Невара Анатолий Антонович

Я родился 3 июля 1927г. в хуторе Комиссарове, который так назывался и до революции. Почему он так назывался, я так и не узнал, мы вскоре из хутора уехали в районный центр. Хутор Комиссаров Ольховатского района Харьковской области. Семья была большая, 9 человек, 2 человека умерли еще в молодости. Осталось 4 сестры и 3 брата. Старший брат сразу после начала Великой Отечественной Войны ушел на фронт. Остался жив, и после войны преподавал в той же школе, откуда он ушел.

- Как вы узнали о начале войны?

- В день начала войны шел дождь, и хотя говорят, что "мы не готовились к войне", но перед войной за год или полгода во всех населенных пунктах, в городах на площадях были установлены квадратные громкоговорители, по которым передавались радиосообщения. О начале войны мы так и узнали впервые через эти громкоговорители. Выступал Молотов - все стояли и слушали его речь через громкоговоритель.

Отец был коммунистом, председателем райисполкома, старшие брат и сестра тоже были коммунистами, оба окончили педучилище, преподавали в школе. Когда немцы стали подходить к Харьковской области, мы, будучи наслышанными о том, что они творят на оккупированных территориях, особенно с коммунистами, решили эвакуироваться; отец получил двух лошадей и повозку, и мы поехали. Но проехали немного: на одной из станций стоял поезд с эвакуированными, который следовал на восток, отец договорился, и мы перешли в вагон. А повозку и двух лошадей отец передал под расписку какой-то воинской части. Вагоны были не пассажирские, а товарные, двухосные, небольшие. Проехали немного по Воронежской области, и на станции под названием Рай немцы устроили ад. Там стояло три воинских эшелона и наш, с эвакуированными. Налетели немецкие самолеты - несколько десятков, летели к нам в тыл на бомбежку, а от станции несколько ракет запустили сигнальщики, навели самолеты на эшелоны. Они сделали круг и один за одним бомбили станцию.

Я бежал, куда глаза глядят, не помню, как бежал. Бежал до тех пор, пока взрывы не остались вдали и я упал... Пришел в сознание только когда рассвело. Мне было тогда всего 14 лет. Я вернулся на станцию, там оркестр играл туш, была вырыта огромная яма и туда похоронная команда сносила тела убитых, остатки тел, руки и ноги. Станция была полностью разрушена, эшелоны не успели уйти и были разбиты. Но эшелон с эвакуированными успел выйти со станции, потому что он был под парами и собирался продолжить путь. Где-то в поле эшелон остановился. Я два дня искал родителей, а они меня, но так мы и не нашли друг друга. Вот так началось путешествие и мое познание азов Великой Отечественной Войны. Уже в 41году я видел и бомбежки и обстрелы, но к счастью, меня совсем ослабшего, подобрал старшина из воинской части. Сказал, что я похож на его сына, который остался в оккупации, и возил с собой. Я не был сыном полка, а просто был у старшины как сын. Помогал ему, укладывал продукты, которые старшина возил на передовую. Выполнял его поручения.

Наблюдал я отступление нашей армии от Воронежской области и до Сталинграда. Временами бой длился и сутки, и двое, а потом мы отходили. А кое-когда видел нелицеприятные картины отступления, когда армейские части пытались, кто быстрее, захватить переправу, чтобы перебраться на восточный берег. Когда подошли к излучине Дона, старшина мне говорит: "Сынок, поступил приказ - стоять на смерть, и мы, наверное, здесь костьми ляжем. А тебе жить еще надо. Поэтому давай, езжай в Сталинград". Он договорился с машиной, которая ехала туда. "Попытайся найти какой-нибудь эвакопункт или приют, или интернат для беспризорников" - сказал, прощаясь, старшина.

До Сталинграда доехал, но ничего не нашел. Попался мне один мужик, который знал моего отца. Это абсолютно случайная встреча, он угостил меня салом, начал расспрашивать, и когда узнал что я сын Невары Антона Петровича, он сказал: "Так я ж у вас бывал, знаю твоего отца и знаю, что он эвакуирован, доехал до Саратова и отправлен на жительство в республику немцев Поволжья". Я на всю жизнь запомнил адрес: село Брабандер Кукусского района республики Немцев Поволжья. Немцы были выселены, а у них были добротные дома, большие, крытые черепицей или железом, ни одного под соломой не было, с хорошими бетонированными подвалами, с подсобными помещениями, сараями... Они фактически все в подвале оставили, за счет чего мы и жили - запасы на всю зиму заготовлены.

Я когда зашел в дом, мать и две сестры лежали под горой всяких одеял, подушек и дрожали, их била тропическая лихорадка. Они были похожи на скелеты и чудом остались живы. Сестры не обратили на меня внимания, а мать улыбнулась и сказала: "Сынок, живой!" Я спросил: "Мам, вы что-нибудь ели? А где отец?" - "Отец опять работает - он заделался председателем, здесь тоже создали колхоз, и всех эвакуированных выводит на уборку урожая. Уже дня четыре его дома не было".

Они ничего так и не ели. Я спустился в подвал - нашел картошку, свеклу, еще продукты, и с того времени я научился готовить. Шить тоже там научился, потому что негде было ничего купить. Я спросил у матери: "А мясо есть?" - "Нет, оно протухло, и мы его выбросили". В это время через село шли войска, лошадь сломала ногу и ее пристрелили, люди побежали разделывать ее. Я побежал - отрубил кусок ноги и брюшины, принес домой, сварил, такой аромат был! Даже сестры проснулись и говорят: "Ты что такое вкусное приготовил?" А когда я сказал, что это конина, они не стали есть. Но посидели, одумались и начали кушать. Вот я их выкармливал, а через два дня появился отец - обрадовался, что я нашелся.

Сначала я в поле работал с отцом на уборке урожая, потом меня назначили бригадиром рыболовной бригады, а в ней были только женщины и старики преклонного возраста, старики фактически не принимали участия в процессе ловли, а инструктировали меня и женщин, как заводить невод и как вытаскивать на берег, опытом делились. Я помню, мы поймали белорыбицу на 7-8 кг. Рыбу мы сдавали в сельпо, а сельпо отправляло на фронт. Эту белорыбицу мы впервые присвоили себе - разрубили понемногу на всю рыболовную бригаду - около 1 кг на каждого было. Утром мы пришли вынимать сети, а двух сетей нету, украли. Я узнал, какие пацаны украли, пришел к ним разбираться, дело до драки дошло, но я отвоевал сети. Я уже тогда крепкий довольно был, хотя 15-й год шел. Вот так мы прожили там до освобождения Харьковской области. Как только освободили, еще шло форсирование Днепра, а отец уже задумал ехать домой. Мать говорит: "Дома у нас ничего нет!"

- Информацию получали, за сводками с фронтов следили?

- Да, у нас в бригаде была женщина, у нее был приемник. Маленький детектор - он еле-еле пищит - мы слушали, затаив дыхание. Хотя тогда у всех отбирали приемники, но она где-то достала, и мы слушали, особенно события, связанные с боями под Сталинградом, и, что интересно, над республикой немцев Поволжья, летали десятки самолетов немецких - бомбить Саратов и дальше, но ни одна бомба на республику не упала! Когда окружили армию Паулюса, громовое "УРА!" было, хотя все были до такой степени истощены, что жизнь еле держалась в теле. Все, что мы убирали на поле, сдавали на фронт. Выдавали какие-то крохи, жили в основном за счет того, что остались продукты от немцев.

Курсант школы снайперов Невара А.А. с сестрой Галиной, 1944г.

- В период кризисов 41-42гг какие настроения были у людей, как под немцем жить, вдруг Германия победит?

- Настроение у абсолютного большинства (за всех я ручаться не могу, но у тех пацанов, кого я знал) было так же патриотично, как и у меня. И это ересь, что половина народа была за то, чтоб немцы оккупировали СССР. Когда уже немцы форсировали Днепр и продолжали движение по Украине, мы вчетвером в овраге вырыли себе землянку в кустарнике, чтоб прятаться там от немцев, а на случай, если удастся, то и стащить оружие. Если что - в партизаны - мысли были. Были некоторые, кто исподтишка гадости делал - бывшие кулаки, зажиточные - но таких были единицы. А абсолютное большинство народа было настроено патриотично.

- Некоторые ветераны вспоминают об активности немецкой разведки и диверсантов к северу от Сталинграда, у вас их не было?

- Там им нечего было делать. Все эвакуированные были настолько наэлектризованы всякими сигнальщиками-диверсантами, что если б даже и попался, то его бы сразу разоблачили. Поэтому ни диверсантов там не было, ни одного немца не было. Ни одна бомба не упала - это факт, наверное, они рассчитывали, что когда завоюют территорию, то снова вернутся немцы и будут жить в своих домах.

Отец решил ехать домой в Харьков, а мать говорит: "Здесь у нас дом, а там наверняка уже ничего нету". Но все равно поехали. Дали нам какой-то домик - 2 комнатки небольшие и мы там жили своей большой семьей. Вернулись все-таки мы, когда все еще было разрушено дотла: села сожжены, города разрушены, еще виселицы стояли на площадях, их еще не срубили. Кое-где еще пожарища оставались, ничего еще не тронуто было. Во-первых, сил не было, а во-вторых, наверное, думали, что сначала надо немцев выгнать, а потом уже заниматься ремонтом, а в-третьих, женщины-то в основном работали на поле, и восстанавливать некому было. Когда возвратились в район, там уже были и райком партии, и райисполком был, хотя не избран, но уже фактически действовал. Поэтому отцу предложили должность, самую необходимую после эвакуации - председателя Райпромкомбината. Мы делали двери, окна, стулья, столы. Кстати, я работал там столяром - табуретка, которую я сделал, еще была целая, когда я приезжал домой, уже будучи капитаном.

Отец говорит: "Писать нечем, ручки нужны, ты, сынок, возьми эту ручку - деревянное основание у которой и железный колпачок - разбери и посмотри, как она делается, может, наладишь выпуск ручек?!" Я разобрался и увидел, что запросто. Специальное приспособление сделал, чтоб накручивать, а потом пробивать эти точки, которые бы держали металлическую основу для вставления перьев. И мы наладили выпуск, причем довольно быстро - мне дали несколько человек, я их обучил, и вскоре мы уже отправляли ручки в другие села.

Когда мне исполнилось 16 лет, я начал писать рапорта с просьбой - отправить на фронт. Военком (друг отца) вызывал меня - разъяснял: "Ты же еще совсем молодой! Куда тебе на фронт?" Но когда исполнилось 17 лет, он выписал повестку и говорит: "Поедешь в 30-ю окружную школу отличных стрелков снайперской подготовки". Приехал в снайперскую школу в город Пирятин Полтавской области, на окраине стояла школа, очень большая, готовила несколько сот человек - снайперов, причем, готовила поэтапно. Срок обучения - 6 месяцев, а на каждый месяц очередной набор был. Нас гоняли так, что я не помню, когда мы спали, особенно ночью. Командир взвода выводил на местность и говорил: "Вот здесь наша оборона, противник - вот там, давайте, готовьте снайперские ячейки и на рассвете я выйду, за противника, и посмотрю: если ячейка будет обнаружена - будете рыть весь день без сна, кого не обнаружу - для них будут мишени - и будете стрелять. Я в общем-то здорово научился стрелять - я потом уже, будучи офицером, был в окружной команде стрелков и однажды ездил на соревнования республиканские. Вот так я и начал служить в армии.

- Какие в школе винтовки были?

- Обычная 1891/30, но без штыка, и крепился снайперский прицел, кратность не помню - многократно увеличивал - на 300 метров голову человека я прекрасно видел. Две полоски с боков и в центре штырь заостренный был - прицел. При помощи двух барабанчиков мы делали поправки на ветер, на расстояние, и целились в мишень - до 500 метров мы порядочно били.

- Кто у вас преподавал?

- Были только фронтовики, но ни одну фамилию я не запомнил. Мне было 17 лет, с утра до вечера в напряжении. Некоторые были без руки, кто с тросточкой, но в снайперском деле они были доки. Преподавание было прекрасное. Занимались снайперской стрельбой, рытьем ячеек, а ячейки мы рыли дугой, на пару снайперов, чтобы, если один погибнет, то второй останется жив. При школе было огромное поле, которое не засевалось, не обрабатывалось и не убиралось. Поле для тренировок было прямо после боя, с остатками танков, орудий разбитых, вот на нем мы тренировались. Под рытье ячеек мы приспосабливали разные места, не дай бог, командир взвода обнаружит, чтобы снова не рыть!

- Обмундировали вас как?

- Обмундированы были лучше, чем пехота. Обмоток я не носил, были кирзовые сапоги, галифе.

- Камуфляж, маскхалаты были?

- Зимой были белые маскхалаты. А так никакого больше камуфляжа во время войны я не помню.

- Ребята в школе кто были, тоже призванная молодежь?

- Ничего подобного! Были в основном фронтовики, которые отличились хорошей стрельбой на фронте и были направлены в школу. Таких молодых, как я, было несколько десятков. Все остальные - фронтовики. Я, наверное, был самый молодой.

- Как кормили?

- Кормили в школе неплохо, но с перебоями. Периодами по несколько недель - брюквой одной кормили, а один раз наши обнаружили несколько пульмановских вагонов под откосом, с гречкой. Нас начали ею кормить. Утром заходим - гречневая каша - Ура! В обед приходим - гречневый суп, где гречинка за гречинкой гоняется, и гречневая каша. Вечером опять гречневая каша. И через неделю мы уже говорили: "Хотя бы брюквы дали!" Самое главное, масло давали каждое утро, маленький кусочек, но каждое утро. Чай с сахаром тоже постоянно был.

Наверное, когда военком мне давал повестку, он надеялся, что, пока я буду учиться в школе, война закончится. Но она еще продолжалась целый год.

Когда пять месяцев учебы прошло, из нас сформировали группу - 280 человек, и под командой подполковника поехали мы на 2-й Украинский фронт, как раз шли позиционные бои. Я сейчас читаю Жукова, январь-февраль-март в Карпатах этот фронт был без движения. И только в марте, когда подтянулись остальные фронты, началось наступление. Мы как раз в конце февраля - начале марта 45 года приехали. Не знаю, какой полк и дивизия, потому что нас привезли, разгрузили, определили по частям, и нас человек по 10-12 получилось на полк. Сразу же отправили в батальон, а оттуда - в роту. Знаю только, что недалеко от этой роты, которая стояла в обороне, в тылу находилась деревня или окраина города. Это были Западные Карпаты в Чехословакии.

Мы на рассвете, еще затемно, выползали - делали себе ячейку несколько дней, наконец сделали, под одним танком подбитым, и после этого так же затемно выползали в свою ячейку, занимали позицию впереди пехоты, с собой у нас сухпаек, и до темноты, только с темнотой возвращались на позиции пехоты. Тут же заваливались спать и до рассвета. А потом снова. Так вот месяц кряду, вместе с движением. Может только дней 5 мы ехали, а потом возвращались, то есть фактически дней 20 мы были на фронте. Вот это все мое участие. Но! Немцы гонялись за снайперами тогда здорово. Они, наверное, получили сведения, что снайперы приехали на стажировку, а у них снайперы были отличные. В каком полку и дивизии воевал, я так и не узнал. А потом нас собрали (я контуженный уже был) - повезли, я почти уже ничего не слышал.

- Как проходила снайперская стажировка?

- Мы стреляли по очереди. Бросали жребий: кто первым с утра сделает выстрел - я или напарник. Если выпадала моя очередь - я прицелом водил, искал цель, а он только мог сказать: "Толя, вот такой-то ориентир, смотри". Он наблюдал и подсказывал. Для того, чтобы записали в снайперскую книжку убитых немцев, нужно, чтобы подтвердил напарник и наблюдатель пехоты. Потому в эту книжку не все и заносилось. Тем более что мы были на стажировке и внимания на это не обращали. Снайперские книжки должен вести командир. Однажды, перед концом стажировки, напарник говорит: "Толя, офицер!" - "Я вижу". Очередь моя стрелять. Навел и только начал нажимать (спуск мы делали очень плавный, чтоб не дрогнула винтовка), а он спрятался. Фуражка у офицера была с высокой тульей. Напарник говорит: "Эх, не повезло тебе!" - Вдруг гляжу, он опять появляется, уже с биноклем. Я навел ему в переносицу, расстояние было метров 300-400... и вижу, бинокль падает, и он падает.

Потихоньку кричим: "Ураа!". Напарник: "Толя, свалил, офицера свалил! Теперь бы подтвердила пехота". Пока мы шептали "ура", артиллерия открыла по нашему пятачку огонь. Колошматили 30 минут где-то. Один снаряд взорвался почти рядом с моим напарником, и его завалило, а меня оглушило. А было уже где-то после обеда. Я пополз по траншее к нему. Подполз, раскопал его, он еще дышал, перевязал. Не помню, куда он был ранен, а знаю только, что в грудь. Я: "Ваня, Ваня!" - воды ему. Он без сознания. Вечером с темнотой подползла группа пехотинцев - они догадались, что что-то не так. Вытащили его, а он уже был мертв. Потащили его, все наши винтовки и амуницию, собственно, и меня тащили. И я уже больше не принимал участия. Оставалось всего несколько дней до окончания стажировки. Когда мы собрались уезжать, нас осталась едва половина: либо были убиты, либо ранены, находились в госпитале.

- На фронте вы получили оружие или поехали со своими винтовками?

- Нас вооружили на фронте. В школе были битые-разбитые, а нам там вручили новенькие снайперские винтовки, специально привезенные, наверное, для нашей стажировки. Новые прицелы, новые винтовки, пристрелянные хорошо.

- На стажировке был вашим напарником - Ваня...

-Ваня, имя знаю, запомнил на всю жизнь, а фамилию не помню. Мы не выбирали себе напарников. Нам в период стажировки уже назначали. Впервые некоторые друг друга видели. Но я его знал и звал Ваней со снайперской школы, где-то несколько недель до стажировки я встречался с ним.

- Что у вас в вещмешке хранилось в те 20 дней?

- Я тогда еще не брился, поэтому бритвы не было у меня. Было мыло, зубной щетки и пасты, конечно, не было, пара белья, свитер-пуловер, фляга, котелок, в общем, то имущество, что нужно было на фронте.

- Когда вы в ячейке лежали, у вас был сухпаек, что в него входило?

- Американская тушенка, это я точно помню, и сахар большими кусками, с кулак, который мы потом кололи молотками. И еще были, тоже американские, овощные консервы. Это только там нам выдавали, когда на рассвете выходили на свою позицию. Пока ехали, нам походная кухня варила борщ и кашу. Но кормили не три, а два раза в сутки: перед рассветом и вечером.

- Вы меняли свою позицию каждый день?

- Нет, всего мы сменили только один раз. Первый раз заменили, потому что начали рядом свистеть пули, мы поняли, что нас раскрыли. Вырыли ячейку в другом месте. Сперва мы под дубом были, а потом перешли к танку.

- За день сколько выстрелов делали?

- Очень мало: 1-2 выстрела, 3 - от силы. По моим подсчетам, я уничтожил за 20 дней 9 немцев, это точно, не считая сомнительных попаданий. А напарник тоже где-то так. Записали - 3. Пехота не подтвердила. Отношение к стажерам было наплевательское. Только когда свалили офицера - тогда пехота повернулась к нам лицом.

- На какую дальность вы стреляли?

- Там, где мы были, дальность была 300-400 метров до немецких позиций. Мы были где-то впереди пехоты на 50-70 метров. И эти 50-70 метров мы преодолевали ночью туда и обратно и ползком, немцы пускали ракеты постоянно.

- Не сталкивались с нашей разведкой?

- Нет.

- Впереди были немцы? Союзников их не было?

- Я не знаю. Офицер, который поднялся со своей тульей - это был немецкий офицер. Остальные были солдаты в касках. Они иногда только где-то появлялись, а все остальное время прятались, потому что понимали, что снайперы работают.

Бывали и дни, когда вообще ни одного выстрела не делали. Самое главное, что обе стороны, всвязи с тем, что январь-февраль были позиционные бои, зарылись глубоко в землю. Там так: есть цель - стреляешь.

Мы практически с солдатами не разговаривали. Разговаривали, только когда мы ужинали у пехоты. Обед и завтрак с собой брали. Пока ужинаешь, буквально несколькими словами перебросишься. Мы сильно уставали. Кажется, сидишь без движения, в прицел наблюдаешь все время, страшная усталость сковывает тебя, когда вечером начинаешь разминаться и ползти.

- Про 2-й фронт разговоры были?

- Мы особо о нем не разговаривали. Это вот первые два года, когда не было 2-го фронта, о нем был разговор. А когда он уже есть, что о нем говорить?

Приехал я в школу - нам сделали выпуск. Экзамены такие своеобразные: постреляли. Мы, кроме стрельбы, занимались тактикой, было несколько предметов, связанных с боевыми условиями. Нас обмундировали после выпуска в новенькую форму, дали новые кирзовые сапоги.

Отправили на пересыльный пункт для отправки на фронт. Я на пересыльном пункте несколько дней спал на третьем ярусе нар. Слышу - кто-то тащит с меня сапог, я подхватился, смотрю - такая морда, верзила, а уже до половины стащил. Я опять натянул сапог на ногу, говорю: "Не трожь! Зачем тащишь?" - Он: "Тебе они не нужны. Я еду на фронт, а тебя, сопляка, и на фронт не возьмут, ты ж уже сколько дней здесь обитаешь - не берут же!" Начал грозить мне: "Отдай сапоги - а тебе взамен вот мои" (рванье!). И снова тащит сапог. Я посмотрел направо, налево - все солдаты лежат, то ли притворяются, что спят, то ли действительно. Я закричал, сел на нары, а тот почти сапог уже стащил. В это время с первого этажа появляется сержант, два ордена у него: орден Славы и Красной Звезды, и еще какой-то, и к этому верзиле: "Ну-ка брось!" Он бросил меня. В это время поднялись уже многие. Верзила выхватывает нож и говорит: "Ну, падла, ты сам напросился на нож!" И наступает на сержанта. С верхнего яруса нар на этого верзилу падает человек, сбивает его с ног, его скрутили и повели к начальнику пересыльного пункта. Оказывается, он никакой не фронтовик, а бандит. Он постоянно ходил промышлять - там свободно выходили-заходили на пункте, тем более что кормили отвратительно, надо было хоть как-то питаться. Его сдали начальнику пересыльного пункта. Возвратились сержант Лунин и старший сержант Юдин, так они мне потом представились. Мы подружились. Еще один со снайперской школы, Игнатьев, с нами тоже общался. Миша Лунин - сын латышского коммуниста, у которого немцы расстреляли всю семью. Отец был в партизанах, появился дома, а там засада. Схватили его, мать и сестру, всех расстреляли.

Мы ходили к начальнику пересыльного пункта и требовали, чтоб нас отправили на фронт. Начальник мне задает вопрос: "И ты, юноша, тоже на фронт хочешь?" - Я: "Конечно!" Лунин спросил: "А ты уже был на фронте?" - Я говорю: "Да нет, всего дней 20, со снайперской школой на стажировку ездил". - "Снайпером был? Так твои двадцать равнозначны двумстам дням! Снайперов же выколачивали немцы только так!"

Наконец, начальник пересыльного пункта вызывает нас. Заходит старший лейтенант и по списку читает наши фамилии - выходите строиться! Лунин помахал рукой еще оставшимся: "Ну, привет, тыловые крысы! Мы поехали на фронт!" Пересыльный пункт был в Харькове. Харьков на двух уровнях: нижняя сторона и гора (Холодная называлась), идем-идем, переходим через железнодорожный мост на Холодную гору. Лунин говорит: "Товарищ старший лейтенант, мы кажется, заблудились. Мы же должны ехать на фронт на поезде. А тот: "Нет, не заблудились! Мы идем по назначению! Там формируется маршевая рота". Подходим и читаем: "Харьковское общевойсковое пехотное училище". Лунин: "Ты куда нас привел? Я сюда не пойду!" Старший лейтенант: "Пока идет война, действуют законы военного времени, и ты будешь, как дезертир, расстрелян!" - "А зачем мы сюда?" - "Наверное, здесь будете учиться. После войны нужны будут офицеры с хорошим боевым опытом". Я среди них был самый молодой, мне только шел 18-й год.

Пришли. Два здания были уже отремонтированы. Привели нас в спортзал, он был заполнен солдатами, в основном фронтовиками, мы прожили день, на следующий пришел начальник училища и начал объяснять, мол, вам предстоит учиться в этом училище, которое переходит на двухгодичный срок обучения. Вы будете приняты на 1 курс. Но для этого вы должны отремонтировать здание, чтоб вас туда поселить. Мы работали от зари до зари. Разрушений особых не было, лишь двери, окна выбиты и т. д. Фактически, и до войны там тоже было какое-то училище. Закончили - привели нас туда и объясняют: будете сдавать вступительные экзамены. Первый - диктант. У меня - 7 классов образования, у ребят тоже примерно так. Мы вместо диктанта пишем: "Начальнику Харьковского общевойскового пехотного училища генералу Свиклину. Рапорт: Мы учились давно, больше 4 лет назад, все позабыли, поэтому просим отправить нас на фронт!" А старушка была - нам казалось тогда, что очень пожилая, ну где-то 50 лет, подошла, прочитала наши рапорта -- мы сидели вместе -- быстро собрала и убежала. Мы радуемся - едем на фронт! Проходит день, на второй нас вызывает начальник училища - поругал и объявил: ваши рапорта засчитаны как диктант и поставлена оценка "5". А второй экзамен - математика. Мы опять рапорта. Она опять побежала. После этого опять нас вызвал начальник училища и говорит начальнику штаба зачитать приказ: "Такие-то абитуриенты вместо диктанта писали рапорт с просьбой отправить их на фронт. В рапорте не обнаружено никаких ошибок. За патриотическое стремление - зачислить в училище без сдачи остальных предметов". Свиклин был фронтовик, раненый, с палочкой ходил. "Вам понятно?" - "Нет, товарищ генерал, не понятно, мы же не писали диктант, задач не решали" - "Ну-ка, начальник штаба, еще раз прочитай!" В общем, зачислены все мы. Миша Лунин грустный: "Надо было писать неграмотно, надо было каракулями написать да с ошибками. Что ж теперь?" - исчез куда-то.

Появляется с лейтенантом: "Знакомьтесь, ребята, это бывший солдат из моего отделения на фронте. Сейчас он закончил училище за 11 месяцев и остался здесь курсовым офицером. Так вот, мы четверо идем к начальнику училища и просим его, учитывая, что все предметы мы прошли, кто на фронте, кто в снайперской школе, перевести нас на 2 курс обучения. А лейтенант нас подготовит по тем предметам, что будут сдаваться за 1 курс". Мы пошли. Генерал удивился, что мы опять: "Вы уже зачислены и на фронт не пойдете - это ясно!" - "Нет, мы по другому вопросу. Просим вас засчитать нам 1 курс обучения, который мы уже прошли на фронте и сразу перевести нас на 2 курс, иначе мы объявим бойкот и не будем учиться!" - "Приходите завтра". Пришли, а он говорит: "Сдадите все без единой тройки - переводим! Если хоть одна тройка - не переводим!" Только Игнатьев не вытянул. А нас троих перевели на 2 курс. А через 11 месяцев пришел приказ: училище расформировать, 100 человек, кто хорошо учился, направить в Киевское общевойсковое пехотное училище им. Рабочих Красного Замоскворечья для сдачи госэкзаменов. Остальных - выпустить сержантами и старшинами. И в число 100 вошли и мы, Лунин сказал так: "Все, ребята! Если учиться - то только на "5"!"

Война еще не закончилась, когда нас зачислили на 2 курс. Какое-то время мы прозанимались - вдруг тревога! Часов в 5 утра. Мы быстро поднимаемся - все офицеры уже в подразделениях и дают команду: "Без оружия!" Мы выбежали и построились на плацу. Свиклина на посту начальника училища сменил генерал Гусаров, тоже фронтовик: "Начальник штаба, читай приказ!" Читает: "По случаю окончания Великой Отечественной Войны ворота училища открываются и всем курсантам разрешается на двое суток идти праздновать День Победы". Слышим - то там, то там пулеметная и автоматная стрельба. Везде, по всему городу, ракеты и автоматы, пулеметы. Все кругом гремит.

Уже рассвело, мы подшили новые подворотнички, обмундирование еще хорошее было, и вышли из города. Весь город был на улицах, все кричали, плакали, целовались, смеялись, стреляли, где ни появимся - все обнимаются, целуются, в основном женщины. Везде приглашают, на улицах разносят водку. Миша Лунин: "Ни грамма, хлопцы, на двое суток нас отпустили!" Он такой был волевой. "Давайте пойдем на окраину города!" Все уже было в цвету, сады, -- в центре не так видно, а на окраине красивее - вдруг на встречу старичок один: "Сынки, да куда же вы? Заходите к нам. День Победы - праздник!" Зашли мы. В это время выбежала девчушка лет 18-20, выросшая из платья своего - обтягивает, красивая грудь и сама: "Дедуля, где ты?" - Увидела нас и убежала. Миша: "Ребята, давайте зайдем? Себя покажем, были-небыли расскажем! И отпразднуем. Здесь, я думаю, можно. Здесь, я думаю, нужно!" Я спросил: "А почему, Миш?" - Не скажу, говорит. Зашли в дом, там два инвалида: "С какого фронта?" - Мы рассказали, кто на каком фронте воевал. Один без ноги, а другой - без руки, и несколько женщин, и стол накрыт празднично. Я смотрю на Мишу, а он крутится туда-сюда. Вдруг засиял. Смотрю - входит эта девушка, несет парящую картошку в миске, поставила на стол и опять ушла на кухню.

Заместитель начальника 10-й погранзаставы младший лейтенант М. Лунин

Разлили по стопкам. Миша говорит: "Я прежде всего хочу, чтоб мы помянули тех, кто не дожил до этого дня, до светлого дня Победы! В том числе моего отца, мать и младшую сестренку, которые погибли от рук фашистов". Вдруг слышим - рыдания. Девчонка стоит в двери и плачет. Старик говорит: "Внученька, иди сюда, садись рядом". Потом объяснил, что отец ее погиб на фронте, а мать изнасиловали немцы, и она наложила на себя руки. Потом предоставили слово женщине одной: "За тех, кто будет жить после нас, кто будет пользоваться плодами победы!" А потом тоже разрыдалась. В общем, и торжественно и трагично - праздник со слезами на глазах.

Они поженились потом, Миша и Марийка. Сыграли свадьбу скромную.

Я в это время переписывался с одной девушкой, которую встретил на посту ВНОС.

Когда возвратился с фронта в училище, еще написал - ответа нет. Через полгода одна девчонка, Наташка, написала, что пост ВНОС перевели из Полтавской области на запад, ближе к фронту, рядом с городом Добромиль. Бандеровцы напали на пост - всех девчонок убили, аппаратуру уничтожили, как раз в День Победы. Наташа единственная осталась живой, ее посчитали убитой. Прибежали пограничники, она, конечно, в госпитале полгода пролежала, ее всю сшили, написала мне письмо: "Аннушка так любила тебя, но, увы, погибла!"

- У Наташи как сложилась судьба?

- Не стал я переписываться с ней, написал письмо ответное - "спасибо", и все! Но, когда мы закончили училище, я решил пойти в пограничники. Увидел зеленую фуражку - майор один приехал набирать из училища выпускников в феврале 1946-го года. Нас выпустили. Мы с Мишей Луниным и Ваней Юдиным закончили на "5". Пока ждали приказа, начальник училища решил заготовить дров для училища, и машина с нашим взводом перевернулась, и нас выпустилось всего несколько человек. Я был в санчасти, даже на фото, которая младшего лейтенанта, у меня на виске блямба наклеена, у меня был фурункулез и я лечился от него. Миша Лунин был дежурный, и еще трое были дневальными, вот мы и остались живы. Остальные - либо погибли, либо получили ранения, которые привели к инвалидности.

Когда появилась зеленая фуражка - мы решили идти в погранвойска. Спросили - "Куда набирают?" - "Украинский погранокруг". Я спросил - "Добромиль?" Наташа написала, что возле Добромиля их убили, и что похоронили их на площади Добромиля. Был я молод, 19-й год всего, влюбленный был по уши, и решил там служить, чтоб бороться с бандеровцами, и посетить могилку Ани и ее подружек. Так началась моя погранслужба. Миша Лунин погиб - бандеровцы сделали засаду. Он служил через одну заставу от меня. Я был на 12-й заставе Добромильского погранотряда, а он - на 10-й. При его похоронах я присутствовал. Его и его жены, она беременная была. И у меня выработалась абсолютно отрицательная до возмущения, до бешенства ненависть к бандеровцам. И сейчас я их ненавижу!

Я написал роман "Крутые повороты", где показал изуверства бандеровцев. Моя первая жена заболела раком и умерла. Похоронена была на Украине. Мои сыновья - полковники. Один - преподаватель Голицынского военного института ФСБ (а тогда КГБ был), он уже лет 30 там преподает. А другой был преподавателем Академии ФСБ, он владел китайским, английским, арабским, французским, латвийским, русским и украинским языками, закончил высшую школу КГБ. Он был в адъюнктуре высшей школы, когда началась катавасия с развалом нашей страны. Я ему посоветовал поступить в адъюнктуру. Он - башковитый парень, сдал все на "5" и поступил. Начался развал, ведомства переделывали, сначала тянули с кандидатским минимумом, а потом предложили стать преподавателем в академии ФСБ. Он дал согласие, тем более, что он до этого возглавлял отдел по борьбе с организованной преступностью в КГБ Риги, в Латвии.

Сыновья каждый год или через год ездили на могилу матери. Последний раз, когда поехали, старший в форме, а младший - в штатском, но с удостоверением. Их всегда безропотно пропускали через границу. А тут вдруг приехали утром - держат час, два, три, четыре. Старший приходит: "Ну, сколько можно?" - "Да вот мы проверяем кое-какие данные!" Наконец, после обеда отпустили. Они же оба чекисты. Проехали пару населенных пунктов - и обнаружили за собой хвост. Въехали в Харьков - хвост не отстает, они Харьков знали, как свои пять пальцев, постоянно ездили же на машине. Они быстро развернулись и в лоб этой машине, остановились впритык. Выходит старший из машины - и тот выходит. Смотрит - "Ба! Николай! Ты что за мной гоняешься?" - Вместе с ним учились в академии Ленина, однополчанин. - "Да вот, так получилось. Я когда прочитал фамилию, я сам вызвался за тобой следить. А кто у тебя в машине?" - "Это брат мой Невара Анатолий". - "Это он автор книги "Крутые повороты"? - "Нет, это отец, у них имена одинаковые" - "А мне сказали, что это автор книги "Крутые повороты". - "Ну, ладно, Саш, скажи отцу (а я как раз недавно ездил хоронить последнюю сестру, у меня на Украине родня была), чтоб он больше на Украину не ездил, я за его благополучие не ручаюсь".

Я в романе рассказал, как они расстреляли лейтенанта Лунина и его беременную жену. Это художественный роман, кое-где я там вплетаю эпизоды из своей жизни, которые считаю очень интересными, там и другие события, связанные с ОУНовским подпольем. Это не автобиография, это художественный роман.

- У ОУНовцев, т.е. бандеровцев, какая идеология была, за что они так воевали? Немецкий след в их поддержке?

- Мы фактически воевали с остатками дивизии "СС-Галичина", которая была сформирована из западных украинцев, остатки которых потом перешли в СССР. У нас банды были численностью 800-1000-1500 человек, обитали в лесах. Когда мы начинали операцию, то они оставляли заслон, а сами разбегались в разные стороны, наметив предварительно место очередного сбора после столкновения с нашими войсками. Заслон весь погибал, а они снова собирались и творили свое черное дело. Это те, кто входил в состав дивизии "СС-Галичина", и еще одна была сформирована из западных украинцев. Это люди, которые потеряли свое богатство и обманным путем заманивали в свои сети и бедняков, которые с нами тоже воевали. А так как Западная Украина несколько раз переходила то Польше, то России, то туретчине, у этого народа выработалось стремление жить самостоятельно и они вели борьбу за так называемую самостийную Украину. Они и сейчас хотят отделить Западную Украину от Восточной и иметь свой суверенитет. Веками выковывалось это национальное стремление к самостийности. И это стремление, наверное, уже не выколотишь, тем более что сверху Ющенко поддержал.

Мы чуть ли не ежедневно выходили на операции, сидели в засадах или, наоборот, шли с металлощупами по лесу, искали схроны. Однажды, задержали мы одну пожилую женщину, которая шла из СССР за границу, она шла с семьей из 6-ти человек, и она 7-я. Они были сами из Польши, но оказались после войны на нашей стороне. Эта семья решила вернуться - тайно пересечь нашу границу, и мы ее задержали и долго допытывались, кто эта женщина. Она выдавала себя за умалишенную. Мы ее назвали потом "Мать-героиня". Разоблачили ее, что она к этой семье не имеет никакого отношения, она к ней просто пристала. Семью мы передали для репатриации, а эту задержали и, несмотря на мои стремления что-то разузнать, она ни слова, ни полслова: или мычала, или молчала. А когда передали в разведотдел, там сказали, что это очень интересный нарушитель границы. Чем интересный - для нас было не главное, главное - что задержали. Таких случаев было немало, недели не проходило, чтоб мы не задерживали. В общем, не скучали.

- С особистами не сталкивались?

- Я впервые узнал, что такое особист, когда уже был офицером. А когда был солдатом, и даже курсантом училища, я понятия не имел, что это такое. Слышал о СМЕРШе, но я считал, что они борются только с немецкими шпионами.

- Замполиты работали?

- Замполиты рот были в снайперской школе. Но специфика училища приводила к тому, что им некогда было с нами беседовать. У нас оставалось только время для сна, и то неполного... А остальное время мы ползали на брюхе, рыли или ждали, когда покажется мишень. Может, несколько раз я был на беседе, но я что-то не припомню. Помню только, что каждый день был насыщен до предела.

- А психологическая подготовка снайпера?

- Никакой психологической подготовки не было! И я не верю сейчас в роль психолога в армии. Самым главным психологом на заставе, а потом в отряде был я. Я умел проникать в души солдат, потому что сам был солдатом. Я никогда солдата не унижал и не обижал. Никогда в жизни не кричал. Я научился подходу к каждому солдату в отдельности, даже будучи уже начальником политотдела. Меня до сих пор находят мои бывшие начальники застав, заместители, их три человека - один в Волгограде живет и двое в Волжском. Встречаемся как самые хорошие друзья. Они считают, что я был самый тактичный и уравновешенный офицер в отряде. Наверное, я научился этому только потому, что был парализован, когда у меня был нервный шок. Я настолько стремился остаться в кадрах, что я каждый день делал анализы пройденного дня и категорически критиковал себя за допущенные ошибки. Занимался самовоспитанием. Честно признаться, я не верю ни в духовенство, ни в психологов, а верю только в хороших, добротных офицеров, которых сейчас, к сожалению очень мало.

- Как вы относились к немцам? Вы же видите в прицел человека.

- Когда мы возвратились из эвакуации, я видел что сделали немцы с нашей Украиной. Я был наполнен ненавистью до предела. Никакая агитация не нужна была! Я стрелял, потому что видел врага - зверя, который опустошил мою Украину. Но, помню, когда я был в училище, рядом с нами был лагерь немецких военнопленных, причем они ходили в своей форме, у кого сохранилась, и даже офицеры с погонами были. Их кормили даже лучше, чем нас, курсантов. Разделяло нас два ряда колючей проволоки, между которой ходила охрана. Они работали, а по вечерам они подходили к проволоке, наблюдали за нами. Мы подходили к ним и сначала учили их русскому языку, а они немецкому нас. Не все, конечно, но много подходило, интересовались, некоторые даже знали русский: плохо, коверкали, но разговаривали по-русски с нами. И я увидел, что и среди немцев есть неплохие люди. Я совсем по-иному стал к ним относиться. Для меня врагом остался фашист - тот, который разрушал мою страну.

- В совете ветеранов позже вы не встречались с немецкими ветеранами?

- Не с ветеранами, а с немцами, которые приезжают на свое кладбище в Россошки, я встречался уже 4 раза. Приезжал товарищ Дитрих, я его как-то назвал господин, а он прекрасно владеет русским, и он ответил: "Нет. Не господин, а товарищ!"

- Как общение происходит?

- Через переводчика. Каждый раз я выступаю, говорю о своей ненависти ко всему немецкому народу во время войны и о том, как изменилось мое отношение к немцам, когда почти год я разговаривал со многими пленными немцами в училище. Сейчас фактически приезжали не те кто разрушал мою страну, а те кто потерял таких же родных и близких, как потеряли наши. С ними у нас, конечно, был разговор.

- В книге "Моя судьба - граница" вы упоминаете, что против ОУНовцев действовали не только силовыми методами, но и пытались уговорить сдаться, обещали амнистию. Пользовались они?

- Очень многие! Выходили с повинной и им разрешали забирать семью, оплачивали все расходы и они уезжали в восточные районы Украины. Причем, никто не знал, куда они уезжали. Это было специальное постановление Совета министров Украины. Но больше половины не сдавалось. Шли до конца все те, кто был из детей зажиточных кулаков, помещиков и других, кто пользовался всеми благами, которые отпущены человеку, до присоединения Украины к СССР. И некоторые оборванцы, которые верили до фанатизма в самостийную Украину, тоже не сдавались. Многим сдавшимся все прощали. Это они сейчас, при Ющенко, на Украине снова подняли волну.

- Ваше отношение к Сталину и партии тогда и сейчас, как-то изменилось?

- Изменилось, но не очень. Тогда я был полностью за Сталина, партию до мозга костей. Сейчас я иначе совсем рассматриваю. Конечно, были ошибки и у партии, были репрессии и у Сталина, но при всем при этом я рассматриваю прошлое с позиции объективной, и положительные стороны, и отрицательные. У соцстроя было немало положительных сторон. Бесплатное образование, среднее и высшее. Бесплатное лечение. Санаторные и курортные путевки - для рабочих была не проблема. Проституции при социализме не было, как и киллеров, наркомании. Хотя, конечно, в последние годы была и коррупция, и подхалимаж, и протекции. Но если бы строй был в руках нормальных руководителей, он мог сыграть только положительную роль. Сталин, конечно, виноват в репрессиях. Но, я должен сказать, я бывал в ФСБ, там реабилитировали всех, кто был посажен Сталиным. А ведь среди них были и диссиденты, и открытые враги. Они реабилитированы теперь и выступают с апломбом против Сталина. Многие попадали незаслуженно, и расстрелянные и репрессированные. С точки зрения участия в Великой Отечественной Войне -- кто знает, каков бы был итог войны, если бы не был у руководства страны Сталин, со своей железной волей и жесткими требованиями. Вот ругают приказ 227, на всех перекрестках чехвостят, а я считаю, что он был необходим. Причем он родился не на голом месте: в нем сначала описываются штрафные батальоны, которые были созданы немцами, и заградотряды, которые тоже были созданы немцами, и преследование дезертиров тоже. Он там и пишет: немцам - можно, а почему нам нельзя? Он действительно повернул все, и мы пошли вперед. Сталин по именам знал всех командующих армиями, и даже многих командиров дивизий. Это надо иметь титаническую память. Уже не говоря о том, что он четко знал, где какая армия находится в данный момент. Жуков говорит, что он отступал, когда ему доказывали свою правоту. Любые явления надо рассматривать со всех сторон. Не брать только негативную или положительную сторону, а брать по совокупности всех сторон, и только тогда можно делать объективные и ценные выводы...