Родился я 28-го января 1926 года в селе Сырово Врадиевского района тогда Одесской, а сейчас Николаевской области.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни.
У нас была самая обычная крестьянская семья. Как жили до революции, не знаю, даже разговоров таких не вели. Но по моим ощущениям мы относились к середнякам. Не бедствовали, но и не жировали. Знаю, что после революции имели полтора гектара земли и при доме был большой огород. В войну на нем в кукурузе аж четыре немецких танка прятались.
Отец был 1894 г.р. и я помню фотографию, на которой он в форме царской армии. Но где он служил, не знаю. А может, и забыл. И в Гражданской войне он вроде бы участвовал.
Нас было пятеро братьев. Но самый старший еще в Гражданскую где-то нашел снаряд, попробовал его разобрать, стукнул о плуг и погиб… Была еще одна сестра, но она умерла четырех лет, так что нас осталось четверо: Николай, Демьян, Василий и самый младший я.
Голод 1932-33 годов помните?
Я хоть и маленький был, но голодуху помню хорошо. Помню, как собирали траву, на украинском языке она у нас козлики называется. Типа петрушки. Мама из нее что-то делала, и мы кушали. Но в нашей семье от голода никто не умер, а в селе, вроде да. Я слышал такие разговоры. Но у нас ведь и село было большое. Оно тянулось вдоль трассы аж на восемь километров, и одних только колхозов было семь штук.
Родители работали в колхозе «имени Ленина» и со временем отец стал его председателем, поэтому наша семья жила получше остальных. У нас был хроший дом, который родители купили у священника. Единственный на все село, где в одной из комнат был деревянный пол. А так у всех только глиняные. Две комнаты и кухня, соломенная крыша. Только в 1953 году покрыли его шифером.
Школьников привлекали к работам в колхозе?
Нет, но мы ходили помогать маме выполнять ее норму в поле. И по хозяйству, конечно. Помню только, что когда мне было лет десять, у нас развелось очень много сусликов, и чтобы остановить это нашествие, за их шкурки стали неплохо платить. Так мы с ребятами постоянно их ловили. Ходили с полными ведрами, норку нашел, заливаешь. Они выпрыгивают, а ты их ловишь.
Сколько классов вы окончили?
Семь. У нас директором школы был Старыш Виль Кириллович, и как-то пацаны взяли его маленькую дочку и искупали ее в бочке с дождевой водой. Так после этого случая он стал меня держать вроде как ее опекуном, поэтому 1-й и 2-й класс я мало посещал. Но мой брат Николай, который был старше меня на десять лет, работал в нашей школе учителем, дома меня настаскивал, поэтому я всегда был готов к урокам. И все время учился хорошо. За 7-й класс имел всего пару троек, но в основном «хорошо» и «отлично».
Вы, кстати, на каком языке учились?
На украинском. Школа у нас была украинско-молдавская, потому что само село было смешанное. Была и чисто украинская школа, но далеко от нас. И дома мы говорили только по-украински, хотя мама у нас молдаванка.
После школы вы…
Поступил учиться в учительский техникум в Балте. Тогда это модно было, да я другой профессии и не знал можно сказать. Тем более дорога старшими братьями была протоптана. И родные братья, и двоюродные там учились. В общем, в 1939 году поступил, год проучились, а летом 40-го наш техникум перевели в Тирасполь. Там, конечно, во всех смыслах было лучше, чем в Балте. Жили в самом центре, на Ленина, 5, стипендии хватало, а что еще надо пятнадцатилетним подросткам? Но, и учились, конечно, добрососвестно. Преподаватели были серьезные, требовали с нас по всей строгости. Кстати, учились мы на молдавском языке, потому что учителей в молдавских селах очень не хватало.
22-е июня помните?
Объявили часов в десять утра, но вокзал и консервный завод «имени 1-го мая» бомбили еще раньше, поэтому поднялась большая паника. А у нас как раз шла сессия за 2-й курс, и у меня до сих пор перед глазами картина – как мы с ребятами, четверо или пятеро, сидим в парке и обсуждаем положение. Как будет, что будет… Тут у нас на глазах патруль пограничников подошел и арестовал троих или четверых военных, видимо шпионов.
Для вас начало войны оказалось неожиданным или все-таки ждали ее?
Лично для меня – полная неожиданность. Может, те кто постарше что-то еще знали, соображали, но мы совсем не ощущали ее приближения. У нас даже занятий по военной подготовке еще не было. Но настрой был самый боевой. Все были уверны, что война ненадлго – на месяц, два…
Не помню уже точно, но по-моему, мы, несмотря на бомбежки, еще несколько дней прозанимались, а потом уже стало ясно, что дело принимает серьезный оборот, и всех студентов распустили по домам. Я дождался только пока из Суклеи приехал брат Николай, он там работал директором украинской школы, и проводил его на аэродром. И как он уехал, мы о нем ничего не знали, до самого 1944 года. Оказывается, все это время он учился в Москве в разведшколе. Насколько я понял, его готовили, чтобы отправить за границу. Но получилось что?
Его жена осталась у родителей в Дубоссарах, и в оккупации кто-то донес на нее, мол, жена красного командира, и румыны арестовали ее. Держали в подвале, издевались, и она там в подвале от туберкулеза и умерла… А у них перед войной родилась дочка, и сразу после войны брат уже не хотел ее оставлять без присмотра, написал рапорт, и его демобилизовали без всяких. Приехал в Кишинев и его назначили работать директором педагогического техникума.
А как Колю проводил, я и сам поехал домой. Уже пошли в тыл платформы со станками, и я устроился в одну. Так доехал до Одессы, но там эшелон загнали в порт, продержали двое суток, и только потом отправили на восток.
Но уехали мы недалеко. На станции Вознесенк эшелон разбомбили. Меня деревянным осколком несильно задело, но пришлось делать перевязку. А я знал, что там начальником станции работал наш дальний родственник. Пробился к нему: «Дядя, что мне делать?» - «Шагай домой! Тебе одному в Россию не добраться…» И я оттуда пешком, а это километров семьдесят-восемьдесят, дошел до своего села.
Вернулся, а это уже август месяц. Мимо нас в сторону Врадиевки постоянно шли и шли отступающие части. Сплошной колонной… Но мы об эвакуации даже и не думали. Некуда и не на чем. Но я на проходящих солдат смотрел-смотрел, и брысь на предпоследнюю повозку: «Дядя, я с вами!» Проехали метров триста, тут какой-то командир с треугольниками в петлицах спрашивает: «Родители знают?» Пришлось вернуться домой.
Кто пришел в ваше село, немцы или румыны?
Первыми пришли немцы, и только дня через четыре после них пришли румыны. На волах тащили свои пушки, но зато такие гордые: «Мы на Одессу!» Запомнился такой момент. У нашего села шли только небольшие бои, можно сказать их и не было вовсе, но на дороге наша артиллерия подбила танк. Но немцы сразу прошли дальше, а из наших ребят нашлись какие-то смельчаки, так они убитого немца раздели и прислонили к танку. Так он там чуть ли не с месяц и простоял…
Как себя вели немцы с румынами?
У нас двор был большой и к нам заехали пару машин. Привезли раненого немецкого офицера, перевязали, и эти, которые его обхаживали стали нас грабить: «Яйки! Яйки!» Свинью убили, куриц постреляли, молоко и яйца забирали.
Сейчас принято представлять, что они платили деньги за это.
Ничего не платили, о чем вы говорите?! Особенно румыны себя нагло вели. Все продукты и живность забирали подчистую.
Кого-то из местных активистов они арестовали?
Нет, они никого не тронули. Ни когда пришли, ни потом. Если я не ошибаюсь, у нас в селе за все время оккупации никого не арестовали, не казнили. Во всяком случае, я не слышал. Но когда они только пришли, мой папа прятался на нашем кладбище. Там был какой-то не то тоннель, не то ход, в котором раньше кто-то из людей держал улья. Папа взял с собой Демьяна, и они там пару недель прятались. А мы с Васей остались с мамой.
А с евреями как?
В нашем селе жила только одна еврейская семья. Был такой портной, все его звали Мошку, Моисей видимо, который обслуживал все наше село. У него была жена и двое детей: Изя и Люба. Но еще до прихода немцев они все успели уехать, а вот Люба по какой-то причине осталась. То ли не успела уехать, то ли что, не знаю. И когда пришли румыны, мы ее прятали в нашем доме недели две, а потом она куда-то уехала. Подробностей я не знаю. А после войны она приходила к родителям и благодарила за то, что мы ей помогали.
Но вообще, о том, что всех евреев поголовно уничтожают, я, например, не знал. Только слухи ходили по селу, что в противотанковом рву, который вырыли от нас неподалеку, якобы расстреливают евреев. И действительно, иногда с той стороны слышались одиночные выстрелы. Но так это или нет, точно никто сказать не мог.
Как вы прожили эти два с половиной года в оккупации?
Я бы сказал, что в целом спокойно. Мы даже и румын почти не видели, потому что ближайший жандармский пост стоял только в Первомайске, а это 35 километров от нас. А у нас раз в месяц появлялся один солдат с пристегнутым к винтовке штыком, но и он никого не трогал.
А кто же тогда представлял новую власть?
Кого-то они назначили старшим по селу, но этот человек работал на благо людей.
Как жили в материальном плане?
Осенью 41-го как собрали урожай, румыны вывезли его до последнего зернышка, тут же распустили колхозы, и всю оккупацию мы жили только за счет своего огорода. А меня с Ваней Сиваченко направили работать учителями в школу молдавского села Куборово, это семь километров от нас, и платили нам зарплату. Были такие полевые деньги, то ли оккупационные марки, то ли леи, не помню уже. И в нашем селе школа при румынах тоже работала.
Подпольщики, партизаны в ваших краях действовали?
С какого-то момента пошли слухи, что у нас в округе появился партизанский отряд, которым командует приятель брата Николая. Они вместе учились. Забыл сейчас его фамилию. (выдержка из «Википедии» – «В годы оккупации в селе Сырово действовала подпольная антифашистская группа И.А.Гуртова»). Но они активно стали действовать уже ближе к освобождению. А так все тихо, спокойно было.
А вы знали, где фронт, что там творится?
Очень редко доходили какие-то новости. В основном какие-то слухи ходили. Но когда в феврале 44-го мы услышали канонаду, тут все стало ясно.
Как происходило освобождение села?
Нас освободили где-то в конце марта. В это время всегда грязь неимоверная, а тут как раз немцев хорошо прижали. А у нас в селе, как спускаешься, есть большая балка, так всю технику, что туда успела заехать, немцы там и бросили. Только в обход можно было проехать.
Боев как таковых не было, но немцы пару раз стреляли по селу и разрушили два дома.
При отступлении немцы кого-то с собой забирали?
Да, вот этот момент я упустил. Еще до начала отступления немцев, через село отступали власовцы. Так вот они собирали группы мужчин и подростков, по 50-70 человек, и угоняли их на нашу железнодорожную станцию. Поэтому чтобы спрятататься от них, я ушел к тетке, которая жила в нашем же селе. Ее сын Миша был младше меня на год, и мы вместе с ним прятались.
Но в их доме тоже устроили шмон, меня нашли, за руку схватили и тоже в эту колонну. А для того, чтобы никто не сбежал, всем в руки давали что-то нести: кому кострюлю, кому зеркало, кому бра. Причем надо было нести над головой.
Пошли, но я уже соображал кое-что и понимал - надо бежать. Иду все медленнее-медленнее и постепенно смещаюсь к концу колонны. Расстегиваю брюки, оголяю задницу, и показываю конвоирам, хочу мол. Ну, давай…
Отбежал в кусты, и метров сто пятьдесят по пластунски прополз на огороды подальше от дороги. Залез в какой-то сарай и через щель наблюдал, как они уходили. Вот так я сам себя спас. Потому что никто из тех, кто попал в эту колонну, не вернулся. Я после войны специально интересовался, узнавал - ни один не вернулся…
Но домой побоялся идти и пошел к знакомому. Он меня спрятал на время в подвале. Папа с Демьяном опять прятались на кладбище в этом тоннеле, а Вася спрятался в другом месте. И слышим, все ближе и ближе гул канонады, вот так нас и освободили. Тут уже, конечно, все плакали, радовались.
А буквально на третий или четвертый день – призыв. Папу из-за возраста не призвали. В 41-м Демьяна не призвали из-за болезни сердца, но тут взяли без разговоров. А меня по возрасту еще не должны были призвать, но у меня и Вася 1925 г.р. и почти все друзья на год старше, поэтому я решил пойти вместе с ними. Сказал на комиссии, что я 25-го года, и меня тоже призвали.
Пешком дошли до Рыбницы, а там вдруг стали разбираться, как это так, два брата, не близнецы, но оба 1925 г.р. Так все выяснилось и меня вернули обратно.
А Демьян с Васей попали служить в разные части. Демьян из-за своего здоровья служил где-то в обозе, с лошадьми. А вот где воевал Вася, он совсем ничего не рассказывал. Начнем расспрашивать, а он скажет только: «Воевал…» и все. Он у нас какой-то скрытный был. И уже только его сын мне с его слов рассказывал, что как-то при бомбежке его засыпало землей. Вася потом рано умер из-за ранений…
А Ваня Сиваченко, с которым они тогда вместе призывались рассказывал, что их долго даже не переодевали в форму.
А вы случайно не знаете, сколько мужчин из села призвали и сколько из них вернулось?
Таких цифр я никогда не знал. Знаю только, что из моих одноклассников с фронта вернулось всего трое: я, Чебан Иван и Коля Рок. Коля был награжден орденом «Славы». (На сайте www.podvig-naroda.ru есть наградной лист, по которому разведчик взвода пешей разведки 125-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии красноармеец Рок Николай Иванович 1925 г.р. был награжден орденом «Славы» 3-й степени: «13.09.44 красноармеец Рок с группой других разведчиков под прикрытием темноты пробрались в глубину обороны противника в районе села Сент-Домокош, и точно выявив его расположение и огневые средства, напали на него.
Разведчики смело бросились на врага и забросали гранатами траншеи и блиндажи. Противник, не выдержав натиска разведчиков, в панике, бросая оружие, отступил. В этом бою тов.Рок уничтожил 7 солдат противника и захватил ручной пулемет»).
Саша Савицкий, но тот постарше, тоже вернулся живой. Кобжилян вернулся после ранения в колено. Из нашего села, кстати, двое получили звание Героев Советского Союза, а один стал полным кавалером ордена «Славы». (Выдержка из «Википедии – «На фронт ушли 442 жителя села Сырово, и 254 из них не вернулись с поля боя. 328 за ратные подвиги на фронте были награждены орденами и медалями. А двое уроженцев села: Сиваченко В.Г. и Чумак Д.М. были удостоены высокого звания Героев Советского Союза»).
А вас когда призвали?
Дома я пробыл совсем недолго, и уже в середине апреля меня призвали на законных основаниях. Мама заплакала: «Береги себя, сынок!» А в военкомате меня назначили командиром «взвода». И грамотный, и голос как-то был поставлен.
Но команду, в которую я попал, направили не на фронт, а в запасной полк. Привезли аж в Рязань и там мы проучились месяца три-четыре. С мая по август.
Как запомнилось это время?
Не очень хорошо. Потому что не особенно готовили, самым азам. Но главное – там очень плохо кормили. Так мы по ночам по пластунски выползали под ограждением из колючей проволоки и на огородах выкапывали картошку.
Но потом в один прекрасный день нас всех вдруг переодели в новое обмундирование. Оказывается за нами покупатель приехал – капитан Бондаренко. Вот он сопровождал наш эшелон до самой Польши и на передовую мы попали у крепости Осовец. Простояли там в обороне четыре месяца, и только в январе 45-го пошли в наступление.
В какую часть вы попали?
Я как попал сразу в 1093-й полк 324-й стрелковой дивизии, так до конца и служил в нем. Но вначале я воевал в роте автоматчиков, и только потом меня перевели в саперный взвод.
Первый день на передовой помните?
Как бы вам сказать, страх… Особенно страшно в боевом охранении. Там же в окопчике до немцев всего ничего – 100-200 метров. Ни кашлянуть, ни пернуть, ни поесть, только наблюдаешь и записываешь, что видишь. Где, какие перемещения у немцев.
Помню, на 19-е ноября – в день артиллерии, немцы решили нам устроить «праздник». Нанесли мощный артудар, и у нас оказались перебиты многие провода линии связи. Вдруг вижу, немцы кого-то из наших тащут. Потом выяcнилось, что там у нас три сапера готовили проход для разведчиков и видимо под прикрытием этого артналета немцы схватили одного из них. Но я это дело сообщил, те дали сигнал, и на подмогу прибежали наши ребята, и отбили этого сапера. Вот за это я получил свою медаль «За отвагу».
На сайте «Подвиг-народа» я нашел наградной лист, по которму вас наградили медалью «За отвагу». Но там совсем про другое: «… за то, что красноармеец Базаренко в боях за г. Арис и Зенсбург мужественно участвовал в отражении контратак противника, где уничтожил два немецких солдата».
А я думал за того сапера.
Но такой эпизод вы помните?
Этот не этот, не знаю, но был такой эпизод. Как-то на опушке леса немцы пытались прорваться через наши траншеи. Но мы заметили это дело, передали по цепочке: «Проследить!» Их там было человека четыре, может, и в стороне еще кто-то был. И вот в двоих я попал… Но я даже не знаю, чего они хотели, ведь живых никого не взяли.
А орден «Славы» знаете за что получили?
За мост.
Вот что сказано в наградном листе: «Сапер саперного взвода 1093-го СП 324-й сд красноармеец Базаренко был назначен старшим группы, которой было приказано разминировать мост у дер.Бербарден, имеющий важное значение для наступающих стрелковых и артиллерийских подразделений.
23.02.45 под сильным артиллерийским и минометным огнем противника, мост был разминирован. При этом было обезврежено и извлечено 24 мины, тем самым задание было выполнено».
Я не знаю, почему штабные так написали, на там все не так было. Для того чтобы пресечь снабжение немецкой обороны нам приказали взорвать мост на немецкой стороне. От наших окопов до него было где-то с километр. Деревянный, небольшой, метров на двадцать пять, он шел через какую-то речку в сторону фронта. Нас собрали и начальник штаба майор Пустовалов говорит: «Нужны добровольцы! Ну чего, ребята, или грудь в крестах, или голова в кустах!» И я оказался в числе тех, кто вышел из строя. Сейчас бы я наверное и не пошел бы, а тогда молодой был, вот и вызвался.
Тогда меня уже перевели в саперный взвод и назначили старшим из трех саперов. А всего в группу набрали человек восемь-девять. За старшего назначили одного младшего лейтенанта. Молоденький совсем. Когда со старшими разговаривал – краснел от смущения.
Но все прошло на редкость удачно, потому что мы под руководством нашего полкового инженера капитана Прибыткова очень хорошо подготовились. Три или четыре дня тщательно наблюдали за немцами и узнали их систему охраны. А ночью пошли через линию фронта и взорвали его. После взрыва поднялась стрельба, но все вернулись живыми.
А разве его не проще было уничтожить с помощью артиллерии?
Подробностей я не помню, но наверное нет, раз нас послали.
А почему вас перевели из автоматчиков в саперы?
Наверное, людей не хватало, вот и взяли. Интересно, кстати, как капитан отбирал себе людей. Просил написать на листке свои данные: фамилию, имя, отчество, дату и место рождения, и смотрел, хороший ли почерк. Видимо так определял твердость руки, это же очень важно при разминировании. А у меня и почерк был хороший и рисовал я хорошо. Даже рисовал игральные карты офицерам полка. Когда мы всю осень в Польше простояли в обороне, то командир полка с офицерами любили играть в преферанс. Вот я им и рисовал.
И когда же вас подготовили на сапера?
Там же в Польше. Пока стояли в обороне все время занимались учебой и тренировками. Без дела не сидели. Но когда меня ранило, я уже был не сапером, а пулеметчиком.
Когда на Кенигсберг стали наступать, то из-за больших потерь меня, как более грамотного и с опытом, назначили командиром пулеметного расчета. Дали двух помошников. Но пулемет же надо таскать. Я сам тогда весил 47 килограммов, а станина пулемета 22 килограмма, но я ее нес… Днем спим, а ночью идем. Как получил тогда грыжу, так до сих пор с ней и мучаюсь… Так что быть сапером мне нравилось больше, чем пулеметчиком. Там как-то более конкретно чем-то занимаешься. И командиры были очень хорошие: капитан Прибытков, и Николай Рудаков – командир взвода.
Когда и как вас ранило?
Во время штурма Кенигсберга. Первое кольцо немецкой обороны брали другие части, а мы пошли в наступление на 2-е. Взяли его, но было ведь еще и 3-е. Помню, ночью подавили огневую точку прямо напротив нас, а как рассвело, опять пошли в наступление. Последнее, что помню, стреляли из кювета дороги, и тут где-то сзади взрыв. Если бы я был без каски, то сейчас бы с вами не разговаривал. А так осколочек пробил каску слева-сзади, но далеко не вошел. Долгое время я хранил пробитую пилотку, а потом сдал ее в музей института.
Прихожу в медсанбат, тут один спрашивает: «Где автомат?» А я одной рукой зажимаю рану на голове, и отвечаю: «Там! Иди посмотри!» А там в яме остались двое из моего расчета… Бойчук что ли, белорус, хороший паррень, и еще один. А у меня ранение оказалось легкое. Все быстро зажило, но больше я не воевал.
День Победы как встретили?
Мы стояли на окраине Кенигсберга и в тот день я был дежурным по роте. Утром вдруг команда: «Строиться!» Что случилось? – «Победа!» Командир полка расцеловал всех офицеров, все расплакались… Но стрельбы у нас никакой не было.
Как сами считаете, что вам помогло остаться живым?
Даже не знаю. Бог, наверное, меня спас. Я ведь когда почувствовал теплую кровь на голове, то сразу вспомнил про Бога. У нас мама была верующая, а отец нет, поэтому нас в принципе не приучали. К тому же я был убежденным комсомольцем, статьи пару раз писал в дивизионную газету, даже перед солдатами доверяли выступить. Но видишь как в жизни, пока все нормально, то иногда веришь, иногда не веришь. Но как только коснулось, моментально вспомнил о Боге. И пока делал себе перевязку – вспомнил свое детство, маму…
А был какой-то самый явный случай, когда вы могли погибнуть?
Такого уж явного, конкретного случая я не припоминаю. Но ведь на передовой любой из нас каждый день мог погибнуть. Всегда знали, куда ты идешь и зачем. И знаешь, что против тебя стоит такая же сила, как ты сам, и тут уж кто кого…
А на фронте у вас было ощущение, что людей у нас не берегут?
У меня таких мыслей не было. Уже сейчас, когда появилось столько информации, когда узнал столько нового, на многое по другому смотришь, а на фронте не задумывался и не вникал.
В таком случае хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину. Вы же знаете, что именно его сейчас принято обвинять во всех смертных грехах: и жили не так, и победили не так. Но почти все бывшие фронтовики мне говорят, что без него бы мы не победили.
Я тоже с этим согласен – без него Победы бы не было! Буквально перед самым началом штурма Кенигсберга я написал какую-то маленькую статейку в нашу дивизионную газету, и вдруг меня находит наш комсорг и просит выступить на митинге перед солдатами: «Надо!» Я там что-то коротко сказал, а закончил такими словами: «Вперед, ребята! За Родину! За Сталина!» Так и сказал, потому что одно его имя поднимало людей на смерть. И поверьте, такой авторитет пустыми словами не заработаешь. Только делами! Большими делами!
А насчет его «грехов» и современной переоценки я вам так скажу. Я всеми руками и ногами проголосовал бы за то, чтобы Сталин с Берией вернулись бы сейчас в Кишинев! Хоть на три дня! Это ужас, что у нас творится, какая жизнь настала… Так что я бы все отдал, лишь бы вернуть старый режим. Тогда жизнь была намного лучше. А то, что слишком много невинных людей пострадало, так это во многом и не его вина. Было много разных злоупотреблений, наговоров. Это Хрущев первым его доброе имя испачкал… А сейчас против него говорят, потому что историю перевернули. Но я же помню, какое было горе у людей, когда Сталин умер. Сколько было плача, сколько сожаления… Я, кстати, оказался в те дни в Москве, и видел, что там творилось. Сам еле живой остался.
Расскажите, пожалуйста.
После института меня направили на работу в медицинский техникум в Бельцах. Через полгода назначили секретарем комсомольской организации, а потом стал и директором техникума. И вот как раз на начало марта 53-го в Москве назначили проведение всесоюзного совещания руководителей медицинских учебных заведений и от Молдавии нас поехало девять человек.
Вдруг в шесть часов утра по гостинице крик – «Сталин умер!» Все в плач… Руководитель делегации Малыгина Вера Федоровна нас собрала: «Завтра мы должны уехать домой!» Но уже началось прощание, и мы видим как прямо на глазах поток людей на улицах нарастает. Как на 9-е мая в прошлом году – забито все народом… И мы с моим директором училища тоже решили пойти.
Взялись за руки, но в этой толпе за час смогли сделать всего несколько десятков шагов. Настолько все было забито, а люди все прибывали, прибывали... Потом плюнули и решили уйти, а как?! Ни повернуться, ни выйти из этой толпы…
И только часа в два-три ночи нам повезло. Под машиной удалось шмыгнуть в какие-то открытые ворота, и в том момент мы поняли, что родились под счастливой звездой. Но насколько же мы были измучены…
Приезжаем домой, а нам докладывают: «Исчез один ученик – сбежал в Москву на похороны!» Но я сразу сказал: «Далеко он не уедет!» И точно, вскоре он вернулся.
Со стороны особистов какое отношение было? Спрашиваю, потому что многие ветераны из числа тех, кому довелось пережить оккупацию, признаются, что чувствовали к себе некоторое недоверие.
Я недоверия не чувствовал. Рассказывал, как было. Может, он искоса и посматривал на меня, но это у них работа такая. А таких как я у нас было 90 процентов – молодежь с освобожденных территорий.
Почти все ветераны признаются, что им хоть раз приходилось присутствовать на показательных расстрелах.
Я такого не видел ни разу. Только в кино.
Какое отношение было к политработникам?
Мне вообще на людей везло. И командиры и политработники мне хорошие попадались.
Люди каких национальностей вместе с вами служили?
Самые разные. Молдаван я, правда, я больше не встречал. В основном русские, украинцы, белорусы и немного из Средней Азии.
Евреи?
Из евреев у нас в полку был только парикмахер Лейкин. И вроде все. Но кстати, уже потом, вспоминая фронт, я почему-то для себя решил, что наш капитан Прибытков тоже был еврей, просто писался русским. Но о Николае Дмитриевиче я могу сказать только самые хорошие слова.
А вы, кстати, по-русски как разговаривали?
Вначале, конечно, плохо говорил, но потом все лучше и лучше.
Были у вас друзья на фронте?
На фронте все просто - с тем, кто поближе, с тем и дружишь. Поэтому я с этими белорусскими ребятами хорошо дружил. Но Бойчука убило, а Осмоловский остался жив. И с ним и с Русецким я потом долго переписывался. И был еще один памятный слуйчай.
Уже как война кончилась, я встретил в Кенигсберге Володю Измана, с которым мы до войны в Тирасполе в институте спали на одной кровати. В клубе был как раз какой-то концерт художественной самодеятельности, собралось много народа, и вдруг я его заметил через забор. Он шел с какой-то девушкой-врачом. Крикнул ему: «Володя! Володя!» Он оглядывается, а никого нет, одна солдатня кругом, и кто ему капитану так может кричать? Но потом узнал меня, такая встреча была… И когда разговорились, выяснилось, что его саперный батальон в Польше тоже стоял под Осовцом. Фактически четыре месяца жили в трех километрах рядом, но ни разу не встретились. Володя был постарше меня на несколько лет, поэтому в 41-м его сразу призвали, и к моменту нашей встречи он командовал ротой. (На сайте http://www.podvignaroda.ru есть наградные листы, по которым командир роты 217-го инженерно-саперного батальона Изман Владимир Харитонович был награжден двумя орденами «Отечественной войны» и орденом «Красной Звезды» - прим.Н.Ч.) А на той девушке он потом женился. Одно время они тоже в Кишиневе жили, но потом уехали в Витебск.
Разрешите задать пару «бытовых» вопросов». Как кормили на фронте?
В последний период кормили неплохо. Уже регулярно ели гречку и американские консервы. Очень вкусные. Конечно, не совсем досыта, но уже и не как раньше. Раньше – хуже. А в Восточной Пруссии уже и в домах можно было что-то найти. Вот такой пример.
Заходим в городок, а там в домах еще свет горит. Кого-то нашли, спрашиваем: «Где солдаты?» - «Зайдите в другую комнату!» Заходим, а там на столе еще все теплое. Оказывается, с отступающими частями домой забегал попрощаться сын хозяев. Ну мы, конечно, поели.
Не боялись, что отравленное?
Еды нет, а вот отравиться техническим спиртом боялись. У нас таких случаев не было, но разговоры такие ходили. И боялись, когда попадались цистерны со спиртом. Тут такое начиналось… Кто-то с автомата врезал, котелки подставили и берегов не видят... Но я не курил, не пил и свои сто граммов отдавал старшине. А вместо них он мне выдавал сахар.
Были у вас какие-нибудь трофеи?
Часы имел. Но часы у всех были. Их со всех немцев поголовно снимали, и потом между собой играли на них в карты.
А уже при наступлении на Кенигсберг я в одном месте с убитых немецких пулеметчиков снял с одного отличный маскхалат. Темный такой, пятнистый. А с другого снял ремень и сапоги. Мои ботинки с обмотками мне уже осточертели, а тут такие отличные сапоги попапись. Причем не обычные, а хромовые. Носил их с удовольствием, но когда в феврале нас перебрасывали в состав 3-го Белорусского Фронта, я там на привале у костра уснул, и подошвы у них прожег. Вот эти вещи я носил, а больше вроде ничего не имел. Я молодой совсем был, и как-то не верил в богатство. Поэтому и посылки домой не посылал. Вот мой брат Вася прислал одну посылку, а я нет.
Многие ветераны признаются, что некоторые старшие офицеры и генералы в «трофейном вопросе» откровенно злоупотребляли.
Я тоже видел, что некоторые офицеры полка часто ходили на почту. Что сделаешь – оккупанты… Но немцы и не чирикали. Сколько они у нас натворили…
Сейчас принято считать, что красноармейцы насиловали всех немок подряд.
В том доме, где был накрыт стол, командир разведки пошел в женскую комнату, и там одну немку трахал… Вот это единственное, что я видел. А чтобы поголовно это неправда. В нашем полку этого не было.
Какое впечатление осталось от заграницы?
Польша, там, где мы наступали была вся разрушена. А в Восточной Пруссии, конечно, очень понравилось. Очень чисто кругом, культурно, достаток. И особенно понравилось, что у них законы четко работают. У нас ведь законы тоже хорошие, но не работают. А у них только попробуй на красный свет проехать…
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
После демобилизации окончил в Кишиневе мединститут и меня направили на работу в Бельцкое медучилище. Вскоре стал его директором, но поработал совсем немного, как меня опять призвали в армию. Дали звание старшего лейтенанта, и обещали, что пошлют рентгенологом в госпиталь Тбилисского гарнизона, но послали начальником медпункта в полк. А я и так не хотел служить, а тут еще где-то жить в общежитии. Долго терпел, а потом не выдержал и написал в Министерство Обороны: «Как же так? Зачем меня призвали, если на это место поставили грузина…» И вскоре меня перевели в БАО возле Гродно.
Но вскоре последовало первое хрущевское сокращение армии, и я с радостью демобилизовался. Осели с женой в Кишиневе и всю жизнь работал рентгенологом. В общей сложности проработал 52 года и окончательно ушел на пенсию только в 2003 году.
И всю жизнь занимался общественной работой. Более двадцати лет был председателем совета ветеранов нашего диспансера, председателем БРИЗа, и в народном контроле, в общем семь должностей имел, хотя в партию так и не вступил.
Большая у вас семья?
У меня сын, дочка и двое внуков.
При слове война, что сразу вспоминается? Может, снилась она вам?
У-у-у очень долго. Причем то, чего со мной не было. Какие-то общие картины… А вспоминается прежде всего 9-е апреля, день когда меня ранило. С тех пор это мой второй день рождения…
| Интервью и лит. обработка: | Н. Чобану |
