Ковалев Николай Ефимович

Я родился на Смоленщине, в Рославльском районе в 1925 году. Детство наше было тяжелое, потому что семья была большая, а потом были перемены в стране, я могу сказать, что хорошо помню голодовку 32-33 года, когда были засухи. Вскорости, в 40 году была война в Финляндии, и наши родственники были на фронте. После этого в Польше также произошли перемены, были ранены наши родственники. Взрослые, старики все время читали газеты о том, что неприятности у нас и со стороны Дальнего Востока, мы очень интересовались этим. В 41 году началась война, я хорошо это запомнил, председатель колхоза приехал из Рославля и говорит - передали по радио о том, что началась война. С мая 41 года нас заставляли работать. Какие работы? Аэродромы полевые - выкорчевывали лес, работали ночью только, потому что днем никакой работы, и углубляли реку Сошь, это между Шумячья и Кричевом. Там работало три района, мы так же возили туда питание для рабочих, а когда уж началась война, тут же бросили работы эти (на аэродроме и копать Сошь). Вскоре нас попросили поехать в качестве извозчиков на аэродром , он раньше назывался Шумовский, сейчас нет его. Было дано указание уничтожить склады, потому что время уже военное, немцы стали бомбить, приближались уже к этому месту, и чтобы не досталось немцам, стали взрывать бензохранилища, сжигать обмундирование, в общем, все военные склады наши сожгли. А скот гнали! Столько скота выгоняли с запада на восток - это невозможно было! В то время хороший был урожай, погода была солнечная. Когда уже стали войска наши идти на Запад, дороги все были забиты и скот редко когда через мост переправляли, а то настил делали и пускали по нему, и много потопили, безвыходное было положение. Когда немцы пришли уже, оккупировали, они, конечно, хозяйничали, как хотели. Придут, спросят: «Матка, блох-клоп есть?» - Это чтоб блох и клопов не было: «Матка, яйки есть, сало?», и они это все брали. Когда захватили Рославль, Смоленск, самый был наплыв немцев, они стремились быстрей к Москве. Ну а мы стали скрываться: в лесу, в болотах. Они иногда приезжали, дают указание пожилым: загрузите сено на повозки, а кто не станет - они расстреливают. Мародерство было большое.

Когда уже в 43 году я призвался из Рославльского района, нас спросили: стрелять можешь? Ооо, да! Мы из пулемета стреляли, из винтовки, даже пушки некоторые ребята заряжали. Там в оврагах было много техники, которую наши бросили, и в плен попали все. Мост взорвали наши, чтобы немцы не успели переправиться... Ну нас прямо сразу на передовую: раз умеешь владеть - тут же, на второй день мы пошли на фронт, и еще не дошли до переднего края, как двое наших погибли. Каким путем? Нам разъяснили: идти друг за другом, только шаг в шаг, потому что дороги были заминированы, а нам приходилось идти рядом, оттого что местность болотистая. И наступили ногой на мину, двое, которые были рядом - погибли. Сразу мы попали под Кричев, форсировали реку Сошь и освобождали город Кричев. Вода была, конечно, холодная. Хоть и был настил - доски. Это 30 сентября 43 года было. После этого наша 385 дивизия 10 армии подошла на Пронь, там немцы на нашей стороне подожгли деревню Сашино. Нам сказали ни в коем случае не переговариваться, ничего не трогать, идти спокойно. Дали сразу указание копать траншеи для себя, и мы за ночь выкопали кто сколько смог. У меня первое время автомата не было, дали винтовку. Потом уже после боя, когда всех подобрали, была сформирована автоматная рота под командованием старшего лейтенанта Ванюкова Петра Николаевича. Он был участник финской войны, его Михаил Александрович Калинин награждал орденом Александра Невского. Утром одного нашего бойца - не молодого, а того, кто уже участвовал в боях - направили по-пластунски ползти за продовольствием, чтобы покормить нас, и он погиб. Второй поднялся, принес часа через четыре, иначе никак было. Там такие овраги большие, и немцы находились на высоте, очень удобно им обстреливать нас. В первых числах октября пошли в бой, стали форсировать, а там низкое место, болотистое и кустарник, лоза кругом. Нам дали задание - всем плести щиты, маты из этой лозы и прочего. Их бросаем и идем, у меня кончились - передают сзади, так мы на ту сторону и перешли. Первая попытка не получилась, только потеряли много, очень много людей. Потом часто в бой ходили, восемь месяцев мы стояли на этой реке Пронь, восемь месяцев! И только после Нового года, в январе перебрались на тот берег, заняли небольшой плацдарм, мост железнодорожный и насыпь. Нашу автоматную роту направляли в разведку, чтобы захватить языка, потому что разведчиков мало было. Мы взяли одного. А каким путем: взяли топор и стали под мостом стучать по доскам, как будто делаем переправу, высота большая у насыпи, зазевавшегося немца и прихватим. Чтобы немцы не окружили - в два ряда стояли, сначала автоматчики, а потом разведчики, и два человека идут на захват, а третий по прямой, вот как это делалось. После этого нам дают указание срочное (мы были во втором эшелоне обороны и я уже пулеметчиком был): оборудовать позицию в определенном месте, а с этого места уже двоих пулеметчиков уносили немцы. У моего второго номера была куриная слепота. Ночь всю смотришь за пулеметом, чтобы нас не захватили, тяжело было. Был такой случай у нас с Ванюковым на Прони: пошли в наступление, а немцы сделали ловушку, траншея глубиной в два метра и нигде не вылезти. Тогда еще медсестра Чернова попала в плен вместе с ранеными, она находилась в трех лагерях и родила дочку в Германии, а партийный билет сохранила в пучке волос. Как она рассказывала, что на ней издевались и наколки делали на коже. Муж её нашел, Чернов Василий его звали, артиллерист, они поженились еще на фронте, и он потом рассказывал, что она 13 или 14 лет потом жила с кислородной подушкой, вот как она была искалечена. Я встречался с ней после войны на встречах однополчан, а Чернов и сейчас в Калининграде живет, он на два года старше меня, был он командир орудия. Так вот, мы тогда отступили в первую траншею, немцы стали нас вытеснять, второй номер расчета пулеметного погиб, Ванюков говорит, давай заряжай ленты, а я на бруствер пулемет поставлю и буду обстреливать. Слева стали нас из автоматов поливать, видим - немцы бегут, а автоматы не достают нас, и мы там пересидели. Немцы стали обстреливать нас из миномета. Один командир отделения в блиндаже, а мне слышно, я в траншее стою, он кричит: товарищ командир полка, не бойтесь, я тут двумя руками держу! А когда снаряд разрывается - земля как будто сжимается и визжит мина в полете так громко! Мы его прозвали «ишак».

В одном бою комроты автоматной погиб от прямого попадания, блиндаж в горе был, его ординарец лежал ниже, и его только контузило, а он на топчане сидел и его осколками посекло. Один раз командира роты я спасал, пришлось даже остановить наступление. Он ехал на тачанке и подорвался на мине, у него в паху было тяжелое ранение, и я его положил на грузовую машину, которая шла с боеприпасами, чтоб привезти его в медсанбат, кровотечение очень сильное потому что было. Медсестры его уже знали, стали его уже к операции готовить, а я на этой же машине вернулся в свою роту и мы пошли в наступление. В дальнейшем нам медсестры сказали, что он скончался от потери крови. Там его и похоронили, у деревни одной, не помню уж названия.

Вскорости дали указание: сформировать автоматную роту, взяли молодежь, и нас перебросили на другое место, где был прорыв. Мы прорвали оборону 23 июня 44 года, и было наступление на Могилев. Перед Могилевом протекает река Днепр, быстрое течение. Наш край низкий, прямо песок, а на стороне немцев обрыв высотой примерно два с лишним метра. Мне дали лошадь, на которой пушки подвозили, посадили и тело пулемета дали вместе с диском. Не доплыл каких-то полтора метра - лошадь испугалась и в обратную сторону. Привязываем вторую и второго человека сажаем, вот мы на ту сторону перебрались и заняли место, потому что пулеметчик, который раньше перебрался - погиб. И только вечером уцепились на берегу, потому что он возвышен и лес, а у нас чистое поле. Мы подошли к лесу, там была деревня Дашковка, от Могилева это 5-7 километров расстояние. Там сейчас наш находится обелиск и я открывал его. Наша армия освобождала Могилев. Город был до такой степени укреплен, это невозможно! Мы входили в отдельный батальон по прорыву в тыл, командир наш был майор Докучаев Михаил Павлович, Герой Советского Союза, он получил звание за форсирование Днепра. Он со своим подразделением захватил мост, немцы не успели взорвать, и танк застрял на этом мосту. Когда уже освободили Могилев, дали направление на Минск. У нас были машины, и нам дали указание - не ввязываться в бои с отступающими немцами, обходить, потому что немцы стали отступать быстро, наши фланги пошли вперед: 1-й и 3-й Белорусские фронты вокруг Минска, а мы, 2-й Белорусский, по центру. Когда уже подошли к Минску, там река Березина, у деревни Селибово мы форсировали на лодках, частично наш полк переходил через мост, который был захвачен партизанами и поэтому не взорван. Мы вошли в Минск утром, в какие часы - я не могу сказать, у кого тогда часы были? Вышли на товарную станцию города, там вагоны стояли груженые, они должны были отправляться на запад, и здесь встретили партизан, им сказали - смотрите, здесь продовольствие, много чего, обеспечьте сохранность. Возле вокзала были небольшие деревянные домишки, речушка и мост, и когда мы зашли с обратной стороны, слева были уже двухэтажные кирпичные дома и сквер. Прошли дальше - видим здание, и какая-то религиозная башня что ли стояла, здесь завязалась у нас перестрелка. Немцы нас заметили и стали обстреливать, мы открыли ответный огонь. Когда подбежали к дому - заметили провод, я перерубил лопаткой, чтобы связи не стало, а оказалось, что это бикфордов шнур. Подходим к подъезду, ящики лежат, тут же саперы сказали - отойти, здание заминировано. Только отошли - два или три снаряда взорвались недалеко от нас. Докучаев стал налаживать связь с полком и командир полка Коновалов сообщил, что вошли танки в Минск, со всех сторон город окружен. Когда подошел наш полк уже в середине дня - остановились здесь, поели, и нам дали указание выйти из города в район Самохваловищи. Не доходя этого места, мы человек 80 или 100 немцев захватили. Последние из них тащили раненого, так мы положили этого раненого на повозку. Там отступала немецкая армия, но мы обогнали их, и здесь как получилось - они стали наступать на наши тыловые части. Нашу армию остановили на переднем крае (к этому времени мы уже перешли из 50 армии в 49) и мы стали уничтожать эту группировку. Немцы были раздроблены - и мы были раздроблены, боеприпасы были на исходе как у них, так и у нас. У деревни Кочаги состоялась перестрелка: немцы выскочили из посевов и отрезали командира полка, он с радистом был, только успел сообщить в батальон, что видит ориентир такой-то, там было одно обрубленное дерево и люпин. После этого пришли к нам начальник штаба полка и переводчик Раскиш, хорошо владел немецким языком. Я уже был автоматчиком, и когда новый пулеметчик направил пулемет на немцев - Раскиш стал призывать «Сдавайтесь, мы вас не тронем, а если кто откроет огонь - откроем и мы». Больше половины сдались в плен, а вторая группа начала стрелять, мы тут же открыли ответный огонь. Когда через некоторое время пошли освобождать командира полка - завязался рукопашный бой, у немцев не было патронов и у нас. Помню, один сибиряк, коренастый, небольшого роста - он двоих или троих немцев убил, и не заметил, что сзади набежал немец и ему голову рассек. Немцы, которые открывали огонь - ушли в болото, мы взяли и болото подожгли. Вскоре ночью немецкий самолет сбросил груз им, а попало все к нам, продовольствие и боеприпасы. Оружие немецкое у нас было. К этому времени наши части были сильно раздроблены и командир полка дал указание уничтожить секретные документы, все стали прощаться. Закончили мы с этой группировкой 12 июля 1944 года, а фронт уже ушел вперед, и нам приходилось военнопленных отводить в тыл, специально охраняли их. Потом нам дали указание догнать передний край, и мы шли по 60-70 километров в сутки, не в силах уже идти - падали в кювет, ноги поднимали вверх, чтоб хоть немного лучше циркуляция стала. Освободили полностью Минск и всю Белоруссию, после этого перешли в Польшу в направлении Варшавы. Нам дали указание, чтоб никаких грубых слов не было и никакого мародерства. Хотя немцы это все делали, а наша армия была - освободительница! Мы когда вошли - нам поляки рассказывали, что немцы бросали листовки, вроде как русские уничтожают все на своем пути, и здесь пошло разногласие среди народа, некоторые поляки, которые были дружелюбно настроены, говорили - вот тут помещение, вы туда не ходите, опасно, предупреждали нас. После освобождения Польши мы попали уже в Германию, освобождали Ломжу, Осовец. Что здесь произошло: внутрь крепости Осовец немцы запустили отравляющие газы и закрыли ворота. Когда наш батальон захватил эту крепость, открыли ворота и хотели туда проникнуть, думая, что там немцы - бойцы получили отравление. Нам, автоматной роте Ванюкова дали указание взять противогазы, чтобы быстро пробежать к этой крепости и закрыть ворота, мы это сделали и сообщили о проделанном, сказали ничего больше не трогать. Пошли дальше в наступление. Местность была тяжелая для боев, немцы на каждом шагу удерживали нас. Когда лыжный батальон пошел в тыл - попались две немецкие части, они заминировали местность, и когда первое минное поле наши прошли - через сколько-то метров вторая линия мин, и тут немцы как пошли перекрестным огнем с двух сторон косить, единицы наших вышли, остальные убиты и ранены, кто оставался в живых - тащили на накидках раненых. Это кошмар, каша была. Вскоре после этого эпизода мне с бойцом одним, Никитиным, дали донесение и заодно сказали принести воды. Мы пошли лесом, кустарник кругом, и нас предупредили, что вот в таком-то месте быть очень осторожными, быстро перебегать. Туда добежали ничего, быстро, а обратно - только подошли к этому месту и налет беглым огнем, снаряд впереди нас разорвался, если бы прошли чуть подальше - нас бы убило.

Продолжим по поводу Восточной Пруссии. Там бои были очень жестокие, с каждой стороны жди неприятеля, скопление немецких войск было очень большое. Нам все время говорили - не ходить по двое-трое, близко не быть, отходить друг от друга на 8-10 метров, чтобы меньше было потерь от пулеметов. Сколько мы этих немцев брали в плен там и при форсировании Вислы! Когда наша батарея стала переправляться - лед провалился, и лошади на льду висят на постромках, ржут, мы берем доски, бревна, начинаем подсовывать, вот так спасали. Где лошадь не может пушку вытащить - мы на себе вытаскиваем эти пушки. Там такие зыбучие пески были - выкопаешь траншею, а половина уже засыпана. Однажды нас послали в разведку, автоматная рота и командир взвода разведки пошли. Через реку по канату мы переправлялись, саперы натянули, и мы по этому канату перебрались, до воды ноги не доставали. Охватили большую территорию для осмотра, потому что нам было неизвестно, где находятся траншеи их, пески заносили, и мы не видели, только надолбы противотанковые заметны были. Когда разведчики зашли в блиндаж, то немцев не обнаружили, так получилось, что они в этот момент менялись сменами караула. Ну, наши взяли вещевой мешок, карты. И там были окопы, наши два разведчика сели перекурить, какие-то две минуты - он уснул, такая была усталость, и когда дали команду уходить, возвращаться в часть, тот второй не разбудил! Он не знал! И мы переправились обратно. Приходим в часть, переправу убрали. Наблюдательный пункт наш находился на насыпи, высокая насыпь, с трехэтажный дом, поросшая деревьями и на него по винтовой тропе надо было подниматься, оттуда вели наблюдение. Вскорости комполка звонит из батальона - кто там кричит на той стороне по-русски?! Просит о помощи. Коновалов говорит: командира взвода разведки ко мне и командира автоматной роты, проверить наличие людей. Стали проверять - одного разведчика нет. Уже стало светать, а нас туда! Хорошо, что пришли невредимыми. Тут же - военный трибунал, командира взвода разведки, заснувшего и напарника его, троих в штрафную, три месяца штрафной роты. Так их наградили за подвиги, вот! В штрафной и то наградили под конец и освободили, вот какие они совершили подвиги! Еще вот такие интересные были моменты: штрафные роты были и у нас, и у немцев, так они не стреляли друг в друга. Вот сидит немец, наш кричит: Ганс! А тот кричит: Иван! Давай покурим! Тот сигару подымает скрученную фабричную, а у нас махорка, ее вениками выдавали, и газету какую-нибудь. Или кричит, что проверяющий идет, махнет рукой - трррррр! автоматы заработали, а наш уже упал. И наш иван тоже лег, и все немцы падают, вот какая у них была связь. И где штрафные роты были - никогда немцы не лазили и нам не разрешали оттуда языков брать, потому как что он знает? Ничего. Где какие части, что, как. Поэтому так было. Там как - наши офицеры, которые командовали, они были по три месяца, не осужденные, ничего - назначали. Он три месяца отслужил там - идет в свою часть, туда назначают другого. Много штрафников у нас погибло на Прони, там берег был на нашей стороне крутой, а на той - болото, и вот пустили туда штрафные части.

После пошли на Мазурские озера, местность была очень болотистая, и нам приходилось много препятствий преодолевать. Дали указание, во что бы то ни стало пробраться в Дом лесника, он стоял на берегу реки и озера, только один дом, кругом лес и болото. Туда к нам пришел весь командный состав дивизии, больше негде было, артиллерия находилась в пятнадцати километрах, нельзя было даже на лошадях пушки подтащить. Легкие минометы тащили и 45-мм пушки, остальное нет. Я находился на посту при входе в НП, там был такой тесовый навес, и чтобы нам переправить войска на ту сторону, ночью саперы разобрали этот тес, сделали настил, чтобы минометы, сорокапятки и пехота могли перейти. Меня сменил автоматчик, я только поднялся на возвышенность и сразу прямой наводкой снаряд! Кричу: ребята, подъем! Прямая наводка! И тут же снаряд за снарядом. Тут заклинило дверь, мы как рванули и стали падать в подвал этого дома! Потом из подвала вышли, поползли по-пластунски вдоль здания и на ту сторону перебрались. Вскоре наткнулись на своего бойца: немцы его избили, и глаза были у него выколоты. Поймали мы немца раненого, притащили к командиру батальона. Комбат стал у него спрашивать, а тот говорит - я русских не видал. Что было с ним - не знаю. Мы пошли опять вперед и сделали поворот там, откуда танк бил. Он, оказывается, вышел на мост, и прямой наводкой это здание для него открылось, а у нас горел свет: пекли блины, вот он и навел туда. В помещении на третьем этаже находилась дивизионная разведка, погибли все. Остались только капитальные стены, остальное все было выбито. И когда мы подошли к мосту - он был взорван. Кто-то там кричит - ребята, кто там?! Оказывается, мы когда пошли вперед, к танку этому - командир полка вышел с другой стороны, хотел перейти по настилу из бревен, поскользнулся и упал. Взяли провод оборванный и бросили ему, вытащили. Он говорит - будьте осторожны, а то бревна обледенели, скользко. Мы перешли, были мокрые, зашли в помещение, и там были пожилые немцы, мы достали вина, дали немцу выпить - он говорит да, хорошее вино. Мы это вино к себе в карман. Я тут же снял свою одежду мокрую, одел немецкую сухую и сверху натянул солдатское. Вместо портянок разорвал пополам шерстяной платок, перемотался - ноги сухие и пошли вперед. После этого эпизода нас посадили на танки, потому что немцы стали отходить по хорошим дорогам, а мы по болотам в направлении города Данциг. Дали указание - перерезать железную дорогу, и когда танки проскочили болотистое место - один танк застрял, нас высадили и дали команду «Вперед!». Мы захватили эту железную дорогу и нас остановили, а вперед пошли другие батальоны.

Однажды во время боя пропала рота стрелковая, нам дают указание разведать, где они, потому что связи нет. Когда пошли в разведку эту, захватили двух немцев, один раненый. Мне и Никитину было поручено доставить их в штаб, рота будет нас ждать на этом же месте, посмотрят, что как. Мы передали этих немцев, вернулись - нет наших! У нас волос вроде короткий, а все равно как мурашки пробежали. Возвращаются - все проверили кругом, нигде нет, ну пошли. Подлезли под вагоны и тут уклон, командир роты говорит - здесь озеро, где оно? Я и говорю - замерзла вода, вот блеск и дает. Дальше деревня, стали подходить - там кювет, чтоб вода не заливала дома. Я подошел, вижу - вроде за забором машины. Подбегаю к Ванюкову, говорю: товарищ старший лейтенант, там танки или бронемашины. А куда нам деваться? Мы расположились в кювете, комроты одному автоматчику говорит: беги на высоту, вон наши пушки стоят у железной дороги!

Тут же он дал ракету красную «Вызываю огонь на себя!» там пять метров, а то и три метра расстояние было, крикнул «Ура!» и стали мы гранаты бросать. Немцы в лес. Мы тоже было пошли, но они как открыли огонь - пришлось отступить, и мы забежали в помещение. Пошли еще в бой - немцы опять нас отбросили, артиллерия бьет в лес, а где немцы находятся? Трудно нашим. Наш автоматчик другой диск стал заряжать, он присел, а диск 72 патрона, и он не заметил, что амортизатор, который работает - дал толчок вперед, был не на месте. Диск как вдарил весь, 72 патрона и не остановился, задержки не было, вот так. Мы забежали в здание, слышим голос, стон, тут же санитары отправили его на лечение. Потом имели связь с госпиталем, сказали, что в часть он не вернется, хоть и живой, только череп был пробит, а мозг не задет, остался инвалидом. С третьей попытки мы прорвали все же линию обороны, немцы стали отступать. Там насыпь была и железнодорожный мост, так немцы что сделали - подорвали паровоз, и он упал поперек путей впритык к этой насыпи, там проход - только солдату пролезть. И мы воспользовались этим проходом, потому что если бы пошли через насыпь - противник бы нас скосил. Кода вошли в город - видим забор, я заметил, что кто-то там ходит за проволокой, смотрю - наши военнопленные. Истощенные, грязные, обросшие. Замок висит. Ребята подошли, я взял гранату, взорвали замок и стали раздавать свой сухой паек, который перед боем нам выдали. К нам подошли две медсестры, они говорят: какая дивизия? Отвечаем - такая-то 49 армии. Они говорят - мы под Чаусом попали с ранеными в плен, перевязывали и попали. Одна из них сказала, что она из Рязанской области, то ли деревня Сараево, то ли Сараевский район, больше ничего не знаю. Из этого лагеря все наши пленные вышли, а в самом Данциге начали вылавливать молодых немцев и за эту решетку их сажать, потому что многие военные переодевались в гражданских. Из Данцига отошли корабли, заполненные немецкими войсками и гражданскими. А ту часть, кого не успели вывезти - тех стали мы выводить, чтобы не было жертв, потому что командование опасалось, что немцы откроют с кораблей огонь по городу. Выводили так: впереди направляющий один, а за ним мирное население со всеми своими узелками, скарбом, мы им разъяснили, что может быть обстрел города и они спокойно шли. Когда 3-й Белорусский из Данцига пошел направо, на Калининград, наша дивизия находилась на этом стыке, а когда они уже углубились - нашу дивизию в составе 49 армии перебросили на Одер, полностью всю армию. Привезли нас туда, а командующий состав не знал обстановку, местность, где мы должны воевать. Город Швед вроде. Там так - ширина реки три километра, через реку - дамбы, немецкие дамбы на тот случай, если с Балтийского моря идет волна, чтобы не заливало территории. А они по-другому сделали: пошли весенние воды, они закрыли от моря шлюзы, и всю местность залило. Лес находился за дамбой, наши штабные по картам смотрели и думали, что там сухое место - ну раз лес, то сухо же, да? А оно все залито водой. Думали, что там артиллерия, и били в воду, а на самом деле их артиллерия была дальше. Нам дали лодки, баркасы, по пять, по семь человек, и вот мы на этих лодках поплыли через Одер. Они все простреленные, один выливает воду, другой ведет огонь. Мы перебрались, а немец как пошел делать обстрел навесными шрапнельными снарядами! Над головой разрывается и тысячи осколков мелких. Ванюков лег в воду и я, только туловище было на суше, и кругом камыш и лоза, вот мы землей чуть прикрылись, чтоб не так сильно осколки по нам били. А немецкие лодки моторные ходят, офицеров за волосы берут - и в лодку, а солдат расстреливают в воде. Нашего полка 75% погубили так. Но мы удержали эти дамбы, вот. Только произошел несчастный случай с нашим батальоном, прямое попадание снаряда и погиб командир полка, а одного бойца контузило и выбросило из воды на берег. Я его один раз встретил, у Даниловского рынка он жил, был уже инвалидом. А еще связисты погибли все у нас там, такие были бои. Я любил так сделать: возьму маленький минометик и мины как баклажаны. Сидишь и ррраз! Мину эту, она полетела и сразу бежишь, на одном месте нельзя оставаться, тут же они делают вычисление и бьют, а ты вводишь их в заблуждение. Ходил я снайперов вычислять в траншее. Каким путем? Идем вдвоем, второй на лопатку берет каску и идет, а я смотрю в снайперскую, в прицел - откуда будет выстрел, заметил - тут же сам выстрелил, вот так мы уничтожали снайперов немецких.

Когда подбросили подкрепление, другую дивизию, мы вместе перешли на тот берег, тронулись вперед и вот там, верите, ни одного места нет живого, где бы снаряд не упал. Вот как упаковка от яиц - вот так все выглядело километра на полтора вглубь, а завод немецкий на той стороне - работал, и мы пошли в направлении Берлина. Немцы, конечно, сражались, но такого ужаса уже не было. Когда мы подошли к реке Эльба, там американцы шли и мы, вот встреча была. Мы увидели танки, думали - немецкие, а это американские. Они же десант выбрасывали. Ну, когда мы встретились - рукопожатия, все такое. А у них и на груди, и на коленках - везде гранаты, машины были у них очень высокие, мы когда посмотрели, там и ступеньки, и все. Зашли в помещение, подвал открыли, на плащ-палатке вытащили бочку вина, поставили, сели, выпили - американцы пошли в свою зону, а мы так и остались. На той стороне Эльбы находился газовый завод, и мы охраняли его, несмотря на то, что это территория союзников была. Последний город был Грабу, где 150 дивизия находилась, которая брала Рейхстаг, и после уже подписания капитуляции наша 385 дивизия перешла в эту 150 дивизию. Сам день 9 мая 45 года я отмечал на Эльбе. Находились мы в Грабове, пошли, принесли, что нужно, на улице накрыли столы, закуски сколько угодно. В последнее время мы мясо уже не ели, варили щи крапивные. Квас делали, хлеб был в достатке. Нам дали по 70 грамм. Американцы были дружелюбные, а с англичанами встреча была нежелательна, они очень агрессивные были и не хотели нас пускать, несмотря на то, что наша территория была, мы же освободили народ немецкий! А потом эту территорию отдали Англии по договору и они на второй день перестали нас пускать, а там хлебзавод был и пивоварня.

Недели две после подписания капитуляции мы там были, с людьми занимались. Их надо охранять: и военнопленных, и которые угнанные, там же специальная комиссия проверяла их, кого куда. Стали расформировываться части - кто на Дальний Восток был отправлен, а я и мои товарищи поехали в город Балашов Саратовской области, в танковое училище. Два авиационных, два танковых и два артиллерийских, в общем - шесть эшелонов шло и седьмой - это военнопленные и угнанное мирное население. Меня с Прони еще направляли в офицерское училище, я отказался, мне никаких званий не надо, а приходилось командовать и ротой, но я этого не считаю, рядовой. Я был очень активный, у меня был слух хороший, память зрительная. Бывало, мне руководство покажет карту и скажет - срочно сюда! Я уж там и вернулся. Комроты погиб, я велю связисту набрать номер Коновалова, комполка знал, что я пулеметчик, докладываю: такой-то лежит. Он говорит - подымай вперед роту. Ну, мы со связистом прошли - тот лежит, этот убит. Я беру трубку и говорю - карандаши поломаны, писать нечем, не могу же я сказать, что бойцов нет. Все, остановились. Мой товарищ был ранен, не успел на колючую проволоку бросить мат, чтоб перепрыгнуть, зацепился и его скосили. Так чтоб его вытащить - два человека пострадали, один погиб, а второй раненый выполз, так только с третьего раза вытащили. Взяли собаку, лодка из фанеры сделана и по-пластунски санитар пополз и за ним собака, снял он его, положил, и собака вытащила в тыл. Вот какие были собаки! А люди! Вот, бывало, мы бежим, а раненые кричат: помогите! Нам дали указание не останавливаться, и я им говорю - потерпи, вон за нами идут санитары, окажут помощь.

Когда приехали в Москву, мы, человек 25, пошли посмотреть город. Нас пригласили патрули - как, чего? Мы и говорим - вон наш эшелон стоит на Кольцевой. Нас и не пустили, говорят - вы нам нужны. Тут же сформировали комендантский взвод, документы затребовали и мы работали при комендатуре города Москвы и военного округа, я работал курьером. Вот на этом война и кончилась. Вот я еще не рассказал: когда на Эльбе стали обмениваться военнопленными, Докучаев занимался этим - приходит машин 20, там сортировали куда кого, проверяли. Были и недостатки.

- Расскажите, пожалуйста, какое у вас было снабжение в военное время.

- Продовольственное? Я скажу, что замечательное во всем. Солдат был обязательно накормлен, одет, шубы давали, валенки. Я не носил валенки почему - в траншее вода, они начинают замерзать и невозможно снять, приходилось резать. Нам выдавали сапоги, вот это хорошо. Очень хорошо обслуживали медсестры. Вот медсестра Кузьмина или Казьмина Софа Михайловна, из Тулы или Тульской области, 22 года рождения - она имела три ранения, в руку, в грудь и в бедро. Она высокого росту была, и командир полка ее не пускал в бой, а она - нет! Раненого возьмет и несет одна. Вот это женщина была хорошая. После войны я поехал за ней в батальон (сам я был уже в полку на Эльбе) на машине, а нас хотели направить в Берлин на парад и я из-за этой поездки не попал на парад. Я выехал из Германии, она осталась в этой дивизии, что дальше - не знаю. И когда вот здесь уже после войны медсестры встречались, врачи - они с ней связь потеряли. Была Строгова, жена командира батальона, тоже хорошая медсестра. Она в Куйбышеве умерла и Строгов там умер. Сам он москвич был, а туда уехал к жене, там он закончил и медицинское высшее учебное заведение.

Саперы хорошо действовали, минеры, связисты. Артиллерия - замечательно поддерживала.

Мясо всегда было, хлеб, зимой перед боем давали по 70-80 грамм водки, летом не давали. Почему? Чтоб в морозную погоду раненый, если лежит, немного хотя б согревался. Не для смелости, нет. Что там стопочка маленькая. К празднику давали печеньица нам. Присылали махорку. Я не курил, отдавал. Сахар давали каждый раз. Ну а когда мы уже туда попали, за границу, мы кутили! Бывало, я мешок песку сразу на себя, я был маленький, но коренастый, 60 килограмм, а то и побольше мешок на себя и пошел. Делали так: полведра и термос чаю насыпаем, остальное кипяток, сахар, пили. А в Германии уж зайдешь в подвал или в помещение, там банки, куры, гуси, водки сколько угодно. Так что голодными не были. В бой всегда давали американские консервы, пайки наши: каша манная, рисовая, гречневая брикет. Я первое время не знал, как варить манку, взял брикет размером с плавленый срок и в котелок воды налил, а он разбух как буханка хлеба.

В Белоруссии нехватка соли у нас была, чтоб сварить картошку - соли не было. На нейтральную полосу поползем, земля замерзшая, штыком отколешь земли и эту глыбу тащишь. Картошка желтенькая. Варили как? Сядем кружком, котелок накрываем, сжигаем коробки из-под патронов, провода, и как выходим - все черные как негры, и во рту чернота, нос забит. На одном участке мы занимали оборону на кладбище. Нейтральная полоса, немцы и мы. А ворон один садится на одно и то же место, мешает нам, ну мы его и убрали. Боец один говорит, подожди, я поползу и принесу его, мы его сварим. Притащил его в траншею, очистил, стал варить - как пошла вонь, так он его вместе с котелком и забросил.

- Доводилось ли вам пользоваться немецким трофейным оружием и каково в сравнении немецкое и наше оружие?

- Да, конечно. Я скажу вот в чем разница была: немецкое по дальности лучше, а по массовости огня наше было получше, особенно винтовка старого образца, дореволюционная. Я не знаю, сейчас ее усовершенствовали или нет, на большое расстояние била и точно очень, вот почему не на карабин, а только на ту винтовку ставили оптическое наблюдение, прицел. У нас еще пулемет был ручной с круглым диском, очень плохой, я его не любил. Как чуть песок попадет, так он заедает, и патрон идет наперекос. Самый хороший был станковый пулемет с лентой. Ленты металлические лучше, но тяжелее. Лента брезентовая в сырую погоду влагу впитывает, и ленту заполнить очень тяжело. А еще были немецкие гранаты на длинной ручке: если бросят в тебя и сила есть, то как раз успеваешь ее перебросить обратно, она замедленного действия. Я любил лимонки, и одну для себя всегда оставляешь. Чтоб не попасть в плен.

- Были подобные случаи у вас в полку?

- Было такое. А то иногда было такое - в падении вырывалась чека, она тонкая как заколка, и подрывались. Еще под танки бросать нас учили вот так: когда танк пройдет, бутылку с горючим бросать сзади на него. А иногда так бывало - если танкист знает, что под танком боец, он на месте покрутится и раздавит, все. Были и такие случаи. Танковые большие гранаты, толовые - они были неэффективные, особенно воду им нельзя, может взорваться. Мины были разнообразные: металла у нас не хватало, брали деревянные ящики, тол и взрыватель, нас этому учили: при необходимости подкапывать внизу, там взрыватель. А немецкие круглые и толстые, сапер из нее взрыватель вынет, отбросит, она уже и не взорвется.

- Каково ваше отношение к роли товарища Сталина как полководца?

- Я скажу про всех наших руководителей - молодцом! Хоть Рокоссовский, хоть Болдин - не могу плохого сказать. Которых я и не знал, которые не на нашем фронте. Посмотрите, уже Москва была почти окружена, а Сталин никуда не тронулся. И все остальные. А сколько таких?! Как я все время был на передовой и видал, что командиры шли вместе с солдатом, невзирая на ранги: полковник, подполковник, майор, старший лейтенант или младший - все они шли! Еще что - я завидовал Ванюкову: никогда он планшет не носил, рваную шапку, телогрейку рваную - никогда он не хвалился, что он офицер. Его так научили в финскую войну. Вот такие были у нас командиры! Были у нас случаи самострела: боец, стоя в обороне, взял, прострелил себе руку через буханку хлеба. А узнали как? А ранение специфическое, так и узнали. Но это в основном те, нерусские. Еще отбирали мыло перед боем: они ели мыло и желудок расстраивается, боялись, что это зараза, а потом раскусили. Так что перед боем только патроны и медальончик маленький в кармане или письмо, больше ничего. Вот когда мы в разведку ходили - у нас отбирали красноармейские книжки. Мы один раз захватили душегубку, и когда подошли, верите, стоит машина, ну как раньше были машины ЗИЛ, чтоб хлеб развозить, молоко, и там печка-душегубка, и волос валялся, черепа, пепел посыпался, когда дверь открыли. Вот что делали. Был случай - три наших офицера погибли, был налет, они находились в подвале, и потолочная плита их придавила. А в Германии один раз было кирпичное хранилище, своды кирпичные, и нам сказали - посредине не находиться, только у стенки стоять, в случае обвала стены сохраняют человека.

- Расскажите, пожалуйста, каковы были отношения с мирным населением на освобождаемых территориях.

- Я скажу, что немцы не были настроены против нас, нет.

- Насколько строго соблюдалась воинская дисциплина?

- Да, насчет этого было строго! Немцы сбрасывали листовки, что русские солдаты грабят и убивают народ. Еще до входа в Польшу нас всех обыскивали, и все что было - все отобрали. В одной деревне, то ли в Белоруссии, то ли уже в Польше - не помню - было так. Дома стоят буквой «Г» и на углу этой буквы стояла церковь, и возле нее крест с распятием и полотнище домотканое из льна. Я говорю - неужели нашего солдата повесили?! А деревня горит, дым, пламя. Когда подошел, посмотрел - это просто крест, и он не сгорел, и полотнища эти целы, а вся деревня сгорела.

- Расскажите, пожалуйста, о вашем личном отношении к войне в разные периоды - всегда ли вы верили в победу?

- Я вам скажу: перед войной, дома, когда немец летал за каждым пацаном на самолете и расстреливал нас - какое может быть уважение к нему? Я с сестрами бежал, мы забежали в рожь, и он очередями косил. Забежали в колхозный амбар, в сено спрятались, чтоб пули не пробили. У нас один, уже на фронте, когда бой шел - залез в лисью нору в овраге. Бочки на нас сбрасывали, чтоб создавать панику. Много наших погибло, особенно вот Белоруссия и Смоленщина пострадали, детей расстреливали на руках у матерей. Ребенок заболел если - они боялись заразы - она держит ребенка, раз - и расстреляли. Вешали наших за то, что они не выдавали партизан. Мы в Белоруссии одну женщину встретили, она рассказала, что когда немцы пришли - она в подпол залезла и сидела ни жива и мертва. Немцы сначала своих хоронили на нашей территории, а когда тыловые части подошли - стали вывозить. А про наших я скажу - много братских могил, про которые и по сей день никто не знает, в лесу и на полях. Вот мы стоим в обороне во втором эшелоне, приходит пополнение, максимум неделя проходит - яму роют и как дрова, друг на дружку складывают, землей присыпают. Нет документов - так его и положили, в журнале отметили - неизвестный. В 41 году мы не думали о сдаче, а когда уже стали немцы туда-сюда отступать-наступать - вот тогда мы и подумали, что будет конец всему этому. И думали всегда только о победе, особенно уже в 43, у нас такое было настроение - только вперед! А почему так? Если на одном месте - то немец доконает, будет бить, а если хоть чуть вперед пройдешь - он бьет по пустому месту. Были такие моменты: монахи. Вот деревня, ходит одна в черном, а мы лежим в грязи: то ли она для немцев делает сигнал, то ли для нас и начинаются расхождения: один говорит - надо убрать, другой - нет, не надо. Не стали убивать. Был еще такой случай в Белоруссии: один бегал, поджигал дома. Его тут же скосили, живьем не стали брать, потому что уж окружили, а он «я за Гитлера, я за Гитлера».

- Скажите, пожалуйста, все ли заполняли солдатские медальоны?

- Заставляли. Но мог он потеряться, запросто.

- Как работала почта?

- Замечательно работала. Большинство треугольнички писали. Пишем - такого-то идем в бой, а цензура раз - и зачеркивает, не нужно это. Один раз я предложил - давайте напишем на радио, мы и написали. Приходит почтальон - Коля, тебе почта пришла. Я говорю, давай сюда, а там полная сумка! И все мы эти письма прочитали, очень много было из Сибири новогодних писем, разрисованных. Кисеты для табака, перчатки, носки - это нам присылали. По очереди читали все это, один уснул - другой принялся. Это же не лично мне была почта, а части всей.

- Приезжали ли к вам артисты?

- Да. Перед Новым годом в Белоруссии, когда мы были во втором эшелоне. Устроили скамейки, бревна срубили, постелили и выступали артисты. Как было приятно послушать! Настроение было большое. Ну а мы - концерт кончился, и мы пошли в наступление. И вот еще бывало перед боем: мы уходили на занятия, на стрельбы - связной прибегает и говорит - срочно в казарму. Приходим - нам говорят все вещи собрать, патроны получить, идем в бой. И песни начинаем если петь - это не меньше трех часов, каждое подразделение запевало, вот это воодушевляло бойцов.

- Доводилось ли вам встречаться с власовцами?

Нет, с этими не приходилось.

Были у нас такие случаи: один боец сбежал с поста, снял с себя все до нательного белья и перебежать хотел нейтральную полосу, но его поймали наши, был суд, приговорили к повешению. Сделали виселицу, чурки поставили, руки связаны, петля и надпись: «За измену Родине».

- А с союзниками помимо американцев на Эльбе?

Вот польская армия была с нами, и мой замкомандира полка Панцевич (он был майор, а потом ему дали выше звание) был направлен туда служить, когда у них кончились командиры. Так я когда с ним встречался после войны, и он говорил, что лучше б в своей армии я воевал бы, чем там. Он сам белорус, хорошо знал польский язык. Говорил, каждая минута смерть рядом была, потому что поляки плохие бойцы.

- Каково было отношение к тем, кто попал в плен?

- Это люди невинные, как же? Возьмите окружение под Вязьмой, три армии. Ну как? Их окружили и взяли в плен, как мы можем их осуждать? Такого у нас не было, чтоб сдавалось подразделение, нет. Мы освобождали румын, поляков - всех, мы их не считали пленными, они с нами шли, не воевали, но шли и они попадали в нашу армию.

- К пленным немцам какое было отношение?

- Хорошее. Не так, как они нас - штыком прокалывали, не было этого. Мы берем и все, не били, ничего.

- Расскажите, пожалуйста, о своем отношении к поисковой деятельности.

- Да, это надо. Я недавно прочел в газете, что поисковиков наградили, они сдали взрывчатку военным. Вот скажу - Людиновский район. Там минное поле и по сей день, и много таких. Леса заминированы, нельзя ходить, ягоды, грибы нельзя собирать, потому что мины. И надо продолжать, они же людей находят. Могут найти записку, похоронить, может, и родственников нет уже, но память будет.