Родом я с деревни Точижки Некрасовского района Ярославской области. Как тогда говорилось: «В Точижках перед лапшой подносят по большой». В январе мне будет 90. Уж еле жив. Сам удивляюсь, как до таких лет дожил.
Папа с мамой были крестьяне. Отец все время работал на руководящих постах: то председателем колхоза, то секретарем сельсовета. Мать пропадала в поле – занималась крестьянским трудом.
Кроме меня в семье росли еще двое братьев и сестра. Когда я родился, в 24-м году, в деревне еще чувствовались отголоски гражданской войны. Голодуха была, конечно. Что говорить, какая тут сытость. Я только-только стал что-то понимать. Но запомнил маленько…
Детей кормить тогда было нечем. Бывало мать хлеба начавкает в тряпку, да и в рот сунет. Вот тебе и вся еда. Постоянное чувство голода…
Перед войной стало легче. Оклемались, выпрямились. Сегодня недобро поминают руководство. Того же Сталина как только не проклинают. А он все же молодец, выправил ситуацию. Ежегодно на все снижали цены. А сейчас каждый день повышают. Хотя, правда, всего полно в магазинах, но что толку – все какое-то некачественное.
Конечно, время тогда было непростое. И в нашей деревне народ раскулачивали. Жил у нас такой кулак Федин Анисим. У него было два сына. Вот им всем досталось. Всю их семью отправили в Сибирь. Но кулак это тебе не фунт изюма. Они бежали, а через некоторое время вернулись, решив свести кое с кем счеты, и я помню, что в деревне была стрельба.
Около Сахарежа (Ярославская область) тогда стояли большие леса. Все раскулаченные прятались там, а наш, второй отряд, что-то вроде самообороны, собрался в деревне.
Говорили, что у них в лесу атаман был – Саха. С тех пор и пошло название местечка. От того, как они кричали: «Саха режь!»
В 26-м году раскулаченные и прочие недовольные властью собрались в банды. В ответ начали формироваться отряды красных бойцов. Отец в отряд не попал. Но будучи сельским активистом, участвовал в раскулачивании. Прошло распределение кулацкого имущества. Мне запомнилось, как отец принес домой кулацкий самовар.
 |
|
Детство |
Потом я пошел в школу. Окончил семь классов. Поступил учиться на счетовода в Нерехте. (Костромская обл.) После начала войны успел немного поработать, а 10 ноября 1941 года добровольно ушел на фронт. Тогда как раз началось формирование Ярославской добровольческой коммунистической дивизии. Вот в нее я и попал. Определили меня в артиллерию. Учились в Песочном, где сейчас стоят десантники. Морозы тогда были жестокие. Жили, не пойми как – без окон, без дверей. Замерзали, конечно. Не знаю, можно ли это вообще назвать учебой. Хотя из 76-миллиметровки я немного все же пострелял. Н-да… самая лучшая техника была тогда – это лошадки...
- Вы участвовали в торжественном построении в Костроме перед отправкой на фронт?
- Нет. Нас с Песочного отправили маршем, мы получили матчасть: 120 лошадей, 21 пушку – по 5 лошадей к каждой пушке. Считай, полк сформирован. И значится, сразу зеленая улица – рывком на фронт.
- Все ветераны дивизии вспоминают боевое крещение – бомбежку под Бологое. Вы были в этом эшелоне?
- Да! Там был начальник станции – предатель. Говорили, что он доложил немцам о приближении коммунистической дивизии к Бологому. Первая ехала пехота. Им крепко досталось. Только до станции дошли, тут они как раз налетели. Много народу побило. А нас остановили… там еще лесок такой небольшой был. Эшелон встал, дали команду выйти из вагонов. Насыпь крутая. Все посыпались вниз. Помню, что мы были в маскхалатах… Самолет прошел над эшелоном, дал очередь. У нас сначала убило двух лошадей, потом санитарку. Остальные так, ничего – отделались испугом. Немец сделал еще пару заходов и ушел.
Потом поехали дальше, разгрузились и шли ночными маршами. Днем было невозможно, потому что немцы тогда имели полное превосходство в авиации. Гонялись буквально за каждым человеком. Я не избежал этой участи…
В лесочке поставили пушки, распрягли лошадей, все замаскировали. Решили немножко отдохнуть в небольшой белорусской деревушке. А мне как раз выпало на пост идти, охранять пушки. Морозило тогда крепко, погода была ясная, ярко светило солнце. Я, дурак ремень винтовки поперек маскхалата через плечо набросил. Он, видать, сверху в самолете увидал черное на белом. Смотрю – пикирует, и прямо на меня! Я сразу винтовку сбросил, ничком в снег. Пулеметная очередь рядом прошла. Думаю: «Не буду вставать». И угадал. Немец пролетел обратно, проверил – попал или нет, дал еще одну очередь, не поленился. Хорошо не попал, мимо прошло.
Получилось так, что в Белоруссии мы попали в полу-окружение. Остался только 18-ти километровый проход. Остались без боеприпасов, без медикаментов, без продуктов. Страшно вспоминать.
Помню, лошадь уже еле стоит, шатается, вот-вот упадет. Командир дает приказ пристрелить ее на мясо – все равно подохнет. Из револьвера ей в сердце. У скотины глаза дикие – за что!? Струя крови на полтора метра. Какое там мясо!? Кости обтянутые жилами. Ладно, еще жрать нечего, так нам стрелять из пушек нечем, снаряды кончились. Командир дивизии Турьев поддерживал, подкреплял нас – «Все равно не дадим замкнуть линию, прорвемся. Ребята, на станции чудом остался цел вагон с боеприпасами. Паровозу подойти не дают. Нужно, что-то делать!» И каким-то чудом, я не знаю, мы привезли его… вытащили буквально на руках. Толкали и тянули этот вагон по железной дороге несколько километров! А сами еле ходили, нас мотало от голода.
Когда вагон открыли, там оказались не только снаряды, но и гранаты, с патронами к винтовкам и автоматам. Все было…
Так что командир дивизии смог приготовиться к прорыву, выходу из этого полу-окружения. Удрали с Божьей помощью. Ни одной пушки не бросили, все вытащили. На каждую пушку по семь человек! Лошадей уже не было, их всех сожрали.
(Первоначально дивизия дислоцировалась на подступах к Москве, а в феврале 1942 года была переброшена в состав 4-ой Ударной армии и последовал приказ о ее передислокации в Пречистенский район. 27 марта 1942 года после форсированного марша по освобожденной территории Слободского района дивизия сосредоточилась возле деревень Бердяево и Вишенки. Сплошной линии фронта здесь не было в связи с тем, что местность изобилует болотами и непроходимыми топями. Выдвинувшись в Пречистенский район, части 234-й дивизии нависли над коммуникациями Бельской группировки противника – большаком Духовщина – Пречистое- Белый – Ржев.
За неделю боев Ярославская коммунистическая дивизия отбила у врага на большаке Духовщина – Пречистое - Белый – Ржев и поблизости от него 20 населенных пунктов. Важнейшее транспортное сообщение немецкой группировки « Центр» оказалось перерезанным в нескольких местах.
Немецкое командование подтянуло в Пречистенский район части 7-й танковой дивизии, ввело в дело крупные силы авиации. Ожесточенные бои на большаке и около него продолжались пять дней. После пятидневных боев подразделения 234-й дивизии были потеснены. Из 20 ранее освобожденных пунктов 12 пришлось оставить.
После этих боев противник отвел изрядно потрепанную 7-ю танковую дивизию на переформирование. Ее сменила 2-я танковая. А уже 16 апреля ярославцы снова пошли в наступление. Прим. – С.С.)
- В 42-м по танкам не довелось стрелять? В истории дивизии упоминаются бои с немецкими танками.
- Нет, я не стрелял. Весь 42-й год били только по пехоте, и с закрытых позиций. Немцев, можно сказать, вообще не видел. Снаряды противотанковые были, но они не пригодились, потому что не представилась возможность. В тех местах дороги такие, что даже по снегу не проехать. А немецкие танки любят комфорт. Да и фронт, считай две тысячи километров. Верно? Сколько надо танков? Не напасешься!
Обычно наш командир батареи находился на передовой позиции вместе с пехотой. Организовывает там наблюдательный пункт и следит за немцами. И потом, значит, оттуда командует. Увидел, скопление какое-нибудь или еще чего-нибудь интересное, сразу командует на открытие огня. Или занимается пристрелкой – «Первое орудие первой батареи! Снаряд сюда, снаряд туда». Записывает ориентиры, подготавливает на будущее, чтобы в случае наступления, по этим местам можно было открыть огонь сразу всем полком.
- Куда вы попали после выхода из окружения?
- После прорыва нас вывели на переформировку, вроде бы в Тверскую область. Я уже был наводчиком орудия. Меня вызвал командир батареи, и послал к командиру полка. Тот направил учиться во 2-е Ростовское артиллерийское училище в город Молотов, нынешнюю Пермь. Мне кажется, что учили тогда достаточно неплохо. Пушку я фактически уже знал. Нас готовили на командиров взводов. Покуда учились, подоспела самоходная артиллерия. Пришлось сызнова изучать уже всю самоходку: мотор, ходовую, правила стрельбы, вождение, и все такое прочее, что требовалось на фронте. Также изучали тактику применения установки. Отрабатывали взаимодействие с танками и пехотой. Обучали нас фронтовики-танкисты. Мне запомнился один обгорелый капитан. Но вообще, система была обучения простая – смотри, мотай на ус и учись сам.
- У вас в училище была первая модификация с двумя параллельными двигателями?
- Да, стояли два спаренных бензиновых мотора модели 202.
Вообще, первое ощущение от самоходки осталось неприятное – сильно страшновато было. Особенно смущали 200 литров авиационного бензина 1-го сорта.
- Вы слышали такое название – «коломбина»?
- Нет. Все ее называли БМ-4А, а расшифровывали «братская могила четырех артиллеристов». И действительно, если снаряд попадал, редко, кто выживал.
- Вам не встречались самоходки первой серии с бронированной крышей боевой рубки?
- Нет. У нас были только с брезентовым верхом.
- Выпускные стрельбы у вас проводились?
- А как же. Экзамен, стрельба. Все нормально, как полагается. Давали три снаряда, не экономили на этом деле. Стреляли по двигающемуся макету. Один раз попал по нему. Это считалось достаточно неплохо. На выходе присвоили младшего лейтенанта. А потом уж за различные бои…
- Где формировались экипажи?
- Сейчас скажу… Кировский тракторный завод. Там выпускали эти самоходки. (г. Киров, завод № 38. Прим. – С.С.) На заводе одни мальчишки да женщины. Тяжело, конечно. Но что же делать? А мы так прямо в цеху и спали ночью, там были сделаны нары. Но что-то не больно долго. Буквально два дня, и 21 машина готова!
На заводе, значит, самоходку сделают, а там быстро все это делалось, и сразу же пробежка на километр. Проверяем, как она себя поведет. На заводе ее смотрят, что надо подкручивают. Садимся опять, весь экипаж, и поехали уже на 20 километров, туда и обратно. Снова ее приводишь в цех – проверка. В последний раз проверяют, все ли в порядке. Может, недоделки какие, или еще что. Устранили и сразу же к эшелону, на платформу.
- Как производилась погрузка на платформу?
- А бревна кладут, и самоходка по ним лезет, потом на платформе разворачивается. На заводах, так там приспособлено все. Перрон высокий. Заводской водитель с разгона заскакивает, лихо разворачивается. Засмотришься.
По рокадным железным дорогам часто передвигались. Наверное, знаешь, что такое рокада. Приходилось вдоль линии фронта путешествовать. Вот тут надо было репу чесать. Приспособлений-то нет. Скажут, что вот такому-то полку надо помочь, и сразу готовишь какие-то приспособления, ищешь бревна. Вообще, на каждой машине все время должно быть бревно. Это первая необходимость. В случае чего привязываешь к гусенице, чтобы вылезти на твердую дорогу. Вот гусеница его прокрутила, опять отвязываешь, и опять привязываешь. Такая мука. Да все в грязи. Какие лишения терпели люди и выстояли. У нас ведь какие дороги-то? Никакие до сих пор. Как-то застряли перед речонкой. Она вроде на карте небольшая, а весной все развезло. Саперы возятся, наводят мост. Как водится, налетели немцы. Ну, зенитки начали палить. Мы давай расползаться. И вот мы рассредоточились по полю. Да так хорошо рассредоточились, что засели наглухо. И все, до свидания.
- Помните состав первого экипажа?
- Механик-водитель Зорин, русский. Ему было уже за 40. Бывалый мужик, на гражданке шофер 1-го класса. А двое других – это наводчик Нечаенко и заряжающий Каноненко. Оба украинцы, молодые парни 26 года рождения. Их родителей угнали немцы, а они попали ко мне в экипаж. (Нечаенко Михаил Федорович, 1926 года рождения, б/п, русский, ефрейтор, наводчик СУ-76, награжден медалью «За отвагу» и орденом КЗ.
Каноненко Семен Власович, 1926 года рождения, б/п, русский, ефрейтор, заряжающий СУ-76, награжден медалью «За отвагу». Прим. – С.С.)
Отношения в экипаже сложились замечательные. Я даже представить себе не мог, чтоб были какие-то недоразумения или непонимание. Мой авторитет, как командира экипажа, никто не оспаривал. Объяснил, разъяснил – все, вперед.
Погрузились на состав. Зеленая улица на фронт. Здравствуй Белоруссия, здравствуй 7-й кавалерийский! Прикрепили нас к конникам. 7-м гвардейским кавалерийским корпусом командовал тогда генерал-лейтенант Константинов. А полком командовал у нас гвардии майор Серегин… ты смотри, что-то я даже запомнил!
Новый 44-й год там, в Белоруссии и встретили. Беда, конечно – деревни сожжены, все уничтожено. Одни только трубы торчат. Немцы беспощадный народ, жестко разбирались. Край-то считался партизанским. Да и партизаны там действовали здорово.
Под Мозырем приняли первый бой в составе 7-го корпуса. После освобождения города полку дали почетное наименование Мозырьский.
 |
- Чем запомнились бои за освобождение Мозыря?
- Дело было зимой. Ночи длинные. Темно. Рано утром со всех сторон навалились и взяли. Удачно все прошло тогда с поддержкой кавалерии. За одну ночь взяли Мозырь. Помнится, немцев много порубали. Ой, много. А когда они еще и побежали, отступать стали, то еще добавили им перцу. Столько их валялось…
(Задача на проведение операции по освобождению Мозыря была поставлена командованием фронта 2 января 1944 г. (командующий — генерал армии К.К. Рокосовский). На подготовку операции отводилось пять суток. В условиях лесисто-болотистой местности и бездорожья особое значение приобретали коммуникации. Гитлеровское командование приняло все меры для укрепления своей группировки. Калинковичскому железнодорожному и шоссейному узлам, областному центру Мозырю оно придавало исключительное значение. Оборону держали 9 пехотных и 2 танковые дивизии, 3 дивизиона штурмовых орудий, кавалерийский полк и другие части. Были построены долговременные оборонные сооружения, доты, линии траншей, местность была густо заминирована.
Калинковичско-Мозырская операция осуществлялась войсками двух армий: 65-й и 61-й. В состав 65-й армии был включен 1-й гвардейский Донской танковый корпус под командованием генерал-майора М.Ф. Панова.
В освобождении Мозыря главную роль сыграла 61-я армия, которая прошла великий боевой путь. В боях за Мозырь в оперативном подчинении 61-й армии находился 2-й гвардейский кавалерийский корпус, созданный на базе кавалерийской группы легендарного генерала Л.М. Доватора.
В боях за освобождение Мозырщины участвовали также 7-й гвардейский кавалерийский (командующий — генерал-майор М.П. Константинов) и 9-й гвардейский стрелковый корпуса.
Операция планировалась так: ударами левого фланга с юга и правого фланга 61-й армии из района Глинная Слобода (25 км на восток от Калинкович) в общем направлении на Калинковичи и Мозырь с одновременным захватов районов Калинковичи — Мозырь с южного запада силами 2-го и 7-го гвардейских кавалерийских корпусов разбить войска врага, овладеть городами Мозырь и Калинковичи и выйти на рубеж р. Птичь.
Наибольшего напряжения бои за Мозырь достигли 13 января. Враг продолжал контратаки. 415-я стрелковая дивизия на протяжении дня отбивала 9 атак пехоты и танков. В 4.00, собрав остатки разбитых частей, враг контратаковал наши войска ў районе деревни Бабры.
На рассвете позиции врага и с севера атаковали части 55-й стрелковой дивизии, которые переправляли через Припять. Первыми ворвались в город бойцы младшего лейтенанта Бойченко. К 2.00 14 января основная часть города была освобождена. Полностью Мозырь освобожден к 6 часам утра. В освобождении Мозыря активное участие принимала и Мозырская партизанская бригада под командованием А.Л. Жильского.
В донесении командующего 61-й армии сообщалось: "Войска армии, сломив сопротивление противника на рубеже Бобренята, Булавки, к 7.00 овладели г. Мозырь и к исходу дня вышли в район Загорины, Костюковичи, Мерабель…
В боях за Мозырь нанесены значительные потери преимущественно 86-й пехотной дивизии противника, убиты 1500 человек солдат и офицеров. Освобождено 710 кв. километров, занято более 80 населенных пунктов".
В боях за освобождение Мозыря войска понесли большие потери. Только части 61-й армии потеряли около 5 тысяч бойцов, 12 тысяч были ранены. Прим. – С.С.)
Вот как немец бежит, тут наша песня. На самоходках бывало на колонну выскочишь… кто пешком, кто ползком, кто как… Видишь, где их погуще, так осколочным туда! А надо – и фугасным пульнешь. Только кверху летят, кувыркаются. Машины подпрыгивают. В какой-то грузовик один раз дал. Как бухнет – огненный шар! По бронетранспортеру бронебойный используешь. Нормально. Воевали, как могли.
После боев в Белоруссии перешли границу с Польшей. Рано утром подошли к Люблину. Вот тут кавалеристы, прямо не слезая с коней, в конном строю ворвались в город. Мы их неплохо поддержали. Помахали ребята шашками… Понасмотрелся я там. Немец на мостовой лежит, а башка в стороне валяется. Много, правда и наших полегло. Лошадей немало побило. Но зато действительно, немцев застали врасплох – они еще спали утром.
Потом освобождали лагерь смерти Майданек. Там еще у нас приключился один инцидент. Помню, мы после боя за Люблин остановились недалеко от дороги. И какой-то приблудный немецкий танк пристроился прямо в нашу колонну. Да видать экипаж спохватился, что не туда попали, начали бить всех подряд. Стояла машина командира полка, они положили в нее снаряд. Хорошо еще командир полка уже ушел в штаб, или еще куда-то там. Вот шоферу повезло меньше, от него мокрого места не осталось. А выехали-то уже за Люблин, там дорога поворачивала. Лесок еще неподалеку. И они видимо надумали «урыть» в этот лес, развернулись, протаранили крытую машину, затем боднули танк. Но тут, наконец, наши танкисты проснулись, начали его гвоздить. Подбили все же. Оказалось, в этом танке ехал комендант Майданека. Допрашивали его потом…
И вот значит, пошли мы на экскурсию в этот Майданек. Бараков там, не знаю сколько. И главное для чего им вся эта обувь была нужна? Целые склады. Ужасно просто! А этот экскурсовод хренов, видать был там прислугой или охранником, рассказывал нам и показывал. Печи стоят, а у печей такой закуток. В нем стоял немец с дубиной. И пленный, который уже не мог работать, значит, проходил мимо него. Тот его по голове – раз, а двое подхватывают и в печь. Потом показывает нам здоровые бочки, в которые сгребали пепел и отправляли на поля.
- Вот как они рассказывали нам. Страшно, конечно.
- А эти освобожденные: кто плачет, кто благодарит. Их целая колонна! Стоят вдоль дороги. На дорогу, где мы ехали, их не пускали. Это чтоб не застопорить наступление. Кого там только не было. Со всего мира: и французы, и поляки, и немцы. На разных языках лопочут, плачут, радуются, благодарят.
- В Белоруссии по танкам не приходилось стрелять?
- Как не пришлось? Было дело как-то раз по весне. В одном местечке что-то забуксовала наша дивизия, а корпус – тот так вообще встал. И вот, значит, командир батареи говорит: «Вот так и вот этак, товарищи лейтенанты. Езжайте-ка судари мои по дороге. На карте указана небольшая речонка да мостик. А может, мостика уже и нету, да и хрен-то с ним. Переедете эту речонку, осмотритесь. Да желательно бы понять, где находятся немцы». Наладил нас в разведку, типа того. Поехали мы туда со старшим лейтенантом Журавлевым. Моста, конечно же, нет. Переехали вброд речку и видим немцев. Они, разумеется, открыли огонь. А у старшего лейтенанта машина заглохла и никак не заводится. Он выскочил сам и рукояткой пытается завести двигатель. Немцы стреляют. Смотрю – повалился. Экипаж выскочил, забросили его в машину, развернулись и обратно. А я свернул с дороги, ушел вправо. Сначала по пехоте стрелял, отсекал от реки, потом глядь – два танка вышли. И видно мне в перископ, как из люков вылезают танкисты, советуются со своей пехотой.
Нас не видят, мы успели за кустики пристроиться. Так значит, я сразу на заряжающего кричу: «Давай бронебойный!» А наводчику: «Смотри, не подведи! Стреляй в низ танка». Они (танки) сначала лбом ко мне стояли, потом немножко развернулись. Пушки-то направлены на меня. Метров 250 до них. И вот снаряд за снарядом, смотрю – один задымил. Во второй, видно, успел экипаж заскочить – около нашей машины снаряд… ох, ты бы послушал, как он визжит, когда пролетает мимо. И-и-и-х. И воздушная волна идет от него. А как же…
Снаряд около машины проскочил. Думаю: «Ага, не попал. Не видит пока». А вот я успел – и второй подбил. Не знаю, куда ему попал, точно не могу сказать. Тут уже лишь бы подбить, а куда попадет, хрен с ним. Видно, под башню ему попал. Второй тоже задымил, ствол повесил. Я механику сразу: «Давай задним ходом, только что бы в этой речке не застрять». Значит, пятимся, и отстреливаемся. Немецкая пехота по лесу бежит с двух сторон. Да, забыл сказать, нам же еще дали немножко партизан в поддержку. Они около меня держатся, тоже слышно, как по немцам стреляют. И за машину-то прячутся, все же она бронированная. Чувствуем, как немцы стреляют, по броне-то пули щелкают. Механик переехал речонку, развернулся и мы уехали, докладывать командиру сложившуюся обстановку, которую мы увидали.
 |
- Вы говорите, что партизаны вокруг вас крутятся. Вы как-то с ними взаимодействуете? Может, они что-то кричат вам?
- А чего тут кричать? Они сами по себе, мы сами по себе. Да и не слышно ничего. Мотор работает, стреляют вокруг, заряжающий из автомата трещит – разве что услышишь. Ну и у них тоже своя задача была поставлена.
- Как заряжающий стреляет из автомата, сверху?
- Да нет. Там отверстия были, с крышкой на цепочке. Пострелял, крышка упадет туда же. У заряжающего был автомат: он успевал, и стрелять и заряжать.
- Вы доложили о подбитых танках? Требовалось чье-либо подтверждение?
- А как же. Когда на другой день взяли село, стали расспрашивать местное население про танки. Те закивали головами как болванчики – «Да-да, два танка волокли на привязи». А ты думал как? Бросят? Нет, милый. У них все серьезно, вся техника на учете. Так что мне эти танки засчитали вполне официально, и потом дали за них орден.
Журавлев выжил. Оказалось, ему пулей грудь прострелило – сквозное ранение. Через несколько месяцев он вернулся обратно. Я его видел потом.
 |
|
Самоходчики. 1945 г. |
- С пушками бороться доводилось?
- Доводилось. Бывает, сам высматриваешь, а другой раз пехотинцы скажут: «Товарищ лейтенант, вот тут пушка». В перископ смотришь – точно. Сразу снаряд ей! Вообще, всю пушку видно как на ладони. Увеличение в шесть раз! У наводчика свой коленкор – панорама. Скажешь ему: «Посередине пушки целься!» Интересно получается в нее фугасным. Им пониже надо брать. Фугасный-то, он воронку делает. А пушка-то подпрыгивает вверх, и совместно с людьми кувыркается (смеется). Ежели осколочным бьешь, тоже хорошо. Когда он до чего дотронется, хоть до пушки, хоть до человека, то сразу лопается, и в разные стороны брызгают осколки.
А бывает к пушке ты подъехал на 30 метров. Тут уже все – это мертвая зона. Если метров 100, или может быть 50, то стреляешь прямой наводкой. Но обычно стреляли с дистанции от 500 метров, а то и больше.
- Вы не вспомните, сколько вы поразили пушек. Сейчас на западе, да и у нас, активно пересчитывают количество убитых врагов. Подкинем, так сказать, дровишек?
- Не знаю, я так уж точно-то не считал. Наверное, с десяток. Да, десяток подстрелил обязательно.
- Кто подтверждал попадание?
- У меня наводчик, механик-водитель – видят, что я подавил.
- Какой набор снарядов у вас был в самоходке?
- Осколочно-фугасные, пять штук подкалиберных. Как было пять, так они до конца войны и остались. Я их не использовал. Отчитывайся еще… да и бронебойных хватало. Они хорошо пробивали. Подкалиберный нужен, если против тебя уже тяжелый танк. Бронебойных я забыл уже, сколько. Кроме того еще возьмешь про запас ящика три. На дно их укладывали так, что ступить негде. Только люк не закрывали. Мало ли что, так хоть выползешь.
- Как вы вообще в него умещались?
- Так а что… мы же щупленькие были. Да и жить захочешь, еще и не туда залезешь.
- Сколько вы потратили снарядов на два немецких танка?
- Наверное, штук шесть. Когда стреляешь, ведь не видно, попал ты или нет. Вроде снаряд-то из ствола не успел выскочить, а он уж там, у танка. Стреляешь-стреляешь, потом вдруг видишь, что дым пошел. Трассу не больно заметно, это тебе не «катюша». Вот у той видно, как летят. Целый фейерверк.
И по пехоте также. По обстановке решаешь, смотришь, сколько их там копошится. Может, и три достаточно. А то командуешь, пять штук беглым.
По дотам сложнее. По нему больше осколочно-фугасным набором. Да в амбразуру надо бы пропехнуть. Вообще, по дотам помню, что стрелял, а вот успешно или нет, не припоминаю.
- Вам начислили деньги за подбитые танки?
- Нет. Ордена выдавали. Денег не видел…
- Мы с вами прервались на Люблине…
- А после Люблина мы брали город Штаргард (польск. Stargard Szczeciński, нем. Stargard in Pommern), Наугард (нем. Naugard, польск. Nowogard), и какой-то большой сильно укрепленный город на Балтийском море, забыл, хоть убей. (Кольберг или Альтдамм?) Немцы в нем держали много пленных, и говаривали, что они работали на подземном заводе, где производился ремонт подбитых самолетов. Там мы попали под огонь корабельной артиллерии. Возле нас разорвался снаряд крупного калибра. А потом наши, видно, этот корабль торпедировали, и он утонул. (С 10 марта 1945 года 7-й гв. кавалерийский корпус вел тяжелые бои в Померании с окруженной группой немецких войск под командованием фон Теттау, которая прорывалась вдоль берега Балтийского моря в районе Гоф – Вальд Дивенов. Прим. – С.С.)
- Опишите бои в городе.
- По улице идет пара установок. Одна пушка слева идет, другая – справа. Перекрестно друг дружку поддерживаем. Лупим по фасадам домов, и притом по верхним этажам. Потому что с чердака ведь не полетишь вверх, надо вниз спускаться. А там их уже встречает наши конники.
Другой раз подсказывают, что им прохода нет, например, пулемет где-то бьет со второго или с третьего этажа. В окно, им туда, пальнешь осколочный, и все в порядке.
- Я правильно понимаю, вы на одной самоходке прошли всю войну?
- Нет, на двух поездил. Одна уже морально устарела и выработала ресурс. Замучались: везде подтекает, все изношено, шестеренки летят без конца. Столько километров прошли. Из постоянных поломок – все больше бортовые передачи. Смотришь – вбок закручивает. Понятно! Опять ремонт. Бортовая полетела, тут же появляется особист. А как же! Приходит, смотрит.
Потом техник снимает эту шестеренку, описывает и отправляет. Через некоторое время приносит новую, ставят и опять поехал. Быстро чинили. На фронте долго ничего не делалось.
Забыл, в каком месте в Белоруссии, сдали ее (самоходку), и ездили за новой матчастью на переформировку в Москву. В этих моторы уже стояли один за другим. В Москве технику получили, только успели в баню сходить – опять эшелон. А в бане тоже, притом что много народу много, еще и одежду ото вшей жарят. Такого добра тогда ужас сколько водилось. Бывало, зимой-то баню сами устраивали. Нагреваешь из-под бензина бочку воды, брезентом накрываешь, досок настелешь на снег. И так купались. Потом вшей гоняли над ней. Она накаливается, и вот снимаешь, только треск стоит.
- Спали прямо в самоходке?
- Сейчас такое впечатление, что мы, наверное, и не спали вообще. Некогда спать-то. Подчиненных и себя проспишь.
Когда, например, в обороне стоишь, так землянки выкопаны. В Белоруссии после тяжелых боев надо было переформироваться. Да немцы зацепятся, тоже станут в оборону, приходится и нам вставать.
Под самоходку обязательно капонир. А вот зимой, так это беда. Земля мерзлая. Столько я за войну земли перекидал, не сосчитаешь…
- Какова была самоходка в плане комфорта?
- Да никакая! Зимой мерзнешь. Это просто невозможно, я не знаю… Вот пять километров проедешь и бегом вокруг машины. А что делать? Иначе замерзнешь! Летом же невозможная жарища. Броня нагревается, от двигателя жар, пороховая гарь от выстрелов. Это что-то с чем-то.
- А я смотрю, вас вообще Бог миловал. В вашу самоходку немцы ни разу не попадали?
- Прямых попаданий испытать не довелось. Только один раз получили попадание в ствол пушки. Прямо в боковину. Был еще один занятный момент…
Как-то я выскочил из машины и потом надумал обратно. Сзади у самоходки дверка. Я ее открутил, чтобы мне прыгнуть туда… А немец не спит, все видит. Запустил в дверцу очередь из пулемета. Так мне по заднице как даст этой дверкой! Я носом вперед…
Снайпера у них злючие. На дерево где-нибудь залезет и вздохнуть не дает. К нам как-то прикатил от командира полка один капитан. Вырядился в новую офицерскую форму, перчатки натянул, сапоги хромовые. А окопы только прорыли, а часть вообще нетронутая. И он стал перебегать, где не прокопано. И снайпер его тут же снял. Потом после пары таких случаев сменили форму, всем выдали обыкновенную полевую.
А то еще другой раз немцы такую смехоту устроят: рупор повесят где-нибудь на дереве и начнут насмехаться над нами – «Как русские сахар едят? Вслепую! Это кому? Ивану. А эта? Петру. А эта? Сталину». А действительно, на самом деле так делили. Один, значит, грудки наложит, а другой загадывает: «Кому?» – «Ивану», «Кому?» – «Петру». Издеваются сволочи. Надоест, по этой «говорилке» снарядик влупишь. Вроде притихнут. Потом починят, в другом месте повесят, и какую-нибудь такую херовину целый день мелют.
- У вас были в части потери среди самоходок?
- Были, конечно. Как без этого? Вот был, случай… тоже старший лейтенант, забыл, как его фамилия. Получили они прямое попадание. Машину в куски! Его из самоходки взрывом выбросило. И он в горящем комбинезоне кометой улетел в канаву с талой водой. У него еще хватило сил потушить пламя, хотя и раненый был. Вот он орет, просит помощи, а что ты сделаешь? Не выдержали, двоих послали туда с плащ-палаткой. Немцы их подбили. Пришлось дожидаться вечера. Так он и орал целый день. Вот же мука была, его слушать. И не сунешься. Впереди лес, а перед ним чистое пространство. Хорошо еще их соседи с фланга поприжали и они отошли. Мы двинулись за ними, там еще деревушка такая, а посредине деревни стоит транспортер, до краев набитый всякими продуктами. В нем конфеты, печенье, шоколад. Народ страх потерял. Обрадовались, начали потрошить транспортер.
А немец-то хитрый. Загнал два больших танка в сараи с воротами. Они подождали немного, и давай все наше войско колотить. Только самоходок потеряли две штуки. Что тут сделаешь, все по машинам. Кто смог, тот дал драпа…
- Что значит большие? «Тигры»?
- Видел и «тигры». В Польше сначала долго с боями продвигались вперед, а потом остановились в одном месте. Самоходку ветками закидали. Я на велосипеде решил прокатиться. И, наверное, метрах так в 400-450, не больше, смотрю – какая-то туша деревья валит, разворачивается. «Тигр»! Да страшный такой. Ну что? Ну, вернулся к самоходке. Стрелять по нему? Он меня шутя в порошок разотрет с ходу. Да ладно бы он один там барахтался, так за ним еще двое шли. Думаю, если пальну, все вместе они меня тут распотрошат. Так что это страшно.
А в одном месте немцы оставили нам «тигр» в подарок. Мы захватили деревню, и он стоит около дома, целехонек. Высотой с дом! 100 тонн, считай. У меня самоходка – 11 тонн.
 |
|
На занятиях. 1945 г. |
- У вас в наградном листе написано, что вы подавили семь минометов?
- Это писарь написал. Я к этому не имею никакого отношения. На самом деле мне удалось отбить позицию артиллеристов. Они оставили пушку, и удрали. В результате немцы захватили орудие. Для расчета, считай, дело пахнет трибуналом. Хорошо еще они, между прочим, затвор выбросили, и пушка фактически бездействовала. И бегут по полю ко мне – «Самоходчики, выручайте! Захватили у нас пушку немцы. Мы там затвор бросили». Поехал с ними. Немцев, как тараканов. Я давай по ним осколочными палить. Заметались родные – им неудобно, в поле-то. Точно не считал, сколько снарядов выпустил, но я там их нормально наколотил. Пока мы немцев по полю гоняли, эти черти затвор подобрали, и пушку под нашим прикрытием уволокли. Так что все в порядке.
- Куда двинулись после Померании?
- Три города взяли, потом стоп-команда, и нас развернули вниз на юг, под 90 градусов. Зеленый свет, на штурм Берлина. Значит, мы все, 21 машина двинулись в направлении на северо-западный район Берлина. Туда подошли… штурм в разгаре, сущий ад. Берлин окружили, немцам деваться некуда, поэтому они стоят до последнего. Стреляло каждое окно, каждая щель. Ну, и мы тоже… палили по ним, по окнам-то. Потерялись во времени. Сколько раз пополняли боекомплект, уже не вспомнить. Много набили их.
- Какие у вас были потери в Берлинской операции?
- Потерь среди экипажей и материальной части не было. Никаких. Ничего не потеряли, как была 21 машина, так и осталась.
- Вы видели, как стреляют «фаустпатроном»?
- Вот тебе такая хохма. По взятому немецкому городу идет колонна техники. Конники шебуршатся. Некоторые дома горят. Вдруг со второго этажа по самоходке бахнули «фаустом». Струя искр бьет по брусчатке и рикошетом уходит вверх. Наша кавалерия тут же спешивается, заскакивает в подъезд… Через некоторое время из окна второго этажа вылетает и шлепается на мостовую старуха-немка. Конники возвращаются и делятся впечатлениями. В общем, вроде бы мать какого-то офицера решила нам отомстить, да не попала. А что ты думаешь, они будут разбираться, кто стрелял? С этого окна был выстрел? С этого! Ну и все…
А так этих «фаустпатронов» по дороге куча валялась. Мы подбирали и тренировались на подбитом немецком танке. Здорово! Как настоящая ракета! Пробовали, так сказать…
Но моя 76-миллиметровая пушка все равно получше этого «фаустпатрона». Считай только один ствол три метра. А чем длиннее ствол, тем больше оборотов в этом стволе, и тем она сильней бьет. У нее убойная сила до 10 километров.
- Когда в Берлине почувствовали, что уже все закончилось, что пришла Победа?
- Пуляешь туда в центр, в дома. Вроде конца и края нет. Вдруг в два часа ночи командир батареи как закричит: «Немцы капитулировали, войне конец!» Все как заорут: «Ура! Ура!»
- Не хотелось повоевать на 85-ке, 100-ке или на 152-й?
- Видел их. Это уже серьезная техника, хорошие штуки. Обычно когда, например, где-то какая-то операция начинается, так тут полно всякой техники: самоходки и танки различные. Потому что они, должны против «тигров» и самоходных установок немцев работать. А мы как поддержка штанов. Подчищать за ними, бороться с пехотой.
 |
|
Германия 1945 г. У взорванного моста. Альбом Корнева |
- В 45-м немецкая авиация против вас не воевала?
- Да не особо. Они в последнее время применяли такие контейнеры. Летит, и этот контейнер бросает. Он, не долетая до земли несколько метров, лопается и из него сыплется «горох». Но, по-моему, эффективность была не очень-то. В нас они не попадали. Правда, один я раз я видел, как ездовый ехал на лошади и попал под такой «горох». И лошадь, и его убило. А мы быстро под самоходку, под днище.
- Как у вас карьера сложилась после войны?
- По окончанию войны мы стояли недалеко от Берлина в Потсдаме. Потом, когда началась война с японцами, хотели нас туда бросить, но что-то отменили и направили в Белоруссию. Там я вел занятия. Командир дивизии посмотрел, предложил мне поехать в академию. Я отказался – «Нет, надоело мне. Считай, шесть годков дома не был. Домой хочу».
В деревню приехал. Мама и папа дома. А батя-то был на фронте. И тоже в Берлине был. Вперед меня пришел домой. Не могли друг друга найти в Берлине. Разве найдешь в таком количестве людей? Миллионы!
Ты знаешь, я ведь расписался на рейхстаге. Меня механик с заряжающим подсадили. Написал – «Костромич, лейтенант Корнев». Там уже все было исписано, насилу найдешь местечко.
- У вас сначала был 1816-й полк, а потом 888-й стал, так?
- Да. Резерв Главного командования у Жукова – самое паршивое дело. Как где туго – так тебя туда. Резерв есть резерв. Жукова мне так и не довелось увидеть. Только вот Константинова своего кавалерийского видел. Такой же, как и я, не особо дюжий, щупленький.
Забыл, в каком месяце… в общем, в оборону встали. А когда в обороне стоишь, обычно приводишь в порядок все: машины, оружие, подопечных. И вот он приезжает в наш полк. Прошел, поглядел. Машины все в порядке, стоят на стеллажах, как положено. И, конечно же, полез под машину, вынул платок… а днище-то никто не чистил. Вылезает: «Вот ваш, – говорит, – уход за техникой!» Командиру выговор, нам – по рогам, само собой. Началось – «А вы куда смотрите, офицеры? И надо же так допустить… в таком состоянии содержать технику».
Хорошо еще спирт не нашел в канистре. У нас, как бы тебе сказать, в запасе было всегда. Перед боем – милое дело. Со спиртом проблем не имели. То с другого раза останется, то спиртовой завод попадется...
Но я злоупотреблений не допускал. У нас в экипаже такого не было. А вот у конников один раз чуть ли не целый эскадрон отравился. Стояла на станции цистерна со спиртом…
- Это классическая история…
- Да-да. Кто-то узнал, прострелили цистерну и кто с чем. А там, разумеется, был этиловый спирт. Может быть, немцы и специально их оставляли, бог их знает.
 |
|
Германия 1945 г. Альбом Корнева |
- Как оцените своего наводчика?
- Хороший парень. Вот только заряжающий наш… как бы тебе сказать, трусом вроде не назовешь, но трусоват. Один раз в бой пошли, так его чуть ли не трясло. Я его оставил даже.
Тогда только остановились после боя в одном месте, и кто-то из командиров, не знаю, включил приемник. У нас ведь в каждой машине был приемник. Сидим, слушаем Москву. А я послал заряжающего водички принести. Взял он два котелка и пошел. Там через болотину надо было переходить. И обратно несет воду… а немцы тоже Москву послушали и с обиды из 8-ствольного миномета как захерачили по этому болоту. Мой заряжающий бежать! Приполз весь бледный, да в грязи. Я говорю: «Ну, так ты что родной напугался-то? Как будто первый раз».
Высадил его. Потом после боя обратно подобрали. Даже не заметили его отсутствия, сам заряжал. Все-таки в самоходке было тесновато: механик впереди, да в этой кабине мы трое. Ну, как говорится, в тесноте да не в обиде. Товарищество всегда на фронте было не как сейчас. Не делили друг друга на национальности. Все вместе воевали. Татары, узбеки, казахи, украинцы…
Вот евреев, по-моему, не было. Помню, только в училище был один еврей. Тоже с нашего выпуска. И что-то он расклеился по окончанию учебы… Чуть не плакал, просил, чтобы его в училище оставили. Его можно понять. На фронте в первую очередь убивают евреев. Он знал…
А за трусость, кстати, у нас в 234-й Ярославской одного расстреляли.
Холод, голод, вокруг смерть. Некоторые не выдерживали. В общем, он струсил и убежал с поля боя. Тут же суд. Всех выстроили, выкопали могилу и застрелили с окопа (?).
А сколько народу за войну перебежало! Власовцы эти. Они, помню, тихо вырезали наше передовое охранение. Хорошо один удрал, прибежал к нам. Мы вовремя открыли огонь и смогли их уничтожить. Слышим, оттуда несется трехэтажный мат! Гражданская война, получается.
Под конец войны, когда подходили к Берлину… я не знаю, там дороги обсажены фруктовыми деревьями. Так на каждой яблоне по несколько человек висит. И дощечка: «За измену Родине».
Но они не виноваты, фактически. Сами что ли они в окружение-то залезли? Ведь привел их кто-то туда! И мы могли также попасть. Да что говорить – попали! Еле вылезли из окружения. Вот и Власов так же попал. У них не оружия нет, ни боеприпасов, ни еды. Ты посмотри. Что за идиоты? Обязательно надо было расхвастаться, что идет Ярославская коммунистическая дивизия. Немцы сразу же начали нас отличать от других. Если ты в сером ватнике, в плен тебя не возьмут. Вот ведь что делали. (Все бойцы 234-й Ярославской дивизии были одеты в пошитую в нерабочее время униформу. Прим. – С.С.)
- Про отношения с немецким населением хотел вас спросить?
- Так приходилось, общались. Кое-кто и любовь заводил. Любой солдат мог. Немки нормально к этому делу относились. Им интересно было с русскими. Своих мужей, как бы сказать, особо не хвалили. Слабенькие, холодные к этому делу. Русские, говорят, что уж поспит, так поспит. У некоторых мужья вернулись, а им хоть бы что. А то сейчас говорят, особисты смотрели, чтоб к немкам не ходить. У нас насчет этого просто предупреждали, чтобы не насильно и не обижать. А так – пожалуйста.
Никого за связи с немками в полку не прижали. Вот среди пехоты – да. Они первые идут в бой, и там бывало, насильничают. Потом смотришь – всех выстроили, а какая-нибудь немка ходит, опознает. Потом пальцем тычет, и здравствуй штрафбат. А что такое штрафбат, сам понимаешь.
Вот у меня один раз под Пабьянице (Польша, Лодзинское воеводство, Повят-Пабяницкий. Прим. – С.С.) опять бортовая полетела. Пришлось у хозяев, поляков неделю жить. Потом снабженец принес шестерню, поставил, и мы уехали. Так ничего плохого сказать не могу, хорошие люди. Угощали все время. И завтрак сделают, и обед, и ужин. Живут чистенько. Вот я там удивился сперва, когда сели за стол. Не знал, как себя вести, как начать кушать. У них картошку подают отдельно, мясо отдельно, бульон отдельно. Вилочки, ножички. И вот кто сколько наложит. Главное, еще по избе ходят и на ходу едят. Вот я долго присматривался, как же мне начинать.
 |
|
Нерехта, 2013 г. |
После серьезной бомбежки заряжающий и наводчик из разбитого магазина притащили сахарного песку. И хозяин тут же наделал самогонки. Полное взаимопонимание!
Под Потсдамом мы стояли прямо около жилого дома. Брезентовые палатки поставили в палисаднике. А у хозяйки там было закопано всякое женское добро. Ребята обнаружили, давай менять колечки-сережки. Она скорей бегом к командиру батареи. Тот пришел: «Отдать сейчас же. Вернуть все до копейки».
Так что пришлось отдать все этой дамочке. Ей семью надо кормить. Дочка, муж с войны пришел… Но факт тот, что наш командир батареи уже целиком и полностью с его женой сотрудничал… в постели. И муж не мешал. Как родные (смеется).
А что?! Вон в Польше, там только деньги заплати и бери хоть на всю ночь, хоть на пять. В каждом поселении свое заведение.
- Ваше отношение к Жукову?
- Хрущев его обгадил. Хрущев негодяй. Если бы не Жуков, никогда бы мы не победили в ту войну. Сталин надеялся только на Жукова. Действительно, он жесткий был. Но что же сделать, никуда не денешься. Приказал, значит приказал.
- Поговорим о наградах?
- По приходу наград, если есть возможность, выстраивался полк. А другой раз, построят, например, батарею. Приходит награда, вручают в торжественной обстановке и все. Бывало, обмоем. В котелок со спиртом бросали.
- Война снится?
- До сих пор. Вспоминается другой раз.
- Снится какой-то особенно напряженный момент?
- Да любой бой. Там каждый день, знаешь ли… неизвестно, какой снаряд тебе попадет. (смеется) Перед боем самый такой поганый момент. Мазнешь сто грамм, и думаешь: «Да и на-х, наплевать-то …»
Постепенно притупляется маленько, становится полегче как-то. А ведь в бой-то идешь… стреляют отовсюду, не знаешь откуда. Все палят и палят. И дальнобойная артиллерия, и минометы, и пулеметы. А пехота-то их… первое-то время… Вот ведь наглецы! Пьяные, рукава по локоть, с автоматами наперевес идут напролом. Их из пулемета валят, и хоть бы хер. Идут и идут. Потом пленных обыскиваешь, и у каждого фляжка со шнапсом.
А наши-то неопытные, поначалу боялись. Потом уже командиры сказали: «Не бойтесь, это они так панику наводят. Подпускайте ближе, и бейте из пулеметов как следует». Но все равно жутко. Только одну цепь уложили, а уже другая идет. И смотришь – наши не выдерживают, бегут. Вот тут нам, артиллеристам только успевай. Стреляем, стреляем…
- С немецкими самоходками не встречались?
- Как же, видел их самоходки. Они тоже здоровые, как и «тигры».
В Белоруссии видел, и в Польше. Мы наблюдали за боем из второй линии. Они шли против наших танков. Тогда еще танкисты сожгли одну самоходку.
 |
|
Вся жизнь, как на ладони |
- Какое у вас отношение к замполитам?
- У меня, например, отрицательное. Отдохнуть бы, еле на ногах стоишь, а он лезет со своими нравоучениями. Сами-то не воюют, от скуки ерунду всякую придумывают. Один раз так уж они мне надоели…
А то еще перед боем, в этот момент настроение сам понимаешь, бежит и кричит: «Выкидывайте знамена». Какие нахер знамена? Как будто в старинные времена, верно? Ты выбросишь флаг, и первый же снаряд твой. Хорошо снаряд разорвался неподалеку, так он в тыл бегом. Политрук хренов. И про знамена забыл…
Командир, не в пример политруку, нормальный был мужик. Быстро соображал.
Вот нас в батарее было пять машин. Один раз между нашими частями случился разрыв – не хватало сил. Через этот разрыв как назло проходила дорога. Он мгновенно определил нас, двух командиров самоходок, на высотку. Мы должны были все время простреливать этот участок.
И вот смотришь, опять кусты зашевелились. Надо снарядик дать, чтобы там утихомирились, и не смогли нас окружить…
У нас хорошие командиры были. Командир полка грамотный мужик, командир батареи тоже в этом отношении… оба берегли людей и машины. За каждого человека переживали, за технику спрашивали с нас, командиров.
- В 42-м вам не доводилось встречаться с разведчиками? Фамилия Докукин вам ничего не говорит?
- Нет. Фамилий не помню. А разведка… Слышно, уже шнапса употребили немцы, песни запели. Наши разведчики потянулись к ним. Смотришь – волокут какое-то чучело. И шнапсу этого притащат. Так себе пойло. Водка лучше…
| Интервью и лит.обработка: | С. Смоляков |
