Родился в 1923 году в селе Чанка Черновского района Пензенской области. С 1931 года — жил в Мурманске. В 1942 году, после окончания 10 классов школы, был призван в ряды Красной Армии. Служил в стрелковом полку, в учебном батальоне в Кандалакше. Затем был направлен на фронт. В составе Мгинской Краснознаменной стрелковой дивизии участвовал в боевых действиях на Карельском и 2-м Белорусском фронтах в качестве полкового и дивизионного разведчика, воинское звание — старший сержант. Был ранен. Награжден орденом Славы 3-й степени, медалями «За отвагу», «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» После войны окончил юридическую школу в Ленинграде, работал по специальности в Калининградской области. С 2011 года проживает в Подмосковье — в городе Королев.
ДО ВОЙНЫ
Н.Д. Я, Доронин Николай Дмитриевич, родился в 1923-м году в Пензенской области. Значит, в этой Пензенской области есть такой Черновский район, а в этом Черновском районе — село Чанка. Так вот, в этом самом селе Чанка мои родители и деды жили. И я там в 1923-м году также появился на свет. Там мы проживали до 1931 года. Затем началась коллективизация. Наша семья являлась многодетной — у отца с матерью нас имелось шестеро детей. Получился этот переезд так. У отца как было? Летом они, деревенские мужики-работяги, такие, как он, трудились на своем хозяйстве, а зимой собирались и коллективами-артелями уезжали в ближайшие и даже в дальние города на заработки. И вот, как-то раз, отец взял и уехал из Пензенской области — в Заполярье, в Мурманскую область, на Кольский полуостров. А потом к нему и наша семья перебралась. Мне тогда, наверное, лет восемь или семь минуло. Однако, несмотря на это, я помню, как мы жили в деревне перед началом и самым наступлением коллективизации. Помню, например, как людей раскулачивали и выселяли из собственных деревенских изб. Многие из них, тех самых, которых семьями выселяли, попадали в Заполярье, в Сибирь. Но мы не стали ждать этого выселения и сами уехали. Вообще, конечно, можно было остаться. Но это было очень опасно. Это в том числе и подтверждается некоторыми фактами, которые мне известны. Так, к примеру, у нас в деревне после нас родственники жить оставались. Так вот, брат матери — дядя Тихон, здоровый мужик такой, который не стал никуда уезжать, умер с голоду в 1931 году. И не только, надо сказать, он один так там умер. В общем, много людей отправилось на тот свет из-за этого. Украинцы сейчас этот период истории называют Голодомор. Но этот Голодомор прихватил не только Украину, но и центр России, - европейскую, во всяком случае, ее часть. Так что очень там у нас много погибло людей.
Но нам повезло в том отношении, что мы успели оттуда уехать, пока год рабочий закончился. Питались же мы теми крошками, которые отец за лето заработал, как-то выкручивались. Потом отец уехал в Мурманск, а следом за ним — и мать наша с ребятишками. Я до сих пор помню эту, значит, поездку тяжелую. Ведь мать — неграмотная крестьянка с шестью детьми, в том числе и с одним грудным ребенком. Эта дорога хорошо сохранилась в моей памяти. В Мурманск мы ехали через Ленинград. Но в Ленинград прямо не заезжали, как сейчас помню, а останавливались в какой-то Званке. Дальше уже мы до Мурманска добирались. И оказались, по сути дела, на новом месте в 1932 году.
Отец работал в Мурманске на железной дороге вагонным поездным мастером. Мы, ребятишки, в это самое время учились. Жизнь в Мурманске тоже оказалась беспокойная для всех нас. Отцу все время приходилось переходить с работы на работу, и все — по железной дороге. А работа одноколейной железной дороги была организована таким образом, что через каждые 100 километров примерно располагалась обычно небольшая станция (она разъездом называлась). Для чего это было нужно? Для того, чтобы встречные поезда в одноколейной дороге могли разъехаться. Им нужно где-то ведь делать разъезд! И вот они, в общем, делают вторую дорогу, разъезжаются туда и обратно. Вот по таким разъездам и работал отец вагонным поездным мастером. Работа, конечно, очень тяжелая была. Я здесь и сейчас, уже по прошествии стольких-то лет, об этом с ужасом вспоминаю. В чем заключалась эта, стало быть, работа? Отец должен был следить за сохранностью колес на сварных вагонах на всем составе. Состав был, конечно, огромнейшим. И вот он его сопровождал и проверял исправность колес. Сами-то колеса опирались на буксы и вертелись по оси, туда смазка вливалась, тряпки выкладывались. И вот отец должен был на каждой станции выезжать с тормозной площадки, а это расстояние — 100 километров где-то. Сейчас, например, я не вижу товарных вагонов у тормозной площадки. А раньше тормоза осуществлялись исключительно с тормозных площадок. На этих площадках должны были сидеть специальные работники, которые по сигналу машиниста начинали тормозить, и значит, специальную такую штуку крутить-раскручивать. Сейчас у поездов все работает уже автоматически. Поезда, как говориться, сами уж тормозят и освобождают возможность для того, чтобы им дальше ехать. Короче говоря, работа у отца оказалась такая, что нужно было бегать в любую погоду: и в жару, и холод, на пложке тормозной, которая, кстати говоря, открыта с двух сторон. Слева и справа дул холодный ветер, и только со спины стена вагонная предотвращала его. Вот так отец все время туда-сюда должен был бегать. Так и работал до войны и в первое время войны. Впоследствии он стал почетным железнодорожником.
Ну а поскольку мать приехала в 1932 году с шестью детьми, ей стало не до работы, она нами занималась. Сам я средним был ребенком в семье. Старше меня — брат и сестра. Брат потом буквально в первый год войны погиб на фронте. Но были дети и после меня: 1931, 1932 и 1939 годов рождения. Первое время жилье у нас оказалось никудышное. Жили мы в старом битом и холодном бараке, где было неуютно. Какое-то коммунальное хозяйство отсутствовало напрочь. Поэтому, конечно, жизнь наша проходила в ужасных условиях. Но потом началась война.
В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ
Предчувствовали ли мы, что внезапно случится нападение немцев на нашу страну? Перед войной я уже стал соображать, так как начал в школу ходить. Знаете, предполагалось, что будет война. Но в то же самое время мы были уверены, что наша страна непобедима, что все наши враги в случае нападения будут нами побеждены. Первая моя книжка, которую я в первом классе прочитал, называлась так - «Китачонок Ли». Там было написано про китайцев: как они жили и в качестве кулей работали на помещиков своих. Это, конечно, со стороны нас, свободных советских людей, вызывало сочувствие. Ну и мы считали, что любого врага одолеем. Мы наблюдали за событиями на Хасане, на Халхин-голе, где везде наши войска одерживали победу. Мы, конечно, уверены были в этой победе. Но потом, в 1941 году, внезапно началась самая страшная для нас война. Собственно говоря, оказались в Мурманске буквально в первый день на фронте, так как город наш сделался прифронтовым. Начались бомбежки, пожары. Кроме того, немцы применяли против нас такие зажигательные бомбы. Стали налеты делать немецкие самолеты. И постепенно люди начали уезжать из Мурманска, в том числе и наша семья. Я, правда, как и отец, в городе остался.
Кстати говоря, первой бомбежки я не помню. Помню только то, что однажды как-то немецкая бомба влетела в окно в квартиру, где жила моя старшая сестра со своим маленьким сыном. К счастью, она успела выйти на первый этаж. И там погиб, значит, мой аттестат зрелости, - об окончании десяти классов школы. Но это случилось перед самым отъездом матери из Мурманска. Ну а потом,это произошло где-то в 1942-м году, отец предложил матери из города уехать. Мать не хотела этого делать, боялась. Как в такую, мол, толкучку ехать с детьми? Это же страшное дело! Я и сейчас иногда содрогаюсь от того, задумываясь над тем, что нашей матери пришлось в то время пережить. Там не просто пришлось ехать, это не то чтобы сели и так и доехали до самого конца. Но ей как нужно было до своего места добираться? Значит, проходила такая Кировская железная дорога, которая оказалась пересеченной финнами. Поэтому прямо доехать до Ленинграда не было никакой возможности. А чтобы доехать до центра России, нужно же через Ленинград было двигаться. Но мимо Ленинграда нельзя же проезжать! Так они с пересадкой ехали. Значит, до Кандалакши доехали на поезде, потом сели на пароход и на этом пароходе объехали этот Кольский полуостров. Потом приехали в Архангельск, высадились. Там они сели на речной пароход и доехали до центра России. Потом еще где-то в каком-то месте ей пришлось из парохода выйти, чтобы доехать до Пензенской области. Там, значит, ей нужно было ожидать поезд, чтобы до своих родных мест добраться. А это не так просто было сделать, потому что настолько сильная толкучка на железной дороге стояла, столько проходило перевозок этих военных эшелонов, что невозможно было все это терпеть и переносить. Но набирались мужества и как-то все эти трудности преодолевали.
У меня племянник, побеседовав со всеми участниками этого перехода, собрал большой материал об этом событии в жизни нашей семьи. Там было немало эпизодов критических, достойных внимания, свидетельствующих о мужестве и выдержке наших людей. Я хотел как-то послать эти материалы режиссеру Никиту Сергеевичу Михалкову. Может, он смог бы снять интересный фильм на их основе? А я со слов матери, а также всех детей, которых она везла с Кольского полуострова в Пензенскую область (все эти воспоминания записал мой племянник) могу судить о том, как проходил этот переезд. Ну что я могу об этом рассказать? Случаи происходили всякие, в том числе и ужасные. Например, еще один пароход, который следом за тем пароходом, на котором мать выехала, разбомбили немцы. Ну и от тех, кто выжил, дошел до матери такой разговор. Или, скажем, к примеру, на конец поездки с матерью случился такой эпизод. Ей оставалось только до Пензенской области добраться, то есть, до деревни. Но никак не попасть в эшелон! Надо ехать, а все поезда заняты или военными грузами, или — как эшелоны с военными. И вот она с большим трудом добивалась, чтоб ее куда-то посадили и отправили. Как я понял, она забилась там в какой-то эшелон с грузовыми автомобилями: уговорила сопровождавшего их офицера,чтобы он ей разрешил сесть на платформу с ребятишками. Ну он ей разрешил, она села. Тут появляется какой-то генерал и начинает этого офицерика ругать: «Как ты можешь позволить на военном положении такое-то и такое-то?» Мать тогда была уже доведена до истерики. Так она вышла и пригрозила этому генералу: «Если вы сейчас меня не отправите, не разрешите мне ехать, я положу ребенка на рельсы, и тогда пожалуйста - можете ехать». В общем, так мать из-за Заполярного круга выбиралась. Она пересекала и эти горячие точки, и фронтовую полосу. А после Архангельска ей пришлось и немного работать даже — помогать людям в сельском хозяйстве. Ведь они спят и не едут никуда. А кормиться то надо как-то! А колхозу нужно было местному раскопать картошку или еще что-нибудь. И мать с детьми вынуждена была заниматься всем этим хозяйством, чтобы не умереть с голоду. В общем, трагическая такая история.
Ну а я все это время, вплоть до тех пор, пока меня не взяли в армию, продолжал буквально с первых дней находиться в Мурманске на фронте (ведь город был прифронтовой и подвергался немецким налетам). Потом у нас, помню, организовали отряды по выявлению шпионов, диверсантов, и они патрулировали окрестности города. Я в это время учился в десятом классе в школе.
В АРМИИ
В 1942-м году, едва окончив десять классов школы, я получил известие о гибели старшего брата Ивана на Карельском фронте. Буквально же через неделю после этого меня призвали в армию и отправили сразу в полк, который дислоцировался прямо здесь, в Мурманске. В городе же проходила фронтовая полоса, и, значит, здесь все войсковые части располагались. В полку я пробыл недолго. Из него меня вскоре направили служить в учебный батальон, где проходили подготовку на младших командиров, а это — сержантский состав. В этом батальоне я несколько месяцев, чуть ли не год, проучился. По окончании обучения меня оставили в батальоне, чтоб я обучал уже других военному делу. Это происходило в Кандалакше. Мы готовили сержантов для руководства командой стрелкового подразделения — отделения, взвода. Звания у всех существовали такие: или сержант, или сержант, или старший сержант, или же — старшина. Вот они являлись высшими помощниками командира взвода во всех делах. Ну а сам командир взвода — это уже офицер. Короче говоря, обучали мы в батальоне людей всем самым необходимым в бою вещам. Как, например, следующему: как, к слову сказать, передвигаться по открытой местности и, скрывая это дело, подходить как можно ближе к позициям противника, как изучать местность. Кроме того, в батальоне мы изучали оружие: винтовки, пулеметы. Осваивали правила пользования этим оружием. Ведь сержант должен был уметь это сам делать и научить этому своих подчиненных уже. Короче говоря, если он оказывался в стрелковой части, то он должен был знать, как правильно пользоваться оружием. Ну и всеми прочими приемами: саперным делом, как, скажем, укрыться или копать, как сделать себе убежище, например, выкопать ячейку. Вот таким простым вещам обучали. В том числе — и тому, как ползать по-пластунски в открытой местности. Чуть позже я расскажу о случае на фронте, к чему грубое нарушение правил передвижения по пластунски привело и чем это закончилось.
Между прочим, служа в этом учебном батальоне, мне пришлось в Мурманске, в Кандалакше, поработать по разгрузке американских и английских караванов, доставлявших к нам оружие, боеприпасы и продовольствие. Помню, караваны там были большие. Этот караван был известный. Я уж забыл, как он назывался. Там в его составе шло тридцать кораблей. Но из них до Мурманска добрались один или два корабля, все остальные были потоплены немцами. А везли они что? Оружие, пушки, автомашины, самолеты, продовольствие, боеприпасы. Короче говоря, все самое необходимое. Заграничные все эти люди сейчас хвалят себя, считают, что эти перевозы обеспечили нам победу, что это сыграло решающую роль в окончательном разгроме немецко-фашистских захватчиков, - вот эти самые поставки, которые назывались - ленд-лиз. Но в то же самое время эти поставки (я точно забыл) обошлись нам во сколько-то миллиардов долларов. После войны эти союзники предъявляли нам счет. Так что поставляли нам свою помощь друзья, но — не бесплатно. Потом насчитали миллиарды. Я не помню сейчас точно, сколько. Ну наши выплатили им эти миллиарды.
Но из-за этих поставок, хорошо, продовольствие было, и голод мы не испытывали. Часть продовольствия этого самого оставляли местному населению, остальное же направляли уже в центр России. Но потом, к сожалению, получилась такая вещь, что пересечена была Кировская железная дорога, соединяющая Мурманск с Ленинградом, и из-за этого эшелоны, всяческие товары железнодорожные, не могли идти в центр. И поэтому, значит, часть груза задерживалась в Мурманске. Конечно, все это использовалось нашими людьми для того, чтобы не допустить голодовки. Поэтому в Мурманске голода как такового во время войны не существовало. Но там и населения-то оставалось очень мало — большинство людей выехало. В том числе — и наша семья. Вот такая там складывалась ситуация.
Ну а мы остались в городе вдвоем вместе с отцом. Потом, как я уже сказал, через неделю после окончания десятого класса, меня взял в армию: сначала в полк, затем - в учебный батальон. Квартира наша сгорела. Сгорела также квартира сестры старшей. Отец один оставался работал на железной дороге, за что получил звание почетного железнодорожника. Вот он перебивался и меня навещал иногда. Редко, но все же приезжал в учебный батальон, где я работал. Вот так проходили наши будни. Моя жизнь, короче говоря, проходила в казарме. А казарменная - она какая жизнь? Ну - она очень суровая, эта-то жизнь. Не очень сытная. Во всяком случае, аппетит имелся у нас солидный. И того, что по норме давали нам, обычно не хватало. Поэтому иногда сами пользовались свиной тушенкой, которую поставляли американцы на кораблях. Разве можно было от этого удержаться, когда ты голодный, а тут же прямо можно открыть банку и перекусить? Вот таким образом жили. Но это я не считаю воровством. Это же мелочь, и на этом, конечно, не попадался никто.
Кстати говоря, мы встречали и самих американцев, которые поставляли нам и продукцию, и вооружение. Помню, приезжали на кораблях матросами негры. Но были и белые: как американцы, так и англичане. Мы встречали их, но какой-то тесной связи у нас с ними не существовало. Но я, например, до сих пор помню песенку, которую пели на своем языке нам англичане. Слова ее были такими: «Лонг лийф йу, Грейтбриттен энд Соувет Вайс». Переводится, наверное, она примерно так: длинной жизни тебе, Советский Союз и Великобритания. Многие слова из этой песенки я забыл, но это запомнил. Все-таки английский язык учил в школе до десятого класса.
Что интересно: тогда же в первый раз в своей жизни я увидел джины. В них были американские моряки. Так мы подумали, что это одежда для грузчиков, тряпье, которому самая низкая цена, что на сцене артисты играют в такой одежде нищих. Они предлагали нам кофе, говорили: «Вон те кафе». Но мы отказывались от этого. Считали неудобным и прочее.
НА ФРОНТЕ
В 1943-м году из Кандалакши я попадал на Карельский фронт. С этого времени до полного окончания войны я воевал разведчиком: сначала в полковой разведке, а затем, с начала 1945-го года, и в дивизионной разведке. Ну функции у обоих этих разведок примерно одинаковые. Единственное, что в дивизионной разведке посложнее было в каком отношении? Круг действий — больше, расстояния - больше, чем, скажем, в полковой разведке. Ведь дивизия занимает больше пространства, чем полк, и поэтому мест для исследования - больше. Свою жизнь на фронте я хорошо помню. Этот период жизни, незабываемый, конечно, забыть очень трудно.
Моя фронтовая жизнь началась буквально на первый день. Этот день стал для меня сказочным, можно сказать прямо. Я до сих пор считаю, что мне очень крупно тогда повезло, так как, если говорить об этом кратко, я оказался победителем в схватке тремя немцами. Их было, значит, трое, я — один. И я победил. Я могу подробнее рассказать об этом случае. В общем, буквально первый день пребывания на переднем крае, новое место, новое пространство, новое расположение... Еще точно неизвестно, где находится противник, на каком он расстоянии и как он там расположился. Поэтому и мы не знаем и не можем знать того, как, в свою очередь, и нам расположиться. Мы выбираем место. Нам, короче говоря, надо изучить эту местность. И нашей группе дают задание — направляют в поиск. Ну а поисковая группа состоит из несколько человек. Строилась она по какому принципу? Три человека — это группа захвата, четыре человека и больше — группа поддержки, а все остальные — это, значит, группа прикрытия. Меня обычно направляли в группу захвата. По сути дела, главная и основная задача этой группы была следующая: сблизиться с противником, выяснить его местоположение, расположение его всех огневых точек и видов оружия, по возможности — взять пленного «языка». Вот такая задача ставилась перед группой захвата, куда обычно меня и направляли.
И вот, в составе такой группы захвата — первый день на фронте, первое задание, первая территориальная незнакомая нам обстановка. Я хорошо и сейчас помню ту территорию, которую мы заняли тогда. Слева протекала от нас река или речка небольшая, справа — лес, впереди — открытое пространство. Редко где — кусты. За этими редкими кустами - снова лес, а дальше - противник. Справа — высотка. Как ее называли мы тогда? Забыл название. Небольшие горы. И вот в этом пространстве между речкой и между сопкой, покрытой лесом с одной стороны, нам следовало выяснить, где находится противник и как он расположен. Ну и, значит, пошли мы все своей поисковой группой. Ползем и потихоньку передвигаемся. Пользуемся малейшей возможностью, чтобы скрыть себя. Но местность-то все равно открытая!!! Кустики один от другого - метрах в пятидесяти. Ну передвигаемся. Яркий солнечный день. Мы - в центре, значит. Группы поддержки идут одна справа, другая — слева от нас. Мы продолжаем двигаться. Остальные идут следом за нами и наблюдают за нашими действиями, чтобы в случае необходимости помочь. Я в группе захвата ползу крайним слева, а остальные, второй и третий разведчик, ползут правее меня.
Ну и я, конечно, стараюсь двигаться по всем правилам, которым нас обучали на Севере как курсантов. Ведь я там, прямо сказать, очень хорошо натренировался этим делом: как передвигаться в открытой местности. Постепенно я стал подползать к границе нахождения противника. Уже начинался лес после вот этого открытого пространства, уже, значит, близко подбирался к этому самому месту. Я переполз какое-то расстояние, потом сделал небольшую перебежку и — упал. Лежу, смотрю, куда можно двигаться и как двигаться — лежать или же ползти еще. Какая местность? На это тоже смотрю. Ведь если бежать, то нужно определиться с тем, куда бежать и как перебегать. И вот, так осторожно и внимательно присматриваясь к тому, что делается вокруг, я услышал разговор. Гляжу: впереди меня, метрах в пятнадцати или чуть больше, стоит реденький куст и там — три человека. Они сгрудились все к одному. У меня создалось такое тогда впечатление, что они карту рассматривают. Видимо, встретилась такая же группа разведчиков, как и мы. Вот они ориентироваться в незнакомой местности как-то попытались. Видимо, в первый раз пошли на задание, пытались определиться: где, мол, они находятся-то? Смотрят карту. Ну и я смотрю и думаю: что же делать? Я лежа пристреливаюсь. И с упора, значит, даю очередь по всем троим. А стрелял я, надо сказать, хорошо. Раздались крики, стоны. Все трое упали. Ну и я лежу еще минуту, думаю: что они дальше будут делать — или пойдут, или встанут? От них раздается очередь. Я прицелился туда, откуда раздалась очередь. После этого все замерло и затихло.
А наш старший группы захвата видит же, что мы обнаружили себя, что предпринимать что-либо бесполезно, так как у немцев все на ушах: противник стоит наблюдают за полем боя, поэтому рассчитывать на какую-то неожиданность бесполезно и бессмысленно. Ну и пришлось развернуться и уйти в свое расположение. Вот так закончилась моя первая с противником встреча, мой первый бой. Причем я очень доволен оказался этим. Я считаю, что тем самым рассчитался за смерть брата. Я все-таки уверен, что этих трех солдат немецких я убил. Надо сказать, что такие случаи крайне редки на фронте. Вот вы опрашиваете фронтовиков. Не просто с тылу людей, хозяйственников, медиков и прочих, но и тех, кто непосредственно находился на переднем крае. Так вы спросите такого ветерана: убил ли ты противника хотя бы одного? И мало кто вам среди таких ветеранов скажет: да, я вот немца расстрелял. А я могу вам сказать: да, да, я именно и выполнял такую задачу — встретившись с противником, рассчитался, стреляя по нему, за смерть своего брата.
Так начиналась моя жизнь на фронте. Наш фронт, вообще-то говоря, проходил недалеко от Ленинграда. Эти поиски продолжались у нас почти что каждый день: ползали и рассматривали позиции противника. Причем как днем, так и ночью. Задачи ставились стандартные. Но я, например, даже не представляю, как в такой ситуации можно было рассчитывать на то, чтобы взять пленного. И стандартной оказывалась задача, насколько я помню, во всех случаях — и в дивизионной, и полковой разведках, и днем, и ночью. Построение структуры группы, как я уже сказал, была такой, что она состояла из группы захвата, группы поддержки и группы прикрытия. Задача всегда ставилась одна: выяснить расположение противника, а это — расположение окопов, огневых точек (причем, следовало установить, какие огневые точки имеются) и взять пленного «языка». И так делалось в любую погоду и при любых условиях. А вы только представьте себе! Стояла такая же ясная погода, как сегодня, пространство было открытое, - и мы выполняли такие задачи. Причем ползали каждый день или через день, особенно — перед тем, когда проводилось наступление или какая-нибудь боевая операция. И тогда, конечно, у нас действовали обязательно поисковые группы, - даже в размер фронта. Я и сейчас помню, как передавались примерно такие сообщения ТАСС, ну объявления по радио: на таком-то фронте боевых действий нет или бои не идут — действуют группы разведчиков. Или, скажем, передают: действуют поисковые группы. Вот мне постоянно приходилось слышать на фронте о том, что действуют такие-то и такие-то поисковые группы.
Следующим памятным событием в моей военной жизни стало для меня ранение. Этот случай произошел, когда мы тоже пошли на какой-то поиск. Задача была поставлена та же, как и в прошлый раз — выяснить расположение противника. Но — уже ночью, было темно. Значит, ползем мы в сторону противника, уже близко от него находимся. И тут какой-то солдат из нашей группы не то чихнул, не то — кашлянул, точно не помню, но — нарушил тишину. После этого раздалась стрельба со стороны немцев. Беспорядочная или неопределенная такая стрельба — на всякий случай. Ну это все равно что с неба попасть как в копеечку. Так же в нас стреляли на всякий случай пулеметным огнем. Но мы стали всеж-таки продвигаться понемногу. Потом в одном месте остановились и замерли. Когда же стало ясно, что дальше двигаться очень опасно, вдруг раздался разрыв, - кто-то, как оказалось, бросил гранату. А я все полз и рядом со мной буквально в метре-полутора полз один солдат. Вдруг — разрыв гранаты! Я чувствую, что меня ударило. И я получил такой удар в бок, что показалось, будто меня клюшкой огрели. В общем, долбанул кто-то в бок. Ну и я понял, что ранен. Но что же мне делать? Я пока лежу и разворачиваюсь. Этот товарищ, который со мной полз рядом, стонет. Мне стало все ясно: нас обнаружили. Противник ведь все чувствует. Тем более, что если он стал из пулемета строчить и бросил гранату. Значит, он попытался поразить нас гранатой. Я разворачиваюсь. Сосед, как оказывается, не может двигаться. Но рядом еще с одной стороны наш товарищ находился. Я пополз. Спрашиваю того товарища: «В чем дело?» Он говорит: «Ноги, ноги». В общем, я вижу, что он не может двигаться. Тогда я попросил другого товарища помочь мне и мы своего раненого разведчика вытащили. Оказалось, что у него ноги все перебиты. Кроме того, граната разорвалась у него между ног. Ну а мне в бок долбануло.
После этого я долечивался в медсанбате, а мой товарищ, судя по всему, был направлен в госпиталь в далекий тыл. А потом произошел у нас похожий эпизод в разведке, но — с точностью до наоборот. В общем, сложилась точно такая же ситуация, в который мы оказались при первой встрече моей с немцами, но — наоборот. Дело случилось тоже днем и тоже — на болоте. Задача та же стояла: выяснить расположение противника. С одной стороны болота стояли наши и тут же — сопка небольшая, у противника имелась небольшая же высотка на берегу болота, дальше — лес. И вот нам нужно было переползти со своего края болота и посмотреть, что там делается на другом берегу. Такая была нам поставлена задача. Плюс к этому — по возможности захватить пленного. Ползем. Так переползли мы почти все болото. Уже берег — совсем рядом. Видим большой куст. И вот я лежу, смотрю за тем, как дальше-то двигаться. И тут я вдруг вижу: два моих товарища, здоровых мужика, еще более здоровых, чем я (я был вчерашний десятиклассник, а им, наверное, лет по 25), стоят в полный рост прямо под носом у противника. Затем дается очередь, и оба они падают. И никаких больше действий не предпринимается. Я лежу и жду. От них — никаких звуков. Я понял, что они или ранены, или убиты. Но помощи им я никакой оказать не могу. Они же на виду, в них стреляют немцы прицельно. Мне подползать к ним — значит, себя обнаруживать. Ну и я тогда решил, что нужно разворачиваться и возвращаться. Ну и развернулся, пополз. Сначала противник не очень-то сильно преследовал меня своим огнем, - просто так прочесывал близлежащую местность. Ну я дальше ползу, уже близко к началу болота подбираюсь.
А тут наши, которые меня поддерживали, почему-то прекратили вести по немцам огонь. Не знаю, может, у них или патроны кончились, или что-то случилось, но факт тот, что почему-то они не стали подавлять огонь противника, который велся по мне. В то же самое время со стороны немцев огонь, я бы сказал, не столько усилился, сколько уточнился. Я чувствую, как справа и слева пули от меня чух-чух-чух летят. Тогда я вдавился в жижу болотную. Думаю: как же тут все так-то, а? Потом смотрю: пули все равно то тут, то там летят. Значит, понял я, огонь ведется прицельный по мне. По-видимому, немец целил в голову. Думаю: «Почему такое происходит? Я же так усердно скрываюсь». Оглянулся вокруг. Смотрю: впереди меня второй солдат ползет. И ползет в нарушение всех правил передвижения по-пластунски. То есть, вместо того, чтобы ползти и прижавшись опираться ступней всей, он напирается не ступней, а коленом. Ступня его, значит, болтается над болотной жижей. Ну что ж делать? Я отодвинулся на пару три метров в сторону, и спокойно сделалось - совершенно стрельба по мне прекратилась. Я спокойно выполз на свою территорию. Через некоторое время появляется и второй товарищ. И оказывается в результате, что он ранен. Причем ранен в пятку. Это был тот самый солдат, который как раз болтал ногой над болотной жижей. Вот снайпер как раз-таки и долбанул его в пятку. Вот и получилось, что на этом задании наши разведчики совершили две грубейших ошибки. Первая ошибка привела к смерти двоих солдат. Для чего они так повели себя? Вот я до сих пор не могу понять: почему они позволили себе так грубо нарушить все правила предосторожности, маскировки и так далее? Ну а вторая ошибка привела к тому, что солдат получил ранение в пятку. Потерь много бывает на фронте ведь: и самых неожиданных, и самых несуразных.
Запомнился мне на фронте и еще один случай, но он — совсем уж несуразный. Это произошло уже на 2-м Белорусском фронте. А то случилось на Карельском фронте. В Карелии территория серая, покрытая вся лесом, болотами, озерами и небольшими речками. А это уже сделалось в Польше на «Косе». Насколько я знаю, на Балтике существуют три «косы»: это, во-первых, Куршская «коса», проходящая через Калининградскую область нынешнюю и частично через Литву (сейчас территорию-то ведь разделили), во-вторых, Московская «коса» или Балтийская, как ее сейчас называют, которая начинается в Калининградской области, в Балтийске и заканчивается в Польше, и в-третьих, где-то еще проходит «коса». Мне пришлось воевать на этой самой «косе» под Чигерниром. Сейчас она целиком Польше и Германии принадлежит. Все там одинаковое: и по ширине, и по длине, и по растительности. Тут мы опять снова идем в поиск. Значит, выходим из своего тыла и движемся на передний край.
Идем по дороге, вот по «косе» по этой. Прошли метров, может, 70от самого переднего края и вдруг решили перекурить и остановиться. С краю шла дорожка, тут же рядом — небольшое возвышение. Мы на него и присели. У нас оказался один любопытный солдат. Нет, чтобы сразу сесть и перекурить, начал вокруг чего-то ходить и искать. Я ему и говорю: «Миша, садись. Здесь ведь опасно ходить». Рядом располагалась мельница. Он меня не послушал и пошел дальше. Потом прибегает, показывает немецкий труп и какую-то железяку. Говорит: «Вот, нашел оружие противника!!!»Затем начинает копаться. Говорит: «Приступаем к изучению оружия противника!!!» После этого он нажимает на какую-то кнопку и раздается выстрел. Что же произошло на самом-то деле?
Как оказалось, это была часть от фаустпатрона, - немецкого оружия, применяемого против танков. Надо сказать, оружие было легкое, небольшое, удобное, а на месте — сильное. Состояло оно из большой трубки, в которой находилось зарядное устройство, и самого взрывного устройства размером примерно с литровую банку (там и было сосредоточено определенное какое-то количество взрывчатки). Принцип работы этого устройства оказывался следующим. Ты нажимаешь на кнопку его, оттуда летит снаряд и в танк попадает. Но солдат, как оказалось, только трубку нашел. Самого взрывного устройства на месте не оказалось. И что же он сделал? Взял эту трубку, поставил на один конец и начал ковыряться в другом конце. И нажал случайно кнопку, по-видимому, на выстрел. Ему вырвало часть тела. Как только это произошло, я бросился к нему на помощь, постараться, чем мог, ему помочь. Потом нам подвернулась конная повозка, на которую мы его погрузили и отправили в госпиталь. Но на следующий день нам сообщают: «Умер от потери крови». Топчин фамилия его была, здоровый парень, хороший мужик.
Вот так, значит, я и воевал. Сначала в Финляндии, потом, когда Финляндия из войны вышла, в Польше, а уже после числа 10-го мая 1945-го года был отправлен в Данию. День Победы мы встретили уже после перехода с «косы» к центру — по пути к Берлину, на самом западном крае участка нашего 2-го Белорусского фронта. В итоге добрались до немецкого города Штеттина. Сейчас он относится к Польше. А до этого принадлежал немцам и назывался Штеттином. У поляков он сейчас Щетин зовется. Вот так, значит, мы продвигались. И в этом нынешнем Щетине, по сути дела, и встретили Победу. Располагались мы там так, что жили в квартирах, в хороших домах и прочем. Накануне ходили слухи, сказали, что собрались мол, какой-то мирный договор заключить. А потом официально объявили о том, что подписан акт о капитуляции и война прекращена. Ну и, конечно после этого у нас была такая вспышка торжества, криков, улыбок, радости и так далее. Ну и нас после перебросили в Данию — на остров Бордхольм. Там, как говориться, оставались еще немецкие части, которые не хотели сдаваться. Поэтому пришлось их бомбить. Это было в мае месяце, примерно 10-го так числа.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
- И.В. Тренировки какие-то проводились в вашей группе?
- Н.Д. Нет, не проводилось, - только вот на поле боя и действовали. Скажем, передвижения, стрельба с перекрытыми разными объектами и предметами. Кроме того, старались мы и использовать всякие мельчайшие укрытия от немцев. Вот это - да.
- И.В. Имели ли дело с пленными?
- Н.Д. Ну с пленными какие дела имели? Водить их, конечно, приходилось. А брать-то нет, не доводилось.
- И.В. Каким был возрастной состав вашей группы?
- Н.Д. Примерно средний возраст, до 30 лет. Но были, конечно, ребята и старше, и моложе. Ну я вот, например, скажем, к числу самых молодых разведчиков относился. Все остальные старше были, около 20-25 лет. Вот такие вот воевали со мной товарищи.
- И.В. Какие национальности в основном присутствовали в вашей группе?
- Н.Д. В основном — русские, украинцы. Еще татарин, по-моему, с нами воевал. Но в основном все русские служили.
- И.В. Как складывались ваши отношения в Польше, Дании с местным населением?
- Н.Д. Ну поведение и общение с местным населением у нас было, вообще-то говоря, неплохое. Но эксцессы, конечно, имели свое место. Я имею в виду действия некоторых наших солдат. Об этом я сейчас вам расскажу. Было, например, на моей памяти два неприятных и мерзких таких эпизода. Первый случай был, значит, такой. Я о нем узнал и свидетелем его стал, короче говоря, в конце. Это событие закончились расстрелом двоих наших военных: офицера и солдата. Вот чем, одним словом, это закончилось. А получилось это как? Однажды нас приглашают присутствовать при проведении приговора в исполнение в отношении наших военнослужащих. Это было в Дании, на берегу моря. Мы пришли строем. Нас построили. Приводят, значит, двоих наших военных, на самом берегут их выстраивают, этих двоих, и объявляют им приговор. В чем заключалась их вина? Оказывается, они занимались грабежами немецких поселений и при их задержании оказали вооруженное сопротивление нашим войскам. Ранили, в частности, одного нашего солдата. Ну и попались на этом. Задержали их. И по совокупности, как за грабежи, так и за сопротивление нашим войскам, связанное с тяжкими последствиями, приговорили к расстрелу. Их расстреляли прямо на наших глазах. Но как картина выглядел-то? Никто их не пожалел. Надо сказать, что такие разбои, грабежи и прочие безобразия совершали некоторые наши солдаты в основном в Польше и в Германии. И кто оказались участники? Бывшие немецкие военнопленные, которые, пробыв у немцев несколько лет в плену, выжили. Как они сдавались в плен, добровольно или нет, я не знаю, но, во всяком случае, после плена живы и здоровы оказались. Когда же их освободили и снова забрали в армию, то строго контроля за ними не велось, - никакой охраны для них не было. Поэтому, имея возможность свободно болтаться по окружающей их территории, они организовывались в такие мелкие группы, которые прочесывали буквально все сельские поселения и грабили немцев. Все, что попадалось им, что можно было унести, они хапали. Наши вели с ними борьбу и их ловили. Но расстреливали не всех, а только тех, которые оказывали нашим войскам сопротивление. Ну а те не только сопротивление оказали, но и ранили одного нашего солдата.
Другой неприятный эпизод произошел уже в Дании. Я на этом суде уже присутствовал не как зритель, а уже в качестве члена военного трибунала. В общем, присутствовал на этом мероприятии. Рассматривалось уголовное дело пожилого солдата лет примерно пятидесяти, который обвинялся в изнасиловании датчанки. Он ее, короче говоря, изнасиловал. Сейчас я об этом рассуждаю так: мог ли нормальный человек вот таким-то образом поступить? По-видимому, он был сексуальным маньяком. У него, судя по всему, было неудержимое влечение вот к этому действию. В данном случае действовали у него не столько мозги и сознание, сколько животное чувство. Как у медведя, который не рассуждает ни о чем, - ему лишь важно удовлетворить все свои желания. Ну его отправили в штрафную. Кстати говоря, потерпевшая не требовала строгого наказания для него. Так благосклонно отнеслась к этому делу датчанка. Суд учел это. А так бы обошлось очень строго.
- И.В. Кстати, а как так получилось, что вас зачислили в члены военного трибунала?
- Н.Д. Понимаете, этого я не могу даже вам сказать. Обычно в трибунал выбирали более уважаемых и почтенных людей среди военных. Раньше ведь бывали и народные суды, куда в качестве народных заседателей брали обычных граждан. Подбирали, конечно, людей более грамотных, толковых и умных. И так же и с трибуналом. Это сейчас присяжные заседатели назначаются заранее, избираются также специально, потому что каждый раз все проводится отдельно. И 11 участвует человек в заседании. Ведет заседание ведет председатель - судья, человек квалифицированный в своем деле, а остальные присяжные заседатели - это приглашенные, не имеющие специального образования люди, обыватели. Разумеется, отбирали туда людей грамотных и толковых, которые могли оценивать эти события и их же и наблюдать, видеть и давать тому или иному явлению правильную, нравственную и моральную оценку. А уже юридическую оценку давал суд. Вот так же было и в трибунале.
- И.В. Как в целом с датчанами складывались отношения?
- Н.Д. Ну датчане хорошо к нам относились. Общее такое у меня сложилось о них впечатление: относились они к нам нейтрально или безразлично. То есть, безо всякой ненависти, но и любви необъятной тоже не проявляли. И такой же вражды, как я уже сказал, у них нам тоже к нам не наблюдалось. Хотя был один случай. Значит, когда мы шли по улице, кто-то в нас из окна выбросил кучу мусора. Чуть ли не нам на голову. Это единственный такой случай был. Но вместе с тем встречалось и такое, что среди них находились и наши друзья, особенно — среди молодежи. Я, например, до сих пор помню парней, с которыми мы дружбу водили. Одного звать было Бенд Келлер, он был сыном фотографа. Отец его фотографии делал. У него был приятель Ирек, простой рабочий. Потом с нами общался еще солдат датский. Ну а женщины-датчанки вообще танцевать приходили на наши вечера, которые у нас организовывали в бывшем санатории, - там, где санчасть сначала у нас находилась, а потом — штаб. И вот в этом в штабе в зале иногда наши устраивали вечера и танцы. Датчанки тужа приходили и пользовались нашими услугами. Так что танцевали с удовольствием. В общем, неплохо относились.
Если говорить об их уровне жизни, то особенно мне нечего сказать: в гостях мы у них не бывали ведь. Но жили они, по-моему, неплохо. Во всяком случае, их жилье не сравнить с нашими избами или украинскими хатами. Каменные дома со всеми удобствами. Кстати, там, в Дании, мы встретились с украинцем или с русским, который остался там еще с Первой мировой войны. Был в плену, остался в Дании там, женился, дети у него появились и хозяйство. И он не жаловался нам на то, что плохо он живет. Земля у него была, дом — был, все имелось, и ему нормально жилось.
- И.В. А с польским населением встречались?
- Н.Д. Знаете, неприятная, что называется, связь с поляками у меня была, но — уже после войны. Значит, дело было так. Короче говоря, в конце уже 1945 года нашу часть расформировали: как полк, так и дивизию. Роту нашу разведки, кстати говоря, тоже расформировали. Надо сказать, дивизия наша была знаменитая — это была Мгинская Краснознамения орденов Суворова и Кутузова стрелковая дивизия. И после ее расформирования такие молодые сержанты, как я, которые срок обычный не отслужили, оставались. Ну и нас тогда рассовали по разным частям. И так я попал в мотоциклетный батальон старшиной. А потом со мной получилась такая вещь, что я был назначен заведующим или старшиной элеватора. А в этом 1945 году все-таки урожай имелся хороший. Мы, значит, этот урожай убирали. Помогали нам сами немцы и поляки, а также некоторые наши граждане, которые попали еще при немцах в Германию. Как называли этих людей? Не помню. В общем, использовались они немцами на разных работах: и в промышленности, и в других отраслях. Среди таких рабочих оказывались и русские, и поляки, и украинцы, и французы. Так вот, значит, этот урожай мы и убирали. В 1945-м году!!! А куда зерно-то оставалось завозить? Ведь его надо же с поля-то собирать. Так все это брали с поля и - в элеваторы. Все-таки немецкие элеваторы от немцев все же оставались. Наша часть собирала урожай в городе Бергард, где элеватор также имелся. И вот в это самое время меня вдруг назначили начальником элеватора. То был старшиной роты все. А тут — такое назначение.
Вот мне по роду своей деятельности и пришлось принимать и ссыпать зерно в элеватор, потом — везти на мельницу, молоть. Уже в качестве муки это зерно использовалось в наших войсковых частях. В частности, применялось это в наших походных кухнях и в так называемых ДОПах — дивизионных обменных пунктах. ДОП - это было такое подразделение в дивизии, которое занималось материальными вопросами, в том числе и продовольствием, обмундированием и прочим. И вот по линии этого самого ДОП я и был назначен начальником элеватора. И вот нам пришлось вести зерно на элеватор. А начальником или заведующим элеватора был поляк. С него и начались все мои проблемы. Значит, привожу я целую грузовую машину, три тонны, с этим зерном. Взвешиваю по всем правилам на автоматических весах. Три тонны! А он выдает квитанцию на 2 тонны 700. Я говорю: «Я же вам вешал три тонны». Он мне отвечает: «Значит, вы неправильно взвешивали». Начинает мне объяснять, что я, мол, не прав, а они абсолютно правы, 300 килограмм весу. Ну что мне, драться? Тем более, что я только появился и не знал этих ни порядков, ни чего. Ну ладно, пришлось смириться. Через какое-то время второй раз еду. Опять - такая же штука. На этот раз - уже 200 килограмм. Что за чертовщина? Опять - скандал. Но все бесполезно, они отвергают категорически все мои претензии. Говорят, что я виноват, что плохо проверял и так далее. Ну что ты тут будешь делать? Ну потом я в третий раз поехал. Решили взвешивать все автоматически. Тогда я на автоматических весах все взвесил. Но они, ссыпая в одно место, перегоняли в другое эти весы. И опять в третий раз — 100 килограмм недостача. Снова скандал, опять я с ними ругаюсь. Ну что ты будешь делать?Не верят ни в чего.
Дело дошло до того, что в конце концов моему начальнику, по-видимому, это все надоело. Он же видит, что тут происходит такое прочее. Как-то раз я подхожу к директору этого элеватора, поляку, и слышу разговор моего начальника ДОП с ним. И весь разговор протекает обо мне. Он спрашивает и спрашивает. Не продаю ли я, скажем, ему это зерно, не беру ли я у людей деньги? И так далее. Тот отрицает и так далее. Чем кончился этот их разговор, я не знаю, но мне вскоре после этого пришлось уйти оттуда. Просто перевели меня в другую уже часть. По-видимому, у них все же сработало мнение, что я продавал зерно. Для этого есть, конечно, свои основания. Это, впрочем, всего лишь только подозрения. Дело в том, что предшественник мой, старшина, которого я сменил, который демобилизовывался, когда я принимал от него его хозяйство, показал мне пачку денег. Не помню, каких: рублей или же польских купюр. И сказал: «Будешь хорошо работать, заработаешь!» И улыбнулся так хитро. Я потом вспомнил эти его слова. И это меня, конечно, взбесило и взволновало чрезвычайно: как же это так-то? Черт тишь что. Чтоб нахально поступать так?!! Понял я это дело, сравнил. И пришел к выводу, что этот старшина как раз и занимался вот продажей этого зерна за деньги, поэтому и накопил такую большую сумму тем, что провозил три тонны, а квитанцию давали ему на 300 килограмм меньше. Я же старался добиться справедливости. Но ничего не вышло. В последний раз я кроме взвешивания на автоматических весах мерить еще стал и на обычных. Но не помню, правда, того, как закончился контрольный завоз. Вот такие вот люди были — эти поляки.
- И.В. Со СМЕРШом сталкивались?
- Н.Д. Нет.
- И.В. Ну вас по этой линии как-то проверяли как разведчиков?
- Н.Д. Ну, наверное, и СМЕРШ нас проверял. Но все это же секретно проводилось.
- И.В. О политработниках что можете сказать?
- Н.Д. У нас тоже их не было. Ни в полку, ни в разведроте не существовало у нас замполита.
- И.В. Перед уходом на задание отбирали ордена, партийные билеты, личные вещи какие-то?
- Н.Д. Ничего не отбирали. Да мы ничего и не оставляли в землянке — все с собой брали. Но брали, конечно, только то, что было нужно. Кто-то, возможно, оставлял какие-то свои вещи, когда уходил на задание. А так официально ничего у нас не отбирали.
- И.В. Женщины встречались на фронте?
- Н.Д. Ну в медсанбате, например, они были: медсестры, врачи. А больше нигде женщин и не встречалось.
- И.В. Что можете о ваших командирах сказать?
- Н.Д. Ну вот у нас, например, в полку были командир взвода, командир роты, начальник разведки. Они к нам, конечно, заходили. Бывало и такое, что командир взвода иногда сам выползал среди ребят. Командир роты отдавал, конечно, распоряжения, но сам уже редко когда появлялся впереди нас. Заходил к нам и начальник разведки дивизии. Он в звании майора обычно ходил. Такие начальники посещали нас, разведчиков, беседовали с нами, давали кое-какие указания, советы. Но сами, конечно, не принимали непосредственного участия в поисках.
- И.В. Потери были в вашей группе?
- Н.Д. Ну вот один несчастный случай, например, был с фаустпатроном, когда наш товарищ погиб. И вот два чудака, тоже наших товарища, во время того поиска были убиты. А они чего? Вдруг задумали встать во весь рост прямо на виду у противника. Ну вот! А больше-то потерь у нас и не случалось
- И.В. Как погибших хоронили?
- Н.Д. Мы погибших и не хоронили. Для этого были созданы специальные похоронные команды. Они, короче,этим занимались. Эти трупы нужно было ведь достать еще!!! Возникал вопрос: как, чего? И ведь из сложной ситуации нужно было их достать. Они ведь лежат на виду противника. Заниматься телами погибших нам, разведчикам, - это значит, ставить под угрозу живых. Мы старались на фронте делать то, что возможно.
- И.В. Как кормили на фронте?
- Н.Д. По-моему, нормально. В запасных полках и в тылу, правда, немного не хватало этой еды. Там уж волчьим аппетитом мы как солдаты обладали. А на фронте примерно за сыто кормили. Кухня полевая была. Там варили всевозможные супы, борщи, каши. Вот этим все мы и питались.
- И.В. Всегда ли питание вовремя подвозили?
- Н.Д. Да вовремя.
- И.В. Сто грамм выдавали?
- Н.Д. Лично я такого не помню, чтобы нам их выдавали. Был, правда, случай, когда, точно не помню, по какому поводу, нам наливали водку. Но это один раз только 100 грамм давали. И их оказалось так мало, что и незаметно стало.
- И.В. Как награждали на фронте?
- Н.Д. С опозданием. Обычно доходила награда до нас так. Пока она, значит, пройдет все эти канцелярские проверки и докладные низовые от командира роты до командира полка, а там дальше - еще через дивизию и через корпус, срок ожидания награды на несколько месяцев затягивается. А то и полгода проходит, пока тебя наградят. Даже в иной раз забываешь, что тебя представили к награде. Но у меня награды были какие? Вот орден Славы 3-й степени и медаль «За отвагу». Кроме того, я был отмечен медалью «За оборону Советского Заполярья» и другими медалями. И каждая награда — за конкретный эпизод. Вот за первый случай, когда я один троих немцев убил, получил орден Славы. Сама ситуация, прямо скажем, была не рядовая. Один против трех, и ты оказался победителем. А «отвагу» я, по-моему, получил за то, что, будучи ранен, сам вынес из под огня противника товарища своего. Вот этого, значит, разведчика мы вытащили, у которого были перебиты обе ноги. Ему ноги, значит, повредило, а мне в бок попало. И я помогал его вытаскивать под обстрелом противника.
- И.В. В каких условиях вы жили на фронте?
- Н.Д. Об этом я могу следующее рассказать. Уже когда мы воевали на 2-м Белорусском фронте на «Косе», то жили в деревушке, в поселке каком-то, в домах. В нормальных жили домах. Это если говорить о хороших местах проживания. Это единственное, что я помню. Также, когда мы остановились в Штеттине и подходили к Берлину, размещались в квартирах. После войны, уже находясь в Дании, мы проживали в санаторных условиях. То есть, дома, которые использовались датчанами как лечебные учреждения, находили у нас практическое применение в качестве казарм. Что же касается наших условий жизни в 1942-1943 годов, то дни свои коротали мы в полуземлянках. Когда стояли какое-то время далеко от передовой, помню, находились в казармах, обычных, стандартных, в виде общежитий, где были такие двухэтажные нары. А вот как на передовой обустраивалось наше жилье, я уж сейчас и не помню. В Карелии, Финляндии, насколько мне помнится, такого жилого помещения у нас не было.
- И.В. Брали ли вы какие-либо трофеи?
- Н.Д. Ну какие трофеи? Не было у нас никаких трофеев. Где они могли быть? Правда, когда мы проходили через Германию и там, по сути дела, жили, нам приходилось ночевать в ихних квартирах немецких, оставленных. Так мы там кое-что брали у них. Ну раз немцы уходили из квартиры: или убегали совсем, или же временно оставляли свои жилища. В результате хозяйство-то у этого немца оставалось там в квартире. Так вот, что можно было там прихватить, наши солдаты брали. По большей части - это одежда. Вот ее наши солдаты набирали и в какой-нибудь поселок высылали домой. Из пустых-то квартир. Вот это я хорошо помню.
- И.В. Вши были?
- Н.Д. Нет, я не могу припомнить такого, чтобы они водились у нас. Но мы и в баню регулярно ходили. Когда в казарме жили, так частенько их посещали. А на фронте просто не было этих бань, негде было мыться. Но о вшах жалоб не было.
- И.В. Где было тяжелее воевать, на Карельском фронте или 2-м Белорусском?
- Н.Д. Да одинаково!!! Наши функции ведь везде были одни и те же: лезть противнику на глаза. Никто другой больше так и не действовал. А разведчики всегда работали на самом, можно сказать, переднем крае, на глазах у противника. Так что везде нам воевалось одинаково. Там и там приходилось продвигаться так, чтобы средь бела дня тебя не заметили. И вот днем нужно было нам,разведчикам, выяснить, как и где расположен противник и по возможности взять пленного. Таким, короче говоря, являлось стандартное задание поисковой группы. Это могло быть как ночью, так и и днем. Ночью-то, конечно, так более удачно можно приблизиться к немцам: на близкое расстояние. Во всяком случае, на такое расстояние, чтоб можно было, скажем, напасть, оглушить кулаком или схватить врага. Хотя, впрочем, ночью тоже не так-то просто получалось действовать. А днем вообще, можно сказать, только фантастическая удача могла нас выручить. Ведь противник находился не на курорте, не в санатории отдыхал, не на пляже, - он не обращает никакого внимания на окружающих. Все силы его были направлены на то, чтобы просматривать все, перед собой лежащее. Противник так, одним словом, был устроен. И все обращающие на себя внимание изменения он замечал, конечно же. И выяснял, что это такое. Почему зашевелился куст при тихой погоде? Почему так? Что за ним? Что его потревожило? Шум - тоже. Откуда он? И так продолжалось до ночи. И после наступления темноты он продолжал свою работу. Вот где-то что-то зашумело. Он тут как тут: что за шум? Так что вот задачи такие мы выполняли. У нас, короче говоря, имелись одинаковые условия разной сложности. В основном задачи имелись однотипные.
- И.В. Как часто ходили на задания?
- Н.Д. Да почти каждый день. Это зависело ведь от обстановки. Иногда неделями отдыхали, правда. А иногда объявляли каждый день все новые и новые задания.
- И.В. Как к Сталину во время войны относились.
- Н.Д. Мы верили в него как в Бога. Но чтоб кто-то из нас орал: за родину, за Сталина, этого я не слышал. И желания такого не наблюдал.
- И.В. После войны поддерживали связь с однополчанами?
- Н.Д. Не со всеми. С двумя только поддерживали, а потом переписка, значит, наша закончилась. Один уже умер, но не знаю, правда, как давно... Этот мой товарищ — из Новосибирска. Звали его Горбунов Василий, вот он приятель был мой. Жалею, что так и не послал ему после войны свою фотографию. А один однополчанин был из российской области: из Свердловской или какой. Я давно с ним не переписывался.
- И.В. Кто из семьи вашей воевал?
- Н.Д. Ну у меня, например, брат старший погиб в 1942 году, будучи пулеметчиком, на Карельском фронте. У него остались жена и дочка. В первый месяц она жила в нашей семье. А потом я ушел в армию. И как она с отцом потом жила, я не знаю и не помню. Ну а потом квартира наша сгорела и они куда-то там переселились.
- И.В. Война вам снилась?
- Н.Д. Были такие случаи, это - да. Во всяком случае, не помню, какие именно, но случалось, что во снах война меня тревожила.
- И.В. Помните ли, как узнали о том, что Финляндия вышла из войны?
- Н.Д. Да сразу и узнали. Это случилось, по-моему, в августе 1944 года. Как раз на передовой мы тогда находились. Ну и известие быстро до нас дошло. После этого прекратились бои, перемещения и прочее. Мы отошли дальше. Радость свою, конечно, выражали криками «ура». А массовых таких и сплоченных выступлений по этому поводу я не наблюдал.
Кстати, в это же самое время мы стали свидетелями зверств финнов по отношению к нашим бойцам. К тому времени уже был заключен договор о мире с Финляндией. С Финляндией же раньше, как известно, была закончена война. Она капитулировала в 1944-м году. Но воевали они остервенело и здорово. Не любили они россиян. Ну и вот, уходили они с занятой позиции, значит, тогда. У них тоже разделено было пространство болотом. Сопка с одной стороны, сопка - с другой, и лес. И нам, в общем, надо было уходить уже со своих позиций на территорию финскую. Ну идем по дороге. И в одном месте видим: небольшой холм или просто возвышенность. Поляна какая-то! Потом стал нам виден костер какой-то. Мы подходим к этому кострищу и видим, что с одной стороны его голова валяется, с другой стороны - ноги в обмотках. Видимо, это наш здесь оказался солдат. Мы, правда, не знали: живым ли сожгли финны нашего солдата или нет? Обошли вокруг. Рядом - окоп финский. В одном окопе мы, короче говоря, нашли сумку того самого погибшего солдата. Смотрим: комсомолец, секретарь комсомольской организации роты. Наш солдат. И вот его останки - на кострище. Так это нас, конечно, очень сильно возмутило и обидело. Как так можно? Но живьем они сожгли его или труп его положили, это нам уже трудно было определить.
- И.В. Под бомбежки, обстрелы попадали на фронте?
- Н.Д. Под бомбежки — нет, не попадали. Что же касается обстрелов...Каждый раз редко когда без обстрела ты уходил, всегда под пулями выходишь. Правда, артиллерийский обстрел на фронте нам не приходилось на себе испытывать.
- И.В. Себя как часто обнаруживали?
- Н.Д. Часто, да,это случалось. Ползешь-ползешь, и все — неудачно. Во всяком случае, происходило это чаще,чем мы того желали. Это трудно все было выполнять. Я уж вам говорил, какие задание и как нам давались. Скажем, средь бела дня пойти на задание и найти расположение противника, а он — в том-то и в том-то направлении. Тебе, значит, дана задача все это выяснить. И вот ты по скрытой местности ползешь до тех пор, пока тебя не обнаружит противник и не обстреляет. Ну а раз он тебя обстрелял, то ты разворачиваешься и ползешь обратно. Это обычный рядовой такой день и событие в разведке. Ну бывали, конечно, на фронте у нас, разведчиков, всякие сложности. Иногда случалось и такое, что ты очень близко подползаешь к противнику. Видишь возможности стрелять, забросать его гранатами и прочим, ну и пользуешься этим. А чаще он тебя обнаруживал на пол-дороги. Ну промахивался, конечно. А когда вплотную приближаешься к противнику, вот так, как я однажды встретился с этими тремя немцами, тут неизбежны потери. Трудно спрятаться ведь от немцев!!! Вот тут попробуй спрятаться!!! Но здесь, впрочем, еще можно было как-то жизнь себе сохранить: там и трава высокая стояла, и - кустарник. Ну а вот на болоте, например, какое там могло быть укрытие? Единственное - это утонуть в жиже и оставить только голову. Тогда это было укрытие, конечно, хорошее.
- И.В. Чем были вы вооружены?
- Н.Д. А автоматом только. У нас имелись автомат и гранаты.
- И.В. Как обычно оборудовались немецкие позиции? Устанавливалась ли колючая проволока?
- Н.Д. Бывало, что и колючей проволокой оборудовались. А часто не попадалось нам и колючей проволоки. Тогда фронт был неустойчив и непостоянный такой: или мы заняли только позиции, отбив их у противника, или же он — наши. Поэтому проволочные заграждения не устанавливались. Просто велось наблюдение за дорогой. Других заграждений мне и не приходилось встречать.
- И.В. Маскхалаты использовали?
- Н.Д. Мы ходили на задания в обычном обмундировании. Оно было, конечно, приличное. Правда, зимой нам белые халаты вручались на каждого. Это просто необходимо было. Нужно же воевать было с соответствующей маскировкой. Ну а летом в обычном обмундировании перемещались.
- И.В. Как спали на фронте?
- Н.Д. Ну, знаешь, нам-то, разведчикам, с этим было ничего. Мы уходили за километр, может, быть, а то и больше от передовой линии. Это означало, что в поселке каком-нибудь или деревне наш брат запросто мог остановиться. А солдаты же землянки делали. Вот в них и в окопах они спали. Такими и были условия их существования. То есть, тем, которые должны были все время находиться на переднем крае, приходилось вот с такими сложностями ютиться прямо под носом у противника.
- И.В. Большие передвижения делали?
- Н.Д. Ну когда целый фронт переместился, то делали, конечно. Тогда Карельский фронт наш переместился на 2-й Белорусский фронт. Вот тут нам по железной дороге пришлось долго ехать.
- И.В. Всегда ли верили в Победу?
- Н.Д. Да, с первых дней была такая у нас вера. Ведь перед войной наши войска и на Халхин-голе, и на Хасане одержали победу. Поэтому когда война началась, то мы решили, что, конечно, будет за нами победа. Во всяком случае, в начале войны у нас сохранялось такое убеждение твердое, что победа неизбежна наша.
- И.В. Как относились к немцам?
- Н.Д. По-разному относились. Кто - равнодушно, кто - с ненавистью, но большинство, конечно, неодобрительно. Отрицательно так относились. Ну и равнодушно. Ну как равнодушно? Просто сдержанно по отношению к ним себя вели.
- И.В. Как связь с группами поддерживали при выполнении задания?
- Н.Д. Так мы ползли метра три-четыре друг друга. Поэтому связь держали просто голосом или криком. На дальних расстояниях сигналы могли подавать фонарем, ну а на близких - просто разговор.
- И.В. Как сложилась, Николай Дмитриевич, ваша послевоенная судьба?
- Н.Д. Как только не кривляла она! Значит, после демобилизации из армии я какое-то время работал в Облпотребсоюзе, в торговой таком союзе, в Мурманске, на должности экспедитора. Специальности никакой у меня не было, я все время искал работу. Потом подходящую работу все же мне нашли. Ведь у меня имелось десять классов образования. А тогда это чуть ли не за высшее почиталось. Никакой специальности у меня не было. Разве что опыт работы начальника элеватора. Но из-за поляка работа эта неважной получилась. Когда же я стал работать экспедитором, со мной тоже всяческие манипуляции стали происходить. Как тут было не вспомнить старика кладовщика, которого я когда-то сменял!!! На работе у меня всегда чего-то не хватало. Потом каким-то образом накопилось у меня рублей 500 что ли. Потом как-то приехала ко мне старшая сестра Вера. Встретилась, поговорили. Я ей рассказал, что у меня столько-то денег не хватает. «Что ты!!! - завелась вдруг она. - Немедленно уходи отсюда, с этой работы. Ты же в тюрьму сядешь! Немедленно уходи!» И сама же мне после этого и организовала работу. Она возглавляла НОД такой — являлась начальником отделения железной дороги. Вот в эту контору она и устроила меня, где я работал не то инструктором, не то — инспектором каким-то. Точно своих обязанностей, которые тогда я выполнял, я сейчас и не помню. Ну я развозил праздничные подарки по разъездам из Мурманска. Тогда начальство считало необходимым как-то и радовать по праздникам своих работников. Я продолжал выполнять свою работу честно и добросовестно...
И тут вдруг произошла у меня встреча с работником КГБ. Раньше эти работники чего-то крутились все время в этих конторах. Чем они занимались, не знаю, но частенько наведывались к нам. И вот один товарищ, кэгэбист, пришел вот в эту контору, где я работал. Познакомились. Он спросил меня, кто я, что и чего. Узнал, что воевал на фронте, что имею 10 классов образования, и вдруг мне говорит: «А чего ты здесь сидишь в этой конторе? Иди учиться на юриста. Кончай школу милиции. И оттуда пойдешь куда захочешь. Можно потом работать судьей или адвокатом. Иди оформляй документы туда». И посоветовал, как мне это сделать. Ну и я в результате этого подал заявление в управление Министерства юстиции. Тогда меня направили на учебу в Ленинград - в юридическую школу. Вот эту юридическую школу я окончил за два года учился, причем - почти с отличием, все пятерки были итоговые. После этого я получил направление на судебную работу в Калининградскую область. Прибыл на работу. Туда нас было направлено четыре человека. Некоторое время, пока решали вопрос, куда и как нас распределить, мы жили в гостинице. Ее оплачивало управление. Потом у него закончились деньги. Из-за этого пришлось жить в кабинете управления. Ну потом нас, ребят, начали по местам распределять. И всех отправили, кроме меня, на какие-то должности. Думаю: а почему меня-то никуда не направляют? Оказалось, что связно это было с тем, что у меня имелся самый лучший диплом, с самыми лучшими отметками.
Вскоре я получил и новую должность. Направили, впрочем, меня не просто в рядовой суд, а на повышение в какой-то степени — оставили в управлении Министерства юстиции, а этот орган, это управление, руководил ведь работой всех судебных органов, нотариатом и адвокатурой. И вот в качестве одного из чиновников этого руководящего органа меня поставили на должность старшего консультанта. Вот я и работал в этом управлении министерства юстиции лет семь. Когда эти управления минюста ликвидировали в 1957-м году, то мою должность передали в областной суд. Уже из областного суда я перешел в прокуратуру, по собственному заявлению, а из прокуратуры - в школу милиции. И вот в школе милиции я проработал четверть века - до 1986 года, и на пенсию ушел по истечении срока. Там до определенного срока можно было работать. Возрастной срок работы в прокуратуре был ведь определенный. Так что пришлось уйти мне на пенсию. У меня был приятель — председатель областной коллегии адвокатов Анатолий Павлович Ляшко. Он мне тогда и говорит: «Давай переходи к нам, мы тебя возьмем». Не хотелось мне идти куда-то дальше работать, но он все же уговорил. И так я перешел в адвокатуру и работал там до последнего времени. Женился я еще тогда, когда в управлении юстиции работал. Жена у меня несколько лет назад умерла, и я из Калининграда в 2011 году переехал сюда, к своей дочке, под Москву, - в город Королев. Сейчас мне уже 91 год.
