Ткачев Виктор Тимофеевич

- Родился я в 1926-м году шестого мая, в селе Егоровка Руднянского района Сталинградской области. Село у нас было маленькое, всего сто двадцать дворов, но жили все дружно. Мать моя работала в колхозе, а отец на мельнице - у нас в селе была большая мельница, которую когда-то выстроил немецкий промышленник Барель. Она так и называлась в народе «барельская мельница», хотя тогда уже носила другое название – «Мельзавод номер пять». Во время войны на ней работали в три смены и снабжали фронт мукой. В 1942-м году немцы даже дважды прилетали бомбить эту мельницу, летали вокруг, кидали осветительные свои бомбы. Мельница была водяная, стояла на Медведице, а когда вода в реке падала, то ее переключали на турбинное вращение. Мельница стояла в лесу, на реке, там очень красиво было! Жаль, сейчас эта мельница не сохранилась – ее сначала в частные руки передали, а потом всю растащили.

- Кем мама работала в колхозе?

- Простой разнорабочей. Она восемь детей родила и ее, еще в войну, наградили медалью Материнства. 

- Вы были старшим в семье?

- Нет, у меня старшим был брат Степан, которому довелось защищать Ленинград. Средний брат, Сергей, защищал Москву, а отец погиб здесь, в Сталинграде, похоронен в большой братской могиле в Ерзовке. Меня туда недавно внук возил, я очень переживал. 

- Как Ваше детство проходило, чем занимались?

- В детстве мы учились, а после школы, когда начинались каникулы, я помогал в колхозе: возил на быках воду. Подъезжал на песчаную отмель, набирал воду и вез ее в тракторную бригаду. А когда воды в бригаде еще оставалось много, я к трактористам обращался с просьбой: «Дайте я порулю». Ну, иногда давали. Садился тракторист рядом со мной и следил, чтобы я все делал правильно.

- Куда Вы ходили в школу?

- Начальную, до четвертого класса, школу я окончил в своем селе, а дальше учебу продолжил в Добринке, куда приходилось ходить через речку. Поэтому, когда разливалась вода, в школу уже не ходили, дома сидели. Походил я немного в пятый класс, и бросил эту учебу. А чего? Матери ведь помогать надо было в колхозе. Меня потом звали учиться, но я не пошел. Это надо было переселяться в Добринку, снимать там квартиру, а у нас ни денег не было ни продуктов, чтобы платить за квартиру. 

- Как Вам запомнился день 22 июня 1941-го года?

- Мы на речке были, в забродах окуней таскали, вдруг слышим звон. У нас «пожарка» стояла, тогда с этим строго было – «пожарки» во всех деревнях были, у которой бочка с водой была и пара лошадей. Рядом висел буфер с вагона, по котором колотили железкой в случае опасности. И вот мы слышим, что бьют в этот буфер. А мы же в добровольной пожарной дружине все были, поэтому бросили рыбачить и побежали к «пожарке». Прибегаем, а там, оказывается, из района представитель на лошади прискакал: «Война!»

- Радио в селе не было?

- Не было. Ни радио, ни электричества не было. Только «керосиночка» или фитилек горели в хатах. 

Когда началась война, мне было всего пятнадцать лет. И сразу тут начали забирать в армию всех трактористов, которые по здоровью подлежали призыву. Кроме трактористов забрали в армию и все гусеничные трактора, а также лошадей, остались в колхозе только колесные трактора и слепые да старые лошади.

Меня, как комсомольца, сразу пересадили с быков на колесный трактор СТЗ с большими шипованными колесами, поскольку я уже мог не только управлять трактором, но и знал его устройство, и даже мог его ремонтировать. Но народу все равно не хватало, поэтому ребят моего возраста, а то и моложе, стали отправлять учиться на трактористов, а вместе с ними стали на учебу отправлять и девчат. Во время уборки я возил комбайн, ведь тогда самоходных комбайнов не было. Я прицеплю его за трактор и вожу по полю, а сзади, на копнителе комбайна сидел тоже пацан, как и я. Как только копнитель полный наберется, он кричит мне, я останавливаюсь и он, весь в соломе, бежит открывать копнитель и вываливать копну соломы на поле. Работали мы за трудодни, деньгами нам не платили, только зерном. И то, только после того, как закончат уборку и в правлении подсчитают, сколько можно выдавать зерна на трудодень. А как они там считались, эти трудодни, я не знаю, знаю только, что вспашешь гектар – трудодень, палочку, поставят.  

На тракторе я работал до 1942-го года. После того, как 30-го сентября 1942-го года погиб отец, я пошел на фронт добровольцем. Как говорится, «комсомольцем-добровольцем». В военкомат в Рудне прибыл сам, никто меня повесткой не вызывал. По приезду написал там заявление, что я не буду работать, а пойду на фронт добровольцем. Меня стали уговаривать одуматься: «Ты же по брони, нельзя так». А я и не знал, что на меня наложили бронь, чтобы меня в армию нельзя было забрать. Но я все равно ушел, сказав: «У меня и старший брат воюет и средний брат, а отец вообще погиб! А я что, хуже них, что ли?» И все-таки с меня бронь сняли. 

Когда проходил медкомиссию в военкомате, туда приехал какой-то дядька из кавалерии, весь в портупее и стал нас агитировать в кавалерию: «Вы же, ребята, добровольцы. Давайте к нам в кавалерию!» Я поддался на уговоры, записался в кавалеристы и меня, пятого ноября 1942-го года, с другими новобранцами отправили в Камышин. Сначала привезли туда нас, а потом, сразу же, пригнали для нас маленьких монгольских лошадей. Они были еще необученными, и наша задача была их обучить. Они брыкались и кусались, но мы потихоньку с ними справлялись. Однажды я стоял, чистил своего коня, а он взбрыкнул, да как даст мне копытом в колено. Я как заорал! А тут командир, нерусский какой-то, в бурке все время ходил, забрал у меня коня, сел на него и как погнал! Вернулся потный весь и говорит: «Я себе этого коня забираю», а вместо этого мне дали другого коня. Но, постепенно, мы своих лошадок немножко приучили, стали выводку с ними делать, занятия по рубке проводить.

- Во что вас одели в Камышине?

- Нам выдали полное обмундирование, даже шашку выдали. Обуты мы были в ботинки с обмотками.

- Шинели вам выдали кавалерийские?

- Нет, обычные, пехотные. В них неудобно было сидеть в седле.

- Как кормили кавалеристов?

- Обычная солдатская еда. Со временем ее стало хватать. Да еще родители подкармливали: от моего села до Камышина сто километров, к тому времени отец одного моего земляка, с кем мы попали в часть, пришел с фронта домой, он к нам в часть приезжал, привозил харчей, и мы делились ими между земляками.

- Много земляков попало вместе с Вами в эту часть?

- Девять человек со всего Руднянского района.

Потом в штабе, видимо, прочитали мою анкету и узнали, что я тракторист. Направили меня, одного из всей кавалерийской части, в город Новочеркасск, в запасный танковый полк. До Новочеркасска я полмесяца добирался на поезде: приходилось часто пропускать проходящие воинские эшелоны, поэтому наш поезд долгое время стоял на станциях и разъездах.

- Вам никого в сопровождающие не дали?

- А как же, был и сопровождающий у нас, ведь, кроме меня в этот танковый полк ехали ребята и из других частей. Они тоже в мирной жизни были трактористами. 

- Чем вы питались эти полтора месяца, пока добирались до Новочеркасска?

- Нам в дорогу давали сухой паек, им мы и питались, потому что на станциях нас не кормили. 

Приехали в Новочеркасск и нас сразу стали учить. Вот я сейчас и не вспомню, запасный это был полк или все-таки учебный. Там нас начали учить: кого на механика-водителя, кого на заряжающего, кого на наводчика. 

- На каких типах танков?

- Мне досталась самоходная установка СУ-152. Тяжелая в управлении машина, чего уж там говорить. 

Обучение наше продлилось месяцев шесть. Говорили, что нас должны были выпускать техниками-лейтенантами, но однажды нас построили, отвели на вокзал и посадили всех в эшелон. Поехали мы без машин, всю материальную часть оставили в Новочеркасске. Оказалось, везут нас в Белоруссию. Когда прибыли на место, нас стали отбирать в экипажи, в основном спросом пользовались механики-водители. Эту часть только что вывели из боев, и она доукомплектовывалась техникой и личным составом. Получилось так, что всех мехводов разобрали и я остался один, маленький, худенький. Подходит ко мне мой будущий командир, который слегка опоздал, и спрашивает: «Ты кто?» - «Механик-водитель» - «Разве это механик-водитель? Ну ладно, сынок, пошли». Так я попал в 375-й гвардейский тяжелый самоходный артиллерийский полк.

- Вы принимали гвардейскую присягу?

- Принимал. Сначала, когда попал в армию, принял обычную присягу в Камышине, а потом, в полку, уже гвардейскую принял. Помню, на колено вставали и знамя целовали. 

Первые мои бои были под городом Борисов. Вместе с нами в боях участвовали и кавалеристы из Камышина. Я одного своего знакомого позже в госпитале встретил, мы с ним еще в Камышине хорошо подружились. Ему в первом же бою в ноги досталось.

- А Вы свой первый бой помните?

- Я смутно его помню, нервы были в таком напряжении. Помню только командир меня перед боем сначала подбадривал: «Все нормально, сынок», а потом, в бою, орал мне в наушник: «Влево! Вправо! Остановка!» Останавливался, орудие стреляло и сразу, без предупреждения, я трогался дальше. 

- Кто был командиром вашего экипажа?

- Фамилию уже не помню, помню только, Сергеем его звали. Хороший мужик был, москвич. У нас весь экипаж из москвичей был. Когда затишье выдавалось, и мы становились на отдых, машину обязательно надо было окапывать. Так командир никогда меня, мехвода, не заставлял рыть землю. Никогда! Вместо этого он говорил мне: «Посмотри, проверь машину, какие неполадки – устрани, а после этого отдыхай». И сто грамм он мне не давал: они все выпьют и спать идут, а мне ни капли не наливал командир. 

- Почему?

- Наверное, потому что еще молодой был. Да к тому же мехвод, в случае необходимости выезда, всегда должен трезвым быть. 

- Говорят, в «самоходках» мехвод и командир получали табак по офицерской норме довольствия.

- Нет, курево по офицерской норме получал только командир. А я, как и остальные, получал солдатскую махорку. Ну, командир иногда угощал меня и своими папиросами. Я во время войны курил, а после войны сразу бросил. В кино обычно показывают, как солдаты в сапогах на войне курят папиросы. Ничего подобного! В обмотках ходили и «козью ножку» курили! Это после войны, когда я еще в Германии продолжал служить, там уже были и сапоги и папироски. Когда пришло время из Германии домой возвращаться, свое старое рваное обмундирование мы сдали, а взамен нам выдали обмундирование все новенькое, с иголочки, чтобы мы домой ехали как победители.

- К окапыванию машины, Вы говорили, Вас не привлекали. А к чистке ствола?

- Ствол орудия чистил весь экипаж, тут уж исключений не было. И к загрузке боекомплекта меня, механика-водителя, тоже привлекали, потому что народу было мало и нужно было все быстро загрузить.

- Во время боя командир высовывался из люка или наблюдал через триплекс?

- Нет, он не высовывался, он наблюдал через триплекс. Однажды, когда мы уже перешли границу с Польшей и шли в сторону Германии, мы уткнулись в одну высотку. Никак ее не можем взять, сколько не бьемся! Тут командир полка говорит: «Ну-ка, гвардейцы, что это такое!» Встал в люк почти в полный рост и приказал мехводу идти на штурм этой высотки. Его походная жена хватала за руку, пыталась его стащить внутрь, чтобы он не стоял как мишень. Это мне потом, в восьмидесятых годах на одной из встреч ветеранов, рассказывал мехвод, который в машине командира полка был. За нами в атаку пошли автоматчики и высотку тут в тот раз все-таки взяли.

- Командир полка остался живой?

- Живой, повезло ему.

- Так он свою ППЖ в «самоходке» возил что ли?

- Да, она там у него жила.

- Во время боя все люки были задраены, или какие-то оставались открытыми?

- Я свой люк чуть-чуть приоткрытым держал: его, если тронешь, он сразу открывался. Меня так еще в полку учили: люк должен быть приоткрытым, иначе, если тебя ранят, то ты не вылезешь. 

- Какие люки использовались для эвакуации экипажа в случае повреждения машины?

- У меня свой люк был, у командира свой. А остальные тоже могли через наши люки выбраться. Сзади люков не было – там мотор был и бак с горючим.

- Сколько солярки закачивали в баки?

- Сейчас не помню, но много.

- Была возможность взять ее побольше?

- Нет, только бак, который внутри машины и два дополнительных бака на броне – и все. Когда шли в наступление, проблем с горючим не было: для этого достаточно было командиру только сказать по рации, тут же подбегают машины с горючим и боеприпасами и пополняют наши запасы. Особенно если захватили какой-нибудь населенный пункт – снабжение уже тут как тут.

- Как можете оценить комфортность «самоходки»?

- Все в ней было хорошо, и связь была хорошей. Но только летом внутри машины было невыносимо жарко. Мой внук вторую чеченскую прошел тоже механиком-водителем, но на танке. Так у них, по его рассказу, в танке было покомфортней, чем в нашей «самоходке», и управление гораздо лучше. Всем хороша была наша машина, только не хватало ей вращающейся башни, орудие наводилось только по небольшой градусности и все. 

- Бывало так, чтобы от жары и от пороховых газов кто-нибудь из экипажа терял сознание?

- Нет. Если уж слишком жарко было, мы иногда раздевались по пояс.

- А зимой в ней холодно было?

- Зимой, если мотор работает, еще можно было терпеть. А если выключишь мотор, то все – остывала очень быстро.

- Где обычно ночевал экипаж?

- Да кто где, только не в машине. Бывало, когда в обороне стояли, подкапывали под днищем «самоходки», закрывали все вокруг брезентом, ставили там буржуйку, выводили наружу трубу и от этой печки согревались. Обязательно кто-то из экипажа дежурил у печки, следя, чтобы огонь в ней не погас. 

- Что еще «неуставного» возилось в самоходной установке, кроме буржуйки?

- Помню, у нас в машине некоторое время возился ящик немецкого масла, и еще немного спирта. Сначала, когда раздобудем, канистру со спиртом возили на броне. Но однажды пуля попала в канистру и все – нету спирта! После этого его стали возить внутри машины. 

- Масло от жары двигателя не расплавилось?

- Нет, его каждый из экипажа брал понемногу и быстро поели.

- Питались вы от кухни или сами себе готовили?

- Привозил нам повар еду. А когда уже перешли границу с Польшей, то кормежка была просто отличной: нас стали кормить курятиной и свининой. Для экипажа привозили борщ, такой наваристый, с кусками свинины. Живности там, в Польше, много было, и побитой, и живой, поэтому в мясе недостатка не было

- А вы сами трофейными продуктами запасались? Тушенкой, колбасой, шнапсом?

- Нет, для этого надо было ходить на склады, а мы свою машину покидать не могли. Это пехота да автоматчики обычно трофейными продуктами запасались. 

- Пехота с вами постоянно была на броне?

- Автоматчики с нами были. 

- Чувствовали Вы себя в своей машине защищенным броней?

- Да, своей броне мы доверяли. 

- Какие-нибудь трофеи Вы брали?

- Я отправил матери два тюка материи, когда это разрешили. Большие тюки были. Тогда приказ был, что каждый может отправить из Германии посылку домой, вот я два раза и отправлял.

- Доводилось Вам побывать внутри немецкого самоходного орудия?

- Доводилось. Хорошая у них «самоходка» была, хорошая! Не сказать, что сильно лучше, чем наша, но хорошая. Подвижность у нее была отличной, только разворачивалась дольше.

- Какое личное оружие было у экипажа?

- У нас и автоматы лежали в машине и пистолеты. Пистолет все время носился с собой, а автомат брали, когда подобьют и надо оборонятся от пехоты. Мой автомат всегда хранился рядом, между сиденьем и броней – там для него было специальное крепление.

- Сколько патронов при себе имели в машине?

- Обычно по два автоматных диска на семьдесят два патрона. Дополнительно, в ящиках, патроны не возили.

- Экипаж возил с собой гранаты?

- Возили в подсумочках, но всегда только в разобранном состоянии – запалы отдельно, гранаты отдельно. У меня одна граната всегда лежала рядом с сиденьем. Всегда знаешь, что, если подбили и надо выбираться из машины, гранаты обязательно при себе иметь. 

- Сиденье механика-водителя было удобным?

- Да, вполне себе удобное было сиденье. Не сказать, что мягкое, но пружины в нем были. Даже спинка на нем ручкой регулировалась: хочешь наклонишь, хочешь выпрямишь. 

- Как командиром экипажа подавались команды механику-водителю?

- Голосом, через рацию в шлемофоне. Часто направление движения давал по разным ориентирам, например: «Ориентир - куст слева», я отвечаю: «Вижу». И это все и он и я рассмотреть должны были через маленькие смотровые щели в броне, сквозь которые и пуля едва проходила.

- В корпусе «самоходки» имелись бойницы, чтобы экипаж мог отстреливаться из стрелкового оружия, не покидая машины?

- Нет, ни одной бойницы в корпусе не было. Чтобы отстреливаться, нужно было покинуть машину.

- Была ли взаимозаменяемость членов экипажа? Например, могли бы Вы, мехвод, заменить наводчика?

- Да, при необходимости мы могли заменить друг друга. У нас в экипаже заряжающий мог сесть на мое место, а я заменить заряжающего. Тому, чтобы я мог заменить любого из членов экипажа, меня учили еще в Новочеркасске. Да и потом, в полку, мы тоже самостоятельно постигали смежные специальности: даже если командир выйдет из строя, мы могли его заменить. 

- В экипаже часто были замены по ранению или гибели?

- Да, менялись. Но потом те, кто попадал в госпиталь, догоняли нашу часть и старались вернуться в свой прошлый экипаж. Многие так делали, потому что уже привыкли к тем, с кем они столько времени пробыли вместе. 

- А если член экипажа погибал?

- То ему, как можно быстрее, присылали замену. Выбывшего члена экипажа могли заменить даже автоматчиком: иногда снимали кого-нибудь из десанта с брони и сажали в машину. Особенных умений от него не требовалось: подавай снаряды, да и все.

- Сколько человек десанта было у вас на броне?

- Все зависело от того, какой бой идет. Обычно человек десять было. Пока мы ехали, они на броне сидели, а как только завязывался бой, мы останавливались – они спешивались тоже.

- В чем заключалась задача десанта?

- Уничтожать пехоту противника, не дать ей подобраться к нашим машинам. 

- Было ли у вас, «самоходчиков», ощущение превосходства над танкистами и наоборот?

- Нет, какое там превосходство? Мы же вместе в один бой шли, правда мы шли чуть позади танков. Танкистам больше нашего доставалось даже: они выявляли огневые точки противника, которые мы потом должны были уничтожить. 

- Танковый шлем носился в обязательном порядке?

- А как же! Без него никак – там же наушники и рация.

- Что для самоходного орудия опаснее всего: пушка, танк, «самоходка» или авиация?

- Опаснее всего засада. Не важно, кто по тебе откроет огонь: если это сделано неожиданно и стреляют тебе в бок, то ты вовремя можешь не сориентироваться, и все – считай подбит. В лоб они могут и не пробить, а в бок - тут либо броню пробьют, либо гусеницу собьют. А в открытом бою страшнее всего был самолет. Как начнет нас авиация бомбить – это просто страшно! И никуда от этой бомбежки не уйдешь и не спрячешься. Причем бомбежка всегда начиналась неожиданно, словно нашей авиации в небе и не было. А потом проходит время, появляются наши самолеты и начинают в небе крутить карусель.

- Если гусеницу перебивали, как поступали?

- Все выходили из «самоходки» и восстанавливали перебитую гусеницу. Если бой идет, пехота с другими машинами, как правило, уже уходили вперед, и мы сами занимались восстановлением. А автоматчики, которые сидели у нас на броне, уходили в это время вперед со всей остальной пехотой. Но если была необходимость, то могли остаться несколько человек, чтобы прикрывать экипаж, занятый ремонтом. 

- Какие типы боеприпасов чаще всего использовались в бою?

- Да всякие: бронебойные, зажигательные или фугасные. Это решал командир, он и команду давал. 

- Если во время боя выходил из строя двигатель, что делал экипаж?

- Тогда командир об этом сообщал командованию, и к «самоходке» подъезжали машины технической службы. Если была возможность, «техничка» цепляла поврежденную машину и тащила ее в тыл на СПАМ. А там уже ею занимались ремонтники, их много было.

- Куда отправлялся экипаж поврежденной машины?

- А ее экипаж отправлялся на замену в другие экипажи, где личный состав выбыл по ранению или гибели. 

- С закрытых позиций огонь доводилось вести?

- Да, бывало. В таком случае где-то поближе к врагу находился корректировщик, который корректировал наш огонь, ведь мы стреляли «навесом». 

- Корректировщиком был кто-то из полка или он придавался откуда-то?

- Своих посылали, обычно разведчиков. Но иногда присылали корректировщиком какого-то офицера, так его еще обязательно и автоматчики охраняли. 

- Существовали нормативы расхода снарядов в бою?

- Нет, сколько было снарядов в запасе, столько и стреляли. Иногда подобьем два или три немецких танка, командир говорит: «Ну, теперь хватит».

- Конфликты в экипажах возникали? Например, на почве межнациональной розни?

- Хоть в моем экипаже практически все были москвичами, многонациональных экипажей в полку было много. Но никаких конфликтов в них из-за национальностей не было никаких. Я демобилизовался с армянином из города Ленинакана, помните, где землетрясение было? Когда мы с ним в Москву приехали, он стал меня уговаривать: «Поехали со мной! Все у тебя будет: машина будет, невеста будет!» Я ему отвечаю: «Нет, я к маме поеду!»

- Могли за какие-нибудь проступки в качестве наказания снять с экипажа?

- У нас такого не было. Если в бою что-то нарушил, то после боя обязательно будут разбираться: если ты комсомолец, то на комсомольском собрании, а если член партии – то на партийном собрании. Но с экипажа не снимали.

- Длительные марши доводилось совершать?

- Нет, мы длительных маршей не совершали, только короткие. На этих маршах машина всегда шла своим ходом.

- Немецкое дизельное топливо для заправки машин применяли?

- Нет, только свое. Своего всегда хватало.

- Как Вы считаете, сильно не хватало самоходному орудию пулемета в вооружении?

- Да, иногда не хватало. Бывало едешь, а впереди тебя пехота противника бежит. Не из пушки же по ним стрелять!

- Как осуществлялась маскировка техники?

- Если деревья были, то обычно деревьями маскировали, чтобы можно было быстро ветки отбросить и быть готовыми к бою. А если у леса стояли, то прямо в лес загоняли.

- Зимой машины красили в белый цвет?

- Нет, они у нас все время зелеными оставались. 

- Куда девались гильзы от выстрелов в бою?

- Сначала они внутри на полу катались, потому что их в руки нельзя было взять – они были горячими. А как только появлялась возможность, их сразу наружу выбрасывали. 

- Как вы выдерживали этот запах пороховой гари?

- Да привыкаешь к нему, уж в обмороки у нас точно никто не падал. Но вентиляция там была, хоть и маленькая - не хватало ее. 

- Была возможность взять в бой дополнительный боезапас?

- Нет. А куда там девать эти дополнительные заряды? Там места очень мало было. 

- Кто из состава экипажа обычно ходил на кухню за получением пищи?

- Никто не ходил. К нам сам повар подъезжал и каждому в котелок кашу накладывал. Он или на кухне своей подъедет или в термосе принесет, когда подъехать нельзя было. 

- Вам платили деньги за уничтоженные танки?

- Я даже и не знаю. Но на руки я никаких денег не получал.

- Были в экипаже какие-нибудь приметы? Например, не бриться перед боем?

- Да мы там и так все бородатые ходили, потому что зачастую просто некогда было себя привести в порядок и побриться. Да и командование на это смотрело сквозь пальцы, не придиралось.

- У вас в батарее были Герои Советского Союза?

- У нас командир взвода автоматчиков, лейтенант, был Героем. Правда, он погиб в одном из боев и звание Героя ему дали уже посмертно. 

- Что Вам нравилось в вашей машине, а что не нравилось?

- Не нравилось то, что она не имела вращающейся башни. Хотелось бы, чтобы хоть немножко, пусть не полностью, но вращалась в стороны. 

- Были у вашего экипажа какие-нибудь особенные приемы борьбы с немецкими танками?

- Насчет каких-то приемов это все решал только один командир. Наше дело было только выполнять его команды и распоряжения. Сделаем все правильно и быстро – останемся живыми. Конечно, бывало, что-то подсказывали в ходе боя, но окончательное решение было всегда за командиром.

- Вам довелось принимать участие в городских боях?

- Только однажды, в каком-то из городков в Германии. Мы в этот город ворвались ночью, ближе к рассвету. Улочки в этом городе маленькие, узенькие. Первую из наших «самоходок» подбили пацаны из «фаустпатрона». Тогда командир автоматчиков дал своим бойцам команду уничтожить их. Те и автоматами, и огнеметами начали выкуривать их из подвалов. Да только толку-то. Он, пацан, два-три выстрела из «фаустпатрона» сделает и сразу убегает. А «фаустпатрон» - штука сильная и опасная, пробивает любой танк. 

- Когда в экипаже кого-нибудь награждали, как отмечали награждение?

- По сто грамм выпивали, как водится, не больше.

- Имеются ли у Вас ранения?

- Легкое. Мы как-то остановились в одном месте, а тут налетели самолеты и начали нас сверху бомбить. Когда началась бомбежка, я как раз бежал к своей «самоходке», и небольшой осколок мне прошелся по уху. Хорошо, что этот осколок уже был на излете, поэтому голову мне не пробил, а лишь оторвал кусочек уха. А второй осколок, маленький, мне угодил в ногу. Я даже в госпиталь не отправился: санитар пришел, порезал мне рану и вытащил из ноги этот осколочек. 

- Санитаром был мужчина или женщина?

- Мужчина, у нас в батарее женщин не было. Санитар у нас хороший был, его даже медалью наградили. 

- Что вы можете сказать о своих противниках: немецких танкистах и артиллеристах?

- Умный противник у нас был, расчетливый. Они уже много провоевали, а мы, в большинстве своем, еще пацанами были. 

- Где и как Вы узнали о том, что закончилась война?

- В Берлине. Вернее, не в самом Берлине, а километрах в шестидесяти от него. Когда наши уже взяли Кенигсберг, Гитлер приказал своим войскам, которые находились в том районе, прийти на помощь окруженному Берлину. Самые отъявленные эсэсовцы бросились выполнять приказ Гитлера. И вот мы заступили в этот заслон, чтобы сдержать эти немецкие войска, не дать им пробиться и прийти на помощь Гитлеру. Нашему экипажу об окончании войны сообщил штабной радист. Когда узнали о том, что закончилась война, все начали радостно кричать, обниматься друг с другом, дарили друг другу на память часы. А у меня день рождения был шестого мая, поэтому мне этих часов надарили много. Протягивает кто-нибудь мне: «Держи часы» - «Так они, наверное, не ходят?» Он потрясет, поднесет к уху, послушает: «Неее, ходят!» А эти часы были штамповками, если раз упадут на землю, то все, больше не ходят. 

- Как складывались у вас контакты с местным населением в Польше и Германии?

- Местное население поначалу нас боялось. Им внушили, что русские всех убивают и насилуют, поэтому они при нашем появлении попрятались. А наш повар подъехал на кухне, наварил каши и сидит, стучит черпаком по кухне. На этот стук местные начали испуганно выглядывать, а повар им показывает черпаком, мол, подходи, накормлю. Сначала мальчишки стали выходить к кухне, а затем и взрослые за ними потянулись. Повар у нас был видный пожилой мужик – с усами как у Буденного и большой седой бородой, поэтому местные на него смотрели испуганно, а потом ничего, привыкли.

- Были случаи попыток изнасилования немок или совершения каких-нибудь других противоправных деяний?

- Не было ничего подобного, потому что был приказ, что нельзя трогать немцев. Мы все расписались в книге, что с этим приказом ознакомлены и прекрасно понимали, что всякому, кто этот приказ нарушит, грозила, в лучшем случае, штрафная рота. 

- Со штрафниками доводилось вместе идти в бой?

- Нет, им всегда давали отдельные участки, самые трудные. У них же там как было: если тебя ранили и ты выжил, то все – ты свободен. 

- Местное население в Польше и Германии не совершало нападений на наши войска в ночное время?

- Нет, на нас ни разу не нападали ни в Польше ни в Германии. Полякам чего на нас нападать было? Они же знали, что их освобождать пришли. Это сейчас они «хвост поднимают», сейчас мы для них все оккупанты. 

- После окончания боевых действий техника вашего полка оставалась в Германии или вы ее куда-то сдавали?

- Сразу после войны нас расположили в лесу и стали готовить к отправке на границу с Японией. Там, в лесу, несколько частей собрали: «самоходки», танки. 

- То есть все знали о предстоящей отправке на войну с Японией и это не являлось военной тайной?

- Да, и мы и танкисты об этом уже все знали. Мы постоянно находились при машинах, занимаясь их профилактикой и изредка выходили из леса к местным богатеям, мы их называли «бауэры», за свининой. Эту свинину мы тоже готовили для того, чтобы взять с собой при отправке на войну с Японией. Мне ни разу не довелось ходить к «бауэрам», я всегда отказывался, говорил: «Не пойду!», а вот наши ребята из экипажа ходили. Когда они уходили, я кого-нибудь из них подменял, оставаясь дневальным по землянке. Ребята возвращались, приносили мясо и сало, которые мы солили и складывали в ящики из-под снарядов. Однажды, в выходной день, я был свободен от наряда и сказал своему командиру, что хочу пойти немного прогуляться в деревню. Он говорит мне: «Ну иди». Возвращаюсь вечером в лес, а он практически пуст: никаких тебе танков, только наши «самоходки» остались, остальных всех отправили на погрузку в эшелоны. Я не знаю почему, но наш полк остался в Германии. А потом его не расформировали, как многие другие части, а вывели домой, в Советский Союз. Знаю, что та часть, в которой я служил, сейчас стоит в Белоруссии.

- Денежное довольствие солдат гвардейской части заметно отличалось от размера денежного довольствия военнослужащих обычных частей?

- Нет, было практически таким же. Это может у офицеров оно как-то отличалось размерами, а у солдат было одинаковым. 

Когда я демобилизовался в пятидесятом году и приехал домой, я увидел пустоту, разруху, голод. Девчата, мои ровесницы, уже замуж повыходили, детей нарожали и я, посоветовавшись с матерью, подался в Сталинград. А чего мне – в колхоз обратно на трактор идти? Приехал я в Сталинград в сентябре пятидесятого года. Сперва устроился шофером в строительный трест №22 на Петровзавод. А потом встретил одного знакомого радиста, который мне сказал, что есть хорошая должность крановщика, но придется работать с заключенными. Я согласился, потому что, когда я в тресте работал, познакомился с одним крановщиком и он мне показал, как работать на кране. Пришел устраиваться, говорю, что я умею работать крановщиком, но у меня никаких документов нет. Они мне: «Покажи, как умеешь работать», я показал. «Все, ты принят!» Оказалось, эта организация – «Волгодонстрой» МВД СССР, которая занималась строительством Волго-Донского канала и зданий в Сталинграде, ее филиал располагался на улице Ангарской, рядом с больницей. Когда я туда прибыл с документами, там уже стояли вышки и все пространство было оцеплено колючей проволокой. На этой площадке выпускали плиты перекрытия и ступени. Причем не так, как сейчас – сразу весь лестничный марш, а по одной ступени. Там в две смены работали заключенные: мужчины работали днем, а женщины ночью. А я всю эту продукцию на кране отгружал на машины, затем ее в центре города перегружали на другой транспорт и везли к месту назначения. На этой площадке находились и башенные краны, на которых работали заключенные, а я занимался ремонтом и демонтажом этих башенных кранов. 

- Немецкие военнопленные в этой организации работали?

- Нет, немцев не было, только наши заключенные. 

В городе Волгограде я отработал тридцать пять лет, ушел на пенсию вместе с женой и снова вернулся в свою родную деревню. И я ни грамма не жалею.