторы тут как тут, уже началась «холодная война», как же без них... У нас был «железный» приказ запрещавший открытие огня. Вот с этим приказом и связан эпизод о котором я хочу рассказать.
В феврале сорок седьмого года дозор донес, что границу переходят примерно 70-80 солдат из «южной полиции». Взял с собой семь человек, один пулемет и рванули мы на место нарушения границы. Там везде рисовые поля, как раз выпал снег. И мы видим, как по склону, спускается в нашем направлении цепь солдат, приближаясь к нам. Старшина Деревянко кричит -«Товарищ капитан, разрешите открыть огонь!». А запрещающий приказ командарма?!?.Еще минута и нас просто голыми руками уничтожат. Думаю, будь что будет !,и скомандовал -«Огонь!» Врезали мы им, хорошо их там «покрошили». А после начались комиссии, разбирательства, угрозы трибуналом и все такое прочее...А через пару недель вышел приказ командарма, в котором полностью оправдывались мои действия, и было предписано все командирам застав немедленно открывать огонь на поражение при любой попытке нарушения границы. В сорок восьмом году нас вывели из Кореи, и я продолжил служить в Приморье.
Интервью и лит. обработка: Григорий Койфман
