Жалин Петр Кондратьевич

Я родился 14 сентября 1926 г. в деревне Лисова Буда Жуковского сельсовета Монастырщенского района Смоленской области. Родители мои были крестьянами-бедняками, в семье было девять детей. Отец мой был участником русско-японской войны 1903-1904 гг., но был там ранен и стал инвалидом. В колхозе он работал плотником, мама была простой колхозницей и воспитывала детей, она и лен полола, и выбирала и жала, раньше же все это делали серпами. В школу я пошел в 1934 г., закончил 7 классов до войны. Когда началась война, чувства были сложные. У нас радио не было, а 22 июня как раз воскресенье, мы были на рыбалке, и тут наши деревенские ездили в город на базар, приезжают и говорят: "Война!" Плач, шум, крик, начали всех забирать в армию. Я еще маленький, мне 15 лет, а вот двое старших братьев сразу попали на фронт. Василий, 1920 г. рождения, погиб под Москвой, он еще до войны пошел в армию, должен был осенью демобилизоваться, а тут война началась. Среднего брата Павла, 1923 г. рождения, сразу мобилизовали, он был ранен на фронте, и после войны вернулся без пальцев.

После начала войны мы в деревне сразу увидели, как немецкие самолеты летали и бомбили Смоленск, причем мотались над городом как по своей территории. У нас был возле Починкова большой аэродром, фашисты на него сильно налетали, хорошо помню. Как наши с земли самолеты прожекторами искали, потому что немцы ночью налетали. И когда их сбивали, было видно, как немец ночью летит и горит. Мы, мальчишки, с восторгом смотрели за этим, я очень хотел на фронт. Но почти сразу мимо нашей деревни начали отступать советские солдаты, все утомленные, подавленные, ведь кому охота отступать, но что поделать, противник тогда сильно жал, приходилось. Что уж говорить, немец тогда везде господствовал, и листовки они много бросали на русском и украинском языках, мы же были рядом с Белоруссией. В листовках были даже такие строки: "Девочки и дамочки - не копайте ямочки, а то наши таночки зароют ваши ямочки". И нас в ямах этих зароют, а ведь мы, молодежь, копали траншеи, а как же. Мобилизовали нас местные власти, и военные из райвоенкомата заставляли всех жителей копать. Мы вели линии окопов и траншей орт райцентра, мы от Смоленска находились в 50 км. Но основные бои велись в районе Смоленска, там немцы наступали, но наши немного задержали их.

К нам в деревню немцы особо не пошли, нет целесообразности, они на Смоленск наступали, потом, когда мы уже в тылу находились, тогда они заезжали на мотоциклах, ловили военных из армии, которые находились у нас, куда им было деваться, ведь кушать же надо. И во время оккупации мы были в стороне от немецких гарнизонов, у нас в деревне части не стояли, но регулярно немцы заедут, потрепят хозяйство, особенно любили брать яички и курей, гусей. Но и вообще еду забирали подчистую. Старостой избрали кого-то из колхоза, но в округе всем заправлял староста Александров Афанас из Кулачовки, он сильно с немцами сотрудничал, его за это позже партизаны расстреляли. В полицаи у нас пошел Титов, но он ничего плохого не делал, только хорошее, после освобождения он попал в штрафной батальон, но остался живой, его ранили там, в итоге он до Германии дошел. Он в оккупации никому ничего плохого не делал. Также немцы любили нас мобилизовывать на работы - снег расчищать. Они находились в домах, а мы расчищали к домам дорожки, хочешь, не хочешь, с нами не церемонились, в случае чего сразу под задницу коленом или прикладом, и пошел на работу.

Освободили нас в 1943 г. в сентябре. Сначала была тишина, а потом поблизости резко артиллерийские снаряды стали рваться, но в деревне ни наших, ни немцев, никого нет. Потом появились немцы, они хотели в деревню зайти, но у нас скрывался один военнопленный, он где-то достал автомат, и из своего дома немцев в деревню не пустил, открыл огонь, и немцы на краю деревни остановились, внутрь не сунулись. Потом часа через полтора появились наши солдаты. Такая радость была, свои, кровные пришли. Сразу восстановили советские органы власти, колхоз и военкомат заработали. Мы начали пахать на коровах и лопатами копать землю, трудно было, но все равно урожай делали. В апреле 1944 г. меня призвали в армию по повестке, но я и сам очень хотел на фронт. Со мной был товарищ, одногодок (на фронте был тяжело ранен в обе ноги), Жалин Александр Афанасьевич, однофамилец, но не родственник. И вот нас чуть не разъединили, меня хотели в один полк отправить, а его в другой, тогда я сказал, что он мне двоюродный брат, а был приказ, чтобы родственников не разъединять. Он ко мне перешел, и так мы с ним и служили вместе до его ранения. Никакой медкомиссии мы не проходили, забрали сразу, и мы прямо пешком направились в Дрогобужский запасной саперный полк в Смоленской области. Там мы пробыли 2 месяца, нас обучали саперному делу. Форму сразу выдали, мне попалась шинель английская, а вот брюки, гимнастерку, пилотку и ботинки дали наши. Я только ботинки не взял, потому что у меня были хорошие немецкие сапоги. Дело в том, что немцы привозили в деревню и меняли на продукты свою одежду и обувь. Отец тогда сапоги эти на яички выменял, а то мне уже нечего одевать было. Сапоги хорошие, почти новые, видимо, с какого-то убитого сняли. Обмундирование тоже привозили, наши люди брали, надо же было одевать что-то. Английская шинель была новенькая, а вот форму мне дали с одного нашего солдата, который на фронт не пошел, стал пополнение учить, а меня в его ношеное обмундирование одели. Кстати, под конец обучения и шинель мою этому солдату отдали, а мне выдали нашу.

Во время обучения нам давали в первую очередь практику саперного дела, мы изучали тол, какой вес для какого взрыва нужен, учились использовать бикфордов шнур, а также специальный детонирующий шнур, для подрыва мостов и других сооружений. И на практике показывали, как мины разминировать, особенно немецкие. Изучили винтовку, как разбирать затвор и все прочее, а вот автомат нам даже не преподавали, мы уже обучились на фронте, как с ним обращаться. Вообще, на фронте с винтовкой ходишь, пока автомат у погибшего не подобрал, мы тогда снабжались лучше, не так как в 1941 или 1942 гг. Давали и автоматы. По завершению обучения никаких экзаменов не было, сразу сформировали и направили на фронт, я. к примеру, попал в 51-й саперный батальон под командованием майора Орешкина, во взвод ст. лейтенанта Федотова. Батальон был корпусного подчинения, входил в 11-й стрелковый корпус. Встретили нас, как на войне, сразу разбили по группам, командир представился нам и познакомился с каждым, дней пять мы формировались, а потом пешком на фронт.

Первый бой для меня произошел на р. Западная Двина. Рано утром в 8 или 10 часов утра мы форсировали реку, тогда людей много погибло. Была артподготовка, а потом на плотах и лодках, в общем, на любом подручном средстве переправились. Быстро прорвали оборону, и с боями прошли Литву, часть Польши. Мы, саперы, разминировали минные поля, дороги, мосты, где заминированы. А когда идем в наступление, то мы проделывали проходы и их обозначали и охраняли до наступления, а потом мы вместе с пехотой идем, проводим их. Из-под Шауляя, до которого мы дошли, нас перебросили в Латвию, где была крупная вражеская группировка, ее хотели разрезать на две части, и уничтожить, мы там полтора месяца наступали, но без успехов, потому что погода сырая, там окоп выроешь на метр, и полметра в нем стоит вода. Я даже вылезал на бруствер, чтобы убило, потому что невыносимо было в окопе сидеть. Да и немецкая группировка была сильная, кроме того, наши уже на 200 км прошли вперед, немцы теперь были глубоко в нашем тылу, так что группировку не решились уничтожать, она осталась блокированная, а нас перебросили на 3-й Белорусский фронт к Черняховскому в Восточную Пруссию. Мы попали под Тильзит, наши войска уже форсировали Неман, мы следом за ними, и пошли на Кенигсберг. Там 4-го апреля наступали сильно, потом притихло, затем сосредоточились наши войска, и взяли город. Мы не участвовали в городских боях, наша часть наступала чуть левее от города, он оставался от нас по правую руку. Мы видели огромные доты, охранявшие Кенигсберг, но вот взрывать их не приходилось. Наша задача была такая - мы наступали по-своему, впереди инженерные части идут и саперы. Нам тогда сильно помогали минометчики, крепко нас прикрывали и ротные, и батальонные, и полковые минометы. Тогда уже наша артподготовка была сильная, и очень много в этой операции сделала авиация. Особенно отличились "Ильюшины", они летели звено за звеном на немецкие позиции. Эти штурмовики немцы называли "Черная смерть", и они действительно очень многое сделали для нас, прямо по вражеским траншеям лазили.

Немцы под Кенигсбергом упорно сражались, это был их последний оплот. Но все равно мы прорвались, только правее коса осталась, мы на нее не стали наступать, не было смысла людей в наступлении гробить. Они только в день Победы выбросили белый флаг и капитулировали. В этот день к нам в 1 час ночи пришел то ли командир батальона, то ли дежурный по части, и говорит: "Хлопцы, война закончилась!" О-о-о, что там было, сколько стрельбы, сколько радости! Днем майор Орешкин накрыл стол, целый день праздновали, вот только оружие отобрали, чтобы никто по пьянке не натворил дел. Но все прошло благополучно. Патронов выстрелили много, думаю, у кого сколько было, все выпустили в воздух. За такое дело нас не ругали, некому было, потому что на передовую начальник по тылу не приходил, это человек от нас далекий. В батальоне главное начальство командиры рот и батальона, а они вместе с нами веселились.

- Партизаны в деревню в период оккупации не приходили?

- Были, конечно. Целыми партиями, один раз большая группа пришла, человек 300, там немцы куда-то передвигались, и вот они проходили через нашу деревню, недалеко бой давали немцам. У нас вообще партизан в округе было много, вся Смоленская область партизанами наводнена была, как и Белоруссия.

- Мирных жителей немцы не расстреливали?

- У нас такого не было, а вот в соседней деревне расстреливали, вешали в основном за помощь партизанам, если кого подозревали.

- Как бы Вы оценили преподавателей в запасном полку?

- Там хорошие преподаватели, они все в основном на фронте и не были, только учили и направляли пополнение. Но вот старшина Бурлаков был человек очень гадкий, не дай Бог. Кормили плохо, а мы поехали как-то на машине в Вязьму за продуктами. Возвращаемся, кушать охота, так в мешке пробьешь дырку и крупы наберешь в сумочку. В части кашу варили, а тут построение, Бурлаков нас заприметил. Так он меня два раза перед строем заставлял по-пластунски ползти, и двух солдат заставил перед строем протянуть меня туда и обратно. А сам нигде не был, гад, всю войну в тылу отсиживался, он только шкуродер был. Но курсанты там все 1926-го года, не связывались с ним. Только некоторые были из госпиталей, кто раньше служил в пехоте, а теперь вот в саперы попал. Но все у нас большинство было 26-го года.

- Как кормили в учебке?

- Очень плохо. Мы даже рвали щавель, чтобы хоть как-то поесть, хлеба давали 600 гр., его сразу съедали, а он сырой весь. Когда попали в действующую армию, тогда откормились.

- Не было ли несчастных случаев при разминировании на учебе?

- Пока я учился, все было в порядке. Очень строго к этому относились, офицеры вообще занятия очень строго вели. Дисциплина была сильная, каждый боялся что-то не так сделать. Тогда особо не церемонились, за любой проступок на фронте могли сразу расстрелять. Кстати, когда мы в Литве наступали, два молодых парня изнасиловали эстонку. Парни 19020 или 1921 гг. рождения, и их перед строем расстреляли, чтобы все остальные видели. А они на фронте с 1941-го были. У нас в войсках вообще женщин не трогали, но бывали и такие случаи, ведь люди разного поколения служили. Но меня тогда поразило другое, она-то осталась жива! А они прошли больше чем по полвойны, и их расстреляли, запугали сильно людей. Это не дело, это жутко. Я до сих пор не согласен, пусть бы они искупили кровью, но зачем же было жизни лишать?!

- Как осуществлялось сопровождение саперами пехоты в наступлении?

- Самое опасное для сапера - это подрыв дота, но нам не довелось их уничтожать, на нашем участке доты как-то ни разу не попались. Но нас учили их уничтожению, там выделяли специальные группы, они должны наблюдать за дотом несколько дней, потом делаем ночную вылазку и подрываем, если не получится, то значит, во время боя надо уничтожить, если его не подавит артиллерия. Мы же на своем участке наиболее часто мины разминировали. Тут быстро ничего не получалось, работа опасная, особенно при разминировании противопехотных, у них усики были с натянутой проволокой, ее зацепишь, мина сразу подпрыгивает и срабатывает в воздухе, там надо ложиться сразу, когда слышишь стук, а иначе она подлетает на 1-1,5 метра и всех стоящих поражает. Но самыми опасными были наши противопехотные мины, потому что у них были корпуса деревянные, что у противотанковых, что и у противопехотных, потому они были очень опасные. Ведь миноискатель такие мины не берет, надо только щупом искать, так что наши саперы часто на своих же минах подрывались, ты щупом прощупываешь, а мина маленькая, если только промазал, то тогда обязательно сам на нее залезешь и взорвешься. Вот у немцев все мины были железные, но зато когда идешь по полю, особенно если трава, то очень легко не заметить проволоку и зацепить. Миноискатели нам давали, но большинство мы действовали щупом. Вот противотанковые мины было легко искать, они большие. У нас проблемы начались, как появились немецкие неизвлекаемые мины, там боковой, дольный и снизу еще взрыватель. Ты вроде два верхних обезвредил, мину поднимаешь, а взрыв произошел из-за донного, сапера в клочья. Последнее время у немцев появилось очень много неизвлекаемых мин, поэтому наши вначале сильно гибли. Но мы быстро придумали, как с ними бороться: делали специальные кошки, веревку с крючком бросаешь, цепляешь проволоку, сам в укрытие в 15 метрах, стаскиваешь кошку, взрыв, мина обезврежена. А так первое время у нас человек 6-7 подорвалось на таких минах.

- Большие потери были среди саперов?

- Нас тогда в пополнении пришло 200 с лишним человек, а когда закончилась война, то в батальоне из нашего пополнения осталось 5 или 6 человек, остальные были ранены или убиты. Причем большего всего было потерь не от мин, а от стрелкового огня противника.

- Как немцы ночью пытались предотвращать разминирование?

- Мы выходили на разминирование в маскхалатах. А немец все время ракеты пускает, если обнаружит нас, то мы сразу замираем, никакого движения, пока он не успокоится. Но бывало и такое, что поубивают и покалечат людей. А в другой раз разминируем все, флажки поставим, и ни одного выстрела. Или в такое время мы попадали, там же тоже стоят люди уставшие, и охота спать им. День и ночь война, а где поспать? Мы тоже, бывало, к траншее прислонялись и спали. И так все время. Но самым сложным было не разминирование, а потом поставленные флажки охранять, тут надо внимательным быть, там же говорят, что завтра сигнал ракетой, а до этого времени ты должен охранять флажки и глаза не сомкнуть. Обычно мы ждали 8 часов утра, сначала начиналась артподготовка по 10-15 минут или больше, смотря какое перед нами укрепление, потом ракета, мы сразу поднимаемся и идем вперед, пехота с нами. Как прошли все минные заграждения, то мы дальше не идем, а остаемся и миноискателем ищем мины, ведь за пехотой танки пойдут, или машины снабжения будут идти.

- Что входило в Ваше снаряжение?

- В рюкзаке хранили патроны для карабина, около сотни, потом для автомата ППШ, кроме того, щуп и миноискатель. Также с собой брали гранаты РГД, вот Ф-1 не брали, такого у нас не было. Трофейными немецкими гранатами не пользовались. Немецкие гранаты менее эффективны, у наших была более высокая поражающая сила. Также у вражеских очень длинный запал был, поэтому если ты расторопный, то можно обратно им гранату кинуть, но только надо делать все моментально, смотря, сколько граната летит. Тут надо быстро рассчитывать, а то ведь может в руках взорваться. Я лично гранаты немцам назад не бросал, но в соседнем взводе один сапер рассказывал, что немцы к нему подобрались и стали забрасывать гранатами, а он их быстро перехватывал и назад немцам бросал.

- В качестве танкового десанта Вас не использовали?

- Было и такое, на танках в атаку ходили, вместе с пехотой. А то ведь очень может быть, что надо проверить, вдруг заминированное поле где есть. Нас разбивали по группам саперов, по 5-6 человек или по трое. При чем когда нас придавали стрелковому взводу, то все равно нами командует наш командир взвода или наш командир роты. Ему там могло начальство задание давать от пехотного командира, но нами в бою сапер распоряжался. Поэтому нас берегли, на штурмовку траншей не бросали. Кстати, когда под Шауляем мы наступали, то на танках сидели, после того как танки прорвались, немец стал кинжальным огнем отсекать пехоту. Со мной был старослужащий Старовойтов, он с 1941-го года на фронте был, смотрю, снаряд разорвался, он упал и меня за шинель тянет, говорит: "Давай быстрей в воронку!" Мы туда залезли, танки наши прошли, стрельба еще идет. Остались бы на танке, нас немцы точно поубивали бы. Там тоже практика важна на фронте. Старовойтов был ранен 2 раза, но выжил. Также Соколов был в батальоне с 1941 г., и тоже был два раза ранен, но остался живой. Ему бабушка дала иконку заговорную, он с ней не расставался. Война закончилась, так он и остался живой. Но все равно, даже если немец не сильно сопротивляется, все время на танке не будешь ехать, как только оборону прорвем, надо прочесывать местность, немцы-то все еще остаются в траншеях.

- Как немцы вели наступление?

- Так же, как и мы - цепью. Сначала идут танки, как и у нас, но у них пехота всегда была больше прижата к танкам, береглись от пуль и осколков. Но мы немецкую тактику не перенимали. У нас самих, особенно к концу войны, тактика была лучше, чем у немцев.

- Что происходило с извлеченными вражескими минами?

- Мы их взрывали, не использовали снова. После войны до самой демобилизации я под г. Ржевом Калининской области разминировал минные поля, там столько всего было, и столько погибших солдат, которые во время войны похорон не дождались. Там строили аэродром, а мин было видимо-невидимо.

- Какое было отношение к партии, Сталину?

- Я к Сталину относился очень хорошо, к партии отлично, сам был комсомольцем. В бой шли "За Родину! За Сталина!" Был такой лозунг, с ним поднимались. Для нас Сталин вообще был как что-то самое святое.

- Было ли Вам что-то известно о больших потерях Красной Армии в первые годы войны?

- Нет, в оккупации немцы с нами не откровенничали, а в войсках такого не рассказывали. Если это говорить, то в армии начнется грусть и паника. Хоть потери и к концу войны оставались большие, но ты солдат, в какой части служишь, то только свои потери видишь, а так нет. По армии или даже дивизии потери никогда не оглашали, видимо, это было запрещено рассказывать.

- Когда вы находились в оккупации, слышали ли какие-то новости с фронта?

- У нас был военнопленный, он жил у нас, сам офицер, ст. лейтенант. Он с товарищем ходил в соседнюю деревню, где был какой-то передатчик и по нему получали сводки Совинформбюро, приходили назад и рассказывали новости в деревне. И так он к нам до освобождения приходил. Вот только перед самым освобождением полицаи расстреляли его, усекли где-то, поймали и сразу без разговоров расстреляли. А второй, его товарищ, был ранен, тот ушел, попал к партизанам и остался живой.

- Какое было отношение к старшим офицерам на фронте?

- Ну, Черняховский был наш командующий фронтом, я его видел, когда мы наступали в Восточной Пруссии. Потом немец наши войска остановил, и он поехал проверять боеготовность частей. Немцы усекли его положение, сделали большую артподготовку, во время которой Черняховского смертельно ранило. Там и похоронили. К нему в частях относились как к отличному офицеру, ведь это был самый молодой командующий фронтом. После него до конца войны нами командовал Василевский, это вообще великий человек, он же был начальником Штаба Вооруженных Сил. У нас командиром 11-го стрелкового корпуса был Родимцев, он воевал в Испании, дважды Герой Советского Союза, хороший мужик. После войны мы стояли на полигоне под Хвастово, куда наши части регулярно ездили на стрельбища. Я был уже командиром отделения, которое охраняло мост. И однажды утром мой солдат меня разбудил утром и говорит: "Товарищ сержант, лоси плывут". Смотрю, действительно плывут три лося, я взял да и хлопнул одного. Тушу вытащили, куда ее, отнесли в часть, там ее на кухню забрали. А там кроме нас присматривал сторож, он это все видел, и доложил, сволочь. Приезжает прокурор, и мне чуть срок не дали за это дело. Понесли подписывать командиру корпуса, он говорит: "Вы что, из-за животного судить! Человек воевал и его теперь посадить?! Уничтожьте эти документы и больше ко мне с такими писульками не приходите!" А так могли бы мне дать года три за это дело.

- Как складывались взаимоотношения с непосредственными командирами?

- Отлично, командир батальона был очень грамотный командир, как говорится, Богом создан для командования, не знаю, до каких чинов он дослужился, но помню, что после войны он пошел в Академию. Хороший мужик был. И комвзвода Федотов тоже хороший, вообще я скажу, что на фронте мы все душа душой жили, тут же такое дело - сейчас ты здесь, а через минуту тебя не будет. Зачем собачиться.

- Какое было взаимоотношение с мирным населением в освобожденных странах?

- Прибалтика есть Прибалтика, они чтобы показать себя не показывали, но и не было такого уж искреннего радушия. А вот в Белоруссии нас встречали прекрасно, выносили все, что у кого было, кормили, кто, что мог дать. Душевно встречали. В Восточной Пруссии там мирных немцев почти и не было, большинство эвакуировали. Помню, как мы обозы захватывали немецкие, гражданские. Мы наступали, пехоту и нас остановили, а танки прорвались, и они отрезали такой вот обоз, пошурудили в нем крепко, по трассе перины и пух летели. И понять ребят можно - немцы в оккупации гораздо хуже себя вели, все съестное разыскивали и сразу отбирали все что есть. Кроме того, даже под конец войны немцы, если кого из солдат в плен взяли, то очень часто расстреливали.

- Посылали ли посылки домой из Германии?

- Одну послал, нам разрешили, когда война закончилась. Мы захватили как раз небольшой городишко, а там склады были, но солдат много не возьмет, я послал разную ерундовину. А вообще трофеи мы не собирали, в основном пожрать чего-то. Как-то мы захватили продовольственный склад, там сам не знаешь, что и брать: и консервы, и колбаса, и сыр, чего там только не было. Немцы даже в конце войны этого добра имели много. Мы набрали в вещмешки покушать. Часы у меня были одни: мне Старовойтов подарил, сказал: "На, память тебе". А они были не на камнях, а чепуха, быстро остановились, я их выбросил. А вот браконьерничать по домам никогда не браконьерничали, за это строго наказывали, потому и избегали этого дела.

- Что было самым страшным на фронте?

- Первое время мне очень не хватало сил, мне было 17 лет, ведь несовершеннолетний. Когда наступали первое время, до слез было обидно, что нет сил. Но вот через 3-4 месяца мы хоть отъелись, а то голодные были, и все пошло как надо. И страх пропал.

- Как мылись, стирались?

- Ну, вот где речушка, там мылись, а стирались так, пока соль не разъест гимнастерку, все одну и ту же носишь нестиранную. Или другой раз снимали замену с солдата убитого. Вшей было, не дай Бог. Недалеко от места, где Черняховского убили, наша часть остановилась, и мы в дом попали, растопили печку, и по очереди брали и бросали на нее одежду. А то уже совсем невозможно было. Так хоть после печки немножко очистились, прожарили все, вши пропали. Одежда хоть и осталась грязная, но зато прожаренная.

- Что входило в сухой паек?

- В первую очередь консервы американские и сало шпиг. Вот консервы хорошая вещь, на хлеб намажешь и покушаешь, неплохо и сытно. Брикетики с консервированным супом не давали, такого не было, да и где мы будем готовить. А когда стоишь на пополнении, кухня готовит, и не нужен сухпаек. Кормили так - другой раз одни сухари и консервы, потому что ничего подвезти нельзя, обстреливают и обстреливают, тогда мы использовали, как он назывался, "дополнительный паек". Но его съедали только тогда, когда уже нет ничего, а так он в вещмешке болтался. А вот масла и печенья не то, что саперам, на передовой никому не выдавали. Пехота, как и мы - хлеб и консервы ела, изредка рыбу.

- Были ли какие-то приметы, предчувствия?

- Какие в то время приметы, там что приказывают, то и делаем, мы ведь все подчинялись офицеру и командиру отделения, это для нас были самые важные люди. В Бога тогда не верили.

- Как относились к пленным немцам?

- Я лично немцев ненавидел. Но человек уже сдался, что его дергать. Но всякое бывало, и наши солдаты в плен сдавались, а их расстреливали, ну зачем?! Хотя и мы самых ярых врагов, бывало, уничтожали.

- Наших убитых как хоронили?

- Я сам никогда не хоронил, была специальная похоронная рота, она из гимнастерок вытаскивала документы, разбирала, кто таков. В основном хоронили в братской могиле по 15-20 человек, а то и больше.

- Женщины были в части?

- Да, была санинструктор. Относились к ней как к женщине, но служебные романы у женщин на войне были только с офицерами, а с солдатами какой там роман вести. А как санинструктор она была очень внимательная, ранения перевяжет и все прочее. В целом внимательная такая.

- Были ли лично Вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей Победе?

- Да, я был убежден, что мы победим. Да в то время это уже и видно было, что где бы мы ни наступали, везде успех был наш. Они сопротивление делали, но это было уже не то, что происходило на фронте в 1941 - начале 1943 гг.

- Получали ли вы какие-нибудь деньги на руки?

- А какие там деньги, кому они нужны на передовой. Ни на руки не выдавали, и книжки никакой не было. Вот после войны сразу платить начали.

- Приходилось ли воевать против "власовцев"?

- Было дело, и в плен брали. Ну что сказать, это тоже люди. Во "власовцах" тоже разные были люди, некоторые по принуждению пошли, не желали. Вообще большинство не желало. Но мы с ними говорили все равно строго: "Ты же враг нам, ты в своего товарища стрелял. Может, он твой брат, а то и отец!" Расстрелов не было, но одежду мы снимали с них, они же в немецкой форме, обувь меняли часто. А так их отправляли в тыл.

- Ваше отношение к замполитам?

- Они меня в комсомол брали, хорошие были ребята, я уже говорил, что на фронте все хорошие. Мы всегда с ним встречались с удовольствием. И как-то он нас собрал три человека, побеседовал с нами, выписал комсомольские билеты. Потом сказал: "Подшейте под карманчик гимнастерки, а не в карман кладите". Я так и закончил службу в армии комсомольцем. Но вот в партию не пошел, что-то желания не было.

- С особистами не сталкивались?

- Сталкивался, но уже после войны, когда стояли в Калинино. Там нас разместили для постоянной дислокации. И вот в час ночи вызывает меня капитан-особист, говорит:

- Садитесь, закуривайте.

- К сожалению, не курю.

Он побеседовал со мной:

- Были ли в полиции?

- Когда и кто меня в полицию возьмет, если мне было 15 лет. Какой я вояка? Кроме того, я с немцами не дружил.

Для меня на том все и закончилось, но вот только из нашей роты двух 1926-го года рождения забрали, они, оказывается, были на самом деле 1922 или 1923 годов, и служили полицаями. Видимо, перед тем, как вызывать к себе, он связывался с местами, откуда мы были призваны. Меня только один раз вызвали, больше я с капитаном не сталкивался.

- Что Вы всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?

- Обязательно лопата всегда с тобой и котелок, а то кушать откуда. И противогаз я не бросал, а вдруг, ведь у немцев были химические снаряды, хотя некоторые выбрасывали. Сумка висит, а противогаза нет, так большинство делало. Легкое дело, противогаз выбросил, а сам ушел, докажи потом, чей это противогаз.

- Насколько эффективен был немецкий пулеметный огонь?

- Это был для нас самый губительный огонь.

- Какое наше стрелковое оружие Вам нравилось или не нравилось?

- Винтовка мне не нравилась, слишком большая, с ней в окопе трудно разворачиваться, она была по длине выше меня. А вот автомат ППШ хороший, и карабин мне нравился, коротенький, с ним удобно развернуться.

- Трудно было окопы вырывать?

- Смотря, какая земля. Бывает, что за целый день только голову да самого себя укроешь. Грунт твердый, щебенка. Ведь когда в оборону становишься, там месяцами рыли, прежде чем в полный рост траншеи появлялись. А так рыли в первую очередь индивидуальные ячейки, приготовил себе бойничку, а так весь открытый. Ведь задержка всего час-полтора, потом снова все поднимаются в наступление. А вот когда на сутки или трое, тогда роешь уже окопы, в полный рост надо готовить. А если дольше стоишь, то уже вырываешь хода сообщения и соединяешь окопы, получается траншея.

- Где находился командир взвода во время атаки/обороны?

- Со своим взводом, в тылу не отсиживался, ему же командовать надо. Он или с правой или с левой стороны находится. Еще ближе к тебе командир отделения, а вот командир роты уже подальше от передовых отделений, батальонный еще дальше.

- Самое опасное немецкое оружие?

- Шестиствольный миномет, страшная вещь. Он при стрельбе как ишак завывает. Один раз в Восточной Пруссии попали мы под обстрел из такой шестистволки, Старовойтов как только услышал звук, сразу успел перескочить на ту сторону дороги, я остался прямо на ней, и меня волной накрыло, сильно контузило, а те, кто остался на той стороне, 6 человек погибли: Кузнецов, всегда со мной был, Мартынов и другие.

- Как организовывалось передвижение на марше?

- Все пешком, на машине даже и километра не проехали. Да и где на передовой проедешь на машине, это же такая четкая мишень для немцев. Конечно, мозоли были, но кто там обращал внимание на это дело. Санинструктор помажет йодом, наклейку сделает, да и все.

- Как было организовано боепитание?

- Патроны часто кончались, но все время привозили, перебоев не было. В артиллерии перебои были, я видел, что если бой идет сильный, снаряды кончались. А нам привозил на телеге патроны старшина, всегда четко и вовремя.

- Кто обучал вновь прибывшее пополнение?

- Никто, на фронт попал, ты уже обученный пришел.

- С собой нож не брали?

- У саперов нож все время с собой был, но вот трофейные финки не брали с собой, наш нож был хороший.

- Для разминирования проходов для разведки Вас не использовали?

- А как же, было дело. С разведкой ходили и разминировали минные поля, мы охраняем проходы, пока они "языка" не возьмут и не вернуться, тут дело ответственное. Иной раз и поубивают разведчиков, если разоблачат. Фронт есть фронт. И было дело, что разведчики тащат "языка", немцы их преследуют, и мы отстреливаемся, огонь ведем встречный.

- Дополнительные методы маскировки (листья, ветки) к маскхалату не применяли?

- Нет, зимой белый маскхалат, а летний также хороший, не нуждался ни в чем.

- Не тренировались идти в разведку вместе с разведчиками?

- Нет, нас перед выходом прикреплял к группам командир взвода, если две части идут, одних из отделения туда, других сюда, мы разминировали, и охраняем до возвращения. Нам вообще часто не приходилось таким делом заниматься, только в длительной обороне. Тут же такое дело - сначала наблюдают, где и как укреплено, ищут слабое место, потом наблюдают движение, только после идут в разведку за "языком". А мы же под конец войны в основном наступали.

- Были ли у Вас как у саперов какие-то послабления или привилегии?

- Нет, ничего не было, да и какие привилегии могли быть?! Вот разведчики сходят на вылазку, после вылазки они отдыхают, а у нас даже такого не было.

После окончания войны мы стояли в Восточной Пруссии в Кирхаузене месяца два, потом нас сформировали и отправили в Калининскую область, где я прослужил до 1950 г., там мы много разминировали. После демобилизовался, сначала уехал в Эстонию, но нечего там делать, все разграбили же. А сестра была замужем за офицером, тоже участником войны, по ранению он остался в Таллине. Она меня пригласила приехать, там я устроился на холодильный завод, специальности же тоже не было, слесарем сначала учился, проработал два года. Приоделся, но мне климатические условия совсем не подошли, а родители жили уже в Крыму, вот я и приехал в д. Зуя, так и остался здесь, работал шофером в торговле. Там же и жену встретил, которая работала бухгалтером. В семье два сына и дочка.