Я родился 7 мая 1927 года в селе Угриничи Камень-Каширского района Волынской области. Наша территория в то время относилась к Польше. Мои родители трудились на земле. Первая хатка была старая, сложенная из дерева и небольшая по размеру. Уже при советской власти отец поставил хороший просторный дом. В селе было около сотни дворов. Неподалеку протекает река, на противоположном берегу напротив нас стояло большое село Седлище. Поляки у нас не жили, только украинцы. Единственное, шел мост через речку, и его охранял поляк. Власти всегда своих людей ставили над такими точками, как смотрителей. Платили ему деньги, он подметал мост и следил за порядком. Жил в одинокой хатке, относившейся к селу Седлище. В семье со мной воспитывалось три брата. Самого старшего не помню: он вскоре отделился и жил своей семьей, так что играл с младшими Василием и Федором.
При Польше я окончил три класса, в сентябре 1939 года перешел в четвертый, но когда пришла советская власть, то нас перевели на класс ниже, и я снова стал учиться в третьем. Люди приход Красной Армии очень приветствовали и были страшно довольны. Особенно радовался мой родич, живший по соседству. Он был коммунистом, заболел в польской тюрьме, и пришел незадолго до освобождения села в 1939 году. Когда шли советские солдаты, то мы дружно «Ура!» кричали. Даже какая-то наивность была: думали, что работать не надо будет, советская власть все привезет. Кое-кто на своих участках ничего не посеял. Потом сами же смеялись, что и при социализме надо работать и зарабатывать.
Весной 1941 года никаких слухов о начале войны не было. И никого не преследовала новая власть. Единственное, у нас в селе был пожилой житель, которого все называли «американец», немного прихрамывал. Имел полтора земли, над речкой стояла его хата и сарай. С ним трудился только один наемный работник, который являлся пастухом и помогал по хозяйству. А так они сами с женой в поле работали. У них ту хату забрали, но никуда не выслали.
22 июня началась Великая Отечественная война. Вскоре пришли немцы. Уверенные в своих силах, шли через село по дороге и играли на губных гармошках. Только одна женщина (с нее после все смеялись) кричала: «Паночки, мы вас чикалы-чикалы!» Она приехала в Угриничи из Седлищ. Кроме нее, у нас немцев с хлебом-солью встретил только один человек. Его называли зеленым, эту группу немцы вскоре постреляли возле Камень-Каширского. Дело в том, что они из-за своих убеждений не сеяли и не пахали землю. Как немцы об этом узнали, то его, бедного, поставили на колени и страшно избивали. После расстреляли.
Следом за пехотой приехали какие-то тыловые части на подводах. Один из немцев знал русский язык, и о чем-то говорил с местным попом. Но больше немец разговаривал, а священник молчал все время. Немцы всего-то у нас побыли часа два или три, не больше, я был малый еще, даже не выходил к ним. А потом сели на подводы и лошадей и поехали на Восток.
Своего полицая у нас не было, он находился в Любешове. Там его и убили, по слухам партизаны. В 1942 году пошли аресты. Наше село Г-образное, и неподалеку от нашей хате забрали двух молодых хлопцев полицаи. Повели их в сторону Любешова, но одна женщина, очень отважная, стала кричать: «Ну что вы тащите молодых хлопцев, они что, в чем-то виноваты? Да ни в чем!» В итоге тех хлопцев отпустили. А в Седлищах около моста жил человек, сильно стоявший за Советскую власть. Выступал за нее неоднократно. Причем, будучи безграмотным, оказался очень сильным оратором. Его даже в Киев возили до войны. И вместе с родным братом того мужчину расстреляли где-то на дороге по направлению на Березичи.
В 1942 году начали появляться первые партизаны. В основном они были из числа бежавших военнопленных. Хорошо помню, как немцы гнали через село огромную колонну утомленных советских военных. Народ у нас смелый, и в то же время жалостливый, все в слезы бросились. Активно встречали пленных, каждому давали кушать, с собой. Уже потом я стал понимать, как это трудно: оказаться в плену. И ведь шли солдаты страшно тощие. Люди говорили им: «Вы много не кушайте, понемножку, потому что из-за истощения еда может стать вредной».
В 1943 году партизан на Волыни стало очень много. Отец был с ними связан, и я в лес возил какие-то бумажки, прятал их в определенном месте. Руководил местными партизанами генерал-майор Алексей Федорович Федоров, командир Черниговско-Волынского партизанского соединения НКВД СССР. Люди партизанам очень сильно помогали. Лично моя мать пекла хлеб, она хорошей хозяйкой была. И жена ее брата, моего дядька Федора, также хлеб партизанам готовила. Меня партизаны, которые по ночам приходили в село, не раз посылали в разведку. Я был подростком, поэтому учили, как покручивать штаны, чтобы казаться местным беспризорником. У нас родичи по матери жили в Седлищах. Я по окрестным селам слонялся, якобы к родственникам ходил. Что запомнилось: просили при проведении разведки не особенно обращать засматриваться на немецкие войска, всегда мимо проходить, не останавливаясь. Зато все запоминать. Шли мы на разведку вдвоем с Сашкой, моим одногодкой. Вскоре из дерева вырезали колесо, двумя палками его гоняли. Показывали вид, будто мы играем. Пройдем в село, куда нам укажут. Посмотрим, есть или нет полицаи или войска. После возвращаемся к партизанам и рассказываем. Много раз я ходил в соседние села. Однажды пошел как проводник рано утром вместе с партизаном, вооруженным пулеметом, к мосту на Седлищи. Оказалось, его настил в конце сожгли. Смотрим на тот берег, у села бросит оседланный конь, и тут раздались выстрелы, мимо нас засвистели пули. Мы с партизаном быстренько спрятались, отползли назад. Больше в перестрелках участвовать не довелось.
Вскоре штаб партизанского отряда из соединения генерал-майора Федорова расположился в нашем селе. Стоял через хату от нашей, метрах в ста. В это время партизаны проводили сборы только у Трохима, как звали в селе моего отца. Я слушал, как они читали партизанские листовки, которые привозили самолетом в лес, точнее, в урочище Красный Бор. Что еще рассказать: в листовках говорилось о том, какие города были освобождены Красной Армией. Ждали и мы освободителей. На партизан никто не жаловался. Наоборот, когда к ним по каким-то вопросам обращались, то они вели себя как власть. Молодцы. Надо сказать, что люди были очень довольны советской властью. Федорова тоже видел, он ездил на прекрасном коне, сам чернявый. С ним рядом ехал Липанов, ходивший в кожанке.
Партизаны были настоящими вояками. Ничего не крали и не грабили. До этого в конце 1942 года появлялись настоящие банды из числа националистов, которых у нас называли «бульбашами». Они приходили ночами и всех обворовывали. Тогда электричества не было, только в начале 1950-х годов первая станция появилась. Мы их страшно боялись, не знали, кто это такие. Приведу единственный пример, когда партизаны повели себя не совсем правильно. У батька был хороший кожух, и один федоровец решил его забрать. Отец говорит, мол, зима, а тот отвечает: «Ты дома посидишь, а мне надо в лесу ночевать. Как жив буду, так принесу кожух». Естественно, мы его больше не увидели. А вот яловые сапоги и много чего другого безо всякого спросу забрали бульбаши. Они всегда хлеба много воровали у людей.
Немцы с партизанами в 1943 году пытались бороться тем, что сжигали мосты: наш мост сожгли почти сразу, приходилось делать крюк за три километра, где в Березичах еще один мост был. Когда федоровцы стали уходить в леса, отец отправился с ними. Я в доме остался на правах старшего и посеял гречку. Мать руководила работами. Помню, однажды в поле делал из соломы связки для снопов, тут мама приходит и говорит: «Сынок, бульбаши в село пришли. Если узнают, что ты в поле, подумают, что как москаль от них прячешься. Убьют тебя, иди в хату». Ну что же делать, я пришел, а они, бульбаши, меня спрашивают: «А чего ты не идешь воевать за Украину?» Объясняю, что еще молодой, лет нема, а один, узнав мой год рождения, тут же заявил, что сам моложе меня, а уже воюет. Тогда мать вступилась, что я самый старший в семье, и при этом совсем не разбираюсь в политике. Я и в самом деле в ней ничего тогда не понимал. Бульбаши прошли через село и куда-то ушли. Забегали по дороге в хаты, что-то выносили. Что запомнилось: этот отряд, в отличие от прочих националистов, был прекрасно снабжен: все в немецкой форме, с автоматами и карабинами. Больше я их не видел. До освобождения они у нас больше не появлялись.
Советские войска пришли зимой 1944 года. Сначала пошел слух, что немцы идут. Мы с перепугу, кто куда, в близлежащий лес удрали. Бегом наперегонки бежали. Но вскоре все успокоилось. Оставшиеся в селе старики машут нам руками, мол, не тикайте, это русские войска идут. Тут же назад побежали. После освобождения нам все время про политику рассказывали, на колхозных собраниях постоянно зачитывали, где наступает красная Армия и что освобождает. Слушал информацию, пока под осень 1944 года меня не забрали в Красную Армию.
Сначала призывники пешком шли до Ковеля, оттуда на товарняке привезли в Луцк, где мы переночевали. Покормили на вокзале, и поехали дальше: попали в Марийскую АССР. Стояли над рекой Большой Кундыш. Прямо в лесу в районе станции Сурок. Обучали саперному и подрывному делу, стрелять из винтовок и пулеметов Дегтярева. Я стрелял очень хорошо, за что часто в увольнительную отпускали. Имел крепкое здоровье. А вот кормили очень плохо. Попадает где-нибудь косточка в супе или борще, никто ее на землю не кидал, а прятал в карман, чтобы на занятиях погрызть. Однажды мне мать в письме прислала сто рублей. Я на них купил у марийцев на станции булку хлеба перед Пасхой. Думал, хоть праздник отмечу. Полбулки съел. А потом такая охота напала, что всю съел. Одежду выдали всю подлатанную, шинели в дырках. Как-то простудился на занятиях, температура поднялась. Помню, как мне говорят: «Моисей, нос белый!» Тру его, потом уши замерзли. Учили нас строго, по всем правилам. Когда заходили в лес на учениях, еще и давали команду снять шапки, чтобы мы учились маскироваться. А ведь одеты плохо, на ногах ботинки с обмотками, а мороз-то сильнейший. Сугробы были такие огромные, что приходилось их или на заднице перебираться, или по-пластунски переползать. Перед отправкой на фронт нас одели в новенькие зеленые шинели, напоминавшие польскую военную одежду. Говорили, что это английская ленд-лизовская помощь.
От станции Сурок сначала повезли на Западный фронт весной 1945 года. Три дня стояли под Волгой в Казани. Не знаем, чего стояли. Нас водили в город, где кормили в столовой. Потом приказ резко поменялся, и мы поехали на Восток. Попали в Монголию. По приезду всех выкупали в какой-то широкой, но мелкой речушке. С водой были проблемы, из-за жары кое-кто даже падал. Я, слава Богу, хорошо все выдерживал.
Перед началом советско-японской войны я попал в саперный взвод 1134-го Кенигсбергского стрелкового полка 338-й Неманской стрелковой дивизии. Вооружили автоматом ППШ с круглым диском. Дивизию определили в Забайкальский фронт, которым командовал Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский. Наступали мы через безводные пустыни Внутренней Монголии. С водой было очень тяжело, ее привозили машины-водовозы, где в кузовах в резиновых бочках плескалась вода. Выдавали кружки и стаканы, пили воду не больше кружки на брата. Кто-то из-за нехватки воды болел. Даже разум теряли. Только ближе к Большому Хингану натолкнулись на мелкую речку. Тогда напились вволю.
Когда мы приблизились к хребту, то увидели красивые горы. Думаем, что до вечера дойдем. Целыми днями шли, но все так же далеко. Когда без боя поднялись на хребет, то тем горам конца-края не было видно. Многие стали блукать, тогда «кукурузник» сел в какой-то горной долине на травяное плато, и нас в наступлении постоянно сопровождал. Когда вышли из гор в Маньчжурию, то на железной дороге наткнулись на валявшийся у рельсов подбитый поезд. Его атаковали наши танки, шедшие впереди. Здесь нам приказали остановиться.
Японцев лежало вокруг вагонов много побитых. Мы посмотрели: е-мое, и с нами так же будет в случае чего. Эта мысль в голове у каждого мелькала. Потом мне пришлось проявить себя в одном месте. Наступали по направлению к небольшой станции, и, как нам рассказали, неподалеку стоит какая-то кавалерийская дивизия. Надо взорвать мост, чтобы враги не смогли по нему отойти. Со мной в качестве напарника отравили сержанта Гришина, хорошего парня. Перед выходом полковые разведчики стали спрашивать, умеем ли мы плавать. Гришин засмущался, а я хорошо умел плавать, ведь часто в речке купался. Тогда нас проинструктировали, как дойти до речки, это было с полкилометра, и я переплыву через нее: заминирую противоположный берег, а сержант на нашем станет минировать. С собой дали целый ящик тола, и мне резиновые камеры, чтобы переплыть речку. Дали бикфордова шнура вдоволь, который я намотал себе на плечо. Вручили спички, грубые, толстые, как палки. Еще передали какие-то шлемы, чтобы на голову одеть для тепла. Мы на всякий случай сверху еще каски нацепили. Вы знаете, ничуть не боялся.
Как подошли к речке, стали красться, потому что с вражеского берега время от времени взлетают осветительные ракеты вверх. Сама речка оказалась неширокая, метров 15-20, но глубокая. Если по-над берегом мы еще шли, то в глубине ногами дна не чувствовал. Ну что же, стали минировать мост. Гришин остался, а я переплыл на противоположную сторону, при этом ни разу по воде не плеснул. Тихо все сделали. Вылезли из воды замерзшими, но целыми и невредимыми. После запалили бикфордов шнур, он же в воде горит. Дальше раздался страшный взрыв.
На второй день маньчжурские кавалеристы, остававшиеся на той стороне речки, выбросили белый флаг. Едут к нам, а мы за ночь хорошенько вкопались в землю. Стояли здесь пару дней, пока все вражеские части не сдались. Подъезжая к нашим окопам, скидывали все свое оружие: сабли и винтовки валили прямо в одну кучу. Мы-то пехотинцами воюем, а у врагов великолепные лошади. Не выдержал, одного маньчжура стащил с лошади, он был весь в заросшей бороде. Тот не хотел слазить, тогда я схватился за автомат и кричу ему: «Слезай, бл..ха, сейчас же! Или расстреляю!» Тот мгновенно слазит и что-то по-своему говорит, а я же не понимаю. Я же на коня сел, стал догонять своих, со мной еще один товарищ лошадью разжился у пленного. Но долго нам не пришлось ехать, навстречу попались два офицера. Увидев лошадей, накинулись на нас: «Вы что, пленных грабите?! Вы что себе позволяете! Мародеры!» Забрали трофеи, сами сели верхом и поперли, а мы пешком стали идти. Хорошо хоть, что помкомвзвода, старший сержант Гноевой, возвращался в часть на взводной повозке. Он также у маньчжуров коня забрал и привязал его к своему транспорту. Еще и седлами разжился. Зачем их брали? Седельную кожу потом использовали для того, чтобы подошвы ботинок подбивать. Тогда это считалось модным.
Вскоре мы, саперы, на станции взорвали водокачку. Было указание ее уничтожить, хотя зачем это сделали, непонятно. Как я понимаю, и не надо такого было делать, она никакой роли не играла. За участие в боях мне вручили медаль «За боевые заслуги». Вскоре нас строят, после чего перед нами выступает какой-то генерал: «Кто только возьмет чужое или будет мародерничать, расстреляю к чертовой матери собственной рукой! Мы освободители, а не захватчики».
Дальше без особых боев двигались в сторону Порт-Артура. В пути некоторые части успели потеряться. Везде бездорожье, кони выдохлись, поэтому мы остались на одном месте, чтобы собрать отставших и потерявшихся. В это время объявили о капитуляции Японии. Поднялась страшная стрельба. Все стреляют, так и я стрелял: выпустил в воздух полный диск автомата ППШ. Каждый из нас был страшно доволен, что война наконец-то закончилась. Но тут начался голод из-за того, что дивизионный тылы отстали. Я как раз в пути ишака у какого-то китайца-богатея забрал. Так что продал его другому китайцу за мешок помидор и еще каких-то овощей. Это был единственный раз, когда я трофеем у местного населения разжился, а многие солдаты, что мне очень не нравилось, злоупотребляли оружием и даже воровали. Мы же больше просили поесть: как-то заходим в китайскую хату, я говорю хозяину: «Чифа», то есть поесть, а он мотает головой и бормочет: «Помимба», мол, не понимает. Жестами показываю, что хочу есть, тогда он вынес рис в чашках и дал нам китайские палочки, а я с товарищем из-за обмотки вытаскиваем ложки и показываем, что только ей есть можем. Китайцы с нас смеялись, а мы с них. Но вообще за мародерством строго следили, и если на кого китайцы жаловались, то и судить могли.
Когда все отставшие собрались, мы сели на поезд и двинулись на Порт-Артур. На месте окончательно разобрались по подразделениям. Кормили в Китае очень хорошо. Плохо только, что одним рисом. Даже писали жалобы в Наркомат обороны СССР на это. Однажды приехал генерал к нам, зашел в столовую, и говорит: «Вы пишите в Москву, что вам все время на первое дают рисовый суп, а на второе рис. Так вот: в Советском Союзе рис страшный дефицит, его дают только в больнице больным для укрепления здоровья, вы же жалуетесь!» Вот так мирное время для меня наступило.
- Женщины у вас в части служили?
- Да, санитарками. Ну и, конечно же, в штабах дело не обходилось без ППЖ. Мы пешком идем по обочине, по дороге пролетают легковые автомобили с девушками, мы им кричим: «ППЖ», а они смеются.
- Как передвигались на маршах?
- Только пешком. Помогало только то, что иногда могли на попутных «Студебеккерах» немного подвезти. А так от Монголии до подступов к Порт-Артуру я все дороги прошел пешком.
- Вши у вас были?
- Нет, не было, потому что к нам регулярно приезжала специальная машина с переносной баней и прожарочной камерой. Мы нашу одежду пропаривали и дезинфицировали. Как прибыли в Порт-Артур, то первым делом отправили на море, чтобы мы поплавали и переменили одежду.
- С японскими пленными сталкивались?
- Не просто сталкивался, а даже охранял их! Японцы вели себя очень дружелюбно. Что хочу подчеркнуть: народ очень грамотный, большинство из них свободно говорило на немецком и английском языках. Русский язык тоже знали, но мало, поэтому из китайцев дали нам переводчика. Еще очень трудолюбивые и чистоплотные. Там, где они жили, каждый в казарме отгородил свое спальное место палками в комнате. Туда в ботинках никто не заходил. И даже когда мы приходили, то нас очень вежливо просили не заходить, потому что там спят. После войны трудился с ними рядом на строительстве двух аэродромов. Я к тому времени выучился на шофера, и каждый день ездил на море за щебенкой. Ну, со мной четверо японцев отправлялись. Как-то мне на ломаном русском языке один из них говорит, что у него неподалеку в Дальнем живет знакомый. И показывает в сторону. Просит туда поехать, убеждает, что он бежать не будет. Ну, я послушался его и поехал. Е-мое, мои японцы кого-то позвали, я даже испугался, когда выбежало на наш зов множество японцев, особенно женщин: несут конфеты, пряники. Каждому из четверых военнопленных и мне надавали всего с собой покушать. Военнопленные меня хвалят, что я добрый. А сам немного боюсь. Но ведь, холера, кому я нужен.
- Как китайцы встречали?
- Кричали «Шанго!» И показывали два пальца знаком «V». Очень хорошо встречали, прямо, как мы на Волыни встречали советскую армию. И дети, и взрослые бросались к нам, обнимали. Мы китайцев называли «Миша», а они любого советского солдата прозвали: «Капитан».
После окончания войны меня выучили на шофера на специальных курсах. Для обучения приехал преподаватель из Москвы, молодой офицер. Мы так же хорошо выучили машины, как часовые мастера свои часы. У нас училось на курсах 12 будущих шоферов, а на права сдали только я и белорус Курц. Экзамены принимали очень строго, остальных оставили на стажировке. Я даже сам просился на стажировку, чтобы еще мотор подучить. Ноне пустили, стал шофером. Совместно с пленными мы сделали два аэродрома в районе железнодорожной станции. Один выложили бетонными плитами. Постоянно находился в части на Доске Почета. Не раз помогал в вытаскивании застрявших машин. Ведь были такие шоферы, что кто в бок заедет, кто врежется в мост. Тогда срочно требовали Комара. Таких неумех мы называли «негры». Один из них как-то по ошибке мою машину завел и по аэродрому поехал, так я быстро его догнал и остановил.
Демобилизовался в 1951 году из Дальнего. Был дольше, чем год, на службе, чем мои одногодки, потому что нам командиры сказали, что пока не закончим возводить аэродром, то отсюда не поедем. В начале 1952 года уже был дома. В отпуск домой не приезжал, потому что тогда всех призванных с Западной Украины не отпускали. Такая была установка из-за бандеровцев. Ездили в Красноярский край и Сибирь на отдых.
Приехал во Львов к другу. Тот учился на специальность киномеханика, демобилизовался из Германии на год раньше. Я у него побыл немного, решил пойти работать шофером, а мне женщина в отделе кадров говорит: у вас права-то военные, надо пересдавать. Два раза ездил в Луцк. Сначала узнал обстановку, что и как, тогда военкомом был капитан. Он помог мне с правами, и я пересдал их.
Теперь встал вопрос о том, где работать, потому что в нашем районе машины были только в четырех селах. Договорился в Любешове, работать на профсоюзной машине. Главный бухгалтер строго-настрого предупредила, чтобы я в понедельник утром пришел к ним. А тут нашему колхозу машину выделяют. Председатель приходит к родителям и спрашивает, мол, где ваш солдат. А я умывался за хатою, уже должен идти в Любешов. Но председатель просит меня остаться в селе шофером. Говорит: «Я понимаю, что ты на трудодни работать не будешь, ведь молодой хлопец, то дадим тебе зарплату деньгами. Только очень надо пригнать машину из Киева». Ответил, что надо с родителями посоветоваться, а отец с матерью стали тут же кричать, что надо в нашем селе работать, ведь шоферов нет нигде. Со мной так считались, Боже мой! О бандеровцах к тому времени уже ничего не было слышно. Хотя отголоски еще были. Я первое время трудился шофером в Качине, пока ждал для своего села ГАЗ-51 с автозавода. Однажды со мной председатель качинского колхоза едет через лес. Пистолет вытащил, и предупредил: «Если будут останавливать, ни в коем случае не тормози, я буду отстреливаться. Банды еще ходят». Это произошло в 1952 году. Но у нас в семье о националистах ни слова не говорили. Вскоре пришло письмо с просьбой забрать ГАЗ-51. Поехал в Киев и получил машину ГАЗ-51 с фанерной кабиной. Стал грузы всякие перевозить. Однажды в туман заехал. Вижу, у обочины стоят какие-то военные, кто-то из них постучал в дверь, но я не остановился. Как в село приехал, через некоторое время эти военные пришли и как набросились на меня. Оказалось, что это были сотрудники МГБ. Кричат мне: «Ты чего на дороге не остановился?» Ответил, что я не знаю, кто вы такие, а мне надо в Угриничи ехать. Тогда в сельский совет повели, стали там кричать. Но я уперся, отвечаю: «Не кричите на меня, я не преступник, останавливаться даже не был намерен, я-то не знаю, кто машину тормозит. Может быть, и бандиты». В итоге познакомились, и эта группа стала вместе со мной ездить по району. Старший эмгебешник так и не извинился, но как-то 100 грамм в Камень-Каширском поставил.
Потом пришла в колхоз вторая такая же машина ГАЗ-51, только с металлической кабиной, современная по тем временам. Работал на ней шофером, пока меня не выбрали головой сельского совета. Не хотел идти, ни с кем на такие темы не беседовал, но первый секретарь райкома партии, Иван Павлович Страхолис, настоял.
После того, как переизбрали нового председателя, решил пойти устроиться на работу в Луцк. А Страхолис уже там трудился в милиции начальником отдела кадров. Он меня случайно на улице встретил, стал спрашивать: «Комар, ты чего здесь?» Объясняю, что хочу в Луцке где-то устроиться. Ищу, где бы прописаться, иначе не сможешь работать. Он на это только рукой махнул, и предложил пойти в милицию. Это было в 1964 году.
Стал шофером, потом пошел в патрули, и мне так понравилось, что даже не хотел идти на машину. Но брали меня на эту должность, и стал водить машину с патрульно-постовой группой. Тоже авторитет завоевал в милиции. В Луцке была Доска Почета передовиков Волынской области, моя фотографии два раза там появлялась. Не курил и не пил. За время работы председателем сельсовета научился выступать и грамотно говорить. Справедливый всегда.
Приведу несколько интересных эпизодов из своей милицейской работы. Мы ездили на УАЗ-452 на патрулирование. Как-то ночью двигаемся, и кто-то на улице Дубенская махнул рукой. Останавливаемся, этот прохожий сообщает, что вооруженные преступники с пистолетом орудуют в магазине. Мы сразу же схватились за свои пистолеты, и побежали туда. Видим, что уже побитый магазин, все разбитое. Один из воров в магазине ходит. Второй, стоявший на улице, дал деру. Мы немного растерялись, один за беглецом побежал, и его упустили. Второй из магазина также хотел убежать, но того я лично словил. Он оказался сильно выпившим, с оружием в руках. Начали спрашивать, кто с ним был. Тот стал говорить, что своего товарища не знает. Ну что же, мы его арестовали, и отвезли в милицию, в отдел розыска. Мне выдали премию, а потом и орден Красной Звезды.
После было еще несколько случаев, когда приходилось задерживать преступников. Однажды при патрулировании на улице Рыбинская я увидел, что магазин вроде бы был закрыт, но когда я пригляделся, то увидел, что окно сбоку разбито. Вижу: там кто-то ходит. Мы в середину ворвались, по бокам висели брюки и курточки. Смотрю, ноги торчат: кто-то спрятался. Кричу: «Тихо, выходи, стрелять буду!» Пистолет вскинул. И вытянул грабителя. Очень смелый был. Ненавидел преступный мир. Даже в подвалы лазил, ловил преступника, который пытался выскочить со второго этажа, с ним оба упали на землю, но не выпустил беглеца. И в целом любил милицейскую работу. Если в машину одного или двух задержанных приведут, а кто-то из них убежать хочет, то быстро пресекал такие мысли. Уволился в запас в 1977 году в звании старшины.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
