Я родился в 1924 году в районном центре Липовец Винницкой области. В нашей крестьянской семье было шестеро детей, три брата и три сестры, я был самым младшим. Но в 1932г. отец умер, и нас, детей, раздали родственникам, потому что содержать нас, у матери не было никакой возможности. Меня усыновила сестра моей мамы, которая жила в Киеве. После окончания семилетки я поступил в энергетический техникум. Успел проучиться там два года, когда началась война.
Н.Ч. - Как вы узнали, что началась война?
Б.В.Ф. - 22 июня по Киеву прокатился слух, что началась война, и только уже потом было сообщение по радио. Сам город 22 числа не бомбили, а только военный аэродром в пригороде. Но налеты начались почти сразу, и поэтому в городе начали копать щели, приспосабливали под убежища разные подвалы.
Н.Ч. - Вы знали, что приближается война?
Б.В.Ф. - Тогда в нашей стране было твердое убеждение, что война с Германией неизбежна. Но после заключения «пакта о ненападении» с Германией, делалось все возможное для его соблюдения, и чтобы не допустить ни малейшего повода для провокации. У меня, например, был такой случай. В техникуме мне дали путевку в летний лагерь отдыха. Там организовывались всевозможные концерты самодеятельности. Я знал одно стихотворение о революционной борьбе немецкого народа, и решил с ним выступить в одном из таких концертов. Так меня предварительно прослушали, на предмет того, чтобы проверить, нет ли чего в этом стихотворении обидного или провокационного для немцев. Представьте, даже в студенческих лагерях думали о таких вопросах, чтобы не дать Германии лишнего повода для начала войны. Напряжение было такое, что все понимали - война с Германией неизбежна, но каких-либо примет приближения начала войны я не видел.
Н.Ч. - Как ваше окружение восприняло известие о начале войны?
Б.В.Ф. - Тогда были очень сильные пропаганда, и уверенность в том, что наша страна и армия самые сильные, и в случае начала войны, мы быстро перенесем боевые действия на территорию врага и разобьем его. Молодежь готовили к войне: мы сдавали различные нормативы, и, например, я был «ворошиловским стрелком». Очень много внимания уделялось патриотической работе, мы верили и партии и Сталину, и поэтому неудивительно, что мы все хотели поскорее попасть в армию, чтобы защищать нашу Родину.
Но когда наши войска начали отступать, начались бомбежки Киева, а тем более, когда началась эвакуация предприятий, стало тревожно. Моего отчима послали организовывать эвакуацию в районах, а мы с тетей где-то в конце июля уехали в г.Фрунзе, где у меня жила сестра. Эвакуация происходила организованно, и нам повезло, мы уехали относительно спокойно. Добирались до Фрунзе тяжело, примерно 1,5 месяца. Продуктов, конечно, не хватило, но как-то выкручивались.
Н.Ч. - Что-то запомнилось из того месяца, что Вы еще были в Киеве?
Б.В.Ф. - Налеты. Причем, что меня несколько удивило? Летят немецкие самолеты, по ним ведут огонь зенитки, но никого не сбивают, а наших истребителей вообще не видно. Это меня очень удивило, ведь до войны казалось, что у нас мощная оборона.
Н.Ч. - Что было во Фрунзе?
Б.В.Ф. - Беженцев особенно и не ждали, хорошо хоть у меня там была сестра. Я устроился жить у нее в общежитии, и почти сразу пошел работать слесарем на завод, который производил патроны. Это время запомнилось мне как тяжелейшее: изнурительный труд по 12 часов в день при очень скудном питании…. 800 грамм хлеба, который мы получали, был основной частью нашего рациона. Кое-какие продукты еще можно было купить, но стоили они очень дорого. Еще при нашем заводе была столовая, где рабочих кормили скудным обедом. Выдавались и карточки на некоторые продукты, которые можно было отоварить в магазине, но сложность была в том, что рабочий день у нас составлял 12 часов, и отоварить эти карточки мы просто не успевали. В неделю был всего один выходной, и, кроме того, после работы у нас еще были обязательные занятия по военной подготовке. Это только в молодости можно такое выдержать….
Н.Ч. - Когда Вас призвали в армию?
Б.В.Ф. - На заводе я проработал примерно год, а в октябре 1942 года меня призвали, и направили в пехотное училище, которое находилось в том же Фрунзе. Видно учли, что у меня семилетнее образование и два курса техникума, для того времени это было немало.
В училище было тоже очень тяжело, нас «загружали» очень сильно. Зато нормально кормили, и мы жили в хороших условиях. Это был огромный плюс по сравнению с условиями работы на заводе. Но «гоняли» нас в училище нещадно. Особенно запомнились изнурительные марш - броски в полной выкладке. Среди курсантов людей с боевым опытом вообще не было, а среди преподавателей почти не было. Состав курсантов был многонациональный, примерно половина славяне, а половина азиаты, но жили мы очень дружно. Моими друзьями, например, были узбек Юнусов и казах Курманов. Думаю, что обучили нас неплохо, конечно, не сравнить с подготовкой в мирное время, но основам нас обучили. Морально мы, правда, оказались совсем не готовы к тому, что нас ждало уже в первых боях.
Н.Ч. - А с вашими товарищами Вы не обсуждали причины неудач начала войны?
Б.В.Ф. - Только после войны мы стали узнавать все эти факты. А тогда, что мы, простые солдаты, да и младшие командиры могли знать? Конечно, ничего. Но вот у меня такой, например, вопрос. Мне старший брат рассказывал, он встретил войну в Молдавии, да и другие ветераны тоже: почему войска выводились в лагеря? Как могло такое произойти с нашей авиацией? Ит.д. и т.п. А тогда, конечно, все списывалось на «вероломное нападение фашистов», и на нашу неготовность к войне.
Н.Ч. - Как Вы оказались на фронте?
 |
Германия, май 1945 сидят, слева направо: Солодовников Алексей Павлович, Кривоногов Виктор Николаевич, Бочкарев Дрыгин, Владыка Николай |
Б.В.Ф. - В училище мы недоучились. Через четыре месяца учебы, в январе 1943 наш учебный батальон срочно отправили на фронт под Сталинград. Говорили, что офицерские звания получим в дороге, но этого так и не произошло, и мы все остались простыми солдатами. Но пока мы ехали, бои под Сталинградом уже закончились, и всех, а нас было, я думаю, больше тысячи курсантов, просто «раскидали» по разным подразделениям 27 Гв. СД.
По дороге на фронт мы постоянно общались на остановках с ранеными, которых везли в тыл на лечение. И получалась из их рассказов такая невеселая картина: что они воевали всего кто месяц, кто полтора, два - это максимум. И мы начали потихоньку понимать, что в лучшем случае через два месяца и нас повезут в госпиталя….
Выгрузили нас севернее Сталинграда, построили, и начали ходить вдоль строя «покупатели». В разведку набирал бравого вида старший лейтенант. А в разведчики, как известно, отбирали только добровольцев. И мы с моим товарищем Алексеем Солодовниковым, решили: погибать так с музыкой, свои жизни надо «продать» подороже. Мы подошли к этому офицеру и попросились в разведку. Он задал нам несколько вопросов, и то, что у нас не было боевого опыта, его не смутило. Из добровольцев он отобрал всего десять человек. Так мы оказались в отдельной разведроте 27 гвардейской сд, которая входила в состав 29 ск 62-й армии под командованием Чуйкова. За бои под Сталинградом 62 армию, единственную из армий, наградили орденом Ленина, и она стала 8-й Гвардейской армией. Ведь награждали только полки, дивизии, корпуса, а армии не награждали. Мне повезло, в составе этой разведроты я воевал до самого конца войны.
Н.Ч. - Какая структура и задачи были у вашей разведроты?
Б.В.Ф. -В составе нашей роты были два взвода пешей разведки, и взвод конной разведки. Но «конники» разведкой почти не занимались, а выполняли скорее функции связистов и коноводов у командования дивизии. Среди них большинство людей было «в возрасте». Во взводах пешей разведки была только молодежь. Самый опытный и заслуженный разведчик нашей роты Виктор Кривоногов был 1921 г.р., и воевал он с самого начала войны. Он был у нас самым старшим по возрасту, а например, все 10 человек, которые пришли одновременно со мной, были 1924 г.р. Постоянно в составе роты было 40-45 человек, но непосредственно для «выходов» у нас были две группы примерно по 12 человек. Большинство разведчиков были славяне, но были люди и других национальностей. У некоторых были судимости, но на это не обращали внимание, т.к. ребята были хорошие и смелые. За что они их получили, я не интересовался, думаю за незначительные преступления. По моим данным, с момента моего прихода и до конца войны в нашей роте воевало человек 100. Т.о. потери роты, за чуть более 2 лет фронта, составляют примерно 50 процентов.
Главная задача нашей разведроты была - захват языков. Работали мы на глубину до 20 километров за линией фронта. Обычно мы возвращались в ту же ночь, но если ходили глубоко в тыл, то могли вернуться и на вторую ночь. Во время наступления как пехоту нас не использовали, берегли. Но постоянно давали нам различные задания, обычно по налаживанию связи с каким-нибудь подразделением нашей дивизии.
Наша разведрота непосредственно подчинялась начальнику штаба дивизии и начальнику разведотдела дивизии, только они могли ставить нам задачу. Ну и, конечно, командир дивизии. Обычно в наступлении, при нем всегда была небольшая группа разведчиков для выполнения самых срочных и опасных заданий.
Н.Ч. - Какое снаряжение было в вашей разведроте?
Б.В.Ф. - Форма у нас была самая обычная, а зимой мы ходили исключительно в ватниках, т.к. в шинелях ползать невозможно. И зимой и летом у нас были маскхалаты. По этим маскхалатам нас, разведчиков, сразу «вычисляли», а отношение к нам было самое доброе. В немецкой форме мы на задания не ходили, это исключалось полностью.
У каждого из нас был автомат ППШ, пистолет, нож и на задания брали по четыре гранаты. Конечно, пистолеты, не были положены, но они были у всех. У меня были за войну и наши, и трофейные пистолеты. Мне больше всего нравился «Парабеллум», отличное, надежное оружие, и легкий «Вальтер».
Иногда мы брали на задания немецкие автоматы, но только потому, что они были легче наших, а так «ППШ» - хороший, надежный автомат. Обычно немецкие автоматы брала группа захвата, а иногда они шли вообще без них, только с ножами и пистолетами.
Один раз меня чуть не подвел «ТТ». Во время наступления на Берлин, наша разведрота оказалась в одном городке, где шли преимущественно танковые бои, пехоты там почти не было. Нам, разведчикам, была поставлена такая задача: выяснить, где находятся немецкие танки, и разведать пути, для скрытного подхода к ним наших танков. В одном месте, мы с товарищем, обнаружили один немецкий танк, незаметно подвели к нему наш, который его и поджег. Из загоревшегося танка выскочил один немецкий танкист, который попытался спрятаться в доме, но мы его взяли в плен, и отвели к начальнику разведки. Немец был необычный: высокий, интеллигентного вида, и не в танкистской форме, а в кожаном пальто, но в шлемофоне. Видно было, что это офицер, причем высокого звания. Наш начальник разведки пытался его допросить, а тот заладил: «Я ничего не знаю. Я не солдат, я фольксштурмист». Мы, конечно, не поверили, а тот больше ничего не говорит. Что делать? Каждый человек на счету, девать пленного некуда. Начальник разведки приказал мне: «Выведи его и….» Вывел я его во дворик, там такой тупичок был. Он все сразу понял, и начал кричать на немецком: «я офицер! я офицер!». Я нажимаю на спусковой крючок «ТТ», а выстрела нет. Он увидел, что у меня заминка, и бросился на меня…. Я успел понять в чем дело: у «ТТ» иногда не до конца отходили подвижные части, и если рукой не подтолкнуть их, то выстрела не будет. Я успел…. Когда немец уже навалился на меня, я выстрелил. Сразу после этого «ТТ» я выбросил, и взял себе немецкий пистолет.
Н.Ч. - Был в вашей роте какой-нибудь ритуал «о принятии в разведчики»?
Б.В.Ф. - Никаких ритуалов у нас не было. Тем удивительнее мне слушать о нравах в современной армии, обо всех этих разделениях на «стариков» и «молодых». У нас на фронте, да и в послевоенное время, ничего подобного не было. «Старики», т.е. опытные и заслуженные воины, некоторые из которых отслужили по 5-7 лет, не только не ставили себя выше других, но и всячески старались помочь молодым солдатам во всем, стремились воспитать себе достойную замену. Конечно, надо учитывать, что разведчики особая каста. Тут для успешного выполнения задания просто необходимо быть полностью уверенным в своих товарищах. Уверенность в них придает и спокойствие, и смелость. Отношения у нас в разведроте были прекрасные.
Н.Ч. - Вы хорошо помните Ваш первый бой?
Б.В.Ф. - Это было на Северном Донце. Мы попали в дивизию в период после окончания Сталинградской битвы, и почти сразу нас перебросили под Купянск, это узловая станция в Харьковской области. Там мы стояли во втором эшелоне, и вели интенсивную боевую учебу. Костяк разведроты состоял из опытных разведчиков, но они и сами продолжали тренироваться, и нас обучали вести разведку на переднем крае, установлению засад, преодолению препятствий, захвату языков и многому другому. К моменту начала боев мы уже были хорошо подготовлены.
Упор в обучении делался на том, что нам действительно понадобится в реальном бою. Ничего лишнего. Зато искусство маскировки, проведение ночного «поиска», форсирование водных препятствий, рукопашный бой и многое другое мы изучали досконально. Даже как-то к нам приехали обучить использованию снаряжения необходимого для форсирования рек, показали даже бесшумное оружие, но в боевой обстановке мы это снаряжение, конечно, так ни разу и не увидели.
В бои мы вступили в июне 1943, а уже 17 июля перешли в наступление. Обычно в поиск у нас ходила группа из 12 человек, четверо - группа захвата, и по группе прикрытия с обеих сторон. В первый мой выход меня назначили в группу прикрытия. Я, конечно, сильно волновался. В тот раз нас обнаружили, обстреляли, но вернулись мы без потерь.
Еще из тех боев мне запомнился такой случай. Мы организовали засаду на нейтральной полосе, в расчете захватить сапера или связиста. Ждем. Слышим, в сторонке кто-то ползет. Что делать? Один из наших бросил туда гранату, завязалась перестрелка. Естественно, что немцы начали обстреливать «нейтралку» из пулеметов и минометов. Мы начали отход, но из двенадцати разведчиков до наших окопов добежало только семеро…. И что же выяснилось потом? Оказалось, что рядом работали саперы, просто наши командиры проявили халатность, и не согласовали одновременные действия саперов и разведчиков. Командиром той группы был сержант Храпов, и поэтому тот случай стал называться у нас «храповское побоище». А наших раненых и убитых мы, конечно, всех вытащили.
Н.Ч. - Насколько этот случай характерен?
Б.В.Ф. - Такая ошибка была у нас в первый и последний раз. Думаю, что и наше командование и командиры саперов, списали потери на бой с немцами.
Н.Ч. - Сколько раз Вы ходили в «поиск», и сколько на вашем счету языков?
Б.В.Ф. - В «поиск» я ходил много раз. Когда стояли в обороне, то чуть ли не через день ходили, ведь информация командованию нужна постоянно. Когда удавалось взять «языка», то надеялись, что дадут нам небольшой отдых, но нет, нас опять посылали в разведку, уже для подтверждения данных полученных от только что взятого «языка». Так что «поисков» у меня очень много, их не считали, а «языков» на моем счету - шесть. Но их, конечно, не я один захватывал, а всей группе, участвовавшей в захвате, засчитывали. Среди этих шести «языков» были только солдаты и унтер-офицеры, офицеров захватывать не доводилось. И, кроме того, я участвовал в пленении более трехсот немцев. Например, в Польше у нас был такой случай: мы, вшестером, находясь в ближайшем тылу у немцев, захватили в плен 41 ! фашиста, и вывели их всех на нашу территорию.
Н.Ч. - Кого назначали в группу захвата?
Б.В.Ф. - Опытных и физически сильных бойцов. Молодежь начинала с группы прикрытия, до группы захвата надо было дорасти. Я тоже начинал с группы прикрытия, а потом уже перешел в группу захвата.
Н.Ч. - Как кормили разведчиков?
Б.В.Ф. - Мы на питание никогда не жаловались. Когда только прибыли на фронт, то разведчиков еще кормили по 5-й норме, т.е. как летчиков. Но уже в 1943 году нашу норму понизили до 2-й, т.е. обычной для пехоты. Это, конечно, совсем не означает, что мы сидели на этом голодном пайке. Мы, разведчики, всегда шли впереди, соответственно и трофеи у нас всегда были. Регулярно захватывали немецкие вагоны, машины, повозки с продовольствием, и сдавали их своему старшине. Так что продуктов нам хватало, даже иногда пехотинцев подкармливали.
Н.Ч. - Было у Вас ощущение, что разведчики - это «смертники», что шансов выжить на войне фактически нет?
Б.В.Ф. - Нет, таких мыслей у нас не было. С такими мыслями тяжело и жить, и воевать. У нас у каждого была надежда дожить до Победы. О смерти не хотелось думать, наоборот, все мечтали о мирной жизни, в свободное время постоянно разговаривали о будущем, о девушках. Чувства обреченности у нас не было.
Н.Ч. - Суеверия, приметы какие-нибудь были в вашей роте?
Б.В.Ф. - Ничего такого у нас не было. Если задача поставлена, то ее надо выполнять несмотря ни на что, тем более ссылаться на какие-то приметы, как это описано в интервью Каца Г.З. Думаю здесь он «натянул», у нас такого быть не могло. Ведь это армия, где за неисполнение приказа должны судить.
Еще мне показалось неправдоподобным в его интервью, что разведка была на каком-то особом положении. Что разведчики вели себя слишком свободно и даже агрессивно. Что он мог послать офицера и тем более застрелить…. Что могли убить «языка». Это надуманно, такого быть не могло! По крайней мере, у нас. У нас жизнь «языка» защищали больше чем свою жизнь, ведь если его не уберегли, значит, завтра тебе и твоим товарищам вновь надо идти в «поиск», а это ведь опять смертельный риск. Но и вынести своих убитых и раненых у нас было обязательным условием, законом. Правда, и ситуаций, когда нужно было выбирать, кого вытаскивать, своего раненого или «языка» у нас не было.
Да, разведчики пользовались всеобщим уважением, но на исключительном положении мы не были.
Н.Ч. - Насколько тщательно готовился «поиск»?
Б.В.Ф. - Как правило, в обороне, на подготовку «поиска» уходило несколько дней. Если линия фронта только недавно установилась, то, конечно, было полегче. А если на каком-то рубеже мы стояли долго, то на «поиск» нам выделялась, не одна, а две ночи. В первую ночь осуществлялась так называемая «вылазка»: делали проходы в минных полях, и проволочных заграждениях. Кроме того, обезвреживали МЗП (малозаметные препятствия): это на невысокие колышки, которых не было видно в траве, немцы наматывали кольцами тонкую проволоку. Когда в нее попадаешь, запутываешься, поднимается шум, и начинается обстрел. Еще немцы на ночь перед своими траншеями выбрасывали такие «рогатки» - крестовины, связанные между собой колючей проволокой. Днем их мы не видели, а ночью, когда неожиданно натыкались на них, было очень неприятно. Всю эту подготовку мы проводили в первую ночь, но тщательно ее маскировали, чтобы немцы ничего не заподозрили, и не устроили нам засаду. А во вторую ночь мы непосредственно ходили за «языком». План «поиска» мы обычно разрабатывали сами. А когда возвращались, то происходил подробнейший разбор «поиска», и действия группы в целом, и каждого бойца в отдельности.
Н.Ч. - Бывали случаи, когда вашей разведроте ставились заведомо невыполнимые задания?
Б.В.Ф. - У нас таких случаев не было. Другое дело, что бывали задания, когда мы прекрасно понимали, что без потерь его не выполнить. Хотя бывали и совсем простые задания, но которые выполнялись с потерями…. Например, был такой случай, когда наш 29 корпус был оставлен в Познани для уничтожения окруженной группировки немцев. Там шли ожесточенные уличные бои, в которых все смешалось. Иногда нельзя было понять, где наши, а где немцы. Мне командование дивизии поручило самое «обыкновенное» задание: найти один из полков нашей дивизии, и передать его командиру пакет. Я и еще один разведчик нашей роты должны были найти этот полк. Он оторвался от наших частей и оказался среди немцев. Естественно, что телефонной связи с ними не было, а радиосвязь не была налажена. Пока пробивались к ним, моего напарника убили. Перебегали улицу, я первым, а он вторым…. Когда, выполнив задание, я вернулся на командный пункт дивизии, то оказалось, что радиосвязь с этим полком уже налажена, и надобности в моих сведениях нет. И человека тоже нет….
Н.Ч. - Как Вы можете оценить работу немецких разведчиков?
Б.В.Ф. - Они «работали» не так активно и настойчиво как мы, я бы даже сказал, что значительно реже они беспокоили наш передний край, чем мы их, поэтому что-либо об их разведке я сказать не могу. Но у нас был случай летом 1943, когда на нейтральной полосе мы столкнулись с их разведкой. Нам повезло, мы их обнаружили раньше, забросали гранатами, и даже удалось захватить одного пленного. Но это единственный случай, когда мы столкнулись с немецкой разведкой. Мне известен случай в нашей дивизии, когда пропал один солдат, и то я не уверен, что его утащили немцы, а может, он сам к ним перешел, или что-то еще с ним случилось. Зато нашу разведку немцы очень боялись, постоянно освещали и обстреливали нейтральную полосу.
Н.Ч. - Как вели себя пленные немцы?
Б.В.Ф. - Тут нужно учитывать время, когда они попадали в плен. В 1943, когда еще только решался вопрос кто - кого, то они вели себя нагло. Но если уж попали в плен, то в большинстве своем, старались вести себя смирно, так, чтобы остаться в живых. Их даже не нужно было тащить через нейтральную полосу, сами шли.
Н.Ч. - Бывали случаи чтобы «язык» отказывался говорить?
Б.В.Ф. - Не знаю, мы в допросах не участвовали. Наша задача была привести пленного, а дальше была задача разведотдела дивизии, и что там творилось, я не знаю.
Н.Ч. - Наградной темы коснемся?
Б.В.Ф. - Потом уже, после войны, мне довелось общаться с бывшими разведчиками, и, сравнивая, могу сказать, что в нашей разведроте награждали плохо. Не знаю, с чем это было связано, считали, наверное, что это наша обычная работа, наша обязанность. При захвате «языка» награждали только одного или двух человек, а не всю группу. Для того чтобы заслужить награду, объединяли несколько боевых эпизодов, за какой-то период. Мы сами не знали, за какие эпизоды нас награждали, наградных листов мы не видели. Командиры разведроты, а их у нас сменилось за два года пять человек, никогда в разведку сами не ходили, и не всегда даже представляли к награде своих разведчиков, заслуживших это. А сколько наградных листов затерялось где-то наверху…. Например, нашей роте была поставлена задача форсировать Вислу, и обеспечить успешную переправу частей нашей дивизии. Мы прекрасно справились с этой задачей, и ожидали, что кого-то из нас представят к званию Героя Советского Союза, т.к. это было обещано тем, кто первым форсирует Вислу. Но вскоре нам заявили, что южнее, кто-то из нашей дивизии уже форсировал Вислу раньше нас, и действительно, там наградили и солдата, и командира батальона. Я с ними встречался после войны. А, например, за то, что мы вшестером выяснили, где находится линия обороны, и захватили в немецком тылу 41 пленного, и вывели их всех на нашу территорию, а это было очень непросто, начальник разведки дивизии со словами: «опоздали вы» разорвал наше донесение.
Н.Ч. - Расскажите поподробнее об этом эпизоде.
 |
Отдельная разведрота 27 гв.сд, Германия, 1945 год, 4-Кривоногов В.;5 - Л-т Аксенов; 7 -Закамалдин В.; 8 - Солодовников А.; 9 - ; 10 -; 11 - Криченков С. |
Б.В.Ф. - Это было в январе 1945 года в период Висло-Одерской операции, сразу после освобождения г.Лодзь. Нам была поставлена задача проникнуть в тыл к немцам и уточнить: занята ли тыловая линия обороны немецкими войсками, т.к. шло наше наступление, и сплошной линии фронта не было. Если да, то взять «языка», или добыть документы немецких солдат. На двух танках нашей группе из шести человек, я был старшим, беспрепятственно удалось попасть в тыл к немцам. Перед рассветом мы достигли какого-то населенного пункта, танкисты отправились выполнять свое задание, а мы свое. У поляков удалось выяснить, в каком доме находятся немцы, и мы решили взять их в плен. Немцы, уверенные, что у себя в тылу они находятся в полной безопасности, не выставили охранения, и когда мы беспрепятственно вошли в дом и осветили их фонариками, то они продолжили спать и не обратили на нас никакого внимания. Пришлось им скомандовать «Хальт! Хенде Хох!» Так мы взяли в плен группу примерно из двадцати немцев. Пока думали, что с ними делать, оказалось, что в нашем направлении движется еще одна группа немцев. Чтобы не оказаться обнаруженными мы решили захватить и их. Впятером спрятались за забором, и когда они проходили мимо нас, одновременно наставили на них автоматы. Так у нас оказался 41 пленный, из которых было три офицера. Решили выводить их в расположение наших войск, двигаясь полем на восток, параллельно дороге. Построили их в колонну по четыре, поручили командовать одному из офицеров, а сами шли позади. Сначала мимо нас проходили немецкие колонны, а потом появились и наши танки. Когда мы вышли на дорогу, колонна танков вдруг остановилась, вокруг нас собрались танкисты, и начали бить пленных. Лишь с большим трудом нам удалось прекратить это избиение. Мы продолжили свой путь, но понимали, что время идет, данные нужно доставить быстрее, а мы возимся с этими немцами…. Тогда оставили пленных проходящему артполку, причем его командир пытался уговорить нас остаться служить у него артиллерийскими разведчиками, и даже обещал представить нас к званию ГСС. Но мы с документами немцев отправились искать штаб дивизии, который нашли только к вечеру. Но начальник разведотдела дивизии лишь обругал нас: «Пока вы ходили, ваша информация устарела».... Конечно, своевременно доставить данные нам не удалось, но и так нас отчитать, не учитывая 41 захваченного пленного…. Нам было обидно.
Н.Ч. - А на орден «Славы» 1-й степени Вас не представляли?
Б.В.Ф. - То, что я живой остался, вот моя главный орден. В целом, я считаю, что у нас в вопросах награждения сдерживали. Ребята заслуживали большего. Например, за тяжелейшие бои под Сталинградом, где погибло много разведчиков, только несколько человек наградили медалью «За боевые заслуги». Командир нашей разведроты, тоже награжденный, когда ребята его спросили: «ну как же так?» Он ответил так: «Я командир, получил медаль «За боевые заслуги», а вы что ордена хотели получить?»…. Зато у нас в роте был парторг Байбородов, пожилой человек, его прислали к нам из батальона связи. Он ни разу не ходил с нами в «поиск», только участвовал в подготовке группы, но стал полным кавалером ордена «Славы»…. У нас в роте было всего три полных кавалера - это опытнейшие и заслуженные разведчики Виктор Кривоногов, Бата Дамчеев и этот парторг…. Как-то он даже на партийном собрании нас попрекнул: «В последнее время вы плохо справляетесь с поставленными задачами. Не проявляете должной настойчивости». Нам тогда долго не удавалось захватить «языка». На что я встал и ответил ему: «Если у вас такое недоверие к нам, то почему вы не пойдете вместе с нами на задание, чтобы проверить, нет настойчивости, или нет возможности?»…. Он промолчал. Естественно, что и относились мы к нему соответственно, понимали, что это за человек….
Н.Ч. - Какие еще задания, кроме захвата «языков» поручались вашей роте?
Б.В.Ф. - Вспоминается такой эпизод. На Украине, возле станции Близнецы, в тыл к немцам отправили всю нашу разведроту. Нужно было помешать, отступающим немцам уничтожить эту станцию, и посеять панику, чтобы лишить их возможности спокойно отступать. Ночью удалось всей роте перейти линию фронта и углубиться в тыл к немцам на 12 километров. День переждали в посадке, причем там был интересный момент. Утром появилась невесть откуда взявшаяся курица, и начала льнуть к нам. Мы ее пробуем отогнать от нас, а она лишь громче кудахчет. По дороге постоянно проходили немцы, и если бы кто-то из них услышал эту курицу, и пошел за ней, то нас бы непременно обнаружили. Каким-то образом все-таки эту курочку отогнали, но скольких нервов нам это стоило…. Зато следующей ночью, когда немцы начали отход, мы провели очень удачный бой. Отступала колонна немцев с обозами, и мы прямо в этом лесочке устроили засаду. Расстреляли их фактически в упор из пулеметов и автоматов, и начали небольшими группами отходить, т.к. колонна была большая. Немцы быстро пришли в себя и открыли ответный огонь из пулеметов. А вокруг лесочка чистые поля…. У нас один развдик погиб и двое было ранено. Это был единственный случай, когда мы не вытащили своего убитого, вернее мы думаем, что он был убит, т.к. тела его так и не нашли. Был ранен в ногу командир взвода и его несли двое наших ребят, но они не успевали уйти от немецкой погони и спрятались в какой-то канаве, а немцы ночью их не заметили. Повезло, конечно, и им всем удалось вернуться. Кроме того, у нас той ночью пропал радист, и мы считали, что он погиб, а оказалось, что он перешел линию фронта на участке соседей, и остался там служить у артиллеристов. Так что и такие потери у нас бывали. За этот и другие бои на Украине меня наградили медалью «За отвагу».
Н.Ч. - А могли вашу разведроту послать в бой первыми?
Б.В.Ф. - Конечно. Обычно при форсировании рек вперед пускали разведчиков. Думаю, это было оправданно. Например, Вислу форсировали сначала мы, подавили там пулемет и зенитку, дали сигнал, и за нами уже пошла пехота.
Н.Ч. - Бывали такие случаи, что люди попадали в разведку, но понимали, что это не для них, и просили отпустить их?
Б.В.Ф. - Раз уж люди попадали к нам, то они и продолжали служить, но был всего один такой случай. Одновременно с нами в разведроту попал один молодой парень, невысокого роста, еврей по фамилии Фельдман. Прошел наравне с нами весь процесс обучения, но перед вступлением в бои он из роты пропал. Видно, кто-то ему помог закрепиться на какой-то тыловой должности. Больше на фронте мы его ни разу не видели. Через 40 лет после войны у нас была встреча ветеранов в Москве. И там мы его встретили, тем более, что он был москвич. Я просмотрел список ветеранов, которые присутствовали на встрече, и вижу, что в списке ветеранов разведроты записан и этот человек. Ни на одно задание с нами не ходил, а числится разведчиком…. Нас, разведчиков, на той встрече было шесть человек, но он к нам так ни разу и не подошел….
Был еще один случай, когда у одного парня была «куриная слепота», и его перевели. Кроме того, несколько человек от нас перевели в полковую разведку, но чтобы от нас забирали человека ввиду его «профнепригодности» в разведке, такого я не помню.
Н.Ч. - Чем было обусловлено, что за два года у Вас сменилось 5 командиров роты?
Б.В.Ф. - В основном, командиры роты уходили от нас на повышение. Даже если их переводили на другую должность, то нам, разведчикам, не объясняли по какой причине. Но был у нас и такой эпизод, когда сняли с должности командира роты, при котором я попал в разведку. Хороший был офицер, знающий наше дело, но его решили снять, т.к. длительное время нам не удавалось взять «языка». Мы стали протестовать, даже направили делегацию к командованию дивизии, но это не помогло. Мало того, нас отругали за то, что мы вмешиваемся в дела командования.
Считаю, что командиры роты нам попадались неплохие. Хорошие люди, они пользовались уважением у солдат, и не припомню такого, что мы хотели, чтобы кого-нибудь из них заменили. У нас был даже такой случай в Германии. Как-то наша рота шла строем, и вдруг, наш командир, капитан Попов начал ругаться с каким-то солдатом, видно они были раньше знакомы. Очень сильно ругались, так, что когда мы пошли дальше, тот солдат бросил в нашего командира палку. Тут, конечно, мы не выдержали, все бросились на этого солдата и избили его до полусмерти….
Но насколько я убедился, что главной задачей командира разведроты было все-таки не выполнение боевой задачи, а хозяйственное обеспечение роты. За все время моего пребывания в разведке, командир роты всего один раз участвовал с нами в выполнении боевого задания, это когда мы ходили в тыл к немцам возле станции Близнецы. Фактически нашим командиром был начальник разведотдела дивизии майор Жигалов. Он почти всегда был в расположении разведроты. Это был очень грубый, злопамятный, и заносчивый офицер. Обычно люди очень сближаются в боевой обстановке, а этот нет, вел себя очень высокомерно. В случае, если кто-то из разведчиков серьезно провинился, то он давал ему такое персональное задание, что шансов выжить почти не было. Например, в такую «немилость» к нему попал мой друг Алексей Солодовников. Не знаю, с чего все началось, но поссорились они очень сильно, и отношения между ними были очень плохими. Жигалов даже сажал моего друга на гауптвахту, ее роль исполняла глубокая воронка. И вот при входе в Берлин, он дал Алексею такое задание: переправившись через канал, а мост был взорван, уничтожить немецкую огневую точку, и т.о. помочь нашему подразделению форсировать этот канал. Одному!... Персонально!... Но Солодовников по разрушенному мосту, через канализационную систему смог таки проникнуть в тот дом, и уничтожить пулеметную точку! У нас была такая радость, ведь мы прекрасно понимали, что он фактически вернулся «с того света»…. К этому офицеру, конечно, в роте относились очень неприязненно, но идеи, чтобы «убрать» его у нас не возникало. До такого не доходило.
Н.Ч. - Конфликты, между солдатами были часто? Могли они решаться с помощью оружия?
Б.В.Ф. - Такое исключено полностью, я о таких случаях никогда не слышал. В нашей роте коллектив был очень дружный и сплоченный. Серьезных конфликтов я не помню.
Н.Ч. - Вам довелось общаться с командованием дивизии. Что это были за люди, пользовались они у солдат уважением?
Б.В.Ф. - Командиром нашей дивизии с 1941 года и до конца войны был генерал-майор Глебов. Очень опытный, грамотный офицер, еще за бои на Халхин-Голе у него было два ордена «Боевого Красного Знамени». За бои на Висле он был удостоен звания Героя Советского Союза. Его заместители менялись, например, после освобождения Белоруссии к нам прислали Героя Советского Союза генерал-майора Дука, который был командиром партизанской дивизии. Командование дивизии пользовалось авторитетом у солдат, но не всегда у начальства. Одно время, например, у нас начальником штаба дивизии был, кавказец, наверное, чеченец. Но его вскоре заменили, наверное, из-за его национальности. Это был едва ли не единственный кавказец, с которым я сталкивался на фронте, т.к. нашу дивизию часто пополняли представителями народов средней Азии, и ни разу кавказцами.
Н.Ч. - Были случаи, чтобы разведчики из вашей роты попадали в плен к немцам?
Б.В.Ф. - Всего один раз у нас был такой случай. На Украине, возле г.Новоодесса, форсировали с ходу р.Южный Буг и захватили небольшой плацдарм. Наши артиллерия и танки отстали, а немцы контратаковали, и пехота не выдержала. Группе наших разведчиков поручили остановить бегущую пехоту. Но сделать это не удалось, их отбросили к самой реке, а одного из наших разведчиков завалило в окопчике, когда по нему проехал немецкий танк. Ночью он очухался, и пошел в село, т.к. мы уже стояли там до этого, в одной из хат. Он нашел этот дом и спрятался там под кроватью, чтобы переждать день, а ночью попытаться перейти линию фронта, но его нашли. В плену он представился простым пехотинцем, и ему поверили т.к. в том бою попало в плен до сотни наших солдат. Его не расстреляли, и даже оставили работать при кухне, где он колол дрова, чистил картошку. А в одну из ночей, во время немецкого отступления, когда его заставили нести ленты к пулемету, он с этими коробками перешел через линию фронта как раз на участке нашей дивизии. Он успел попасть к нам в роту и рассказать обо всем, что с ним случилось, но его, конечно, сразу забрали в особый отдел, и больше мы его никогда не видели, и не знаем его дальнейшей судьбы…. Мы ничего не могли для него сделать.
Н.Ч. - Со «штрафниками» доводилось сталкиваться?
Б.В.Ф. - «Штрафниками» нас не пополняли. Был случай на Шерпенском плацдарме, когда мы ходили «в поиск» вместе с группой из «штрафников». Но они оказались слабо подготовлены, сильно шумели, немцы нас обнаружили и обстреляли. Мы вынуждены были отойти, не выполнив задания. Несмотря на это, те из «штрафников», кто был ранен при отходе, были реабилитированы как «искупившие кровью», зато нас ругали за невыполнне задания….
Н.Ч. - А с «заградотрядами» вы встречались?
Б.В.Ф. - За все время моего пребывания на фронте с «заградотрядами» мне ни разу не довелось столкнуться. На Украине я попал госпиталь, а после него всех выздоравливающих направляли в запасной полк, я же твердо был намерен вернуться в свою роту. Поэтому, не дожидаясь выписки, без документов, я пешком отправился в свою часть. Меня, конечно, могли задержать, и у меня точно были бы неприятности, но мне повезло, и я успешно дошел до своей роты и продолжил воевать.
О том, что «заградотряды» в спину стреляли нашим войскам, я ни разу не слышал.
Н.Ч. - Вам довелось воевать только против немцев?
Б.В.Ф. - Мне довелось воевать против немцев, а в Молдавии и против румын. Немцы, конечно, были хорошие солдаты. Дисциплина у них была на самом высоком уровне. Стойкие, умелые, знающие свое дело солдаты. Но тут, конечно, нужно учитывать и период войны. В 1943 они были заметно наглее, и даже пленные солдаты вели себя вызывающе, а в конце войны они и в плен легче сдавались. Взять тот же эпизод, когда я вел переговоры о сдаче в плен с немцами в Познани. В 43-м они бы и близко меня не подпустили, расстреляли бы на месте…. А тут и выслушали, и капитулировали.
Румыны, по сравнению с немцами, были заметно слабее подготовлены и вооружены. Моральных стимулов воевать у них тоже не было, и поэтому они, конечно, сражались гораздо хуже немцев.
Н.Ч. - С «власовцами» вам доводилось сталкиваться?
Б.В.Ф. - Возле Днестровского лимана запомнился такой случай. Кавалерийская дивизия из корпуса Плиева совершала рейд по тылам фашистов, а отходившие из Одессы немецкие войска прижали ее к самому лиману и здорово потрепали. Один из кавалеристов был пленен «власовцем», который прекрасно понимал, чем закончится война. Он убил нашего кавалериста, забрал документы и переоделся в его форму. Когда наша дивизия освободила эту деревню, к нам обратилась местная жительница: «Это предатель. Он жил в моем доме». Мы его, конечно, арестовали, и на допросе он во всем признался, но его передали в вышестоящий штаб, и чем закончилась эта история, я не знаю.
Ненависть, конечно, к «власовцам» была огромная. То, что «позволительно» было немцам, нашим предателям не прощалось. Но случаев расправы над ними я лично не видел.
Н.Ч. - Вы были два раза контужены и один раз ранены.
Б.В.Ф. - Ранен я был легко. Первый раз меня контузило возле села Долненькое в Харьковской области. Мы попали под сильнейшую бомбежку, говорят, что немцы нас тогда бомбили силами трех авиаполков. Пару дней пришлось провести в медсанбате.
Второй раз меня контузило на Зееловских высотах. Я был на самой вершине, в немецком окопе в форме подковы, докладывал по телефону командованию дивизии обстановку на поле боя. Наша артиллерия вела заградительный огонь, и снаряд попал в другой край окопа. Мне, конечно, крупно повезло, меня только несильно контузило, а двух других разведчиков, которые были со мной, ранило осколками наших же снарядов.
Тут я бы вот что хотел добавить. Был приказ, что раненые должны добираться до санбата самостоятельно и с оружием, а помогать им запрещалось. Но это же было неосуществимо на практике изначально! Конечно, за выполнением этого приказа следили весьма формально, но все равно бывали очень печальные случаи. Помню, мы видели пехотинца, которого ранило в лицо, и он ничего не видел. Он шел в медсанбат, но забрел в лесочек, и ослепший, окровавленный натыкался, бился головой о деревья, а помочь ему, сопроводить его, мы не могли….
Помню, что я тогда думал примерно так: уж если меня покалечит, то пусть лучше мне оторвет ногу, т.к. с целыми руками я смогу работать, и не быть обузой.
Н.Ч. - Многонациональный состав армии, по-вашему, это хорошо или плохо?
Б.В.Ф. - Тут не от национальности зависит. Конечно, когда в пехоте пополнение из Средней Азии почти не понимало русского языка, и было плохо подготовлено, то с такими солдатами, естественно, тяжело было успешно решать поставленные задачи. Сколько было таких случаев, когда одного из новобранцев ранят или убьют, а его товарищи вокруг него собираются, и их сразу «накрывали»…. Но у нас в разведке прекрасно воевали люди самых разных национальностей: узбек - Исмаил Юнусов, казах - Анатолий Курманов и многие другие. Или, например, был у нас в роте бурят Бата Дамчеев, прекрасный воин и товарищ. Полный кавалер ордена «Славы». Вначале он был снайпером, уничтожил много фашистов, а потом перешел к нам в разведку. Все они хорошо говорили на русском языке, были отлично подготовлены, поэтому и воевали прекрасно.
Н.Ч. - Вы можете выделить самые тяжелые и напряженные бои, в которых Вам довелось участвовать?
Б.В.Ф. - Наша дивизия имеет славный боевой путь. В бои мы вступили на Северном Донце, освобождали Запорожье, затем наступали на юг, в район Днестровского лимана, вынуждая немцев, под угрозой окружения оставить Одессу. Потом мы захватили небольшой плацдарм на Днестре в районе с.Паланка, но это было весной 1944, когда начался разлив. Доходило до того, что мы сидели на деревьях, а румыны нас расстреливали с высоты. Хорошо, что наше командование поняло всю бесполезность этого плацдарма, и мы его оставили. Затем всю нашу 8 гв. армию перебросили севернее, на Шерпенский плацдарм, и как раз 9 мая 1944 немцы начали генеральную попытку его ликвидации. Две недели самых ожесточенных боев, но немцам удалось только немного потеснить нас. Наша армия там потеряла до 10 тысяч человек убитыми. В июне 1944 нас перебросили на 1-й Белорусский фронт, т.е. на главное направление войны - Варшавско-Берлинское.
Везде бои были тяжелые и кровопролитные, но как самые тяжелые могу выделить бои при форсировании Северного Донца, когда еще только решался вопрос кто победит. Для того чтобы удержать Донбасс немцы сняли из-под Курска две танковые дивизии, которые бросили против нас. Достаточно сказать, что после наступления в стрелковых полках нашей дивизии оставалось по 5-6 пехотинцев…. Я помню такой эпизод: нашей дивизии придали танковый полк «КВ», и вот за этими 16 танками в атаку пошло примерно 15 солдат…. И это наступала дивизия!!! Тогда командир дивизии принял решение собрать в сводный батальон всех тыловиков, обозников. Набрали таким образом человек 500, и дивизия продолжила наступление.
Тяжелейшие бои были на Шерпенском плацдарме, уличные бои при освобождении Познани. И, конечно, бои при наступлении на Берлин, особенно на Зееловских высотах, но просто в конце войны у нас было подавляющее преимущество во всем.
Н.Ч. - Ваше мнение о роли Шерпенского плацдарма.
Б.В.Ф. - Он сыграл важнейшую роль в Ясско-Кишиневской операции. Немцы до последнего были уверены, что наступление начнется именно с этого плацдарма, и держали тут большие силы, а удар последовал с флангов, где стояли румынские части. Достаточно сказать, что против нашего плацдарма, который был 12 километров по фронту и 8 в глубину, немцы бросили 3 танковые, и 4 пехотные дивизии…. Могу с уверенностью сказать, а я многое и испытал, и повидал, что бои на Шерпенском плацдарме были одними из самых тяжелых за весь период моего пребывания на фронте! Немцам так и не удалось сбросить нас в Днестр, и те многочисленные, и самебоеспособные части 6-й немецкой армии, которые стояли против нас, не смогли участвовать в обороне Кишинева, и, оказавшись в окружении, попали в плен.
Могу гордиться тем, что я являюсь инициатором создания мемориала Шерпенского плацдарма. Когда в 1985 году я оказался в Молдавии, то был поражен, что на месте этих кровавых боев не было установлено ни единого памятника…. По моим ходатайствам, и то только через центральную печать, т.к. вообще мало кто знал о боях на этом плацдарме, удалось «продавить» идею создания мемориала. Его строительство, начатое еще в конце 80-х, удалось закончить при самом активном участии президента Молдовы Воронина В.Н. только несколько лет назад.
Н.Ч. - Расскажите о том, как вы участвовали в переговорах в Познани.
Б.В.Ф. - Там что получилось: наше командование не знало точно, сколько немецких войск оказалось окружено в Познани, поэтому оставила для их ликвидации всего три дивизии. Только потом выяснилось, что немцев там вместо предполагаемых двадцати тысяч, все шестьдесят…. Перебросили к нам на подмогу еще одну дивизию, артиллерию, саперов, и мы с ними за месяц справились, заставили капитулировать, но уличные бои в Познани запомнились мне как одни из самых ожесточенных.
В Познани и так была старинная крепость, а немцы ее заметно усилили. Многочисленные форты соединенные подземными ходами, с мощной цитаделью в центре. Наши попытки разбомбить эти укрепления успехов не принесли. К тому же был приказ Гитлера: «Не сдавать город, сражаться до последнего солдата», т.к. Познань - это важнейший узловой транспортный центр на пути к Берлину.
С тяжелейшими боями мы достигли рва вокруг цитадели. Начался штурм, и нам удалось ворваться внутрь и на крышу внешнего кольца крепости. Начали успешно «выкуривать» немцев из их укрытий: подрывали вентиляционные шахты, поджигали их с помощью толя и смолы. На рассвете начальник разведотдела Жигалов, а я до сих пор считаю, что он решил отомстить мне за случай со спиртным, дает мне задание: «Бухенко, бери двух разведчиков, идите в следующее кольцо крепости, и проведите переговоры о капитуляции форта». Что оставалось делать? Пришлось взять двух молодых разведчиков, и, размахивая носовым платком, мы пошли…. Автоматы мы взяли с собой. А у нас в дивизии уже был печальный опыт переговоров. В Сталинграде на переговоры ходили переводчик и офицер из оперативного отдела дивизии. Когда они возвращались, немцы их расстреляли. Одного убили, а второго ранили…. Пересекаем площадь, а я думаю, что если обстреляют, то шансов у нас никаких…. За площадью было два форта, мы пошли к левому, обошли его. При входе стояла группа немецких офицеров и два танка. Немецкого языка я не знал, пытаюсь как-то объяснить, что пришел с требованием о капитуляции, но они и сами прекрасно понимали, зачем мы пришли. Повезло, что среди этих офицеров оказался один, как я сейчас понимаю, словак. С его помощью переговоры пошли быстрее. Что я им говорил? Что судьба их решена, что во избежание лишней «крови» сдавайтесь, мы всем гарантируем жизнь. Их командир возражал, что приказа о капитуляции они не получали. А у нас уже было известно, что командующий этой части крепости застрелился, и я ему сказал: «Приказ вам некому отдать, т.к. ваш командир покончил с собой». В это время произошел оглушительный взрыв, это наши саперы проделали во рву проход для мощных самоходок, но я использовал его: «Видите, в том форту не хотели сдаваться, и его подорвали. Вы хотите той же участи?» И удалось таки уговорить их капитулировать. Старший офицер отдал приказ, но смотрим, никто не выходит. Тогда я с ним спустился внутрь форта, и солдаты начали выходить по одному. Таким образом, удалось склонить к капитуляции весь гарнизон этого форта, человек 200-250. За этот эпизод, и вообще за бои в Познани меня наградили орденом «Славы».
Н.Ч. - У Вас не было ощущения, что мы воюем с неоправданно высокими потерями?
Б.В.Ф. - Тогда трудно было так думать. Нам давали приказы, которые необходимо было выполнять. А есть ли для этого силы, возможности? Ну как можно было давать приказ о наступлении, если во всей дивизии в строю меньше 20 ! пехотинцев ?!
Больше всего, конечно, гибла пехота. Максимум три атаки и ты либо ранен, либо убит….
Или взять бои на Зееловских высотах, они запомнились мне очень хорошо. В тяжелых потерях я обвиняю командующего фронтом Жукова, да я и сам там чуть навсегда не остался. Он потом в своей книге признавал, что наступление на Берлин можно было организовать по-другому. Взять тот же эпизод с прожекторами, я же там был, и все это лично видел. После дикой артподготовки образовалась фактически стена из пыли, гари, дыма, через которую свет от этих прожекторов доходил до немцев очень слабо, тем более, что и ветер дул в нашу сторону. Зажженные фары на танках только демаскировали их. Вреда от этих «хитростей» было больше чем пользы. Но самое главное, там не был учтен рельеф местности. Например, на участке наступления нашей дивизии оказался такой непреодолимый участок высот. Что они собой представляли? Не очень уж и большие высоты, покрытые старым мощным лесом. За вершиной шла глубоко врезанная в землю железная дорога, которая фактически была естественным противотанковым рвом, который невозможно было преодолеть никакой технике. Единственная дорога шла на Берлин и был еще ж/д мост, но немцы взорвали его с двух сторон, перегородив дорогу. Все было очень хорошо пристреляно, и не было никакой возможности расчистить эту дорогу в светлое время суток. И что получилось: вся техника осталась перед высотами, а вперед пошла одна пехота. Т.к. продвижения нет, Жуков для осуществления прорыва бросает в бой огромные резервы, целую танковую армию, не осознавая того, что прорыва нет не из-за сопротивления противника, а исключительно из-за непроходимой местности. Вся дорога оказалась забита огромным количеством нашей техники…. Чуйков прямо пишет в своей книге, что решение Жукова о доппрорыве было ошибочно. А немцы против оставшейся без прикрытия нашей пехоты, нанесли сильный контрудар. Нашу пехоту спасли только фаустпатроны, отбились ими от немецких танков. Но перед этим немцы нанесли мощный артудар по скоплению техники, которая скопилась перед высотами. Я когда вечером возвращался с высоты назад, меня неприятно удивило, сколько там было побито нашей техники и людей….
Н.Ч. - Насколько характерны были такие ошибки?
Б.В.Ф. - Это была, конечно, явная ошибка, которую я целиком возлагаю на Жукова. Были еще ошибки, когда давали приказы о наступлении, но которые не подкреплялись необходимыми для этого силами, подготовкой. Или были ошибки, из-за неверной информации, предоставленной командирами. На Украине помню, был такой случай. Во время наступления нужно было форсировать небольшую речку. Командир дивизии запрашивает у командиров полков обстановку. Один из них, чтобы не отставать от других, тоже доложил: «Мою ноги в речке», хотя его полк ее еще не преодолел. Немцы задержали его на подступах. Доложить о том, что он соврал, не может, это же военный трибунал. Не имея возможности попросить поддержку артиллерии, он бросает в наступление свой полк, а немцы закрепились очень хорошо. Потери тогда понесли большие…. В конце концов, когда все выяснилось, его сняли с должности, и судили, наверное….
И еще хотел бы отметить такой момент, что слабо использовался и передавался накопленный боевой опыт. Например, еще в уличных боях в Познани я впервые увидел изобретение танкистов. Для защиты от фаустпатронов они придумали делать на танках внешний каркас из обычной металлической сек. Почему это простая, но эффективная мера защиты не применялась широко? Ведь это спасло бы жизни многим танкистам!
Н.Ч. - Вам лично доводилось использовать фаустпатроны, другое немецкое оружие?
Б.В.Ф. - Да, в уличных боях в конце войны мы их применяли часто, хорошее оружие. Впервые фаустпатроны я увидел где-то в конце 1943, еще на Украине, но тогда мы даже не знали что это. Зато потом, когда немцы стали использовать их широко, то нас обучали, как ими пользоваться, были даже специальные инструкции. Во время отражения немецкой контратаки на Зееловских высотах, только благодаря фаустпатронам и отбились.
Н.Ч. - В рукопашных схватках Вам доводилось участвовать?
Б.В.Ф. - Нет, если не считать самих захватов «языков», то я таких случаев у нас в роте не помню, даже во время уличных боев. Но был один эпизод, который заставил нас призадуматься, и кое-что поменять в наших действиях. На Магнушевском плацдарме нам поставили задачу взять «языка» из второй линии обороны, т.к. командование опасалось, что немцы накапливают силы для наступления. Мы установили засаду на тропинке, невдалеке от второй траншеи. Когда появился немец, на него кинулась группа захвата, но он оказался такой здоровенный, и то ли боксер, то ли борец, что стал буквально разбрасывать нас, пока кому-то не удалось оглушить его прикладом. Единственное, что нас спасло, то, что он не закричал. Ночью, он видно и сам не разобрался, кто на него напал, поэтому отбивался молча, но если бы он начал кричать, то было бы уже не так смешно….
А в уличных боях мы очень много использовали гранаты и огнеметы, и до рукопашных не доходило. Гранаты предпочитали наши, они компактнее.
Н.Ч. -Как в роте относились к спиртному?
Б.В.Ф. - Мы никогда выпивкой не увлекались, прекрасно понимая, что у трезвого значительно больше шансов остаться в живых, чем у пьяного. Ведь нам постоянно приходилось думать, принимать верные решения. Пьяниц у нас в роте не было, но ту водку, что выдавали, мы, конечно выпивали. Когда ходили зимой в засаду на нейтральную полосу, то брали целую фляжку водки, но она помогала нам элементарно не замерзнуть.
Меня никогда не тянуло к спиртному, но один раз из-за него я попал в одну очень неприятную историю. Во время уличных боев в Познани, наше продвижение очень тормозили многочисленные бары, рестораны, магазины, т.к. многие пехотинцы сразу набрасывались на это добро…. Возросли из-за этого и наши потери. Тогда командир дивизии принял решение создать из разведчиков и саперов мобильные группы. Как только обнаруживали любой склад выпивки, мы туда сразу выдвигались, и подрывали входы в него, чтобы лишить доступа к спиртному. И вот, с группой, я попал на один из таких складов. Выгнали из этого подвала всех пехотинцев, и пока его минировали, я успел взять несколько бутылок, чтобы угостить ребят в роте. Вернулись в расположение, а оно было при КП дивизии, который находился в историческом музее Познани. Этот музей немцы использовали как вещевой склад, и в помещении в котором мы находились, было разбросано много одеял.
Как раз привезли обед. И тут, что бывало чрезвычайно редко, к нам в роту зашли начальник разведотдела с начальником политотдела дивизии. Перед ними предстала такая картина: днем, на разбросанных одеялах, разведчики обедают и распивают те несколько бутылок, что я принес. Жигалов в крик, причем там среди нас были разведчики и старше меня по званию, но он начал высказывать претензии именно мне. «Бухенко, ты, что тут пьянку устроил!» и т.д. и т.п. «Аннулирую твое представление к ордену «Отечественной войны», и вообще спишем тебя в пехоту!» Даже облил меня из одной бутылки…. Черт с ним с этим орденом, а в пехоту очень не хотелось…. Ко всему этому, начальник политотдела хорошо знал меня как комсорга роты. Но ребята отстояли: отправили делегацию, попросили за меня. Вот так меня выставили пьяницей!
Я видел всего один раз, что какой-то солдат утонул в спирте, но случаев отравлений солдат техническим спиртом в нашей дивизии не было, хотя в Польше было очень много спиртзаводов. Там спирт брали, сколько хотели и могли. Когда спирт заливали и хранили в бочках из-под бензина, то потом его за цвет и за запах называли «автоконьяк».
Н.Ч. - Насколько остро Вы переживали смерть товарищей?
Б.В.Ф. - Смерть наших разведчиков, конечно, переживалась гораздо острее, чем смерть незнакомых тебе людей. Особенно тяжело я переживал гибель товарищей, пришедших в разведроту одновременно со мной из училища. Помню, гибель первого из нашей группы Васи Стасевского просто потрясла меня: мы попали под артобстрел, и осколок мины попал ему в висок так, что оба глаза выскочили из орбит, и висели на лице только на нервах….
Потери же пехоты, если поначалу еще как-то волновали, то потом уже на это не особо обращали внимание…. Мы спокойно могли есть, поставив котелок на труп нашего же солдата….
Уборка и захоронение погибших в нашей армии была налажена безобразно. Зато немцы сразу собирали своих, даже во время тяжелых боев и отступлений, и по-человечески их хоронили. А у нас…. Месяцами могли лежать неубранными…. Вдоль дорог, на дорогах лежали, и по этим трупам ездил наш же транспорт…. Особенно угнетающе эти картины действовали на необстрелянное пополнение.
Н.Ч. - Были в вашей роте случаи трусости, и наоборот героические поступки?
Б.В.Ф. - Случаев трусости я не помню. Конечно, все мы боялись, но чувство долга и ответственность все-таки пересиливали. К тому же у нас в роте все были добровольцы, люди знали, на что шли. А насчет героев. У нас в роте был всеобщий любимец Павел Силентьев. Он был нашим одногодком, но у него был такой авторитет, и его так все любили, что называли только по имени отчеству Павел Павлович. Это был наш «Василий Теркин». Умный, веселый парень, прекрасно играл на губной гармошке, даже в самые тяжелые моменты он не давал нам унывать, мог поднять настроение всей роте…. На Магнушевском плацдарме, южнее Варшавы, мы были в «поиске». Видно какой-то немец что-то услышал, и бросил гранату в нашем направлении. Она упала прямо посередине нашей группы, рядом с Павлом. Мы ползли тогда очень плотно, и многие бы пострадали, но Силентьев накрыл своим телом эту гранату…. Мы его вытащили, ему оторвало руку, разворотило бок и бедро, но по дороге в санбат он умер…. Вот такой был человек! На такое способен был далеко не каждый…. Представили ли его посмертно к награде, я не знаю.
Особенно еще было тяжело и обидно, когда наш товарищ погибал не в бою, а в тылу. У нас так погиб мой хороший товарищ еще с училища казах Анатолий Курманов. У него было казахское имя, но мы все называли его Анатолием. На Украине мы остановились на ночлег в двух хатах, и в это время немцы произвели артналет. Толя переходил из одного дома в другой, и снаряд разорвался рядом с ним….
Н.Ч. - Были какие-нибудь необычные случаи при захвате «языков»?
Б.В.Ф. - Да, сразу вспоминаются два таких эпизода. На юге Украины нам поручили взять «языка». Мы заняли хату невдалеке от переднего края, и готовились к поиску, и вдруг, словно по заказу заходит немецкий солдат, которого мы, конечно, пленили. Оказалось, что он шел на свои позиции, но в ночи, было дикое ненастье, он перешел линию фронта, и зашел прямо к нам. Наши и немецкие тылы из-за слякоти тогда отстали, снабжение было паршивое, даже патронов было очень ао, поэтому и мы и немцы не стреляли, и не освещали нейтральную полосу. Сплошной линии траншей там не было, только одиночные ячейки, поэтому он и не смог определить, где передний край, перешел его, и нам тогда так повезло. А второй случай был в Польше, где река Пилица впадает в Вислу. Мы стояли с немцами через реку, а посреди нее было множество островов. Мы решили устроить на одном из островов засаду. Вдруг, видим, что с немецкого берега, в направлении нашего острова плывет лодка. В ней были три немецких солдата, и три польские девушки. Когда они вышли на берег и направились к одному из домиков, расположенному на этом островке, мы на них напали. Одного солдата мы убили, одного ранили, а одну девушку, и одного солдата мы взяли в плен. Что оказалось? Эти девушки закопали на этом острове свои вещи, а т.к. приближались холода, то они попросили немцев помочь достать их теплую одежду. Эти трое солдат, видно желая получить у девушек соответствующее «вознаграждение», вызвались помочь им.
Н.Ч. - Как Вы относились к политработникам?
Б.В.Ф. - Считаю, что они были нужны. Ведь нужно было многое разъяснять людям, мобилизовывать воинов для выполнения боевых задач. Я, например, тоже участвовал в этом, т.к. я был комсоргом нашей роты. Политработа была особенно нужна в период подготовки к наступлению. Помню, перед наступлением на Берлин, по траншеям носили знамя дивизии и полков. Проводили митинги с целованием знамен, где бойцы клялись добить фашистов…. В интервью Каца Г.З. проскальзывает холодное отношение к политработникам, считаю, что это отношение недисциплинированных солдат, видно чем-то обиженных на Партию. Конечно, в атаку политработники высшего звена не ходили, но ведь это и не входило в их обязанности. Почему их могли не любить? Потому что они строго спрашивали, за их требовательность и строгие меры трусам и различного рода нарушителям. Политработники нужны и в военное и в мирное время. Ведь нужно кому-то заниматься и дисциплиной, воспитанием солдат.
Н.Ч. - Вы сталкивались с «особистами»?
Б.В.Ф. - На фронте практически нет, кроме того случая, когда у нас арестовали разведчика, побывавшего в плену. К нам претензий никаких не было, поэтому они у нас даже и не появлялись. Показательных расстрелов я тоже не видел. Единственный раз мы присутствовали в г.Красноармейск, сейчас Волнянск, на Запорожье при показательной казни предателя.
Н.Ч. - Расскажите, как Вы на фронте встретились со своим братом?
Б.В.Ф. - Это одно из самых ярких моих воспоминаний о войне. Мой старший брат окончил артиллерийское училище, и встретил войну лейтенантом в Молдавии. Мы с ним регулярно переписывались, но не виделись с 1939 года. Конечно, нам очень хотелось увидеться, но как нам было узнать, где воюют наши части? Ведь цензура вычеркивала в письмах любые географические названия. Тогда он загадал мне в письме такую загадку: «Мы сейчас находимся у города, первую часть названия которого любит полмира, а вторую, весь мир». Общими усилиями догадались, что это Херсон…. Так мы поняли, что воюем где-то рядом. Потом я ему в письме написал так: «Наша мама живет на той же улице, но в доме номер 8, кв. 27», а в следующем письме пояснил, что номер дома это номер армии, а номер квартиры это номер дивизии. Так получилось, что его 295 дивизия сменяла нашу дивизию на Шерпенском плацдарме, но свидеться там нам не удалось. А в январе 1945 на Магнушевском плацдарме, перед заданием, меня вдруг срочно вызвал начальник разведки. Захожу к нему в блиндаж, а там сидит мой брат. Оказалось, что наши дивизии стояли рядом, и он меня разыскал. Радость, конечно, была большая. Мне дали два дня отдыха, и это время я провел у брата. Потом наши дивизии наступали параллельно, вместе брали Берлин, но увидеться следующий раз с братом мне удалось только через 6 лет….
Н.Ч. - Как к Вам относилось гражданское население в Польше и Германии?
Б.В.Ф. - Поляки относились к нам очень хорошо. Т.к. тылы за нами часто не успевали, и мы оставались, что называется на «подножном корму», поэтому часто нам приходилось есть то, чем нас покормят мирные жители. Прекрасные воспоминания у меня остались об одном случае, когда наша разведрота оказалась в одном маленьком городке. Встречали нас там прекрасно, всех солдат приглашали в гости. Меня с несколькими товарищами пригласил к себе хозяин ресторанчика. Накрыл хороший стол, много говорили, потом меня пригласила танцевать его дочка. Только ушли оттуда, нас сразу приглашают снова в гости. И везде разговоры, особенно их интересовало: оккупируем ли мы Польшу, будут ли организовываться колхозы? Причем их запугали, что в колхозах все общее, начиная от земли, и заканчивая женами…. Мы, конечно, по мере сил успокаивали их. Там еще был один забавный эпизод: когда начались песни, а поляки, чтобы сделать нам приятное, спели несколько наших песен, то я решил их удивить. Еще в школе я дружил с двумя братьями поляками, и у них выучил польский гимн. Так, когда я его пел, а там есть такие слова: «земли вольски до польски», то поляки спели «земли польски до русски», и хитро смотрят на меня. Но я им твердо сказал: «Не надо! Мы пришли вас освобождать, а не землю вашу захватывать»…. И такие теплые встречи были везде. В спину нам не стреляли. Был, правда, интересный случай. На пути к Варшаве, группа разведчиков шла по дороге среди поля спелой ржи. Вдруг раздался выстрел. Мы моментально сориентировались, и открыли огонь из автоматов. Почти сразу раздался крик, и поднимается молодой парень лет 18 с поднятыми руками. Просто чудо, как мы в него не попали. И что оказалось. Он нашел какую-то обожженную немецкую винтовку, и решил проверить, можно ли стрелять из нее. Закрепил ее как-то на земле, привязал веревку к спусковому крючку, и дернул. А тут мы шли…. Пока разбирались, из села прибежали какие-то люди, ударили пару раз парнишку, и бросились перед нами на колени. «Не убивайте! Пощадите!». Родители его оказались, сразу пригласили нас в гости. Мы и сами все поняли, и убивать его не собирались, но они нам потом сказали, что немцы на нашем месте его непременно расстреляли бы.
Н.Ч. - А немцы?
Б.В.Ф. - Они нас очень сильно боялись. Помню даже в одном немецком городке, хозяйка квартиры, где мы были на постое вдруг начала ощупывать мою голову, а потом спросила: «А где ваши рога?»…. Посмеялись потом, конечно, но какая у них была пропаганда, что культурные люди поверили, будто русские это не люди, а дикари и звери с рогами…. Немцы прекрасно понимали, и понимают до сих пор, что у нас есть право на месть…. Когда войска только подходили к Германии, то всеобщий настрой был такой: «Ну, сейчас мы отомстим!» У любого из нас были личные мотивы для мести. Да и пропаганда наша очень старалась, например знаменитые выступления Ильи Эренбурга: «Кровь за кровь! Смерть за смерть!» А уж чего мы насмотрелись…. Они же старались оставить после себя выжженную, неживую землю. Хотели уничтожить все, что только можно. Население или угоняли или уничтожали…. В одном месте я видел такую картину, они видно не успевали угнать большое стадо скота: на лугу лежали расстрелянные примерно 500 коров….
Когда наши войска только вошли в Германию, мы добивали окруженную группировку в Познани. Поэтому о том, что там творилось, могу только догадываться, но когда нас перебросили из Польши в Германию, то первый немецкий городок, который мы увидели, был сожжен дотла…. Но это быстро прекратили. Вышли очень суровые приказы, по которым, любые виды мщения, будь то убийство, насилие или поджег, карались расстрелом. Лично мне таких случаев наблюдать не довелось, но порядок в войсках навели очень быстро. Никому из нас, прошедших через тяжелейшие бои и испытания, за пару шагов до Победы, не хотелось быть расстрелянным своими же.
В последнее время стали говорить о поголовном насилии и грабежах. Не было такого! Отдельные случаи, конечно, были, не сомневаюсь, но чтобы это было массово. Ерунда! Немки нам и так сами «давали», соскучились они по мужикам. Был такой забавный случай: в одном городке искали сено, для наших обозных лошадей. Заходят ребята в дом, пытаются объяснить хозяйке, что нам нужно, а хозяйка не понимает, и ее аж «трусит» от страха. Тогда подвели ее к заготовленному во дворе сену и показывают жестами: «возьмем мол, немного сена». Она, бедная поняла все по-своему: легла на это сено, и подняла юбкуhllip;.
После войны я некоторое время продолжал служить в Германии, и должен сказать, что отношения с немцами постепенно наладились, я бы даже назвал их хорошими. Многие солдаты и офицеры встречались с немками, даже жили у них на квартирах. Некоторые хотели жениться на них, но это, конечно, было тогда невозможно. Злости у нас на них не было, тем более что они ясно понимали, что натворили, что мы победители, и старались вести себя так, чтобы нас не обидеть.
Н.Ч. - На что-то обратили внимание за границей?
Б.В.Ф. - Конечно, разница в уровне жизни сразу бросилась в глаза. Порядок, уровень хозяйствования, который был, не сравним с нашим. Помню в одном местечке, зашли мы в свинарник. Деревянные полы с небольшим уклоном, специальные кюветы для стока нечистот, и соответственно чистота, хотя немцев там уже не было. Разве можно это было сравнить с нашими свинарниками? Запомнилось, еще, что почти в каждом доме было много «закруток», а у нас тогда этого еще не было. Но в Берлине было все наоборот, еды не хватало, и голодные немцы часто просили у нас что-нибудь из продуктов.
Н.Ч. - Вы отправляли посылки домой?
Б.В.Ф. - Я отправил одну посылку, уже из Берлина. Наша рота захватила как-то склад с тюками материалов, и старшина выдал каждому из нас по «отрезу», но это было официально разрешено. И после войны пару посылок с материалом отправлял. Злоупотреблять этим могли только те, у кого были возможности и транспорт. Ходили слухи, что наш командир дивизии отправил «богатства» в Союз вместе с ппж, но мы этого не видели, и не интересовались этим.
Н.Ч. - Ваше отношение к женщинам на войне.
Б.В.Ф. - На передовой мы их почти не видели, поэтому солдаты в вопросах обращения с женщинами дичали. Встретить женщину на передовой было событием. Когда появлялась какая-нибудь медсестра или связистка, солдаты начинали кричать: «Рама! Воздух!», и так на всем ее пути. Но девчонки были опытные, и часто отвечали так: «Паникеры и трусы по щелям!» У некоторых офицеров были ппж, из числа медработников, связисток.
Н.Ч. - Были солдаты из числа переживших оккупацию, «окруженцев», переживших плен?
Б.В.Ф. - Конечно. Освобождая Украину, нас постоянно пополняли за счет местного населения. Их зачастую даже не успевали переодеть в военную форму, поэтому их называли «чернорубашечники». После войны уже, к нам в роту попали два солдата, которые были в плену. Они хорошо знали язык, т.к. были не в лагерях, а работали в частных хозяйствах. Один из них в плен попал старшим лейтенантом, но к нам после проверки попал рядовым солдатом. Этих солдат старались использовать как переводчиков при общении с гражданским населением. Много раз мы встречали и людей, угнанных на работу в Германию. Относились к ним очень тепло, сочувствовали им, пытались найти среди них земляков. За предателей мы их не считали.
Н.Ч. - Как Вы мылись, стирались?
Б.В.Ф. - Это была проблема, т.к. организованной смены формы для стирки вообще не было, во всяком случае, я не помню. Когда бывали во втором эшелоне обороны, то своими силами организовывали баню и стирку. А во время наступления, обычно просили женщин, у которых были на постое, постирать нам форму. Вши, конечно, были.
Н.Ч. - Было такое понятие, как «тыловая крыса»?
Б.В.Ф. - Тыловиков мы ненавидели. За плохое качество снабжения, воровство их не любили. Еще когда мы из училища ехали на фронт, то был такой случай. С нами ехал офицер продовольственной службы, который отвечал за наше питание. У него был отдельный вагон, и в помощь ему выделили несколько наших курсантов. Потом они рассказали, что часть продуктов, предназначенных для солдат, он продавал на «черном рынке». Обнаглел до того, что если с ним не могли рассчитаться сразу, то он договаривался, что с ним расплатятся, когда он будет ехать обратно. До того был в себе уверен…. Зато мы ехали полуголодные. Но когда эти факты стали известны, его задержали и судили….
Н.Ч. - Как Вы отдыхали? Концерты бывали, например? Деньги как тратили?
Б.В.Ф. - Артисты на передний край не ездили, поэтому за два с лишним года фронта артистов я не видел, но зато концерты у нас давал наш дивизионный ансамбль. Причем ансамбль был очень хороший, говорят, что в нем начинали свою карьеру знаменитые Торопунька и Штепсель, но этого я точно не знаю. Книг, как и денег, мы за все время на фронте даже не видели. Нам кажется, полагалось по 40 рублей, но все солдаты подписывались на государственные займы.
Н.Ч. - Что Вы можете рассказать о боях в Берлине?
Б.В.Ф. - Бои там были очень тяжелые. Были, конечно, там у нас и такие мысли: «что пройти столько боев, и погибнуть в самом конце войны»…. Это было тяжело морально, но воевать хуже, беречь себя мы не стали. Немцы понимали, что им пришел конец, сражались здорово, но после того, что нам довелось «хлебнуть» в Познани, бои в Берлине мне лично дались легче, т.к. у нас было просто подавляющее преимущество в силах. Первоначально в Познани нас оставили 20 тысяч войск против 60 тысяч немцев. Можете себе представить…. Как и в Познани, мы, разведчики, в составе штурмовых групп участвовали в уличных боях. А в Берлине было столько наших войск, что воевать было, конечно, легче. Зачастую это было просто избиение немцев. Например, я помню такой эпизод. Наша дивизия брала два Берлинских аэродрома. На краю одного из них была железная дорога, чуть «утопленная в землю». По этой колее отступали немцы, т.к. через летное поле это сделать было невозможно. А сразу за этой дорогой стояли дома, которые мы заняли. И я помню, как мы с третьего этажа, просто «поливали» из автоматов этих отступающих фактически прямо под нами немцев…. Или когда огнеметчики поджигали дома, а немецкие солдаты, спасаясь от пожара, выпрыгивали в окна, то даже у нас появлялось чувство похожее на жалость….
Н.Ч. - Как вы узнали о Победе? Как отметили?
Б.В.Ф. - Наша рота закончила войну в Берлине, в районе Рейхсканцелярии. Акт о капитуляции Берлинского гарнизона был подписан на НП нашего командарма Чуйкова. Это произошло 2 мая, и с этого момента, мы в боях уже больше не участвовали. Заданий никаких не было, мы в основном, отдыхали, отмывались, приводили себя в порядок. Наша рота разместилась в одном из домов, немцы где-то прятались, а мы жили в их пустующих квартирах. Впервые за долгое время мы спали в нормальных постелях…. Вечером 8 мая по войскам прокатился слух, что ведутся переговоры о капитуляции Германии. А утром поднялась дикая стрельба, вокруг стреляли из всего чего только можно. Мы похватали свое оружие, а нам говорят: «Победа! Конец войне!» Радость, конечно, была огромная! Столько всего перенесли, столько людей потеряли! Не верилось, что мы дожили до Победы…. Естественно, решено было отметить. Двор нашего дома был замкнутый, и мы поставили там столы. Старшина роты обеспечил еду и выпивку, и мы, коллективно, всей нашей ротой во главе с командиром, отметили Победу. А немцы, которые уже начали возвращаться, смотрели на нас из окон. Потом мы ходили смотреть Рейхсканцелярию, Рейхстаг. Но на Рейхстаге я не расписался, как-то не придал тогда этому значения.
Н.Ч. - Тяжело было входить в мирную жизнь?
Б.В.Ф. - Нет. Каждый из фронтовиков мечтал о Победе, о мире, и когда они настали, то ничего кроме радости мы не испытывали. Казалось, что даже дышится легче. Мы, конечно, уже начали задумываться о том, чем заниматься дальше. Но служба продолжалась, мы все были молодые, и демобилизовывать нас не спешили. После Победы мы были в Берлине примерно месяц, нас начали усиленно готовить к совместному с союзниками параду Победы, но произошла какая-то заминка, и нашу дивизию вывели на юг Германии. Там нашей разведроте довелось встретиться и пообщаться с американцами. Это были очень простые и открытые ребята, мы прекрасно общались. Вот англичане, я, правда, лично не общался, но рассказывали, что они были высокомерные.
Н.Ч. - Как Вы считаете, у кого самая опасная и страшная работа на войне?
Б.В.Ф. - Думаю, что у разведчиков и саперов была очень опасная работа на войне. Конечно, страшно было ходить в тыл к немцам. Но саперам, может быть, было еще тяжелее. Нашей разведроте придавали опытного сапера, который ходил с нами на задания, и постоянно жил у нас. Первого сапера у нас тяжело ранило в Польше, ему оторвало руки, а Саня Котельников, который пришел после него, дошел с нами до Победы.
Но самое страшное, это, конечно, в пехоте. Во время наступления человек был в строю максимум 3 атаки… Даже нам, разведчикам, единственное, чем могли угрожать, это переводом в пехоту…. Из того состава нашей разведроты, который был, когда я только в нее попал, до Берлина дошло человек 20, а в пехоте всего 3 атаки...
| Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |
