Цуркан Михаил Антонович

Я родился 25 мая 1925 года в селе Васильевка Кодымского района Одесской области (ныне Рыбницкий район Молдавии). У нас была самая обычная крестьянская семья: я, мой младший брат Александр 1927 г.р., и наши родители - рядовые колхозники.

Отец у меня молдаванин, а вот мамин дед был переселенец из рязанской губернии по фамилии Макаров, и хотя девичья фамилия у мамы тоже была Макарова, но она сама русского языка уже почти не знала. Село у нас молдавское, но т.к. края у нас многонациональные, то я знал и украинский язык, и по-русски мог разговаривать, но в семье мы всегда говорили только по-молдавски.

В нашем селе в мое время была только начальная школа, поэтому семь классов мне пришлось оканчивать в школе соседнего села Плоть. Не хочу себя хвалить, но учился я всегда хорошо.

В то время те ребята, кто у нас хорошо оканчивал школу, обычно поступали в педагогический техникум в Балте, и на их примере я тоже склонялся туда поступить, подумывал даже прибавить себе в метрике год, чтобы меня приняли, но не довелось - началась война…

Что вы можете рассказать о довоенной жизни, у вас, например, сохранились какие-то воспоминания о голоде 1932-33 годов?

В материальном плане мы жили нормально, земли у нас плодородные, поэтому никогда не голодали, но вот с чем было очень тяжело, так это с одеждой и обувью, они были очень дорогие.

А про голод, что я вам могу рассказать? Помню, как в ту пору отец специально брал меня с собой на полевые работы в поле, колхозников ведь там хоть и немного, но кормили, и как он выпрашивал еду еще и для мамы с братом: "Дайте и для Саши и моей Дуни…"

Незадолго до этого у нас как раз умер дедушка, и его похоронили нормально, в гробу все как положено, а вот когда в тот период умерла бабушка, то ее хоронили без гроба, на всех умерших их уже не хватало, и отец потом до самой смерти все переживал и сокрушался: "Как же я мог маму похоронить без гроба…"

Все-таки нельзя сказать, что в нашем селе от голода умерло много людей, но многие старые и слабые люди такого испытания не перенесли… Запомнилось еще как люди рассказывали, что в соседнем селе сестры съели свою сестру…

Ну а потом жизнь наладиась, и год от года становилось все лучше и лучше. Наш колхоз "Красная Армия" считался богатым: земли отличные, в иные годы урожай даже негде было хранить. Всего у нас было вдоволь, мы держали корову, овец, птицу.

Вспомнился еще такой эпизод. До войны у нас в округе считалось, что село не село, если у него нет своего духового оркестра, поэтому каждое, пусть даже самое маленькое село покупало инструменты, и люди учились на них играть. И когда и у нас только-только купили инструменты, то мы с отцом пошли в гости к его приятелю, у которого эти инструменты хранились, и одну трубу мне как-то удалось незаметно стащить. Но это, естественно, очень быстро обнаружилось, и приятель сказал отцу: "Это Миша взял, больше некому". Отец спросил меня, а я ему ответил: "Если меня возьмут в оркестр, то я верну, а если не возьмут, то нет…" Музыку я всегда обожал, мечтал научиться играть на каком-нибудь инструменте, и поэтому меня пообещали взять в музыканты, а трубу я, конечно, вернул. Нашли в соседнем селе бывшего старшину, который в армии играл в духовом оркестре, и он нас стал обучать, я научился играть на кларнете.

Как вы узнали, что началась война?

К тому времени я успел окончить девять классов. Были каникулы, но мы работали вместе с взрослыми в поле, косили пшеницу, и видно немцы приняли нас за армейское подразделение, потому что недалеко от нас начали рваться снаряды: вначале недолет, потом перелет, слева, справа… Люди в ужасе закричали "Война!" Нам дали команду распрячь лошадей, и мы все с криками побежали в село… Я даже не могу вам точно сказать, кто нас обстрелял, потому что от нас до границы достаточно далеко, но точно помню, что это был самый первый день войны, т.к. в тот момент, мы о начале войне еще ничего не знали, но видели, что снаряды прилетали со стороны Кодымы.

Вскоре началась эвакуация колхозного скота, но забирали живность и из частных подворий. Мы тогда сдали семь своих овец, нашу корову с теленком, но их не успели увести далеко, когда выяснилось, что немцы их уже обошли, поэтому весь уцелевший скот пригнали обратно, и, по-моему, всю свою скотину мы получили обратно.

Как вы оказались в оккупации?

Не помню точно числа, но мне, кажется, очень быстро (нынешний Рыбницкий район был оккупирован к августу 1941 года). Немцы появились со стороны Кодымы, но между нашим и соседним селом Гороба целых двенадцать дней наши войска держали оборону и там шли бои. В нашем селе были погибшие от снарядов, которые прилетали с той стороны. Помню, что одна девушка погибла, когда пасла корову, и ее обстреляли…

В то время погреба у нас не было, поэтому отец в саду выкопал не то окоп, не то щель, глубиной в человеческий рост, накрыли ее бревнами, соломой, и присыпали землей. С двух сторон сделали два выхода, на случай если один из них завалит, постелили там какие-то подстилки, и нас с братом оттуда выпускали только по ночам, а родители выходили еще и днем, потому что надо было заниматься хозяйством, ухаживать за скотиной.

Вот вспомнился еще такой эпизод. Как раз тогда, когда шли эти бои, то из леса или откуда не знаю, в село на лошадях приехали двое солдат, чтобы попросить у людей немного продуктов. Были ли они дезертирами или нет, я не знаю, знаю только, что они никого не грабили, но тут появился какой-то командир, может быть даже и их, они что-то сказали друг другу, видать крепко повздорили, и прямо возле нашего сельского клуба этот командир застрелил одного из этих солдат, а второй солдат застрелил этого командира… И их обоих похоронили возле клуба… А уже потом отец, вместе с другими нашими односельчанами, собирал в лесу погибших красноармейцев, и хоронили их на нашем сельском кладбище…

А потом дня три-четыре шел дождь, и знаю, что немцы стояли в лесу километрах в двенадцати от нас, и в одно утро нас разбудил отец: "Немцы во дворе…" Они зашли в дом, все мокрые, зажгли керосиновую лампу, а утром начали стрелять кур… Хотели и корову нашу забрать, но отец обратился к их офицеру, который был то ли словак то ли чех, он немного понимал по-украински: "Оставьте нам корову, у нас же дети, теленок…", и тот разрешил оставить.

Вот еще вдруг вспомнилось. Когда немцы пошли в колхозный коровник, то за ними погнался один бык, и они его застрелили. Но стояла сильная жара, и пока мы боялись к нему подступиться, он начал разлагаться, и этой горой мяса так никто и не воспользовался.

В общем, где-то сутки немцы побыли у нас, и пошли дальше, а уже только после них пришли румыны.

Были ли в селе такие люди, кто бы обрадовался приходу румын?

Я бы не сказал. Вот, например, даже у нас дед в двадцатых годах был репрессирован за то, что построил хороший дом с крышей из оцинкованной жести. За такой "грех" он отсидел аж восемь лет, но и мы все равно не радовались "новой власти".

Что вы можете рассказать о периоде оккупации? Как, например, жили материально?

Румыны поступили очень хитро: все наше колхозное хозяйство они сохранили, только называлось оно теперь иначе - "община". И, как и в колхозе, все взрослые были обязаны работать в этой "общине".

Я хоть и был в ту пору подростком, но тоже работал: колоски в поле собирал, с лошадьми управлялся, на всяких подсобных работах. Точно уже не помню, но вроде за работу они совсем ничего не платили. Весь собранный урожай вывозили, а я помню, что в годы оккупации были хорошие урожаи, и поэтому люди стали "брать" сами… А скот и птицу в своем подсобном хозяйстве мы держали, как и раньше.

Еще румыны назначали каждой семье план, по сдаче определенного количества шерстяных носков, рукавиц.&bsp; огда мама научила меня вязать, и я стал ей в этом помогать.

Иногда нас привлекали и для разного рода работ, и там мне однажды довелось увидеть фашистского диктатора Антонеску, и мать румынского короля Елену. Где-то в начале оккупации на базе бывшей пограничной заставы в селе Большой Молокиш специально для них организовали выставку, чтобы показать, какую землю они завоевали. Нас стали гонять на строительство дороги из Рыбницы до Большого Молокиша, мы на подводах возили гравий, песок.

А когда они приехали, то мы стояли вдоль дороги за солдатами, вроде как второй кордон оцепления, поэтому я их видел на близком расстоянии. Елена такая высокая, статная женщина, а Антонеску был низкий, плотный, смуглый. С ними тогда приехала целая делегация, вроде как даже были министры из Италии, Испании, мне запомнилось, что кто-то из них был без руки. А уже после их отъезда ходили смотреть на эту выставку и мы, там было представлено все то, чем богат наш край: разные виды скота, фрукты, овощи.

Как было налажено управление во время оккупации?

Село у нас тогда было небольшое, домов сто пятьдесят, поэтому примэрию у нас не сделали, была только общая в Плотях, а непосредственно в нашем селе оставили только двух румын, и жили они во как… Это были молодые ребята, и я помню, что они всегда ходили парой. Безвинных людей они не били, Боже упаси, только если пьяницу какого или дебошира, а просто так они не били. Отношения с ними были совершенно нормальные, я помню, что мы к ним обращались по имени. Они ходили на все сельские свадьбы, разные праздники, их всегда сажали на самые почетные места, но если они начинали "наглеть", то их поили до беспамятства, и вышвыривали на улицу, правда, такое редко случалось.

Вы нарисовали уж слишком радужную картину. Неужели они никого не убивали, евреев, например?

Бить то они били, но никого не убивали. За три года оккупации у нас в селе никого не убили, даже нашего председателя колхоза не тронули, только евреев… Вот евреев это да…

В нашем селе евреев не было совсем, а вот в Плотях, и в местечке Крутые их было довольно много. Передовая от нашего села только ушла, как мы стали свидетелями страшного случая. Я с другими ребятами пас скот возле леса, который у нас называли "Брижаты", помню, что там было какое-то древнее захоронение, и еще до войны там производились раскопки. Мы заметили, что там какое-то скопление народа, подошли поближе, и увидели группу евреев. Их было больше ста человек, наверное, и они копали траншею… Увидев нас румыны подозвали ребят, тех, что были постарше, и предложили им: "Кто хочет пострелять из пулемета?."., а сами смеются… Но мы в ужасе побежали оттуда, и когда увидели, что их расстреляли, начали плакать…

В соседнем селе Плоть у моих родителей была хорошая знакомая еврейка, бабушка, которую все звали Хоба. Румыны как-то ее выманили, чтобы она пошла вперед, и выстрелили ей в спину…

Вот в этих Плотях, кстати, полицаями вызвались стать отец и сын Дога. Как сейчас их вижу: похожие друг на друга: невысокие оба, коренастые. Сына я немного знал, т.к. мы учились в одной школе, тогда он был совершенно нормальный, и чего вдруг на них нашло?.. Вот они себя вели с людьми очень плохо, не только рукоприкладство, но, кажется, даже и оружие применяли, поэтому, когда вернулись наши, то люди на них как на врагов народа указали, и их сразу, без суда и следствия расстреляли… А нашего старосту, который ничего плохого людям не сделал, арестовали и выслали в Сибирь, зато вот в соседнем селе Красненькое оказалось, что староста работал на наших, и его не тронули.

Еще я знаю, слышал, что в районе Рыбницы на Днестре сделали прорубь, и румыны отбирали ценности у евреев, и спускали этих несчастных под лед…

В оккупации вы знали, что творится на фронте?

Насколько я помню, ничего мы не знали, только уже перед самым освобождением стали летать наши "кукурузники", они разбрасывали листовки, которые потом румыны искали у людей.

Отец иногда ездил на базар в Кодыму, но я не помню, чтобы он приносил оттуда какие-то известия. Я кстати, даже не помню, какие тогда деньги были в обращении, помню только общее впечатление, что жили мы очень и очень бедно: соли и мыла, например, не было, про сахар я уже и не говорю, даже спичек, и тех не было.

Румыны забирали ваших односельчан служить в свою армию? На работу не угоняли молодежь?

Ни в румынскую армию, ни на работу у нас из села никого не забрали.

Потом, правда, однажды стало известно, что румыны хотят собрать и увести молодежь, говорили, что в армию, и вот тогда я с одним парнем где-то неделю прятался в поле, в скирде соломы, и нам туда приносили поесть.

Когда освободили ваше село?

Где-то в конце февраля 1944 года. Рядом с нашим селом боев как таковых не было, но мы видели, как у нас в окрестностях наши солдаты гоняли немцев, которые бежали к Днестру.

Когда вас призвали в армию?

Числа 25-26 нас освободили, а буквально через пару дней мы с отцом и с другими нашими односельчанами по распутице ушли, и уже 1 марта мы были в полевом военкомате. Нас тогда призвали человек тридцать, причем брали, не особенно обращая внимание на состояние здоровья. Одного помню, взяли даже с бельмом на глазу, а мой школьный друг болел туберкулезом, но и его все равно призвали…

По дороге мы заночевали в какой-то деревне, кажется, Сырбы Винницкой области, в доме у одной женщины. Мы легли на лавку, и полночи отец мне рассказывал как себя вести на войне, он же воевал в Первую Мировую, был ранен: не лезть куда не надо, ничего не брать у мертвых, ни часов ни вещей, ничего, в общем много чего он мне тогда рассказал.

Мы все попали в 210-й запасной пехотный полк, и уже там, на комиссии, нас разделили: молодежь в одну сторону, пожилые в другую, и мы с отцом тогда расстались. И где-то с марта по май нас готовили в селе Воронково Рыбницкого района. Обучали нас как пехотинцев, поэтому мы ходили на полевые занятия и днем и ночью. Много стреляли, даже из ПТР, помню, дали попробовать, уставы учили. Однажды на полевых занятиях, пролетел какой-то немецкий самолет, обстрелял нас, и где-то человек шесть или чуть больше тогда погибло, а мы ведь даже форму еще не получили…

Только в мае мы приняли присягу, нас наконец-то переодели в форму, и по частям нас начали забирать на фронт. Кстати, тогда у нас произошел один трагический случай.

Когда мы все принимали присягу, получали форму, то семь человек из Винницкой области отказались, кажется, они были из какой-то религиозной секты. Тогда их арестовали, а нас возле леса, на люцерновом поле, выстроили в виде буквы П. Они выкопали себе могилы, им зачитали приговор трибунала, и к ним обратился командир полка: "Если вы готовы принять присягу, то приговор будет отменен…" Но ни один из них ничего не сказал… Тогда вышли семь автоматчиков и им дали приказ: "По изменникам Родины огонь…" Шестерых сразу расстреляли, а последнего оставили, он засыпал их в могилах, и только потом расстреляли и его… Уже после войны я по работе бывал в этом совхозе "Ульма", рассказал местным жителя про тот страшный случай, но точно определить место их захоронения не смог, только приблизительно… Красивые такие были ребята…

В наш запасной полк приезжали, как мы тогда говорили "покупатели", и набирали себе людей, но я был маленький, щупленький, стоял в конце строя, поэтому, наверное, им и не приглянулся, меня долго никто не выбирал.

Но потом все-таки дошла очередь и до меня. С большой группой пожилых в основном людей я попал в 124-й отдельный понтонно-мостовой полк 2-го Украинского Фронта. Как я потом узнал, он формировался в Энгельсе и прошел от Волги до Молдавии.

Наши понтоны стояли на Днестре около Рыбницы и нас начали обучать. Мне многое было в диковинку, ведь я вырос в селе, где речки не было, так что я даже плавать тогда не умел. Во время занятий меня иногда просто сталкивали с понтона в воду, я начинал барахтаться так учился плавать…

Оттуда нас перебросили в лес, в районе Шолданешт, а к началу Ясско-Кишиневской операции мы уже находились в районе "скулянской рогатки" на Днестре, это в районе Фалешт. Мы уже были наготове и ждали только приказа к наступлению, причем, там где-то за неделю до начала наступления наши разведчики сумели захватить небольшой плацдарм, но все наши попытки помочь им оказались безуспешными. Попыток шесть мы сделали на лодках переправиться к ним, но все неудачно, потому что ночью немцы пускали осветительные бомбы, от которых было светло как днем… А это же был август месяц, как раз поспели сливы, яблоки, груши, и я помню, как мы начали рубить на плоты фруктовые деревья, и на этих плотах старались переправиться на этот плацдармик…

А потом началось наступление, и у меня просто нет слов чтобы передать, что творилось, когда началась артподготовка… Казалось, даже земля стонала… Наши войска пошли в наступление, а мы смогли обеспечить для них переправу. А потом ночью нас на машинах перебросили в Яссы.

Наш батальон разместили на территории церкви, нам дали возможность нормально поспать, но этой ночью произошел трагический эпизод. Утром, когда мы встали, то человек семь у нас так и осталось лежать, а человек двенадцать поднялось, но не двигались, а просто стояли… Оказалось, что ночью они пошли искать чего бы выпить, и нашли и выпили, как потом оказалось, древесного спирта… Человек семь тогда погибло, а где-то двенадцать ослепло…

Как сейчас помню, как сильно тогда ругался наш комбат Федоров, и даже бил старшину ремнем… Я сам слышал, как он спросил одного из ослепших:

- "Сколько у тебя детей?"

- "Семь".

- "Все, ты свое отвоевал, поедешь домой, но детей своих ты так больше никогда и не увидишь…"

Даже позавтракать нам в тот день не дали, и сразу отправили в город Бакэу, не доходя до которого, мы должны были обеспечить переправу через реку Сирет. Речка это небольшая, и переправу мы навели быстро, но беда в том, что еды у нас совсем не было, а наши кухни сильно отстали. Зная, что я молдаванин, наш командир выделил мне двух бойцов, и отправил меня попросить у местных жителей немного еды.

Взяли мы пару ведер и пошли. Подходим к одному крестьянину: "У меня ничего нет, лучше идите к нашему батюшке, может у него что есть?" Что делать, пошли к батюшке. Когда проходили по двору, то видели, что там стояли четыре коровы, но он нам сказал:

- "У меня ничего нет".

- "Давайте я хоть коров подою, я умею".

- "Я уже подоил…"

- "Ну, хоть чем-нибудь помогите нам".

И тогда я ему говорю: "Дайте нам хоть что-то, фасоли, например, а то мы будем вынуждены забрать у вас одну корову". Когда он понял, что мы все равно что-нибудь решим, он нам вынес сумку с сухарями, а его жена принесла немного фасоли. Принесли мы все это в роту, а мне говорят: "Принесите еще", но я ответил: "Больше не пойду", и на мое счастье как раз подъехали наши кухни.

После этого мы наводили переправу через речку Быстрица, которая полностью оправдывает свое название: она неширокая, но достаточно быстрая.

Потом проходили через Плоешты, Рымникул-Вылча, Тимишоара.

В Тимишоаре, как сейчас помню, остановились переночевать в какой-то школе, а ночью была такая сильная бомбежка, что нас даже отвели в тыл.

В Венгрии переправу через Тису мы обеспечивали в районе города Сальнок. Запомнилось, что Тиса была желтого цвета от песка. Как нас там бомбили... Ночью от осветительных ракет и бомб было светло как днем… Мы то, как мы, но как тогда настрадались ездовые, которые вели лошадей через эту переправу под обстрелом. Сколько их там потонуло в этой реке… Только и слышишь их крики: "Помогите", да только, кто там тебе поможет?..

Там мне запомнился еще такой эпизод. Нам принесли поесть, и только мы расположились за небольшим обвалом, а мимо нас как раз проходили какие-то кавалеристы, и вдруг сильнейший взрыв… Оказалось, что какая-то лошадь из них, наступила на противотанковую мину, и ее кишки забросило аж на верхушку высоченного тополя…

Под Будапештом мы простояли в обороне достаточно долго, старые солдаты тогда говорили, что по упорству боев это был "второй Сталинград"… Никогда не забуду в каких условиях мы тогда жили: зима, а мы постоянно промокшие насквозь, потому что очень близко к земле были почвенные воды, только копнешь землю, и уже вода… Но в таких тяжелейших условиях мы в одном месте под Будапештом еще и очень сильно страдали от нехватки питьевой воды. Так-то мы всегда находились во втором эшелоне, но там как-то так получилось, что мы оказались напротив немцев. Помню, что дня три-четыре мы очень страдали от жажды, и вдруг увидели, что на нейтральную полосу к какому-то источнику за водой идут немцы. Стрелять по ним мы не стали, а потом и сами стали ходить туда за водой, и они по нам тоже не стреляли… Дней пять или шесть это продолжалось, а потом мы опять пошли вперед.

Когда все-таки взяли Будапешт, то нам приказали построить понтонный мост через Дунай. А это же зима, Дунай начало затягивать льдом, но наши взрывники взрывали его, чтобы мост не раздавило. И вот тогда случился эпизод, когда я чуть не погиб.

В одну ночь я был часовым на этом мосту, и потом мне говорили, что вроде бы немцы пустили по нему торпеды. Все что я помню это только, как раздался взрыв… До сих пор понять не могу как я тогда не утонул, ведь на мне было столько всякой одежды и амуниции: ватные брюки, ботинки, телогрейка, шинель, 40 патронов, винтовка, лимонка, шапка…

А чуть ниже по течению был взорванный мост, и я помню, что к нему прибивало много трупов гражданского населения, которые видимо, пытались перейти через реку из одной части города в другую… Я там лично видел, как оголодавшие венгры подходили к трупам лошадей, отрывали с них мясо и ели его сырым…

В общем, очнулся я только в госпитале, голый, все тело в порезах, ничего не помню… Я так понял, что вроде бы меня нашли как раз возле того разрушенного моста, когда баграми там разгребали тела погибших, чтобы не образовывался затор…

Дня три я пролежал в санбате и вернулся в строй, а нам как раз дали команду построить хороший деревянный мост через Дунай. Мы его построили чуть ниже разрушенного моста "Франца-Иосифа", и там я видел Малиновского, который лично приехал его принимать, и первым прошел по этому мосту. За этот мост у нас всех наградили: офицеров орденами, а солдат медалями "За взятие Будапешта", но сами медали нам не выдали, а только удостоверения к ним. После войны я пытался выяснить, где эта моя медаль, писал в разные архивы, но мне ее так и не выдали.

После Будапешта мы возводили понтонные переправы через Дунай в городке Комарно, в Братиславе, через Мораву, и, наконец, через Влтаву в восемнадцати километрах от Праги, где мы и узнали о Победе.

Как вы услышали о Победе, как-то удалось ее отметить?

Мы спали в палатках, когда нас подняли и объявили. Радость, конечно, была неописуемая, но стрельбу, например, мы не устраивали, просто обнимались, целовались… Организовали митинг, праздничный обед, даже водку выдали.

Но вдалеке мы все равно слышали канонаду, там же бои шли числа до двенадцатого…

А на второй день после Победы нас оттуда на машинах повезли в Прагу. Вы себе даже не представляете как нас принимали чехи… Закидывали наши машины цветами, пряниками, конфетами… Вот тогда мы по-настоящему и почувствовали, какой это праздник…

Завезли нас в какой-то огороженный двор в пригороде Праги, и оказалось, что это какой-то бывший концлагерь…

Как это выяснилось. Я очень хотел найти себе сапоги, и мы с моим приятелем Гришей пошли искать. Заходим в одну комнату, а там будто оиер только что вышел: постель не убрана, висит его мундир, фуражка, разложены туалетные принадлежности… Пошли искать дальше, а там такие большие бесчердачные амбары. Заходим в один из них, а там человеческие кости, будто отшлифованные… В другой, а там тюкованная одежда… В третий - тюкованные человеческие волосы…

А в той комнате я себе взял только офицерский ремень, и как я за него получил… На построении наш комбат его на мне увидел, и сразу подошел ко мне: "Тебе что, наш советский ремень давит?.". Грубо так сказал, я даже подумал, что он еще и пистолет вытащит. А потом он меня этим ремнем по спине… Хорошо еще, что я свой брезентовый не выбросил, и сразу надел. Ну а тот офицерский ремень я еще долго хранил, только пряжку выкинул, я об него бритву всегда точил. А потом как-то дал одной женщине, чтобы она своего нерадивого сына напугала, а тот его на кусочки и разрезал.

Я, кстати, потом искал в литературе упоминание об этом концлагере, но так нигде и не нашел.

В общем, дня четыре мы простояли в том лагере, и нас вернули в какой-то лес на Мораве, чтобы мы там обеспечивали переправу, по которой вывозили различное оборудование в Союз. "Зарылись" в том лесу, и перезимовали там всю зиму, помню, что к нам туда приезжали разные артисты, даже сама Шульженко как-то приехала. Мы за ту зиму там половину зверей поели, когда оказалось, что тот лес заповедный… Чехи как узнали, аж за голову схватились: "Люди, что же вы делаете?."., и стали нам продукты возить, лишь бы мы зверей не стреляли.

У вас есть боевые награды?

В армии кроме той медали "За взятие Будапешта", которую я, кстати, на руки так и не получил, меня наградили еще медалью "За победу над Германией". А уже после войны мне вручили около двадцати юбилейных медалей, а в 1985 году, к 40-летию Победы еще и орден "Отечественной войны".

Через какие реки вам пришлось наводить переправы?

Через Днестр, Прут, Сирет, Быстрицу, Тису, Дунай, Мораву и Влтаву. Тяжелее всего пришлось на Дунае и Тисе. Тиса очень беспокойная и быстрая река, а Дунай очень широкий, к тому же мы на него зимой попали.

Расскажите пожалуйста, о структуре вашего батальона. Его состав, задачи, какие люди служили в нем, по возрасту, национальности?

Сколько у нас было людей в батальоне, я тогда и не знал, потому что во время войны у нас даже ни разу не было общего построения.

А задачи у нас были самые, что ни на есть простые: обеспечить переправу через реку основным силам наших войск. Вначале передовые войска захватывали плацдарм, а потом уже мы, наводили переправу для основной массы войск. А больше мы, простые солдаты, и не знали почти ничего, где находимся, иногда даже не знали какой сегодня день…

Понтон в то время что из себя представлял, знаете? В ряд ставились лодки, а на них устанавливались типа разборных плотов, которые скрепляются между собой, и между берегами натягивался стальной трос, за который можно держаться при переправе. А чтобы затыкать пробоины от осколков каждому выдавали какие-то тряпки, паклю.

На марше мы пешком редко когда ходили, нас возили на ЗИСах и на "полуторках", и обязательно нас всегда прикрывали зенитчики, мы с ними были, что называется "не разлей вода". Я сидел крайним по левому борту, и когда машина начинала буксовать, то я должен был соскочить и подложить под колеса специальную чурку. А на ночном марше меня привязывали к скамье, потому что иногда бывали случаи, когда встречной машиной крайним сносило голову… Однажды в Румынии наша машина остановилось, потому что между задними колесами попал труп солдата, и не давал ехать…

По возрасту у нас были в основном пожилые, потому что нужны были специалисты самых разных специальностей, в основном по дереву и по металлу, а из молодежи всего человек пять было. По национальности люди были тоже самые разные: и русские, и татары, и украинцы, и с Кавказа, поэтому я поначалу даже не знал как себя вести в таком большом и разнородном коллективе, очень стеснялся и смущался, но постепенно освоился.

Солдат я знал только из своего отделения и взвода. Командиром моего отделения был Смоляков, ему было лет двадцать пять, наверное. Старшина роты Сидоров, он часто брал меня, чтобы я у него в каптерке навел порядок, потому что был уверен, что я ничего не украду. Когда я демобилизовался, он мне подарил "приданое": кальсоны, рубашки, бушлат, которые я носил еще очень и очень долго.

Какие отношения были между солдатами?

Никаких ссор или тем более драк не было вообще, хотя там столько разных характеров встречается, но я о таком ни разу не слышал. Все старались помогать друг другу, хотя под Будапештом, помню, был такой случай. Там все смешалось, мы очень сильно уставали, даже не знали какой сегодня день, и как-то я пришел со смены, только собрался лечь спать, и случайно услышал, как со старшиной препирался один солдат: "У меня дети, пусть лучше Цуркан идет"… На что я им сказал: "Вы хоть так разговаривайте, чтобы я этого не слышал…"

А вообще дружно жили, даже воровства не было. Только после войны уже, когда вернулись под Тирасполь, то у меня один из новобранцев украл полотенце, так его даже не били, а просто отчитали.

Вы были комсомольцем, вообще, насколько искренне тогда верили Партии, лично Сталину?

Я в Комсомол еще до войны вступил, но не могу сказать, что был такой уж сознательный, все-таки молодой ведь совсем был, многого еще не понимал.

Мама у нас из очень религиозной семьи, и такая набожная была, что когда мы маленькими были, то даже кушать нам не давала, пока мы не помолимся. А когда я уходил на фронт, то она с себя сняла крестик и дала его мне: - "Мама, я же комсомолец…" - "Ничего, сынок, ты его спрячь". Я его положил в левый нагрудный карман, который был с двойным дном. И когда вернулся с войны, то его ей вернул, и помню как сейчас, как мы стояли и плакали оба…

А про Сталина я вам так скажу: он сыграл может быть и решающую роль в нашей Победе, эта вера в него… Хотя потери у нас были страшнейшие, фактически мы своими трупами немцев завалили… С его именем мы шли в бой: "За родину, за Сталина…", это ведь все не пустые слова.

Но мы были тогда так настроены и воспитаны, что если уж не мы, то следующие поколения точно будут жить лучше, а про себя мы и не думали: вернусь хорошо, а нет так нет, вот только я очень боялся калекой остаться… Все, что про него в последнее время наговорили, я бы делил наполовину… Полагаю, что во многом виновато его окружение, которое его неправильно информировало.

С "особистами" вам приходилось общаться?

Лично я с ними не общался, но пару раз их "работу" видеть приходилось…

Когда мы еще стояли в Молдавии, в Колбасном, нас всех построили и перед строем расстреляли двух офицеров… Говорили, что в бою они из-за своих ошибок потеряли много солдат, и поэтому начали ходить по домам и забирать в свои взводы местных жителей… Но кто-то пожаловался и их арестовали. Как-то так получилось, что они лежали на земле с завязанными руками, и как они не умоляли: "Братцы, простите, мы готовы хоть под танк пойти…", а их прямо лежачих из автоматов так наискосок прострочили…

А в Будапеште был случай, когда один старшина-танкист, весь такой обожженный, изнасиловал восьмилетнюю девочку-венгерку… Когда она пошла в туалет, он ее подкараулил, но не убил, правда, и за это его, конечно, расстреляли.

Словами это, конечно, не передать, что чувствуешь, когда такое видишь, но ради наведения дисциплины… Но если бы у нас не было такой жесточайшей дисциплины, то мы бы и не победили…

В штрафную роту от нас ни разу никого не отправляли.

А вам самому пришлось хоть раз по людям стрелять?

Я об этом никогда никому не рассказывал, даже своим детям...

Мы когда в Пеште стояли в этом дворе, то был случай, когда от наших солдат убегал здоровый венгр в военной форме. Они по нему стреляли, но не попадали, и тогда нам крикнули: "Стреляйте". В общем мы выстрелили одновременно втроем, и он упал… Но кто из нас попал даже не знаю. Вот это был единственный случай, когда я стрелял в человека…

Как относились к пленным? Приходилось видеть случаи жестокого обращени ними?

Перед самой Победой, в Чехословакии, мне довелось увидеть, как солдаты убивали пленных "власовцев". Их было человек десять, перед этим они как раз прямо мимо нас проехали на лошадях. Молодые такие ребята в немецкой форме, сухощавые, красивые, румяные, и все будто на одно лицо. И невдалеке от нас их прямо на лошадях одной очередью из пулемета… Лошади даже испугаться не успели, так и стояли на месте, а эти ребята будто подрубленные попадали… Но это был единственный такого рода случай, больше я такого ни разу не видел.

Как кормили на фронте?

Что и говорить, паршиво нас кормили… Как вспомню эти каши, приготовленные зачастую даже без соли… Есть хотелось всегда, но больше чем о еде мы мечтали только о сне… Вот от чего больше всего мы страдали так это от нехватки сна. Это постоянное недосыпание нас очень сильно выматывало. Хотя за границей кормили вроде еще ничего, помню, как в Будапеште прямо возле нашей кухни собирались венгры и просили поесть. Одну женщину с маленьким ребенком, как сейчас вижу, и оба тянут руки… Вложишь кусочек хлеба в эту крохотную детскую ручонку и пошел… А один мадьяр стоял с фуражкой в руке, так я ему вообще отлил немного чая прямо в эту фуражку, и он его тут же выпил…

А вот когда вернулись на Родину, то с питанием стало очень тяжело. Нас ведь перебросили в Унгены, как раз в тот период, когда тут был сильный голод, и мы это все увидели и почувствовали на собственной шкуре… Помню в Унгенах, когда восстанавливали большой железнодорожный мост, то ночью я лежал и мечтал: вот бы мне хоть одну сырую картошку, я бы так наелся…

А когда мы стояли уже под Тирасполем, то нас отправили в село Кицканы. И представьте себе такую картину: ни единой живой души во всем селе, дома пустые, бурьян уже по пояс вырос, ни людей, ни собак, ни кошек, никого, даже птиц не было, одни трупы… Нам выдали противогазы, носилки и мы собирали эти трупы умерших от голода людей… И вы знаете, умирать буду, а не забуду такую картину. В одном дворе лежал мертвый молодой парень. Он полез на акацию, а молодые веточки у акации сладкие, их можно кушать, и знаю, что тогда многие этим спасались, но ветка под ним обломилась, он разбился, и во рту у него так и осталась высохшая веточка с цветами акации…

Как часто на фронте выдавали спиртное?

По-моему сто граммов нам выдавали только зимой, но помимо "наркомовских" солдаты и сами как-то искали и добывали спиртное, хотя тот трагический случай в Яссах послужил нам очень хорошим уроком…

Свои сто граммов я выпивал, потому что мне постоянно было холодно, в этих своих ботинках я мерз постоянно… Помню, что даже простой кипяток из котелка мне был в такую в радость…

В Будапеште как-то стояли на посту и вдруг ранним утром видим, что идет пьяный солдат, без ремня, без шапки… Мой напарник мне и говорит: "Где-то рядом есть что выпить, раз они нашли, сходи, посмотри". Буквально метров на пятьдесят отошел и увидел приоткрытую дверь в подвал. Заглянул в него, а там огромные бочки уже прострелянные, и в вине плавало несколько мертвых солдат… Нет, не хочу я такого вина…

А вообще, может быть, и главное мое воспоминание о войне, то, что мне постоянно хотелось спать и есть, но какие бы мы не были голодными, но никогда ничего не брали съедобного, пока не проверяли. Мы ведь за границей впервые в жизни увидели закрутки, а они такие красивые, аппетитные, так и хотелось сразу же их попробовать, но нет, вначале давали хозяину, ждали минут десять, и уже только тогда сами ели.

Какое впечатление на вас, простого сельского паренька, произвела "заграница"? Что-то особенное запомнилось?

Помню, что мне очень понравилось в Тимишоаре: чисто, культурно, красиво, аккуратно. Но самый высокий уровень цивилизации, из пройденных нами мест, был, конечно, в Чехословакии. Хотя и в Венгрии было очень красиво, но в Чехословакии к тому же и народ очень простой и общительный, люди просто прекрасно к нам относились, а вот в Венгрии все было совсем по другому... В Чехословакии люди сами хотели с нами общаться, тянулись к нам, а вот в Венгрии нас всячески избегали.

Но удавалось пообщаться с гражданским населением? В какой стране, например, встречали теплее всего?

У меня было несколько памятных случаев.

В одном из сел возле Дебрецена мы искали воду, а там такие высокие и глухие заборы, что никак их не перелезешь. Позвонили в один двор. Нам открыл ворота такой рослый, красивый мужчина с пышными усами. И что вы думаете, оказалось русский, который остался там жить после плена в Первую Мировую. Подошли во дворе к какому-то закрытому люку на земле, я бы никогда даже и не подумал, что это у них такой колодец. Набрали в узкое такое ведро, но воды в него входило больше чем в наше брезентовое. Он нас как русский русских попросил не трогать его дочку. Вообще повторюсь, с венграми общение было очень и очень тяжелое. У них на все был один ответ: "Немто дом" - не знаю.

Когда подходили к Будапешту, то проходили через какой-то лес. Устроили привал, немного передохнули, а когда пошли дальше, то я и не заметил, что иду без ремня и подсумка с патронами. На привале когда повалились на землю, я расстегнул ремень, а застегнуть его забыл. Наш старшина это заметил и отправил меня обратно: "Вернись и забери". А возвращаться так не хотелось: безмерно уставший, а была сильная распутица, к тому же повсюду как грибы виднелись желтые головки противопехотных мин... Но я все-таки вернулся забрал патроны и ремень, но когда шел обратно, то дошел до опушки леса, а куда дальше идти не знаю. Звуки отдаленной канонады я слышал, но где моя рота, куда идти?.. Я заметил дом лесника, подошел, постучал. Мне открыл молодой, лет тридцати, венгр очень высокого роста, но разговор у нас явно не клеился. Я его спрашивал: "Где русские солдаты? Куда они пошли?", а он как заладил: "Немто дом"… Но я то был уверен, что он их видел и знал, куда они пошли, поэтому твердо ему сказал: "Ищи их, и веди меня к ним"… Он пошел вперед, а я шел позади него метрах в пяти с винтовкой в руках… И он меня действительно вывел к нашим, а так мало ли что могло со мной случиться в этом лесу. Чтобы нашим солдатам стреляли в спину, я не слышал, но в Венгрии приходилось видеть и такое: лежит возле дома наш солдат, а возле него валяется кирпич, который на него кинули сверху…

Зато как нас встречали в Чехословакии!.. Так нас дружелюбно принимали, это было что-то, вот там мы по-настоящему почувствовали, что такое праздник Победы. В наши машины люди прямо с этажей кидали конфеты, пряники, сухари, проходу нам не давали, обнимали, целовали…

Вот в Румынии с местными жителями особо и не общались, хотя мы везде для своих работ привлекали и местное население. Вот вспомнилось почему-то, как видел возле дороги на одном спуске между Бухарестом и Плоештами уничтоженный цыганский табор. Говорили, что вроде бы их наши "Катюши" обстреляли по ошибке… Причем, там все, и люди и лошади, были не сгоревшие, а обугленные… Мы когда проходили мимо, они еще дымились…

Зато когда после войны вернулись в Унгены и восстанавливали там мост, то часть из нас жила на нашей стороне, а часть на румынской. Я жил в одной румынской семье, глава которой попал под Сталинградом в плен, и мы с ним отлично ладили. Были даже такие ситуации, когда он мне предлагал: "Михай, пойдем на свадьбу". "Да как же я пойду?" Тогда он брал мою винтовку, запирал ее в сундук, и мы вместе шли на свадьбу. У него была жена и две красивые дочери, и он меня все просил: "Не трогайте дочерей, им же надо еще замуж выйти…"

А что была реальная опасность насилия?

Не думаю, ведь еще когда мы переходили границу, то нас очень строго предупредили и проинструктировали: не мстить, не убивать, не мародерствовать, так что таких случаев почти не было, ну разве что единичные.

У вас было что-нибудь из трофеев?

У меня, крм того ремня вообще ничего не было, ведь папа же меня строго-настрого предупредил, чтобы я никогда ничего не брал с убитых, так что я никогда ничего не брал. Были какие-то часы, но не с убитых и не ворованные, а где-то найденные, но мы ими не дорожили и менялись "ход на ход".

Потом всем разрешили посылать посылки домой, но мне некогда было этим заниматься, и я отправил всего одну посылку, вроде срезал где-то часть занавески из белого искусственного материала, и отправил домой. Как сувениры я привез домой несколько монет: австрийские шиллинги и чехословацкие кроны, вот и все мои "трофеи". Может быть, в передовых частях у солдат и была возможность ходить по домам, и что-то там искать, но мы, "мостовики" всегда были под строгим присмотром командиров, все время были заняты, и так свободно ходить мы не могли.

Я ведь как демобилизовался из армии в военной форме, так и проходил в ней очень долгое время. Мне уже даже друзья в техникуме и институте говорили: "Цуркан, война давно закончилась, а ты все в военной форме ходишь…" Но что поделать, возможность купить что-то из гражданской одежды у меня появилась только на четвертом курсе института.

Отдыхать на фронте как-то удавалось? Концертные бригады к вам приезжали, например?

Концерты, кино появились уже только после войны, а так вообще ничего не было, но я же вам говорю, мы мечтали не о каких-то развлечениях, а о лишнем часе сна, так что за концерты мы даже и не думали, и не переживали.

Вот вы напомнили про кино, и мне вдруг вспомнилось. У нас комбатом был майор, кажется, Федоров его фамилия. Молодой, хороший, но очень строгий офицер, говорили, что будто бы он из детдомовских. Когда проходили по Украине, то где-то он женился на красавице цыганке. И когда после войны нам показывали кино, то все солдаты постоянно на нее оглядывались посмотреть, такая она красивая была.

Как часто удавалось помыться? Вши были?

Вши были, но нам выдавали специальную пасту, которой мы мазали лобок и подмышки, и волосы там выпадали. Мы довольно часто мазались этой пастой, так что нельзя сказать, что вши нам так уж сильно досаждали.

Были у вас на фронте друзья?

Почти все мои друзья детства попали в район Пырлицы. Там есть камышовая балка на спуске в сторону Фалешт, где сейчас стоит обелиск. И вот там полегла половина моего села… Я когда был в командировке, и проезжал там рядом, то остановился, встал на колени и плакал… Там лежат почти все с кем я вырос, ходил в школу, по девочкам бегал… Очень мало тех, кто с фронта вернулись… И в соседних селах тоже самое, почти вся молодежь с 1922 по 1925 год полегла…

Мой лучший друг детства, Дмитрий Амбросиев, был сильнейший математик, поэтому его взяли в артиллерию наводчиком, и под Балатоном его ранило в висок. Причем что интересно, он уходил на войну больной туберкулезом, но на фронте процесс развития болезни остановился, а когда вернулся, то опять заболел. Он окончил потом физмат, был ученым, а в оккупации мы с ним вместе, чем только не занимались: в оркестре играли и на свадьбах, и на похоронах, и сапожничали, и ложки делали, и людей стригли без всяких машинок, причем просто так, без всяких денег.

А с фронта у меня даже ни одной фотографии нет…

Вам тогда не казалось, что мы воюем с неоправданно высокими потерями?

Не берегли - так говорить неправильно, таких мыслей не было, но вот, то, что потери мы понесли огромные, это да…

Может, такое случалось по незнанию, иногда по энтузиазму, но вообще тут очень многое зависит непосредственно от командиров. Надо помнить и понимать, что Победа досталось нам очень большими потерями и страданиями… До сих пор всех не похоронили…

А наш полк самые большие потери понес в Будапеште. Там у нас каждую ночь кто-то погибал, и от бомбежек и тонули…

Кто-нибудь из ваших родных еще воевал?

Отец попал куда-то в обозники, но он имел ранение еще с Первой Мировой, и через пару месяцев его по состоянию здоровья комиссовали.

Мой двоюродный брат в начале войны попал в плен, но сбежал, вернулся домой, и прятался то у нас, то у других родственников, а когда нас освободили, то он пошел воевать, и пришло извещение, что под Балатоном он погиб…

Мамин племянник, Иван Макаров, был председателем колхоза в очень маленьком селе, его арестовали, и он погиб, когда румыны перед отступлением сожгли политическую тюрьму в Рыбнице вместе со всеми заключенными…

А с другим моим двоюродным братом, Василием Зансиром, приключилась целая история. В начале войны он служил в Брест-Литовске, и как он потом нам рассказывал, что попал в плен в кальсонах и нательной рубахе… Видно немцы сняли охрану, и их уже разбудили на немецком языке, они даже одеться не успели… Но в Польше ему с другим нашим односельчанином, Алексеем Казаниром, удалось бежать из плена, и они прятались у каких-то поляков. Когда они там жили, то познакомились с двумя девушками полячками, и хотя мой брат уже был женат, но он своей полячке сказал так: "Если останусь жив, то женюсь на тебе и увезу тебя с собой…" И так случилось, что он остался жив, и сдержал свое слово, а вот Алексей погиб… Боюсь ошибиться, но кажется, что он со своей девушкой поссорился, и она сама его и выдала немцам, хотя была уже беременна от него… После войны она приезжала к нам в село с его дочкой, чтобы показать его родителям их внучку… А мой брат после освобождения успел даже повоевать в конце войны, но потом ему дали десять лет, и он работал на шахте в Ворошиловграде… Но потом он действительно забрал ту полячку к себе в Ворошиловград, они построили там дом, родили двух сыновей.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В 1946 году мы своим ходом, через Венгрию и Румынию дошли из Чехословакии до Унген, там перезимовали и восстановили большой железнодорожный мост, а потом построили шоссейный мост в Фалештах. Оттуда нас перевели в Одесский военный округ, под Тирасполь, и мы опять зимовали в палаточном городке.

Зимой там был такой эпизод: ночью случилось какое-то ЧП, и один "студебеккер" уходя от погони, проехал прямо по нашей палатке... Моего соседа раздавило насмерть, а мне какой-то штырь пробил кишечник, и меня на "кукурузнике" отправили в больницу в Одессу. Переболел там брюшным тифом, но профессор Бож можно сказать вытащил меня с того света, и я помню, как я тогда переживал: "На войне выжил, и вот так погибнуть…".

Из-под Тирасполя нас уже как 157-й аэродромно-строительный полк перебросили вначале в Борисполь, а уже оттуда под Тбилиси, на Варваровский аэродром, и вот там чуть не случилась большая трагедия.

Километрах в двадцати от нас стояли танкисты, и с ними из-за чего-то вышел серьезный конфликт. На фронте-то дисциплина у нас была железная, но когда после войны прислали молодых офицеров, то начались сложности, т.к. фронтовики не хотели им подчиняться.

В общем из-за чего с ними ссора произошла, не знаю, но чуть до настоящей войны дело не дошло: те на танках, наши с прожекторами, даже стрельба была… Знаю лишь, что и нашу и их части после этого инцидента расформировали, а командиров разжаловали… Оттуда я попал служить на аэродром в Куйбышев, откуда 7 мая 1948 года и демобилизовался.

Вернулся домой и думал стать хирургом, но отец меня отговорил: "Это слишком большая ответственность - людей лечить, лучше продолжи наше дело". Отец с братьями хоть и не имели никакого образования, но были ветеринарами-самоучками. Я его послушался, связал свою жизнь с ветеринарией и не жалею.

Дома я пробыл всего неделю и пошел работать на Фалештскую госплемстанцию. Месяца три там проработал, и решил поступить учиться, но время экзаменов уже прошло, а у меня к тому же всего девять классов образования, и даже аттестата нет… Перед самым приходом немцев мама собрала все наши документы в кувшин, и спрятала его в маленькую печку с плитой во дворе, но пошли дожди и все наши документы погибли, мы их потом долго восстанавливали.

Подумывал даже поступить в консерваторию, но меня не приняли, и тогда я поступил кандидатом в Криковский ветеринарный техникум. Прошло месяца три-четыре, а никто не отсеивается, и я по-прежнему сплю на полу между кроватями. Стелил бушлат, там и спал, там и учил…

И тогда я обратился к одному капитану, который нам читал алгебру: "Товарищ капитан, я тяну руку, а меня никто не спрашивает", и он поднял обо мне вопрос на педсовете. Меня записали в журнал, я успешно сдал зимнюю сессию, и меня даже назначили старостой группы и секретарем комсомольской организации техникума. В 1952 году я этот техникум с отличием окончил, но встал вопрос - что делать дальше? Мне хотелось продолжить обучение, но в материальном плане было очень и очень тяжело. И тогда отец мне сказал: "Если есть факультет в Одессе, поступай, туда я смогу тебе хоть что-нибудь привезти". Меня как отличника приняли без экзаменов на ветеринарный факультет Одесского сельхозинститута, и тоже назначили старостой.

В 1957 году успешно окончил институт, и попал на работу старшим ветеринарным врачом в МТС Каменского района, это соседний с моим родным Кодымским район.

В 1962 году меня повысили: назначили главным врачом в управлении ветеринарии в Минсельхозе МССР. Горжусь тем, что внес свой вклад в общее дело - в ту пору Молдавия была на 4-м месте в СССР по скотоводству, но первые три места занимали прибалтийские республики, а они всегда были на особом положении, для них никогда ничего не жалели, а мы всего добивались сами.

В 1974 году стал Лауреатом Госпремии МССР в области сельского хозяйства, за то, что мы на базе Слободзейского района в производственных условиях наладили выпуск витамина В12, что привело к значительному росту привесов у скота.

Вышел на пенсию в 1985 году с должности начальника главка ветеринарии Минсельхоза. За успешную работу удостоен почетного звания "Заслуженный работник сельского хозяйства МССР", награжден орденом "Знак Почета", грамотами Верховного Совета МССР.

Женился в 1956 году. У нас с женой было два сына, есть внук.