- То есть суть вашей идеи в том, чтобы успеть записать тех, кто еще пока жив и пока им есть о чем поговорить? Ну что ж…
Сейчас действительно стало побольше возможности для открытого разговора. У нас теперь вроде бы демократия. А как мне оценить эту нашу демократию с позиций моего возраста? С чем ее едят? Когда мы слышим это слово, то придаем ему значение свободы мышления и вседозволенности деяния, но, как мне кажется, все-таки до конца не понимаем и не представляем окончательного смысла этого слова. Есть некоторые допуски свободы, которых мы - может быть сознательно или нет - недопонимаем и не доводим их до того самого светлого и лучшего, о чем эта самая демократия декларирует. Вообще это дело серьезное, и народ должен быть к этому готов. Мы иной раз хотим много, а жертвовать хотим малым. Да и мне кажется, что наша нация кое в чем еще не созрела. Люди в калачный ряд хотят, а кое-чем, грубо сказать – рылом, не готовы…
Постоянно мы хотим почерпнуть что-нибудь полезное с запада. Там конечно есть кое-чего. Есть, и не мало! Но подчас оно нам как-то не прививается, а бывает и вредит. Может быть за счет того, что мы русские – простаки, и вроде не такие ужимистые, как немцы или другие народы, которые на своем примере показывают, как надо правильно жить. А мы все равно «не плетемся за лаптем», если можно так выразиться. И не только сегодня, так из древности идет.
Сейчас вам открываются большие возможности поглядеть как, кто и где живет. Надо теперь действовать и работать всем вместе. И каждый гражданин должен для себя решить, а что я должен сделать не только для себя, но и для других, и самое главное для Родины!
- Хотелось бы плавно подойти к задуманной теме нашего разговора. Как Вы считаете, был у нас другой ПУТЬ после войны. Могло ли правительство «ослабить гайки», или бы все сразу посыпалось как в 90-х?
- Вы, знаете что… Я понимаю и Сталина, и Ленина, которые работали в жесткой обстановке постоянного стресса. Возьмем, к примеру, Ленина. Красный террор, разделенная на два враждебных друг другу лагеря страна и прочее. Это что было, случайно? Получается, если ты его [врага] не убьешь, то он тебя убьет! Как на фронте, тоже самое - жесткая борьба.
И потом, через двадцать лет, когда началась война, многие несогласные и обиженные на власть люди подняли голову. Следовательно, та политика, которая навязывалась народу, кое в чем была не совсем уж такой неверной…
Навязывать свою волю народу силовыми приемами - это была любимая метода Сталина. С другой стороны, а как заставить по-другому? Я не знаю. Опять же, а кто его окружал? Это было время серьезных, жестких, бескомпромиссных людей, и таких же решений, ими принимаемых.
Если сказать, правильно ли там, в правительстве все делалось, то мне кажется, что был нарушен некий контроль по части чиновников. Порой они перегибали шибко – обижали народ. Хотя и сами законы создавались жесткими, я бы даже сказал - драконовскими.
- Коснулись ли репрессии непосредственно Вас?
- Нам тогда постоянно преподносили врагов народа. Помнится, кода я жил в Балакирево, забрили кучу народу из земельного отдела. Все вдруг оказались врагами народа. Может на пустом месте это и не случилось бы, тут трудно сказать. Тогда ведь до сумы и тюрьмы каждому было недалеко. Сидишь за столом с приятелем, выпиваешь. Вдруг расслабился. Так? На откровенности тебя потянуло, и готово. Да и разговор-то может невредный был, а все коротко – раз, и в конверт!
Разные тогда были люди и были они различными: по убеждениям, по характерам. Нельзя забывать, что страна была многонациональна.
- Сейчас в моде национальное самосознание. Кто-то заявляет, что та война была для них чуждой, кто-то заявляет о своих обидах. И сами ветераны высказываются довольно неоднозначно…
- Если честно, мне не очень нравится копаться с национальными вопросами в любом виде - от этого отдает какой-то гнильцой. Но раз уж мы затронули эту тему...
- Как воевали рядом с Вами солдаты из братских республик?
- Так были проблемы, были. Кому-то казалось, что врага надо убивать, а кому-то это было до лампочки. Например, давай рассмотрим ситуацию с ребятами из Средней Азии. Вот есть русский командир. Он очень жесткий, постоянно бросает красную ракету и гонит вперед в атаку. Здесь русский – инициатор. Получается, он должен собственным примером... Если не встанет командир роты, то не встанут остальные.
Прибудут с пополнением оттуда тридцатилетние мужики, обрастут бородой, не умываются, да еще питание скудное. Вот они так и кантуются. Через месяц смотришь – на ответственных участках их уже не ставят. И что получается? Ты должен рисковать вместо него! Допустим, немецкая разведка хапнула языка. А этот товарищ из Средней Азии! Он и нам не воин, и для них не язык. Толку от него никакого: путного им он ничего не скажет, одна бестолковая возня, да корми его еще. Бывало, что отсылали назад.
- Так уж и назад? Вы помните подобный случай?
- На моем участке нет, но по окопам гулял такой анекдот. А ведь любой анекдот рядом с правдой ходит.
Мне приходилось пару раз сопровождать одного «бабая», который носил термоса с пищей. У нас перед носом очередью прошло несколько пуль. Когда пули летят мимо, то они не визжат, а глухо щелкают. Смотрю – мой узбек присел, ноги свернул калачиком и причитает: «Вай, вай-вай, вай». Он молится, а меня глупого на ха-ха пробило, японский городовой…
О, еще была умора. В одном пулеметном взводе командовал москвич Демкин, а вторым номером у него был такой же «бабай». Так как вина «бабаю» не полагалось, Демкин употреблял двойную порцию и пел следующую песню:
- Бабай копай, Бабай стреляй, а Демкин водка выпивай…
- Хорошо. А как насчет обратной стороны медали? Были и среди них мужественные люди?
- Да. Верю, что были! Но Средняя Азия-то не очень показывала результаты. Вот казахи уже ребята посерьезнее. А что касается туркменов, узбеков, таджиков – тут что-то не то… Кавказцы неплохие ребята. Хохлы воевали, как следует, даже еще и понапористей, чем русские.
- А вот извечный еврейский вопрос?
- Эта нация заслуживает особого внимания за их стремление быть лучшими, в том числе и в поиске «теплых» мест. Но в окопах быть лучшим очень сложно. Сегодня ты есть, а завтра тебя уже нет. И тут нужна определенная грамотность, чтобы русский, или может быть кто-то другой, не замечал бы твои хитрости. А если ты хитришь, начинаешь увиливать, где это не положено, то тебя сразу начнут выводить на чистую воду.
У евреев, впрочем, как и у кавказцев, есть такая особенность – поддерживать друг друга. У нас же этого не наблюдается. Они знают эту нашу слабину, и как мне кажется, неплохо ее реализуют. И этому нам русским надо у них учиться.
Мы ценим евреев за то, что они зачастую становятся прекрасными врачами, научными работниками, музыкантами. Они так же неплохие управленцы и организаторы. Еще всем надо помнить, кто сделал революцию, и сколько кого было в ЦК в ее первые годы!
Был у нас такой Добкин. Он себе еще имя сменил на передовой, поэтому я его и запомнил. К этому моменту можно отнестись с пониманием, так как немец их преследовал очень жестко. Все время он тёрся при политруке, который был схожей с ним национальности. Какая у него [Добкина] была типичная слабость? Он шибко выпячивал себя и затискивал остальных. И еще был один момент – нас всех [не евреев] он держал на дистанции, вроде как недостойных. Но напрямую эти вещи им никогда не высказывались. Он, так же как и я, сначала был в минометчиках, а впоследствии погиб в пулеметном расчете. В целом надо признать, что он внушал доверие к себе. Понимаешь, на передке сильно не похитришь. Там всё видно, там все равны.
(Добкин Моисей Борисович, - 1913 г.р., командир отделения 82-мм миномета 364 ОПАБ, 155 УР. Награжден медалью «За боевые Заслуги». Примечательна выдержка из наградного листа: «Участник Польской компании, участник войны против белофиннов. Ранен 29.09.1941 под г. Ровно. Дисциплинированный, активный общественник. За время оборудования оборонительного рубежа систематически выполняет норму от 200 до 300%. В силу усиленной работы на рубеже получил упадок сил, пробыл в санчасти несколько дней, несмотря на освобождение и мое запрещение самовольно выходил на работу для обеспечения выполнения задания взводом. На работе отдавал все свои силы». Прим. – С.С.)
Но тогда я не обращал внимания, кто какой национальности. Это сейчас уже, задним умом, вспоминаю, что с пополнением приходили молодые ребята-евреи. Приходили и куда-то пропадали. Куда они девались, трудно сказать. В пехоте, знаешь ли, пополнение иногда очень быстро исчезает. Две-три атаки и нет его, этого пополнения!
- Про командование скажите пару слов.
- Там были всякие. Вообще это дело волевое. Вот тебе мое личное наблюдение. Когда мы стояли во втором эшелоне в сорока километрах от Погорелова Городища, у нас, как водится, был командир роты. И в тылах он к нам относился как-то мягче. Ты понимаешь, не было такой строгости в нем. Но как только попали на передовую – изменился! Стал волевым, жестким, настойчивым. А политрук наоборот. В тылах был к нам суров, на фронте же смягчился.
- Политруки воевали рядом с вами?
- Хм. Чтоб он шел рядом с нами в атаку, мне что-то не запомнилось. В основном это были строевые командиры.
Поначалу я воевал в расчетах 50-мм минометов. Потом их сняли с вооружения, поскольку они себя не оправдали. Были у этих «пукалок» конечно и положительные качества, к примеру, такие как высокий темп стрельбы и легкий вес. Но неприятных моментов в их эксплуатации оказалось намного больше. Мы этот миномет звали «козлом» за его неприятную особенность подпрыгивать во время стрельбы. Особенно буйно он начинал скакать на мороженой земле. О каком прицеливании можно говорить, если вот-вот себя захерачишь. Бывало, стреляли на 70 метров. А ведь это рядом…
По поводу взводных командиров. Когда наши минометы упразднили и мы стали свободны, я попал в разведку. Кроме разных вылазок, дозоров, наблюдений приходилось ходить за языком. Случалось приводили, а случалось так, что и нет. Хвалиться, если ты не притащил пленного, получается нечем. А то, как мы там «чудили» у них в траншеях, чтобы добыть этого самого языка, нам в зачет не шло. С нас спрашивали строго.
Как-то раз мы захватили немца – были в засаде и попутали их разведку. Если хочешь, я могу тебе немножко рассказать, как это получилось.
- Так я же к Вам за этим пришел…
- Мы, помнится, отдыхали в землянке, которая находилась в глубине позиций батальона. К нам влетел запыхавшийся вестовой…
На передовой за действиями противника наблюдают очень строго. Один из наших наблюдателей обратил внимание на необычное поведение немецкого пулеметчика. Тот периодически постреливал трассирующими в нашу сторону. Вроде бы, что тут необычного? Ну стреляет немец, так и пусть себе стреляет. Однако наблюдателю показались странными темп стрельбы и ее направление. И правильно ему показалось.
В тех местах рельеф специфический: между траншеями пролегал овраг, шириной, наверное, километра с полтора. А посередине еще вперемешку стояли их, и наши - опорные пункты. Немцы пустили по этому овражку разведку. Дело было в пасхальную ночь 28-го апреля 1944 года. Темнотища… Они аккуратно обтекли с двух сторон наш опорный пункт, и пулеметчик стал их выводить трассерами в нужном направлении. Наши отнеслись к этому с пониманием, дали им втянуться поглубже…
Нас ознакомили с обстановкой, и быстренько выдернули вперед. Мы туда полетели, по проходу проскочили через поле с ПОМЗами, расселись на позициях 2-й роты, немного еще подождали, в картишки перекинулись… (ПОМЗ - Противопехотная Осколочная Мина Заграждения — советская противопехотная осколочная мина натяжного действия).
Что так смотришь? Бывало и такое. На деньги, конечно же, не играли, но публика там собиралась интересная. В эти подразделения народ подбирался шустрый. К примеру, у нас был якут Коля. Такой устойчивый, что будь здоров. И ростом вроде с меня, однако же, мне до его ухваток… Охотник, одним словом!
У нас были сплетены небольшие маты из прутьев. Сейчас бы сказали – одноразовые! К поясу их прицепишь, а если что бросил и не жалко. Мы их расстелили, сидим, ждем.
Вдруг на соседнем опорном пункте фыркнуло очередью! И сразу же все затрещало, застучало, забу́хало. Ребята фрица ощутили и начали с ним перестрелку. Немцы по бокам стали бросать мины. Работают грамотно - обеспечивают своей разведке фланги! Наши минометы с артиллерией подключились, накидывают в нейтральную зону и по их переднему краю.
Неожиданно из кустов вылетают фрицы! Их с опорного пункта выдавили, и они на нас прут. Тут все как-то быстро закрутилось. Мы немножко дали огня, они навскидку ответили по нам. Кого-то мы положили, остальные метнулись в сторону. Стрельба стихла, возникла небольшая заминка…
Смотрим - еще один фриц чешет. Ему – «хэндэ хох», - орут, а он руки не желает поднимать. Прикладом в рыло! У него может, и руки-то не поднимаются, он подраненный, а ему в рыло. А автоматом его ударил, по-моему, Юра Пишняков, бывший учитель с Рыбинска. Когда немец из кустов появился, Юрка вперед побежал, а я за ним. Фрица сразу «шмонать», глядь – кинжал висит! Автомата уже не было, видимо он его где-то потерял.
Оприходовали, да и повели. В такие моменты быстро надо шевелиться.
Тут наша артиллерия стала переносить огонь. Волна разрывов пошла к нам. Что интересно, только немцу скомандовали - «Шнель!», - он начал чудить. Шел-шел, вдруг упал и кричит: «Ихь бин капут. Криг капут». Нам еще 300 метров надо пройти, и попасть к проходу через ПОМЗы, а этот черт, понимаешь ли, дурит. Лежит, «измоляется», изображает умершего. Как с этой дуростью решили? Взяли его за ноги и поволокли! А «пердила» был под сто с лишним килограмм.
Еле дыша, приволокли его к ПОМЗам. В том месте, помнится, еще ольшаник был порубленный. Из земли, сантиметров на пятнадцать, торчат срезанные стволы ольхи и березы, а между ними в траве протянуты растяжки от мин. Когда фрица по гладкому месту волокли, он вроде как бы помирал. А как по пенькам-кореньям пошло дело, смотрю – голову-то поднял. За одежду цепляет, по спине колышками, да пеньками бьет. Неприятно и болезненно, понимаешь ли!
Притащили мы его, в окоп сбросили: кто-то перевязывает, кто-то пинает. Рождается этакое веселье - раз ты враг, то получай! Ведь так и убить не долго. А толку от этого?
Тут еще и евреи явились, загуторили с ним по-немецки. Спрашивают: «Как зовут-то тебя, болезный?», - «Фриц», - «То, что ты фриц – это понятно. А как тебя зовут?», - «Франк Фриц», - «Так Франк или Фриц?»
С этого опорного пункта его вели до штаба батальона. Там уже стоял мотоцикл. Франца-фрица в люльку погрузили и привет.
- Как был одет немец?
- Без головного убора. Это мне точно запомнилось. Еще на нем был такой костюм с пятнами, как сейчас ходят ряженые, такой же раскрашенный, как плащ-палатка. У нас таких костюмов не было. Про сапоги не помню. У них обувь, кстати, была неплохая, водонепроницаемая. Но мне не нравилась в ней одна вещь – очень жесткая, непластичная подошва. От этого очень быстро уставали ноги. А то они еще гвоздей набьют, и ходят подкованные!
Еще один момент. Немцы не наматывали портянки, им выдавали шерстяные и фетровые носки. Поэтому нога в сапоге сидела очень плотно. У нас же из-за портянок нога в сапоге гуляла, и мы набивали себе мозоли.
- Какие трофеи успели снять с немца?
- Наше дело – проверить его на часики! Он, разумеется - «Никс», - а сам держит серебряные часы в нагрудном кармашке. Но тут же как? Если не проверишь, то не получишь! Обшарили, конечно, но часы прозевали. Потом штабные хвастались, что нашли. Мы у него взяли картишки, сигареты. Еще запомнился интересный портсигар. В него кладешь тонкую, рисовую бумажку, сыплешь табачку, закрываешь портсигар, потом открываешь и тебе на выход готова сигаретка. Фриц был «придумчивый» на такие дела.
- Мы с вами в разговоре прыгаем с кочки на кочку. Давайте попробуем по порядку! Когда Вас призвали?
- Война уже вовсю «колтыхала», а я почему-то призвался только в октябре 41-го. Военкоматы тогда подметали все остатки. Кстати сказать, родом я из деревни Мартынка Переславльского района.
На 14 октября отгуляли Покров. Шел дождь, было тепло и тихо. На второй день пошел снег, к обеду его навалило по колено. Потом стало холодать, холодать, и все сковало морозом.
Из одежды у меня была шинелька черного цвета, доставшаяся мне от кого-то с железной дороги, и такая же убогая шапка. Обут я был плохо - в старенькие дырявые сапоги. Мама на прощанье, глядя на такие дела, разорвала мне под портянки свою белую «вязёнку» - «На-ка, Ваня, обуй».
Провожать меня никто не вышел. И никто уже не пел и не плясал как раньше, в первые дни войны. Посмотрел я на нашу деревеньку, еще подумалось тогда - может и в последний раз, сел к дружку [26-го года рождения] в сани, да и поехал на станцию до Переславля.
В дорогу мать дала мне бидон молока и каких-то сдобных лепешек, который я потом, от нечего делать, усиленно «затискивал» в военкомате. Вообще, мне к такой жизни не нужно было привыкать, потому что у нас в семье росло семь ребятишек разного возраста, а среди них пятеро парней. Вот такая капелла! Старший был с 21-го года, служил танкистом в Бресте и там первый на себя принял…
(Вспомним всех поименно! Тарасов Николай Алексеевич – 1921 г.р., гвардии лейтенант 68-й гвардейской СД, начальник разведки арт. дивизиона, погиб 15.10.1943 года. Прим. – С.С.).
Из танкистов его перевели в артиллерию. Мы с ними переписывались. Он мне из Бреста интересно писал: «Ваня, мы тут уже около месяца спим одетыми, прямо в сапогах!»
Про танки Коля ничего не писал, а писал только о себе. Как я понял из его писем, 22-го числа он был в увольнении, а когда вернулся, началась вся эта неразбериха, и ему чуть ли не в кальсонах пришлось тикать до самого Слуцка! Оттуда попал под Москву в Кунцево на переформировку, где очень выгодно устроился в артиллерию крупного калибра, отправился под Ленинград, воевал на пятачке в районе Невской Дубровки. Мне под Волоколамск в мае месяце пришло от него письмо, в котором он писал, что они рвали блокаду, и прорвались. Потом он изъявил желание учиться на лейтенанта. Ему пошли на встречу! А уж в звании старшего лейтенанта он попал на Днепр и там погиб.
В поезде ехали занятно. На станциях люди торговали клюквой, табаком, салом. Смотришь – только поезд остановился, из вагонов «шустрики» выскакивают, и давай шарить по торгашам. Только дым столбом. Состав был забит уголовниками всех мастей.
Хочу добавить. Не смотря ни на что, люди нас встречали «жалеючи», понимая, куда мы едем и зачем. И накормят и молочка дадут. Во время марша на Кострому зашли мы в одну деревню в районе Гаврилов-Яма. Шли со мной двое: Шурка Курьков, он недавно умер, и Андрюха Емелин, который потом дезертировал. Нас там стали угощать: бабка дала топленого молока, положила картошки, а заправила ее старой сметаной. После этого кушанья я ночью просыпаюсь, потому что мне снизу «винтит», мочи нет. Обращаюсь к «курчонку»: «Саня, ты как вообще? Я запоносил с этой сметаны, мать ети…», - «Да я уж там всю поленницу обосрал. А на «шейник» не суйся, там уже Емеля все обделал».
Шура, конечно, был тот еще кадр. В вагоне едем, нам там кто-то дал по куску сахара. А жрать охота! Я думаю – этот сахар на хлеб разменяю, не буду его пока трогать. Положил в карман шинельки, прихватил в кулак, да и уснул. А кому нужен был этот кусок сахара, тот сторожил! Только я хватку ослабил, карман подрезали и сахар тю-тю. Такая обида меня взяла, хоть плач, пошел Шурке жаловаться – «Шурка, сахар-то у меня украли», - «Ворона ты! Клюв разинул… Эй, подожди-ка, пойду свой-то гляну». А его полосатый сидор открыто висел на гвозде. Разумеется, сахар тоже ущупали, да и вырвали вместе с куском ткани.
Стоит передо мной, глаза вылупил. Ха-ха, я ему вставил «обратного» - «Ну, что ворона?»
А в Гороховецких лагерях! Бог, ты мой! По приезду заняли чью-то чужую землянку. Они пришли с работы, стали нас с нар сгонять. А наш один, из Рыбинска, им говорит: «Не слезу, мне образование не позволяет». Шутил-шутил, под утро слезает с нар, а с его сидора все выпотрошили и в печке сожгли – «Ну как, браток, твое образование поживает?»
Таким вот образом мы акклиматизировались в Гороховецких лагерях…
Ударили морозы под тридцать. На станции Ильино стали грузиться в вагоны. А некоторых не обувка, а сплошное недоразумение. Пока плясали на посадке, многим прихватило ноги. Ночью кто-то на одной из станций раздобыл уголь и стал топить печку. Ой, как завыли в вагонах-то! Милый ты мой! Ноги-то оттаяли. В Москву приехали, санинструктора с ног сбились. А сколько народу, еще не повоевав, как следует, уже очутилось в госпитале.
С Рижского вокзала ехали всю ночь. Стали подъезжать, что за панорама! Сорванные телефонные провода, расщепленные столбы, в сожженной деревне стоят подбитые танки, а вдоль дороги лежит куча побитого народу, и исключительно нашего. Мертвые же фрицы кучами насеяны по деревням, а местные жители, хозяйствуя, чтоб добро не пропало, их уже разули и раздели. Поэтому они лежат в одних кальсонах.
В селе Спас подошли к церквушке. Та вся избита, да излуплена, крестов нет, окна выбиты. Ограда разбита взрывом чудовищной силы. У стены храма сложена поленница из дохлых фрицев. Несколько рядов могил – кое-кого успели захоронить! Да видать торопились, закопали неглубоко и не забрали личные вещи.
Нам дали приказ очистить территорию кладбища. Сначала перевозили мороженых, потом стали выкапывать тех, кому «повезло». Смотрю – ребята обшаривают трупы, ищут ценные вещи и часы. Вот так…
Много их было наколочено!
Под Волоколамском среди трупов периодически нам начали попадаться трупы в шапках с крабами и в черных бушлатах под обрывками маскхалатов – Тихоокеанская морская пехота! По торчавшим из снега скрюченным пальцам, мы находили оттаявшие воронки, в которых белели грязными бинтами группы прижавшихся друг к другу морпехов. Раненые боролись с морозом до конца, но всех потихоньку замело снегом, затем заморозило в их последнем объятии. Помощь к ним так и не пришла. Да и была ли она, эта помощь?
- А Вы в учебке были?
- Нет, мне сержантское звание присвоили по ходу службы. Я в феврале попал сразу в действующую армию. Это был 364-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон 155-го УРа. Перед нами у Ржева стояли две армии: 39-я и 41-я.
- Как служилось в Уре?
- Служба была изнурительная. Кормили по 2-му списку: если на фронте летом давали по 800 грамм хлеба, то нам давали по 600. Мы на фронт прибыли заморышами. Нас еще все спрашивали: «Из какой тюрьмы вас везут?»
- Куда Вы попали?
- Под Духовщину. Там еще такой большак Духовщина – Белый. Это был апрель 1943 года. Белый уже был взят, но стоял пустой. Мы «шарились» вокруг него по сожженным деревням в поисках горелой картошки.
Когда шли на Духовщину, то сначала остановились на несколько дней на станции Кресты, от железнодорожного вокзала которой осталась только одна кирпичная коробка, потом ютились в одном из оврагов, ожидая приказа к дальнейшему движению на передовую. Там был занятный момент первого ощущения опасности – того, что тебя может убить!
Подошел паровоз, тянувший за собой пару вагонов с боеприпасами и продовольствием. Тут же отцепился и отвалил назад. А немец не спит, мгновенно накрыл станцию артиллерийским огнем. Хм, забавно. Я тогда варил суп из ржаной болтушки и лебеды. Один котелок съел, стал второй варить, а он уже такой горький, что есть невозможно. Вот в то время, когда я варил второй, немец и накрыл станцию. Снаряды шли над моей «кухней» и рвались в ста метрах от меня. По-моему это были «сотки» (105-мм). Чего он [немец] там, на станции наделал, я не знаю, но мне было немного страшновато.
Пошли вперед на передовую. Идем. С нами идут другие войска. Много пехоты. Двигаются зенитные установки на гусеничном ходу. То солнце светит, то дождик льет. Дороги расползаются, все тонет в грязи, начинаются мучения. Нам объявляют привал, и народ удумал сочинять обед. Хотели сварить рисовые кубики, а вокруг все мокрое – не горит! Только вроде закипело, уже орут: «Подъем. Вперед!» Потом стали умнее, все стали съедать всухую: брикеты, кубики, концентраты. Оставался только чай. Не было смысла экономить, потому что сейчас ты еще жив, а через мгновение тебя уже нет.
Ползешь-ползешь, уже сил нет никаких, ничего не соображаешь. С плащ-палатки течет, да еще «козел» на горбу висит.
Упала ночь, откуда-то спереди долетает: «Привал». А где привал? Темнота такая, хоть глаз выколи! Не снимая миномета, я упал прямо на куст. Проснулся от того, что меня жрут рыжие муравьи…
Приближаемся к передовой, наблюдаем штаб стрелкового батальона, который мы должны сменить. «Видок» у них удручающий - место расположения штаба только что обрабатывали артиллерией. Дымятся свежие воронки, и от них несет таким специфичным кисло-горьким запахом тола. Тут уже у нас начинает меняться настроение, поскольку мы понимаем, что нас скоро ждет такая же участь.
 |
Фото фронтовых друзей, 1943 год. Слева направо: ком. отд. Егорычев, Гранин, Стенин И.В. Внизу – Пахомов |
Начали худо-бедно обустраиваться. Кого-то в окопы, кого-то в блиндажи, нас с дружком Ваней Стениным поставили охранять ротную землянку. Лежим себе…
Надо бы сразу в окоп, а мы с ним по глупости и неопытности оказались наверху. А ведь если ты в траншею попал, то ты там как дома. Мы же лежим наверху, да еще фриц всю ночь без конца ведет беспокоящий огонь. Пули над башкой – фьють, фьють. Вот тут нас страх за «гузярку» крепко прихватил.
Вдруг по траншее идет солдат, а Ваня ему – «Стой! Кто идет?», - и сразу – Бах!
Выстрелил в него с перепуга. А этот солдат, не замедляя шага, ему говорит: «А если убьешь? Балбес». Небольшой такой мужичок, коренастый, лет так может быть под 45. Я еще подумал: «О, дает! Так спокойно сказал. Видать пристрелянный уже, и не такой трус как мы».
(Стенин Иван Васильевич, 1923 – г.р., награжден Орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу». В наградном листе фигурирует занятная формулировка: «Любитель-снайпер» Стенин уничтожил 5 гитлеровцев из снайперской винтовки»).
Очень я боялся попасть в боевое охранение. В разговорах бывалые солдаты нас пугали: «Эт-все ерунда. Вот если попадете в боевое охранение, то вас немцы ночью обязательно утащат», - «Ой-ой, не попасть бы туда». Ты подумай! Хвать, и попал вместе со своим «козлом» в боевое охранение!
Что я видел в боевом охранении? Перед нами стоял немецкий ДЗОТ! Ночью из него постоянно велся беспокоящий огонь по заранее пристрелянным в дневное время целям. Трещит всю ночь – тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р, тр… У него скорострельность дикая, не то что у нашего «Максимки». На «Максимке» я сам, помню, чечетку отбивал. Ребята давали мне пострелять – та, та́, тра-та-та́-та-та́-та-та-та́.
14 август 1943 года началось наступление. Здесь было интересно. Нас командование не тронуло, мы оставались на своих местах. А вот соседи справа пошли вперед. Появился непривычный грохочущий звук – соседей поддерживали танки.
Возле нашей позиции я обнаружил уютное местечко, где можно было смотреть на небо и бегущие по нему облака. Вдруг среди них появились «мессера», которые стали утюжить танки соседей. Лежишь, смотришь – вот «мессер» разгоняется и запускает бомбу. От него отделяется такая черная сосулька, и создается отвратительное ощущение, что она попадет именно в тебя! Думаешь – «Сейчас херакнет прямо в твой окоп».
Таким вот образом я потихоньку привыкал к фронту. Тогда я усвоил основную истину – «Если ты в траншее, ты дома!»
Нет, если конечно она [бомба] в окоп попадет, то уж попадет. А так все эти взрывы, к ним привыкаешь потихонечку. Частенько бывало и землей засыплет. Это – нормальное явление.
- Как немцы бросали бомбы? С пикирования или с горизонтального полета?
- Такое яркое воспоминание! Глаза закрываю и вижу эти «сосульки» бомб.
Он разгоняется, потом выравнивается, идет горизонтально и отцепляет бомбу. А вот подбил они танки или нет, я не знаю. Наверное, нет.
Они [танки] прошли лощинку, чуть-чуть вышли на бугорок, остановились и стали расстреливать траншеи и огневые точки немцев. В атаке участвовало три танка КВ с 76-мм орудиями. Я высунулся из окопа и увлеченно наблюдал за происходящим. Потом вдруг…
Из-за холма неуклюже выкатилась немецкая самоходка с длиннющим стволом и громадным пламегасителем на его конце. Поерзала немного, успокоилась, стволом водит…
Кто-то из наших ребят кричит: «Они что, слепые? Не видят нихера!»
Та видать прицелилась, как даст – Хлоп! Смотрю – танкисты из КВ посыпались как ошпаренные, и по кустам. Самоходка сдала назад за бугор, потом выползает в другом месте. Опять двадцать пять! Спокойно прицелилась – выстрел! Следующий КВ вздрогнул, словно бы присел, поднялись клубы пыли. Затем взрыв! Вверх подлетает башня и крышка корпуса…
- Всех трех подбила?
- Мне показалось, что третий КВ отошел. Но могу и ошибаться.
- ДЗОТ вам сильно досаждал?
- Такое впечатление, что нет. Но с ним намаялись. Сначала выкатили против него английскую 85-мм пушку. Он дала по ДЗОТу беглым. Как они там уцелели, не знаю. Но в ответ, немцы как бешеные открыли огонь из минометов. Все как тараканы прочь от этой пушки…
У нас в боевом охранении одним прекрасным днем появилась артиллерийская разведка. А фрицы очень долго не уходили с того ДЗОТа, и обозначая свое присутствие, периодически из него постреливали. Уже их и с фланга зажали, а они продолжали упрямо держаться. Было решено попросить «Катюши». Вот тут я видел, как она «играет», и довольно близко. Она так «сыграла», что живого места не осталось. Зелень может, какая и осталась, но в основном ямки и болото (?). Мне показалось, она тут «играла» довольно долго, раза-то три точно взвизгнула.
Даже илы над нами работали. Смелые конечно ребята, низко ходили. Назад еле идут, все битые, ощипанные. Глядишь – а крылья-то с дырками!
Потом и нам довелось поучаствовать в атаке. Ходили на штурм с винтовками. А винтовки были от 42-го года, производства ижевского завода. Если тяжелой пулей стрельнешь, то сразу заклинивает затвор. Даже каблуки его не брали. Так мы их об елки обколачивали. Вот же морока, бог ты мой. Легкой еще вроде ничего, а только забудешься, дашь тяжелой, и опять затвор заклинен. Вот такой был брак…
Тяжелой мы называли бронебойно-зажигательную пулю. Их различали по окраске. Жопки у них окрашивали в разные цвета.
- Были ли еще столкновения с немецкой разведкой?
- На тот опорный пункт, где мы хапнули их языка, немцы ходили трижды! В третий раз они все-таки его [языка] взяли! Может им повезло с тем, что происходила смена частей. Наши подразделения уже грузились и мы тоже должны были ехать в направлении местечка Городок.
А во второй раз получилось, мы пришли как бы в виде проверки, посмотреть, что они успели натворить. Их разведка опять ходила большой группой, и опять неудачно. И так же как тогда нас снова вызвали. Только в этот раз пока мы бежали по лесу к ОП, то попали под отсекающий артиллерийский огонь. Вот тут уже был крупный калибр - немцы явно кидались какими-то «чемоданами». Пришлось залечь в воронку. В воронке, я тебе скажу, спокойно. Туда уже крупный калибр не попадет, потому как слишком мала вероятность. Одна проблема, еще не выветрился такой специфический, сладковато-горький дымок от взрыва…
Они повторно обошли этот островок с двух сторон, как-то просочились через наши ПОМЗы, попытались подорвать фугасы, но их ребята снова заметили, быстро сняли станковый пулемет с фронтальной позиции, выкатили его в тыл и прижали эту группу на дне лощины.
На этом небольшом островке, диаметром примерно метров в сто, дежурил пулеметный взвод под командованием лейтенант Плесовских. С пулеметом, кстати, была его идея. После ранения он попал к нам в разведку.
(Плесовских Федор Тимофеевич, - 1909 г.р., командир взвода нештатной разведгруппы 364 ОПАБ, 155 УР. Прим. – С.С.)
Когда на опорный пункт подошли, все уже было кончено. Мне запомнилось, как агонизировал полумертвый немец - он как-то странно вздрагивал. Чуть вперед продвинулись, там еще россыпью лежат…
Мы стали подводить итоги. К сожалению, приобрести немецкий автомат в тот раз не удалось. А вот винтовок валялось навалом. И еще лежали двухметровые трубки начиненные толовыми шашками. Честно говоря, тут у меня получилось кое-что прибрать. Гляжу – на руке у трупа часики с браслетом. Возиться некогда, так я руку просунул, оборвал браслет, да и в карман.
Было видно, что в лощине есть еще трупы, но дальше не пошли, потому как посыпались мины и по нам кто-то стал прицельно бить из винтовки.
А далее был забавный момент - я несу охапку карабинов, а впереди идет Плесовских. Он - роста небольшого, упитанный, задница у него как у бабы. Вдруг нарываемся на мину, и ему осколок проскакивает в этот замечательный, упитанный зад…
Однажды нам пришлось брать деревню Карасево в Белоруссии. Один наш пулеметный взвод, если помягче выразиться, сдрейфил. Надо было возвращать потерянный участок, и нас этим озадачили ночью.
И вроде бы мы шли цепью, темнота же такая, хоть глаз выколи, но каким-то путем вдруг ощущаю, что я иду один, а остальные отстали от меня метров на пятьдесят. Получается – ты пулю получи, а еще немножко подожду. Здравствуйте, пожалуйста!
Ладно, взяли это Карасево. Слава богу, немцы деревню не стали оборонять, только утащили пленных и брошенные пулеметы.
В этом Карасево под яблоней стояли чугуны со свеклой. Надумал я ребят покормить, пополз туда. Хм, а фриц не оценил и стал бить по мне из крупнокалиберного пулемета.
Короче говоря, в деревне мы продержались сутки. Потом нас сменил тот самый взвод «беглецов» лейтенанта Беседина. Когда назад вернулись, увидели то, чем нас собирались поддержать во время ночной атаки на деревню. На позиции стояли два миномета, а на бруствере лежало всего шесть мин. Вот такая скромная поддержка была!
Только на плащ-палатке разложили хлеб-сало, делим - «Это кому? Это кому?» Но покушать не получилось. Со второй роты пришел сигнал – «Фрицы!»
До второй роты через лес напрямую было около двух километров. В общем, опять побежали «не жрамши»! Жрали уже, когда немцев приколотили.
Когда мы подоспели, штурм был в полном разгаре. Фрицы создали довольно напряженную обстановку. Они просочились вдоль лесного озера, сгруппировались, а затем закидали позиции 2-й роты ручными гранатами, где тут же возникла некоторая неразбериха.
Нас хоть и 20 человек подошло, но и фрицы – ребята непростые. А орать, на горло-то – мы специалисты. Когда орёшь, то страх куда-то девается.
Дальше какой-то сумбур: вокруг крики, ругань, хлопки ручных гранат, стрельба-стрельба. И я помню, как немец безостановочно лупит из ручного пулемета…
Наделал бы он дел, но спасибо одному младшему лейтенанту - он бросил гранату и подшиб пулемет. Пулеметчику живот осколком распороло, он начал орать: «Руссия-Австрия, карашо. Рус, рус, не стреляй. Ни видер криг! Руссия-Австрия…» Два часа он еще пожил, кое-какие сведения успел наговорить.
Как пулемет уделали, мы сразу попёрли – немцы в драп! Отходить они стали по левой стороне озера. Надо ж было так случиться, там шел командир 3-й роты со своим связистом и ординарцем. И что ты думаешь? Фрицы, отступая, хапнули связиста! Ординарец шел с ручным пулеметом, хотел их вместе с этим олухом положить, начал по ним стрелять, но они оказались шустрее. Связист был Боря Чечелев из-под Переславля.
Четыре немца сгоряча бросились вплавь. А озеро-то неглубокое! Мы же идиоты, вместо того, чтобы спокойно взять их, озверели…
В озеро полетели ручные гранаты, кто-то от пояса дал до железки с немецкого «ручника» – вода вскипела.
Зря мы, конечно, их расстреляли!
Когда потом трупы из воды доставали, так я уж подхарчился: взял две банки шпрот и буханку «долгоиграющего» хлеба. Она хоть и намокла, но мы ее съели с удовольствием. Спасибо тому фрицу. Еще взял кое-чего несъедобного: ложку и раскладной нож. У кого обувь похуже, те стали с трупов снимать ботинки. Ха-ха, помню, Коля «Москвич» сидит на коряге и любуется на только что одетые желтые ботинки – «О, впервые на арене цирка…»
Из последнего разговора с нашим австрийским другом выяснилось следующее. К нам приходила группа в составе 24 человек. В лесу царила полная неразбериха: одна трескотня, радист - мы потом подобрали их рацию - был убит сразу, командир немцев дал ракету с просьбой о помощи, но она застряла в елках и ее никто не увидел.
Вот в таких условиях, несколько спонтанно, организовывался наш разведывательный взвод. Все складывалось как-то стихийно. И это конечно несерьезно. То ли дело были настоящие разведроты. Их даже обучали езде на мотоциклах, на лошадях. Все у них организовывалось, как следует – они могли и в тылу поработать, и на передовой. И мужики там были не в пример мне, настоящие «дядьки́». В наш взвод таких бы набрать. Ну какой я разведчик? Заморыш!
Хм, а если подумать, кто же из нас был подходящим для разведки? Пожалуй, что Юра «Рыбинский». Да вот Коля «Якут». Ох, Коля такой был артист. У него и жена стреляла не хуже…
Помню, под Костромой в городишке Буй нас выстроили и выбирали парней для лыжной команды. Покупатель отбирал более-менее нормальных «дядьков». Я, конечно же, не подошел. Их всех бросили в снега под Москвой, там они и остались. Вот Емелин Андрей сначала попал туда, а потом сбежал от них - дезертировал.
Когда мы однажды из траншеи тащили фрица, выяснилось, что я еще и слаб в поджилках, а он «пердила» был здоровый. Ребята его подбили и орут: «Тарас, тащите!» А у меня напарник, мягко выразиться, собздел…
Я кричу: «Мишка, я гранату бросаю. Не могу больше скобу держать!» Чеку-то из лимонки вытащил, и держал в кулаке зажатую.
Фрица надо тащить, Мишки нет. А он здоровый медведь. Бросил ее [гранату] нахер…
Вот так в бою бывает! Куда он делся? Вокруг темнота. Я фрица за грудки - а руки окоченели - у него какая-то еще рубашка вязаная, он весь в соплях, в блевотине, кровища булькает. Не могу я его взять, он выскальзывает. А им [группе захвата] надо уходить из траншеи. Бросить пришлось. Вот будь нас двое, уперли бы его. Может и поднаградили бы дома. И получается, мы хвалимся, что немца подстрелили, а на руках ничего нет! Дело начинает дурно пахнуть.
Вдруг из 3-й роты – звонок…
К ним на рассвете фриц пришел!
- Я так понимаю, это у Вас был поиск в его классическом виде. Можно об этой неудаче подробнее?
- У нас постоянно менялись командиры. Сначала вроде как был Виктор Буравков. С ним пытались пару раз проникнуть, резали проволоку, но что-то не особо получалось. Потом с нами пошел лейтенант Беседин.
(Беседин Константин Павлович, - 1914 г.р., командир пулеметного взвода 364 ОПАБ, 155 УР. Награжден Орденом Красной Звезды. Выдержка из наградного листа: В ночь на 3.6. 1944 при отражении силовой разведки гитлеровцев численностью до 250 солдат действовавшей на опорный пункт юго-зап. Мазурино лейтенант Беседин командир этого опорного пункта показал высокие образцы стойкости, мужества, воинского умения и умение управлять людьми в бою. Благодаря выдержке и высокой бдительности атака гитлеровцев была отбита с большими потерями. Противник, потеряв до 50 солдат убитыми и ранеными, откатился». Прим. – С.С.)
Тот самый Беседин, который удрал из Карасево. Его в наказание прислали к нам в разведку, дабы понюхал, что к чему.
Языка уже стали настойчиво запрашивать сверху. Раз назвались разведкой, то действуйте!
Предварительно посмотрели – «фрика» маячит в одном месте. Или он специально там маячил, или точка какая-то, но факт выразился в том, что решение по нему было принято. Удумали взять именно его.
В декабре после теплой осени навалило снега. Вдоль еще не замерзшей речушки лежали накошенные «копушки» сухой осоки. Перебраться незаметно через эту речушку нам было трудно, и мы ползали по ее бережку пытаясь найти место для прохода.
На нас уже были «валенцы», а поверх бушлатов натянули белое исподнее на два размера больше. Вроде стали похожи на людей - отъелись, да и в руках вместо опостылевших «ижевок» появились автоматы.
Сунулись пару раз в воду - глубоко! Поползли дальше. В одном месте, наконец, перешли, стали по берегу смещаться вправо. Хоп – переход! Немец оказывается к нам ходил по «слежкам». Такие нетолстые «слежки», может, штуки четыре были вколочены, торчат незаметно из воды. А в этом месте исток речушки, и поэтому узенько, да справа еще бочажок. Решили прямо здесь резать проволоку.
Расположились, саперы прокусили проход и остались на нашей стороне. С ними так же остался сигнальщик. Все, пора…
Подошли к точке, а фрица нет! То ли нас увидал и ушел, то ли его и не было вообще. И тут этот Беседин начал действовать неправильно – «О, воевать так, воевать! Пошли налево!»
Ну что это! Как у тещи на блинах? А нас здесь не пулеметный батальон, а всего 16 человек. Да еще всех поднял в полный рост. Если уж так решил, то надо было и понюхать – а что там слева? И как ты думаешь, немного и прошли-то, вдруг окрик: «Хальт!»
Немец ракету тут же кидает и пошел нас пороть. Приехали! Теперь твоя задача двигать к проволоке. Бежим в проход, и чтобы он его не заткнул огнем, надо к нему проскочить быстро. Просквозили через проволоку. Сигнальщику надо бы давать ракету с просьбой о прикрытии арт-огнем, а ее нет!
Сигнальщик, присланный нам в разведку за какую-то провинность артиллерист, растерялся и ракетой засадил в бок саперу. Сапера звали Лёва Акулов - длинный такой, как жердь. У него поверх тоже были натянуты белые кальсоны, и этой ракетой ему на них перебило хлястик. Он с испугу заверещал, начал сдергивать, а они в обтяжку, да с валенок ты их еще попробуй-ка, сними. Попробовал бежать, упал – ноги-то как у барашка спутаны!
Нам драпать надо, а он кричит: «Караул!» Кто-то подскочил, финкой ему промеж ног полоснул, расхватил кальсоны. Давай прыгать по этим «слежкам», да торопятся. Бух, бух – туда... Один в воду упал, за ним второй, третий тоже носом. Это в декабре-то!
Ну да ничего, искупались, вылезли. А то еще надумали провести перекличку – «Акулов, Тарасов, такой-то…», - и вроде бы все на месте. Немцы как услышали эту физзарядку, с пулеметов бьют, патронов не жалеют. Хорошо мы в низине, пули над головой трассерами…
Группе прикрытия повезло меньше – там было шестеро раненых.
- Ага, значит, Вы за немцем, который был «в вязаной кофте», еще раз ходили?
- А, это пошли, когда речка уже замерзла.
Понимаешь ли, сверху от нас в жесткой форме начали требовать языка.
Напротив наших окопов стояла полуразрушенная деревня Солодковичи. Решили на этот раз глубоко не ходить, а взять кого-нибудь прямо из деревни. На отшибе облюбовали какой-то сарай – из него постоянно бил пулемет. Понаблюдали кое-как, да и надумали этот сарай блокировать.
К речушке подползли, а идти вроде как страшно. Попробовали на животе, и лед не лопнул! Стали сближаться с сараем, уперлись в кольца проволоки Бруно. Хорошо еще не колючая, и не под током, а просто банки навешаны. Аккуратно прорезались…
Я шел в группе захвата у Мишки Нагоринского на подхвате. Но непосредственно самим захватом должны были заниматься трое, а мы с Мишкой были как прикрывающие. Итого пять человек.
Залегли мы у хода сообщения. На бруствер немцы накидали земли, и тихо перепрыгнуть его не удавалось. Неожиданно все планы спутались. Перед нами, метрах в тридцати, замаячил автоматчик, который время от времени появлялся из темноты и давал очередь. Подходил, вставал на какое-то возвышение, стрелял, а затем снова исчезал в траншее. Пару раз дернулись – вдруг он опять вылезает. Пошептались, решили брать этого автоматчика. Как его взять? Тройка смотрят на нас, изготовились прыгать…
Вдруг голоса! Все рылом в снег. Под самым носом идет патруль! Опять ждем. Раз патруль прошел туда, то пойдет и обратно? Точно, идут назад. Ни туда, ни сюда! Все уже на грани срыва. Я, почувствовав такую обстановку, на нервах сорвал с лимонки чеку и держу…
Эта троица: рыбинский учитель Юра Пешняков, «хохоль» Ваня Сова и еще один парень… Ты подумай, забыл как его… Ваня Сова и этот парень были из войск НКВД. Служили где-то под Костромой, там накуролесили и попали к нам на исправление. Серьезные такие ребятишка, с орденишками… А то бывало, оба поползут со снайперскими винтовками пострелять в нейтральной зоне. Вот мне приходилось их сопровождать. М-да… В общем, их видать тоже припекло – они в этого немца запускают очередь из автомата. Силуэт исчезает, и через некоторое время там раздается взрыв!
Вот что там был за взрыв? Теперь уже никогда не узнаешь! Наши потом говорили, что гранату никто не кидал.
Свою лимонку я бросил в сторону, еще, помню, Мишку предупредил, чтоб он не забздел.
Вот они этого автоматчика подстрелили, потом подтаскивают его ко мне – «Тарас, забирай!» А он уже обмяк, как ртуть стекает. Они вроде поначалу снизу его мне подпихивали, а потом уже стало не до того, кричат: «Брось его! Блядь, бросай, помоги нам вылезти. Да дай же ты руку, господи-бога-душу…». Кофта тянется, руки у меня замерзли. Помог им выбраться...
Бросили его и тикать. А стрельба вслед была какая-то вялая. Изредка попукивал пулемет, да бросили пару мин. Оказалось, сбоку ходила к нам их разведка. Может быть, поэтому они и молчали.
А вот встречал нас уже нормальный мужик – капитан Климов. У него было все в порядке, как с ракетой, так и с поддержкой. Стало светло, и мы увидели выскочивших фрицев в нательных рубашках. По ним тут же отработала артиллерия. Пара 76-мм неплохо отстрелялась, дала нам возможность смыться.
(Вероятно – Климов Георгий Петрович, - 1912 г.р., командир роты 364 ОПАБ, 155 УР. Награжден Орденом Красной Звезды. Прим. – С.С.)
В землянку пришли с пустыми руками, стали все обсуждать. Серьезное такое выступление было!
- Мишке не устроили «разбор полетов»?
- Каким-то образом обошлось. Под утро закричали: «В третью роту немецкая разведка приходила!»
А накануне я видел, как в 3-ю роту пришел новоиспеченный командир – молодой парнишка 23-го года рождения, и принял пулеметный взвод. У них была пара станкачей и один ручник. Ребята всю ночь простояли на «цырлах», а под утро видать закемарили. Одного отправили на кухню за харчами, другого поставили к пулемету, а остальные после такой утомительной ночи вместе с лейтенантом ушли отдыхать в землянку. А этот чудила-дежурный начал чистить пулемет! Немцы, видать, такое дело засекли, подтянулись поближе, и легко забросали их гранатами.
И связки фугасов они тут использовали, и гранаты, и в блиндажи накидали – все было разворочено. В живых остались двое: пулеметчик, да тот, что ходил на кухню.
- Вы упомянули о ранении, когда это случилось?
- В 7 часов утра 7 июня 44-го года. Преследовали немцев, переправились через Дриссу по временному деревянному мостику, затем побывали у фрица в траншеях. Там еще подхарчились лимонами, яйцами. Окопы были временные, потому что их шибко толкнули, и они бежали с небольшими остановками. Ночью за ними решили не идти, вечером еще, помнится, искупались. Наутро в чужой роте выпросили гречневой каши и двинули вперед.
Шли вдоль бетонного шоссе, потрошили брошенные мешки с немецким хлебом, укладывали его вдоль шоссе, чтоб ребята могли брать, не нарушая строя. Таким Макаром дошли до железнодорожного переезда. Все шпалы на дороге были перекушены громадным крючком, а рельсы загнуты узлом.
На другой стороне переезда я обратил внимание на большую кучу песка. Возле нее лежал крупный гаубичный снаряд, который я аккуратно осмотрел. Ребята еще меня поругали, мол, отойди от греха. Продвинулись еще чуть-чуть, я еще шомполом дорогу проверял. Вдруг артобстрел, взрыв…
А может я мину разрядил, сейчас трудно сказать. Кроме меня ранило еще двух человек…
По мне было сразу видно, что уже капут. Я и ребятам сказал, мол, всем пока, автомат им отдал. Медсестра подошла…
Осколки ударили в оба глаза. Правый вытек, его потом пришлось удалить в больнице. А во втором до сих пор сидят осколки, один даже прощупывается. Лицо разворотило песком и камешками. Отвоевал короче…
Наташа [медсестра] отволокла меня к Дриссе, обмыла водой, забинтовала. Меня на колымагу и везли до санитарного батальона километров, наверное, с пятнадцать. В Дретуни организовали госпиталь, я там пролежал до ноября. Писал маме, чтоб забрала меня поближе к себе. А к ней как раз приехала близкая подруга, которая работала в Главном Санитарном Управлении Красной Армии. Они устроили вызов в Москву – меня тут же комиссовали. Попал в госпиталь на улице Горького.
Это конечно стало уже похоже на лечение. Не то, что в Рыбинске! Да еще вышел большой осколок, и я стал хоть немного видеть.
 |
В госпитале 1944 год. Тарасов И.А. справа |
В туалет зайду, повязку приоткрою, смотрю на лампочку, не нарадуюсь. На дневной свет смотреть не мог, потому что резало глаз. Просиживал в туалете часами. Потом стал потихоньку выходить на улицу. Из госпиталя вышел инвалидом II группы – глаз мог видеть на пять процентов.
Проводили меня до поезда, там добрые люди помогли сесть в вагон. Доехал до Берендеево, спрыгнул из вагона на щебень, поскользнулся и чуть не упал под встречный состав. Решил не рисковать, дождался утра, а потом пешочком добрел до Переславля. Там меня нашла мама. Всё! Дома!
- Зрение, когда вернулось?
- После войны лечился. В колхозе я еще умудрился работать счетоводом. Жалею, что послушался врачей и не закончил зоотехникум в Москве. Мне очень нравилось учиться.
- Если Вы не против, я задам некоторые стандартные вопросы проекта. Была ли от «козла» хоть какая-то эффективность?
- Да не знаю, я его просто сдал кому-то, да и все. Знаешь, я какую вещь наблюдал: в некоторых частях применялся миномет «лягушка» - небольшой ствол расположенный прямо на плите. По-моему, у нас он был калибра 51-мм, а у немцев – 49-мм. Кстати, мы для «козла» даже использовали немецкие мины. Хотя с прицельной стрельбой уже появлялись проблемы, но выстрелить можно. И для 82-мм минометов так же использовались 81-мм немецкие мины.
Пытались минами глушить рыбу. Бесполезно! Не берет, потому что лопается на поверхности воды. Мы как-то раз с Ваней Стениным остались вдвоем в районе Усвяты Смоленской области – надо было менять позиции - и чтобы не тащить мины, расстреляли их в реку. На той речке, кстати, немцы утащили двух пулеметчиков.
- Сейчас все хвалят немцев. Ваше мнение о них, как о вояках?
- У них надо поучиться. Да мы у них и учились! По их примеру стали делать в траншеях ниши. Заберешься в нее во время обстрела, и если снаряд или мина попадет в траншею, то осколки тебе не страшны.
Были такие случаи: мы немцев обнаружили на нейтралке, вроде бы основательно потрепали, но они сразу же, в том же самом месте, пришли и педантично выполнили задачу.
Ну, или взять к примеру их рюкзаки. Это – тяжелая вещь. Я бы не сказал, что у них солдат легко «выглядел». И зимой им жилось непросто. Мы же были одеты исключительно тепло: под шинелью ватник, под шапкой подшлемник, перчатки на заячьем меху, валенки.
Как-то под Духовщиной мы заняли немецкие траншеи. Немцам это не понравилось, и они организовали контратаку. Шли плотной цепью, в полный рост! Август месяц, поспела рожь, а они идут в черных мундирах через желтое поле. Не сгибаясь!
Немцы - напористые ребята!
- Могли мы победить меньшей кровью?
- Мне кажется, что тут не обошлось без диверсий и саботажа. Я не могу понять, как могло попасть в плен за первый год войны 2 миллиона солдат!
Вполне вероятно, что нас подвело наше любимое русское «авось». Командование тоже люди.
Возможно, допустили ряд фатальных ошибок-промахов. Сейчас яркими красками рисуют картину про глупого Сталина и умных генералов. А что, тот же Жуков не делал ошибок? Почему мой брат месяц спал в сапогах, а 21 июня его вдруг «раздели»? Почему его танк в первые дни войны остался без горючего и почему он вдруг был разобран на технический осмотр? Тоже Сталин виноват? Отдает прямой изменой или откровенной глупостью…
На наших позициях под Витебском блудили три переодетых «офицера». Один, наряженный в младшего лейтенанта, поболтался в армейских тылах на нашем участке, обделал свои дела, стал уходить, да еще языка прихватил. Мы потом ходили разбираться в соседнюю роту: этот зараза угостил взводного водкой из фляжки и выпросил сопровождающего. Ты посмотри, ведь предупреждали всех.
Когда «капитана» подловили, а затем раненого привели в штаб батальона, я слышал его разглагольствования. Комбат еще его так удивленно спросил: «Одного не пойму. Может ты мне объяснишь? Ведь не 41-й уже, мы наступаем. На что ты рассчитываешь?», - «Наступаете, ну победите в этот раз. А потом начинай сначала…»
Такая из него уверенность шла, я тогда удивился.
На счет малой крови. У наших соседей разведку боем проводила штрафная рота. Приехала их кухня, а кормить некого – от роты осталось 7 человек!
- Немецким оружием пользовались?
- Да! Во время службы в УРе под Волоколамском поначалу мы все были вооружены трофейными немецкими винтовками. При проведении инспекторской проверки выяснилась, что моя винтовка имеет повреждение ствола и поэтому стреляет криво. Мне ее пришлось сдать. Правда, один раз утром я из нее убил грача. Стоял на посту, жрать очень хотелось, смотрю – грач бегает по деревне. Прицелился чуть вбок – бубух, он подпрыгнул и набок. Нашел где-то утятницу… Да, а до этого я еще раздобыл бутылку керосина. Вот на керосине потихонечку и зажарил этого грача. Долго промучился, а грач все равно жесткий. Так наполовину сырого и съел.
А еще был один курьез. Под тем же Волоколамском начальство надумало нас «прожарить». Возле бани поставили бочки для прожарки. Пока мы мылись в бане, Миша «Нагорьевский» должен был следить за жарилкой.
Вдруг он вбегает к нам в баню – «Робята, мы горим!»
Он вздремнул немного, все обмундирование вспыхнуло и пиздец. Сидели в одних кальсонах в бане целую неделю!
- Как Вы брились на передовой?
- Были разнообразные бритвы. Помню Колю «якута» наполовину обрил. А темно было - видно плохо. У него еще волос жесткий, тяжело брить. Он что-то ерзает, ерзает, по-русски плохо разговаривал, – «Тарас, Тарас, не могу больсе однако. Весь меня порезал».
Раз врываюсь в землянку, гляжу – немецкий ранец. Туда-сюда, открываю, а там лежит бритва в пене. Так они спешили, что небритыми убежали…
У немцев бытовой комфорт даже тогда отличался от наших окопных условий в разы. Например, нужно разогреть обед. Если для нас это была целая эпопея, то для немца все оказывалось довольно просто. У него были кубики или таблетки сухого спирта, раскладная подставка под котелок. Раз-два и никаких проблем! Даже котелок, и тот сделан по-умному – обжат с боков по форме тела. Потом к нам стали поступать отечественные котелки скопированные с немецкого образца. С фляжками долгое время не могли разобраться: нам выдавали стеклянные, а немцам – алюминиевые в шерстяном чехле.
- Вы часто носили каску?
- Носил, но мало. Каска все-таки тяжелая. Ее оденешь, голова становится словно чугунок. Вот немцы носили поголовно. Порядок есть порядок. Один раз они нас с этими касками здорово «надули». Их поддавили с флангов, то есть создалась обстановка для отхода. И они стали себя вести как-то подозрительно тихо. Наблюдатель смотрит – в двух-трех местах заметны каски. Надо проверять!
Я тебе рассказывал про ручеек, где мы купались после неудачи с захватом. Через некоторое время снова пошли в том месте, прорезали проволоку, проникли в окопы, а фрица нет. Ушли черти, а перед этим в нескольких местах поставили колья с касками! Да еще натыкали шпринг-мин.
С Ваней Стениным, кстати, мы нарвались на шпринг-мину. Как получилось…
Забрались на церковь, понаблюдали за немцами, которые бродили у озера, спустились и пошли докладывать. Смотрим – в 50 метрах баня, ребята возле нее костер жгут. Свернули к ним с проверенной дороги, решив срезать огородами, и надо же, нарвались на шпринг-мину. Она прыгнула – бздынь. Тут как-то все срабатывает автоматически – оба рухнули на землю. Волна шариков улетела аж к самой бане - оттуда послышались крики и стоны. Было несколько раненых. Ване в ногу шарик зашел на 4 сантиметра, я же отделался лишь царапинами.
Да… С минами непросто было, я тебе скажу. К тому ДЗОТу, про который я тебе рассказывал, мы стали копать траншею. Через некоторое время наблюдатель засек, что немцы копают встречную. Тут же копать перестали, а траншею заминировали и вроде как забыли про нее.
Через недельку два лейтенанта и сапер Буянов возвращаются с осмотра недавно взятых немецких позиций и первый из них не долго думая спрыгивает в эту траншею. Первым шел лейтенант – хоп, нет ноги. Он завертелся, заорал. Старший лейтенант Федоров приказывает Буянову помочь раненому. А лейтенанту, лежать бы на месте, нет, он пополз обратно, схватился за мину, так ему еще руку оторвало и глаз выбило. Буянова бьет осколком в спину. Где два там и три – Федоров прыгает вниз, тут же нога в сторону. Мы к траншее подбежали, а у него ступня лежит отдельно, обрубок голенища торчит, глаза вылупил, весь в грязи смешанной с кровью…
(Буянов Николай Алексеевич, - 1923 г.р., сапер 364 ОПАБ, 155 УР. Награжден Орденом Красной Звезды. Выдержка из наградного листа: «Всегда и во всех операциях был впереди, проделывая проходы в минных полях и проволоке противника. Всего на счету тов. Буянова снято и обезврежено до 500 мин…». Прим. – С.С.)
А то еще были ТОСы. Техника Особой Секретности. Перед позициями закапывались фугасы, похожие на снаряды от «Катюш», а подрывались по команде посредством электропровода.
У нас в лесу, помню, «кемарили» эти электромонтажники.
- У Вас были послабления, привилегии?
- До некоторой степени были. Когда поймали языка, то получили 10 дней отдыха. Водки дали по 250 грамм. Погуляли неплохо…
- Вы использовали "подножный корм"?
- Да, я тебе уже рассказывал. За счет трофеев жили чуть лучше. Иной раз трофеев достанем, то уже имели «дела» с каптеркой.
Было дело, глушил я рыбу где-то под Витебском. Ко мне присватался капитан медицинской службы. Поменялись: я ему дал рыбы, а он нам – белой муки и спирта. Под Витебском мы пекли блины! И пекли не в окопе, а в доме. На шоссе Витебск – Полоцк в деревне Слободка в 3-х км от станции Шумилино сохранился единственный дом. И какой шикарный дом! Рубленый в лапу, русская печь с подтопком, а рядом с домом улья. Сидим в доме, пируем. Стало что-то пощелкивать. Оказалось, это лопаются разрывные пули! Вдруг что-то пробивает стену и бьет сидящего с нами капитана в грудь. Бронебойная пуля пролетела около километра, пробила стену, затем грудь капитану и там застряла.
Пришлось этот дом разобрать! Служил ориентиром, ничего не поделаешь. Из дома сделали землянку. Сколько же в ней развелось крыс! Утром мы, злые как черти, вернулись после очередной неудачи, а в землянке аж кишит. По стенам и потолку шевелящийся ковер. Не сговариваясь, передернули затворы автоматов и устроили этим тварям «прожарку».
Как друг друга не постреляли, ума не приложу. Народ перепугали. К нам боялись заходить, думали, разведка не поделила чего, разбираются между собой…
- Особисты у Вас бывали?
- Да. Был один. Он чуть меня под монастырь не подвел. Мы как-то раз пробегали всю ночь по лесу, пытаясь нащупать немцев. Пошли по недавно вытоптанной тропке, и заблудились. К утру вышли на деревеньку. Слышим – куча народу, безбоязненно лаются между собой. А вот определить, чей лай, не можем. Ребята осторожно подобрались к деревне, и выяснилось, что это 13-я армия, которая пробила оборону немцев и вошла в соприкосновение с нами.
Снова пришлось двинуться вперед с прежней задачей – найти противника. И после деревни каким-то образом в нашем взводе появился этот Юценко. Почему-то стал создавать направо и налево разные приказы. Тут я впал в недоумение – он же к нам не относится. Так почему же мы должны подчиняться? Вдруг приказывает мне обследовать впереди стоящие сараи. Я засомневался и сначала посмотрел на взводного, тот стал оспаривать приказ. Создалась заминка. Это была первая стычка.
А второй раз получилось так. В баньку возле того места, где мы с Ваней нашли шпринг-мину, пришел перебежчик. Информация дошла до командования. Стали мы с ним разбираться, говорит, что немцы его заставили служить конюхом. Как-то невнятно он рассказывал, да потом еще кое-чего проверили. Короче говоря, наверху назвали его диверсантом и приказали доставить в штаб дивизии. Наш лейтенант поручил мне и еще одному парняге из нашей роты отконвоировать этого конюха и сдать под расписку. Тут как снег на голову сваливается старший лейтенант Юценко, отдает команду вести к нему в СМЕРШ. А наш тоже старший лейтенант! Заспорились. Начальство ругается, и мы ни туда, ни сюда. Конюх вдруг сзади осел на меня. Я даже сначала напугался, потом смотрю – плачет. Наш старшой посмотрел – «Веди-ка побыстрее его от греха. Попытается забрать у тебя его, стреляй. Шагом марш!»
Пока шли лесом, Юценко, перебегая от дерева к дереву, шел за нами примерно в ста метрах. Когда шли мимо землянок СМЕРША, Юценко быстренько догнал нас и приказал сдать подконвойного ему. Чей приказ выполнять? Короче говоря, выполнить приказ я отказался и продемонстрировал ему свой автомат. Возражений не последовало, но врага я заимел серьезного!
Конюха сдали, а когда вернулись, меня вызвали на допрос к полковнику. Основной темой допроса была идея пришить нашему лейтенанту преступный приказ стрелять в самого СМЕРШевца. Велел он мне стрелять в эту «священную корову» или нет? Пришлось мне крутиться, фигурально выражаясь, как вошь на гребешке. В оборот взяли серьезно, крутили долго. Но тут взыграло ретивое, и что самое главное – уж очень был неприятен мне этот Юценко. Покрутили они меня и видимо решили отложить до поры. А потом меня ранило…
- Женщина на войне?
- Санитарки, связистки и прочие. У начштаба старшего лейтенант Филипанова была полевая подруга. Когда меня ранило, он наверное уже стал подполковником. Случались некоторые допуски.
- Ленд-лиз до Вас доходил?
- Каждое утро начиналось с «посылок Рузвельта»: или сосиска, или колбаса, или прессованное мясо. Курево присылал Черчилль. И не просто рубленая труха, а шикарный листовой табак!
Если хочешь знать, когда из траншеи в темноте вылезешь и тебе надо ползти к их окопам, сразу возникает желание покурить. И курили! А иной раз к немцу подползаешь, а он там прикуривает. Видно, как он зажигалкой чиркает и делает первую затяжку. Вот тут с ужасом ждешь, что кто-нибудь с группы закашляет.
- Когда Вы почувствовали перелом в войне?
- Что касается того, как выглядел фронт, то скажу, что до 43-го – печально! Фриц преобладал и в воздухе, и на земле. Ближе к 44-му пошла другая картина. Что запомнилось мне? Ночью беспрерывным потоком шли наши бомбардировщики.
- Дурацкий вопрос. Что кричит пехота, когда идет в атаку?
- Непросто ты идешь, а идет подмененный человек. Я бы даже сказал – психически неуравновешенный! И вроде не кричишь, а что-то непонятное из глотки. Себя я проверил тогда ночью…
А что касается других, из боевого охранения я наблюдал беспрерывные атаки возле двух подбитых танков. Обычно ночью. Редко-редко кто-либо - «ура», - кричит. Оно все-таки тонет в матершине. Человек, когда ругается и шибко кричит, то он каким-то образом хоть немного убивает в себе ужас перед предстоящей смертью. А как мы орали у того озера, заслушаешься! Немцы, кстати, тоже орут… О, вспомнил еще один поиск!
Как обычно саперы прокусили проход. Мы в него залегли, ждем команды. Перед нами два фрица пилят дрова. Так увлеклись, что ничего не слышат и не видят. А вот сбоку, метрах в трехстах, нас, судя по всему, заметили – ожила огневая точка. Смотрим – кидает гранаты, постреливает, хочет обратить внимание этих пильщиков. Они как два глухаря на току, пилят и пилят, охотника не ощущают. Брать бы их, да не знаешь поля впереди. Может там мины. Команды нет. Сейчас понимаю – надо было рискнуть, а тогда было тяжело решиться. Ну и дождались ракеты. Стали по нам, как водится, лупить. Вот тут да! Пули, не долетая до нас буквально пару метров, рикошетили и уходили прямо над головой. Вот у них пулеметчик извелся – око видит, да зуб неймёт! И так, и эдак. Не достать! Мы в себя пришли, начали отходить. Пока отходили, вот тут уж он оторвался на нас, – потеряли шесть человек. Четверо наповал, двоих тяжело ранило. Как затихло, чтоб не показать немцу наши потери, начали через пригорок вытаскивать убитых. А уж рассветать начало. Рюмин [из Серпухова?] полез в очередной раз привязывать проволоку к ногам убитого, а немец его ждет. Потянули труп, да этот еще некстати пополз, и движением видимо привлекли внимание пулеметчика. Тот дал длинную очередь в труп, да случайно зацепил живого. В результате смертельное ранение.
(Рюмин Иван Сергеевич, - 1922 г.р., пулемечик 364 ОПАБ, 155 УР. Награжден Орденом Красной Звезды за бои в составе разведгруппы 30.10.1943 года в районе высоты возле деревни Карасево. Погиб 18.12.1943 в районе деревни Коробы Сурожского района Витебской области.
Так же по описи потерь личного состава 155-го УРа за 18.12.1943 года погибшими возле деревни Коробы числятся: лейтенант Никонов Тихон Павлович, радиотелеграфист Петухов Сергей Иванович,- 1911 г.р., Савичев Сергей Никифорович, - 1912 г.р., Лаптев Федор Матвеевич, - 1901 г.р. Итого 5 человек. Прим. – С.С.)
Да еще одному пришлось пролежать весь день на снегу перед их окопами. Младший лейтенант из бывших блатных. Пока лежал, себе все дела отморозил. И вроде оттепель была, но тем не менее. Мы уж своих снайперов выставили, пасли его целый день, все боялись, что немцы будут шарить.
Натерпелся я страху в этом проходе. Видеть пули, которые предназначены тебе! Думаешь – вот сейчас одна из десяти не срикошетит и ВСЁ!
Всего на фронте я пробыл год. Не знаю, много это или мало. В крупных наступательных операциях я не был, звезд с неба и больших наград не хватал. В разведке я испытал все: людскую безалаберность и педантичную ответственность, страх смерти и победу над ним, настоящую дружбу и ненависть, холод, голод, ранения и «рабочую позу». Вот такой была моя война!
- Иван Алексеевич, я благодарен случаю за то, что он познакомил меня с таким человеком как Вы!
- Да ну что ты! Спасибо, что развлек старика доброй беседой…
Автор интервью благодарит работника администрации города Переславля-Залесского Иванову Светлану за оказанную помощь и терпение.
| Интервью и лит.обработка: | С. Смоляков |
