Краснонос Григорий Сергеевич

Я родился 26-го мая 1926 года в селе Красный Кут Андреево-Ивановского района Одесской области. Рос я в большой крестьянской семье, в которой воспитывалось пять мальчиков и одна девочка. Мой отец работал заместителем председателя колхоза имени XVII-го Партийного съезда, а мать занималась домашним хозяйством. Наше село по тогдашним меркам числилось среди зажиточных, на 500 дворов у нас было организовано три колхоза. До войны мы жили довольно неплохо. Я учился в школе, занимался спортом. Спортивной секции нашего села оказывали помощь ребята-моряки – уроженцы Красного Кута, которые служили во флоте. Они закупали для нас гимнастические снаряды и прочий спортивный инвентарь, и даже организовали кружок авиамоделирования. Хорошо помню, какой восторг мы, подростки, испытали, смастерив своими руками самолёт-кукурузник!

Расскажу немного об истории своей семьи. Мой отец происходил из семьи мастеровых - кузнецов и бондарей. Когда-то, ещё при крепостном праве, какой-то помещик выменял их к себе в имение, дав взамен гончих собак. Постепенно семья разрослась, заняв собою всю улицу. До революции Красноносы жили зажиточно. Несмотря на то, что у семьи не имелось собственных земель, они сдавали в аренду, имевшуюся в хозяйстве молотилку и паровичок, который перевозили на волах. Да и мастеровой работы всегда хватало: лошадей подковать, подводы чинить и всё такое прочее. Но когда по стране прошла революция, мой дед, по-видимому умный мужик был, недаром 115 лет на свете прожил, наказал детям сдать в коммуну их кузницу и всё остальное хозяйство. Старший брат отца, Даниил, был рьяным большевиком. В 1918 году во время восстания в Одессе его сожгли в топке парохода французские интервенты…

В детстве я мечтал стать моряком, поэтому в 1941 году после окончания 7-го класса я поступил в Одесский техникум младшего плавсостава. Одновременно подал документы и в физкультурный техникум. Приняли меня в оба учебных заведения, но поучиться ни в одном из них мне так и не довелось – началась война. От взрослых, в частности от отца, я не раз слышал разговоры о том, что нашей стране придётся воевать с немцами. Он слыл грамотным человеком, выписывал газеты. Часто в нашем саду у дома собирались его друзья, с которыми они подолгу беседовали.

Едва начались летние каникулы, как нас, школьников старших классов, привлекли к работе по строительству дороги между селом Берёзовка и районным центром. Юноши возили из карьера камень, а девушки били его молотками, делая щебень. Норму на день нам назначили по одному кубометру. Вскоре меня и ещё нескольких ребят отобрали и направили на строительство аэродрома у села Раковка. Там заключённые строили взлётную полосу для самолётов, а мы продолжали возить камень. Перед самой войной мы успели закончить первую полосу, на которой стали садиться боевые самолёты.

Несмотря на тяжёлую дневную работу, по вечерам молодёжь сходилась в компании. Играла гармошка, балалайка, до утра звучала музыка и песни. Так было и в ночь на 22-е июня. Ранним утром, ещё до рассвета, мы увидели идущие на Одессу самолёты. С земли засверкали прожектора, послышались залпы зенитной артиллерии. Мы не очень удивились, потому что в этом районе часто проводились военные учения, и такие картины не были диковинкой. Заградительный огонь с земли не дал самолётам прорваться к городу, и они стали разворачиваться прямо над нашими головами. Кое-где даже побросали бомбы, желая, как я думаю, освободиться от груза. А утром по радио мы узнали, что началась война…

Строительство дороги сразу свернули, и нас вернули по домам. С первых дней войны в нашем селе началась эвакуация. Ею руководил мой отец, замещавший в то время председателя колхоза. Меня назначили ездовым для сопровождения в тыл молочной фермы. Вместе с доярками я доехал до Кировограда, сдал бидоны для молока, и поехал в обратный путь. Потом из кишиневского военкомата пришло указание вывезти из города Дубоссары семью врачей. Глава семьи – старый врач, Абрам Иосифович, и две девушки, невестка и дочь. Ещё у него был сын, военврач 1-го ранга, по-моему, он возглавлял госпиталь в Кишиневе. Я должен был отвезти эту семью до Кировограда и там передать дальше. Однако пока мы доехали до города, советской власти там уже не оказалось. Военкомат встретил нас распахнутыми настежь дверьми и окнами…

Мы двинулись дальше, на Никополь. Там пришлось остановиться, потому как никакой возможности переправиться через Днепр не было. Километрах в пяти имелся наплавной мост, но по нему на противоположный берег переходили исключительно военные. Мы остановились у железнодорожной станции и стали ждать. Ночью налетели немецкие самолёты, сбросили осветительные бомбы, а потом стали нещадно бомбить станцию. Там стоял эшелон с военнослужащими, призванными из запаса, и два санитарных поезда. Мои евреи, ещё до бомбежки, уже успели договориться с начальником санитарного поезда. Тот когда узнал, что они врачи, забрал их с руками и с ногами. А я не успел уехать, и попал под первую в своей жизни бомбёжку. Я здорово испугался, стал метаться по станции в поисках укрытия. Вдруг кто-то схватил меня за ноги. Я оглянулся и увидел человека в военной форме и белом халате, который матом кричал мне: «Стой! Куда бежишь? В укрытие!» Он спрятал меня у дерева, снял с себя халат, отдал мне.

Едва закончилась бомбёжка, я запряг лошадей, и поехал в обратный путь. Дорогу от пережитого страха я начисто забыл, но, немного придя в себя, стал спрашивать у людей, как мне доехать. У Пятихатки я увидел стоящие в поле два комбайна и три трактора. Возле них варили еду какие-то люди. А я так проголодался, ведь у меня ещё со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. Подъехал к ним и заплакал от радости: это оказалась тракторная бригада из нашего колхоза! С ними я снова доехал до Никополя, где трактористы должны были погрузить технику на эшелон. Но к тому времени поезда там уже не ходили. Немцы разбомбили железнодорожные пути, станцию, нефтехранилище, дым от которого был виден за десятки километров. Решили остановиться на ночлег в какой-то посадке. А ночью, моих односельчан, а затем и меня, арестовала местная милиция, предъявив нам обвинения в диверсиях и запуске ракет для указания целей немецким самолётам. Тут же на месте нас решено было расстрелять… Но потом подошёл какой-то майор и спросил, в чём дело. Ему доложили, что поймали группу диверсантов. Наши сельские ему объясняют, кто они и что они. А тут ещё и меня привели, заплаканного, чумазого, в одних трусиках, другой одежды у меня не осталось. Майор не удержался и спросил: «И этот тоже диверсант?!» Одним словом, нас отпустили. На прощание спасший нас майор посоветовал нам убираться отсюда как можно быстрее, потому что немцы прорвали фронт на Днепре и двигаются прямиком на Киев.

Я, конечно, был очень рад, что еду вместе с мужиками из родного села. Они все годились мне в отцы, имели житейский опыт. К тому же у них имелся запас муки и еды, который они перекинули мне в телегу, правда, не дав мне при этом ни грамма. Так мы стали двигаться в обратный путь. К утру подъехали к зданию какой-то тракторной бригады. Остановились у колодца, чтобы напиться воды, напоить лошадей, умыться. И вдруг услышали гул на дороге. Примерно в полукилометре от нас двигались немецкие мотоциклисты, за ними ехал бронетранспортёр. Из него высунулся человек, посмотрел в бинокль, махнул рукой, и они поехали дальше. Мы тоже продолжили наше движение в сторону дома. Вскоре мы наткнулись на первый немецкий пост. Немцы оборудовали его на месте прежнего советского дорожного поста и регулировали движение в сторону переправы на Днепре. Постовой ссадил меня с подводы, легонько ткнул штыком в живот и спросил: «Юде?» Начальник тракторной бригады, видно понял, к чему он клонит и стал объяснять немцу, что я его сын. Но немец обошёл меня вокруг, потрогал за уши, а потом приказал снять штаны. Только убедившись, что я не еврей, он разрешил нам двигаться дальше.

Когда мы прибыли домой, в нашем селе уже вовсю хозяйничали румыны. Они уже знатно «поработали», забрав у крестьян весь скот и птицу, всё подчистую. Причём, несмотря на полное отсутствие тягловой силы, румыны не разогнали колхоз, а более того, обложили его новыми налогами. Приходилось пахать землю на себе. Что удавалось спрятать, на том и жили, а остальное забирали оккупанты. Старостой села назначили одного из раскулаченных, который до этого находился в заключении. Но я должен сказать, что представители оккупантов из числа советских граждан, и те, кто явно не был лоялен к советской власти, во время оккупации никаких зверств или подлостей не творили. То ли они боялись, зная, что захватчики долго не задержатся, то ли не хотели брать грех на душу, но факт остаётся фактом. Да и сами румыны, за исключением повального грабежа местного населения, никаких более серьезных преступлений не чинили. Жандарм мог побить, это вполне в румынском стиле – чуть что не понравилось, взгреет палкой, которую постоянно носит при себе, и дальше пойдёт.

Вскоре после моего возвращения домой вернулся и отец. Оказалось, что главком Юго-Западного направления маршал Будённый, у которого во время Гражданской войны отец служил, бросил клич «буденновцы – на коней!», призывавший бывших конармейцев встать в ряды действующей армии. Наши мужики собрали всё необходимое, и отправились в сторону фронта. Но под Геническом их группу остановили немцы и отправили незадачливых вояк домой.

На протяжении всего времени оккупации я не могу припомнить сколь нибудь серьезных подпольных или партизанских вылазок в нашем районе. Существовали какие-то группы, которые прятались в камышах, о чём-то шептались. Но того массового движения, как, например, в Донбассе, у нас не сложилось, потому что оккупанты нас не сильно притесняли. Но должен сказать, что до нас доходили сведения о том, что происходит на фронте. Я был очень любознательным и старался слушать всё, что говорят вокруг, поэтому находился в курсе происходивших событий. Так мы прожили два с половиной года.

Нас освободили 8-го марта 1944 года. Боя за село как такового не было, видимо, главные схватки произошли раньше. А когда немцы отходили, то мне довелось видеть в их рядах много наших, советских людей. Среди них выделялись кавказцы: чеченцы, ингуши и конные подразделения калмыков. С собой они гнали табуны овец. Как-то они остановились на ночлег в нашем селе и сильно напились. Так мы с ребятами воспользовались этим и украли у них несколько баранов.

Сразу после освобождения всех мужчин призывного возраста забрали в армию. Взяли и нас, несовершеннолетних. Правда, молодёжь отделили от стариков. Мужчин старшего возраста сразу вооружили и направили на фронт. А нас привезли на сборный пункт в Дубоссары. Получив пищу у походной кухни, мы сели кушать, как вдруг к нам подкатила машина, из которой вышел генерал: «Это что за вояки?» - «Новобранцы из Красного Кута», - испуганно ответил кто-то из нас. Он подошёл ко мне и спросил: «Месяц и год рождения!» Я, а затем и все остальные, назвали свои даты рождения – 1926 год. Было видно, как генерал начал краснеть от ярости, затем вызвал военкома полевого военкомата, и как стал его чихвостить: «Вы кого в армию призываете?! Немедленно отпустить по домам! Призвать по достижению восемнадцати лет!» Нас отпустили, и мы, радостные вернулись в родное село.

Спустя два месяца, меня, уже совершеннолетнего, призвали, по-настоящему. Вместе со мной призывалось еще 16 человек. Пешком нас направили в город Котовск Одесской области. По дороге попали под бомбёжку, но обошлось без жертв. В городе нас разместили в бывших конюшнях, куда вскоре должны были прибыть «покупатели» из различных родов войск. Но ночью на Котовск налетели самолёты, разбомбили госпиталь, зенитную батарею, ещё какие-то объекты.

Увезли нас из Котовска 6-го июня 1944 года, в день открытия Второго Фронта в Европе. Поездом доехали до города Шуя Ивановский области, где нас определили в 353-й запасной полк. Там новобранцев готовили на пулемётчиков, бронебойщиков, миномётчиков. Я попал в пулемётную роту, обучался на первого номера станкового пулемета. Но ещё в школе нас учили стрелять, так что с оружием я уже умел обращаться. Причём, нас знакомили и с английскими пулемётами, и с немецкими. Каждую субботу мы совершали марш-бросок, длиной 15 километров. На десятом километре пути отрабатывалось форсирование водной преграды, после чего мы вели огонь по мишеням. Так нас готовили чуть больше месяца. Накануне отправки нас хорошо покормили, отчего у многих свело животы – на протяжении всех полутора месяцев рацион наш был, мягко говоря, небогатым. А вечером состоялся товарищеский матч нашей маршевой роты против местных ребят, который мы выиграли.

На поезде нас довезли до Львовской области, в район Равы-Русской, во второй эшелон 2-го Украинского Фронта. Я попал служить в 1-ю Танковую Армию, которая в то время вела бои в ходе Львовско-Сандомирской операции. По прибытии на место, нас стали отбирать так называемые «покупатели» - представители родов войск. Право выбора первыми всегда предоставлялось разведке, за ними шли связисты, после них артиллеристы, а все остальные попадали в пехоту. Когда начальник разведки спросил, кто желает служить в разведроте, все притихли, а я взял, да и вызвался. Это было не просто спонтанное решение, так меня напутствовал отец. Он меня учил, что в разведке хоть и опасно, но шансы выжить всё же больше, чем в пехоте. Дело в том, что когда идёт наступление, разведчики проскакивают вперёд самыми первыми, и когда враг открывает огонь, то он приходится уже по основным атакующим частям, в то время как разведка уже далеко впереди. Надо сказать, что отец оказался прав. На фронте всё оказалось точно так, как он и говорил.

Однако только моего желания стать разведчиком оказалось недостаточно. Всего из прибывшего пополнения отобрали 25 человек, а зачислить в роту требовалось только 12, поэтому нам решили устроить отбор. На первом этапе нам приказали продемонстрировать навыки борьбы. В трёх схватках я одержал три безоговорочные победы. После этого мне предстояло сойтись с действующим разведчиком. Я и его положил на лопатки. Дело в том, что до войны со мной занимался один из братьев отца, который и обучил меня навыкам борьбы. Затем мы показали своё умение пользоваться оружием. Пулемёт «Максим» я знал, как свои пять пальцев, мог разобрать и собрать заново с закрытыми глазами, так что тут вопросов не возникло. Так я стал разведчиком 21-й Механизированной Бригады 1-й Танковой Армии.

Разведчик Быков

Разведчик Петрищев

Разведчик Поздняк

Разведчик Столяров

Наша разведрота состояла из 125 человек и именовалась Отдельной, даже имела собственную печать. Разведчиков кормили хорошо, по лётной норме. Помимо основного пайка, имелся дополнительный паёк, выдавали сало, американскую тушенку, и даже шоколад. И если в других частях выдавали норму водки 100 граммов, то у нас давали по 150. Помимо этого, у нас всегда имелись съестные запасы, который мы хранили в бронетранспортёре. Помимо всех вышеперечисленных льгот, имелась ещё одна – разведчиков не стригли наголо, и мы могли позволить себе носить причёски.

Рота состояла из 4-х взводов, три из которых передвигались на броневиках, а один – на американских бронетранспортёрах двух видов. Тяжёлые двигались на полугусеничной тяге, впереди 45-мм пушка, и два пулемёта по бортам. Лёгкие бронетранспортёры были вооружены лобовым крупнокалиберным пулемётом, и двумя пулемётами по бортам: с одной стороны советский «максим», а с другой - либо «Кольт» либо «Браунинг». Помимо патронов к ним, в машине находилась пара-тройка противотанковых гранат и ящик «лимонок».

В нашу задачу входило ведение разведки на ходу после прорыва вражеской обороны. В прорыв вводились подвижные соединения – танковые и механизированные, а на их острие двигались мы, разведчики. Но это не значит, что мы передвигались исключительно на колёсах. Например, доезжая до населённого пункта, мы спешивались и прочёсывали улицы и здания, машина шла позади. Первой задачей в это время было захватить хорошего «языка» - либо военного либо гражданского, для выяснения обстановки в населённом пункте. Если было видно, что человек лжёт или юлит, отвечая на вопросы, его поднимали на борт машины и предупреждали, что при первом же выстреле из населённого пункта он будет убит.

Часто, в виду высоких темпов нашего наступления, нам приходилось уходить в рейды, отрываясь иногда от основных сил на расстояние до 70 километров. В таких случаях связь держали по рации, передавая данные о своём местонахождении и обстановке. Но зачастую рация не могла передать сигнал, даже с возвышенности, из-за чего случались разные неприятные ситуации. Так, например, из-за несвоевременной передачи данных мы дважды попадали под огонь своих же штурмовиков. Правда, на каждый день мы получали своеобразный пароль – комбинацию из ракет, в которой была указана очерёдность запуска. Так, например, в один день две красные ракеты могли означать, что мы свои, а в другой день – белая, а за ней – зеленая. Но часто лётчики не обращали внимания на эти сигналы.

Разведчики в парке

В конце августа 1944 года нашу Армию перевели во второй эшелон. До ноября мы простояли в резерве, а потом получили приказ перейти в распоряжение 1-го Белорусского Фронта и отправиться под Варшаву. Лёгкий транспорт отправился своим ходом, а танки перебросили железной дорогой. Мы встали напротив польской столицы, в которой до этого несколько месяцев полыхало восстание. Не знаю, почему тогда наше руководство не оказало помощи восставшим. Ведь можно было помочь, но думаю, что здесь замешана политика. Перед нами стояла 8-я Гвардейская Армия, которая должна была осуществить прорыв. Когда 14-го января 1945 года началось наступление, нас сразу же ввели в бой. От стен Варшавы и начался мой боевой путь.

Наступление на польской земле велось настолько стремительно, что нам часто случалось обгонять отступающего противника. Главная наша задача состояла в том, чтобы, не ввязываясь в бои, выйти передовыми отрядами к городам Лодзь и Познань и перерезать дорогу, идущую на Берлин. Для выполнения задачи из состава бригады выделили нашу разведроту и отряд под командованием командира 2-го батальона гвардии капитана Владимира Бочковского. У Познани нам предстояло овладеть Мезерицким укрепрайоном, построенным на месте старой границы между Польшей и Германией.

Разведчики Сизов и Пешкин

Сизов

Лодзь мы обошли, не ввязываясь в бой, за исключением небольшой заварушки. Со второго этажа одного из домов по нам вдруг открыл огонь вражеский пулемёт. Командир поставил мне задачу уничтожить огневую точку. Я хорошо умел метать гранаты, поэтому взял с собою несколько штук. Прихватил и трофейный немецкий пулемёт на всякий случай. Двое разведчиков остались меня прикрывать, а я подкрался к зданию, метнул в окно гранату, а потом сразу же отрыл огонь из пулемёта. Ответного огня не последовало, и я понял, что вражеские пулемётчики уничтожены. Это был мой первый в жизни бой, и за него меня представили к медали «За отвагу». (Выдержка из наградного листа, по которому пулемётчик разведывательной роты 21-й Гвардейской Механизированной Ярославской Краснознамённой ордена Богдана Хмельницкого Бригады гвардии рядовой Краснонос Г.С. был награждён медалью «За отвагу»: «20.01.1945, в то время, когда младшим сержантом Кривошеиным были уничтожены две пулеметные точки, поставленные на заслонах города Лодзь, гвардии рядовой Краснонос 1-м ворвался на улицу города Лодзь. Засевшие автоматчики противника в домах города обстреливали улицы, особенно интенсивный огонь из автомата велся на перекрестке улиц города. Гвардии рядовой Краснонос пробравшись с тыла к дому, смело напал на противника и засевших 3-х автоматчиков в доме уничтожил, тем самым создал условия экипажу для ведения дальнейшей разведки» - http://podvignaroda.ru )

По ходу продвижения нам повстречалась группа евреев из городского гетто. Они стали нас обнимать, целовать, благодарить за освобождение. Правда, по-русски из них никто не говорил, но эмоции этих людей были понятны и без слов. Меня очень удивило, что освобожденные узники угощали нас сигаретами и шоколадом, я еще тогда подумал, что, наверное, их снабжал «Красный Крест».

По дороге на Познань наш передовой отряд захватил вражеский аэродром, на котором стояло 120 самолётов. В коротком бою охрану перебили, некоторым, правда, удалось сбежать в лес. Мы разрушили взлётную полосу, а самолёты портить не стали. Правда, пришлось оставить для их охраны один броневик и взвод автоматчиков (Выдержка из наградного листа на командира взвода бронетранспортёров разведроты 21-й Гвардейской Механизированной Ярославской Краснознаменной ордена Богдана Хмельницкого Бригады гвардии лейтенанта Дубовика Николая Александровича: «В ночь на 21.01.1945 ведя разведку по маршруту в составе разведгруппы гв.лейтенант Дубовик встретил группу велосипедистов- истребителей танков … численностью до 80 человек, вооруженных фаустпатронами. Невзирая на превосходство сил, руководя экипажем бронетранспортера, вступил в бой. Велосипедисты были разгромлены, оставив до 40 трупов. Следуя по дальнейшему маршруту в районе д.Лавица заметен был аэродром. В то время, как два экипажа пошли в обход на западном направлении, свой бронетранспортер тов. Дубовик направил в южном. Открыв бешеный огонь из пулемета, посеял панику в обслуге. Один самолет хотел взлететь, но он на ходу расстрелял его. Также ведя дальнейший бой, уничтожил 5 самолетов и 25 гитлеровцев. Этим обеспечил взятие аэродрома численностью в 95 боевых самолетов» - http://podvignaroda.ru )

Подойдя к сооружениям Мезерицкого укрепрайона, мы приготовились к бою, но его не состоялось: вражеские войска, заслышав танковый гул, побросали оружие и бросили ДОТы и траншеи. По пути мы прошли населённый пункт, в котором захватили огромный медицинский склад. Хранилище располагалось в здании костёла и прилегающих постройках. Чего там только не было: вата, бинты, и даже зубные протезы.

Быстро продвигаясь вперёд, мы вышли к железнодорожной станции, к которой вела рокадная дорога. Там мы уничтожили цистерну со спиртом – нам тогда строго-настрого запрещалось пользоваться трофейными спиртными напитками во избежание отравлений. Вскоре наш передовой отряд получил приказ - оседлать дорогу и создать видимость наличия в данном районе крупной группировки войск. Для этой цели мы выезжали на броневиках на шоссе и курсировали там взад-вперед.

Лишь к утру немцы, а их в Познани, как потом выяснилось, было более 60 тысяч, очухались, и решили нас атаковать. Но к тому времени основные силы нашей бригады, во главе с Володей Бочковским, уже подходили к городу. Вскоре подоспели самоходчики, совместно с которыми мы замкнули кольцо окружения у Познани. На вторые сутки подошла пехота 8-й Гвардейской Армии, которая заняла позиции вокруг города и полностью блокировала окружённую вражескую группировку. А нашу Армию двинули дальше, на Одер.

В районе Кюстрина наша разведрота переправилась через реку двумя бронетранспортёрами и взводом автоматчиков. Но вскоре нас сняли с этого направления и поставили новую задачу – ликвидировать Померанскую группировку противника, нависавшую над нашим 1-м Белорусским Фронтом с севера. Помимо нашей Армии, Жуков повернул туда 5-ю и 3-ю Ударные Армии, а также 2-ю Танковую Армию. До 30-го марта мы добивали немцев в котле, освободив Гдыню. Там мне довелось впервые попасть в засаду.

Мы, как всегда, двигались впереди, вели разведку и оторвались от основных частей на довольно большое расстояние. Впереди перед нами находился населённый пункт. Наш начальник разведки, маленький и шустрый майор Воробьёв, решил не дожидаться подхода главных сил, и взять город одной разведротой. Командование дало добро на эту рискованную операцию. Воробьёв отобрал для штурма наш взвод, взвод танков и миномётную батарею. Сам залез на мой бронетранспортёр и дал команду «Вперёд»! Впереди виднелась окраина города, справа от которой рос лес, а слева болото. Прямо у дороги мы заметили какое-то квадратное сооружение из дерева и камней. Оно выступало на проезжую часть так, что могла проехать лишь одна машина. Мы сразу почуяли неладное и пытались донести это до командира. Но Воробьёв стоял на своем - вперёд и без разговоров. Было видно, что он изрядно пьян, майор любил приложиться к бутылке. Единственное, что нам оставалось – это попытаться проскочить этот опасный участок на большой скорости.

Едва мы пролетели проём, как с правой стороны я разглядел немецкое орудие, прислуга которого поворачивала подъёмники и целилась в нашу сторону. Я успел закричать своим ребятам: «Пушка!», когда немцы влепили нам в борт бронебойный снаряд. Водитель увёл машину в кювет, весь экипаж стал разбегаться, кто куда. Я же остался за пулемётом, и решил угостить артиллеристов огнём. И только начал стрелять, как немцы бросили орудие и разбежались. Правда, до этого они успели сделать ещё два выстрела, и одному из разведчиков оторвало ногу. Нам крупно повезло, что враг вёл огонь бронебойными снарядами. Была бы у них шрапнель, жертв оказалось бы гораздо больше. Потом за эту передрягу майора Воробьёва наградили орденом «Красного Знамени», а мне не дали ничего, хотя благодаря огню моего пулемёта удалось обойтись без жертв. Но я не расстроился, т.к. не считал себя героем. Я стрелял больше от страха, чем от храбрости.

Вообще, надо признать, что наши командиры часто злоупотребляли спиртным. Помню, взяли мы какую-то станцию, а на ней - полным полно продовольствия, в том числе и подвалы с алкоголем. Нам приказали эти склады охранять до подхода наших войск, чтобы поляки не растащили имущество. Мы с товарищем, перед тем, как заступить на пост, решили привести себя в порядок и побриться. Расположились в каком-то здании, оставили машину у входа, выставили часовых. Мы разделись до пояса, помылись, побрились, и решили сменить белье, чтобы избавиться от надоевших вшей. Надо сказать, что своего белья у нас не имелось, поэтому мы использовали трофейный трикотаж, с фашистской символикой. Едва я надел на себя нательную рубашку, как наш комвзвода Коля Дубовик, который до этого выпивал, сидя за столом, вдруг достал пистолет и стал в меня целиться. Пьяный дурак, что с него возьмёшь! Мы застыли в ожидании беды, ведь его любое движение могло повлечь за собой смерть кого-то из нас. На наше счастье в двери зашел помкомвзвода сержант Саша Палаксов. Матёрый разведчик, имевший к тому времени уже два ордена «Славы», он в разведку ходил один. Руки до колен, как у медведя, ноги и спина всегда в полусогнутом состоянии, он как будто всегда находился в боевой готовности. Палаксов пользовался уважением среди разведчиков за свою храбрость, войну он прошёл от Сталинграда. А Коля Дубовик был молодой офицер, его к нам прислали не так давно, вот отношения у них и не заладились. Палаксов, увидев, как командир взвода держит нас на мушке, обрушился на него с матерной руганью. Тот опустил оружие, не желая вступать в спор с сержантом, опустил пистолет. Я подошёл к Дубовику и прямо в лицо ему сказал, что если он ещё раз позволит себе такую штуку, то я его пристрелю во время марша. Помимо этого, я пообещал доложить об инциденте в особый отдел. Командир взвода взвился, сначала возмущался, потом стал говорить, что он пошутил.

После взятия Гдыни нас вернули обратно на одерские переправы у Кюстрина и Франкфурта-на-Одере, во второй эшелон 8-й Гвардейской Армии. 16-го апреля началась Берлинская наступательная операция. Армия Чуйкова завязла в боях у Зееловских высот, не смогла прорвать вражескую оборону. Тогда на подмогу бросили нашу Бригаду, но и нам не удалось взять Зеелов с первого раза. Мы, разведчики, и передовые части бригады, потеряли очень много танков в этих боях. Тогда же наш армейский герой и товарищ по рейдам Володя Бочковский получил тяжёлое ранение. Фаустник влупил ему гранату прямо в борт. (Бочковский Владимир Александрович (1923-99) - Герой Советского Союза, заместитель командира танкового батальона 1-й Гвардейской Танковой Бригады 8-го Гвардейского Мехкорпуса 1-й Танковой Армии 1-го Украинского Фронта. Выдержка из представления ко второй медали «Золотая Звезда»: «15.1.45 командиру 2-го танкового батальона гвардии капитану Бочковскому была поставлена задача: прорваться в тыл противника на 75 км, не вступая в бой, а обходя опорные пункты. Товарищ Бочковский, обойдя опорные пункты с флангов, выбил немцев из города Нове Място, форсировал реку Пилица, овладел плацдармом, удерживал его до подхода основных сил, тем самым блестяще выполнил поставленную задачу.

В районе Адаминов батальон Бочковского встретил сильное сопротивление со стороны 19-й танковой дивизии, товарищ Бочковский сковал противника, имевшего до 30 «тигров», с тремя танками обошел противника с правого фланга и открыл по бортам «тигров» ураганный огонь. Последние не выдержали удара и отступили. В этом бою товарищ Бочковский из своего танка уничтожил два танка Т-5, два самоходных орудия и свыше 100 солдат и офицеров противника.

15.1.45 в 1-00, ворвавшись в деревню Мокросек, батальоном уничтожено до 50 солдат и офицеров, захватил 6 орудий, восемь крупнокалиберных минометов. Экипаж гв.капитана Бочковского совместно с экипажем лейтенанта Тетенцевапошли пошли на таран самоходного орудия, при этом подавив 4 самоходных орудия, и отбив две контратаки пехоты и танков противника.

Развивая стремительное наступление, тов.Бочковский за два дня боев занял города Ежув, Воля Сирцынова, Стрынув, Згеж, Александрув, обойдя опорный пункт город Лодзь и вышел к реке Варна, овладел плацдармом, заняв оборону, ожидая подхода основных сил.

Благодаря дерзости, мужества и воли к стремительности продвижения, связанной с опасностью для жизни, гвардии капитан Бочковский за три дня прошел с боями свыше 200 километров с вверенным ему батальоном». Но в итоге за эти бои гв.капитан Бочковский был награжден орденом «Суворова» III-й cтепени.

За бои на подступах к Берлину гв.капитан Бочковский был представлен к ордену «Богдана Хмельницкого» III-й степени. Выдержка из наградного листа: « В наступательных боях на Берлинском направлении в апреле месяце 1945 года гвардии капитан Бочковский, командуя танковым батальоном бригады, проявил себя исключительно смелым и храбрым командиром.

Несмотря на сильное сопротивление противника, мощные оборонительные рубежи его обороны на западном берегу реки Одер, батальон тов.Бочковского смелыми и дерзкими действиями умело вклинивался в оборону противника и наносил ему тяжелые потери в живой силе и технике.

16.1.45 в боях при прорыве обороны противника гвардии капитан Бочковский был тяжело ранен» - http://podvignaroda.ru )

Ночью мы рыскали в поисках путей подъёма для боевых машин. Дело в том, что Зееловские высоты – это очень крутые холмы, на которые наши танки не могли подняться по прямой траектории. Идя напрямик, они вязли и буксовали, а повернувшись бортом, становились легко уязвимыми для вражеских орудий. Но мы смогли за ночь поднять на высоту несколько наших танков, а утром – снова в атаку. Несмотря на сильный и продолжительный артиллерийский огонь с нашей стороны, много огневых точек противника остались не подавленными. Они причинили нам много беды при наступлении, их приходилось брать уже во время атаки. Ценою огромных усилий и жертв, мы всё же взяли эти проклятые Зееловские высоты. Сдав позиции пехотинцам 8-й Гвардейской Армии, мы двинулись вперёд.

Разведчики 1-ой танковой армии перед штурмом Зееловских

20-го апреля мы вышли к окраинам Берлина. Наша бригада вела наступление через лесополосу, т.к. шоссейные и другие дороги были сильно заминированы немцами. Для танков особую опасность представляли фаустники, которые укрывались под замаскированными колпаками у дорог. Они дожидались, пока машины пройдут, а потом выскакивали и стреляли в заднюю часть или в борт.

С 24-го на 25-е апреля наша танковая армия вместе с 8-й Гвардейской начали артиллерийский обстрел Берлина. После огневого налёта мы вошли в город и стали продвигаться, дом за домом, улица за улицей, квартал за кварталом. Двигались двумя группами: одна идёт по левой стороне и ведёт наблюдение за правой стороной улицы, а вторая идет по правой стороне и, соответственно, наблюдает за противоположной стороной. Часто приходилось выбивать немцев, засевших в домах. Мне тут снова помогло моё умение метать гранаты. Вместе с товарищами мы блокировали огрызающихся огнём немцев, забрасывали их гранатами, вели огонь из стрелкового оружия. (Выдержка из наградного листа: «Во время наступления Корпуса на Берлинском направлении, тов.Краснонос показал себя храбрым и мужественным пулеметчиком. В уличных боях за овладение Берлином огнем из своего пулемета он уничтожил 8 солдат» - http://podvignaroda.ru )

Сначала нам поставили задачу прорваться к Рейхстагу. Помню, нам даже выдали красные знамена, которые мы должны были водрузить над зданием. Но потом, по ходу боёв, задачу изменили, назначив конечной точкой берлинский зоопарк и Тиргартен. Там 2-го мая мы и встретили конец войны. После ожесточённого боя пехотинцы 8-й Гвардейской взяли бункер военного коменданта Берлина, вытащили его оттуда вместе со свитой. На этом огонь в Берлине прекратился, но ещё несколько дней происходили стычки с не желавшими сдаваться немцами. Вскоре к центру города стала стекаться река капитулирующих. Что они собой представляли! Грязные, оборванные, простуженные, все в соплях, голодные… Вояки!

Нас вывели на окраину города, где мы, наконец, смогли, спустя несколько месяцев непрерывных боёв, привести себя в порядок. Подоспели наши кухни с горячей пищей. Вскоре из подвалов стали вылезать местные жители: старики, женщины, дети, калеки – бывшие солдаты, кто без рук, кто без ног. Когда приезжала кухня, они выстраивались метров за пятьдесят от нас, и смотрели голодными глазами. Мы сначала не очень-то были расположены их кормить, но когда к нам подбегали голодные оборванные детишки, и протягивали свои тонкие ручонки, многие стали делиться с ними своими пайками. А потом пришёл и официальный приказ выдавать питание немецкому населению.

Участники штурма Берлина, разведчки Владимир Бухенко и Григорий Краснонос

После подписания капитуляции нашу армию вывели за пределы Берлина. Там простояли около месяца, а затем нас перебросили в те места, которые брали американцы. Штаб армии разместился в Дрездене, а сами части расположились вдоль Эльбы. Меня назначили на должность командира бронетранспортёра. В то время началась переформировка частей, корпуса стали сливать в полки, бригады – в дивизии. Время шло, многих уже стали увольнять из армии, а нас всё держали и держали. Тогда мы с моим другом, Юркой Ракитиным, посоветовались, и решили стать офицерами. Вообще-то сразу после войны нам предлагали пойти учиться в танковое училище, но мы сглупили и отказались. А теперь вот решили подать заявления для поступления в филиал Подольского военного училища, который располагался недалеко от штаба нашей армии, в городе Олимпишисдорфе. Там находилась бывшая база подготовки войск СС, которую наша армия использовала для проведения курсов повышения квалификации офицерского состава и размещения военного училища. Год я проучился там, окончил училище с отличием. После выпуска попал служить в 3-ю Танковую Армию, штаб которой стоял в Луккенвальде. Там я прослужил до 1951 года. Потом попал служить в Выборг, в Ленинградский Военный Округ, в 30-й Гвардейский Корпус особого назначения. Эта часть в годы Финской войны принимала участие в прорыве линии Маннергейма, а после войны её оставили на границе с Финляндией. И уволился из армии я только в 1971 году в звании майора. У меня тогда очень серьёзно заболела супруга, и врачи порекомендовали ей сменить климат на более мягкий. Я сначала хотел поехать в Одессу, но она тогда считалась закрытым городом. Тогда я принял решение переехать в Бендеры. Тут я устроился на работу в речной клуб, где для армии готовили мотористов торпедных катеров. Проработал там ещё 23 года. Помимо этого я возглавлял речной спортивный клуб в Бендерах. Вместе с развалом Советского Союза я вышел на пенсию.

Майор Краснонос

Что Вы можете сказать о немцах в годы войны? Испытывали ненависть к ним?

Буду говорить открыто, ненависти, как таковой, я к немцам не питал. В некоторой степени они вызывали даже уважение своей дисциплинированностью. Да и не все немцы на самом деле были врагами. Расскажу вам такой случай.

Мы вели разведку в направлении Лодзи. По дороге в обратном направлении мы встретили группу Володи Бочковского, которая возвращалась из рейда. Они рассказали, что в ближайшем на пути нашего следования населённом пункте сидят немцы. И действительно, вскоре мы увидели впереди укреплённый пункт, заметили торчащие зенитные орудия. Тогда командир принял решения свернуть с прямой дороги и уйти в сторону. Но только мы стали разворачиваться, как из кювета в сторону леса рванула группа солдат. На спинах у них хорошо были видны маленькие 50-мм миномёты. Наш экипаж бросился за ними. Я хорошо бегал, а потому успел догнать сразу двоих. Не могу сейчас точно сказать, почему я решил взять их живьём, обычно в такой ситуации мы стреляли на поражение. Догнав немцев, я направил на них свой автомат и скомандовал остановиться и поднять руки. Рассмотрев врага поближе, я увидел, что это вояки из последнего набора поголовной мобилизации – старики, лет под 60, едва стоявшие на ногах. Вскоре подоспел мой напарник, который финкой перерезал ремни немецких автоматов, разоружил пленных. Мы загрузили немцев на броню и вернулись к своему направлению движения для следования в обратный путь. Прибыв в расположение, мы сразу подъехали к кухне. Командир дал указание повару накормить пленных. Наш повар не очень радостно воспринял это указание, долго крутил носом и ворчал, но после моего вмешательства всё-таки выдал пищу. После обеда комроты спросил, что будем делать с пленными. Замполит, старший лейтенант, не помню сейчас его фамилии, предложил написать записку и с нею отправить немцев в тыл. Возиться с ними некогда, нам разведку вести надо. Командир спросил и моё мнение, ведь я же их взял в плен. Я поддержал замполита. На том и порешили. Но едва немцы стали отходить в тыл, как наш «геройский» повар достал из-под полевой кухни винтовку, и стал прицеливаться. Но из-за того, что эта сволочь редко пользовался оружием, редко его чистил и смазывал, у него никак не получалось передернуть затвор. Воспользовавшись его замешательством, я подбежал к нему: «Ты что делаешь? Их же отпустили!» Но он встал в позу, дескать, надо их, фашистов проклятых, кончить, пока не ушли. Тогда я вмазал ему по морде, отобрал винтовку, разрядил её, и еле сдерживая гнев, процедил сквозь зубы: «Ты с нами в разведку не ходил, и немцев в плен не брал - не тебе их и расстреливать!» Вскоре подошёл замполит, который похвалил мои действия, и пригрозил повару, напомнив, что Красная Армия не воюет с безоружными.

А часто приходилось брать в плен?

Много пленных мы взяли во время боёв за Берлин. Несмотря на сильное сопротивление, немцы не выдерживали нашего натиска, и вылезали из домов и подвалов, часто сдавались целыми группами.

Оказавшись в Германии, у вас не возникло ощущения, что немцы живут лучше, чем люди в Советском Союзе?

Я бы не сказал, что они жили лучше. Мы общались с простыми людьми, жителями сёл и городов, и они, по-моему, жили довольно скромно. Вот, например, после войны я служил в городе Грима под Лейпцигом, и хорошо помню мэра этого городишки, и то, как скромно он жил.

Как встречало местное население?

Я вам скажу, что немцы относились к нам более дружелюбно, чем поляки, которых мы освободили. Но у этого, на мой взгляд, имелись свои причины. Чтобы было понятно, как складывались наши взаимоотношения, расскажу такую историю.

Перед Новым, 1945-м годом, мы стояли в Польше, на окраине какого-то населённого пункта, отдыхали во втором эшелоне. Как и положено в тылу, отрыли землянки, сделали накаты из брёвен, затащили внутрь печку. В таких, прямо скажем, райских по фронтовым меркам условиях, мы решили отметить наступающий праздник. Один из наших разведчиков сказал, что имеет в селе знакомства, и можно будет раздобыть самогонки и закуски. Надо сказать, что поляки очень здорово умели готовить различные копчения. У них на крышах, от трубы печного дымохода, отходила еще одна труба, на которой они коптили колбасы, окорока и другое мясо. Мы знали об этих тайниках, вот только поляки не спешили с нами делиться. Бывало, заходишь в село, спрашиваешь поесть, а они: «Ниц нема! Вшистко герман забрал!» Доходило до смешного, жалели даже кружку воды подать! Но какими же мы были бы разведчиками, если бы не смогли обнаружить в доме тайника? Финкой выстукивали в стенке пустоты, вырезали холст, которым прикрывался тайник, а там – чего только твоя душа пожелает: кольца домашней колбасы на палках, окорока, копчёности. Но поляки тоже не дураки, они стали прятать свои запасы поглубже, так, чтобы мы не смогли их отыскать.

Так вот, перед Новым годом, два наших разведчика – матёрые ребята, воевавшие ещё с Курской дуги, направились в село в поисках самогонки и провизии. Зайдя в один из домов, получив исчерпывающий ответ об отсутствии запасов, ребята стали искать тайник, но не обнаружили его. Тогда один из них решил запугать поляка. Он сказал, что раз тот не хочет угостить воина Красной Армии, тогда он его записывает в колхоз и отправляет в Сибирь. Так он прошёл по нескольким домам и собрал человек шесть не желавших расставаться со своим добром поляков. Проходя через село им встретилась легковая машина, в которой ехал командир соседней, 64-й Танковой Бригады. Один из поляков выскочил наперерез машине с поднятыми руками. Полковник остановился и стал спрашивать, в чём дело. Тот стал объяснять, что так мол и так, отказались давать советским солдатам еду и водку, а их за это отправляют в Сибирь. Полковник рассвирепел, кликнул своего адъютанта, приказал записать фамилии наших разведчиков и доложить в штаб. Поляков, конечно, отпустили, а наши ребята получили по два месяца штрафной роты. Это они, кстати, легко отделались. Когда мы только прибыли подо Львов, личный состав построили и перед строем за мародёрство расстреляли четырёх человек…

Конечно, такой явный произвол в отношении мирного населения не мог не вызывать вражды. Особенно в мародёрстве преуспевала пехота, проходившая через населённые пункты. Не все, конечно, но отдельные фигуры бесчинствовали, а потом по их проступкам судили обо всей Красной Армии. Есть ведь такая поговорка, что в семье не без урода, вот и у нас такое бывало. А потом, после таких мародёров, у мирного человека даже кружки воды не допросишься! Как-то мне понадобилось для хозяйственных нужд тюк соломы взять, так хозяин хутора – богатый, зажиточный поляк, в грубой форме мне отказал. Но я не стал настаивать и угрожать, могло обойтись себе дороже.

Кстати, хочу сказать, что вместе с нами воевала и польская танковая армия, причем на соседнем участке. Экипажи там формировались из советских бойцов и поляков, и, насколько я знаю, воевали они слаженно и дружно.

Сейчас очень много говорят о том, что Красная Армия, войдя на территорию Германии, массово насиловала немецких женщин.

Это абсолютная неправда. Если что и бывало между немками и нашими бойцами, то это происходило только по согласию. Расскажу вам такой случай. После того, как мы наткнулись на засаду, о которой я уже упоминал, наш бронетранспортёр сильно пострадал: броня с левого борта практически развалилась. Пришлось ехать в ремонтную мастерскую. Пока машину ремонтировали, мы успели познакомиться с местными немецкими девушками, и никакого насилия с нашей стороны по отношению к ним я не помню. Я вам больше скажу, они и сами с большим интересом с нами общались. Немного «шпрехая» по-немецки, используя не забытые за годы войны нормы этикета, можно было добиться расположения без всякого насилия. Немецкие девушки очень любили подарки, а тогда в особенной цене были продукты. Так что булка хлеба в то время запросто могла проложить путь к сердцу прекрасной дамы. Но чтобы быть до конца честным, я всё-таки расскажу вам один неприятный случай, свидетелем которого мне довелось стать.

С боем мы двигались на Гдыню. Подвижная группа немцев перерезала дорогу нашим наступающим войскам. Мы же, имея задачу не ввязываться в бой, а продолжать вести разведку, приняли решение обойти город. Во время движения по одной из улиц наш бронетранспортёр подорвался на мине. Обошлось без жертв, но у машины оторвало колесо и полуось, так что двигаться дальше мы не могли. Мы спешились и стали осматривать близлежащие здания, в которых можно было на время укрыться до прихода ремонтной бригады. В первом же доме нас ожидала страшная находка: в подвале лежали мёртвые дети с перерезанными венами, рядом с ними лежали мать и отец, державший в закоченевшей руке бритву… Я вместе со своим старшим товарищем Андреем Куренковым и ещё двумя бойцами, стали подниматься выше. На втором этаже за дверью мы услышали какую-то возню. Рывком открыв дверь, нашим глазам представилась такая картина: на полу с перерезанными венами лежала девушка, беззвучно хватавшая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Её, практически умиравшую, «пользовал» какой-то старший лейтенант… Куренков, здоровый бугай из Ленинграда, который по военным меркам считался стариком – ему было почти сорок лет, схватил этого горе-насильника за шиворот и прошипел: «Ты кто такой? Где твоя часть? Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!» Лейтенант растерялся, мы были в комбинезонах, знаков различия не видно, да и застали его, мягко говоря, врасплох. Он стал мямлить что-то невнятное, что его взвод впереди, а он отстал. Одним словом, мы находились в шаге от того, чтобы его, гада, шлепнуть. Но тут подоспел командир машины Саша Палаксов, который запретил нам вершить самосуд и приказал отпустить лейтенанта. Пока мы исследовали дом, наши товарищи уже успели укрыть подбитый бронетранспортёр и вызвать помощь. Обследуя соседний дом с богатой внутренней обстановкой, мы обнаружили в нём старую немку, которую звали Марта. Наверху, в своём кабинете, находился хозяин дома, старик. Едва мы открыли дверь, как он встретил нас негодующим взглядом и разразился нецензурной бранью на немецком языке. Не нужно быть знатоком немецкого, чтобы понять, что он ругал нас самыми последними словами. Наш военфельдшер, грузин, выхватил пистолет, но старика и это не остановило. Он продолжал поносить нас, выставляя вперёд грудь, призывая стрелять. Но Палаксов приказал военфельдшеру убрать оружие. Мы перенесли из соседнего дома раненую девушку. Старая немка стала причитать, и спросила нас, за что мы убили несчастную. Военфельдшер, который выполнял также роль переводчика, объяснил ей, что это сделали не мы, что всю семью вырезал отец семейства. Мы отвели её в подвал, где она убедилась в том, что мы говорим правду. Как выяснилось, он оказался её родственником, главным врачом госпиталя, а спасённая нами девочка, который было всего шестнадцать лет, была его дочерью. Злобный старик, муж Марты, тоже оказался каким-то врачом, профессором. Увидев раненую девушку, он снова разразился бранью, но супруга объяснила ему, что мы здесь не причём. Тогда он сменил гнев на милость, осмотрел девчонку, перевязал, сказал, что её надо покормить. Нам пришлось финкой расцеплять ей челюсти, чтобы влить бульон, который приготовила Марта. Вскоре подъехала наша ремонтная бригада, нашу машину поставили на ход, и мы двинулись дальше. После окончания операции, возвращаясь назад, мы решили заехать, проведать нашу «крестницу», узнать, жива ли. Подъезжая к дому, мы увидели Марту и рядом с ней спасённую нами девушку. Едва завидев нас, она сорвалась с места, взобралась на машину, намертво вцепилась в поручни и, сквозь слёзы, лопотала о том, что поедет с нами. Старая немка тоже плакала и благодарила нас. Уже после войны, находясь на службе в Германии, я снова встретил эту девчонку во время спортивных состязаний в Потсдаме. Там тогда проходила армейская олимпиада. И вот после соревнований, я отдыхал на пляже, как вдруг увидел знакомое лицо. Девушка тоже меня не сразу узнала, но уточнив на немецком, был ли я в таком-то году в таком-то доме, поняла, что я один из её спасителей. Она со слезами бросилась меня обнимать и целовать, да и я, честно сказать, не смог сдержать слёз…

Да, удивительная история… А были у вас какие-то трофеи?

Навалом. Мы ведь шли впереди, поэтому могли позволить себе брать трофеи по праву первых. Часто нам доводилось захватывать легковые немецкие автомобили. Правда, в бою, как правило, огонь, прежде всего, сосредотачивается по машине, поэтому они редко оставались целыми. Но я помню, как иногда к нам обращались старшие офицеры из бригады, из корпуса, и даже из армии с просьбой не выводить машины из строя, а по возможности захватывать их целыми. В Польше, когда в ходе прорыва мы обогнали отступающих немцев, нам довелось захватить большой парк автомобилей.

Что же касается вещей и имущества, то, в случае необходимости, мы заходили в пустующие дома, и брали, что нам было необходимо. Но вот по карманам убитых в бою немцев я никогда не лазил, единственное, что мог себе позволить, так это взять часы. Трофеи мы хранили в вещевых мешках в бронетранспортёре.

Уже перед Берлином в нашей роте провели своеобразную инвентаризацию трофейного имущества. Нас вдруг подняли по тревоге, выстроили, и представители особого отдела отдали приказ вынести для осмотра всё имевшееся личное имущество. Из машин и землянок повытаскивали вещмешки, всё содержимое вытряхнули, но забирать не стали. После осмотра офицер-особист зачитал приказ о добровольной сдаче государству от каждой воинской части определённого количества ценных вещей и драгоценных металлов. Ну, и понесли, кто, что имел. Я, например, сдал золотые часы и 5-зарядный «Вальтер» с серебряной рукояткой, несколько золотых бритв с именными надписями. Такие «шмоны» повторились ещё дважды, пока у нас не отобрали всё. Правда, кое-чего всё же разрешили отправить домой.

В это же время у нас произошел довольно неприятный случай, связанный с трофейной темой. В начале боёв за Польшу в нашу роту прислали одного парня, лет двадцати пяти. Уж не знаю, как ему удалось попасть на фронт, но прибыл он к нам из мест заключения, и, судя по сроку, а сидеть он должен был 12 лет, совершил какое-то серьёзное преступление. Вскоре командир роты назначил его своим адъютантом. Да вот только новенький оказался порядочной сволочью, повадился у разведчиков часы приворовывать. Как раз перед очередным обходом особистов, ребята обнаружили пропажу семнадцати пар часов. Воришку поймали и наказали самым жестоким образом: трижды бросили задницей о землю, напрочь выломав ему хребет. Так он и остался инвалидом…

Что за люди служили в разведке?

Прежде всего, это смелые люди. И почти все грамотные. Разведчики отличались высокой спаянностью коллектива, взаимовыручкой и дружбой. В нашей роте служило два Героя Советского Союза. С одним из них, татарином Кучумовым, я даже хорошо дружил. Звезду он получил за форсирование Днепра в 1943 году. Он перетянул на другой берег реки веревку с тросом, по которому потом переправлялась пехота. (Кучумов Павел Васильевич (1924-1996), старший сержант, Герой Советского Союза. В марте 1944 года Кучумов одним из первых в батальоне переправился через Горный Тикич и пулемётным огнём подавил вражескую огневую точку, уничтожил около 10 солдат и офицеров противника, что способствовало успешному продвижению вперёд всего подразделения. В ходе боёв за посёлок Маньковка Кучумов с семью товарищами скрытно подобрался к мосту во вражеском тылу и подорвал его, тем самым оттянув на себя внимание противника. В завязавшемся бою Кучумов лично уничтожил 15 солдат и офицеров противника, получил тяжёлое ранение, но продолжал сражаться – Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 сентября 1944 года за «образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм» красноармеец Павел Кучумов был удостоен высокого звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» - http://www.warheroes.ru )

Сизов и Кучумов (Герой СССР)

А вот фамилию второго Героя я не помню, его вскоре перевели в роту связи за неуживчивый характер и пьянство.

Первым командиром моей роты был Герой Советского Союза Манукьян. Но после тяжёлого ранения в ногу он уже не мог служить в разведке, и его перевели в корпус, на штабную работу. После него ротой командовал Лобанов. Командир взвода - Коля Дубовик (Дубовик Николай Александрович, командир взвода бронетранспортёров разведывательной роты 2-й Гвардейской Механизированной Ярославской Краснознаменной ордена «Богдана Хмельницкого» Бригады. В РККА с 1940 года, в Великой Отечественной войне принимал участие с июля 1941 года. Награждён двумя орденами «Отечественной войны» II-й степени. Выдержка из наградного листа: «Гв.лейтенант Дубовик в районе переправы на Шпрее получил задачу разведать левый фланг, в котором действовала наша бригада. Во время разведки установил, что на улице Гогенштрассе г.Берлина противник накапливает силы для контратаки с целью сбросить наши войска за реку Шпрее. Ведя разведку в этом районе в составе двух бронетранспортеров, выдвинулся в район накапливания сил противника, наблюдением установил места накапливания, и приказал открыть огонь по противнику. В результате удара занято до двух кварталов и уничтожено до 40 гитлеровцев и 60 взято в плен. Во время боя пулемётчик бронетранспортера был убит. Гвардии л-т Дубовик для отражения контратаки, угрожающей сбросить наши войска за Шпрее, сам сел за пулемет и повел интенсивный огонь. В результате атака захлебнулась. Затем противник предпринял атаку справа, но гв.л-т Дубовик разгадал замысел противника, выдвинул заслоны и огнем пулеметов отразил атаку противника справа, и попытка противника как справа так и слева сбросить наши войска в реку Шпрее не удалась. Гвардии л-т Дубовик своей разведкой обеспечил занятие плацдарма за Шпрее, расширение его и успешное ведение наступающих частей нашей бригады в уличных боях г.Берлина» - - http://podvignaroda.ru )

Командир машины – Саша Палаксов. (Палаксов Александр Яковлевич, гвардии старший сержант, командир машины разведроты 2-й Гвардейской Механизированной Ярославской Краснознаменной ордена «Богдана Хмельницкого» Бригады. В РККА с 1942 года. Награждён орденами «Красной Звезды», «Славы» III-й и II-й степени, «Отечественной войны» II-й степени. Выдержка из наградного листа: «25.04.45 в районе резиденции Гитлера (г.Берлин) противник оказывал упорное сопротивление нашим войскам и мешал дальнейшему продвижению. Гв.ст.сержант Палаксов получил задачу разведать дом и взять контрольного пленного. Подходы к дому противником были все пристреляны. Тов.Палаксов, невзирая на угрозу своей жизни, сквозь пулеметный огонь противника, пробрался к дому. В двух комнатах первого этажа он уничтожил 12 гитлеровцев. На втором этаже противник оказывал сильное сопротивление, и подход был невозможен. Имея знания в подрывном деле, заложил тол, взрывом второго этажа похоронил еще 9 гитлеровцев, тем самым дав возможность нашим частям взять этот дом» - http://podvignaroda.ru )

А лучшим моим другом на фронте был Юра Ракитин. У него была сестра, на два года младше меня, так он всё твердил, что если останемся живыми, то он меня на ней женит. (Ракитин Юрий Васильевич, гвардии младший сержант, пулеметчик разведроты 2-й Гвардейской Механизированной Ярославской Краснознаменной ордена «Богдана Хмельницкого» Бригады. В РККА с 1944 года. Награжден орденом «Красной Звезды» и медалью «За отвагу» - http://podvignaroda.ru )

Ракитин Юрий, лучший друг

А национальный состав роты?

В основном, русские. Затем татары. Фельдшер - грузин, два водителя осетина, украинцы, был один молдаванин. Но национальный вопрос никогда не вставал. Даже понятия такого не было.

Случаи трусости доводилось видеть?

Когда форсировали Одер, наша бригада не сумела сходу захватить переправы. Соседняя же, 1-я Танковая Бригада, смогла переправить на противоположный берег три танка, взвод разведчиков и взвод пехоты. Глядя на успех соседа, нам снова приказали форсировать Одер. Но из-за ураганного огня противника и вторая попытка оказалась неудачной. Недалеко от берега реки мы заметили домик. Пробрались к нему, проверили здание на наличие ловушек. Немцы любили всякие подлости, например, открываешь дверь, а там мина. Так мы привязывали к двери верёвку, сами отходили в укрытие, дёргали шнур и ждали результата. Если взрыва нет, входили внутрь и продолжали осмотр помещения. Домик оказался пустым. В этой сложной обстановке командир роты поставил задачу: взять «языка» на господствующей высоте, расположенной на нашем берегу реки. Именно с этой высоты немцы прикрывали подходы к переправам и не давали нам возможности произвести форсирование. Задачу предстояло выполнить днём, буквально на виду у противника. Техника выполнения такого задания такова: формируется усиленная группа захвата, которая после короткого артналёта, как правило, миномётного, штурмует передний край врага, и в бою добывает «языка». Для этой задачи ротный придал нам 12 человек, а с бронетранспортёров сняли вторых номеров с пулемётов. В группу захвата назначили и нашего радиста, сержанта, опытного бойца, воевавшего ещё с Курской дуги. И вдруг его как током шибануло: он уцепился руками в свою рацию и отказался идти в поиск. Уже подходило время нанесения артиллерийского удара, а никакие уговоры на него не действовали. Тогда ротный достал пистолет, и силой оружия заставил радиста встать в строй и идти в разведку. Операция по захвату «языка» прошла успешно, во вражеских траншеях оказалось подразделение власовцев, которое мы почти полностью перебили в бою, а кое-кого захватили в плен. Правда, мы потеряли одного человека. Им оказался наш сержант-радист… Видимо, отказываясь идти в бой, он предчувствовал свою смерть...

А с власовцами ещё доводилось встречаться?

Я вам уже рассказывал, что часто бывало так, что мы двигались быстрее, чем немцы успевали отступать. И вот когда мы двигались на Гдыню, произошла такая же история. Мы обогнали отступающее подразделение немцев, и тем ничего другого не оставалось, как сложить оружие и сдаться. После нескольких предупредительных выстрелов в воздух с нашей стороны, от вражеской группы к нам двинулось человек пять с поднятыми вверх руками. Когда они подошли ближе, один из наших бойцов вдруг узнал среди врагов своего односельчанина – соседа! С матерным криком он в одно мгновение выхватил ракетницу и в упор выстрелил в предателя. Но тому повезло – наш сержант, видимо от внезапно нахлынувшей злости, попал ему в спину, одежда на нём загорелась, но вскоре огонь удалось затушить. Потом его перевязали и вместе с другими пленными отправили в тыл.

Ваша разведрота большие потери несла?

Я считаю, что большие. Только в боях за Берлин мы потеряли убитыми 6 человек, а про раненых я вообще не говорю. Меня самого зацепило на берлинской улице. Наша артиллерия производила налёт, а мы как раз подошли вплотную к вражеским позициям, вот мне и досталось от собственного снаряда. Осколок прошёл прямо рядом с глазом. Тогда это посчитали лёгким ранением, но спустя годы мне это увечье аукнулось слепотой левого глаза.

Что для Вас было самым страшным на фронте?

Пожалуй, самое страшное на фронте – это неизвестность. Но именно нам, разведчикам, которые всегда идут впереди, приходилось делать неизвестное известным. А так, чтобы в бою…

Помню, после взятия Варшавы, которую мы обошли с флангов, стали продвигаться дальше. Дошли до городка под названием Коло, и остановились у одного из домов. На стук вышла женщина, которая на смеси украинского с польским, объяснила нам, что она жена местного ксёндза. Сам священник, вместе с населением городка, находился в костёле. Город действительно словно вымер – на улицах не видно ни души, только слышно, как хлопали отрытые настежь двери и окна. Дойдя до костёла, мы стали стучать в массивную дубовую дверь. Но изнутри никто не отвечал. Тогда мы настойчиво повторили стук, добавив к нему несколько солдатских выражений. Только услышав русскую речь, местные жители решились открыть двери. Внутри находилось почти всё население городка, во главе с ксёндзом. Тот сообщил нам, что немцы недавно ушли.

Мы двинулись дальше, взяв с собою проводника из местных, пожилого поляка, служившего в русской армии еще при царе и неплохо знавшего русский язык. Дойдя до путей железной дороги, мы обнаружили следы танковых гусениц тяжёлых немецких танков. У местных жителей узнали, что недавно тут прошли 10 танков, и, скорее всего, сейчас они находятся в соседней роще.

С группой разведчиков стали продвигаться к этой роще вдоль кювета, чтобы доподлинно установить нахождение там вражеской техники. Едва мы дошли до дороги, которая находилась между посёлком и рощей, как услышали танковый гул: на полном ходу по трассе двигалась колонна наших танков. Мы не успели подать сигнала ракетами, как спустя считанные секунды из рощи раздался залп и пять танков превратились в пылающие костры. Немцы ударили расчетливо и прицельно, подбив наши машины в голове и в хвосте колонны. Создался затор, паника, наши танки, пытаясь развернуться, стали переворачиваться и падать в кювет. Немцы дали ещё один залп, которым накрыли оставшиеся машины. В несколько мгновений от танковой колонны осталась груда искорёженного железа да дымящиеся на ветках кишки…

Но тут прямо над нами мы увидели звено наших штурмовиков. Достав ракетницы, подали сигнал о местонахождении противника. Два самолета пролетели дальше, а один всё же заметил наши выстрелы, и передал их своим товарищам. Те развернулись, и на бреющем полете стали расстреливать рощу. Вскоре к ним присоединились ещё два звена, да ещё и артиллерия нашей бригады успела развернуться в боевые порядки. Меньше чем через полчаса роща и стоявшие в ней немецкие танки перестали существовать.

Вот в этой ситуации я, первый и последний раз на фронте, пережил настоящий страх.

Как сами считаете, что помогло Вам выжить на фронте?

Вы знаете, я во время войны ничего не боялся и не трусил. Кроме вот этого случая с танковой колонной, не могу припомнить, когда мне ещё доводилось переживать настоящий страх. Думаю, смелость и твёрдая уверенность в том, что со мной ничего не случится, и помогли мне выжить.

А к Богу, допустим, мысленно не обращались?

Нет, я в Бога не верил, но при этом не хулил и с пониманием относился к верующим. Всегда перед боевым выходом, нам давали время, чтобы проверить оружие, оправиться, привести себя в порядок. Некоторые ребята использовали это время для того, чтобы помолиться, становились на колени, крестились. Мусульмане собирались в группки и тоже читали свои молитвы.

Женщины вам встречались на фронте?

Да, и среди них попадались отчаянные девчонки. После прорыва немецкой обороны у Зееловских высот, нас снова выдвинули вперёд. Продвигаясь, мы попали под бомбёжку вражеских самолётов, которые неожиданно налетели на наши позиции. Мы успели спрятать машину у какого-то здания, а сами спрыгнули в кювет. Не успели немцы отбомбиться, как мы увидели на подножке нашего бронетранспортёра девушку, с медицинской сумкой через плечо, в брюках и с длинной косой под пилоткой. Она, глядя на нас, насмешливо крикнула: «Эх вы, разведчики! Попрятались, как мыши!» Бывалые бойцы переглянулись между собой, и стали стыдливо подниматься и отряхиваться. Наш командир машины подошёл к девушке, представился и спросил, кто она. Она доложила, что является лейтенантом медицинской службы и направлена для сопровождения нашего взвода в разведывательном поиске. К сожалению, я не помню сейчас, как её звали, но появление этой смелой девушки в нашем взводе я запомнил на всю жизнь.

Было на фронте и такое понятие как ППЖ – походно-полевая жена. В основном, такое явление было распространено среди старших командиров. Так, например, мы, разведчики, очень дружили с фронтовой женой командира Корпуса - Людмилой. Она была нашей защитницей перед гневом командующего, если происходили какие-то происшествия. Помню, нескольких ребят она даже от штрафного батальона уберегла. Была фронтовая жена и у командующего Армией Катукова, они после окончания войны поженились и прожили вместе много лет. После войны мне довелось их встречать на встречах ветеранов 1-й Танковой Армии.

Существовало ли для Вас такое понятие как «тыловая крыса»?

Отчасти да, особенно таких деятелей довелось наблюдать после войны. Часто приходилось слышать, как «герои-фронтовики», которые нигде не были, стали рассказывать о своих подвигах. Я даже сейчас часто встречаю таких «вояк», которые выступают в школах, рассказывают о войне в прессе и по телевидению. Мне, как разведчику, честно прошедшему фронтовой путь, неприятно слышать такое враньё. Приходится даже разоблачать некоторых, не в меру хвастливых «героев войны».

Как относились к особистам?

Во время войны у меня к ним сложилось нормальное отношение, в нашем корпусе они себя не особенно выпячивали, никому не вредили. А уже после войны, когда я проходил службу в Ленинградском Военном Округе, у меня произошла стычка с одним представителем особого отдела. Как-то после соревнований по стрельбе, на которых наша часть заняла 3-е, призовое место, мы решили отметить успех. В квартире, где мы собрались праздновать, на стенах висели портреты известных советских артистов, и, как тогда было принято, портрет Ленина. И вот, изрядно выпив, мои товарищи по службе стали палить по изображениям на стене из личного оружия. Вскоре все деятели искусства были поражены, ну а по портрету Владимира Ильича у нас и мысли не было стрелять. Стрельбу и свист пуль, пробивавших насквозь тонкие стены общежития, услышал главный врач санитарной части, располагавшейся неподалеку. Он сообщил в штаб, причем передал всё таким образом, как будто стреляли именно по нему. Тут же на место приехал командир полка, а вместе с ним и начальник особого отдела. Зайдя в нашу комнату, они увидели происходящее. Особист сказал, что должен будет доложить о ЧП и привлечь нас к ответственности. В качестве вещественных доказательств он поснимал со стен пробитые портреты артистов. Но командир полка велел ему оставить их на месте и запретил поднимать шум по этому поводу. Но особист всё-таки настаивал на том, чтобы доложить. И это несмотря на то, что мы с ним до этого вроде как друзья были. Мой взвод разведки – а я тогда уже был лейтенантом, в то время нёс службу на границе с Финляндией, и мы с этим особистом часто пересекались по долгу службы. Да и не по службе часто могли побеседовать за чаркой. А тут он меня так решил наказать! Но в итоге меня спас мой начальник штаба, который выяснил всё-таки, кто же начал стрельбу. А у нас был в части один пьяница, который всё это и спровоцировал. А меня, значит, как старшего по званию, решили привлечь. Но всё закончилось благополучно, без серьёзных последствий.

И ещё один похожий случай произошел, когда мы ехали к месту службы из училища. Пока ехали, я исполнял обязанности дежурного по эшелону, двое суток не спал. По прибытии на место начальник штаба полка решил снова поставить меня дежурным, уже в расположении. Я с негодованием отметил, что я уже и так отдежурил двое суток, и могу кого-нибудь застрелить от усталости. Но разговор не получился, и я его послал по матери. Тогда меня вызвал к себе особист, мой дружок из Одессы, но я ему объяснил, что это не его дело, что начштаба однозначно неправ. На том и закончилось.

А политработники какие вам попадались?

Мне на фронте попался очень хороший замполит. Он умел находить общий язык с солдатами, мог поддержать в трудную минуту. Хорошо помню, как он помог, когда у меня случилось горе. Моего отца призвали в армию в 1944 году. Но уже во время форсирования Днестра, в апреле месяце, его тяжело ранило и, как негодного к строевой, комиссовали. Он прожил ещё полгода и отдал концы… Мать едва не сошла с ума от горя, ведь на руках у неё осталось пять голодных ртов! И вот мой замполит помог устроить всех моих младших братьев и сестру в интернаты, где их кормили, обучали и заботились.

Из тех ребят, кто призывался с вами, много вернулось с фронта?

Почти никто не вернулся. Из 16 человек, которые ушли вместе со мной, вернулось только четверо. В их числе мой дружок Ваня Мельничук, он со мной в одной бригаде служил. (Выдержка из наградного листа, по которому орудийный номер 82-мм миномета мотострелкового батальона 21-й Механизированной Бригады Мельничук Иван был представлен к медали «За отвагу»: «… в боях за Социалистическую Родину показал образцы мужества и отваги. Будучи в заслоне под городом Познань 26.01.45 участвовал вместе с расчетом в отражении контратаки противника и уничтожил из личного оружия 7 немцев. Когда у миномета вышли мины, тов.Мельничук проявил инициативу и под ураганным огнем противника доставил их на огневую позицию, где обеспечил бесперебойную работу минометов» - http://podvignaroda.ru )

Иван Мельничук, односельчанин

Вернулся и Витя Гошуренко, он после войны проживал в Одессе. (Командир пулеметного расчета 1-го стрелкового батальона 21го стрелкового Басаргинского ордена «Богдана Хмельницкого» полка 73-й Гвардейской дивизии гвардии старший сержант Гошуренко Виктор Ильич был представлен к медали «За боевые заслуги»: «… во время наступления немцев он вел ураганный огонь по противнику. Его расчет уничтожил до 20 гитлеровцев, подавил огневую точку противника, сам лично убил 3 немецких солдат. Несмотря на превосходящие силы противника, все его атаки были отбиты, противник отброшен назад» - http://podvignaroda.ru )

Виктор Гошуренко, односельчанин

Можете сказать, что чью-то смерть на фронте переживали тяжелее всего?

Гибель моего старшего товарища и наставника Андрея Куренкова. Он погиб в апреле 1945 года у Зееловских высот. Мы двигались колонной, на бронетранспортёрах. Не помню сейчас почему, но разведку вели на колесах. Подъезжая к дороге, мы успели заметить засаду: около траншеи лежало два убитых немца, а за ними виднелась замаскированная «волчья яма». Развернуться не было никакой возможности, только сдавать назад. И тут раздались выстрелы. Первым с люка сбило старшего лейтенанта, но его не убило, а только ранило. Куренков – опытный пулемётчик, засёк, откуда велась стрельба, и только стал разворачивать свой крупнокалиберный пулемёт в сторону домика, как немецкий снайпер всадил ему разрывную пулю в голову. Меня, сидевшего слева, обрызгало его мозгами… Я потом долго не мог унять рвоту... А Куренкова там и похоронили, у железнодорожного переезда… (По данным сайта http://podvignaroda.ru Андрей Васильевич Куренков, 1913 года рождения, уроженец города Ленинграда, был призван в РККА в августе 1941 года, воевал на Калининском, Воронежском, 1-м Украинском, 1-м Белорусском фронтах. Награждён медалью «За отвагу», орденами «Славы» III-й степени и «Красной Звезды». Вот выдержка из одного наградного листа: «… Противник в районе Крулева Воля вел интенсивный артиллерийский и минометный обстрел, имея целью задержать наступление наших частей. Для выяснения сил противника 17.01.45 был послан гв.мл.сержант Куренков с задачей взять контрольного пленного. При подходе к населенному пункту встретился с засадой противника. В завязавшейся схватке уничтожил 13 гитлеровцев, взял контрольного пленного. Это дало возможность выяснить силы противника».

По данным сайта http://obd-memorial.ru/ гвардии младший сержант Куренков погиб в бою 16-го апреля 1945 года и похоронен в деревне Мелвиц, Германия – прим.ред.)

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Я считаю Сталина величайшим человеком после Ленина. Что касается репрессий, то скажу, что с появлением на карте мира первого социалистического государства, у нас появилось очень много врагов, как внешних, так и внутренних. Иногда для того, чтобы выявить одного врага, приходилось арестовывать десятерых. Что касается предвоенных чисток в армии, то и тут скажу, что заговор военных был. И как всегда, затевало его офицерьё, которое за рюмкой обсуждало недочёты советского руководства и желало взять власть в свои руки. А вот то, что под видом выявления врагов при Сталине сформировался и лично им поощрялся культ насилия, я считаю большой ошибкой. И потери начального периода войны тоже лежат на его совести, ведь именно он не позволял привести войска в боевую готовность. Мой дядя был старым большевиков, состоял при Ленине ещё с 1904 года. Подозреваю, что он был чекистом. Когда я служил в Москве, и находился на волоске от увольнения в виду сокращения армии, я решился обратиться к своему именитому родственнику. Он пригласил меня к себе, в огромную квартиру, в которой имелась по тем временам удивительная роскошь: отдельная комната для просмотра кинофильмов со всей необходимой аппаратурой. Мы выпили, закусили, и дядька завёл разговор о былых руководителях. О Ленине он однозначно сказал – гений. А Сталина он назвал чистильщиком.

Что же касается его вклада в Победу, то скажу, что Сталин очень грамотно подобрал полководцев, которые выиграли войну. Да и сам Сталин разбирался в военных вопросах довольно неплохо.

Хочу задать Вам один из самых важных вопросов нашего проекта. Не было ли у Вас ощущения, что мы воевали со слишком большими потерями? Что людей у нас не берегут?

Отчасти да, но ведь и войны без потерь не бывает. Мы понесли очень большие потери в начальный период войны, в чём действительно повинно и высшее политическое и военное руководство страны. Например, вместо Т-34 и КВ мы встретили врага жестяными коробками типа БТ и прочего дерьма.

Какие у Вас боевые награды?

Орден «Красной Звезды», медали «За отвагу» «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и шесть благодарностей от Верховного Главнокомандующего.

Справедливо награждали на фронте?

Я думаю да. Единственное, за что меня не отметили, так это за тот бой, в котором я едва не погиб по вине нашего пьяного майора Воробьёва. Но я не в обиде.

Войну часто вспоминаете?

Часто, бывает даже что и снится. Особенно последний бой за Берлин…

С дочерьми

Послесловие

Полковник запаса Краснонос Григорий Сергеевич ушёл из жизни 25-го октября 2016 года и похоронен на кладбище города Бендеры.