Щелчков Василий Андреевич

В. А.: Я, Щелчков Василий Андреевич, родился 13 января 1925 года в селе Вотское Лебяжского района Кировской области.

А. Б.: Как для Вас началась война 22 июня?

В. А.: Учился я в средней школе в Лебяжьем в 8 и 9 классе по благословению отца покойного, он разрешил учиться в районной школе. Было тогда мне 16 лет, началась война, а раз началась война, то больше учиться не пришлось. Отец сказал, что надо поработать в колхозе, подготовиться к армии, скоро в армию возьмут. Я работал в колхозе рядовым колхозником половину 41, дальше 42 год.

А. Б.: Какие настроения у Вас в деревне преобладали в это время?

В. А.: Тогда, конечно, началась война, мужиков стали забирать в армию, очень много уже забрали к этому периоду. Когда меня забрали, много уже похоронок пришло. Деревня работала усиленно, работали хорошо; справлялись с делами женщины, старики, ну и мы, подростки. На всех работах приходилось работать, и пахали, и сеяли, и жали, и косили, и метали «кабаны», обметы. В январе 43 года мне исполнилось 18 лет, 29 января 43 года пришла повестка в армию. В это время я находился в поездке, - послал председатель колхоза меня в Лебяжскую МТС за запчастями, не то для молотилки, не то для чего, - я уже не помню. Ночевал я у знакомых; когда учился в средней школе, жил в Желтенках у Афанасия Ивановича. Прибежала девушка: «Василий?! Ты чего здесь делаешь? Тебе дома повестка пришла, надо срочно ехать домой». А 18 км. от Лебяжья до Вотского.

Запряг я лошадку и поехал домой. Приехал домой, уже собралась молодежь меня провожать – время было 10 – 11 часов вечера. Так проводили меня в армию – вечерка. Утром опять сборы, опять вино пили и отправили в армию. Пили вино, закусывали, пели песни прощальные. Провожал меня отец, он работал конюхом. Меня взяли, Мишу, товарища моего хорошего, который погиб на Букринском плацдарме, Сашу взяли ленинградского, - к нам в деревню они были эвакуированы. И Гришу взяли. Нас четверых мой отец провожал до Котельнича. На лошадке до Лебяжьего ехали, в Лебяжьем в военкомате нас собрали и отправили в Котельнич на сборный пункт. В Котельниче сутки, наверное, пробыли, получили назначение в пехотное училище в Суздаль; в связи с тем, что у меня 9 классов было образования, у Миши 10, у Саши тоже 10 классов.

Нас зачислили в Винницкое пехотное училище, оно было эвакуировано в г. Суздаль Владимирской области. Училище готовило командиров взводов для пехоты: пулеметчиков, минометчиков. Я был назначен вторым номером расчета пулемета «Максим»; еще они на вооружении были. Пришлось на маршах, учениях иметь дело со станковым пулеметом – 32 кг., колеса с основанием. Учили тому, что необходимо на войне, боевую технику: пулемет, миномет батальонный, полковой, винтовку Мосина, автомат ППШ, автомат Дегтярева и другие виды вооружения. Учили штыковому бою, оборудовать окопы, маскироваться, ходить в атаку, колоть чучело вместо немца.

А. Б.: На что делали упор в занятиях, как Вам кажется?

В. А.: Упор делали на физическую подготовку, чтобы курсант мог выносить все тяготы и лишения военной жизни. И упор делали на материальную часть оружия и на стрельбу. Но стрельбы, я должен сказать, было немного, потому что патроны нужны были на фронте. Стреляли в месяц примерно раза два, вот так, не больше. Начальник училища был полковник Андреев, замечательный человек. Говорят, что он очень строго стоял на страже интересов солдат; сам был фронтовик, уже покалеченный, хромой, с палочкой ходил. Командир батальона был капитан Вихлянцев, тоже боевой офицер, строгий. Командиром роты был старший лейтенант Корнеев, замечательный командир, все на основе справедливости. Командир взвода лейтенант Перхитько. Все они побывали на фронте, так что учили квалифицированно. Я сейчас оглядываюсь и понимаю, что они учили именно тому, что необходимо на войне.

А. Б.: Что Вам запомнилось из их рассказов?

В. А.: Делились опытом боевым, допустим, как владеть оружием, штыком, прикладом, как стрелять из разных положений. Учили пулемет собирать и разбирать с завязанными глазами. Но собственно «Максим» нам не пригодился, было тогда уже другое оружие, 43 год.

В саперном взводе нас вооружили автоматами ППШ, трофейными пистолетами немецкими, не запрещалось во всяком случае. И карабины у нас были. У нас были миноискатели, щупы, потому что специфика саперного взвода такая. Но должен сказать, что мы в основном были автоматчиками. Автоматный батальон, разведчики, саперы, связисты – всегда были на танках, на марше, в бою, когда танки разворачивались в линию из колонны. Саперами мы были не часто, там, где были минные поля, нас оставляли разминировать. В основном, мы выполняли роль автоматчиков, пехотинцев.

А. Б.: Как кормили в училище?

В. А.: Кормили нас по 9 норме, норма неплохая, должен сказать. 800 гр. хлеба, приварок неважный, 30 г. сливочного масла – нас готовили на офицеров, 25 или 30 гр. сахара, белого хлеба примерно гр. 150. Но приварок был плохой, пища была плохая: картофель зимой обычно мороженый, капуста мороженая. Нас привлекали в летний период заготавливать пищу для себя – щавель широко употребляли в пищу, крапиву, а к чаю обычно употребляли хвою сосновую.

А. Б.: Какое обмундирование было у Вас в училище?

В. А.: Шинели, зимой теплое белье, шапки и ботинки с обмотками.

А. Б.: Вам нравились обмотки?

В. А.: Мы в деревне ходили в лаптях, так что обмотки - это был прогресс для нас. В колхозе работали в лаптях; тогда пора была лапотная. Сапог не было, а про портянки не могу сейчас сказать, теплые они были или обычные. Зябнуть было некогда; нас учили сильно. Например, был приказ – по территории училища передвигаться только бегом. Ходить, прогуливаться некогда было, каждая минута была на учете. Из нас брали все, что возможно. Тяжело в учении – легко в бою, это нам частенько повторяли. Нас привлекали на хозяйственные работы. Училище размещалось в бывших торговых рядах в Суздале; раньше, видимо, купеческие были, что-то вроде магазинов или складов. Это было переоборудовано под казармы: койки двойные, наш 2 батальон пулеметно-минометный там располагался. Суздаль хорошее впечатление оставлял; особенно в летний период когда выйдешь на тактику, посмотришь, это что-то чудесное. 36 церквей и монастырей было в Суздале; это истинно русская картина. Нас четверых по прибытии на карантин расположили в монастыре бывшем, у ленинградской женщины эвакуированной, жены офицера. Она проживала в келье монастыря. Привели, сказали дня два будете тут жить.

Мы знали, что там есть лагерь для немецких военнопленных и видели там Паулюса. Несколько раз видели, как в сопровождении полковника Андреева и своих генералов, он по городу гулял. Он какой-то период был там: высокий ростом генерал, в шинели, русый такой, я заметил.

А. Б.: Как и когда Вы попали из училища на фронт?

В. А.: В июне 43 года нас после напряженной учебы отправили в лагеря, километров за 15 от Суздаля. Сосновый бор, палатки, передняя линейка оборудована как положено, песочком посыпана. Сдавали государственные экзамены на офицеров. Я хорошо помню, что готовил топографию, уже на следующий день должен был ее сдавать и многие другие предметы. Ночью, вернее в 3 часа утра, в июле 43 года играет горнист сбор. По этому сигналу мы должны были выстраиваться с полным вооружением и всей амуницией. Выстроились как обычно, приехал полковник Андреев в сопровождении офицеров и зачитал приказ командующего Московским военным округом Артемьева, был такой генерал. В приказе было сказано: в связи с тяжелыми боями на Орловско-Курском выступе состав пехотного училища направляется на пополнение Действующей армии. И прочитали по списку каждой роты, кто отчисляется на фронт. Оставили, - насколько это верно, я не могу сказать, - около 100 человек отличников готовить на офицеров, а остальных приказали на фронт.

Забрали мы свои мешки и походным маршем по рассвету направились через Суздаль во Владимир на посадку в эшелоны. В Суздаль в казармы мы уже не заходили, а народ нас уже провожал, в том числе Маша, жена офицера, вышла, помахала рукой. Проводила наша хозяйка, народу было много, в городе нас встретил оркестр. Под «Прощание славянки» жители города проводили на фронт. Во Владимире получили сухой паек, что было положено и в теплушки. Мы даже были в какой-то степени рады, потому что не представляли, что такое фронт. Теоретически изучали, готовились к войне.

Ехали до Курска примерно двое суток, через Москву по южной ветке на Курск. Не доезжая до Курска километров 10 или 15, эшелон остановили в поле в связи с тем, что там идет бой, авиация действует. А они любители были, немцы, встречать эшелоны; это дело у них исправно было, там, где войска подходили, они в первую очередь эти участки бомбили. В поле выгрузились и пешим порядком в сосновые леса километров 10 от Курска пришли, где на формировании стояла 3 танковая армия Рыбалко. В ее расположении утром нас построили, приехали командиры из частей, начали подбирать кого куда. Меня сагитировали, не сагитировали, а взяли в саперный взвод, учитывая, что подхожу по комплекции. Телосложением походящий.

А. Б.: Какое для сапера телосложение подходящее?

В. А.: Надо работать, я в колхозе работал.

П. Л. (Щелчкова Прасковья Леонтьевна): Физически работать.

В. А.: В колхозе работал, значит мог выполнять эти работы сложные. А сапер – это труженик фронтовой. Почему я на первых порах Вам отказал? Потому что сказать о чем-то героическом таком, как бросаются на амбразуру вражеского ДОТа, как в штыковую идут … Один раз мы в атаку пошли, я расскажу. А так особенно мне хвалиться нечем. Мы работали, работали и заставляли нас работать крепко. Что мы делали? Зачислили в саперный взвод в распоряжение инженера, старшего лейтенанта, забыл его фамилию. Он очень недолго у нас был, толковый, говорят, был мужик. Он нас обучал несколько дней: минам, разминированию, минам, применявшимися немцами в бою. Представьте себе, он обучал в батальоне, аккурат нас не было, мы были заняты постоянной работой. Наш старший лейтенант, чтоб память о нем не погасла у всех у нас, погиб, когда обучал бойцов автоматного батальона разминированию. А была противопехотная мина, прыгающая, у немцев. Если ее заденешь, она прыгает на высоту роста человека и взрывается шрапнелью. Начинена она шариками, кусочками металла, поражает пехоту. Говорят, что опытнейший минер, войну прошел, а совершил какую-то ошибку, не дошел до этого.

Щелчковы Василий Андреевич и Прасковья Леонтьевна, 1951 г.

А. Б.: Вы ставили во время учебы боевые советские мины?

В. А.: Нам новичкам не позволяли ставить, у нас были старожилы: Яковлев, Котляр, Ротанов, Салов, Парнюк и еще несколько человек. Они нас жалели, мы им благодарны. Они на своем примере показывали, но брали на себя практическое осуществление, потому что были опытнее нас.

А. Б.: В каком возрасте они были?

Ротанову было лет 40 – 45, Салов лет 40, хорошие ребята. Яковлев, мой ближайший товарищ, помощник командира взвода, года на 2, 3 меня постарше. Котляр был замечательный, особенно он отличался, ему годов 35 было. Они все были постарше нас. Как раз на этом я хочу остановиться – это было настоящее боевое братство. Я был на фронте год и один месяц всего, и они нас сберегли благодаря тому, что сами собой жертвовали. Пока они нас учили для будущего.

На первых порах разминировали так, я запомнил. Около Киева мост был заминирован, перед мостом участок, уже на правом берегу Днепра. Нас послали учиться. И что, вы, молодежь, посидите в окопах, посмотрите, что мы будем делать. Опытный человек подползает к мине, разрывает ее. Прежде миноискателем нащупает, и смотрит, какие у нее взрыватели. А немцы народ хитрый в этом плане; у них минирование очень хорошо было поставлено. Они применяли мины всех систем. Допустим, противотанковая мина имеет и головной взрыватель, и донный, и боковой взрыватель.

Вот один, видимо на основе своего опыта, после раскапывания веревочку привязывает, отползает в окоп и дергает ее, чтобы она своими сюрпризами кого не убила. Ее вытащат, и тогда уже видно, какие у ней взрыватели есть. Если донный, то она взорвется. Если головной взрыватель, то его надо осторожно вывернуть. Они специальные приспособления для немецких мин приготовили – из денежки выточили такой [ключ - А. Б.] выкручивать взрыватель.

А. Б.: Что Вам запомнилось из боев, когда Вы Сумы и Ромны освобождали? Вы попали в 51 гвардейскую танковую бригаду?

В. А.: Абсолютно верно. 6 [гвардейский - А. Б.] танковый корпус, командир бригады Новохатко, Герой Советского Союза. Командир корпуса – генерал-майор Зинькович, погиб в расположении нашей бригады. Мы на второй или третий день были привлечены к строительству понтонной переправы через Днепр. Это гигантское сооружение. Надо было сваи бить, но мы их не били, это делали саперные батальоны, может быть даже не один. А всех саперов 51, 52, 53 бригад привлекали им в помощники. Мы заготавливали сосны на берегу Днепра, ночью преимущественно волокли их на веревках к мосту, - обеспечивали саперные батальоны материалом. Они уже сосны обрабатывали, сваи били на песчаной отмели, потом соединяли сваи, погоны клали и до самого Днепра. А сам Днепр перекрывали понтонами. Чтобы танки не завязли, от берега были проложены мосты деревянные по сваям. Это была переправа на Букринский плацдарм. Не только на переправе работали, но где-то с месяц работали.

Делали еще жилье, наблюдательные, командные пункты для командования бригады на левом берегу, пока не переправились. Ходы сообщения, траншеи и т. д. Я уже был командиром отделения, мне присвоили звание младшего сержанта. Все это происходило под артиллерийско-минометным обстрелом, бомбежкой. Как мы расположились, на следующее утро прилетает «рама», двухфюзеляжный немецкий самолет. Облетела весь участок соснового леса, где 6 ТК расположился. Через пару часов летят 37 «Юнкерсов», началась бомбежка настоящая, о которой мы и в уме не знали, что это такое. Бомбят они по существующим ориентирам, которые «рама» сфотографировала. Нашу роту управления 51 бригады, видимо по чьей-то ошибке, расположили у озера или старицы Днепра. Это место они пробомбили основательно, 12 человек погибло из роты. Может быть и нас бы не было, но нас в предыдущую ночь вызвали к командиру бригады блиндаж делать. И утром его делали, во время той бомбежки. Мы с большим трудом выдержали эту бомбежку.

Командир корпуса Зинькович в эту бомбежку погиб или в следующую. Таким образом простояли до начала сентября, наверное. А батальоны автоматчиков в первые дни и ночи направили на правый берег Днепра, в том числе многие наши курсанты попали в те батальоны. Погибли там Сысолятин, Петухов, Иванов, Семенов – это наши курсанты. Когда выстроили батальоны перед форсированием, командиры скомандовали: «Кто первый желает на правый берег»? Эти четверо наших товарищей вышли первые. Они одними из первых форсировали в лодке Днепр; двое из них погибли, а двое остались живы. Сысолятин, наш вятский, остался жив, после войны, если не ошибаюсь, работал в Арбажском районе. И кажется Иванов остался жив.

Они переплывали на лодках, плотах, понтонах. Партизаны помогали украинские, лодки из деревень собирали, плоты помогали делать. А мы все помогали понтонную переправу строить. Основная сила бригад, танки и артиллерия, двинулись на тот берег уже в начале сентября. И мы десантом пошли на танках.

В первый день попали под бомбежку под деревней Григоровка, как только переправились за Днепр. Танки разошлись в лощины по своим участкам, а нашему взводу было приказано идти в Григоровку, стоявшую на бугре. Мы расположились в березняке, и командир взвода разрешил позавтракать, у кого чем было. Стали доставать харчишки свои, начали завтракать. Вдруг летят, понимаешь, опять 27 «Юнкерсов», полк, разворачиваются на Григоровку, а мы метрах в 150 до деревни расположились. Начали деревню бомбить. Что делать? Тут уже маневрировать некогда, и окопов не было, - мы только переправились. Командир взвода младший лейтенант Есин скомандовал: «За мной»! И все за ним в лощину спрятались, метров 200 от деревни.

Следующая была деревня Михайловка, там сосредоточилась вся бригада за деревьями в лощине. В Михайловке мы пробыли недолго, до обеда. Говорят, кухня пришла, собирайтесь обедать. Я посмотрел в свой котелок, у меня в нем осколок и он разворочен. Ребята говорят: «Да ты в сорочке родился! В котелке осколок, а сам цел остался». А с кем есть? Ребята из моего отделения Марков и Серов говорят: «Давай, командир, пообедаем». Сели мы треугольником: они на одну сторону, я на другую. В котелок положили нам сначала первого, начали обедать, - опять минометный обстрел, а гора вот она, за деревней. Первая мина упала метров за 50 от нас, вторая мина еще поближе, а третья как раз нам. Все мы попадали, в том числе и мои товарищи полегли. Я со страха, конечно, упал, а им обоим осколком мины распороло животы. 18 лет нам было. У Серова кишечник поразило, а у Маркова туда же, но до кишечника не дошло, только распороло кожу. Многие попадали, раздатчика убило прямо на котле. Человек до десятка наших здесь убило или покалечило. Немцы с горы нас, видать, по кухне засекли. А деревня вроде по лощине.

Раненых собрали, отправили в медсанбат к Днепру. Убитых похоронили, в том числе и нас привлекали к этому. Вечером нам приказали окопаться на горе, недалеко от этой деревни: «Вот ваше место, окапывайтесь, а завтра утром видно будет – на танках в атаку или что». Копаем с моим товарищем Колесниковым окоп и ночью уже кричат: «Кухня пришла! Получайте ужин». Он говорит: «Василий, давай докапывай, я схожу». Окоп выкопали по грудь, а приказано было в полный рост, чтобы только стрелять можно было. Гора крута-ая, он с нее сполз, я продолжаю докапывать. Вдруг разрывы в лощине, там где кухня. Опять немец нащупал! Один из снарядов или мин попал в боеукладку, танки должны были их получить. Танки в этих же лощинах расположились, а боеприпасы пока сложили в штабеля. Начались взрывы, гора ходуном ходит, камни, земля летит. Около кухни снова раненые, на меня камни летят. Вниз спускаться нет смысла, я на дно окопа лег, голову шинелью и руками закрыл, чтобы ее не ранило. Продолжались взрывы минут 20 – 30.

Когда закончились взрывы, я спустился вниз, а у кухни опять раненых собирают, в том числе мой товарищ Колесников. Что такое?! Подхожу, его уже грузят, помогать я начал, он говорит: «Василий, я отвоевался». Он ранен оказался в ногу, плечо и голову. Впоследствии ногу отняли. Я когда домой первый раз в отпуск приехал, видел его в Лебяжьем на костылях. Тогда протезов еще не было, просто деревяшка была.

На второй или третий день наше отделение послали в инженерную разведку: смогут ли танки пройти по лощине, выйти из нее, нет ли минных полей. Видимо, кто-то допустил ошибку, когда 3 ТА бросили на этот плацдарм – там танкам не развернуться, горы и лощины. Но раз танки переправились, они должны действовать. Пошли человека 4 или 5, мое отделение. Дело было к вечеру, но еще светло. А немцы в горах обосновались прочно, и, заметив нас, давай опять обстреливать; в вилку нас взяли. Там мина, там мина разорвалась – куда деваться? Бежать уже поздно, договорились – в воронку, я давай в воронку. Этому и в пехотном училище учили, что по законам баллистики в одно и тоже место снаряд не попадает, обязательно где-то по соседству упадет. Я в воронку залез – половина тела у меня вошло, - воронка невелика оказалась. Все ближе и ближе разрывы, и следующая рядом [разорвалась - А. Б.]; меня выбросило воздушной волной.

Сколько тогда меня пронесло, я не знаю, но мне показалось, что метров 10 – 15. Но ударило сильно, и волной здорово очистило: с меня сорвало винтовку, противогаз, все, только шинель осталась, больше ничего. Стукнуло головой об землю, а я как шальной вскочил и еще побежал по лощине. Увидел танк стоит – и под танк залез. Танкисты, видимо, услыхали через аварийный люк, что кто-то там под танком возится, и затащили меня в танк. Говорят, что человек вроде целый, но вроде как чумной. Конечно чумной будешь. Я недели две не слышал ничего.

А. Б.: Ничего Вы не разведали, получается?

В. А.: Мы половину пути разведали. Контузию самую настоящую получил, недели две в боевых действиях не участвовал. В медсанбат не пошел, со мной ничего не случилось. Может, в медсанбат и отправляли, я не помню сейчас. Ходить – ходил, есть – ел, а ничего не соображал.

Ночью дали команду собраться, занять место на танках и отправились на Лютежский плацдарм. Танковые батальоны там вообще в атаку не ходили; вовремя поступил приказ танковой армии ночью только с бортовыми сигналами и задним светом переправлялись снова по понтонной переправе на левый берег и рокадными путями дошли за одну ночь. Сейчас я не помню как переправлялись и около какого места; взяли курс на Киев. Армия вышла на оперативный простор в украинских степях. Наша бригада участвовала во взятии Дарницы. Я уже начал приходить в себя и произошел интересный случай.

Немцы начали отступать из Киева; дело было 6 ноября 43 года. Бригада берет дальше курс на Фастов. К этому времени мы получили немецкий вездеход на гусеничном ходу; у нас было очень много имущества саперного, его возить. На этой машине мы ехали вслед за танками. С машиной что-то случилось, и водитель загнал в лес на поляну. Только заехали, - смотрим, опушкой леса идут два немецких танка Т-4, не «Тигры». Они обстреляли нашу машину, пошли дальше, им некогда было нами заниматься во время отступления. Следом за ними идет обоз, подвод 20, немецкие битюги здоровые. После погибшего старшего лейтенанта инженером бригады был капитан Григорьев, ленинградец, хороший мужик. Он скомандовал открыть огонь по обозу. Мы постреляли, обоз начал по полю разъезжаться. «В атаку, за мной»! – нас было человек 15 во взводе, может, побольше. Мы за капитаном пошли со штыками наперевес. С нескольких подвод по нам постреляли; одного из нас, кажется, ранили. Бежим, смотрим, обозники поднимают руки. Обозники оказались русскими парнями из Белгородской области.

Капитан Григорьев показал пальцем расстрелять одного.

А. Б.: Они в немецкой форме были.

В. А.: В немецкой форме. Командир отделения Максимов расстрелял одного, чтобы страху, что ли, нагнать на них. Они стали поднимать руки. Подбегаем, стоит, дрожит, тоже ему лет 18 – 19. Капитан Григорьев подбегает:

- Расстрелять и вперед!

- Не стреляйте, я русский, не немец. Я сдаюсь, Вы не имеете права стрелять в меня. Я вам пригожусь и помогу. - Потом мне неприятность была большая от капитана.

- Почему не выполнили приказ, Вас можно под расстрел отдать. - Я говорю.

- Товарищ капитан, нам еще в училище говорили, что пленный расстреливается в том случае, если он оказывает сопротивление. Если сопротивления не оказывает, тем более бросил оружие, мы стрелять не имеем права.

- Да это правильно. Я сгоряча сказал.

Представьте, этот человек нам действительно пригодился. Он показал, где что лежит: сахар, масло, шоколад, немецкий шнапс. Он все знает. Потом когда капитан подвыпил, говорит:

- Извини, что хотел тебя расстрелять за невыполнение приказа.

Потому и не выполнил, что он сдается.

А. Б.: Они все были русскими?

В. А.: Все до единого, немцев не было. Капитан скомандовал потом, собрали всех. Этого товарища мне разрешили использовать в отделении. Этот Григорьев в отделении остался, исправно выполнял все обязанности бойца Советской Армии. Моим лучшим другом стал. Немецкую форму сбросил, выдали ему обмундирование. Оказался очень толковым парнем, освоил мины, участвовал во всех операциях. Потом писали мне, что дошел до Праги и остался жив.

Само взятие Киева запомнилось тем, что армия получила простор и взяла Киев без больших жертв. Не потребовалась ни советская бомбежка, ни танковая атака отдельных улиц. Немцы очистили Дарницу, танковая бригада прошла это место. Немец понял, что оставаться ему тут нечего.

Фастов брали вечером, уже темнело. Бригада развернулась в линию, ряда 2 – 3 танков было. С огнем включенных фар брали, вели огонь, в том числе и мы, автоматчики. И по нам огонь был; кажется танка 3 было сожжено. Могу ошибиться, но помню, были факелы, горели тридцатьчетверки. К утру Фастов был взят. Значительных уличных боев не было. Помнится только, что бродили по городу немецкие лошади с повозками. Бежали на них, что ли?

Дальше что было, я могу ошибиться, потому что ничего не фиксировал, а память уже не надежна. Дальше брали Казатин, Бердичев, Проскуров, Житомир. Около Житомира были большие бои в декабре 43; бригада понесла значительные потери. Немцы атаковали часто, они ведь Житомир снова вернули. Часть нашей бригады там была в окружении, танков порядочно было подбито. Куда ни сунься – везде огонь. Ночью решили прорываться через деревню, а какая, сейчас не помню. Приказано было привязаться к скобам десантным на башне тридцатьчетверки, за них можно было десантникам-автоматчикам держаться. Я потерял шапку, простыл сильно и лечился уже после выхода из окружения. Когда бригаду на пару дней поставили на отдых, то я сильно болел.

Все время я был в танковом десанте, сапером – само собой разумеется.

А. Б.: Какая Ваша задача была в танковом десанте?

В. А.: Для саперов в случае подрыва танков на минных полях – разминировать заминированный участок. Вторая задача – танк встал по какой-то причине, вместе с танком быть, защищать его. Главное – сохранить танк. Часто бывало, что танкисты занимаются ремонтом. Танк подорвался, и обычно гусеница разрывается, - надо гусеницу [ремонтировать - А. Б.] или каток заменяют. Мы в это время должны танк охранять, чтобы немцы не подошли.

А. Б.: Вы как десантники помогали обслуживать танк? Заправлять?

В. А.: Очень часто. Не заправлять, а в обороне мы танки закапывали, помогали танкистам – основная наша работа была во время танковых боев. Делали окоп, по башню закапывали, чтобы только пушка была над землей, - не считались, всех привлекали из роты управления. Бывает так: танки взяли город или населенный пункт, им показано место, где обороняться сутки-двое. Если контратака немецких танков ожидается. Мы вынуждены были окапыванием заниматься.

А. Б.: Было ли у Вас время для установки своих минных полей на танкоопасных направлениях?

В. А.: Старослужащие только участвовали, мы только помогали им. Они, в основном, налаживали мины. Наша помощь заключалась во всем, что ни прикажут. Мины подносить, взрыватели доверяли вворачивать. Но разминировать мне лично не приходилось, они нас восемнадцатилетних жалели и сами этим занимались. Яковлев и другие считали это своим кровным делом.

Потом мне с Сандомирского плацдарма приказали явиться во Львов, на поезд и в танковое училище в Челябинск. В связи с тем, что у меня было неполное среднее образование. Собрали 22 человека из 11 танкового корпуса.

Дальше брали Перемышль, Львов, двинули на Сандомир в Польше к Висле. Часть Польши освобождали, через Вислу переправлялись также как на Днепре. Тоже делали переправу, но мы не участвовали в ее постройке. Видимо было уже достаточно саперных батальонов. Там у нас погиб командир бригады Новохатко. Очень много людей гибло при бомбежках, а не при артобстрелах. Новохатко перед этим перевели в 70 механизированную бригаду, вот у нас на глазах 2 командира бригад там погибли.

А. Б.: После Житомира вас отводили на формировку?

В. А.: Были небольшие, на 2 – 3 дня отводили. Помнится, что долго не стояли на формировках.

А. Б.: Как Вы поняли, кто и как определял направление немецких танковых атак, что бы прикрывать их минными полями?

Для этого инженеры были, хорошие инженеры были. Мне не довелось, я всего-навсего командир отделения. Инженер капитан Григорьев погиб в атаке на Проскуров, тоже десантом вместе с нами был. Примерно март-апрель 44. После него был старший лейтенант Добашин инженером бригады. Говорят, что его разжаловали в рядовые за крупную ошибку: брали деревню, приказано было мост разведать – пропустит ли танки этот мост. Один танк прошел, а второй провалился. Мост этот ему в вину поставили, что он не определил.

А. Б.: Вам лично чем запомнилось взятие Проскурова?

В. А.: Большая колонна машин немецких с имуществом, артиллерии под напором наших танков вынуждены были все бросить. Второе запомнилось – как мы сбили немецкий самолет. Накануне атаки на Проскуров летит самолет, а гарнизон немецкий там был окружен. Проскуров был в окружении недели две, не сдавался. Немцы вывозили гарнизон на самолетах, а наша оборона была на горе. Смотрим, за самолетом на тросе летит планер. Там, видимо, были не только солдаты и офицеры, но и семьи. Приказано было открыть огонь, и все мы открыли огонь у кого что было: кто из ручных пулеметов, кто из винтовок, ППШ. Загорелся, и метрах в 300 в нашу гору ударился, взорвался.

Потом запомнилась деревня под Проскуровом, чем мы там занимались, я не помню. Немцы контратаковали; у нас было несколько танков. Немецкие танки были необычные, то ли «Тигры», то ли «Пантеры», открыли огонь по деревне, где мы находились. Мы были вынуждены отступить, в том числе наши 2 танка. Вообще-то немец в Проскурове не сидел, контратаковал окружившие его войска.

А. Б.: Как Вам запомнилось, какое у немцев было самое эффективное оружие против наших танков?

Авиация и танки, и то и другое у него очень активно действовало …

П. В.: Не про то говоришь. Про наши танки.

В. А.: Как только наша авиация отставала… Наши танки больше страдали от огня немецких танков. Дело в том, что у них техника, прицельные приспособления очень хороши. Второе – подготовка танкистов. У нас допускалась спешка при подготовке танкистов, не хватало нам времени, чтобы танкистов хорошенько научить стрельбе. Говорят, что этого не хватало. Танки были хороши, тридцатьчетверка – универсальный танк. Проходимость, боеспособность, даже огнем неплохо владели. Маневренность: быстро можно было сменить позицию, но от огня немецких танков они страдали.

А. Б.: От немецких мин как оцените потери наших танков?

В. А.: Потери невелики, гусеницы летели. Но от фугасов страдали танки. Брали станцию Белгородка, шли в атаку, стреляли. Белгородка разделена рекой, и надо было через мост пройти. Мост довольно солидный, хоть и небольшой длины. Выстроились в колонну, танки пошли к мосту, и передний танк взорвался на фугасе. Никто, видимо, не дал команду разведать мост, а предмостное укрепление было заминировано. Башню у танка отбросило, а остальное все разорвало, не говоря уже о десантниках и экипаже.

А. Б.: Вам часто приходилось немецкие заграждения разграждать перед атакой бригады?

В. А.: Небольшие мосты мы ремонтировали через речки.

А. Б.: Какая была нормальная продолжительность рабочего дня в колхозе?

В. А.: Там не считались.

П. Л.: По полсуток.

А. Б.: 12 – 14 часов – это норма была?

В. А.: Да, да.

П. Л.: Мне был четырнадцатый год как началась война, и я первый год не работала. А потом в колхоз пошла – и с утра до вечера, с шести и до потемочек. Жали, все работы выполняли старики, женщины и дети.

А. Б.: Техника какая-нибудь осталась?

П. Л.: Мало.

В. А.: Начали появляться, но в единичном порядке: трактора-колесники, молотилки. Мы работали на лошадях. Технику тоже забирали в армию. Мое твердое убеждение – если бы не советское общество, которое удалось построить, - нам бы, пожалуй, не победить. Не то чтобы мы все проявляли героизм на фронте, не в этом дело. Идеалы в обществе были совершенно другие – дружба, товарищество, взаимопомощь, не смотря на то, что Сталин допустил колоссальные ошибки в репрессиях, особенно после убийства Кирова. Я все это помню.

А. Б.: Я и хотел спросить. Разве колхозы для крестьян были добром?

В. А.: Колхозы были на том этапе величайшим добром. Крестьянин был на уровне феодализма, в лаптях, с сохой, с маломощной лошадкой. Он был одинок на своем уделе.

А. В.: Это касается нашего района, области.

В. А.: Я хорошо помню; у меня ведь отец был председателем колхоза годов 5 - 6. Он был в числе первых председателей в 30-х гг. и в военные годы, - его опять попросили, - он был года два. И я был председателем колхоза, но неудачно. Проработал 4 года и заболел, не по силам оказалось. Колхоз в хрущевские времена состоял из 26 населенных пунктов, села огромные и деревни, меня поставили. А как раз тогда начались преобразования. Я деревенский житель, кое в чем разбирался, но этого недостаточно. Надо отменное здоровье, отменные знания сельскохозяйственные, силу воли колоссальную, многие другие качества. У меня их не хватило.

А. Б.: Что важнее было в колхозном деле, знания или сила воли?

В. А.: Спайка знаний и силы воли. Знания нужны для рационального ведения хозяйства. Сила общества нужна, потому что какое бы ни было общество, оно не идеальное. Большинство у нас в колхозе работали хорошо, может 90 – 95 %, работали добросовестно. Мы как раз с трудодней на деньги переходили – это труднейшее дело. Но все же удалось выжить. Выжить-то выжили, но я заболел: ишемия, стенокардия, атеросклероз, невроз. Я три года просился освободить; Левонтьевна говорит – убежать, иначе погибнешь тут. Это история длинная. Если бы не выбрался оттуда, то годам к 30 - 40 уже в лебяжских землях бы лежал.

А. Б.: В чем главная трудность этих преобразований была?

В. А.: В «Поднятой целине» это отлично описано. Главная трудность – пристрастие к частной собственности; крестьянин привык на своем уделе работать и его объединить было трудно. Когда я работал, я считаю, что колхозы были на правильном пути.

А. Б.: Как так? Если Вы себе 4 болезни заработали, то как это может быть правильным путем?

А. В.: Было и пьянство.

В. А.: Слаб я характером оказался. Я все пытался на основе справедливости, добровольности, политической работы с колхозниками. А кого-то надо за горло держать, кого-то поощрить – тут все методы хороши.

А. Б.: О своем начальстве партийном и советском в те годы что можете сказать?

В. А.: Помогали, но только кое в чем.

А. Б.: Они помогали Вам построить школу, детский садик?

В. А.: Мы сами были не готовы. Мы переходили на денежную оплату, и кое-как хватало на зарплату, колхозников рассчитывать. Период-то такой был, не до школы, не до больницы было. Потом это все наладилось конечно.

В. А.: Яковлев мне писал потом: из 25 человек саперного взвода осталось 7 человек; остальные или погибли, или вышли из строя по ранению. Армия была брошена на Прагу после Берлина.

На нашу бригаду шли колонны немецких танков, бригада на глазах начала таять, выбивать стали наши танки. А у немцев «фердинанды», мощные самоходные орудия, и «пантеры» тоже. На такой случай вызывали или «Катюш» или ИЛов. ИЛы эффективнее «Катюш», вооружены реактивным оружием, не даром немцы называли их «летающий танк». Он бронированный, идет на низкой высоте, подкрадывается на ней к целям. Из реактивного оружия как даст по танкам! Смотришь, один, второй, третий запылал. И немцы начали отодвигаться.

А. Б.: Были ли случаи когда наша авиация вас бомбила?

В. А.: Однажды на станции Рожев мы рты разинули и сидим в окопах. Видимо, Рожев был занят частично нашими и частично немцами, они еще не отошли. Летит Ил, как по ошибке по нам закатил из «Катюш»! Хорошо, у нас окопы были в полный профиль, так мы укрылись. Один случай я помню такой. А слыхал, что такие случаи были, особенно на таких участках, где было соприкосновение нас и немцев.

А. Б.: Ваш взвод участвовал в подвижных отрядах заграждения?

В. А.: Не помню такого. Я младший сержант, могу говорить только в масштабе отделения. Что было в роте, батальоне, бригаде, я не могу квалифицированно рассказать.

А. Б.: Какие саперные приспособления и оружие Вы считали самыми эффективными против немецких танков?

В. А.: Наши противотанковые мины неплохие ставили. Учились у немцев, фугасы добавляли. Они к мине поставленной взрывчатого вещества добавляли 10 – 15 кг. – конечно, танк разнесет. Я лично не делал, но слыхал, что наши тоже делали.

А. Б.: Вы в 43 году обсуждали с саперами советских собак-истребителей танков?

В. А.: У нас этого не было. Я слыхать про них слыхал. Скорее всего это было в пехотных дивизиях. А танковые войска подвижные, они на месте мало стоят, маневрируют.

А. Б.: Как можете оценить качество работы немецких саперов в 43 году?

В. А.: Они мастера своего дела. Видимо, дело в подготовке, которая началась у них в 33 году.

А. Б.: В чем состояло инженерное сопровождение танков саперами?

В. А.: Выражалось как раз в инженерной разведке: разведать местность на предмет проходимости ее для танков, мостов, водных преград, минных полей. Мы должны были обеспечить продвижение танков в этом отношении.

А. Б.: Расскажите, как Вы определяли проходимость моста для танков?

В. А.: Этим занимался инженер, мы занимались внешним осмотром.

А. Б.: Как организовывалось взаимодействие саперов с артиллерией и пехотой?

В. А.: У нас только танки были, было непосредственное взаимодействие с ними. Окапывали, охраняли в нужные моменты.

А. Б.: Кто кому подчинялся, командир танка и командир десантников?

В. А.: Командир танка был офицером, он старший, приказывал, что делать. Были и сержанты.

А. Б.: Чем Вам запомнился переход через государственную границу?

В. А.: Перед каждой деревней в Польше стоит крест, обозначает тоже православие.

А. Б.: Какие бои были на Сандомирском плацдарме?

В. А.: Я немного там был, месяца два. Жесточайшие бои, большие потери с обеих сторон. Дело в том, что с Сандомирского плацдарма прямой путь на Краков и в Германию, поэтому он бросил туда даже «Королевские Тигры», где они впервые участвовали. Они начали уплотняться, чем ближе к Германии, тем их сопротивление было сильнее. Там уже я не помню. Наши силы возросли к этому времени: у нас появились ИС-2, ИСУ-152. «Королевские Тигры» им не помогли. Наша сила увеличилась и в количественном и в качественном отношении.

А. Б.: Когда десант соскакивал с танка? Как только немцы начинают обстреливать?

В. А.: Мы в колонне идем на передних трех танках: разведчики, саперы, связисты. Если танки идут в населенный пункт, они разворачиваются в одну и две линии, чтобы меньше потерь было. Пехота до тех пор сидит на танке, пока это возможно, пока танк не подбит. Если танк подбит, то автоматчиков как ветром сдует. Один характерный случай был. Немецкие истребители «Мессершмит» зашли не с головы колонны, а с хвоста, черт его знает, откуда они взялись, и прямо на наш танк. Сидело там человек десять саперов и связистов; из пулемета обстрелял нас. Одного товарища убило разрывной пулей, другого ранило. Нам куда деваться, мы прижались к башне и не дыши. Танки не останавливаются, идут, а он летает и обстреливает снова.

Дошли мы до лесочка, танкисты зашли, укрылись в нем от дальнейшей стрельбы. Стали с трансмиссии сходить, а товарищ, который рядом сидел, не сходит. В полушубках мы были, в груди у него разорвалась пуля крупнокалиберного пулемета.

А. Б.: Когда наши танки в наступлении доходят до немецких окопов, немецкая пехота убегает от танков? Или остается в окопах?

В. А.: Когда на Белгородку наступали, наши танки вели огонь, немецких солдат мы видели издали. Немецких танков мы не видели, они обычно маскируются где-то за домом, за березой. Пехоту отступающую видели и стреляли по ней из автоматов и винтовок. Станция Белгородка, а не город Белгород, в Киевской области где-то.

А. Б.: Приходилось воевать на танке в городах?

В. А.: В качестве автоматчиков почти все время, кроме того времени когда у нас трофейная немецкая машина была. Потом ее сожгли немецкие танки и мы на танках ездили и в городах и селах.

А. Б.: Если бой в городе, какими особенностями он отличался для вас?

В. А.: Характерных боев я не помню, чтобы как в Берлине воевали. Дарницу брали, танки ворвались в нее, так мы и противника не видели. Видимо, он пораньше отступил. Как раз Хрущев и Ватутин приехали, Ватутин еще жив был. Мы смотрим, кто это на «виллисах» приехал? А это, говорят, член Военного совета 1 Украинского фронта и командующий фронтом. Оба они в плащах, ростом примерно одинаковые. Их-то не один раз видели, часто бывали. Потом Ватутин пал жертвой бандеровщины.

А. Б.: С какими чувствами Вы ехали на фронт?

В. А.: Чувства эти были не то что возвышенными, как в печати бывает, всякие были. До Букринского плацдарма хорошие чувства были, потому что фронтовое братство приняло нас как родных детей. Это нас поддерживало, вдохновляло, с нами пожилые люди слились воедино. Это чувство было с нами всегда, всю войну. А испытали другое чувство – его трудно описать даже на бумаге.

Когда переправились по понтонному мосту, проехали песчаную отмель, лиманы какие-то днепровские. Подъехали к горе, на которой была деревня Григоровка, у нее были главные бои за плацдарм. Смотрим, лежат наши солдаты непохороненные еще. Представляешь, что это такое для восемнадцатилетнего парня значит! Мы уперлись, посмотрели, думаем, да неужели и нас такая судьба ждет? Порядочно солдат павших лежало у самой горы, видимо похоронные команды еще не успели убрать. А чувство трудно описать, в восемнадцать-то лет.

Потом это чувство рассеялось, когда начались бои, походы, повседневные заботы. Со временем мы к своей жизни относились так – день прожил, остался жив, слава Богу! Ночью бомбежки нет, самолеты редко летают. Бывали случаи, что немецкие ночные бомбардировщики беспокоили, но это редко. Потом мы привыкли, потому что миллионы это испытывали, так ведь? И участвовали в боях как и все.

А. Б.: Лично для Вас какое событие на войне было самым трудным или опасным?

В. А.: Когда выбросило из воронки. Сейчас можно прямо сказать – когда я летел из нее, то думал, что разорван на мелкие клочья. Думаю, все! Однако и тут судьба благоволила, ударился только, оглушило меня взрывной волной. А потом таких моментов уже не бывало.

А. Б.: Как можете описать свое отношение к немцам?

В. А.: Я бы не сказал, что их больно ненавидели, нет. Мы взяли в плен группу немцев в одном из боев. Танковая бригада шла, а мы на машине за бригадой. И немецкая часть какая-то, на лошадях и машинах. Они настолько перепугались, что во все стороны побежали, кто к лесу, кто в рожь. Мы давай их искать, нам приказано было. Лошади бродят, машины работают, они не могли далеко деться от танков. Двоих нашли под мостом, между землей и мостом, вытащили, привели в расположение взвода. Они дрожат, молодые люди, такие же как мы восемнадцатилетние. Достают папиросы, угощают нас, и как обычно: «Гитлер капут»! Это правильно, это их спасение. Такие же люди, обработанные немецкой пропагандой, насыщенные немецким патриотизмом, шли одурманенные. Лютой ненависти к ним не было.

А. Б.: За что лично Вы воевали в той войне?

В. А.: Лично я воевал, чтобы Родина была жива, чтобы родственники были все живы, я остался жив. Я этой цели достиг. За Родину! Пропаганда «За Сталина, вперед»! действовала, да, доходила до солдатских душ.

А. Б.: Что Вы думаете о наших, попавших в плен?

В. А.: Самые несчастные люди, которые воевали в 41, начале 42 года. Мы против этих людей уже счастливчики: нас государство вооружило мощной техникой, танки, самолеты, я уж не говорю о стрелковом вооружении. Дело в том, что ошибок много было совершено, это все мы понимаем. Мы могли значительно лучше подготовиться к войне. Сталин неправильно повел себя по отношению к старшему военному командованию. Если бы он прислушивался к Жукову и Тимошенко во время и принял соответствующие меры для себя и государства, то этого бы не случилось.

А. Б.: Каково мнение о союзниках в той войне?

В. А.: Хоть и пытались нас разубедить, что союзники малоэффективны, а мы наоборот считали, что они нам существенно помогли, выстоять в первые годы. Помогали авиацией, танками, автомашинами. Автомашины – большой пробел был. «Студебекеры» американские были, исключительной проходимости. Я уж не говорю о свиной тушенке, сахаре, яичном порошке – крепко помогали.

А. Б.: Как можете описать отношения с украинскими и польскими людьми, которых Вы освобождали?

В. А.: Самые теплые, хорошие. В большинстве своем и с украинцами, и с поляками. В польских деревнях мы несколько раз ночевали как у себя: садили за стол, угощали. Поляки ждали нас как освободителей. А об украинцах я уж и не говорю, это вторые русские по количеству и по качеству. Самые теплые отношения с нами имели. Если бы не две украинки, то меня бы сейчас здесь не было. Я так простыл, когда из окружения выходили, они все меры приняли, чтобы я выздоровел. Дня два, три, наверное валялся в постели, как раз бригаду вывели на формировку. Дай Бог, чтобы такие отношения были сейчас между нашими народами. Сейчас я не представляю, что случилось такое. Самые лучшие люди простые украинцы, я уж не буду говорить о бандеровцах. Они неправильно восприняли приход Советской власти, коллективизацию. Основная масса украинцев – это наши люди.

А. Б.: Какое время года на войне было для Вас самым трудным?

В. А.: Разумеется зима.

П. Л.: Холодно.

В. А.: Мы сейчас в нормальных условиях живем, а там ничего подобного не было. Вот она [Прасковья Леонтьевна - А. Б.] частенько спрашивает, где Вы жили на фронте? А где Вы спали? А Бог его знает, где мы спали. Где-то в окопе, в хате украинской, сарайке, на печке удавалось погреться, под елкой в лесу. Сейчас трудно определить вообще где мы жили. На танке спали, на трансмиссии шинелью укроешься, подремлешь – от двигателя подогревает.

А. Б.: Как Вы может оценить роль спиртного на той войне?

В. А.: Спиртное имело существенное значение; нам давали по 100 граммов в осенне-зимних условиях. А выражалось в том, что умирать легче. Я слышал, что при форсировании Днепра давали, в такие острые моменты давали. Я относился к этому как и все, где удавалось, так мы выпивали. Фастов взяли, инженер расстарался. Чтобы нас уважить, нам объявили трехдневный отдых, бригада будет стоять в Фастове. Спирта достали канистру, инженер говорит: «Пожалуйста, если есть аппетит, черпайте. Здесь командир бригады объявил отдых». Выпили конечно, в том числе и я. Много ли надо восемнадцатилетнему, там чистый спирт.

А. Б.: Некоторые говорят, что спиртное имело решающее значение.

В. А.: Так могут говорить недоброжелатели. Я не видел в бою пьяными ни офицеров, ни солдат. Это было в определенные моменты на отдыхе. Когда Перемышль взяли, тоже сказали, что суток двое будем там стоять.

Он был оборудован под артиллерию, там ее было до лешего. Город стоит на горе, амбразуры кругом; бригада, весь корпус сунулись, а оттуда палят огнем. Суток двое-трое брали Перемышль. «Катюши» старались, так и реактивными снарядами не берет, настолько крепок тот ДОТ заросший. Как взяли? Часть сил танковых бригад бросили по флангам, в лоб уже не пошли и обошли, взяли.

В Перемышле расположились в саду, винца достали, победу обмыли. Яблоки в саду были. Решающего значения спиртное не имело; особенно помогало молодым, в атаку идти, водную преграду преодолевать, а не так-то просто. В этом случае оно помогало.

А. Б.: Как можете описать свое отношение к религии и Богу на той войне?

В. А.: Мы атеисты высшего класса.

А. Б.: В приметы верили?

В. А.: Неохота стихотворениями Вас занимать, я стихи пишу. На эту тему стихи интересные есть. Нас четверо братьев было: старший брат Дмитрий Андреевич с 12 года, 4 ранения имеет, еще старший брат Николай участвовал в химических войсках, но в Действующую армию он не попал. Он служил в армии, но не пригодилось; Гитлер побоялся применить химические вещества и такие части не потребовались. Этот брат уже тоже умер, но на границе был в Бресте. А приметы такие.

Как ни послушаешь мать, она читает молитвы о нашем спасении. Молила Бога, чтобы сыновья остались живы, раньше времени в могилу не попали. Некогда было чувствовать, но когда я приехал домой, я вспомнил как она молилась. Неужели дошло до Всевышнего, а она молилась денно и нощно. Особенно ночами. В 41, 42 году я еще в колхозе работал, все спали на полатях в деревенской избе, а она где-нибудь на печке или на краю на полатях. Она всегда ложилась спать с молитвой за нас, за сыновей. Вот в этом случае у меня сомнения, неужели есть, дошли ее молитвы.

Ни амулетов, ни примет не было. У нас отец был атеист, и мы все атеисты, можно сказать.

А. Б.: Как отдыхали и развлекались на войне?

В. А.: Отдыха немного было, некогда особенно отдыхать. Фронтовое братство всегда нас спасало. Боевая обстановка, неизвестность будущего, опасность не разъединяла нас, а сплачивала. Мы как единая семья были. 82 года будет скоро, а я всех друзей помню. Фронтовое братство, выпестованное Советской властью, нас спасало.

А. Б.: Выделяли в таком случае тыловых солдат?

В. А.: Представьте себе, что мы о них и не думали. Мы считали, что весь советский народ занят важным делом, Все для фронта, все для победы над врагом. Мы о них забывали на фронте, о тех кому удалось в тылу быть. Были, конечно, люди всякие. Но мы, солдаты, не ощущали какого-то презрения к тыловым работникам.

А. Б.: Какие награды Вы имеете и за что они получены?

В. А.: Орден Красной Звезды получен за участие в форсировании Днепра, взятие Киева, так было указано в наградных документах. Предлогом было то, что мы 18 пленных взяли и сдали их в штаб корпуса. Один пленный не выдержал у нас, так как капитан Григорьев приказал одного из них расстрелять. Тот не выдержал, выскочил из машины и убился насмерть. А что там сделали с ними? Скорее ничего не сделали, потому что серьезного сопротивления нам не оказали.

А. Б.: Против бандеровцев и власовцев Вы воевали?

В. А.: Участвовал немного в Западной Украине, местечко Садовая Вишенка. Нас привлекали для комендантского надзора за населением ночью. С вечера выстраивают, бригада стоит на отдыхе. Дают сектор 2 – 3 человекам, столько-то домов по такой-то улице: проверить дома, чердаки, подвалы, хлевы, колодцы, кладовки на наличие подозрительных и без документов. Всех таких отводить в комендатуру; туда мы сводили всех подозрительных.

Однажды полез на чердак, автомат вперед на боевом взводе. Тоже самое, если в подвал лезешь. Этим занимались недели 1,5 или 2. По возвращении в воинскую часть была перекличка, все ли вернулись. Из одной проверки двое не вернулось. Немедленно отправили на поиски всю роту, а наверное, всю бригаду. Танкистов только не трогали. Искали, а чего ночью найдешь. Нашли через два дня в хлеве; а хлевы там капитальные, каменные, двери внушительные. Дверь двухстворчатая, открывается на обе стороны. Нашли их под соломой благодаря тому, что у одного ботинок не был завален. Когда разрыли, они оказались зарезанными. Искусны были в этом националисты-бандеровцы. Когда наши двери распахнули в хлев, зашли для проверки, те стояли за створками, ножами с двух сторон зарезали. Погибшие солдаты были из взвода связи или комендантского, я уже не помню.

В повседневных боях мы о них и не думали, но нас предупреждали – здесь опасайтесь. Львов не далеко, центр бандеровщины, бдительность надо усилить.

А. Б.: Где ты казнь их видел?

В. А.: Расскажу. Бригада идет по населенному пункту в Западной Украине, командир дал команду остановиться. На площади народу много собралось и виселица поставлена с бандеровцами расправлялись. Это, говорят, тоже ошибка была, они жестокие, мы еще жесточе. Командир разрешил всем быть, танкистам, саперам, автоматчикам. Мы были в качестве автоматчиков. Обычная бортовая машина приходит, на ней трое бандеровцев и охрана, вышел из машины представитель военной прокуратуры, зачитал постановление военного трибунала: за убийство наших солдат, офицеров – указано было несколько случаев. Они не стеснялись, убивали, и как еще убивали изощренно. Командиру комендантского взвода: «Приведите в исполнение». У них руки завязаны сзади, надели им петли, сами слезли, шоферу скомандовали. Машина отошла, и трое повисли.

Я рассказал, потому что до самой смерти не забуду как хотелось одному из казненных жить. Жить-то всем хотелось, но одному особенно. У него руки связаны, так он использовал коленки и ступни, чтобы ослабить петлю, которая его стала душить. Двое быстро задохнулись, 4 – 5 минут; с них потекли слюни, я зык вывалился. А третий пытался минут 8 – 10 коленками достать до шеи и освободиться. В конечном счете и он тоже погиб.

Бандеровцы расправлялись с нашими очень жестоко. Если найдется книга «Черное эхо», там очень подробно описана бандеровщина, что творили эти террористы, чтобы ужаснуть нас.

Наше отношение какое к ним? Времени не было над всем этим думать, но с нами проводилась работа. Крайне отрицательное отношение. Во-первых, мы побаивались, попробуй, попади в такую банду. Командира корпуса какой-то армии сбили, он облетывал свои части. Не знаю, жив ли командир корпуса остался.

А. Б.: Много ли в бригаде было женщин? Какое к ним было отношение?

В. А.: За всю бригаду говорить не буду, но во взводе разведки была женщина. А как ее звали, я забыл, кажется Аня. Она была разведчицей. Мы в саперном взводе, но, конечно, удивлялись, восхищались. Может годов 20 с лишним ей уже было. А в танковой бригаде женщины были радистки в экипаже командира бригады Новохатко, у командиров батальонов тоже. Они были членами экипажа, она на рации работала и из пулемета стреляла. Отношение к ним было уважительное, потому что они терпели те же самые невзгоды, страхи, неприятности фронтовые.

А. Б.: С командирами они не жили?

В. А.: Бог его знает, нам не до этого было. Не исключена возможность, но мы об этом не знали. Мы рядовые были.

А. Б.: Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке?

В. А.: Привыкли. Конечно, когда попали на фронт, первые месяц-полтора все как-то необычно было, страшновато иногда. Бомбежку переносил очень тяжело. Однажды побежали от бомбежки в Днепр, когда налетели 27 самолетов. Мы как раз копали блиндаж начальнику оперативного отдела, кажется. Блиндаж был в самом начале. «Юнкерсы» встали в карусель, пока весь запас не высыплют, не улетают. А наша авиация под Курском осталась на аэродромах, немцы и свирепствовали первые дни.

Мы не выдержали той бомбежки; сыпанули кассетные бомбы. Они в коробке, начиненной бомбочками, минами, размером с противопехотную. В воздухе на две части раскрывается, и мины, как барабанная дробь, как дождь сыплются на землю. Нас Котляр, покойничек, нагнал, все он шефствовал над нами. «Ложись, такая мать»! – скомандовал. Почему к Днепру побежали? Начал бомбить наш участок, а вроде в Днепре в безопасности. Лежали, пока не отбомбились. На наше счастье, кассетные бомбы нас минули, а то если бы попало, то всех накрыло.

А. Б.: Как можно описать правила и приемы, позволяющие выжить на фронте?

В. А.: Очень много зависит от командира подразделения. Если он хорошо относится к бойцу, то это стойкость побуждает. Новохатко, на пример, как только начали к Днепру подходить, специально остановил бригаду, всех выстроил и говорит: «Ребята, не бояться, не падать духом. Мы с вами. Быть дружнее, не робеть»! Не робеть – так и выразился. Все остальные командиры нас поддерживали. Мне кажется, это самое главное.

Во время бомбежки они нас хорошо обучали. Самолеты летят: «Ребята, не бойтесь. Они нас бомбить не будут, раз они пролетают над нами, будут бомбить другой участок». Они спасали, заботились.

В работе сапера главное осторожность, спешки не допускать. Найти мину, разрыть, найти взрыватель, выкрутить его. Вот главное. В танковой бригаде это редко приходилось делать.

А. Б.: Как Вы понимаете, почему мы победили в той войне?

В. А.: Мне кажется, что победил тот общественный строй. Действительная дружба народов была. В нашем взводе были русские, украинцы, татары, марийцы, армяне, казахи – все как один, все к одной цели шли. Это касается и всех остальных национальностей, за исключением западных украинцев, молдаван, может быть литовцев, латышей, эстонцев. Они еще не вжились.

Победила наша плановая система, позволившая создать современное вооружение. Пожалуй, против этого ничего не скажешь.