Захаров Аркадий Арсентьевич

Из династии Арзанунц.

Армения. В двенадцати километрах от райцентра Горис среди высоких скалистых гор, на склонах которых расположились пещерные жилища, есть село Хндзореск. Говорят, ему более тысячи лет. Первые горцы не случайно выбрали эту местность: в ущелье множество родников, а если есть вода, то будет и жизнь, да и при нападениях врага, часто случавшихся в те времена, село было надежно защищено природой. Пещерный комплекс объединяет множество ячеек, расположенных одна над другой, а в каждом жилище, как бы сказали сейчас, "отдельная квартира" - тун (дом), рядом помещение для скота - гом (хлев). Один из участков пещерных жилых комплексов, где я родился, называют Чайлюк, живут там в основном сельчане из династии Арзанунц, родоначальником которой был мой прапрадед Арзани. О жизни горцев вам поведают барельефы и надгробные камни, увековечившие память об исторических событиях, в которых участвовали хндзорескцы. Сохранились и надгробные камни-памятники моего прапрадеда Арзани, прадеда Закара и деда Севи. Я прикасался к ним, когда, ещё в советские времена вновь побывал в Хндзореске, посетил кладбище, где покоятся предки. Прикасался, и сердце в груди учащённо билось, сквозь мощь камней словно протянулась ко мне невидимая ниточка - связь поколений. А потом, уже общаясь с дальними родственниками из нашего старинного рода, ловил в разговоре знакомые наречия, и жадно вдыхал неповторимый воздух родных мест. Старый пещерный Хндзореск, обойдя который, получаешь незабываемое удовольствие, словно побывал в уникальном архитектурном заповеднике, музее под открытым небом.

Итак, в пещерном комплексе Чайлюк села Хндзореск Зангезурского уезда (ныне Горисский район) в крестьянской семье Арсена и Софьи Арзанунц 15 июня 1920 года я и появился на свет, наречённый родителями Артавазд. Вы, конечно, спросите, как же Артавазд из рода Арзанунц стал Аркадием Захаровым, армянином с русской фамилией? И почему день рождения отмечаю не 15 июня 1920, а 1 сентября 1922 года? История такова: отец мой вместе с дедушкой после сельскохозяйственных работ выезжали в Иран, охотились на диких кабанов. Иранцы их охотно принимали, сами-то они со свиньями дело не имели. Промысел давал по тем временам хороший доход: на родине кабаньи шкуры, пользовались большим спросом, из них делали национальную обувь - трехи. Перед Октябрьской революцией приобрели в Иране охотничий домик, планировали, что отец переедет туда с семьей и вплотную займется охотой и заготовкой шкур. Но в 1920 году, когда переезжали, дальше Баку нас не пустили - граница с Ираном уже была закрыта. Отцу посоветовали добраться через Красноводск (ныне Курбанбаши - Туркмения), но и там оказалось, что граница закрыта. Климат расположенного на берегу Каспийского моря у подножья горы Копеддага Красноводска не особенно подходил нашей семье - с запада море, с востока пески Каракума. К несчастью, отец вскоре заболел, а возможности вернуться в Хндзореск не было. Надо было как-то бороться за жизнь, ведь у родителей кроме меня грудничка ещё трое детей: десятилетняя Ареват, пятилетний Андраник, двухлетняя Мария. Мама наша, неграмотная сельская женщина, устроилась в пекарню рабочей. Таскала вёдрами мазут для топки, чтобы к вечеру принести нам пару буханок хлеба. А еще немного удавалось подработать у живших в Красноводске армян: маму порой приглашали то лаваш испечь, то по хозяйству помочь. Так и выживали, благо крыша над головой была. Приютила добрая русская семья начальника железнодорожного депо, выделили нам приспособленный для жилья сарай. Когда папа выздоровел, начальник взял его в депо рабочим. При приеме на работу, когда заполняли анкету, спросили фамилию, тогда-то и стали мы армянами с русской фамилией. Дело в том, что раньше по армянским традициям в фамилию переходило имя деда, а деда отца (моего прадеда) звали Закар, но записали не Закаров, как сказал отец, а Захаров - на русский лад. Вот и пошёл род Захаровых. Аркадием я стал в русской школе, куда поступил в 1928 году. Трудное армянское имя Артавазд одноклассники переиначили по-своему. Аркадием называла и учительница, да и в классный журнал я был занесен с этим именем. Потом во всех документах я значился как Аркадий Захаров.

Здоровье отца было подорвано, он не смог трудиться на тяжелой работе в депо, и вскоре был переведен в железнодорожную стрелковую охрану на должность стрелка-охранника. Его там очень уважали. На учениях в стрельбе из боевого оружия он достигал наивысших результатов. А в свободное от службы время охотился в заливах Каспийского моря, пернатая дичь была хорошим подспорьем для нас. Но наступил голодный 1933 год, отец взял отпуск и по приглашению моего деда поехал в Хндзореск, чтобы привезти нам провизию. Привез, но сам попал в больницу с воспалением легких, простудился на обратном пути. Отца не стало 27 февраля 1933 года. Ему было сорок пять. Семья, а в ней прибавилось ещё две дочери-погодки - Тамара (родилась в 1927) и Арфеник (родилась в 1928 году), осталась без кормильца. Сестра Ареват к тому времени уже была замужем. Брат Андраник вынужден был оставить школу и идти работать на железную дорогу отметчиком вагонов. Я в свободное от учебы время ходил по городу с ведром и кружкой - торговал водой. Ее в Красноводск привозили по железной дороге в цистернах и выдавали через водокачку. Продавал и выловленных в Каспии раков, бычков, чистил обувь. После смерти отца нам назначали пенсию, но ее не хватало, и вскоре по приглашению маминых сестер мы переехали в Андижан Узбекской ССР.

С датой рождения тоже все просто. Дело в том, что свидетельства о рождении у меня не было: по рассказам матери, я родился в ту ночь, когда большевики вошли в село. Священник бежал, и я остался некрещеным, а стало быть, и не занесённым в метрические списки. Когда пришло время получать паспорт, поехал на родину, но так как никаких записей обо мне в сельском Совете не было, посоветовали пройти медицинскую комиссию в Горисе. Там спросили дату рождения, и я ответил 1 сентября 1922 года. Сравнялся по возрасту с одноклассниками, среди которых был переростком, потому что дважды оставался на второй год: из-за болезни в третьем классе в Красноводске, из-за переезда в четвёртом в Андижане. И потом, дело-то было уже в 1938 году, а паспорт надо было получать еще в 36-м, в шестнадцать лет. А день рождения просто связал с 1 сентября - началом учебного года.

Июнь сорок первого. Война

Десятый класс был мною окончен в памятном 1941 году. Поздним вечером накануне выпускного, мы, школьные активисты, расходились по домам, все мысли были заняты предстоящим торжеством. Я был вчерашним учеником, мы даже не задумывались о том, что впереди нас ждут годы войны: А утром 22 июня слово "война" будто вихрем смело все планы. Нет, конечно, мы все же собрались на выпускной вечер, но уже не было ни танцев, ни песен, ни музыки. Была только тревога и решительность в разговорах бывших школьников. На всю жизнь не запомнились взволнованные слова классной руководительницы Галины Григорьевны Ворониной, сказавшей, что верит в нас, верит, что мы будем всегда помнить о высоком долге защиты родного Отечества.

Честно говоря, тогда я думал, что война долго не продлится, мы разобьем быстро врага, и я, не теряя времени, отправлюсь поступать в институт. Для этого на всякий случай я даже положил в карман школьный аттестат и комсомольскую характеристику. Они прошли со мной все дороги войны. Однажды, соскабливая с пожелтевшей характеристики затвердевший слой глины, дети спросили: "Что это?" "Тут и глина, - говорю, - и земля". Как им объяснить, что это память о труднопроходимых топях Прибалтики. Никто из нас даже в мыслях не держал, что наши войска на границе могут быть разбиты и Красная Армия отступит до самой Москвы. Мы так были воспитаны, на патриотизме к Родине, помню, что в школе и дома мы очень часто пели песни: "Красная армия всех сильней!" и "Мы ни пяди земли не уступим врагу". Уважение к военным в то время было высочайшим, к примеру, Чапаев был для меня великим героем Гражданской войны, и мы, ребята, особенно посмотрев кино "Чапаев", собирались и повторяли фильм, устраивали игру, заранее выбирали, кто будет Чапаевым, кто Петькой, кто Аннушкой.

В школьные годы я занимался в авиамодельном кружке, потом был членом клуба планеристов при Андижанском аэроклубе, естественно, когда в начале августа 41-го призвали в армию, попросился в авиацию. Меня направили во Фрунзенское авиационное училище (ныне Бишкек), но на медкомиссии забраковали по зрению. Новое направление - в Алма-атинское стрелково-пулемётное училище. Нас готовили по ускоренной программе, потому что началась война, и вместо положенных 2 лет мы должны были проучиться год, после чего в звании лейтенанта нас бы отправили на фронт. Подъем у нас был в 6 утра, мы постоянно занимались тактикой, нас выводили под Алма-атинские горы, где были яблоневые сады. Было тяжело, гоняли вовсю, подготавливали нас капитально, я должен был быть командиром пулеметного взвода, поэтому постоянно таскал знаменитый "Максим" в разобранном состоянии, чаще всего мне приходилось нести станину. В то время кормили нас так, что досыта не наедались, поэтому когда нас выводили в яблоневые сады, то мы в перерывах между занятиями нажимали на яблоки, как раз была осень, их время. Окончить училище мне не пришлось. Враг приближался к Москве. В октябре 1941 года по приказу Верховного главнокомандующего Сталина училище было сформировано в 39-ю отдельную курсантскую стрелковую бригаду, которую направили под Москву. Наш сводный батальон был вооружен в основном обыкновенными "трехлинейками" Мосина, даже у нас, разведчиков, были такие винтовки и гранаты Ф-1, конечно, были и противотанковые гранаты, но я попал в разведку, не было в них необходимости. Дело в том, что мне присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения разведки. Винтовки Мосина были для нас очень неудобны, у командира взвода только был автомат ППШ. Нас, разведчиков, поставили на лыжи, но я ведь взрослел в Узбекистане, где снег - настоящая роскошь, мне было тяжело. И сейчас я с благодарностью вспоминаю бойца отделения москвича Виктора Карпухина, который учил командира ходить на лыжах. Бригада стояла во втором эшелоне обороны Москвы в составе 3-й ударной армии, недалеко от нас находилась 9-я гв. Краснознаменная дивизия, под командованием Белобородова А.Л. Как-то нас направили как разведчиков для получения информации в штаб этой дивизии. И в этот период, при ожесточённых боях на Волоколамском шоссе, в штаб дивизии позвонили из 16-й армии (командующий К. Рокоссовский) и сказали, что к нам приедет корреспондент газеты "Красноармейская правда" известный советский поэт Алексей Сурков. Я помню как сейчас, что на наши порядки наступала 10-я немецкая танковая дивизия. Сурков, побывав на передней линии боев, вернувшись в пробитой осколками шинели, просидел всю ночь у солдатской железной печурки в землянке и написал знаменитое стихотворение, которое называлось "Бьётся в тёсной печурке огонь". Позже композитор Константин Листов сочинит музыку, и "В землянке" навсегда войдёт в народную память, как одна из самых трогательных песен Великой Отечественной войны.

В конце ноября нас, в обход линии фронта, через Ярославль и Рыбинск, перебрасывают на станцию Бологое, которая с двух сторон по Октябрьской железной дороге (Москва - Ленинград) и сверху и снизу была перекрыта немецкими частями. Далее наша бригада маршем прошла к озеру Селигер недалеко от г. Осташков. Задача: по льду перейти ночью через озеро и утром на рассвете 6 декабря 1941 года одновременно с войсками из Подмосковья перейти в наступление у деревни Звягино неподалёку от Осташкова. Радовались мы одному - если бы немец разгадал маневр, он бы нас всех потопил в этом озере, потому что вся бригада шла по нему, мы были бы у врага как на ладони. И мы утром, перед рассветом начали наступление на д. Звягино. Успешно прорвав оборону, наша бригада с успехом преследовала противника до Великих Лук, освободив Адриаполь и Торопец, а также множество мелких населённых пунктов. Первый раз я смог разглядеть врага, когда увидел колонны пленных. Надо сказать, что сейчас часто слышишь разговоры об укутанных в бабье тряпье жалких немцев, но я не видел таких, помню, многие действительно были не особенно одеты, у кого-то даже не было ботинок на ногах. Но зато все были укутаны шейными платками и кашне. Вообще, надо сказать, что в 1941 г. была самая холодная зима за всю войну. Кстати, для меня, человека, привыкшего к среднеазиатскому климату, такая морозная погода была хуже, чем сами боевые действия.

Перед нами как перед разведчиками ставились следующие задачи: самое главное, точно определить переднюю линию врага, особенно где расположены немецкие окопы, а вот в тыл мы не заходили, только определяли переднюю линию. Кроме того, иногда выявляли огневые точки противника. Немцы после нашего прорыва под Селигером отступали безостановочно, но под Торопцом они остановились, тут снова начались бои, пока их не выбили из города. Вспоминается, что после освобождения Торопца наша часть остановилась, чтобы привести в порядок личный состав и технику, за время наступления мы потеряли многих: В моем отделении разведки никто не погиб, после краткого отдыха нам приказали двигаться по следам отступающего противника по большаку Торопец - Великие Луки, чтобы установить рубеж его остановки, мы внимательно смотрели и следили за всяким движением. Прошли сутки, вторые, мы никого так и не встретили, оказалось, что враг укрылся в Великих Луках, окружённый крепкой обороной, там мы наткнулись на сильные боевые позиции врага, но и здесь я ни одного солдата не потерял. Определив рубеж обороны противника, мы остановились в деревне Ущицы, где, как было приказано, мы должны дожидаться подхода наших войск. Настал вечер. У ребят закончился сухой паёк, пришлось распределиться по 2-3 человека по домам местных жителей, заняли 3 или 4 дома, где, как я и надеялся, добрые хозяева угостили нас молоком и хлебом. Конечно, спасибо им огромное, но что такое для нас было молоко и хлеб после такого марша? Ждем своих, все нет и нет, было очень холодно, снега много, тогда мы уложили оледеневшие валенки сушиться на русские печи и, уставшие, легли отдыхать. Рано утром хозяйский мальчик, выглянув в окошко, говорит: "О, сколько солдат в белых халатах". Я вначале подумал, что подошли наши, но, спустившись с печки и выглянув в окно, увидел, Боже мой, как у начала деревни рыщут с автоматами по домам фашисты в белых маскхалатах. Это был передовой отряд немецких войск, двигавшийся из Великих Лук на Торопец, чтобы вернуть город и восстановить оборону на прежних рубежах. Вместе со мной был мой солдат Петя, я ему говорю: "Быстро собирайся, надо уходить". Теперь встал вопрос, как выйти из дома. А мы же тоже были в белых маскхалатах, но они-то по форме разные, у нас маскхалаты состоят из шаровар и рубахи, а у немцев они были длиннополые, как у врачей. Нам удалось избежать столкновения с этим отрядом и незаметно скрыться в овраге рядом с деревней. Взяли с собой ружья, я говорю Пете: "Сними штык и винтовки держи перед собой". Нас, видимо, все-таки выручили белые маскировочные халаты, которые на фоне снега не дали немцам на расстоянии определить нашу принадлежность. В овраге я увидел, что остальные солдаты из отделения находятся уже там, они раньше нас увидели противника, и раньше скрылись из деревни. Все вроде было спокойно, идем, и только, когда стали подниматься из оврага в противоположную от немцев сторону, нас начали обстреливать миномётным и пулемётным огнём со стороны большака, где было сосредоточено огромное количество немецких войск. Мы увидели, что там находилось несколько полков, видимо, основная часть какой-то дивизии. Тут-то мы и догадались, что немцы старались опять вернуться в Торопец, чтобы восстановить свой бывший рубеж. К счастью, и от обстрела никто из отделения не пострадал. На возвышенности, куда мы поднялись, находилась деревня Красные Горки. Пока мы выспрашивали у местных, там старики сидели, как добраться до Торопца, пришёл на лыжах человек, подъезжает к нам с немецким автоматом на груди. Оказалось, что он был партизаном, сообщил, что к деревне движется отступающий батальон немцев, я спросил его, как нам можно вернуться в Торопец, но партизан объяснил, что туда мы не пройдем, и на большаке, и на других дорогах немцы. В итоге он посоветовал нам уйти в лес к партизанскому отряду, расположенному на станции Кунья. Подробно объяснил, как выйти к станции.

Суровая зима. В лесу снега по колено. Мы с трудом преодолели тяжелый путь через сугробы. Дошли до партизанского отряда и доложили начальнику штаба (кстати, отряд потом присоединился к нашей бригаде) откуда мы и в какой обстановке оказались, а также о движении немецких войск по большаку в сторону Торопца. Партизаны уже знали об этом и готовились к бою. С двух сторон большака наступали наши регулярные войска. Вместе с партизанами вступило в бой и мое отделение по большаку. Начальник штаба мне сказал так: "Пока воюйте с нами, потом с вами разберемся". Боеприпасов у нас хватало. Это был встречный бой, мы начали наступать, уже приблизились к немецкой колонне, и тут сбоку их придавили регулярные войска, но они не отступали, пришлось наступать под сильным огнем через немецкие трупы. Их было уже столько набито, что я лично во время перебежек, только начинается стрельба, пригибаюсь, и убитые немцы вроде как бруствер у меня, укрываюсь и из-за немцев стреляю. В одном случае даже немец был еще живой, пришлось добить его выстрелом, чтобы он в спину не дал. В отделении у меня потерь не было, но вот партизаны понесли потери. Наконец, когда фашистская группировка была ликвидирована, наши регулярные войска, в том числе и 31-я отдельная курсантская бригада (к которой мы присоединились, наша бригада стороной прошла) двинулись вперед и заняли оборону на подступах к Великим Лукам. Сперва мы своим отделением были вроде как прикрепленные к бригаде, не пришей кобыле хвост, но потом сообщили в 39-ю, что наше отделение находится у них, договорились, что мы здесь и останемся. Враг периодически устраивал по нашим позициям артиллерийские обстрелы. И вот в начале 1942 г. в наш батальон прибыл начальник политотдела бригады с какими-то работниками, нам было дано задание написать заявления о вступлении в партию. Мы пишем: "Прошу принять в ряды коммунистической партии: Если погибнем, считайте коммунистами:"

Оказалось, что это было сделано перед отправкой стрелковой группы (нас было меньше роты, но больше взвода) в разведку боем под Великими Луками. Нам было приказано выявить огневые точки противника, я был командиром расчета станкового пулемета. Ну что ж, разведка боем, так разведка боем, планировалось провести ее ночью. Вечером, уже темнело, мы приблизились к передней линии противника, когда мы подошли вплотную, кто-то из наших наткнулся на проволочные заграждения, и я сразу услышал, как что-то зазвенело, видимо, это были пустые банки. В тот же миг со стороны немцев открылся массированный огонь, в основном минометный. Мы начали укрываться, а когда огонь поутих, то отступили. Но до этого еще и пулеметный обстрел начался. В начале обстрела сразу погиб ряд ребят, нам пришлось укрываться, в общем, пока стреляли, кто-то определял огневые точки, а после нам приказали отступить. Немцы не шевелились, видимо, сами опасались ночью наткнуться на засаду. Когда мы отошли и прибыли на свою передовую, то на следующее утро вернувшимся, а погибло там много, вручили партбилеты. Вы знаете, мы действительно не знали, вернемся или нет, такие минуты не забываются. Задача была выполнена, но кто-то из наших ребят из этого боя не вернулся.

- Как у разведчика, специальное снаряжение у Вас было?

- Вы знаете, у нас даже ножей тогда не было, мы штыки использовали. И бинокля у меня как у командира отделения тоже не было, мы вообще были не особенно снаряжены в 1941 г. Все еще не по-боевому как-то, на скорую руку, но с другой стороны, враг был в 30 км от Москвы, времени на большую подготовку просто не было. Хотя мы и числились по штату разведчиками, но мы даже шли в атаку в первых рядах, и только когда немцев гнали, тогда мы снова становились разведчиками.

- Как бы Вы оценили немецкий пулеметный огонь?

- MG-34 был серьезной машинкой. Они поражали нас крепко, ведь он легкий, позицию можно сменить в любое время, не то что наш "Максим", с ним пока передвигаться начнешь, его надо за собой тянуть, а если на большие расстояния, то надо сначала разобрать, станок на себя взять, ствол тащить. В отношении вооружения в первые годы войны немцы были значительно лучше оснащены. У них были даже винтовки более компактные, чем наши длиннющие "трехлинейки".

- Как немцы строили свою оборону под Москвой?

- Немцы под Москвой пускали на передовую самые сильные части, они сидели в окопах стойко, поэтому мы предпочитали не лезть под пули, а залечь и стрельбой заставить немцев отступить. Также активно использовали гранаты, у д. Звягино, когда пришлось идти в атаку, на том участке, где было мое отделение, немец не сразу бежал. Если справа уже отогнали, то у нас противник крепко засел. Но так как было темновато, то мы смогли подобраться к немецким окопам и начали забрасывать их гранатами. Каждый кинул по гранате, потом сразу ринулись туда, тут мы много немцев поубивали, которые не успели убежать.

Вскоре мне присвоили звание старшего сержанта, я рассказал командиру, что был в Алма-атинском стрелково-пулеметном училище и хорошо знаю "Максим", назначили меня помощником командира взвода станковых пулемётов. В нашем взводе было 4 пулемета, каждый расчет назывался отделением. По штату в каждом отделении должен быть наводчик, помощник наводчика, заряжающий, 2 подносчика лент, всего 5 человек, у нас же было 3-4 солдата, не больше. После боев в январе 1942 г. на фронте установилось затишье, мы стояли в обороне, Великие Луки находились в низине, а вокруг небольшие высоты располагались, и мы занимали оборону на этих самых высотах, здесь мы стояли до августа 1942 г. Ни немцы, ни мы вылазок не предпринимали. Наш взвод был один на весь батальон, поэтому мы пулеметные точки расставили на высотах, в дотах. Сектор обстрела выбирал в основном командир взвода, но все-таки полной тишины не было. К примеру, перед нашей высотой, где я находился с пулеметом, прямо напротив внизу был расположен железнодорожный вокзал, когда я увидел, что кто-то там бегает, то сразу открывал огонь по нему. Попадал или нет, я не знаю, но что стрелял - это точно. Давал знать им о том, что здесь стоят наши войска. В августе 1942 года началась великая и очень кровопролитная битва, особенно под Новосокольниками за Великими Луками, но меня в это время направили на краткосрочные курсы младших лейтенантов Калининского фронта в г. Тверь, где определили в батальон станковых пулемётов, я стал отличником боевой и политической подготовки. Нас учил молодой офицер, как бы наш комвзвода, необстрелянный, так что во время учебы больше мы применяли фронтовой опыт, особенно на тактических занятиях, чем он нам рассказывал. Пробыл я там как курсант 2 месяца, после меня оставили еще на 2 месяца, чтобы сделать один выпуск инструктором по огневой подготовке. Меня периодически ставили на занятия с курсантами в поле, тогда я такую поговорку придумал, чтобы легче запоминались пулеметные запчасти: "Кожух, короб, рама, шатун с мотылем, возвратная пружина, приемник с ползуном". Вот все основные части станкового пулемета "Максим". Все показывал и рассказывал, вообще, характер стрельбы зависел прежде всего от обстановки, если ты видишь, что наступление на твою позицию идет, надо длинными очередями бить, если же это отдельные вылазки, то тут надо стрелять короткими очередями. Кроме того, обучал вести стрельбу с закрытой позиции. Знаете, так в основном бьет артиллерия, но есть такой раздел в Уставе и для стрельбы из пулемета. Угломер-квадрат устанавливаешь, на той стороне определяешь ориентиры, и ты уже знаешь, если к этому месту подходит враг, то можно огонь вести. Но в практике на фронте мы такой прием почти не использовали, больно много времени занимает подготовка, да и результат неявный.

По окончании курсов в январе 1943 г. меня определили в девятую гвардейскую Краснознамённую стрелковую дивизию Калининского фронта, которой в боях под Москвой командовал прославленный генерал Афанасий Павлантьевич Белобородов (впоследствии командующий 43-й армией, генерал армии, дважды Герой Советского Союза). И там я попал в 3-й батальон 31-й гвардейского Краснознаменного стрелкового полка. До начала наступления осенью 1943 г. мы больше стояли в обороне. Дальше пошли в прорыв, проходили населенные пункты на Калининском направлении, но сильных боев там не было, немцы уже отступали и мы преследовали их, они не сильно оборонялись. Так что война четко двигалась на запад. Наша дивизия с боями приближалась к Витебску. С высоты 232,8 у деревни Шумшино немец простреливал все подходы к городу, и не пропускал ни одного нашего солдата. Для ликвидации огневых точек на высоте в дивизии был сформирован специальный отдельный штурмовой лыжный батальон под командованием Каждана (кстати, после взятия высоты он был расформирован). Очень хороший командир, еврей по национальности, мне с ним после войны довелось встретиться в Ашхабаде в Туркмении. При встрече обнялись, он женился на враче в медсанбате, и переехал к жене в Ашхабад. В этом батальоне меня назначили командиром взвода ручных пулемётов, в котором было 20 человек личного состава и 8 пулеметов ДП, всего 4 отделения. В расчет пулемета входили подающий и наводчик, на каждый пулемет нам выдали по 4 диска, в одном диске 47 патронов. Ручной пулемет Дегтярева был неплох, задержек не было, единственное, что стрелять из него надо было только короткими очередями. Длинными не разбежишься. Нам надо было штурмовать высоту, со станковым наверх быстро не заберешься. В батальоне было 3 роты и наш взвод, отдельных минометных частей не было. Вооружили нас неплохо, у всех командиров, в том числе и у меня были автоматы ППШ, остальные бойцы были с винтовками. Гранат дали порядочно, я взял с собой 4 или 5 штук, они у меня висели на ремне в специальных подсумках. Но мы продолжали быть в своем обмундировании, в маскхалатах. Я напрямую подчинялся штабу батальона. При ночном штурме высоты 232,8 мы приблизились к подножью высоты и по команде пошли вперед, но для того, чтобы пробить путь стрелковым частям, мой пулеметный взвод начал вести массированный огонь, чтобы дать возможность пехоте пройти. И пользуясь собственным огнем, мой взвод первым овладел этой высотой, кстати, при взятии высоты мы потратили из 4 дисков около трех в каждом расчете, потом, когда мы добрались до вершины высоты, мне пришлось посылать солдата, чтобы новые диски на всякий случай принесли. Но в каждом пулемете неполный диск еще оставался. А гранаты мы использовали только тогда, когда уже поднялись на высоту, на моем участке не было немцев, мы из пулеметов их отогнали, но внизу по шороху слышали, что кто-то там есть, и бесприцельно, можно сказать, бросали Ф-1. Скорее даже не видели, а чувствовали, что там что-то шевелится, и туда прямо бросали. И вот когда я расставлял пулемётные расчёты, надо было торопиться, в это время подходили остальные части батальона, начали окапываться, чтобы не дать немцы отбить высоту, противник старался на нее вернуться, на фоне неба мой силуэт был отчетливо виден, и, видимо, какой-то немец понял, что там ходит офицер, автоматным выстрелом я был ранен в ногу, но остался в строю. Дальше, когда моя горячка от боя прошла, я почувствовал, что начинается боль, меня ординарец подхватил, до штаба батальона довел, а там на повозке после боя я был отправлен в госпиталь в Лиозное. В госпитале первом мне сделали на левой ноге выше колена с внешней стороны разрез, и особыми металлическими скобами закрепили, пуля попала с внутренней стороны бедра, прошла почти насквозь и вышла наружу. Потом оказалось, что эти скобы были медные, они начали окисляться, и в этом месте пошли сильнейшие боли, так что пришлось их снять. Ужасные боли были.

Признаюсь, никогда не писал о своих боевых делах, считая, что это нескромно. Но всё-таки по просьбе потомков, которые, с малых лет перебирая на парадном пиджаке мои ордена и медали, интересовались, за какие подвиги вручены; учитывая, что нахожусь уже накануне девяностолетия, решил, используя материалы, присланные из Центрального архива Министерства обороны СССР (ЦАМО СССР), описать те события.

Выписка из ЦАМО СССР ф. 33, оп. 686044, д. 2693, л. 185 Наградной лист. Краткое содержание личного подвига: "Гвардии младший лейтенант Захаров в боях с немецкими захватчиками в период с 12 по 15 ноября 1943 года проявил мужество и отвагу. В момент контратаки противника в роще близ деревни Шумшино Лиозненского района Витебской области первым со взводом взошёл на высоту 232,8. Организованным огнём ручных пулемётов рассеял и уничтожил до взвода немецкой пехоты. Сильным огнём своих пулемётов обеспечил ротам отражение контратаки противника и продвижения вперёд. В этом бою Захаров был ранен". Приказом 5-го гвардейского корпуса №04 от 21 января 1944 г. награждён орденом Отечественной войны второй степени.

После госпиталя я вернулся в свою часть, где был сразу же назначен командиром роты станковых пулемётов третьего батальона 31-й гвардейского Краснознамённого стрелкового полка 9-й гвардейской Краснознамённой стрелковой дивизии. После освобождения Витебска наша дивизия заняла позиции у деревни Городок. В это время немец решил вернуть себе Витебск и начал массированное наступление на нашу дивизию, но мы не только отбились, но и сами перешли в контрнаступление. И в наступательных боях 12 марта 1944 г. в районе деревень Рог и Ольховец Пустошинского района Калининской области мы столкнулись с большими трудностями. Наступали мы утром, в этом бою пулеметная рота подавила шесть пулемётных точек противника и уничтожила свыше шестидесяти фрицев. Во время контратаки 8-й стрелковой роты у одного расчета ранило солдата, я был недалеко, вижу, что подносчик в панике, пулемет замолчал и немцы сразу же оживились, начали контратаковать. Тогда я сел за пулемет, и лично находясь у пулемёта, отбил две контратаки, признаюсь честно, в исключительно тяжёлой боевой обстановке, при этом порядочно немцев покосил. Немцы береглись меня, только я открывал огонь, они все сразу ложились, потому что обзор у меня был прекрасный, и пулемет очень эффективно прочесывал местность. Так что когда я начинал постреливать, они залегали. Тогда я прекращал огонь и ждал, они опять подымались, снова вперед, я их снова причесывал. В наградном листе было указано, что я уничтожил до тридцати немцев. Но мое личное впечатление, как ни странно, что я покосил больше. Дело в том, что как писались наградные листы: вот пришли в штаб полка, сказали там писарю, мол, Захаров, то сделал, он и написал из головы. Приказом 2-го гвардейского корпуса №023 от 19 марта 1944 г. я был награжден орденом Отечественной войны первой степени.

В этом бою, когда враг был отброшен, наши пошли вперед, и рота расположилась на короткий отдых в лесу. Я решил привести матчасть в порядок, пулемет надо почистить, и вдруг в расчет, где я находился, неожиданно приехал генерал Белобородов, уже командир 2-го гвардейского корпуса. Оказалось, что он внимательно наблюдал за тем боем. "Чей расчёт, - спрашивает, - был там?". Поздравил всех. "Молодцы, - говорит, - отбили хорошо немцев". А бойцы наперебой стали рассказывать о том, что сам командир роты находился у пулемёта. "Как?" - удивился комкор. "Да, он у пулемета лично был!" - ответил один из моих бойцов. Афанасий Павлантьевич поблагодарил расчет, вручил всем награды, а мне прикрепил к гимнастерке орден Отечественной войны первой степени.

Мы подошли к центру Белоруссии, но когда началась операция "Багратион", нас повернули вправо в Прибалтику. И вот 6 июля 1944 г. в наступательных боях в районе Воробьёво Витебской области моя пулемётная рота поддерживала наступление 3-го стрелкового батальона. В этих боях рота уничтожила две автомашины, мотоцикл и до сорока гитлеровцев. Это получилось очень просто, когда мы наступали, немцы тикали от нас и тут появились у них на передовой неожиданно машины снабжения, или оружейные, или что-то такое там, мне пришлось тогда эти машины уничтожить. После я лично накрыл огневую точку, в которой уничтожил семь немцев. Мы тогда из станкового пулемета много шороху по немецким тылам наделали. Приказом 9-й гвардейской стрелковой дивизии №237-н от 22 августа 1944 г. "За проявленную отвагу, мужество и истребление гитлеровцев тов. Захаров награждён орденом Красной Звезды.

В этом бою я был вторично ранен в ногу. Это было в лесу, когда мы наступали, немец где-то остановил наших соседей, а мы все шли вперед, и на одном фланге батальона так получилось, что где мы шли немцев вытеснили, а справа немцы еще оставались. И вот когда мы прорывались, я с пулеметной ротой шел, справа начали стрелять, и опять по мне целились, снова ранили автоматной пулей. Второе ранение было в правую ногу, здесь мне операцию не делали, а просто залечили, причем так удачно, что сейчас только пятно осталось. После госпиталя, уже будучи в звании лейтенанта, я был назначен на должность начальника штаба 3-го стрелкового батальона 31-го гвардейского Краснознамённого стрелкового полка, одновременно являясь заместителем командира батальона. Во-первых, начальник штаба не означало, что я находился в тылу батальона, я был все время рядом с комбатом. Во-вторых, в мои задачи входила практически вся штабная работа, и в атаке принимал участие, тянул за собой, особенно в Прибалтике, и постоянно держал связь со штабом полка, следил, чтобы батальон был полностью обеспечен боеприпасами. Надо было описать обстановку и доложить командованию. У себя в батальоне я также готовил план боя, рисовал стрелочки. Кстати, в штабе батальона я был один, штатной численности у нас никогда не было, комбат, я, ординарцы у каждого, но ни водителя, ни легковой машины у нас и в помине не было. Даже лошадей мы не использовали, так же топали, как и солдаты. Вспоминается, что когда мы передвигались пешком, идешь ночью, спишь на ходу, поверите или не поверите, видишь сон. Самым счастливым я себя считал, если я мог удержаться за телегу, когда обоз наш шел, тогда можно было спокойно держаться и спать на ходу. А когда говорили привал, тут же кто где стоял, там и падали и засыпали. Бывало, прямо на снег. Только слышим команду "Подъем!" Встаем, я сами почти что спим, и идем дальше. Пехота наша в плане моторизации всю войну была слабовата, вот у немцев всегда были машины и мотоциклы. А мы пешком пол-Европы обошли.

В феврале 1945 года нашу дивизию переводят с 1-го Прибалтийского фронта на Ленинградский фронт, мы вели бои по разгрому немецкой группировки "Север", прорывавшейся после прорыва блокады Ленинграда в Восточную Пруссию. Мы тогда наступали на них довольно сильно, получалось так, что мы наступаем, а где-то рядом параллельно отступают соседние немецкие части. Шли вровень, даже опасались, чтобы в окружение не попасть, слава Богу, мне за всю войну в окружении не довелось попасть. Наш батальон проходил через огромные болотные территории Прибалтики, это не так просто, идти было очень тяжело, приходилось другой раз в болоте все документы вымазывать, вся одежда была в глине. Кроме того, там настоящие топи, приходилось смотреть за каждым шагом.

И вот в наступательных боях с 20 февраля 1945 по 27 февраля 1945 гг. в районе д. Жибалы Латвийской ССР при прорыве обороны противника батальон 20 февраля во время тяжелого штурма овладел населённым пунктом Баубли. Это были очень тяжелые бои, нашу дивизию специально бросили в атаку, чтобы не дать немецким частям прорваться в Восточную Пруссию, особенно на участке нашего полка, надо было во что бы то ни стало прорвать оборону противника. Нам противостояли эсесовские дивизии, они отступали, мы должны были блокировать дороги и не дать им возможности вырваться из "мешка". Их надо было уничтожить здесь. И когда наш полк, и наш батальон шел впереди, то мы на как раз участке Баубли прорвали оборону и сделали небольшой обход, начали громить тылы. Тут бои были тяжелейшие, немцы, которым уже деваться некуда было, устраивали плоты, чтобы тикануть в Швецию. Но в этой дивизии никто не сдавался, матерые эсесовцы. И вот в этих боях нам пришлось с ними долго воевать, потом мы вышли вперед и соединились с нашими частями. На протяжении семидневных боёв мне пришлось обеспечивать батальон бесперебойной связью и снабжением боеприпасами. Надо отметить, что как таковой задачи корректировки артогня или вызова авиации у батальона не было. Мы в батальоне четко выполняли указания полка, а чтобы вызвать авиацию, это только комполка делал. Но конечно, мы докладывали о том, что есть точки противника, которые надо обработать, мы доносили, что при наступлении не можем прорвать оборону, массированный огонь. И просили помощи артиллерии и авиации. Так что представляете, сколь многое зависело именно от бесперебойности связи. Приказом по 6-й гвардейской армии №368-н от 2 марта 1945 г. я был награждён орденом Красного Знамени.

За ходом этих боёв наблюдал командующий 6-й гвардейской армии генерал-полковник Иван Михайлович Чистяков, поставивший нашему полку задачу войти вглубь войск противника и выйти на ударные позиции в тыл врага. Когда приказ был выполнен, и всё стихло, мы расположились на отдых, к нам прибыл на легковой автомашине сам командующий 6-й гвардейской армии и перед строем полка вручил мне и командиру батальона ордена Красного Знамени. Тогда только Хоменко и меня наградили в полку такой наградой.

Много фронтовых друзей не вернулось из боя, а с некоторыми мы расстались на фронтовых дорогах уже после войны. Все последующие годы я разыскивал дорогого для меня человека - майора Семёна Ивановича Хоменко. Храбрый волевой командир батальона, душевный, честный товарищ. С ним мне пришлось бок о бок пройти много сражений, с третьим батальоном 31-го гвардейского Краснознамённого стрелкового полка 9-й гвардейской стрелковой дивизии. Он всегда прислушивался к моему мнению, выслушивал командиров рот. Это был очень боевой и грамотный офицер.

После тех кровопролитных боёв нашу дивизию отвели в прифронтовой тыл для пополнения личного состава. Потери доходили до 25-30% личного состава, все это убитые и раненные. Батальон наибольшие потери понес во время зачисток траншей, во-первых, немецкое вооружение было мощное, вообще во время прорыва дело было не в артиллерии и даже не в пулеметном огне, сопротивление рядовых солдат больше всего мешало, они держались до последнего. Танков с нами не было, мы сами прорывались, 76-мм пушки батальону не придавались, где-то в полковых порядках стояли. У нас были 45-мм для борьбы с бронетехникой. В апреле 1945 года мне присваивают очередное звание - гвардии капитана и переводят на должность первого помощника начальника штаба полка. Там я был начальником оперативного отдела, готовил план боя, начштаба план боя проверял, командир дивизии утверждал. Принимал участие в боях, особенно когда занимался оперативным руководством в подразделениях нашего полка, так мы освободили в Прибалтике населенные пункты Вайнода и Приякули, тут мне часто доводилось участие в оперативных действиях, выезжал в штабы батальонов, принимал планы боев, кое-где подсказывал что-то, советовался с комбатами. За что от имени Президиума Верховного Совета СССР был награждён ещё одним орденом Красной Звезды за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте с немецкими захватчиками и за проявленные при этом доблесть и мужество.

1418 дней длилась война. Тяжёлая, кровопролитная. Не раз я и мои товарищи были ранены, но после госпиталя старались вернуться в свой полк. Почти всегда недоедали, недосыпали. Месяцами жили в землянках, в окопах, прели в болотных топях. Мёрзли в снегу и коченели под секущим ветром. Бежали за танками, впиваясь в землю под авиабомбёжкой. Теряли и теряли боевых друзей. Сколько раз оказывались на волосок от смерти:. Но шли через всё дорогами войны. Какую же нужно было иметь стойкость и какое мужество, чтобы всё это выдержать и победить?! Надо сказать, что мы шли к Победе. Долгожданному и радостному дню 9 мая 1945 года. И вот 9 мая мы находились в г. Вайнода, когда объявили немецкую капитуляцию все начали стрелять в воздух, такая был радость на сердце. Отпраздновали, конечно же. Другое дело, что не обошлось без происшествий. Наш химвзвод на берегу Балтики обнаружил несколько бочек, и солдаты думали, что это спирт. Напились вместе с командиром, так многие погибли и ослепли, это был этиловый спирт. Только кончилась война, и тут такое, представляете? Для полка это был очень печальный случай:

- Какое снаряжение всегда носили с собой, а от чего стремились избавиться?

- Выбрасывали в первую очередь противогаз, он мешал сильно, во вторую очередь лопата шла, иногда ее не брали, иногда брали, особенно она нужна, когда надо индивидуальную ячейку выкопать. К примеру, пошли в наступление, и где-то нас немец так прижал, что дальше пройти невозможно. Вот тут лопата тебя выручает, сразу отрываешь ячейку. Ну а так, что еще бросать, в вещмешке в основном питание с сухпайком и патроны. Лишнего с собой не брали.

- Как бы Вы оценили матерчатую ленту для "Максима"?

- Мы только такую и использовали, металлическую нет. Единственное, когда принимаете ленту, ее надо немножко вперед тянуть, наклонно, чтобы патрон входил нормально. Конечно, у меня были случаи, когда патрон не в патронник попал, но такое случалось довольно редко.

- Какую жидкость вы использовали для охлаждения ствола станкового пулемета при интенсивной стрельбе?

- В основном в кожухе был глицерин, если вода, то она быстро нагревается и портит ствол, так что мы его использовали, кроме того, глицерин можно было использовать гораздо дольше, чем воду.

- Доводилось ли Вам лично из пулемета открывать огонь не только по группам противника, но и по одиночным солдатам?

- Бывало, что по одиночкам мы били, но, во-первых это была не как правило, другой раз видишь, один там бегает больно резвый, думаешь, короткой очередью напугать его, ради интереса, что ли.

- Какой станковый пулемет состоял на вооружении Вашей роты на протяжении войны?

- Все время один - "Максим", мы даже не слышали о новых пулеметах Дегтярева, у нас в дивизии их точно не было.

- Кто обучал вновь прибывшее пополнение в Вашей роте?

- Ну, во-первых, пополнение присылали не прямо из дома, где-то они проходили пусть краткую, срочную, но подготовку, а потом уже пополняли нас. А здесь на передовой мы как обстрелянные им все объясняем. Бывало, что новобранцев я присоединял к опытному расчету, он сначала прикреплялся, даешь инструкцию наводчику или заряжающему, с чего начинать и как его натаскивать. Пусть начнет разбираться с подносом лент, а потом, когда новобранец уже немножко обстрелянный, он может быть подающим, а потом может быть сам наводчиком.

- Сколько позиций обычно вырывалось для "Максима"?

- Во время боя, только основная. Там на ходу выбирали. А вот когда стояли в обороне, то мы были или в доте, или дзоте, сидели и не нуждались в запасном месте. А вот когда мы были в траншеях, то там была пулеметная ячейка. Для каждого пулемета своя, ее определяли исходя из видимости территории.

- Наносили ли на пулемет белую сетку "под снег"? Как маскировали "Максим"?

- Нет, мы ничего такого не делали, в моей роте такого не было. Маскировались смотря по обстановке и местности. Если только зеленой растительности много, то мы делали всякие деревья и ветки, чтобы загородить щиток. Маскировочную сетку мы не использовали.

- Существовали ли в Вашей практике какие-либо хитрости при подготовке бруствера для "Максима"?

- Знаете, хоть по Уставу и надо было делать специальное место для заряжающего, но, по сути, его основной защитой был щиток. Ну а для пулемета, все зависло от местности. Если надо, то делали бруствер, прямо до кожуха делали. Если не было надобности, то не делали. Во время боев мало кто занимался всякими научными изысканиями, действовали по обстановке. Вот во время контратаки под д. Ольховец Белобородов видел мой пулемет то в одном, то в другом месте. Потому что как только я отстрелялся, немец засекал точку и сразу начинал минометный обстрел, я сразу переходил в другое место. Там снова засекли, то я в третье место, таким образом, сохранил и расчет свой, и сам уцелел. А вот во время боя заглядывать в Устав, как правильно, то такой дурости у нас в войсках не было. Мы интуитивно все делали.

- Как бы вы оценили щиток для "Максима"? Он помогал или просто демаскировал позицию?

- Он действительно помогал. Было множество случаев, когда на нем были отметины от пуль.

- Если немцы засекали пулемет, как они пытались бороться с ним?

- Ну, если они имели возможность приблизиться на бросок гранаты, то всегда так делали, и так они делали не только с пулеметом, а с любой огневой точкой. Ну а если на расстоянии засекали, то минометным огнем в основном, артиллерия тут не всегда будет эффективна. Снаряд может перелететь, у него скорость полета такая, что пушку надо на прямую наводку, чтобы точно попасть, как когда танк идет, мы 45-мм напрямую пускали и подбивали его. А так они в основном минометным огнем с нами боролись. Уничтожали расчеты. Их огонь был таким же, как и наш, и калибр был как у наших батальонных, и ротные маленькие минометы. Действие же мин было такое же, как и у наших.

- Поддерживали ли Вашу дивизию при прорыве передовой танки?

- Танки раньше нас шли на прорыв позиций, это даже в Прибалтике было, для того, чтобы прорвать оборону, пускали их, а мы шли следом за ними. Но тогда уровень артподготовки был несоизмерим со временем обороны Москвы. Артиллерия действовала очень хорошо, в тех боях, где я принимал участие, работали исключительно точно. Почему, потому что прицельная стрельба была у наших уже более-менее точная. Под конец войны артобстрелы немецких позиций стали действительно массированные. Особенно наши "Катюши" отличались. Впервые я услышал их выстрелы под Великими Луками, я пошел в штаб полка, и возвращаюсь опять на высотки, и смотрю, что-то над головой пролетело, и что за такие громкие звуки раздаются, не пойму. Вроде не немцы, и сзади ничего не видно. Тогда я от греха подальше бегом к своему блиндажу, тут еще раз залп, я в смотровую щель вижу, что в Великих Луках пошли взрывы, тогда мы все поняли, что это знаменитые "Катюши". В начале операции "Багратион" была очень сильная артподготовка, я бы сказал даже, что мы даже не ожидали столь великой мощи.

- Как в войсках относились к старшим офицерам?

- Они для нас были, я вам скажу, маяками. Очень мы хотели следовать за ними. Я лично любил Чистякова и Белобородова. Особенно мы гордились командиром дивизии Баурджан Мамыш-Аулы, он меня выбирал на Парад Победы. Сын казахского народа, в начале войны он был командиром батальона 8-й гвардейской панфиловской дивизии. Вот он начиная от Москвы постепенно дошел до полковника.

- Как бы вы оценили эсесовцев как противника?

- Это был серьезнейший враг. Они, во-первых, редко сдавались в плен, это были самые ярые сторонники Гитлера. Ну и всем ясно, что это были самые сильные войска Германии. Там, где были тяжелые бои, Гитлер пускал эсесовские дивизии. Кстати, носили они серо-мышиную форму, камуфляжа у них не было.

- Сталкивались ли вы со случаями авианалетов по своим?

- Очень редко, но такое действительно было. Самолет бомбы сбрасывает вроде правильно, а падали они на нашей линии, бывало.

- Самое опасное немецкое оружие?

- "Андрюша", шестиствольный миномет. Он мог охватить большую территорию, только расположились наши части, так он мог поразить на большое расстояние, и многих побить. Так же и наша "Катюша", она охватывает огромную территорию. Авианалеты тоже были эффективны, могли многих побить, особенно в битве под Москвой нам мешала немецкая авиация, особенно "Фоке-вульфы", "Мессершмиттов" мы не чувствовали, вот "рама" в войсках шороху наводила. И когда мы располагались в прибалтийских лесах, то немцы делали налеты на самолетах вроде наших По-2, они бросали на нас ручные гранаты, летали в основном ночью, днем мы бы их легко сбили, они на небольшой высоте летали.

- Какое было отношение в войсках к партии, Сталину?

- Мы шли в бой за Сталина и за Родину. Сталин для нас во время войны был одним из ведущих символов государства. Я сам несколько раз в бою кричал: "За Сталина! За Родину! Вперед!" Вот и сейчас о Сталине, мне кажется, неверно говорят. У него были ошибки, но вы о них пишите, но напишите и достоинства его. Если бы не Сталин, мы бы навряд ли такую войну выиграли, он многое для страны сделал. Когда все правительство переехало в г. Куйбышев, он сам остался в Москве, хотя ему предлагали уехать. Но он не стал этого делать, хотя в 30 км от передовой линии находился. Для нас, солдат, это было очень важно.

- Как Вы относились к пленным немцам?

- В первые периоды войны мы, откровенно говоря, хотели их всех уничтожать. Желание было такое, тем более, после всех тех сообщений, которые нам преподносили, что они вытворяли над нашим народом. Мы думали так - зачем им жить, если наши люди столько мук от врага перенесли. Это в первые годы войны, но потом, когда они стали массово сдаваться в плен, тогда у нас было такое впечатление, мол, пусть идут и строят то, что разрушили.

- Самое эффективное наше оружие?

- Это танки, особенно Т-34, артиллерия, мы видели, что грандиозная помощь была. Кроме того, авиация наша господство в конце концов вырвала у немцев. Но надо сказать, что и пулеметы тоже свой вклад внесли в Победу.

- Существовала ли субординация в войсках?

- Вы знаете, даже на фронте был порядок. Чтобы у меня какой-нибудь солдат забаловал. Такого не было. И это даже тогда, когда я только прибыл на должность взводного. В моем первом взводе были рецидивисты, сидевшие в тюрьмах, и то, лишнего не позволял им. Он вел себя, как уголовники, чувствовалась у него натура лагеря. Но с командиром они были четко в положении подниченного. Один у меня был такой, спросил как-то: "Товарищ командир, в карты можете играть?" Я ответил: "Могу, в любую игру умею, даже и в очко". Тогда он сказал: "Я сделаю карты". Тут я очень удивился, откуда же он их возьмет. Представляете, он из газет сделал, хлеб как-то специально приготавливал, делал клей, и давай играть. Мы с ним на деньги не играли. Но с офицерами в войну все четко вежливо держались. Кроме того, в нашей армии не было такого понятия, как "дедовщина". Что вы. Там же солдат солдату спину прикрывает. Да и вообще, мы были по-другому воспитаны.

- Сколько национальностей было в Вашей роте?

- Был один татарин, намного старше меня, как-то у меня очень сильно болел коренной зуб, где-то на передовой в окопах его застудил, так он нашел где-то в сгоревших деревнях плоскогубцы. "Давай, товарищ командир, - говорит мне, - ми тебе сейчас этот зуб будем выдергивать". Я возмутился сначала, плоскогубцы-то были ржавые, а татарин в ответ: "Ничего не будет, все равно убьют, война ведь!" Он мне зуб выдернул, и я его себе поставил уже после войны, когда вернулся в Андижан. Украинцы были, комбат Хоменко был родом из Украины, был один армянин, погиб в атаке, и главное, он был из Средней Азии, жил в Базар-Кургане в Киргизии, недалеко от Андижана, на границе. И вот как-то мы с ним разговорились, узнали, что оказались почти что из одного места. Ну, остальные русские и белорусы. Но трений у нас никаких не было, тогда выручали друг друга, интернационализм был сильнейший. Если кого-то ранило, и он не может встать и уйти, то рядом солдат не знает что делать, или идти вперед, или оставлять его, сразу зовет санитара. Ведь бросить не может, но и отставать нельзя.

- Как мылись, стирались?

- Полно вшей было. Во время боев было не до мытья, а когда отводили в тыл на пополнение или отдых, то только там и мылись. Зимой, в снег, мы натягивали большие альпийские палатки, в бочках нагревали воду, и вот прямо там мылись, на волю выходили мокрые, другого выхода не было. Правда, давали чистое белье. А вшивые были все, и солдаты, и офицеры, деваться некуда на передовой от паразитов.

- Женщины в части были?

- Да, санитарки были в батальоне, в санбате также врачи-женщины. Командный состав имел и любовниц, ППЖ были, начиная от полкового уровня, это я хорошо знаю, видел. Но вот радисток или связисток у нас в батальоне не было, а в полку я как-то не обращал внимания. Кроме того, где движения транспорта на дорогах, то регулировщиками были в основном женщины.

- Были ли Вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей Победе?

- Да, мы были уверены, я лично и солдаты мои даже под Москвой пребывали в такой уверенности. Редко кто верил в обратное и перебегал к немцам, хотя такие случаи и были. У нас, правда, в дивизионном артполку м был один случай, что контрразведка СМЕРШ искала бойца по фамилии Полетаев, пропал он. Нет его и все, всех спрашивают, куда он делся, никто не знает. Оказалось, что он попал в плен, оттуда бежал, вступил во Франции в Сопротивление, и получил звание Героя Франции, и потом после войны узнали мы о его геройской смерти во Франции. А до этого СМЕРШ думал, что он перебежчик. У них только такие мысли были в голове.

- С особистами сталкивались?

- Да, они делали свое дело, вербовали отдельных солдат и даже офицеров, чтобы те своевременно сообщали мнения солдат о перебежках. Я считаю, что у них такая работа была, в тот период надо было выявлять нестойких. Но я с особистами не занимался ничем таким. Нашему Мише Шатову из СМЕРШа я сразу сказал, когда он начал ко мне подбираться: "Знаешь что, ты меня не вербуй. Если попадется, то я сам к тебе приду и скажу". Мы с ним дружили, у него голос был чудесный, пел замечательно. В другой раз встречу его в лесу, спрашиваю: "Миша, что ты в лесу делаешь?" Он в ответ: "Шпиона ищу!" Без шуток нам тоже нельзя было. Частенько где-то доставали спирт, и по сто грамм выпивали. А дивизионный СМЕРШевец Саша, так тот был украинцем, после войны его сразу сняли. Оказалось, что его брат на Украине был каким-то полицаем. После войны как-то я его в ГУМЕ в Москве встретил, оказалось, что он женился на одной латышке и в Прибалтике остался жить.

- Деньги какие-то на руки как офицер Вы получали?

- Да, платили зарплату четко. Всю ее я отправлял матери в г. Андижан Узбекской ССР, зарплата у меня была солидная, тысячу с чем-то, мне на фронте эти деньги не нужны были.

- С замполитами не встречались?

- Ну как же, конечно, куда от них денешься. Многие командиры не любили их, особенно когда они вмешивались в боевые дела. Но многие, особенно, начальник политотдела 9-й гв. дивизии Бронников, помогал комнадиру, понимаешь. Во всех делах с Белобородовым вместе действовали, были дружны. Наш замполит 3-го батальона с Кажданом дружил, замполиты, они ведь тоже нужны были. Не все солдаты, прибывшие на фронт, могли правильно оценить обстановку, ее надо было объяснять. У Хоменко был замполитом Терешков, мне с ним как-то в одном лесу еще до Витебска, перед высотой в лыжном штурмовом батальоне служили вместе, расположились в лесу, вечер, темно уже. И тут неожиданно с противоположной стороны немцы с гамом и шумом на нас напали, все в панике, а мы на опушке, кто назад побежал, ведь такая орава налетела, и тогда мы с замполитом остались на месте. Я не мог добежать до своего взвода, и мы с автоматами отбивали немцев. Многие остались, комбат был, потому мы и отбились. Терешков был человек храбрый, нормальный воин.

- С "власовцами" не сталкивались?

- Нет, не сталкивался, но всегда думал, что если он мне попадется, то я его в живых не оставлю.

- Как кормили на передовой?

- Вы знаете, было время, что когда мы очень голодали. К примеру, лошадь где-то ранили, так мы набрасывались, каждый стремился себе кусок мяса отрезать, а она еще дрыгается, живая: И вот один раз мы были такие голодные, что сидели и ждали, когда пойдем в наступление, у немцев всегда было много припасов, так мы использовали их, когда кусок конины отрежешь, в когда в сожженной деревне погреб нашли, кое-где картошки отыскали. А один раз немца выгнали, но жратвы не нашли, отыскали такие брикетики, я посчитал, что это была приготовленная для сухпайка капуста, и вот с кониной, котелка уже не было, повыкидывали или побросали, чтобы вперед легче было бежать в атаку. Оказалось, что это у немцев был концентрат для лошадей, ты жуешь ни жуешь, глотаешь, на вкус как мыло, но главное, что желудок набит у тебя. В другой раз в деревне харчем капитально разжились, сняли внутреннюю амортизационную подкладку у каски и там приготовили себе суп с картошкой и свининой. Отъелся я только на краткосрочных курсах младших лейтенантов, ну а когда мы уже стояли в обороне в Литве, то подъезжали наши повара, если он как лошадь ржет, то, значит, овсянку привез, а если кудкудачет, то тогда пшенка.

- Сухпаек выдавался?

- Да, обязательно, в него входили: сухари, сахар, иногда было что-то, пшено, чтобы в котелках могли сами приготовить. А когда американцы нам присылали в банках колбасу, ее тоже давали. Это был праздник, они нас консервами сильно поддерживали.

Июнь сорок пятого. Мир

Боевое знамя 31-го гв. Краснознаменного стр. полка, 1945 г.

Победа! По решению Верховного главнокомандования, которым руководил Иосиф Виссарионович Сталин, решено провести парад в честь победы над фашистской Германией. Мне посчастливилось участвовать в этом параде Победы 24 июня 1945 года в Москве. Подготовка началась почти сразу после капитуляции фашистов, стали формироваться на фронтах сводные полки. Из нашей дивизии выделялось десять человек. Помню, командир дивизии, сын казахского народа гвардии полковник Баурджан Мамыш- Аулы (о нём создан фильм, как бывшем командире батальона 8-й гвардейской Панфиловской дивизии) раза 3 прошёл вдоль строя 31-го стрелкового Краснознамённого полка, чтобы отобрать одного воина. В третий раз остановился возле меня:

- Так ты говоришь, какой у тебя рост?

- 171 см, товарищ гвардии полковник!

- Возьмёшь поменьше головной убор, чтобы не очень надевался на голову:

Так мне "прибавили" недостающие четыре сантиметра. Как известно, для участия в параде Победы при подборе учитывались не только заслуги, но и рост.

В течение месяца мы занимались строевой подготовкой. В Кёнигсберге, где проходила первая репетиция, нашу готовность проверял командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал армии (впоследствии маршал) Иван Христофорович Баграмян. Затем строевая подготовка проходила в Москве на площадях, закреплённых за каждым сводным полком в ночное время с часу до пяти часов утра, когда прекращалось движение транспорта. Дважды ночью проводились генеральные репетиции под руководством маршала Георгия Константиновича Жукова с участием всех командующих фронтами.

И вот, наконец, наступил этот долгожданный день - 24 июня. Над головами воинов, выстроившихся на Красной площади в парадных мундирах, взвились боевые знамёна.

Девять часов сорок пять минут. На трибуну мавзолея Ленина поднялись руководители партии и правительства. Куранты Спасской башни начали отбивать минуты до десяти утра - начала парада. Не успел пролететь над площадью звук десятого удара, как раздалась команда "смирно!". Командующий парадом маршал Советского Союза Константин Рокоссовский на вороном коне устремился навстречу выехавшему из Спасских ворот на белом коне маршалу Советского Союза Георгию Жукову, принимавшему парад.

Площадь замерла. Отчётливо слышен чёткий рапорт командующего парадом. Жуков в сопровождении Рокоссовского объезжает войска и поздравляет с Победой. Мощное раскатистое "ура" сопровождает маршалов. Огромный сводный оркестр выходит на середину площади и исполняет "Славься:". Маршал Жуков поднимается по ступеням мавзолея и от имени и по поручению Центрального комитета партии и советского правительства поздравляет воинов, весь советский народ с Великой Победой над фашистской Германией.

Наступил самый ответственный для нас момент: Рокоссовский подал команду о начале торжественного марша. Открыл парад сводный полк Карельского фронта. За ним пошли представители Ленинградского. Поворачивая у здания Исторического музея шли строевые шеренги воинов 1-го Прибалтийского фронта, с которыми мне выпала честь принимать участие в параде. Мы чеканили шаг по брусчатке Красной площади с чувством исполненного долга перед Родиной. Когда последние шеренги сводных полков миновали мавзолей, торжественная музыка сменилась барабанной дробью, под аккомпанемент которой двинулась удивительная колонна: советские воины несли склонённые до земли штандарты разгромленных фашистских соединений. Поравнявшись с мавзолеем и чётко повернувшись к нему, они бросили вражеские стяги к его подножью:

Эта впечатляющая картина теперь благодаря кинохронике знакома миллионам людей. Она напоминает о словах Александра Невского, одержавшего победу над немецкими рыцарями: "Кто к нам с мечом придёт, от меча и погибнет!" Так было, и так будет всегда!

После Парада Победы, по приказу Сталина, нам - участникам парада, предоставили отпуск. Еду к родным в Андижан и по дороге представляю, как пойду к своей родной учительнице и скажу: "Галина Григорьевна, ваш наказ выполнен!.."

И снова в бой

После отпуска вернулся в полк и приступил к оперативной службе как первый помощник начальника штаба полка. Полк располагался в городе Мариямполе Литовской ССР. Страна готовилась к выборам в Верховный Совет СССР, которые были назначены на 10 февраля 1946 года. Полку было дано задание установить охрану на избирательных участках, в том числе в небольших деревнях и хуторах, разбросанных по району, так как в этот период свирепствовали литовские бандиты, периодически выползавшие из лесов и обстреливавшие избирательные участки. Накануне выборов новый начальник штаба полка майор Кондратьев (прежний уехал на учебу в Москву), прибывший из академии, решил объехать участки, проверить охрану. На Яун-Земского участке при бандитском обстреле, его ранили, о чём по рации сообщили в штаб дивизии. Начштаба дивизии прибыл к нам в полк, говорит мне: "Твоего начальника ранили. Иди и выручай его!" Я ответил: "Товарищ гвардии полковник, если надо, то я готов". Создаю боевой отряд из двенадцати человек из полкового взвода разведки, мы тогда все были еще в простой солдатской форме, вооружаю автоматами и гранатами Ф-1 и мы на "Додже три четверти" выезжаем к месту назначения. По пути, когда мы уже приближались к Яун-Земе, впереди был лес, уже темно, шофер мне говорит: "Товарищ капитан, надо фары включать". Но я отказал, ведь только недавно ранили Кондратьева, бандиты могли быть недалеко, свет фар нас бы выдал с головой, а звук в лесу изменчив, в одном месте идет, а кажется совсем в другом. Кое-как по этим лесным дорогам мы выехали на противоположную опушку, и начали уже спускаться на машине в овраг, и уже на той стороне участок виден, и вдруг отряд был обстрелян с опушки леса. Я смотрю, мы были еще в овраге, над нами пули так и свистят, что делать, я останавливаю машину, разворачиваю свою группу, и принял решение вступить в бой, хоть и неравный, так как бандиты превосходили численностью нашу группу. Мы пошли прямо на этих бандитов, стреляя из автоматов. К нашему счастью, подоспели подразделения пограничных войск, оказалось, что они также преследовали бандитов, и из-за стрельбы подошли к нам. Я слышу, что сзади кто-то говорит по-русски, посылаю солдата, он сообщает пограничникам о месте боя, мы тем временем продолжаем с бандитами перестреливаться, а как пограничники подошли, то начали мы их гнать. Часть бандитов была уничтожены, часть отступила и укрылась в глубине леса.

Пограничники продолжили их преследовать, загнали вглубь леса, а мы поехали к избирательному участку. Было уже темно. Выезжать с раненым начальником штаба в обратный путь было опасно, я попросил у майора разрешения дожидаться утра, он согласился, мы посидели, но не спали. После благополучного возвращения в часть, Кондратьева отправили в госпиталь в Каунас, а мне временно пришлось исполнять обязанности начальника штаба 31-го Краснознамённого стрелкового полка. Наши стрелковые подразделения были на избирательных участках, имея приказ не допустить срыва выборов со стороны оставшихся группировок литовских бандитов. Потери у нас в полку были, литовские бандиты свирепствовали по лесам.

Потом продолжалась обычная мирная служба. Я готовился к поступлению в военную академию им. Фрунзе в Москве. Но на окружной медкомиссии меня забраковали по болезни (хроническое слезоточение). Пришлось забыть о дальнейшей службе. И вот приказом по Прибалтийскому военному округу я был демобилизован в апреле 1946 года. Вернулся к родным в Андижан.

Невидимая нить

Вскоре встретил свою любовь - Леночку, Елену Григорьевну Захарову (девичья фамилия Херунцева). Она родилась в 1924 году в Ашхабаде. По окончании Ашхабадского государственного медицинского института (1948 г.) переехала ко мне в Андижан. Мы поженились в 1947 году. Вырастили троих детей: Эмма (родилась в 1953) как и мама стала врачом, Арсен (1956) - музыкант, Татьяна (1957) пошла по моим стопам - товаровед. Моя Елена Григорьевна, до ухода на пенсию, работала в Симферопольской железнодорожной больнице врачом. Увы, её нет с нами уже почти одиннадцать лет - 21 октября 1998 года она скончалась.

Но всё это будет потом. А тогда в 46-м, демобилизовавшись, я не имел гражданской специальности, и как член партии обратился в обком - направили в областной Совет депутатов трудящихся на должность помощником председателя. Одновременно поступаю (на заочное отделение) в Ташкентский техникум советской торговли, который оканчиваю с отличием в 1954 году по специальности товароведения промышленных товаров. По окончании техникума, получив диплом товароведа, перехожу на должность директора Ленинского горторга Андижанской области. Параллельно, заочно, обучаюсь во Всесоюзном институте советской торговли в Москве на экономическом факультете. В 1961 году заочников из Узбекистана передают Самаркандскому государственному кооперативному институту, который оканчиваю в этом же году со специальностью экономист высшей категории. Работая директором горторга, был избран депутатом Ленинского горсовета.

В 1963 году переехали в Симферополь, где жила старшая сестра Мария Самсонова. Год работал директором хозрасчётного объединения магазинов по торговле хозяйственными товарами Симферопольского горпромторга, затем с сентября 1964г. директором Крымской областной оптовой базы "Укроптхозторга". Избирался депутатом трёх созывов Киевского районного Совета депутатов трудящихся Симферополя. В апреле 1983 года ушёл на персональную пенсию республиканского значения. Но продолжал работать: два года - начальником профилактория птицефабрики "Южная" в посёлке Николаевка Симферопольского района. В 1986 году, на совете Крымского республиканского общества охотников и рыболовов, как охотника с большим стажем, избрали членом совета, на общественных началах выполнял обязанности председателя народного контроля. Через три года введён в состав президиума и утверждён на штатную должность заместителя председателя Крымского республиканского общества охотников и рыболовов, где проработал 14 лет. Являюсь почётным членом украинского общества охотников и рыболовов. Указом президиума Верховного Совета СССР награждён орденом Отечественной войны первой степени как активный участник Великой Отечественной войны, а указом президента Украины от 14 октября 1999 года награждён орденом Богдана Хмельницкого.

Хотя и давно на заслуженном отдыхе, стараюсь не сидеть без дела. Принимаю активное участие в общественной жизни, как в Совете ветеранов войны, так и в Крымском армянском обществе. В сентябре 2002 года награждён грамотой "Почётный член Крымского армянского общества", позже медалью Айвазовского и золотым знаком общества. Стараюсь по мере сил больше общаться с молодёжью (за участие в патриотическом воспитании также отмечен многими грамотами - организации, автономии, Украины), ведь от кого, как не от настоящих свидетелей войны, прошедших с боями от июня 41-го до мая 45-го, узнают они правду. Правду о самой страшной, трудной, жестокой битве. Правду о славных боевых и трудовых подвигах народа-победителя. Если будут знать, понимать, чувствовать, значит, будут хранить этот хрупкий мир, спасённый их дедами и прадедами.

Мир: Ещё в период боёв на фронте Отечественной войны, мечталось остаться в живых и прожить хотя бы пять лет в мире и спокойствии. Мир представлялся как чудо, настолько мы устали от войны. Слава Богу, жизнь подарила гораздо больше времени наслаждаться этим миром. И подарила возможность рассказать потомкам о своих боевых товарищах - о свидетелях тех героических лет. В славных биографиях фронтовиков - живая история. Ее надо знать, ею гордиться. Как говорил незабвенный А. Пушкин: "Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно". Ведь сердца героев - отцов и дедов - бьются уже в их сыновьях, внуках, правнуках. Невидимая нить: Связь поколения!