М.В. - Родился в 1922 году в городе Вильнюсе, входившем в то время в состав Польши. Мой отец, кожевенник по специальности, умер еще до войны, оставив после себя трех сыновей. Мама работала портнихой. Я до 1939 года успел проучиться два года в механическом техникуме.
Вильнюс был большим культурным городом, в котором проживали 80.000 евреев, 60.000 поляков, тысяч двадцать русских белоэмигрантов, и всего тысяч десять литовцев, но после раздела Польши Вильнюс был отдан литовцам, и тогда местные литовцы стали нам кричать: "Теперь мы вам покажем!".
По какому-то соглашению, еще до "добровольного присоединения" Литвы в состав СССР, вильнюсский завод "Электрит" был переведен в СССР, в Минск, и рабочим предложили ехать вместе с заводом, каждому обещали дать советское гражданство и жилье. И я, не будучи каким-нибудь идейным комсомольцем, решил взять маму и двух младших братьев и уехать в Минск, где нам выделили на семью небольшую комнатку с кухонькой. Мать работала по специальности, я электриком на заводе, жизнь на новом месте налаживалась, в Витебске у матери жила родная сестра, а через год вся наша вильнюсская родня также стала "частью советского народа". В марте 1941 года меня призвали на срочную службу в Красную Армию, привезли в Борисовский гарнизон и меня направили из "карантина" в полковую школу. Все знали, что я "западник" и "польский беженец", акцент меня сразу выдавал, но отношение ко мне со стороны командиров и товарищей-красноармейцев было хорошее.
Г.К. - Всем бывшим кадровым красноармейцам мы задаем вопрос: 22 июня 1941 года - каким для Вас был этот день?
М.В. - На двадцать второе июня нам пообещали первое увольнение, мы строить планы, куда пойдем, а ранним утром нас подняли по тревоге. Мы думали, что это очередная учебная тревога, но тут стали бомбить гарнизон, и тут мы поняли, что началась война. Паники не было. Через какое-то время нам приказали построиться в полном снаряжении и объявили приказ на передислокацию. Подогнали грузовики и вся полковая школа, 130 красноармейцев, после переклички разместилась по машинам. Нас предупредили: "На машины никого не брать! В разговоры не вступать!". Уже на первом привале только с моей машины сбежало пять человек. По дороге к нам в машину попросилась молодая беременная женщина, мол, добросьте до Смоленска, командир взвода отказал, красноармейцы возмутились... По дороге колонна полковой школы попала под бомбежку, так мы понесли первые потери... Привезли в Смоленск и стали нас сортировать по частям. Меня спросили: " Откуда родом?" - "Из Польши" - "Какую специальность имел до призыва?" - "Работал электриком на заводе" - "Пойдешь в саперы". Я с командой красноармейцев был направлен в 43-й отдельный саперный батальон, расположенный в районе Вязьмы. После короткого курса обучения мы приступили к работе. Батальоном командовал Гаврилов, потом его сменил майор Сечкин.
Г.К. - Какие задачи выполнял 43-й саперный батальон?
М.В. - Мы занимались строительством оборонительных сооружений и установкой минных полей в прифронтовой зоне, и по этой причине, мы осенью 1941 года не находились на передовой и таким образом смогли избежать "Вяземское" и "Смоленское" окружения. Три месяца подряд мы устанавливали минные поля в полосе 200- 100 -75 километров западнее Москвы, и что происходит на фронте, представляли смутно, наш саперный батальон после выполнения очередного задания по минированию отводили на следующий рубеж. О том что правительство сбежало из Москвы мы узнали, например, только в конце октября...
Нам сказали что город разграблен, а потом собрали в одну роту самых надежных и опытных саперов и нам объявили секретный приказ, не подлежащий разглашению, что мы отправляемся на минирование Москвы и в случае угрозы захвата столицы мы будем подрывать заминированные объекты... Предупредили, что за разглашение текста приказа - кара по законам военного времени. Но наша отправка в столицу была то ли отменена, то ли отложена, по крайней мере, в начале ноября мы еще находились под Воскресенском....
Кормили нас осенью сорок первого года как попало, мы голодали, а труд саперов был тяжелый, забирал все физические силы. Две роты батальона занимались постановкой минных полей, а третья рота рыла эскарпы и строила земляные оборонительные сооружения. Поля "засевали" противотанковыми и противопехотными минами, устраивали всевозможные минные ловушки, наносили метки, ставили ограждения. Вся документация по минным полям сдавалась в штаб батальона.
Г.К. - Вы являетесь участником парада на Красной площади 7-го ноября 1941 года.
Я не имею данных по России, но здесь в прошлом году еще были живы пятеро участников этого знаменитого парада, являвшегося символом стойкости защитников столицы.
Как Вы попали на этот парад?
М.В. - В 2-00 ночи седьмого ноября нас подняли по тревоге и приказали ... - почистить сапоги и шинели, привести в порядок обмундирование. Подошли крытые грузовики ЗИС, нам приказали разместиться в них и объявили, что едем в Москву, но зачем - не сказали. Мы сразу поняли, что нас не везут на минирование, никто не брал никакого саперного и специального инструмента, своих вещмешков, мы не видели, чтобы в ЗИСы грузили ящики с взрывчаткой, все это нам приказали оставить на месте дислокации батальона, под Воскресенском. Привезли в центр Москвы, нас построили в "коробку", и до утра мы стояли на месте.
Шел снег, было довольно холодно. Подходили новые батальонные колонны, лыжники в маскхалатах, мы не понимали, что происходит. И только утром нам объявили, что мы идем на парад. Прошли, как смогли, стараясь держать строй. Видел Сталина и Ворошилова и был в немалой степени потрясен тем, что вижу их наяву... Потом нас опять отвели к машинам, на которых к вечеру мы вернулись на свои позиции.
В январе 1942 года наш 43-й отдельный саперный батальон под новым номером был переброшен под Воронеж. Но батальон, поменяв номер, насчитывал всего человек девяносто, в его составе оставили только опытных минеров.
Г.К. - А кто занимался подготовкой минеров? За два-три месяца сделать из обычного красноармейца и бывшего пехотинца опытного сапера-подрывника для службы в батальоне специального минирования - задача не из простых.
М.В. - Костяк батальона был из кадровых саперов, но, например, наш комбат майор Иосиф Сечкин, до войны был гражданским инженером-строителем. Моим взводным был лейтенант Кириленко, а помкомвзвода - Якубовский, оба кадровые, вот они нас и готовили поначалу, а потом уже сами разбирались, что к чему. Саперы обычно занимались минированием в паре, моим постоянным напарником был Фрумер, с ним мы ели с одного котелка. Иногда брали еще Симановича, хотя я к нему относился "прохладно", за то, что он скрывал свою еврейскую национальность...
Был у нас еще один опытный сапер, заместитель ротного, украинец Голобенко, так он в Воронеже к немцам перебежал и выдал им всю карту минных полей.
Г.К. - Чем занимался батальон в Воронеже?
М.В. - До лета мы работали на передовой, а когда возникла угроза захвата города немцами, то нам поручили минирование мостов и различных объектов, например, минирование авиазавода. Кроме взрывчатки для усиления мощности взрывного действия мы закладывали авиабомбы и негодные артиллерийские снаряды. Кроме того мы минировали противопехотными минами наш берег реки и устраивали "ловушки"-фугасы.
Г.К. - Сколько саперных частей готовили Воронеж к обороне?
М.В. - Я знаю, кто занимался именно минированием в городе, а сколько всего саперных подразделений готовило оборонительные рубежи на подступах? - понятия не имею. В городе кроме нас также находился саперный батальон войск НКВД и минеры из железнодорожных войск, и еще один отдельный батальон, кажется 37-?-й. Саперы НКВД, например, занимались минированием железнодорожного моста , но, кстати, этот мост немцы захватили целым. Все работы проводились секретно, мы даже ходили в обычной красноармейской форме, с общевойсковыми петлицами защитного цвета, без "саперных эмблем", и ни с кем в разговоры не вступали. Воронеж был красивым старинным русским городом, но уже в августе весь город лежал в развалинах...
Г.К. - У меня вопрос по крупным мостам в Воронеже. В мемуарной литературе пишут, что немцы стремительным броском захватили подготовленный к взрыву мост ВОГРЭС, но на вторые сутки их выбили с плацдарма за рекой и они сами подорвали этот мост. А вот по поводу Чернавского моста пишут всякое, мол, подорвали его преждевременно, без приказа, и что из-за паники и из-за несвоевременного подрыва на западном берегу остались обреченные на погибель несколько десятков наших танков, не успевших отойти за реку. И что тех, кто подорвал этот мост, потом отдали под трибунал.
Насколько верно такое утверждение?
М.В. - Чернавский мост подрывали на моих глазах. Последней по мосту прошла артиллерия, и артиллеристы утверждали, что за их спиной наших уже не осталось. На противоположном берегу появились немцы, мы все это прекрасно видели. И Чернавский мост был взорван по приказу... Я сам этот приказ лично слышал... Поймите, в частях специального минирования служили люди со стальными нервами и с отменной выдержкой ( другие в саперах не служат), паникеров среди нас быть не могло, и никто без приказа не повернул бы ручку взрывной машинки. Только в случае, если бы немцы прошли бы две трети моста и счет времени пошел бы на секунды - такое могло бы произойти ...
Г.К. - А что за случай с предательством заместителя командира?
М.В. - Был у нас такой, Голобенко. Перебежал к немцам с картой и выдал расположение минных полей и бункеров. Нам сразу приказали менять минные поля...
Г.К. - В боях на воронежских плацдармах Ваш батальон принимал участие?
М.В. - Самое активное. Нас уже оставалось человек сорок. Кажется, восьмого июля это было. Немцы ночью переправились через реку, и нас бросили на ликвидацию плацдарма. Там своего "первого немца" убил...
А двоих мы взяли в плен. И под Чижовкой пришлось повоевать вместе с товарищами, как простому пехотинцу... Всякое было...
Г.К. - Подрывы при установке минных полей и при разминировании часто случались в батальоне?
М.В. - Было... Нередко... При разминировании были самоподрывы, по неосторожности... Саперы обычные люди, это только красиво звучит "без права на ошибку", но всем свойственно ошибаться.
Хотите, я расскажу, как первое ранение получил? Зимой, уже когда перешли в наступление, мы зашли в пустой дом, на столе навалена всякая еда. Кто- то открыл дверцу шкафа, а там растяжка. Саперы, а не заметили... Как рвануло... Многих насмерть убило осколками, а мне крупный осколок попал в левую ногу и перебил кость. Пока доставили в санбат, а оттуда в госпиталь, с ногой совсем стало плохо. В госпитале мне говорят: "Началась гангрена, если ногу не ампутируем, ты умрешь!", но я все равно категорически отказался от ампутации. Врачи не стали со мной долго разговаривать, сразу отправили меня санлетучкой в тыл, мол, пусть в дороге помирает, "не портит госпиталю статистику". Я оказался в госпитале в Мелекесе, лежал несколько месяцев, но из раненой кости все время наружу шел гной, в результате остеомиелита образовался свищ, несколько раз меня брали в операционную - "чистили ногу", но кость продолжала гнить... В один из дней ко мне подошел замполит госпиталя и спросил: "Мы хотим послать тебя на долечивание домой. У тебя где родные есть?", я ответил: "У меня никого нет"...
На комиссии меня признали "негодным к строевой службе". И тут замполит мне говорит: "Тебе все равно некуда податься . Мы тебя отправим в Караганду, в войска НКВД . Будешь охранять угольные шахты. Там тебя кормить будут, и где спать место найдется, у них своя санчасть, будешь в Караганде долечиваться".
А мне было все равно, куда направиться, "гол, как сокол" и "один как перст на целом свете", а что такое "войска НКВД" я представлял себе смутно. Поехал в Караганду, и как увидел, куда я попал, - в глазах темно стало. В комендатуре мне сказали: " Пойдешь в ВОХРу, товарищ старший сержант. Конвоировать с твоей ногой, конечно, не сможешь, но на воротах посидишь". Мне дали место в солдатской казарме.
Г.К. - Как отнеслись к раненому фронтовику в охранной части НКВД?
М.В. - Нормально отнеслись, прибыл из госпиталя, на гимнастерке медаль "За Отвагу". В штабе только спросили, знаю ли я что-либо о судьбе своих родных, и предупредили, что категорически запрещено вступать с зеками в какие-либо разговоры. Но такие, как я, не были там в диковинку, к тому моменту многих покалеченных фронтовиков, "ограниченно годных", после госпиталей посылали на охрану лагерей и оборонных предприятий, чтобы не списывать их из армии "по чистой". Дисциплина в этой части "хромала на обе ноги", в казарме повальное пьянство и сплошное воровство, но я ни во что не вмешивался, сидел на воротах, и отдыхал после передовой... Кстати, зеков на шахтах кормили почти как вохровцев, голода не было.
Г.К. - Долго прослужили в Караганде?
М.В. - Чуть больше двух месяцев. Потом меня вдруг вызвали к замполиту, который спросил: "Ты в Вильно родился?" - "Так точно" - "Как уроженец Литвы поедешь в Балахну, в Литовскую национальную дивизию, у нас распоряжение - всех "литовцев" после госпиталей отправлять только к ним!" - "Вильно всегда был польским городом. Да и не хочу я туда ехать, и литовского языка я не знаю. Отправляйте в любую стрелковую часть" - "Не поедешь в Литовскую дивизию - пойдешь под трибунал!". Мне выдали продовольственный аттестат на дорогу, поменяли обмундирование на новое, и я получил документ, в котором было написано "Старший сержант Вайцман направляется на место службы в воинскую часть №..., город Балахна"... Добирался я туда почти целый месяц. В Новосибирске, на вокзале, ночью лег спать на полу, снял сапоги и положил рядом, так сапоги украли. Пошел босым на местную толкучку, снял с себя гимнастерку, продал ее кому-то и на вырученные деньги купил себе какие-то тапки, так когда прибыл во 2-й запасной батальон в Балахну, каптерщики стали требовать, чтобы я сдал новое обмундирование и сапоги, а у меня их уже не было... Неделю продержали в карантине, потом отправили в саперный взвод, проходить курс поготовки. Вел занятия какой-то офицер, бывший гражданский инженер. На второй день, черт меня дернул показать, что я все в минном деле знаю, инструктор стал возмущаться, мол, что я тут вообще делаю, и меня сразу же отправили в маршевую роту. Через пару дней маршевиков погрузили в вагоны и оказались мы под Невелем, где в это время вела боевые действия 16-я стрелковая Литовская дивизия.
Меня зачислили в 93-й отдельный саперный батальон дивизии, в котором я провоевал до лета 1944 года, пока не получил тяжелое ранение и не стал инвалидом.
Г.К. - Какие задачи выполнял батальон? Каким был его численный состав?
М.В. - Батальон имел всего человек сто личного состава, командовал им литовец, майор Стрельчюнас, а замполитом был "старый коммунист", русский из Литвы. Батальон делися на две роты. Большинство саперов были русские ребята, евреев и "российских литовцев" было немного. А коренных литовцев было всего несколько человек, а в моем взводе их не было вообще. Одним из литовцев в батальоне был старшина, брат одного из руководителей ЦК КП Литвы. Он безбожно воровал наш "пайковый" спирт и продукты из солдатского котла, а как напьется, начинал орать: "Жиды! Ненавижу!". Пристрелить его нам было не с руки, на передовой он с нами рядом не ползал, так мы пошли к замполиту, потребовали, что он принял меры, но все бесполезно, с "родственником самого" никто не хотел связываться.
Моей ротой командовал русский офицер, его заместителем был Шайнер. Я был назначен командиром отделения, в котором было всего пять человек. Со мной в отделении были мои земляки Штейманис, Янкель Хореш. Батальон собирался вместе только когда нашу дивизию отводили с передовой на отдых в тыл, а так все подразделения роты были приданы стрелковым полкам, и наш взвод, например, все время был задействован на участке 249 -го стрелкового полка подполковника Лысенко.
Г.К. - С дивизионной или полковой разведкой приходилось "работать"?
М.В. - Постоянно. Мне запомнился один эпизод в районе Городка. Разведка пошла за "языком", мы сделали им проход между двух озер в минном поле трофейных "шпринг-мин". Три разведчика ушли вперед и не вернулись... И стрельбы особой не слышно...Уже рассветало, а разведчики не возращаются. Приказа на отход мы не получили, по неписанному закону саперы должны оставаться на "нейтралке" до самого возвращения разведгруппы, и если поиск прошел "без шума", саперы закрывали минами проход в поле и только тогда отползали к своим траншеям. Мы зарылись в снег на берегу озера и пролежали весь день, до наступления темноты. А мороз в этот день был градусов двадцать, а у нас с собой ни крошки хлеба, ни грамма спирта, на задание пошли в только ватниках, прикрытых белыми маскхалатами. А холод - это же настоящая пытка. Вечером послал одного сапера назад, он вернулся, передал нам приказ возвращаться. Мы поставили мины по местам и поползли назад. В передовой траншее нам дали выпить, принесли горячую кашу, и тут один из офицеров, литовец, говорит другому: "Только наши литовцы могут такое выдержать!", но я не стал его поправлять, что со мной было только три еврея, пусть думает, что мы литовцы... А про эту разведгруппу потом сказали, что они просто к немцам сами ушли, преднамеренный переход к врагу. Но так ли это?...
Г.К. - Отделение саперов находится на нейтральной полосе, занимается минированием и разминированием переднего края. К чему надо было быть всегда готовым?
М.В. - Немецкие минеры были очень изобретательными специалистами. Все время нас ждали новые сюрпризы. Нарываешься на связку противотанковых мин, а рядом подсоединена "шпринг-мина".
Очень часто немцы минировали трупы, а в населенных пунктах , так вообще, "пиши пропало", все вокруг заминировано, начиная от дверных ручек, заканчивая солдатскими ранцами и брошенным на землю оружием. Например, наши захватывают село, видят оставленный склад, стоят штабеля ящиков с консервами или со шнапсом. И сколько ты солдату не объясняй, что опасно что-либо трогать и надо подождать саперов, он, в горячке боя, обязательно схватит такой ящик, а штабель на "растяжке" - потом следует взрыв и он, и все кто рядом с ним, мгновенно отправляются к праотцам.
Или такой случай, врываются в большой штабной блиндаж, а на столе лежит карта, помеченная всяким значками. Короче, за такую карту можно сразу дырку для ордена на гимнастерке делать. У нас один ротный потянул за такую карту, и сразу весь блиндаж на воздух взлетел. Случайно остался в живых один боец, пораненый и контуженный, который рассказал, как все было.
Поэтому, приходилось быть все время начеку, максимальная концентрация внимания. Но и у наших саперов потери были немалыми на самоподрывах по неосторожности. Любая мина, которая по нашему опыту или предчувствию была поставлена на неизвлекаемость, обезвреживалась подрывом, старались не экспериментировать и не возиться. Просто подрывали. Но подобное было невозможно, когда ты делаешь проход для разведки или работаешь на "нейтралке" перед готовящейся атакой. Если что-то рванет, то немцы сразу всполошатся, фактор внезапности исчезнет и по вине неосторожного или неопытного сапера погибнут многие наши бойцы. Это мы понимали. Поэтому старались работать очень осторожно и грамотно. Опыт был. Но даже мне, начинавшему свой путь минера-подрывника под Смоленском и Москвой в 1941 году, и имевшему, дай Бог каждому, боевой опыт, не все казалось простым.
Попадались такие минные ловушки, что потом как вспомнишь, так оторопь брала, как не подорвался?
И следующий фактор, который обязательно присутствовал в нашей работе на нейтральной полосе - надо было быть очень внимательным, чтобы не попасть в руки немецкой разведки. Сапер в кромешной темноте делает проход, периодически в небо взлетают осветительные ракеты, стреляют немецкие пулеметчики из дежурных расчетов, одним словом - обычная картина на ночной передовой. Все внимание сосредоточено на минной опасности, а немцы тут как тут, сапер, считай, что сам к ним приполз... Если заметили, или перебьют из пулеметов, или постараются взять как "языка". Такое бывало.. Немцы нас как-то обнаружили и пытались пулеметным огнем отсечь от своих и взять в плен, но мы отбились и прорвались к своим.
Один раз ночью впятером ставим противотанковые мины на танкоопасном направлении, и вдруг замечаем, что совсем рядом с нами пятеро немцев занимаются тем же делом. Завязалась перестрелка, но нам повезло больше, мы их перебили. Такая стычка для саперов на "нейтралке" довольно типичный эпизод войны...
Г.К. - Саперов отмечали наградами за участие в проведении разведпоисков?
М.В. - Мне трудно ответить точно. Мы не знали за что нас представляют - за подготовку разведпоиска или за количество снятых мин. В Литовской дивизии еще до ранения я получил орден Отечественной Войны, но мне не сказали, за какой конкретно эпизод я отмечен этим орденом.
Г.К. - На каком языке общались в саперном батальоне?
М.В. - Все говорили по-русски, и все команды и приказы отдавались только на русском языке.
Мы, евреи, уроженцы Виленского края, литовским языком владели слабо, считались "поляками", но мне хватило знания литовского языка, чтобы понять, когда один сержант-литовец говорит своему товарищу, показывая на нас кивком головы: "Смотри, сколько жидов еще живых осталось. Жаль, что немцы их всех не дорезали"...
Г.К. - Когда Вас ранило во второй раз?
М.В. - Перед самым летним наступлением. Мы делали проходы в минных полях, нас обнаружили, начался артиллерийский обстрел, рядом разорвался снаряд, и меня накрыла темнота. Очнулся я уже в госпитале. Смотрю, а у меня правая нога отрезана по колено. Ампутировали... пока я лежал без сознания. Кроме этого я получил множественные осколочные ранения, включая пару осколков в живот, и потерял слух... Санитарным поездом меня отправили в глубокий тыл, в Самарканд. В конце осени сорок четвертого года я потребовал выписать меня из госпиталя, протез я уже получил, раны зарубцевались, слух понемногу вернулся, и я уже смирился со своей судьбой инвалида, так что мне было оставаться в госпитале?
Как раз один из работников госпиталя, пожилой литовский еврей, получил разрешение на реэвакуцию на родину, и мне дали его в сопровождающие. Целый месяц на поездах мы добирались до Минска, а оттуда на попутных машинах до Вильнюса.
Г.К. - Каким было для Вас возвращение в родной город?
М.В. - С вокзала я сразу явился в комендатуру и там первым делом мне сказали: "Ты постарайся побыстрее поменять военную форму на гражданскую одежду и не носи в открытую свои ордена-медали. У нас солдат и так каждый день убивают"... До последнего момента я имел надежду, что кто-то из моих родных еще жив, но напрасно. Моя мать и младший брат погибли в гетто, выжил только средний брат, Израиль, сумевший в первые дни войны выбраться из Минска на восток. С ним мы случайно во время боя (!) встретились в Литовской дивизии, он воевал пехотинцем в 249-м стрелковом полку 16-й СД.
А вся моя вильнюсская родня, свыше 80 человек - была поголовно истреблена немцами и литовскими карателями - полицаями... Я пошел к дому своего деда, на улицу Панская дом №5. Мой дед был кузнецом, имел большую кузницу, а в помощниках держал местного литовца, который до тридцать девятого года выдавал себя за поляка. Еще не доходя до этого дома, меня заметила бывшая соседка-полячка, и сказала мне, что в первый же день как только немцы зашли в Вильнюс, этот помощник привел в дом к деду немцев, которые увели деда на расстрел, а сам помощник занял со своей семьей дедовский дом. Соседка предупредила: "Не ходи туда один. Он с бандитами связан и сам бандюга отъявленный. Тебя сразу убьют, что ты сможешь сделать в одиночку , на костылях?". У меня с собой не было никакого оружия, и я пришел в комендатуру и попросил дать мне одного вооруженного бойца в помощь. Приходим в дом деда, открывает дверь молодая полячка и говорит, что этот помощник еще вчера куда-то ушел и не вернулся. Сбежал в лес, одним словом. А на следующий день, и эта полячка (оказавшаяся дочерью бывшего дедовского помощника) тоже сбежала из города... Но я так и не остался в дедовской квартире, в ней все напоминало о моих погибших родных, и постоянно находиться в этой атмосфере горя и потери было выше моих сил.
Я отдал ключи от квартиры в жилуправление и попросил другое жилье. Меня поместили в общежитие для инвалидов войны. Ночью мы не выходили на улицы, обстановка была неспокойной, тут и там в городе возникали перестрелки с поляками-"аковцами" и литовскими партизанами. Но жить как-то было надо...
Еще в Самарканде я окончил курсы бухгалтеров, созданные для инвалидов в войны, и в вильнюсском горисполкоме, мне, как бывшему фронтовику, дали направление на работу в местный промкомбинат, где до середины пятидесятых годов я проработал начальником отдела кадров.
В 1954 году, когда началась репатриация бывших польских граждан из СССР, я уехал в Польшу, а еще через три года эмигрировал в Израиль.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
