Сокольский Виктор Лазаревич

В.С.- Родился 5/8/1923 в городе Харькове в семье врачей. Мой отец Лазарь Арьевич Сокольский 1887 г.р., уроженец Белостока. В 1915 году закончил медицинский факультет университета Монпелье во Франции и вернулся в Россию. Служил на фронтах Первой Мировой Войны полковым врачом 236-го Борисоглебского пехотного полка, был награжден орденами. В Гражданскую Войну отец служил врачом в госпиталях Красной Армии. После войны работал в ряде больниц города Харькова в звании военврача 1-го ранга и с началом ВОВ был мобилизован в армию. Там он служил начмедом в полевых госпиталях на Волховском и 2-ом Белорусском фронтах. После окончания войны, в звании подполковника м/с, он вернулся в Харьков. Там и работал заведующим отделением в 7-й городской больнице до самой смерти, в 1950 году.

Моя мама Сокольская (Янова) Серафима Моисеевна родилась в 1888 году, в Вильно. Училась вместе с отцом в Монпелье, работала врачом - клиницистом. В 1941 году добровольно ушла в армию и всю войну прошла рядом со свои мужем, работая заведующей госпитальной лаборатории. Демобилизовалась в звании майора медслужбы. Мама проработала до конца своих дней в 1-й городской поликлинике.

Мой старший брат Георг, 1920 г.р, добровольно ушел в РККА в 1937 году, поступив в Харьковскую школу Червонных старшин (красных командиров). Это военное училище было создано еще Щорсом в Гражданскую Войну. После окончания командирской школы он участвовал в войне с Финляндией. Великую Отечественную Войну встретил 22/6/1941, в бою, на румынской границе, командуя разведротой. Георг прошел всю войну на передовой (за исключением шести месяцев учебы на курсах при Военной Академии), отступал с боями до Сталинграда и закончил войну в Австрии, командиром стрелкового полка, кавалером семи орденов, включая ордена Ленина и ордена Боевого Красного Знамени. Георг демобилизовался из армии в 1956 году и, позже, поселился в Молдавии. Брат ушел из жизни в 1985 году.

В 1941 году я закончил 10 классов харьковской средней школы №44 и хотел поступать в Харьковский Автодорожный Институт, но в мае месяце меня призвали в армию по спецнабору.

Г.К.- По примеру старшего брата Вам не хотелось стать профессиональным военным?

В.С. - Я очень любил автотехнику, сам водил машину и мотоцикл, разбирался в моторах. Меня очень увлекало автодело. Во дворе нашего дома находился гараж Осавиахима. Там то пожилой механик-немец, Иосиф Карлович, учил меня вождению. "Платой за урок" обычно была пачка папирос. Иосиф Карлович сажал меня за руль, садился рядом в кабине, с монтировкой в руках. В начале первого урока, показал на лежащую на сиденье монтировку и сказал - "Посмотри сюда. А теперь, смотрим на дорогу. Поехали!".

Что до моей военной карьеры и, вообще, отношения к армии. Физически я был готов к армейской службе, считался хорошим спортсменом, играл в волейбол, занимался легкой атлетикой в обществе "Динамо", и, как было положено, сдал нормы на значок ГТО.

Мое поколение в идеологическом плане было подготовлено великолепно. В большинстве своём мы были пламенными патриотами, готовыми выполнить любой приказ Советской Родины. Когда меня вызвали в военкомат и объявили, что с сегодняшнего дня я призван в армию и после окончания школы буду зачислен на учебу в авиаучилище, то я чувствовал гордость от оказанного мне доверия. Из нашего класса в этот спецнабор зачислили еще двоих ребят. В Харькове тогда было несколько военных учебных заведений: Бронетанковое имени Сталина, Школа червонных старшин, училище связи, училище тыла, артиллерийское училище, военно-политическое училище, командирская пограншкола, военно-медицинское училище, пехотная школа, два авиационных училища. Поэтому, немало харьковских ребят, поступая в эти училища, сознательно выбирали для себя профессию военного и становились кадровыми командирами РККА.

Г.К. - Как Вы узнали о начале войны?

В.С. - 22-го июня, в десять часов утра, на стадионе "Динамо" должны были состояться отборочные соревнования на первенство республики по легкой атлетике. Тренеры велели прибыть пораньше. Когда я проснулся отца дома уже не было, его срочно вызвали в больницу. Пришел на стадион,но соревнования почему-то не начинались. Потом их и вовсе отменили, а нас отпустили по домам. Рядом со стадионом, на Белгородском шоссе, проходило первенство Украины по велоспорту. Мы пошли и именно там услышали речь Молотова. Дома, на мое "шапкозакидательское выступление", отец только сказал - "Это немцы, сынок... И война будет долгой"...

Г.К. - Харьков бомбили в первый день войны?

В.С. - Нет. Авианалеты начались в июле и бомбили, в основном, пригородную станцию Основа - крупный железнодорожный узел.

Г.К. - В какое авиаучилище Вас зачислили?

В.С. - В Роганское штурманское авиационное училище. Незадолго до войны, во время "реформ наркома Тимошенко", училище переименовали в Харьковскую военную авиашколу стрелков-бомбардиров (ХВАШСБ). После финской войны штурманов из него выпускали не в лейтенантском , а в сержантском звании , как стрелков-бомбардиров. В первые дни июля сорок первого года я надел курсантскую форму и был зачислен в 4-ю учебную эскадрилью, которой командовал капитан Солдатенко.

Наша ХВАШСБ считалась одной из лучших авиашкол в РККА по материальной базе, учебному оборудованию, подбору преподавательского и летного состава.

Вместе со мной в авиашколу попали мои близкие друзья: Лазарь Шлях, Лев Двосин, Володя Бобков. Наш спецнабор состоял из комсомольцев, (выпускников средних школ и частично студентов 1-х курсов), прошедших по состоянию здоровью для службы в летном составе ВВС. Ребят набрали, в основном, из Харькова и так получилось, что почти половину курсантов составляли евреи. Мы прошли начальную подготовку и приступили к учебе по программе подготовки штурманов на самолеты СБ и ДБ-3Ф.

Г.К. - Осенью сорок первого года Харьков стал прифронтовым городом, и, судя по воспоминаниям бывших курсантов ХВПУ А.Зубкова и М.Кракова, курсантские сводные батальоны были брошены на передовую.Курсантов-летчиков также привлекли к обороне рубежей под Харьковым?

В.С. - Курсантов-летчиков с учебы не снимали. Наше участие в обороне города было довольно символическим: на крыши домов ставили авиационные ШВАКи ШКАСы, формировали расчеты из курсантов. Во время налетов бомбардировочной авиации на город, мы стреляли (по немецким самолетам) "в белый свет, как в копеечку".

А вот наши инструктора, опытные летчики, принимали активное участие в воздушных боях и в бомбежках немецких тылов. Хорошо запомнился эпизод, когда наш начальник авиашколы, герой войны в Испании, полковник Белоконь, вместе со своим заместителем по летной подготовке майором Белецким на двух истребителях "чайках" принудили немецкий "хеншель" к посадке на наш аэродром. Из самолета вытащили немецкого летчика. У него на мундире висели два Железных креста. Все сбежались посмотреть на этого аса. Пленного привели к Белоконю и тот, через переводчика, спросил немца - за что получены ордена. Летчик ткнул пальцем - "Этот за Испанию, а этот за Францию". Тогда Белоконь распахнул свой кожаный реглан и, показывая на свои три ордена, сказал - "А это у меня за Испанию!".

Приказ об эвакуации авиашколы на восток поступил в октябре 1941 года , а в ноябре мы уже продолжили занятия, дислоцируясь в урочище Бадальск под Красноярском. В конце года состоялся выпуск старшего курса и ребята, поступившие в училище на год раньше нас, отправились по фронтам.

Г.К. - В Сибири условия подготовки изменились к худшему?

В.С. - Нет, все было по-прежнему, на приличном уровне, хотя...Условия бытовые да и питание в Красноярске были похуже, чем в Харькове ведь шла война. Но командованием авиашколы делалось все, чтобы учебный процесс шел нормально. Полностью отрабатывалась теоретическая программа, продолжались учебные полеты. У нас были замечательные инструкторы, хорошие опытные пилоты, которые учили нас, как надо бомбить не "по науке", а "по прицелу", то-есть "по зрительному ориентиру". В учебных полетах мы прокладывали маршрут до подхода к цели, задавали курс пилоту, проводили ориентирование. Определившись с целью, выходили на цель и проводили сброс бомб. Для отработки штурманских и летных навыков у нас были тренажеры "Батчлер". Ты сидишь в кабине, где все приборы идентичны приборам ДБ-3Ф, и как будто летишь на высоте 1.500 метров. Под тобой прокручивается полотно с изображением рельефа и создается полное впечатление, что ты действительно в воздухе. На таких тренажерах мы занимались полетными задачами. Тренировочные полеты проводились постоянно и хорошо запомнилось, как в феврале мне с инструктором пришлось экстренно садиться на лед Енисея. Наш Р-5 попал в снежный заряд. Все курсанты выполнили по два обязательных парашютных прыжка с ТБ-3.

В Красноярске нас неплохо кормили, а в летные дни даже выдавали "ворошиловский паек" - шоколад, масло, бисквиты.

Курсант. 1941

Г.К. - Курсанты получали также какую-то общевойсковую подготовку?

В.С. - Находясь "в карантине" мы прошли общий курс "молодого бойца".

В каждом учебном авиаотряде у нас был свой "пехотинец" - заместитель командира по строевой, младший лейтенант Дорофеев. По началу он любил нас "погонять" с песнями на строевой подготовке, "наводил шмон" в курсантской казарме, но однажды наш инструктор, младший лейтенант Темплицкий, уговорил Дорофеева слетать с ним на самолете Р-10. Вот тогда Дорофеев натерпевшись в полете всякого -разного ( а полет прошел "по полной программе") и понял какие перегрузки нам приходится выдерживать. После этого полета он прекратил донимать нас по мелочам.

Г. К. - Когда курсанты узнали, что на их летной штурманской карьере, волей начальства, поставлен "жирный крест"?

В.С. - К началу мая 1942 года наш курс прошел почти 90% практической, летной и теоретической подготовки. Мы уже готовился к выпуску из авиашколы, когда нас построили и зачитали приказ Сталина о том, что в авиации кадров больше чем самолетов, а в наземных войсках кадров катастрофически не хватает. По этому приказу часть авиашкол расформировали, а некоторые, в том числе и нашу ХВАШСБ, сильно сократили. Словом, "рожденный ползать - летать не может". По этому приказу наш курс был полностью расформирован. Одна группа курсантов была направлена сразу на фронт, стрелками-радистами. Я, в составе группы из 100 человек, был переведен в 1-ое Киевское Артиллерийское Училище (КАУ), находившееся рядом с нами, в Красноярске.

К слову сказать, к конце войны таких "недоучившихся авиаторов" стали находить в сухопутных частях и отправлять обратно в авиаучилища - продолжать учебу.

Тридцать лет спустя мы, выжившие на войне бывшие курсанты 4-й эскадрильи ХВАШСБ, собрались на встречу. Вот, посмотрите на эту фотографию: на ней мои товарищи, которым выпала судьба "спуститься с неба на землю", воевать с врагом на суше и выжить. Шлях, Литвинов, Гедройц, Пархомовский, Ливщиц, Сухаревский, два Шевченко, Чепа, Гаркуша, Лев, Дацюк, Меерсдорф, Полковников, Волченко и другие ребята.

Г.К. - Как "несостоявшиеся летчики" восприняли такой крутой поворот в судьбе?

В.С. - Было обидно, но что поделаешь? Нашему командованию дали приказ и они его выполнили. Это армия. Когда мы прибыли в КАУ, то с нами вместе учились немало ребят, отозванных на учебу с передовой. Некоторые ходили с орденами и медалями на гимнастерках. Готовили в училище артиллеристов на гаубицы калибра 122-мм и 152 -мм . Мы прибыли в КАУ со своими "штурманскими линейками" и, благодаря им, любые артиллерийские задачи "щелкали как семечки". Единственная сложность для нас - кавалерийская подготовка, обязательная для артиллеристов. Лошадей мы звали - "НУ-4К". "Неопознанная Установка-4 копыта". Конную подготовку вел у нас старший лейтенант Чарджиев, лихой наездник, гарцевавший на великолепном породистом коне. Он вдалбливал эту кавалерийскую науку в наши головы "дедовским методом". Первым ударом бил арапником по лошади, вторым - по седоку. Я хорошо научился ездить верхом. Мне досталась послушная кобыла по кличке Река. На дежурства мы заступали с клинком и со шпорами на сапогах.

Вся подготовка длилась шесть месяцев. На выпускном экзамене я был "стреляющим" от нашего взвода. В ноябре 1942 года получил звание лейтенанта и два "кубика" в петлицы. Вместе с группой командиров отправился для получения фронтового назначения в Коломну, где тогда находился Московский артиллерийский учебный центр.

Г.К. - С каким настроением ехали на фронт?

В.С. - С большим желанием. У меня было чувство, что пора воевать. Cколько можно ждать? Меня направили на формирование 678-й ГАП и назначили командиром взвода управления (КВУ) 4-ой батареи. Во взводе управления было 3 отделения,а в каждом чуть больше двадцати человек личного состава. Все бойцы старше меня по возрасту. Командовал батареей капитан Сергеев. В январе 1943 года полк отправили на Воронежский фронт - ликвидировать прорыв немцев под Касторной. Там мы недолго повоевали,а в марте 1943 года полк был передан на формирование 5-й гвардейской танковой армии.

Нас перебросили в Острогожск. В июне 1943 года на базе нашего полка были проведены сборы командного состава армии. Оборудовали полигон, на который притащили битые немецкие танки Т-3 и Т-4 , БТРы. На на наших глазах на них наваривали дополнительную броню. Потом на эти сборы со всей армии согнали все, что может стрелять, начиная от орудий 45-мм и заканчивая крупным калибром. Проводились бесконечные учебные стрельбы, и позже, каждый офицер - артиллерист получил брошюру, в которой объяснялось, как и куда надо бить немецкие танки. Сборами руководил лично командарм, генерал Ротмистров. Когда он, в очках и с указкой в руках, объяснял нам " учебный материал", то производил впечатление университетского профессора, а не танкового генерала.

Г.К. - Расскажите об участии 678-го гаубичного полка в Прохоровском сражении.

В.С. - Восьмого июля полк совершил марш из Острогожска к линии фронта. Наша 4-я батарея, а потом и весь полк вошли в передовой отряд армии " отряд генерала Труфанова". В него, помимо танков и мотострелков, включили отдельный мотоциклетный полк, ИПТАП и наш ГАП. Наша 4-я батарея шла головной в полку. К 10 июля, преодолев 250 километров, мы вышли в район сосредоточения.

Нашей 5-й гв ТА поставили задачу - наступать на рассвете, 12-го июля. Отряд генерала Труфанова был выведен в резерв Армии.

Как теперь мне известно, мы были в полосе 69-й Армии. На рассвете 12-го июля нас срочно выдвинули на левый фланг армии. Позже, после войны из мемуаров мне стало известно, что именно там возникла угроза прорыва немецкого танкового корпуса. Трое суток, с 12/7/1943 по 15/7/1943, наш полк вел непрерывный ожесточенный бой в районе сел Ржавец-Рындинка. Я тогда и понятия не имел какие части мы поддерживаем. Через десятки лет прочел в мемуарах, что 12/7/1943 в группу генерала Труфанова, в спешном порядке, перебросили и влили одну ТБр из 2-го ГВ ТК и 2-ую Мехбригаду из 5-го гвардейского мехкорпуса. Тогда, в сорок третьем, понять логику происходящего было трудно. Мы постоянно меняли НП и огневые позиции. Поддерживали огнем контратаку наших танков, вели заградительный и отсечный огонь, били по выявленным целям, били по площадям, но на прямую наводку нас не выводили. Немцы бомбили и обстреливали нас из орудий и минометов всё время. Сплошной линии фронта не было. Перед орудиями гаубичного полка и ИПТАПа держала оборону наша мотопехота. Немецкие танки находились всего в 300-400 метрах от наших огневых позиций. Все небо было в черном дыму. Горели немецкие танки, горели наши танки, горела земля. Но в горячке боя особого страха не возникало - все спокойно делали свою работу под огнем противника.

Ночью, с 15-го на 16-ое июля, немцы окончательно выдохлись и нам приказали подготовиться к контратаке. Я со своими бойцами из взвода управления пошел на рассвете к высотке, где решил сделать свой НП. Но видно немцы эту высотку тоже облюбовали и встретили нас огнем.

Стали подниматься по скату и тут сбоку по нам ударили из автоматов. Две пули попали мне в левую руку, а одна ранила лицо. Мы потеряли двоих убитыми и еще двое были ранены, но немцев отогнали. Мой помкомвзвода остался с уцелевшими бойцами, чтобы оборудовать НП, а меня вывели в тыл, до медсанбата стрелковой дивизии. Раны сразу засыпали стрептоцидом, перевязали и вынесли на поляну, где сортировали раненых. Мне, с лицевым ранением, медики прикрепили "красную карточку передового района", что означало - эвакуация в первую очередь.

Так я оказался в Мичуринском госпитале. Там мне "собрали" осколочный перелом руки под плечевым суставом и наложили гипс. А ранение лица оказалось не тяжелым - пуля прошла по касательной и не раздробила челюсть.

Г.К. - Долго лежали в госпиталях?

В.С. - Почти до зимы. Из Мичуринска меня перевели в Свердловск, где мне снова лечили руку, поскольку кости срослись неправильно. Но это лечение оказалась не особенно удачным и раненая рука так и осталась укороченной. Вся палата, где я был, состояла из "самолетчиков", раненых с гипсовой вытяжкой на покалеченных руках.

В палате был офицер, который рисовал на гипсовых повязках батальные сцены, гербы, череп с костями, бутылки водки с игральными картами. Наш комиссар госпиталя, заходя в палату, хватался за голову, увидев "нашу картинную галерею". И после его визитов нам меняли гипс. Мы умудрялись ходить "в самоволку", вылезали через окно. Были часто в Театре музыкальной комедии, где специально всегда имелись забронированные места для орденоносцев. На палату было достаточно орденов и обмундирования, хотя госпитальное начальство и устраивало "шмон", пытаясь обнаружить спрятанную форму. Все поиски было тщетны и найти ее они не смогли. Бюсты вождей, стоявшие в палате, были внутри полые. Там то мы и прятали форму, необходимую нам для "самоволки". Однажды я встретил в городе бывшую одноклассницу и она рассказала, что "по сарафанному радио" через наших соучеников ей еще в августе сказали, что я убит под Курском. Как-то в палату попал номер Красной Звезды и в нем я прочел заметку, что в Кремле М.И.Калинин вручил награды группе военнослужащих, а в списке награжденных орденом Красного Знамени значился капитан Г.Л. Сокольский. Это был мой брат, о котором я с самого начала войны не имел никаких сведений. Тут же я написал письмо в редакцию и мне ответили, что это действительно мой брат, и что ему был вручен орден БКЗ . В 1941 (!) году он вывел из окружения остатки стрелковой дивизии и вышел к своим со знаменем дивизии. Мне сообщили полевую почту брата. Правда, когда я туда написал, пришел ответ - "адресат выбыл". Разыскали мы друг друга только после войны. Все вернулись в Харьков и тут выясняется, что брат меня и не пытался найти, считая погибшим.

"Его величество случай" сыграл над нами грустную шутку. Мир тесен, как говорится, и обстоятельства сложились так, что в полк, в котором служил мой брат, пришел с пополнением мой одноклассник. А ему ранее уже кто-то из наших товарищей по школе написал , что "Витька Сокольский убит под Прохоровкой". Мой одноклассник сразу поделился с братом этой печальной вестью. Вот так у меня теперь есть племянник Виктор, названный братом "в память обо мне"

Cтарший брат Георг, командир стрелкового полка

Г.К. - А с родителями Вы имели связь?

В.С. - Да, и когда меня выписали из госпиталя я получил месячный отпуск по ранению. Мне некуда было ехать и я отправился к родителям на Волховский фронт. Мы переписывались и "мимо зоркого ока" военной цензуры отец написал, где находится их госпиталь. Мол, "...встретил нашего общего знакомого Петрова там, где снимали фильм про Груню Курнакову..".. Этот фильм "Соловей-соловушка или Груня Курнакова" был о "Прохоровской мануфактуре", что в поселке Боровичи. Так я сразу и поехал на Волховский фронт, где нашел Харьковский Полевой Передвижной Госпиталь-ППГ. Там служили родители. Целый месяц провел с родными, и, когда пришло время проходить медицинскую комиссию, чтобы не было различных разговоров и кривотолков, я поехал на комиссию в Санитарное Управление фронта.

Мог бы получить "ограниченую годность", но подумал, что станут говорить "пристроился по блату". Ну я и сам не навоевался еще тогда вдоволь. Пришел на комиссию: - "Как себя чувствуете?" - "Хорошо" - "На что жалуетесь?" - "Жалоб нет".

И меня сразу отправили на Ленинградский фронт.

Весной 1945 года я совершенно неожиданно во второй раз встретился с родителями. Наш, 233-й танковый полк понес большие потери и нас оставили на пополнение и доукомплектование под городом Дейтч-Айлау. Танки должны были поступить на станцию Яблоново, куда железнодорожники подводили новую коллею. Меня послали на станцию, чтобы выяснить срок прибытия эшелона с техникой у коменданта. Я все уточнил и вижу стоящий на путях эшелон с красными крестами на теплушках, а вдоль состава - молоденьких девушек в военной форме. Не мог я, а мне исполнилось 21, пройти спокойно мимо такого "цветника".

Подошел к девушкам, познакомился и завязался оживленный "треп". И выяснилось, что все девушки прибыли в Пруссию вместе с госпиталем, в котором начмедом служит подполковник Сокольский. Словом, когда я, в сопровождении ликующего "экскорта", ввалился в теплушку с госпитальным начальством, то у папы с мамой, в прямом смысле этого слова, "глаза полезли на лоб" от удивления!

Г.К. - Что произошло с Вами по прибытии на Ленфронт?

В.С. - Явился в штаб артиллерии фронта, где в отделе кадров, просмотрев мое личное дело, сказали - "Да вы у нас почти готовый летчик! Вот вы то нам и нужны. Авиационную пушку знаете? У нас в учебном полку на Т-60 такие пушки, нужен инструктор".

На две недели меня отправили в учебный танковый полк. Так в моем личном деле появилась запись "танковый техник", а уже 1/1/1944 я получил направление на должность командира батареи самоходных установок СУ-76 в 1902-й САП. Им командовал подполковник Николай Грдзенишвили -очень хороший и порядочный человек. Ему было тогда лет сорок, невысокий грузин, плотного телосложения.

Г.К. - Какова была организационная структура 1902-го САП?

В.С. - Полк состоял из 4-х батарей, по 5 самоходок в каждой.

Г.К. - После того как Вы воевали в должности КВУ в ГАПе, были сложности принять под командование батарею САУ?

В.С. - Я не думаю, что были какие-то особые сложности. Самоходки и полевые орудия предназначались для решения одних и тех же задач на поле боя. Как тргда говорили - "те же штаны, только пуговицы назад". Чтобы воевать на СУ-76, танкистом не надо было быть и "наблатыкаться" можно было быстро.

Г.К. - Как солдаты называли свои установки?

В.С. - В основном наши СУ-76 удостаивались от бойцов следующих "кличек" и "эпитетов" - "голожопый фердинанд", "Прощай Родина" , а "БМ-4" - "братская могила на четверых".

Г.К. - Подобные "прозвища" отражали действительность?

В.С. - Придумали САУ умные люди. Они предназначались для сопровождения пехоты, подавления немецких огневых точек и артиллерийских батарей, уничтожения ДЗОТов и борьбы с танками. Наши САУ для этого были эффективны и необходимы. Вся беда заключалась в том, что наши СУ-76 всегда гнали в атаку, в одном ряду с Т-34, где мы горели, как свечки. Нередко эти атаки были на сплошное "ура!", без должной поддержки и разведки.

Г.К. - Когда 1902-й САП начал боевые действия в операции по окончательному снятию блокады Ленинграда?

В.С. - 12/1/1944 мы наступали через Пулково на Красное село, Красногвардейск (Гатчину) в полосе 67-й Армии. Самоходки атаковали деревню, но наша пехота, двигавшаяся перед ними цепями , залегла под сильным немецким огнем. САУ остановились и вели огонь с места. Вдруг моя установка дернулась и пошла вперед без команды. Мой механик-водитель, Ким Байджуманов, молодой парень, татарин по национальности, не реагировал на команды. Машина шла прямо на деревню и за моей установкой вперед рванули еще две СУ-76. Влетаем в деревню, а немцы разбегаются по сторонам. И тут моя самоходка врезается в избу и останавливается. Оказывается, в самоходку влетела болванка, пробила грудь механика- водителя, и он уже мертвый, в последней конвульсии, выжал газ, и наша самоходка все время двигалась вперед.

На Кима, я, после боя, заполнил наградной лист на орден Отечественной Войны 1-й степени (посмертно). В следующем бою мою самоходку сожгли и мне пришлось пересесть на другую машину. Через десять дней после начала наступления в полку осталось только 3 СУ-76. Комполка приказал мне собрать "безлошадных" механиков - водителей и выехать с ними в Ленинград, на завод имени Егорова (на танко-ремонтный завод) за пополнением и техникой. Поехали на БТРе. Когда мы добрались до Пулковских высот, то увидели, что все небо над Ленинградом в прожекторах и в разрывах. Подумав, что это немцы, "под занавес" пытаются разбомбить город, решили переждать авианалет. Так, как время поджимало, я приказал всем лечь на днище БТРа и так мы заехали в город. Но далеко пробраться мы не смогли так, как улицы были буквально забиты людьми. Нас, чумазых и закопченных, вытащили "на свет божий", обнимали, целовали, пытались качать, совали нам в руки вино и водку. Люди пели, плакали, плясали. Это было 28-го января 1944 года - Ленинград праздновал окончательное снятие блокады.

Г.К. - Что еще запомнилось из тех зимних дней?

Бои за Лугу, где немцы использовали для себя наш старый оборонительный рубеж.

Командир полка приказал мне взять 3 самоходки, перекрыть одну из дорог, выходящих из города, и встать в засаде у речки. Двое суток мы просидели в этой засаде, зачем? - не знаю. Немцы так и не появились перед нашей засадой, но эти 48 часов стоили нам много нервов. По участку, на котором стояли замаскированные СУ-76, безостановочно била немецкая артиллерия, вела "огонь по площадям". И мы, сжираемые вшами, коченея от холода (двигатель в засаде завести удается крайне редко), не имея права обнаружить себя или открыть ответный огонь, все это время ждали - когда по нам попадут.

После выполнения этого задания командир полка приказал мне сдать батарею и вступить в должность ПНШ-2, начальника разведки полка.

Вызывает начальство и говорит, что у немцев в Луге находятся большие склады химоружия. Отдают мне приказ: блокировать пути вывоза химбоеприпасов, войти в контакт с партизанскими отрядами, действовавшими в этом районе, провести операцию с ними вместе в немецком тылу. На задание пошли 12 машин, под командованием майора Нивина, замкомандира полка. Подходим к какой-то речушке, но видно сразу , что лед не выдержит нашу самоходку. Рядом "дохлый" мостик и майор решил, что будем переправляться по нему. Одиннадцать машин прошли по мостику благополучно, а я сел на броню последней самоходки, держась за пушку. Машина медленно въехала на мост, и через несколько мгновений, он не выдержал и мы "кувыркнулись" с этого треклятого моста. Меня впрессовало в лед, а сверху еще придавило скатанным брезентом. Так я провалился и стал тонуть, но мой помпотех Саша Смирнов каким-то образом меня вытащил. А мороз в тот день стоял ниже двадцати градусов.

Весь экипаж успел выскочить из самоходки. Меня обтерли, дали выпить спирта, и мы пошли в бой. Когда у меня после войны родился сын, то я назвал его в честь моего спасителя - Александром. С партизанами мы встретились, склады блокировали, а были там химические боеприпасы или нет - я не знаю.

Г.К. - Что входило в обязанности ПНШ-2 в САПе? Какие силы были в его подчинении?

В.С. - В моем подчинении был взвод разведки 25 человек.

Взвод имел бронемашины, а позже, мы захватили немецкие бронетранспортеры "ганомах" и передвигались на них. В теории, при наступлении, на нас возлагалась разведка минных полей, обнаружение противотанковой артиллерии и других огневых средств противника. В действительности же, в 90 % случаев, разведку использовали в качестве передового отряда или придавали по отделениям батареям, для разведки передовой. Ну, а в ходе боя обычно были следующие "боевые разведзадания": "Где связь с первой батареей"?!, "Где четвертая батарея!?", что означало - "иди и ищи".

Г.К. - Какие потери понес 1902-й Краснознаменный ордена Ленина и Суворова 3-й степени САП в ходе Ленинградской наступательной операции?

В.С. - За два месяца наступления наш САП безвозвратно потерял, примерно, два полных состава. Когда в марте 1944 года мы вышли на шоссе Псков-Остров и атаковали станцию Стремутка, чтобы перерезать это шоссе и ветку железной дороги, то в этом бою были сожжены и подбиты последние самоходки полка.

Нас вывели в тыл, под Москву на переформирование, в центр подготовки самоходной артиллерии. Там мы получили новые установки, укомплектовали личный состав и в мае нас отправили в Белоруссию, под Могилев. Мы готовились к наступлению в полосе обороны 49-й Армии. Наш полк был зачислен в армейский ударный передовой отряд, которому предстояло, после прорыва немецкой обороны, действовать в немецком тылу. Задача ставилась - пройти рейдом на максимальную глубину, перекрывая противнику дороги к отступлению. 23.06.1944 штрафники форсировали реку Проня и захватили плацдарм, на который понтонеры сразы подвели наплавной мост. Утром мы ушли в рейд по этому мосту, на Могилев. Двадцать четвертого числа мы были на реке Бася, на следующий день - на реке Реста, а двадцать шестого числа прорвались к Днепру, в районе села Луполово (пригород Могилева). В этом месте нас, вместе с танковой бригадой и ИПТАПом, повернули на север и мы форсировали Днепр. Вышли на стык трех шоссейных дорог на Минск и Гродно. На минском шоссе встали в засаду. На нас пошли немецкие войска, прорывающиеся на запад. Бой длился целые сутки, но мы не дали им пройти и выскользнуть из окружения. Мы находились на южной "границе Минского котла" и обстановка напоминала "слоеный пирог". Наши и немецкие части перемешались. Так днем мы, колонной, движемся на запад, а ночью по нашим следам, тем-же маршрутом, идут немцы, истребляя по ходу наши тыловые части и затрудняя подвоз горючего для бронетехники. Нашей передовой колонне приходилось останавливаться и занимать круговую оборону. Доходило до того, что нас снабжали горючим с воздуха ПО-2. Самолеты садились в поле, рядом с танками и самоходками. Двенадцатого июля мы пошли на Мосты и вышли к Неману, но все переправы через реку были уничтожены. Ширина реки перед нами была примерно 170-200 метров.

На подходе к реке мы захватили большой обоз, состоявший из подвод, на которых на запад уходили с немцами мужики и бабы, видимо, немецкие пособники. Стали делать штурмовую переправу. Мужиков "отмобилизовали", предупредив их - "убежит один - расстреляем всех". Разбили этих "помощничков" на "десятки" и они разбирали старые дома, делали клети. Так, к утру был готов настил, а чуть выше по течению наши ребята позже обнаружили брод. Мы преодолели водный рубеж и вскоре были возле Белостока. Наш отряд оказался полностью отрезан от остальных сил так, как остальные подразделения безнадежно отстали. Поляки видели нас, но никто не выдал немцам. На окраине Белостока находился старый военный городок, в нём когда-то размещались польские уланы. В городке этом был и костел. Помню, что вылез из САУ и зашел в этот костел, а там встретил ксендза, великолепно говорящего по-русски. Выяснили, что он бывший петербуржец. Кснедз показал мне собственную изумительную библиотеку. На одной из полок, недалеко от энциклопедии Брокгауза и Эфрона и "Истории Государства Российского", я заметил книги Маркса, Ленина, Энгельса, и работу Сталина "Вопросы ленинизма".

Удивленный, я спросил ксендза, с чего это он вдруг держит в своем книжном собрании такие книги, и как это его немцы за них не расстреляли? На что поляк ответил - "Папской буллой нам разрешено иметь такие книги, мы ведь обязаны знать психологию нашего противника".

После Белостока мы пошли на Нарев, и там, 06.09.1944, в бою за местечко Остроленка, я был ранен пулеметной очередью.

Г.К. - И что произошло с Вами после этого ранения?

В.С. - Пока я целый месяц лежал в госпитале, мой 1902-й САП перебросили на соседний 1-й БФ. После выписки из госпиталя меня направили начальником разведки в 233-й отдельный танковый полк фронтового подчинения. Полк имел на вооружении танки "валлентайн", МК3А, вооруженные 57-мм пушкой. Танки были выполнены из вязкой брони, скорость передвижения до 25 км/ч. В экипажах было по 4 человека. В полку 7 рот , в каждой роте по 9 танков и танк ротного командира. Нас придали 3-му Танковому Корпусу.

Личный состав 233-го ОТП сплошь состоял из молодежи. Например, командир полка Климанов и начштаба, майор Олег Дударев, были с 1922 года рождения, а все ротные командиры с 1924 г.р. Разведка полка имела американские БТР М-4,М-47 с пулеметами системы Брена. В полку также были машины "додж" и грузовые "форды".

Г.К. - Насколько служба в ОТП отличалась от службы в САПе?

В.С. - Я вам честно отвечу, что меня и других, воевавших в 1945 году в 233-м ОТП, образно выражаясь, война "задела по касательной". Ничего особо героического полку совершить не удалось. Полк часто находился в резерве фронта. Пока мы на нашей малой скорости доходили куда-либо, то все уже заканчивалось. Так, например, произошло при штурме Штеттина. Полк придали 8-му Механизированному Корпусу, но и тут мы оказались "не пришей рукав". Бои, в которых полк принял активное участие и понес серьезные потери, произошли под Млавой, и в январе 1945 года, при взятии прусского города Дойче-Лау. Его с ходу захватили кавалеристы из корпуса, кажется, генерала Осликовского. Когда брали Росток, то пока мы на своих "крейсерских" скоростях до него "дочапали" - с немцами уже разобрались и без нашего полка. Второго мая 1945 года мы вышли к морю и на этом война для нас закончилась.

Г.К. - Отношение к гражданскому немецкому населению со стороны танкистов?

В.С. - "На войне как на войне", конечно, и "трофейничали", да и "девок щупали", не без этого. Но я ни разу не видел случаев прямых жестоких издевательств по отношению к цивильному немецкому населению. Когда почти без боя взяли Росток, то уже на следующий день в город был введен полк из состава частей по охране тыла, со специальной задачей - поддержание порядка. Отношения с местными немцами были неплохими. Наши тыловые службы сразу организовали пункты питания для гражданских жителей города. Можно было увидеть следующую картину: лежит на мостовой наш офицер, пьяный "в дым", а два пожилых немца пытаются поднять его , объясняя другим - "Он не мертвый, он больной, ему надо срочно помочь".

Г.К. - Как складывалась Ваша армейская служба после войны?

В.С. - В сентябре 1945 года меня перевели служить начальником штаба отдельного самоходного дивизиона 193-й СД. Позже меня направили в отдельный мотоциклетный батальон, где я снова был в должности начальника штаба.

В этот батальон входили 2 мотоциклетные роты, рота БТР, рота танков Т-34 , батарея 76-мм орудий и "внештатная" рота, состоявшая из 16 машин-"амфибий" марки "Форд".

Мы получили мотоциклы "харлей", предназначенные для американской военной полиции и развивавшие скорость до 100 миль в час.

Служил я в Северной Группе Войск, в Польше. В 1948 году нашу дивизию вывели в Белоруссию и влили в 5-ую гвардейскую ТА. Я стал начальником штаба мотострелкового батальона, закончил годичную Высшую бронетанковую школу в Ленинграде. Потом учился на курсах "Выстрел", служил в оперативном отделе дивизии, стал начальником штаба полка.

Дальнейший мой армейский путь пролегал в Дальневосточном Военном Округе. В таком "замечательном" месте, как Занадворовка, (где, как говорили в армии - "широта крымская , а долгота колымская"), в 40- й Ордена Ленина Хасанской мотострелковой дивизии. Служил старшим офицером (начальником направления) оперативного отдела штаба армиидо звания полковника. В 1969 году уволился из армии по болезни, в запас с должности начальника оперативного отдела дивизии.

Вернулся после демобилизации в свой родной Харьков. Служил в Харьковском военкомате, был на советской и профсоюзной работе.