Демиденко Михаил Тимофеевич

М.Д. Какие вас интересуют вопросы?

И.В. Для начала, Михаил Тимофеевич, расскажите о том, где вы родились, где учились, когда начали службу в армии?

И.Д. Хорошо! Родился я в 1918-м году в Сибири. Потом оказался в городе Новосибирске. Вообще-то говоря, сам мой отец, Тимофей Демиденко, был крестьянином и в период с 1924-го по 1930-й год развернул у себя в сельском хозяйстве довольно большую работу. Он построил большой дом, сарай и прочее. В деревне находилось много людей. Потом началась коллективизация. Были созданы совхозы. В то время это слово расшифровывалось как советское хозяйство. И тогда отец свою усадьбу, которую построил за восемь лет, отдал за восемь тысяч рублей в совхоз и переехал на жительство в город Новосибирск, где купил деревянный барак на самой окраине. Помню, когда я ходил в школу, мы там еще жили. А в селе, в котором мы до этого находились, имелись также и раскулаченные. Нас, к счастью, это дело никак не коснулось. Помню, у нас жила такая семья — отец и два сына. Они хорошо жили и попали за свои успехи в жизни в число «кулаков». Сначала забрали только отца. Про сыновей сказали, что они вроде бы не причастны к его делам. Но это оказалось неправдой. Через год забрали и одного из сыновей. Перед этим он женился и попал в Новосибирск. Но его там нашли. Он отсидел в тюрьме десять лет. Жена его дождалась, он вернулся. Кроме того, жили в деревне и еще люди такого же типа, которые угодили под раскулачивание.

Проживая в Новосибирске, я там 1936-м году закончил десятилетку, а затем поступил в институт военных инженеров железнодорожного транспорта. Поскольку среднюю школу я закончил «на отлично», то меня в этот институт приняли сразу.

И.В. А почему вы решили поступить именно в этот институт?

М.Д. Видите ли, когда я еще учился в школе, то вместе с одним своим товарищем ходил в изокружок, в котором нас обучали рисованию. И как-то раз, когда мы проходили через усадьбу, нам повстречался неизвестный мне человек. «Это брат!» - сказал он в ответ на мое недоумение. «А что он делает?» - спрашивал он меня, пока мы шли. «А он строитель!» - отвеьтл он. «И что, у него есть свое хозяйство?» «А как же ему строить, если нет своего хозяйства? У него есть и машина, и подводы с лошадьми». «Все, - сказал я себе после этого. - Буде тоже строителем. Никакая другая профессия меня не интересует. Ни медицина, ни какая-то другая специальность». И задался целью поступить в какой-нибудь строительный институт.

А после школы действительно поступил в такой институт. В нем я проучился три года. А дальше случилось следующее. Мой товарищ, который отучившись всего один год, после первого курса куда-то уехал, вдруг прибыл на встречу с нами, своими бывшими товарищами. «А чего ты прибыл сюда?» - спросили его. И тогда он нам ответил: «А вы знаете, в 1939-м году наше военно-морское отделение при Академии Наркомата обороны, где я учился, переводится в Ленинград. Там создается Высшее инженерно-техническое училище военно-морских сил. Так что имейте это в виду. Есть желание там учиться? Так приезжайте». Посоветовавшись друг с другом, мы, трое товарищей, решили: едем учиться в это училище. Поскольку мы учились в железнодорожном институте, то воспользовались талонами железнодорожной передачи. Когда же мы прибыли в район училища, оно располагалось в Ленинграде по следующему адресу — улица Каляева, дом № 22, то предоставили все свои документы — копии листов с отметками от нашего учебного заведения.

Они прошлись по нашим листам начиная с третьего курса и далее по второму и третьему. А дело в том, что когда этот институт образовался, то там начался прием на все курсы: и на первый, и на третий, вплоть до пятого. Они посмотрели наши бумаги с названиями предметов и оценок и сказали: «Ну что? Первый и второй курс с вами институтом почти одинаковые, одни и те же предметы. Поэтому их мы считать не будем. А вот начиная с третьего курса программа меняется. Так что мы вас можем зачислить только третий курс».

Мы, трое ребят, дали такой ответ: да, мы согласны с тем, чтобы нас зачислили на третий курс. Мы уже получили соответствующий Указ. Но когда через какое-то время вернулись, нам сказали: «Вам надо пройти еще комиссию по здоровью у врачей». Мы эту комиссию прошли, а когда пришли для того, чтобы узнать результаты, то нам и, в частности, мне дали такой ответ: «Мы просмотрели результаты комиссии по здоровью и заявляем, что двух ваших товарищей не пропускаем, а вы можете считать, что уже приняты. Так что приезжайте домой и ждите телеграммы — вызова на учебу».

Я, конечно, диву дался такому решению. «Как же так? - подумал я. - Когда в институт поступали, то все проходили комиссию по здоровью. А тут мои сокурсники не прошли, а я прошел». Но что тут поделаешь? Как говориться, ничего не сделаешь. Мы вернулись домой. И где-то 2-го сентября я получил телеграмму, в которой говорилось: «Лично извещаем вас о том, что вы зачислены в Ленинградское Высшее инженерно-техническое училище Военно-Морских Сил». Я срочно дал ответную телеграмму, в которой написал: «Получил вашу телеграмму. К вам выезжаю. На подготовку уйдет два дня. Беру билет и приезжаю к вам где-то 7-го или 8-го сентября».

Когда я приехал в Ленинград, то там в училище уже полным ходом шел процесс нашего обучения: построение, и так далее. Короче говоря, мы там изучали все то, что и было предусмотрено нашей учебной программой. Мы проходили там химию, просто географию, потом — экономическую географию. Исследовали вопрос того, сколько, скажем, стали и чугуна выпускают Америка и Англия, все это сравнивали. Кроме того, изучали математику и прочее. День начинался буквально сразу с уроков. Систематически с нами занимались строевой подготовкой: или каждый день, или же — через день. Отношения с ребятами в училище складывались очень благожелательные. Ничего плохого и предосудительного не было. Дисциплину мы не нарушали. Нам давали раз в две недели по одному увольнению в город. Я, например, ходили на танцы. Учитывая, что нам платили по 220 рублей в месяц, мы могли на эти деньги пригласить своих девушек или в театр, или же - на оперу. Короче говоря, покупали им билеты. Конечно, в институте инженеров железнодорожного транспорта, где мы до этого учились, нам платили всем, с первого по пятый курс, стипендию в размере 450 рублей. Но там эти деньги меня как-то не удовлетворяли. И поэтому, как только представилась такая возможность, то я немедленно с ребятами уехал в Ленинград. Но, собственно говоря, эти 225 рублей нам и не были нужны. Мы ведь находились на полном довольствии. Нам выдавали и полное военное обмундирование, и питание. Единственное, на что требовались деньги — это чтобы пригласить девушку или партнершу куда-нибудь во время увольнения. Одним словом, это были карманные деньги!

Уже в 1940-м году Министерство обороны предложило участвовать нашему училищу в первомайской демонстрации в Москве. Мы должны были пройти таким строем - колонной, двенадцать человек так и двенадцать человек так (показывает), пройтись по Красной площади. Начали тренироваться. Этой подготовкой мы стали заниматься где-то за месяц Ходили, помню, от училища к зданию Зимнего дворца, где, как известно, стоит статуя Александру Первому. Нас учили шагу, равнению и прочему. А вскоре мы оказались на Параде в Москве. А уже 7-го ноября, тоже участвовали в демонстрации там же. В то время в стране Парады поводились два раза в год — весной и осенью, 1-го Мая и 7-го ноября, в день годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции.

После окончания Парада в 1940-м году мы вернулись в Ленинград и продолжили свою учебу. И вдруг на очередном построении (после этого прошло где-то полгода с лишним) слышим сообщение из Москвы: «Граница России от южных до северных морей перейдена немцами. Они сейчас находятся на всем фронте».

И.В. Перед этим было ли у вас предчувствие того, что немцы на нас нападут?

М.Д. Вы знаете, когда наше училище построили на увольнение и вдруг сказали о том, что объявлена война, никто из нас в это не верил. Но деваться было некуда. После этого мы сразу же попали в оборону. Поскольку у нас специального оружия не было, мы имели только винтовки с прицелами для тренировок, то нас прикомандировали к специальному батальону, который строил оборонительные сооружения для пушек и пулеметов — всякие дзоты и доты. Ведь мы, пока в Ленинградском училище учились, специально обучались этому делу: мы проходили такие предметы, как строительство и защита военно-морских баз. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы оказались в таком батальоне. Собственно говоря, сами эти сооружения стояли не непосредственно на боевой позиции, а в некотором удалении от нее, в десяти, пятнадцати, двадцати километрах от фронта по защите Ленинграда. Сам фронт стоял в 150 километрах от Ленинграда. Так вот примерно в эту линию мы тогда и попали. Свое строительство проводили только в ночное время. Почему? Потому что днем могла налетать вражеская авиация, бомбить и совершать прочие действия. Так что выходили только ночью.

Конечно, те люди, которые как рабочая сила вели строительство, побаивались немецких самолетов. Мне приходилось подниматься в то сооружение, которое выходило на крышу, и объявлять им: «Не бойтесь ничего. Давайте отгребайте, делайте то, что я вам скажу. Я стою на крыше и ничего не вижу. Все нормально!» А немцы если и бросали зажигательные освещающие бомбы, то следом не вели прицельный пулеметный огонь.

Так постепенно от одной такой линии до другой, наступая и отступая, мы продолжали строить оборонительные сооружения для пушек и пулеметов — доты и дзоты. Потом фронт что-то приостановился. Сильного наступления, как прежде, уже не было. Как говориться, мы остановились на последнем рубеже перед Ленинградом. В батальоне имелась своя конюшня. Так вот, именно там я проверял ход работ: давал своим ребятам задания и они по моей указке вновь продолжали строить оборонительные сооружения. И тут произошел следующий случай. Чтобы просмотреть весь участок строительных работ, я сел на белого коня и в полном военно-морском обмундировании на нем поехал. Но когда вышел на железную дорогу, то увидел, как немецкий самолет, концы крыльев у которого были как будто специально подломаны, стал летать вокруг. По-видимому, им оказался немецкий самолет-разведчик, который изучал возможности для нападения на нас. Дело происходило на окраине села. Там как раз строили какой-то пятиэтажный дом. Он оказался полностью покрытым, хотя окон не было. Дело, как я понял, шло к отделке.

И вдруг как немецкий самолет меня прижал около того самого дома. Я даже забежал за тыл с тем, чтобы избежать прямых ударов. Ведь если в таком случае бомбы и настигнут меня, подумал я, то только сверху. Но до конца я так и не успел забежать. Ведь бомба весила минимум 100 килограммов. Как рванет, так мало не покажется. Тут же рядом находились женщины. Так они такой подняли крик, что начался сплошной ужас. Я стою и слышу звуки - «вах», «вах», «вах». Оказывается, это осколки падали на землю. Но я их не касался. А женщины так перепугано закричали, видно, из-за того, что никак не ожидали, что немец на них станет бросать бомбы. А он стал наносить прямые удары по ним. Они оказались на этой, я бы сказал, прямой линии.

Когда же осколки прекращают падать, я беру лошадь, а она, как назло, не идет. Тогда я соскакиваю с нее и вижу, что у нее прямо из под кавказского седла выходят кишки с другими внутренностями. «Ну, - думаю, - все!» Я пытаюсь его к каким-то действиям побудить, но мой конь, что называется, ни туда, ни сюда. Тогда, поняв, что лошадь уже больше не годится для жизни или какого-то другого применения, я беру с плеча винтовку и делаю ей выстрел в голову. Она тут же падает. Учитывая, что в то время из-за приближения фронта в данном районе уже начался самый настоящий голод, оставить лошадь просто так на этом месте я не мог. В примерно 150-200 метрах от нас находились жилые дома. Тогда я постучался в один из таких домов и объяснил хозяевам ситуацию, в которой оказался. «Прошу вас, если кто-то может, сходите к лошади. Я покажу вам местечко. Вы можете взять ее для питания. Только я вас прошу еще и о самом главном — возьмите седло от нее. Оно тяжелое и большое. Если вы принесете лошадь, это ваше дело, какое вы найдете ей применение. А завтра я приду с людьми и заберу все свое хозяйство от лошади».

Так все в действительности и получилось. Мы пришли за своим имуществом, забрали его и снесли куда следует. Потом, когда приблизились холода и фронт более-менее определился, нас вызвало наше непосредственное командование и сказало: «Чтобы из-за большой голодухи не потерять училище, которое предназначено для строительства военно-морских баз, вышел приказ Верховного Главнокомандующего — вывезти вас в полном составе из Петрограда по Ладожскому озеру в Кобоны». То есть, речь уже шла о том, чтобы вывезти нас по «Дороге жизни» через озеро, а это было примерно в 60-ти километрах от самого Ленинграда.

Надо сказать, что при переправке училища через Ладожское озеро из 250 курсантов нашего училища до места не доехало всего лишь четыре человека. Помню, когда мы в 11 часов прибыли на место, нам выдали трехдневный паек и мы, как говорят, двинулись в путь. Идти до Кобон нам предстояло 42 километра. А Ладожское озеро за Ленинградом располагается таким образом, что южная часть идет на юг в виде отрога километров на 40, вторая же половина идеи на восток. В итоге получалось, что нам нужно было пройти сорок и еще сорок с лишним километров. Когда мы прошли небольшое расстояние, то примерно через 300 метров уперлись, заснув, в какую-то огромную лужу. Тогда кто-то из наших командиров сказал: «Стоп, так мы можем погибнуть. Выделяю отделение. Вы, Демиденко, назначаетесь старшим. Идите вперед на два-три километра. Если будете попадать на не замерзшую воду, на какой-нибудь водоем, немедленно шлите сообщение к нам в колонну. Мы тогда ее обойдем. А вы нам скажете, с какой стороны ее нужно обходить».

Так, проходя мимо водоемов, я посылал сообщения своим ребятам, посылая к ним своих людей, и так мы продолжали свое движение. Наконец утром в 5 часов утра в какой-то день мы, все-таки, пришли в Кобоны. Там, помню, стояла какая-то уже не рабочая церковь. Весь личный состав нашего училища зашел в нее передохнуть. Затем мы уже стали строить свои дальнейшие планы. Так как я находился в разведке и пришел первым, то сразу подошел к работавшей неподалеку полевой кухне. У нас, моряков, не имелось таких посудин, которые предназначались для пехотинцев. Тогда я быстро побежал к туалету, нашел какой-то черпак, очистил его от снега и принес. Подхожу к тому бойцу, который раздавал пищу, и говорю: «Налей!» Он мне налил борща и я его весь съел. Через какое-то время подошла уже наша кухня и стала кормить моих сослуживцев.

Мы, трое товарищей, как-то держались друг друга. А ведь нам, как я уже сказал, как курсантам училища выдавали по 250 рублей в месяц. Перед отправкой в Кобоны мы их получили. Так вот, вместе с двумя своими товарищами сходили на рынок и купили два килограмма мяса конины, чтобы как следует перекусить. Ведь, находясь под Ленинградом, мы столько времени по-страшному голодали. Затем подошли к какому-то дому и попросили дать нам какую-нибудь посудину. Нам ее дали. Тогда мы положили туда свое мясо, порезали его, сварили и начали кушать. Так закончился наш переход через Ладожское озеро.

Однако впереди нас ждали не менее серьезные испытания. Не успели мы как следует опомниться от своего перехода, как вдруг поступило известие о том, что Верховный Главнокомандующий дал нам приказ прибыть в город Светогорск. От военной границы Ленинграда он располагался в 400-500 километрах. Это означало, что нам предстоит еще пройти около 100 километров. При такой зимней дороге и 42 градусах мороза сделать это было, прямо скажем, нелегко. А нам было известно, что как раз к пункту Кобоны наши шофера подвозили продукты, которые потом доставляли по «Дороге жизни» непосредственно в Ленинград. Что-то, впрочем, погибало, а что-то, несмотря ни на что, попадало в Ленинград. Так вот эти машины, возвращаясь обратно, затем шли по дороге уже пустыми. И наше училище договорилось с этими шоферами, чтобы они грузили по очереди наших курсантов и везли, затем, освобождаясь, ехали следующей партией, и так далее. Наши ребята шли пешком до тех пор, пока их не догоняла следующая машина. Так продолжалось в течение всего дня. Когда к вечеру мы все же дошли до железной дороги, то сели в вагон и отправились в путь в Светогорск.

Когда мы прибыли в Светогорск, то оказалось, что здесь базируется база для подготовки нового пополнения призывников для фронта. Их учили стрельбе и всему прочему. Связано это было с тем, что на фронте наши войска в то время несли большие потери. Нас подселили к этому пункту подготовки, в котором нес службу только-только взятый в ряды Красной Армии «молодняк». В дальнейшем наше Ленинградское высшее техническое военно-морское училище здесь и «осело» для продолжения обучения. Но у нас ведь находились разные курсы. Так как я был на выходе уже — учился на пятом курсе, то меня продержали до марта 1943-го года. После же того, как я выдержал экзамен, меня из этого училища выпустили в звании лейтенанта.

Дальше я поехал для продолжения своей воинской службы уже по железной дороге, которая считалась тыловой. Так из Светогорска я отправился в путь на север, ближе к Мурманску. Там даже находилось какое-то озеро. Там я попал в инженерный отдел, в котором получил назначение в 10-й Отдельный Артиллерийский дивизион Военно-Морских Сил. Наша непосредственная задача состояла в том, чтобы удерживать противодесантную оборону, начиная буквально от устья Кольского залива до полуострова Рыбачий. Нас, выпускников Ленинградского училища, распределили по самым разным частям. Вот если я от инженерного управления Северного флота попал в 10-й дивизион, который дислоцировался в Ваенге, то кто-то — в 11-й артиллерийский дивизион, который стоял уже на Киркенесе.

В основном мы вели наблюдение за сушей и за морем. Если кто-то подходил к нашим водам, нужно было немедленно на это реагировать. Помню, как-то раз к нам зашел немецкий военный корабль. Наши грохнули по нему, но слишком поздно. Мы дали залп на расстояние сорок километров, но, увы, не достали до него. А уже непосредственно на берегу нам приходилось делать такие вещи. Ведь немцы ухитрялись заходить к нашим берегам за двадцать километров или, как, например, в ночное время суток, даже раньше. Они запускали метра на три морские мины. Вы, наверное, их видели здесь, в Краснодаре? В нашем парке, расположенном в черте города, представлена разная военная техника, включая танки и все остальное. Так вот, среди прочих предметов есть и эта «бомба». Примечательно она еще и тем, что у нее имеются рога. Они представляли для нашего флота определенную опасность. Ведь если судно шло и не замечало этой мины, то задевала его за рог. В результате этого получался мощный взрыв. Ведь такая мина была начинена 100 килограммами взрывчатки.

И вот мы однажды обнаружили такую мину. Сразу после этого была команда спустить шлюпку в воду. Четыре матроса сели на весла, а пятый — в качестве рулевого. Я сажусь на эту лодку впереди. Четыре «лопаты» гребут. И вот, наконец, мы подошли к нашей «бомбе». Надо сказать, что эта мина с рогами имела специальное грузовое кольцо. Чтобы не задеть лодкой ее рог, следовало ухватиться изо всех сил за это кольцо. Иначе 100 килограммов взрыва не оставили бы от нас ничего. Наши товарищи искали бы тогда, может быть, одни наши лохмотья. Но у нас, к счастью, получилось все удачно. Я схватился за ее кольцо и мы вместе с остальными матросами-гребцами потащили ее на тросе, длина которого составляла 10 метров, в сторону берега. Когда мы подошли к берегу, мина встала в десяти метрах от него. Пока она была безопасной. Затем нам удалось на «тросике» подгрести ее к самому берегу и поставить. После этого мы подвязали к ней бикфордов шнур, расстояние которого было десять метров. Он в то время горел с такой скоростью: метр — в секунду. Так же мы установили около этой бомбы взрыватель. Мы решили сделать так: поджечь шнур, который за десять секунд даст взрыв, а самим забежать за скалу. Когда мы все в соответствии со своим планом сделали, то есть, зажгли шнур и спрятались за скалу, бомба так трахнула, что от скалы стали разлетаться в разные стороны куски. Так что эта бомба не только поражает какую-то цель, а действует в очень большом радиусе. Так, находясь на таком боевом положении, мы уничтожили в окрестностях Минска что-то около десяти мин.

Недалеко от нашего места дислокации находилась Норвегия. Но от нее нас отделял немецкий фронт. Короче говоря, этот участок занимали немцы. Но против нас они не применяли какой-то особенной боевой силы. В основном все проходило на такой, я бы сказал, стационарной основе. Особенно они на нас не нажимали. С начала войны и до самого ее конца мы лишь понемногу отстреливались. Бойня была какая-то условная. Мы отбивали друг друга. А кругом стоял большой мороз. А уже когда закончилась война, мы оказались все списанными.

После этого я вернулся в Мурманск и попал на городскую базу военно-морского флота, которая находилась на самой его окраине, в пяти километрах от города. Там меня включили в подразделение, в составе которого мы приступили к строительству электростанции для этой же базы.

И.В. Чем вам закончилось окончание войны?

М.Д. Я сейчас попытаюсь вспомнить. Мы только что прибыли в какое-то место на Севере и остановились в доме на ночевку. Мы уже спали, как вдруг к нам забежал парень и закричал: «Конец войны!» «Что ты говоришь?» - поразились этому мы. «Да!» Тогда мы встали, собрались и начали пить водку за конец войны.

И.В. Кстати, а вам, морякам-инженерам, выдавали положенные сто грамм?

М.Д. Давали. А как же? Помню, когда я только что прибыл молодым офицером в Полярное, то сразу же пошел в штаб. Там уже, как говорят, находилось командование. В это время к нам прислали роту молодых бойцов, состоявшую не то из ста пятидесяти, не то — из ста двадцати ребят, для обучения. Меня назначили командиром этой роты. Я должен был заняться их обучением. А поскольку в это время шла война, то им, как участникам войны, полагалось выдавать по сто грамм. И вот как-то раз мне во время обеда докладывают: «Михаил Тимофеевич, водка-то осталась. Почему? Потому что не каждый из этих ребят пьет». Ведь получалось что? Если выдавали на каждого порцию в сто грамм, то где-то половина людей оказывались непьющими. «Куда эту водку девать?» - спрашивали они меня. «Ну что? - говорил я им. - Я не пью. Доложите об этом командиру дивизиона. Пусть он сам решает, что с этим взял». Помнится, я тогда взял только пол литра водки и на троих мы ее распили — вместе с двумя ребятами, с которыми мы вместе ночевали. Дальше не стали все это употреблять. Я сказал: «Доложите командиру дивизиона. Пусть он что решил сделать с этими остатками, то и делает».

А после окончания войны я служил в Мурманске, потом — в Севастополе и Балаклаве, строил там секретные объекты. В моей жизни было много чего интересного. Ведь я все время выполнял очень сложную и ответственную работу.

И.В. Когда вы находились под Ленинградом, насколько сильно на вас распространялся блокадный голод?

М.Д. Знаете, так как непосредственно в блокадном Ленинграде я находился сравнительно недолгое время, то голод я мог испытывать в период с начала войны, то есть, с 22-го июня 1941-го года, и по декабрь месяц того же года. Перед тем, как отправиться в Кобоны, нам выдали трехдневный паек. Дак мы его, случай, с ходу сразу и съели и пошли через озеро. Хотя мы и в районе Ленинграда занимались своей профессиональной деятельностью: строили оборонительные сооружения — копали доты и дзоты. Конечно, мы там мало ели.

И.В. Какова была ваша смертность под Ленинградом от голода и истощения?

М.Д. Могу сказать, да я об этом вам, собственно говоря, говорил, что когда мы переходили через Ладожское озеро, то четыре наших курсанта замерзли. Их дотащили до Кобон и там похоронили. Видите ли, нас, военных инженеров, берегли как специалистов. Ведь после войны мы должны были восстанавливать разрушенное.

При этом отмечу, что не только голод присутствовал в блокадном Ленинграде, даже в тот самый короткий промежуток времени, в который я в нем находился как курсант военного училища. Немцы не только бомбили, но и стреляли по нему очень много. В результате этого немало погибло наших людей. Помню, я как-то раз находился в одном из помещений, на крышу которого фашисты сбросили зажигательную бомбу. Так я полез ее сбрасывать. А сбросить бомбу, которая горит, оказывалось не так-то просто. У некоторых это не получалось и они просто разбивали их. Но и от обстрела погибало не меньше людей.

И.В. Какие оборонительные сооружения вы строили именно под Ленинградом?

М.Д. Мы там строили и доты, и дзоты, и рвы, в которые можно было спрятать орудия так, чтобы немец их не видел. Их, помню, зарывали глубиной на метр и еще на метр делали земляное покрытие, чтобы все, так сказать, становилось выше обычного. Кроме того, хватали дворовые деревянные постройки, хозяева которых убежали, разбивали и перетаскивали к себе. Все это мы тоже использовали для строительства своих сооружений. Делали из них какие-то надстройки, если я не ошибаюсь. Но для пулеметов мы в земле устанавливали специальное отверстие в дотах.

И.В. А какие оборонительные сооружения вы строили, скажем, на Севере, под Мурманском?

М.Д. Какие сооружения мы строили на Севере? Мы там делали уже такие капитальные бетонные сооружения — командные пункты для батарей, и так далее. Кроме того, создавали подземные сооружения, в которых располагался личный состав, положим, всей батареи. Ведь с башней, как говорят, все было понятно, там размещалось три пушки. А где находился личный состав? Вот в таких подземных сооружениях. Там они кушали и своей подземной жизнью жили. Это укрытие имело бетонную крышу очень большой толщины. А само укрытие уходило от поверхности на расстояние до трех метров.

И.В. Встречали ли вы во время войны больших военных начальников?

М.Д. Под Ленинградом я, например, генерала Карбышева встречал. Видите ли, с нами в училище проходила обучение его дочь. Она вместе с нами осваивала все инженерные дисциплины. Потом, как она мне позднее рассказывала, он попал в немецкий плен. Ну это известный факт, что его на морозе обливали холодной и этим фактически довели до смерти. А когда мы ночевали в домах, которые были построены еще до начала войны, и вели свою, так сказать, работу, то к нам приезжали разные представители от командования и спрашивали, какие имеются недостатки, чего не хватает, и все - в таком духе.

И.В. Встречали ли особистов на фронте?

М.Д. Среди нас всегда оказывались люди, которые сообщали в особый отдел обо всех наших разговорах. Если попадешься им на зуб, то от этого мало чего будет хорошего.

И.В. Случалось ли такое, что кого-то арестовывали или задерживали?

М.Д. Когда я учился в Ленинградском военном училище еще до того, как началась война, ничего такого у нас не было. Никого у нас не арестовывали. А вот во время войны один такой непонятный случай мне все же запомнился. Один из наших курсантов был ужасно нервный. И когда я на лошади, как я вам уже рассказывал, ехал, то он оказался среди пяти или шести человек тоже на лошади. Так вот, из-за того, что ему кто-то что-то не так сказал, он взял и из пистолета его застрелил. За это дело его сразу же отдали под суд. Его лишили звания и отправили в Среднюю Азию, где готовили группы штрафников для отправки на фронт. Они во время боев должны были выступать первыми, чем-то вроде разведки. Вот его в качестве наказания за такой проступок туда отправили. Больше мы его никогда не видели. То ли он погиб в первом бою, то ли с ним еще чего-то случилось.

И.В. Среди прочих ваших наград есть две медали «За боевые заслуги». Одну из них, насколько я понимаю, вы получили во время войны. За что ее вам дали?

М.Д. Я уже вам рассказывал, что брал бомбы за ручку и тащил. Таких бомб мы вытащили и взорвали десять штук. И если бы мы их не уничтожили, не обеспечив их, так сказать, «поимку», все могло бы для нас закончиться очень плохо. Поэтому и есть у меня боевые заслуги, которые были отмечены медалью «За боевые заслуги».

И.В. Случалось ли такое, чтобы ваши товарищи подрывались на минах?

М.Д. У нас как-то подорвался корабль, который вез для нашей страны продукты в качестве помощи от англичан. Во время войны они нам помогали. Это было такое. Наскочив на «бомбу», союзнический корабль осел совсем недалеко от острова. Тогда наши ребята всю эту продукцию с корабля выгрузили и отправили по назначению — для обеспечения наших военнослужащих. Когда мы обедали, то пользовались тоже этой помощью. Нам все это, конечно, давали в качестве еды. Но это только один английский корабль попал в подобную кутерьму. Все остальные нормально разгружались и обеспечивали нас продуктами.

И.В. Какими были вообще потери среди военных инженеров?

М.Д. Береговая оборона в основном от немцев только отстреливались. Как говориться, они подходили и по нам стреляли, а мы в ответ вели в их сторону стрельбу. «Бомбы» их мы к себе не пускали. Вот около самой Норвегии проходили более серьезные бои. Один из наших ребят там оказался. Но он остался живой. Так что особенных потерь мы тогда почти не несли.

И.В. Как хоронили погибших, когда они, все-таки, были?

М.Д. Что-то я как-то не запомнил этого. Их свозили куда-то в одно место. Ведь случалось, конечно, всякое. В голод и морозы люди и погибали, и замерзали. Но я во все эти тонкости, в том числе и с похоронами, не вникал тогда.

И.В. Под бомбежки часто попадали?

М.Д. Знаете, нет. Бомбежки до нас как-то не доходили. Правда, один самолет к нам зарулил, но его немедленно сбили. Он вынужден был сесть на воду. Тогда мы передали эту информацию в центральный пункт. Оттуда выслали катер и взяли в плен этих немецких летчиков. Они как-то повредили свой самолет. Наши вовремя к ним подъехали. Сам их самолет потонул. Конечно, со стороны немцев встречались попытки бомбежек. Но ведь наши стреляли не только из дальних орудий. Хорошо работала и противовоздушная оборона.

И.В. Какое вооружение имелось в вашем артиллерийском дивизионе?

М.Д. Спрашиваете про вооружение дивизиона? В береговых батареях имелись пушки шести метров со снарядами где-то полтора метра и в диаметре 2-х сантиметров. Немцы прекрасно знали и отдавали себе отчет в том, что если таким снарядом ударить даже не прямо в корабль, а поблизости, то это нанесет им серьезное поражение. Так что близко они все равно не подходили. Правда, при мне подошел один такой. Так мы открыли выстрелы со всех пушек. Но доходило ли все это до вражеского корабля или нет, мне неизвестно. После войны уже, оказавшись в Мурманске, я строил здесь еще и электростанцию.

И.В. Как вас кормили?

М.Д. Во время войны — имеете в виду? Нельзя сказать, что в противодесантной обороне нас очень хорошо кормили. Но питание было нормальным. Жить можно было, короче говоря!

И.В. А чем именно кормили?

М.Д. Нам давали много рыбу и овощи, а также кормили теми продуктами, которые хранились в запасе. Постоянно подавали хлеб. Особенно хорошо помню, что в качестве питания нам выдавали просто отменную рыбу.

И.В. Страх испытывали во время войны?

М.Д. Ну а как же? Куда ты от этого денешься? Конечно, страх нам все время приходилось испытывать. Когда, например, бомбы подводили к берегу и взрывали, мы прятались за скалу. Так что скала нас спасала. Но не только это вызывало у нас страх.

И.В. Насколько сильные морозы были у вас на Севере во время войны? Случались ли обморожения?

М.Д. Дак Кольский залив на протяжении 150 километров не замерзает: теплое течение Гольфстрим туда заходит. Температура воды там бывает зимой примерно плюс два или плюс три градуса. В лесу, конечно, мерзли. Это течение проходило мимо Норвегии. Так что до льда нам было далеко, где-то 600-700 километров.

И.В. Соблюдали ли вы какую-то секретность при строительстве сооружений?

М.Д. Дак со стороны враг и так все видел. Поэтому не было никакого смысла все это дело засекречивать. Вот после войны в Бакаклаве я действительно строил секретные объекты.

И.В. Ваше отношение к Сталину?

М.Д. В отношении Сталина мне хотелось бы сказать следующее. Насчет него в наше время даже оговориться случайно было нельзя. Если ты какую-нибудь фразу против него сказал или что-то вроде этого, считай, что тебя подведут или под расстрел, или под ссылку в Сибирь. Между прочим, таких людей было очень много. Но мне в таких разговорах участвовать не приходилось. Я имел все-таки нормальное образование и поэтому многое понимал.

И.В. То есть, если я вас правильно понял, люди боялись говорить о Сталине?

М.Д. Да, боялись. Мало ли случайно попадешь какому-нибудь врагу на заметку со своим откровенным мнением. У нас был такой, значит, случай. В вагоне арестовали одного человека только за то, что он, как оказалось, ехал в одном вагоне с американским разведчиком. Только за то, что он, видите ли, вместе с ним находился! Тогда такое было.

И.В. Встречали ли пленных?

М.Д. Наверное, почти что и не встречал. Хотя, собственно говоря, один такой случай мне запомнился. Значит, когда одно время мы стояли на Севере за каким-то городом, расположенным за Мурманском, то по прибытии остановились в доме. И там в подъезд, в котором мы были, заходил какой-то пленный немец. Он что-то там делал — выполнял какие-то обязанности, а какие, я уже сейчас и не помню.

И.В. Сказывались ли как-то на вашей работе круглосуточная видимость а потом круглосуточная темнота?

М.Д. Как-то все нормально проходило. Когда мы во время темноты врывались в землю, то, помню, работали с включенными фонарями.

И.В. Всегда ли верили в нашу победу и в неминуемое поражение немцев?

М.Д. Да, конечно. А как же. Это даже и не обсуждалось.

Жена М.Д. Тогда воспитание у людей было другое. Вы ведь только посмотрите: что сейчас только творится на Украине? А ответ здесь может быть только один: не надо нас трогать. Сейчас передают так много разных сообщений оттуда, что Миша не все улавливает. Я ему потом обо всем пересказываю. Как мы к этому относимся? Я, если образно так сказать, считаю, что к власти там пришли самые настоящие туземцы, которым нужно только кресло, совершенно не умеющие править страной. Это самые настоящие марионетки, которыми пользуются. И не Украина им нужна. Они хотят всячески убить Россию. Не получится! Ее уже не раз пытали. Вопрос стоял: «Быть или не быть России?» И я думаю, что все процессы на Украине закончатся победой патриотически настроенных людей. И мы их обязательно поддержим. Если бы я была молодой, я бы точно в их ряды пошла.

И.В. Кто из вашей семьи, кроме вас, также принимал участие в Великой Отечественной войне?

М.Д. У меня воевал старший брат Андрей. Но если я перед самым началом войны оказался в Ленинграде, то он еще в период, когда учился в восьмом классе и жил в Новосибирске, посещал в кружок, в котором рассказывали о летчиках. А когда окончил восемь классов, он поступил в школу, в которой этих самых летчиков готовили. Она располагалась, кажется, где-то на Байкале. А в самом начале войны, поскольку он уже выучился летать на самолетах, то уже готовил там специалистов для военных целей. Одни летчики погибали, другие прибывали, и всех он учил. А в 1945-м году, когда кончилась Отечественная война и началась война с японцами на Дальнем Востоке, то он в течение трех месяцев принимал в этих событиях участие, в качестве летчика-истребителя. Между прочим, он стал свидетелем того, как арестовали одного японского наместника. Ведь еще до войны Япония отвоевала у Китая очень большую территорию. И когда война всех зажала, в том числе и Японию, то японский наместник, находившийся в Китае, решил оттуда бежать. Он садился уже в самолет, как вдруг звено, в котором служил брат, вышло ему навстречу. Так что этого японского представителя арестовали. Какая у него сложилась судьба, я так и не знаю. Но японцев скоро с той территории выгнали и, как говорят, все отдали китайцам. Им вернули ту территорию, которую они отобрали у японцев. А другой брат тоже летал на самолетах, но, правда, на таких, которые делали съемку для разведки. Сейчас из родных у меня осталась только сестра. Она живет сейчас в Крыму, в городе Симферополе.

И.В. Расскажите о послевоенной службе в рядах ВМС.

М.Д. Значит, 1-го января 1949-го года меня сняли с Севера и направили на новое место службы - в город Севастополь. Связано это было с тем, что вышел приказ Сталина — восстановить Главную базу Черноморского флота. Номер воинской части по строительству специальных оборонительных сооружений Главной Чероморской военно-морской базы звучал так — 20590. Меня назначили главным инженером этой базы. Сама она состояла из строителей, штаба полка из пяти офицеров и Политбюро, тоже, кстати, из пяти офицеров. Само строительство оказалось довольно обширным. Там даже имелся ответственный за материальное снабжение и всякие там прочие производства. Ведь из 12 тысяч 400 человек, участвовавших в строительстве базы, было только 2400 гражданских людей, все остальные, а это десять тысяч человек, являлись военными строителями. Все эти работы производились силами четырех батальонов. Работы велись круглосуточно, в три смены. Я работал сперва прорабом, потом главным инженером и последние пять лет — начальником строительства. Восстанавливая базу Черноморского флота в Балаклаве, мы помнили о приказе Сталина — закончить первый этап работ в 1953-м году. После этого к всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину был подан иск на шесть человек для награждения Сталинской Премией, которая составляла что-то около 30 тысяч человек. Но пока, как говорят, ходили и рядили, Сталин умер. Бандит Хрущев все нам похерил. Уже потом высшее военное командование в итоге решили дать премию по десять тысяч рублей. Ее нам выделил своим личным распоряжением Главнокомандующий военно-морскими силами. Поэтому, конечно, очень жаль, что не все, как говорят, было нам воздано по справедливости.

Но мы не только восстанавливали эту базу, но и вообще строили все, что было необходимо для нашего Черноморского флота. Помню, мы создавали там довольно комфортабельные объекты типа московских метро все в той же Балаклаве. Диаметр их составлял что-то 20 метров на 25. Ширина была не ниже уровня воды чем на 10 метров, да и еще — плюс двадцать пять. Одно из таких сооружений предназначалось для наших подводных лодок. Следовательно, длина этого туннеля равнялась где-то 750 метрам. Эта лодка могла, не всплывая, прямо с перископом заходить туда. Ведь глубина под водой составляла 10 метров. В этом сооружении имелось все необходимое: и снаряды, в том числе малые подземные снаряды, средние подземные снаряды и сильные снаряды, торпеды, подземное горючее, причем не только мазут, но и бензин и керосин. Короче говоря, со всем своим горючим и вооружением, со всем, так сказать, продовольствием лодка могла зайти к нам и потом, уже не всплывая, выйти оттуда. Между прочим, до того, как Крым вернули нам, когда он временно был передан Украине, украинские войска пользовались нашими объектами для хранения своих подводных лодок. Они загоняли их туда по нескольку штук под отстой. Почему? Потому что они никак не могли использовать их по назначению. А сейчас, когда Крым вернулся в состав России, возврат всех этих объектов нам дал большой скачок для развития военной промышленности России. Впрочем, мы строили и другие сооружения такого, я бы сказал, гиперболического порядка.

Уволившись из рядов Военно-Морского Флота, я занимался, в частности, строительством Краснодарского водохранилища и Федоровского гидроузла. Когда в Москве стало известно об этих моих успехах, то было принято решение отправить меня в командировку в Сомали. Тогда Министерство водного хозяйства что-то там строило. Короче говоря, я там находился и строил Сомалийскую плотину. Сейчас мне уже 96 лет. Ничего, пока живу.