Данич Семен Антонович

Я родился 22 февраля 1921г. В с.Незавертайловка Слободзейского района тогда Молдавской АССР.

Семья у нас была типичной для крестьянства того времени - шесть детей. Жили мы трудно, но в то время мало кому легко жилось. После окончания семилетней средней школы я окончил в г.Балта (столица МАССР) педагогический техникум, и год отработал учителем в родном селе. Но учителем я быть не хотел, а мечтал быть военным. Вы себе даже не представляете степень авторитета и престижа армии, который был в то время. Наше село тогда было пограничным, и у нас постоянно был контакт с пограничниками. Но особенно я хотел быть летчиком, во многом из-за того, что у них была шикарная форма: невиданные кожаные шлемы, куртки и сапоги мехом наружу, не говоря уже об аэропланах, которые тогда казались волшебными машинами. Во время работы в школе я связался с райвоенкоматом и попросил направить меня в летное училище, если появится такая возможность, но вскоре меня вызвали, и предложили вместо летного поступить в Борисовское военно-инженерное училище в Белоруссии. Я согласился, и отучился там с 1938 по 1941г. Экзаменов при поступлении не было, только медкомиссия и собеседование.

Н.Ч. - Как вы оцениваете подготовку, которую вы получили в училище?

С.А.Д. - Раз я остался жив, выходит, что ни разу не ошибся, и благодарю за это не только удачу, но и своих учителей. Это были высококвалифицированные специалисты, офицеры с боевым опытом Гражданской войны, Хасана, Халкин-Гола, войн в Испании и с Финляндией. Например, начальник училища был удостоен звания ГСС за штурм линии Маннергейма. Нас готовили на основе боевого опыта, изучались не только успешные операции, но и неудачные. Несмотря на то, что в начале обучения плохо говорил по-русски, я все-таки окончил училище успешно и получил звание лейтенанта, а за менее успешную учебу присваивали звание младших лейтенантов.

Училище было большое, количественно и структурно напоминало полк, т.е. 2 -2,5 тысячи людей, а еще в Ново-Борисове (пригород Борисова) было танковое и кавалерийское училища. К сожалению, я не знаю, сколько из моих сокурсников остались живы, просто мы потеряли связь. Знаю лишь, что из тех 16, кто вместе со мной попал в 294 сд уже к сентябрю 1942 вживых осталось нас двое…

Н.Ч. - Вы были патриотом, верили партии, Сталину?

С.А.Д. - Конечно. Я, как и вся окружавшая меня молодежь, были воспитаны в духе патриотизма, и верили и партии и Сталину, шли с его именем в бой. Сейчас многие говорят, что они Сталину не верили, но я таких людей не встречал. Хотя, например, у меня родную тетю, сестру отца, вместе с ее двумя детьми депортировали во время коллективизации, и об их судьбе мы так ничего больше и не узнали, вплоть до сегодняшнего дня… Я знал об этом, но нас так воспитывали, что мы верили и не сомневались. В комсомол я вступил еще в техникуме, а в партию меня приняли в сентябре 1941г.

Н.Ч. - Было у вас ощущение, что приближается война?

С.А.Д. - Вот говорят, что она началась внезапно, но это в том смысле, что если она начнется сегодня или завтра, а так мы, конечно, знали, что война будет. Нам открыто говорили, что мы должны готовиться к войне, и к войне именно с гитлеровской Германией. На каждом митинге наши преподаватели подчеркивали, что скоро будет война, но никаких особых примет приближения войны в Борисове не было, шла самая обычная жизнь.

Н.Ч. - Как вы узнали, что началась война?

С.А.Д. - В мае 1941 я окончил училище и был направлен в 294 сд, в 565 отдельный саперный батальон на должность командира саперного взвода. Наша дивизия была укомплектована резервистами, в основном из Смоленской области, призванными на 6-ти месячные сборы. Командиры были кадровые, а сержантский состав из резервистов. Дивизия располагалась в лесу под Липецком, офицеры жили в палатках, а солдаты в шалашах. Из нашего училища в эту дивизию было направлено 16 человек, и временно, пока шли назначения, мы жили дружной командой в одной палатке. У кого-то из наших ребят возникла идея отметить окончание училища. Идея всем понравилась, и организацию пикника поручили самому опытному и старшему по возрасту из нас лейтенанту Дерешеву. Пикник решили провести на красивом острове посреди р.Воронеж, ниже Липецкого металлургического завода. Заготовили закуски, шампанское. С помощью знакомой девушки пригласили весь ее выпускной класс. Праздник начался вечером 21 июня и продолжался до утра 22 июня. Шампанское лилось рекой, я кстати, тогда его первый раз попробовал, казалось, что веселится весь город - такой был шум и радостный хохот. Такого веселого и красиво оформленного кострами праздника я больше не видел за всю свою долгую жизнь…

Утром, переправившись на берег, мы шли по городу шумной ватагой. Горожане смотрели на нас с удивлением и осуждением. Мы еще не знали, что началась война, поэтому нас удивляло их недружелюбие. Мы поняли все только тогда, когда шедшая нам навстречу женщина спросила нас: «Ребята, вам весело оттого, что война началась?» Мы срочно вернулись в часть, где уже шел митинг. Так мы узнали, что началась война.

Спустя примерно месяц нас погрузили в эшелоны и медленно повезли на юг, но затем повернули на север, и очень быстро, дня за два, довезли до ст.Мга, это под Ленинградом.

Н.Ч. - Когда началась война, вы думали, что она быстро закончится?

С.А.Д. - Конечно, это потом мы все поняли, а уж когда и сами в бой вступили… Но я как думал, прожить еще хотя бы месяц, посмотреть, что же будет дальше, ведь мы же все время отступали. Далеко я не загадывал. Задумывались ли мы, почему самая сильная Красная Армия постоянно отступает? Все вопросы отпали, когда мы увидели какое у немцев превосходство в технике. Когда у нас против танков были только гранаты, когда в воздухе мы видели только немецкую авиацию…

Н.Ч. - Расскажите про ваш первый бой.

С.А.Д. - 3 августа мы выгрузились, и отправились к деревне Хандрова, для того чтобы занять оборону, но по дороге наш взвод дважды обстрелял одиночный немецкий самолет. У меня промелькнула мысль, что всех убило, и только я один остался в живых. Это было жутко. Но никого даже не ранило, такое у нас было боевое крещение, первый страх и первая радость, что все остались живы. А первый бой случился дня через три в районе деревень Хандрова, Липки, но дивизия уже успела более-менее подготовиться к обороне. Мы, саперы, оборудовали линию обороны, строили ДЗОТы, производили минирование. Несмотря на отсутствие боевого опыта у дивизии и слабую подготовку личного состава, мы упорно оборонялись, а немцы несли большие потери. Например, на минах, которые поставил наш взвод, в первом же бою подорвались 2 немецких танка. В один из дней меня контузило, недели две я пробыл в медсанбате, и хотя слух полностью не восстановился и по сей день, меня отправили обратно в часть, где через пару дней назначили командиром роты. По дороге я впервые попал под сильную бомбежку, и сам понял какой это ад… А с этого рубежа дивизия отошла только в конце сентября, и нас оставалось только процентов 30 из тех кто начинал… Причем отходили беспорядочно, паники не было, но было как-то неприятно. Но уже в декабре дивизия была полностью укомплектована.

Н.Ч. - Вы знали или догадывались, что Красная Армия понесла в начальный период войны большие потери?

С.А.Д. - Мы слушали сводки и видели, какие территории оставили, но подробностей, конечно, не знали. Это был тяжелый период, неудачи наших войск и их отход вызвали у многих людей моральную подавленность. А еще тяжелее было, когда население, в основном, старушки подходили к нам и спрашивали: «Вы не пустите сюда немца? А?» или «Может нам уезжать отсюда?»…

Н.Ч. - Не появились сомнения в нашей победе?

С.А.Д. - Определенные сомнения были, и не у одного меня. Был, например, такой эпизод, еще до контрнступлния под Тихвином. На нашем участке к немцам перешла целая стрелковая рота !!! вместе со всеми командирами. Только политрука они застрелили. И временно мою саперную роту расположили на переднем крае вместо нее. Но когда началась блокада, была уже полная уверенность, что мы победим, хотя положение было очень серьезное. Особенно подняло боевой дух наше удачное контрнаступление под Тихвином. Причем немцы там отходили как мы, беспорядочно. Бросили уйму транспорта, везде валялись трупы немецких солдат. Я все это видел лично.

А в январе 1942 меня назначили полковым инженером 857 сп нашей дивизии. Запомнились кровавые бои за ст.Погостье, причем было понятно сразу, что наша обескровленная дивизия не справится с этой задачей. Станцию немцы очень сильно укрепили, а вокруг нее были топкие и непроходимые даже для легких пушек болота… Фактически от дивизии остался только ее номер, но нам повезло, нас заменила другая часть.

А нашу дивизию передали в состав 8 Армии, и мы стояли в обороне между Ладожским озером и ст.Мга. Служба там запомнилась мне на всю жизнь… Труднопроходимые лесные заросли и болотные хляби. Постоянные дожди и никакой возможности окопаться. И в этих условиях, под огнем противника в сжатые сроки мы возводили оборонительный рубеж. Делали земляные насыпи, ДЗОТы (клали в один сруб второй поменьше, наподобие матрешки, а пространство между ними заполняли грунтом), а вместо окопов делали заборы… Вообще я бы хотел сказать о саперах. Вы, например, знаете, как отбирали в саперы? Когда приходило пополнение первыми выбирали людей разведчики. Тут все понятно. Вторыми всегда выбирали саперы. Я старался выбрать людей с какой-нибудь подходящей гражданской специальностью, например, плотник, и, конечно, привыкших к физическому труду. Ведь помимо всех фронтовых опасностей, сапер это еще и постоянный, тяжелейший физический труд… Солдаты, которые уже служили саперами, придя в новую часть, не хотели вновь становиться саперами. Но их желания и не спрашивали… И только после нас выбирали связисты, а уже потом артиллеристы и пехота.

Данич С.А. в нижнем ряду справа, с товарищами по училищу.

Там был такой забавный эпизод. Мы с подчиненными возвращались после минирования к месту нашей стоянки, и тут из-под куста выскочил заяц, а это же мясо. Я выхватил у одного из солдат винтовку и, гоняясь за зайцем начал стрелять в него. Ко мне присоединилось несколько солдат, и со стороны могло показаться, что идет бой. Я несколько оторвался от солдат и наткнулся на немца в маскхалате, который следил за стреляющими солдатами. Увидев меня, он начал поворачиваться, чтобы выстрелить в меня, но я его опередил. Я хотел выстрелить еще раз, но патронов больше не было. Я «сдрейфил», прямо говорю, и побежал за солдатами. Мы вернулись, но кроме лужи крови никого не нашли. А на следующий день этот немец сам сдался в плен сержанту Никишину т.к. был ранен мною в бедро, и понимал, что уйти далеко не сможет. Сержанта, который отвел немца в штаб, наградили медалью «За боевые заслуги», а про меня солдаты шутили, что их «геройский командир стрелял в зайца, попал в немца, но ни того, ни другого не поймал, а вот Никишин как жених невесту привел немца в штаб». Оказалось, что это была у нас в тылу разведывательно-диверсионная группа, которая корректировала бомбежки и артиллерийский огонь. И это был единственный раз в моей жизни, когда я видел, что стреляю в человека…

В начале августа 1942 нашу дивизию перебросили к Черной речке, где нас отделяло от Невской Дубровки всего 16 километров. И вскоре мы поняли, что здесь готовится наше наступление, хотя местность для этого была совсем непригодная: сплошные леса с обширными участками болот, труднопроходимые даже для пехоты. Но все-таки 27 августа наступление началось - это была первая попытка по прорыву блокады. За два дня наступления в тяжелейших условиях нам удалось продвинуться на 7-8 километров. Но затем мы остановились, т.к. немцы поменяли тактику, а главное, нам не давала житья их авиация. Налет сменялся налетом, от леса, где сражался наш полк не осталось ничего… К середине сентября до соединения Ленинградского и Волховского фронтов местами оставалось 2 километра. И я по сегодняшний день задаю себе вопрос, почему нам не отдали приказа закончить начатое? Почему мы остановились? Нам казалось, что еще одно усилие, один бросок, и блокада будет прорвана.

В то же время немцы начали свое наступление, и мы, оказавшись в окружении, в конце сентября получили приказ отойти на исходные рубежи. Естественно, полностью прекратилось снабжение боеприпасами, продовольствием и медикаментами… Наш полк оставался прикрывать отход дивизии. От полка, к этому времени, осталось только около сотни солдат и пять командиров, старшим из которых был я, капитан… С большим трудом, истощенные и уставшие, но вышли вместе с тяжелоранеными к сборному пункту. Там собралось несколько десятков тысяч солдат, превратившихся в неуправляемую толпу, которая никому не подчинялась. Никакого «коридора» не было и в помине. Слышны были только ругань, стоны раненых и крики о помощи попавших в трясину, но на них никто не обращал внимания… Положение усугублялось еще и тем, что вокруг этого пятачка были болота, и разбежаться было нельзя… А немцы постоянно обстреливали и бомбили эту толпу… Каждый, каждый осколок находил себе цель… Трудно передать словами ад, творившийся там… Это была фабрика по производству человеческого мяса… И вдруг на разбитую машину поднялся невысокий, худой человек в форме полковника и крикнул: «Кто желает идти на штурм немцев у Черной речки - за мной!» Задохнулся и добавил: «Кому повезет, будет жить». И эта серая масса людей всколыхнулась, поднялась и двинулась по болоту на немцев… Огонь был фактически в упор, напирающие сзади бойцы бежали по трупам погибших… Этот ужас невозможно описать словами… Фактически, задавили немцев своими телами… И на небольшом участке мы все-таки прорвались, и, несмотря на сильнейший фланговый огонь, достигли наших позиций. Все поле было покрыто телами наших солдат… Хочу подчеркнуть, что этой толпой никто не командовал, каждый действовал на свой страх и риск, и выжили только те, кому сказочно повезло…

В пункте сбора выяснилось, что от нашего полка осталось только 7 !!! человек… Я до сих пор помню их имена: комендант штаба Симяков, Мария Ивановна - хирург полка, Вера и Аня - санинструкторы, солдаты Трусов и Вакуленко, и я полковой инженер… И все!.. Сколько всего прорвалось из пошедших на прорыв наших солдат, я даже приблизительно сказать не могу, т.к. мы были настолько измождены, что сразу легли спать. Ни сил, ни воли не осталось и в помине, у меня даже не было сил доложить о прибытии. Но поспать мне не дали…

Меня разбудили и отвели в палатку к представителю «СМЕРШа», которого я, кстати, знал. И он стал задавать мне вопросы, не доходившие до моего уставшего сознания. Не перешел ли кто к немцам, и прочую ерунду. Меня поразило и взбесило, что его совсем не интересовало, сколько нас уцелело, и как мы вышли из окружения… Видит Бог, что ни до того случая, ни после я матом не ругался, но крикнул ему «пошел ты на …» и пошел спать… Такое поведение, конечно, могло иметь для меня роковые последствия. Я уже представлял себя в штрафном батальоне. Но мне везло на хороших людей.

На следующий день меня вызвали к начальнику «СМЕРШа» полковнику Руденко, и встреча с ним не предвещала ничего хорошего… Но он задал мне только один вопрос, почему я повел так себя с его подчиненным? Я подробно рассказал ему, как все было, объяснил, в каком я находился состоянии, и что нам довелось пережить, а он, к моему удивлению, меня внимательно выслушал. В конце разговора, он встал и попрощался со мной так душевно и тепло, что я понял, все будет хорошо. А того уполномоченного, который пытался меня допросить, я так больше никогда и не видел. Кстати, к вопросу о «СМЕРШе». Кроме этого случая, я с ним особо и не сталкивался, их представители, конечно, были, но глаза особо не «мозолили», и занимались своей работой.

Хотя нет, был случай, еще, когда я был командиром роты. Меня, как представителя части, направили для участия в показательном процессе военно-полевого суда. В боях местного значения кто-то дрогнул, и судили молодого солдата. Он оправдывался: «разрешите мне искупить, может, я нма убью…» Но «тройка» уперлась, нашли на ком свою суровость показывать. А я молодой был, глупый. Меня мой политрук «костыльтрест» потом так распекал: «тебе, что жить надоело? Хочешь, чтобы тебя «врагом народа» сделали?» Но я решился написать в протокол свое особое мнение, чтобы дать этому солдату возможность исправиться, т.к. особой его вины я там не видел. И оказалось, что это моя запись, имеет юридическое значение, и нужно рассмотреть дело еще раз. И когда пересматривали дело, командир дивизии сказал: «я этого офицера не знаю, но он думает правильнее, чем вы. Пусть солдат даже никого не убьет, но оттого, что он в атаку пойдет, и то пользы будет больше». В общем, спасли мы его, не дали расстрелять.

Черная речка и Синявино - названия, которые навсегда остались в моем сердце. До сих пор эта трагедия помнится мне во всех подробностях… Участие в попытке прорыва - это самая трагическая военная операция, в которой мне довелось участвовать…

Мы, оставшиеся в живых, еще долго были в шоковом состоянии, но именно после выхода из окружения у меня появилось страстное желание жить.

В январе 1943 нас пополнили, в основном сибиряками, и поставили в оборону вдоль Черной речки. Там мы простояли в обороне до мая 1943, сдерживая попытки немцев перерезать участок, соединивший Ленинградский и Волховские фронта. Хотя местность там была тяжелейшая, ниже уровня моря, и состоявшая из болот и торфяных полей. Вместо траншей мы возводили насыпные земляные заборы, гати для артиллерии.

Н.Ч. - Вы знали, какое тяжелейшее положение было в Ленинграде?

С.А.Д. - Знали. Не так подробно как сейчас, конечно, но то, что в городе голод, и много трупов лежат прямо на улицах, это мы знали. Некоторые бывали в городе по делам, и приезжая рассказывали подробности. Еще зимой сорок первого от нашего пайка хлеба в 600 грамм, 100 грамм мы пожертвовали ленинградцам, и пару недель буквально, отдавали еще по 100 грамм. Мало было боеприпасов, особенно снарядов, но все знали, что горожанам еще тяжелее. Зима сорок первого и весь 1942 - это был самый тяжелый период войны. Очень было тяжело, но морально стало полегче, т.к. уже появились первые победы. Но случаев чтобы от голода умирали солдаты, я не знаю. От авитаминоза многие страдали «куриной слепотой», это было, но от голода никто не умер. Был такой эпизод, кажется зимой 1941. В окопы пожаловала инспекция с проверкой, во главе с самим Ворошиловым. И эта группа проверяющих нарвалась на солдат, которые ели НЗ, нам его в первое время еще выдавали. Он их спрашивает: «Вы что, НЗ едите?» Те растерялись, это же нарушение. Но он сказал: «Ничего, ничего, я бы тоже так делал». Вообще к нему относились с уважением и даже с любовью. Хотя сейчас, когда читаешь, как его критикует Жуков…

Н.Ч. - Какое у Вас было отношение к политработникам?

С.А.Д. - Когда я был командиром роты, то у меня было два политрука. Это были прекрасные люди, которые пользовались уважением у солдат. Обоим было за 40, и они мне казались пожилыми. Первый был призван из запаса, на «гражданке» он был директором дома инвалидов в Рязани. Он знал всех солдат роты по именам, никогда не повышал на них голоса, и пользовался непререкаемым авторитетом. Солдаты любя называли его директор «Костыльтреста», но он не обижался. После его гибели политруком роты назначили одного сержанта, т.к. нового политрука не присылали. Это был печник из Смоленской области, и его назначили политруком, именно потому, что он пользовался у солдат уважением. Он тоже потом погиб. У него в вещмешке нашли после гибели парашют, который он хотел переправить семье на одежду. У него остались шесть дочек и один сын…

А вот когда я воевал в румынской дивизии, то вместо политработников там были священники в каждом полку, и был дивизионный священник. Кстати, в одном из полков священником был еврей по национальности, участник гражданской войны в Испании. Очень был добрый человек, после войны мы жили рядом в Кишиневе. И был еще отдел культурно-просветительной работы. В него входило три офицера из молдаван, а заведовала им Анна Павкер - генеральный секретарь Румынской компартии, член Коминтерна.

Н.Ч. - За что вас наградили орденом «Красной Звезды»?

С.А.Д. - В мае 1943 нашу 294 сд перебросили из под Ленинграда на Воронежский фронт в состав 52-й Армии. Мы с боями освобождали Воронежскую область, Новый и Старый Оскол, Белгород, Сумскую, Полтавскую и Черкасские области. Там был эпизод, когда дивизия уже была сильно измотана и обескровлена, но нам поставили задачу с ходу форсировать р.Псел. Сложность форсирования заключалась в том, что берег противника, был выше на 10-15 метров и заминирован. Ночью я с группой саперов переправились, не обнаружив себя, и успели подготовить проходы в минных полях. А утром начался штурм. Потери были небольшими еще и потому, что очень хорошо «работали» артиллеристы, они просто не давали немцам выйти из укрытий. Мы были совсем близко к ним, и видели, как их обстреляли «Катюши». Это что-то страшное, там действительно можно было сойти с ума…. Еще там был такой интересный случай. Один из саперов, Дерешев - мой сокурсник, наступил на мину и услышал щелчок. Но он уже был опытный, и знал, что у таких мин есть «мертвая» зона около 1,5 м. Он не растерялся и с криком «ложись» бросился на землю. Никого не ранило, даже его. Повезло, конечно. Вот за организацию форсирования р.Псел меня наградили «Красной Звездой», а всех остальных участников этой операции медалью «За Отвагу». Возле г.Золотоноша на участке нашего полка были обнаружены рвы, с засыпанными в них телами красноармейцев и мирных жителей. Моих саперов привлекли для проведения эксгумации, но насколько я знаю, ничего там установить не удалось, т.к. все тела оказались раздеты…

Н.Ч. - Насколько это характерный случай, какие случаи зверств фашистов Вы знаете?

С.А.Д. - Сталкивались, конечно. Например, еще, когда освободили Тихвин, то успели в самый последний момент отбить у фашистов большой сарай, заполненный людьми. Не дали их сжечь… Но, например, когда наша Румынская дивизия стояла в с.Дзыговка Винницкой области, а это было большое и богатое село в котором жило много евреев. Так представьте, эти евреи пережили там всю оккупацию! Их, конечно, полностью обобрали румыны, которые там стояли во время оккупации, но они ведь остались живы!

От Золотоноши до Днепра где-то 6-7 км, но мы их преодолевали неделю… Наш полк переправлялся через Днепр чуть ниже г.Канева. Трудно словами передать, что там творилось, и какие там были бои…

От саперного батальона после форсирования Днепра в строю оставалось 10 человек… Я думал, ну не может же быть, чтобы мне так постоянно везло: из окружения вышел, в других тяжелейших боях уцелел. И в этот раз мне повезло - я уцелел, а я же не в блиндаже сидел, а руководил переправой под огнем… Удивительно, но факт. Хотя в полной мере степень моего везения, я осознал только после войны.

Н.Ч. - Как Вы оказались в Румынской дивизии?

С.А.Д. - Сразу после форсирования Днепра меня отозвали в Москву, и направили в Селецкие леса под Рязанью, где формировалась Первая Румынская добровольческая дивизия им.Т.Владимиреску. Дивизия полностью копировала по структуре советскую, т.к. создавалась по нашим Уставам. В дивизию набирали только добровольцев из числа пленных румын, но прислали нас 150 офицеров Советской Армии из числа молдаван знающих язык (румыны и молдаване говорят на одном языке).

Причем желания этих офицеров, как и у меня, никто не спрашивал. Когда шел отбор офицеров, прошел слух, что это готовится десант в Молдову, и мы обрадовались, думали увидеть Родину чуть пораньше. Начиная с командира батальона, при каждом румынском офицере был советник-инструктор из числа советских офицеров. Они не имели права командовать, но любое мало-мальски серьезное решение румынский офицер должен был принимать, только посоветовавшись с инструктором. Форма у нас осталась наша - советская, а у румын была их прежняя форма, но с новыми эмблемами. Вооружение было советское, причем довоенного производства. Я был назначен дивизионным инженером, будучи направлен инструктором (советником) в саперный батальон. Румынских офицеров очень удивляло, что на такую высокую должность (полковничью), был назначен майор 22 лет… Взаимопонимание достигалось постепенно: с солдатами - быстрее, с офицерами - медленнее, но в целом, служба шла нормально. Дивизия формировалась под Рязанью до марта 1944, а потом нас перебросили в Ямпольский район Винницкой области, где проходило боевое обучение до августа 1944 года.

Н.Ч. - Румыны не рассказывали, как они воевали против нас?

С.А.Д. - Мы не спрашивали, это же неприлично. Да и не особо доверительные отношения у нас были с офицерами, побывавшими в плену, чтобы вести такие откровенные разговоры. Некая дистанция всегда была между нами.

Н.Ч. - Как там к вашей дивизии относилось местное население, тем более, что и во время оккупации там стояли румыны?

С.А.Д. - Как ни странно прекрасно. Тем более, что мы очень сильно помогали местным жителям в сельхозработах и восстановлении хозяйства. На церковные службы, которые проводились в полках, собиралось много жителей, в основном, конечно, женщины. А сколько там должно было остаться румынских детишек… В целом, я должен отметить, что исполнительность, да и в общем дисциплина в румынской дивизии была выше чем в наших частях. Не было расхлябанности, это меня удивило. Отличий от наших частей было немного. Например, у них офицеры, все-таки были более обособленной кастой, и держались от солдат на дистанции и с некоторым высокомерием. Поначалу солдаты приходили жаловаться на румынских офицеров, которые позволяли себе называть солдат как в королевской армии «скотиной». С такими явлениями, мы, советские офицеры нещадно боролись, и эти случаи стали единичными. И случаев рукоприкладства не было. Или, например, такая деталь. Вначале у нас было два разных туалета для офицеров и солдат, но по нашему настоянию туалет сделали общим.

Н.Ч. - Как Вы оцениваете боевые качества Румынской дивизии?

С.А.Д. - Я считаю, что она воевала, так же как и любая другая советская часть. Не лучше, и не хуже. Но тут, что нужно учитывать? Во-первых, она же полностью состояла из добровольцев, которые знали, на что идут. А во-вторых, они дрались хорошо еще и почему? Потому что они отлично понимали, что их ждет в плену, попадись они немцам или венграм. Плена они боялись как огня. Еще что должен отметить. Поначалу были опасения, что, вступив на территорию Румынии, начнется массовое дезертирство. Но эти опасения не оправдались. За год моей службы в дивизии, в саперном батальоне пропал без вести всего один солдат, и то не факт, что он сбежал.

Конечно, надо учесть, что и офицеры и солдаты были добровольцами, отобранными после долгой «обработки». И все равно, помню что несколько «профашистски» настроенных офицеров выявили, и предали трибуналу. Среди них был даже командир одного из батальонов.

Н.Ч. - Какое отношение было к пленным, и как они себя вели?

С.А.Д. - Первых пленных я видел уже в августе 1941, и вели себя они по-разному. Кто смирно, кто наглее, но случаев зверского отношения к пленным я не знаю. Если они попали в плен, то их уже не расстреливали. И в Румынской дивизии над пленными не издевались. Вот к «власовцам» было совсем другое отношение. Я знаю даже случай, когда отправили пленных «власовцев» в штаб, но конвоиры по дороге их все равно расстреляли. Старались в плен их не брать, но они и дрались с ожесточением смертников…

Н.Ч. - Когда дивизия приняла боевое крещение?

С.А.Д. - Во время Ясско-Кишиневской операции дивизия с боями двинулась на Бухарест по двум направлениям. Должен отметить, что на территории Румынии упорные бои были лишь местами. Хотелось бы рассказать о двух из них. Возле села Делень третий полк напоролся на колонну немцев, которая двигалась в сторону Карпат, стремясь вырваться из окружения. Но полк успел развернуться, и занять оборону. Повезло еще и потому, что у немцев не было танков, а были только легкие пушки. Дико кричащая, пьяная, полубезумная толпа немцев, не считаясь с потерями, бежали прямо на пулеметный огонь… Это побоище живо напомнило мне синявинский прорыв… Несколько тысяч немцев было убито, и несколько тысяч взяли в плен. А уже почти на границе с Венгрией, в Карпатах был другой памятный бой. Второй полк без боя занял курортное местечко «Бэиле Феликс». Командиры расслабились и допустили непростительную ошибку, размещение на ночлег было пущено на самотек, охранение не выставлено. Солдаты разбрелись, начали купаться в бассейнах и ваннах, многие напились и легли спать где попало. Фактически полк стал неуправляемым. А утром немцы в сопровождении двух танков подошли к зданиям пансионатов и в упор начали нас расстреливать… Сонные раздетые солдаты, многие с похмелья и без оружия выскакивали и бежали через лощину в тыл. Никто никого не слушал и не подчинялся. Началась паника. А тут прилетели еще два немецких самолета… Вся лощина была завалена разбитой техникой и трупами наших солдат. Ужасающая была картина. Почти весь второй полк там погиб…. Но мы, саперы, разместились компактно на 3 этаже. Там такая особенность, пансионаты стоят в лощине, и смотришь с фасада, то у здания три этажа, а с тыльной стороны третий этаж являлся единственным. Поэтому нам удалось спокойно вывести солдат батальона через горы и лес, совершив 25 километровый марш к концу дня соединиться со своими. Там был еще такой момент, что когда мы только начали отход, то выяснилось, что нужно вернуться и забрать жену советника командира дивизии. Он, не стесняясь, возил за собой ее и грузовик с барахлом. Пришлось вернуться, с трудом нашли, и еще пришлось ее уговаривать бросить все «с таким трудом нажитое имущество»… К тому же она оказалась в туфлях на высоком каблуке, и пришлось одному солдату отдать ей свои сапоги, а самому проделать весь сложнейший марш босиком. А она еще и капризничала…

В течение октября и ноября мы освобождали Венгрию. 10 ноября участвовали в боях по освобождению г.Дебрецен, за что дивизия получила почетное наименование Дебреценской, а всем военнослужащим повысили звания на одну ступень. Бои в Венгрии были ожесточенные, причем венгры дрались, наверное, еще упорнее, чем немцы. Но это может быть связано с очень непростыми отношениями между Румынией и Венгрией, их давним территориальным спором.

Н.Ч. - Как вас встречали на территории Румынии?

С.А.Д. - Прекрасно встречали везде! А когда мы одними из первых частей вошли в Бухарест, то там вообще был восторженный прием. С транспарантами: «Слава воскресшим из мертвых под Сталинградом!», «Да здравствует новая демократическая румынская армия!» и т.д. Конечно, все это было организовано, но люди были нам искренне рады. Со мной в Бухаресте произошел интересный случай. И.о. командира батальона по фамилии Бужор, попросил меня составить ему компанию и посетить его семью, мотивируя это тем, что с 1941 года его считали погибшим. Мы отправились к нему домой. Это был хороший двухэтажный особняк в центре города, но оказалось, что его жена, спасаясь от бомбежек, уехала на дачу. Слуга в дом нас не пустил, а направил к брату жены, который работал главным инженером в департаменте коммунального хозяйства. Брат жены его не узнал, и особой радости от встречи не было ни у одного из них. Но, тем не менее, очень быстро накрыли большой стол, а когда мы вошли в большой зал, весь аппарат департамента, стоя, встретил нас аплодисментами. А мы с ним договорились, что он представит меня русским, не владеющим румынским языком. Нам очень хотелось узнать, как присутствующие действительно относятся к нашей дивизии, воюющей на стороне СССР? Речи выступающих были сдержанные, доброжелательные, а некоторые даже дружелюбные. Мне переводили, но в разговорах за столом можно было услышать всякое, даже профашистские высказывания. В конце слово предоставили мне, даже не спросив моего согласия. И я на румынском языке поблагодарил за теплый прием, за хлеб и соль, за добрые слова, и пожелал всем успехов в труде и построении нового демократического государства. И в конце добавил: «Жаль только, что среди нас есть люди, которые даже здесь не стеснялись высказывать желание о возврате фашизма. Думаю, что это останется только их желанием. Ваш народ не допустит этого! Еще раз благодарю за прием. До свидания!» Все были в шоке: кто покраснел, кто побелел…. Мы встали и ушли. Не знаю, как бы оценило наше начальство встречу с чиновниками капиталистического государства, но майор Бужор был мною доволен. «Хорошо ты утер им нос!» сказал он мне.

Н.Ч. - Вы участвовали во многих боях, какие из них были самые жестокие?

С.А.Д. - Выход из окружения под Синявино и форсирование Днепра. И там и там не верилось, что можно остаться в живых… Но в чем принципиальная разница в этих боях? Одно дело отступать, и совсем другое обеспечивать успешное наступление. Там такой душевный подъем, совсем другое настроение, несмотря на потери.

Н.Ч. - Как Вы можете оценить немцев как солдат?

С.А.Д. - Стойкие и дисциплинированные. Но была ощутимая разница между тем, какие они были в начале и в конце войны. Вначале они были заметно увереннее и наглее. Не могу припомнить, чтобы мы что-то перенимали у них, просто сами нарабатывали опыт.

Н.Ч. - С заградотрядами Вам доводилось сталкиваться?

С.А.Д. - Нет. Мы знали, что есть такой жесткий приказ, но ни разу не пришлось. И я не верю, чтобы кто-то мог стрелять сзади по своим. И с «штрафниками» сталкиваться мне не приходилось. Но я могу, например, такой эпизод рассказать, который я лично видел. Когда 8 армия беспорядочно отходила из Эстонии, то для того чтобы остановить солдат привезли женщин. Они были разного возраста, в фуфайках, с винтовками, но без патронов. И эти женщины сделали буквально чудо, причем они не угрожали, а просто стыдили солдат, говорили с ними по-женски, по-матерински, шутили. И никто из солдат от них не посмел отмахнуться.

Н.Ч. - Наградной темы коснемся?

С.А.Д. - В начале войны почти совсем не награждали. У нас в полку был только один Герой Советского Союза. Пулеметчик, кажется рязанский парень. Они оказались в окружении, а когда к ним пробились, то вокруг него было очень много немецких трупов…. А самая дорогая награда для меня - медаль «За оборону Ленинграда». Все-таки почти два года воевал там в тяжелейших условиях. Это под конец войны стали награждать щедро, и то многое зависело от активности начальства. В штабах, конечно, себя не забывали, но и явной несправедливости я не помню. Хотя, например, за форсирование Днепра обещали меня наградить, но это так и осталось пустыми разговорами. Было обидно.

Н.Ч. - Были у Вас друзья на фронте?

С.А.Д. - Самые близкие друзья у меня были с училища, но к весне 1942 из них почти никого не осталось…. Леша Лычев, ленинградец, очень начитанный и эрудированный. За три года училища 90 дней пробыл на гауптвахте, и если бы не высокопоставленные родители, то его, конечно, отчислили бы. Но все равно хорошо окончил училище, и был у меня отличным заместителем роты. Погиб зимой 1941 под Ладогой…. А когда у меня на глазах умирал Масюков (на фото справа от меня), я плакал…. Нас, 12 саперов, послали уничтожить ДОТ, а вернулось только пятеро…. Кишки вываливались наружу, говорить он уже не мог, только смотрел на меня…. А тот ДОТ мы так и не уничтожили.

Н.Ч. - Случаи трусости Вам довелось наблюдать?

С.А.Д. - Почти нет. Когда под Ленинградом стояли, прислали нам двух лейтенантов с Кировского завода. К ленинградцам, рабочим, тем более с Кировского завода очень уважительно относились. Но эти оказались такими трусами, что мы не знали, как от них быстрее отделаться. Держались они вместе, постоянно о чем-то шушукались. На них не было никакой надежды, приходилось их заместителям дублировать задачу. Вскоре одного из них арестовали за то, что он умышленно нанес себе страшный ожог, и больше мы его не видели. А второго, чтобы избавиться от него, мы … отправили на курсы повышения квалификации. И что вы думаете, вернулся к нам через шесть месяцев старшим лейтенантом. Но он не изменился и все равно погиб. Считаю, что труса смерть все равно настигнет…

Н.Ч. - Со снайперами вам доводилось сталкиваться?

С.А.Д. - В обороне под Ленинградом их было очень много, и они очень досаждали. Старались «выбивать» командиров и расчеты орудий. Было много «кукушек», причем многих из них приковывали цепями. Некоторые не стреляли и их брали в плен, а некоторые отстреливались до последнего…. С нашей стороны были «охотники за кукушками», причем были и девушки-снайперы. Они своим присутствием очень поднимали настроение солдатам.

Вообще женщинам на фронте было очень тяжело. Что доводилось видеть и испытывать санинструкторам…. Хотя про них и ходили всякие анекдоты, но я презирал таких рассказчиков.

Н.Ч. - Ваша семья и семья жены пережили оккупацию. Они что-нибудь рассказывали о том периоде?

С.А.Д. - Нам, наверное, повезло: и в нашем селе, и в селе жены стояли румыны. Конечно, преследовались семьи активистов, коммунистов и красноармейцев, но вопросы можно было «решить» за деньги. Можно было откупиться. В селе у жены, я говорил уже, даже еврейские семьи откупались, хотя моего отца и брата местные полицаи несколько раз допрашивали «с пристрастием». Достаточно сильно избивали. Но попыток призвать отца и брата в королевскую армию не было. А когда село освободила Красная Армия, то их мобилизовали, хотя брату было только 17 лет, а отцу 49 лет. Отец мой был пулеметчиком, закончил войну в Болгарии, а брат на Кицканском плацдарме стал инвалидом, вернулся домой слепым…

Н.Ч. - Что-то Вас поразило за границей?

С.А.Д. - Уровень жизни. В Румынии города красивые, но села были еще бедней, чем у нас в Молдавии. А в Венгрии, даже когда мы останавливались в селах, то нам сервировали стол как в ресторане.

Н.Ч. - Бывали случаи мародерств, изнасилований совершенных советскими солдатами?

С.А.Д. - В нашей румынской дивизии дисциплина была на высоком уровне, и таких случаев я не помню. А вот солдаты из советских частей иногда вели себя развязно, многое себе позволяли… Но с этим боролись, даже был приказ о расстреле на месте за мародерство и т.д. И этот приказ исполнялся. Я всего один раз лично видел такой тяжелый эпизод. В Венгрии к группе местных женщин подошел солдат в казацкой форме, и выбрал с недвусмысленной целью самую красивую девушку. Но другая женщина, знаками сама предложила себя вместо той юной девушки, которую он выбрал. Это увидел один советский офицер, подошел и застрелил этого казака…. Причем, то, что он не прав посчитал не только я, но и эти женщины. Они начали плакать, сочувствовали этому солдату, а к офицеру у них даже появилась ненависть…. Думаю, что вполне достаточно было отвести солдата в комендатуру для разбирательства.

Н.Ч. - Почему Вас демобилизовали из армии в 1944?

С.А.Д. - Я потом узнал, что еще, когда отбирали офицеров-молдаван для румынской дивизии, то одновременно велся отбор и офицеров специалистов в с/х, и меня ошибочно занесли в этот список. После боев за Дебрецен, мне сообщили, что у меня новое назначение. Мне нравилось служить, я любил инженерное дело, у меня хорошо получалось. И поэтому когда меня, не спрашивая моего мнения, уволили в запас и направили в распоряжение ЦК КП Молдавии, я был очень огорчен и разочарован. А нашу дивизию, хоть она и отличилась в боях, расформировали, а людей передали различным румынским частям. К тому времени, из 150 офицеров молдаван оставалось в строю 50 человек.

Н.Ч. - Что-то удалось привезти с собой из-за границы?

С.А.Д. - Платили нам леями. А что с ними делать? Не в союз же везти, и мы их как-то тратили. Пару раз в ресторане погуляли, и купил сестре и невесте материал в Румынии. Но тогда был перечень, что можно ввозить в союз, а что нельзя. Трофеев же у меня никаких не было, они могли быть у трофейной команды, например. А вот советник командира дивизии отправил в союз целую машину вещей, я на этой машине ехал до границы.

Н.Ч. - Как вы узнали о победе?

С.А.Д. - Я был на партийной работе, нас вызвали в райком в Тирасполе, сообщили, и мы разъехались по селам проводить митинги. А через пару дней уже начали встречать первых демобилизованных солдат, и мне довелось встречать отца. Из нашего села 494 человека не вернулись с фронта…

Н.Ч. - Часто вспоминаете войну, снилась она Вам?

С.А.Д. - Сны мне стали сниться только в последнее время. А чаще всего вспоминаю, конечно, выход из окружения под Синявином….

Еще, что хотел бы добавить. Когда я начал работать в Молдавии, то мне довелось организовать работу по разминированию нашего района. Обучили молодежь, в основном это были девушки 16-17 лет. И к весне 1945 полностью закончили работы по разминированию, но некоторые из минеров погибли…. Мне очень обидно до сих пор, что за этот опаснейший и тяжелейший труд, никого из этих молодых минеров никак не отметили и не наградили.