Адаева Людмила Николаевна

Я Адаева Людмила Николаевна. Родилась в 1922 году в Селе Бердянка Сталинского района Омской области. Мой отец Адаев Илларион Павлович и мама Благонравова Лидия Герасимовна были учителями. Из Поволжья, где они учились, их направили работать в Омскую губернию. Вскоре отец пошел учиться на священника и стал священником. А мама продолжала работать учительницей. У родителей было много детей, но большинство умерло. Бывало в день по два детских гроба. Выжило нас только трое, а сейчас я осталась одна. Старший брат Николай 1905 г. Рождения и младший Венедикт 1926 г. рождения.

В 1928 году папа умер. У него была саркома. Его лечили рентгеном, но всё было бесполезно. Три года он мучился и умер. После смерти отца старший брат, работавший в то время на водном транспорте и бывший к тому времени уже женат, усыновил нас с младшим братом. По тому, что маму нигде не принимали на работу.

В начале мы жили в Омске, Потом так, как брат работал в Северном Пароходстве, мы переехали в Архангельск. Можно сказать, что Николай заменил нам отца. Когда мы немного подросли, то вернулись в Омск к маме. В 1939 году мы переехали в Ленинград. К тому времени старший брат жил в Ленинграде. Он вторично женился и переехал жить к жене, а мы поселились в его комнате в доме 47 по Курлянской улице.

В 1940 году я окончила школу, и поступила в Химико-Технологический, но в этом году ввели платное обучение в вузах, надо было до 31-го декабря принести 300 рублей. Брат в то время был в Ленинграде и принёс мне эти деньги. Говорит: "Я тебе дам доучиться". И вот эти полгода я мучилась. Думала: "У него на иждивении мама, младший брат, жена, маленькая дочка. И ещё я". Ну, думаю: "Нет". Написала ему, что я дальше учиться не пойду и ищу работу. Но ничего с работой тут у меня не получилось. Брат пишет мне: "Приезжай ко мне, и я здесь тебя устрою". В марте 1941 года я приехала в Мурманск, и Николай устроил меня кассиром на грузопассажирский пароход "Сосновец". Мы ходили от Мурманска по Северу. Возили грузы и пассажиров в разные бухты. Тут вскоре началась война.

22-го июня рано, рано утром мы пришли в какую-то бухту. Николай говорит: "Пойдем, погуляем". Летом на Севере солнце стоит в небе круглые сутки. Утро было такое солнечное, тёплое, хорошее. Пошли, погуляли. Возвращаемся на судно, и тут говорят: "Война". При этом известии у меня не было ощущения грянувшей беды. Как и многие, я думала, что всё это скоро кончится.

Пришли в Мурманск. Как-то ночью я просыпаюсь, меня брат спрашивает: "Ты ничего не слышала?" Я отвечаю: "Нет". Он говорит: "Бомбили".

Младший брат Венедикт давно собирался приехать к нам в гости. Как раз в это время он и приехал. Но повидаться нам не удалось. В тот же день судно отправили в Архангельск. И ему пришлось возвращаться в Ленинград.

"Сосновец" взяли в военное ведомство. Брат в то время служил капитаном парохода. И вот он меня спрашивает: "Что же мы теперь будем делать? Вернуться в Ленинград уже нельзя. Можно тебя устроить на судно, но у тебя нет специальности". Всё же он меня устроил на грузовой пароход "Пинега", отправлявшийся в Арктику. Капитаном "Пинеги" был Романовский Михаил Игнатьевич. Брата потом назначили помощником капитана парохода "Ижора", который принимал участие в "Северных Конвоях". На "Пинеге" я работала камбузницей. Мыла кастрюли, в общем, работала на кухне. Северным морским путём наше судно пришло в Петропавловск. Шли очень долго, с августа по март. Через льды нас вёл ледокол. Мы прошли благополучно, а вышедшее вслед за нами судно было потоплено немцами. У нас был моряк, у которого сестра служила на том судне, которое потопили.

Помню, когда шли, по радио передавали, что немцы бомбят Ленинград. И вот я днём работаю, а вечером реву, что там мама с Веней под бомбами. О том, что в Ленинграде голод нигде не объявляли, но об этом знали все.

Когда стояли на Камчатке, к капитану приходит главный из политотдела Петрапавловска и говорит, что судно "Ангарстрой" срочно должно идти в Америку, а с него списывают буфетчицу. В общем, кто-то из ваших, должен прейти на судно. Выбор пал на меня. Капитан возражает, говорит, что я обещал брату вернуть сестру. Но начальник политотдела сказал: "Что б к утру была на судне".

Привезли меня на "Ангарстрой", и судно пошло в Америку. Капитаном у нас был Бондаренко.

В мои обязанности буфетчицы входило обслуживание командного состава. Это, подавать первое, второе. В общем, обеды и убирать помещения капитана и старпома.

Шли около полу месяца. Пришли в Портланд. Загрузились сахарным песком, и пошли обратно. В Америке, конечно, всё по-другому. Даже воздух другой. Помню, американцы плакались, что у них сахарный песок по карточкам. А я думаю: "Вот, ещё жалуются, а у меня там мама от голода умирает".

Это всё происходило в марте - апреле 1942 года.

В Портланде мы взяли пассажиров: женщину с грудным ребёнком и ещё был штурман, латыш. Он говорит: "Это судно утонет". Я спрашиваю: "Почему вы так думаете?" Он отвечает: "Я подряд на двух судах тонул, и это утонет". Его уже пересаживали на судно. Судно тонет, пересаживают на второе, судно тонет. И это говорит, утонет.

Боцманом у нас был видный, высокий мужчина. Поскольку верхняя палуба корабля была очень проржавевшая. Он организовал работу. Весь экипаж, включая комсостав, отбивал ржавчину. После чего палубу покрасили суриком.

На обратном пути, когда мы проходили недалеко от Японских островов, нас перехватили японцы. Остановили судно, закрыли радиостанцию и несколько дней пробыли на борту. Забирали к себе капитана, но потом привезли и судно отпустили. Мы пошли дальше.

Помню, боцман всё возмущался: "Сказали бы, я бы их всех за борт побросал сразу. У меня силы бы хватило".

Не забуду вечер первого мая. Тихо, светит луна. И вдруг сильный удар. Торпеда.... Была и вторая, но она прошла мимо, рядом. Торпеда ударила в корму. И судно кормой, очень медленно стало погружаться. Тонуло оно минут 20. Для судов, которые часто тонули за несколько минут, это было очень медленно. Так, что мы успели спустить шлюпки и высадиться. К счастью при взрыве никто из экипажа не пострадал. Только бывшая на судне собака, испугавшись, куда-то забилась и её не нашли.

Когда высаживались в шлюпки, то люди очень растерялись и некоторые спасали жилетку, шляпу. ... Вот такие совершенно ненужные вещи.

Пока судно тонуло, мы отошли на некоторое расстояние, чтобы не затянуло в воронку, и молча смотрели. Только боцман рыдал, глядя на гибель своего корабля. Такой здоровый мужчина и не выдержал. Столько труда, работы, и всё...

Через несколько часов, подошло японское, гражданское судно. Они взяли нас на борт. Японцы, увидав того матроса, который был в шляпе, загалдели: "американо, американо..".. Нас посадили в трюм.

Тогда погибало много наших судов. Теперь я думаю, что их топили американцы. Есть книга американского адмирала Локвуда "Топи их всех". Там про это рассказывается.

Через несколько часов нам спустили ведро с баландой. Они варят морскую капусту, такие у них щи. Но никто не стал, это есть. Не ели ещё и по тому, что мы сняли со шлюпок аварийный запас. Там были галеты, шоколад, паштет. ... Всё доброкачественное и вкусное. На этом и продержались.

Как я уже говорила, на судне я работала буфетчицей. У меня постоянно пропадали ложки, вилки. Они были из нержавейки. Пропадали простыни... И вот сижу я на шали в трюме японского корабля. Подсаживается ко мне наш моряк, молодой парнишка. И говорит: "Наверно только мы с вами довольны, что потонуло наше судно. Нам бы не рассчитаться за всё, что мы тут потеряли". Он заведовал библиотекой. У него всё время книги брали и не возвращали. Мы отвечали за весь свой инвентарь.

Дней через несколько, нас выпустили на палубу. Пригласили в столовую. Японцы ели рис со всеми блюдами. Он стоял у них в таких кадочках. Но мы у них ничего не стали есть.

Когда шли уже по Хуанхэ. И действительно желтая река. Там много маленьких лодочек, на которых жили китайцы. На них привязанные за ноги собачки и детишки. Китайцы очень подобострастно относились к японцам. Завидев японцев, издали начинали кланяться.

Пришли в Шанхай. Там нас передали, в какую то военно-морскую организацию, где мы сидели под охраной. Все находились в одной комнате, и мужчины и женщины.

На судне было три женщины, и ещё взяли одну пассажирку с грудным ребёнком. Правда комната была большая.

Через какое-то время связались с нашим посольством. Оттуда нам стали привозить обеды.

Кажется, в июле нас перевезли из этого охранного отделения в Советское консульство. А за тем на поезде привезли во Владивосток. Пока ехали по китайской территории японцы за нами усиленно следили.

В Шанхае скопилось много моряков с потопленных судов.

Конечно, нас по приезде проверяли, но не строго. В отделе кадров задали несколько вопросов, и всё. Потом предложили пойти буфетчицей на другое судно, но я отказалась.

Так, как во Владивостоке у меня никого небыло, то меня поселили в общежитие организованное в здании морского техникума.

Я подумала и решила, что поеду в Ленинград. Пошла к главному начальнику милиции, на счёт пропуска. Он сказал, что сейчас пропуск не дают. Так я осталась во Владивостоке.

При пароходстве организовали четырёх месячные курсы радиооператоров. И я поступила на эти курсы. Курсантами были в основном девушки. Когда, первый раз, мы пришли на занятия и три девушки сели на первую парту. Стали знакомиться. Оказалось, что все три, Людмилы. У одной из Людмил мама была начальником отдела кадров, но не Дальневосточного Пароходства, а какого то, кажется рыбного.

Пока я училась на курсах, с питанием было не очень. В порту находилась столовая, где нас кормили. Помню, порция галушек состояла из мутной водички, в которой плавали штучки две галушки. Мы брали по десять порций. Складывали галушки в одну миску, и получалась нормальная порция. Когда уходили, то на столе оставалось множество алюминиевых мисок с водичкой. Не знаю почему, но работники столовой к этому относились спокойно.

Я была там единственной со средним образованием. Поэтому меня выпустили пораньше. На судах срочно требовались специалисты, меня направили на судно "Маяковский" дублёром радиста. Капитан Макаров. Судно пошло в Америку. Это было в конце 1942-го, начале 1943 года. Пришли в Сан-Франциско, погрузились и отправились обратно во Владивосток. Какой везли груз, я не знаю. Всё было упаковано в ящики. О характере грузов знал капитан и "грузовые" помощники, а простым членам экипажа знать не полагалось.

На этот раз всё прошло хорошо, если не считать, что на обратном пути мой начальник начал ко мне приставать. Лез с поцелуями, говорил, что если я буду с ним, то он из меня сделает классного радиста. Я ему сказала, что если он будет продолжать, то я не буду ходить в радиорубку. И сдержала своё слово. По приходе во Владивосток, на судно пришло начальство, спрашивали в отношении аппаратуры. В конце я рассказала, что у меня вот такие отношения с радистом. Говорю: "Я не хочу больше". Они сказали: "Ну, хорошо. Мы вас назначим на другое судно". Дали мне направление на теплоход "Кола". Я пришла и сразу почувствовала себя не уютно. Так он мне всем не понравился. Такое не приятное ощущение. Как-то не уютно, холодно. Но было и хорошее. Когда мы учились на курсах, у нас был преподаватель Кириленко. Очень хороший человек и специалист. Все мы мечтали попасть к нему на практику. Как раз он был на "Коле". С одной стороны я была очень довольна, а вот судно, какое то, такое не приятное было.

Когда я уже собиралась уходить с "Маяковского" приходит ко мне капитан с "Пинеги", который обещал брату приглядывать за мной. Он чувствовал как бы свою вину за то, что меня перевели на "Ангарстрой" и судно утонуло. Они долгое время не знали, спасся ли кто-нибудь с него или нет. Я ему тоже рассказала про этого радиста. Он говорит: "Переходи ко мне". К этому времени он был капитаном судна "Аргунь". Он пошел в службу связи и сказал: "Прошу направить Адаеву ко мне на судно. Я её знаю". Там ответили: "Ну, хорошо". Моя подруга и однокурсница Людмила, мама которой была начальником отдела кадров, очень хотела работать с Кириленко и была рада поступить, вместо меня, на "Колу". Всё получилось хорошо, как хотели. Кто хотел на "Колу", кто хотел на "Аргунь". И вот бывает же так. "Кола" тоже была торпедирована. Судно затонуло. Экипаж спасался на шлюпках. Долгое время они провели в океане. Так, что люди стали умирать, некоторые сошли с ума. Так в первом же рейсе погибла моя Людмила.

Существует книга, написанная начальником радиостанции "Колы" Кириленко. Там он всё это подробно описывает. Я, правда, её не читала, не нашла.

Третьей нашей подругой была Людмила Сахарова. Её муж был штурман. Но Людмилу направили не к нему, а на другое судно. Она служила на судне типа "Либерти". И вот, во время шторма, на глазах её мужа, "Либерти" раскололось пополам. Он даже видел её в воде и хотел броситься, но его удержали, потому, что шторм был очень сильный, и помочь было невозможно. Все погибли. Эти "Либерти", как-то часто раскалывались пополам.

А я продолжала плавать на "Аргуни". В один из заходов в Америку, нашего начальника радиостанции перевели на другое судно, и я осталась одна. Как старший радист я переселилась в отдельную каюту рядом с рубкой. До этого я жила в общей каюте с другими девушками.

Во время перехода через океан радиостанция была выключена. Велось только наблюдение. Из центра передаётся программа передач. Так, что в определенное время нужно было принимать циркуляры, и если они касались нашего судна, то я принимала и передавала командованию.

Радиограммы, в основном, шли зашифрованные. Наблюдение велось и на аварийной частоте, на которой передаются сигналы "SOS". И только уже при подходе радиостанция включалась.

Однажды и мне пришлось подать сигнал "SOS". В Охотском море мы шли в бухту Нагаева и сели на камни. Это было в 1943 году. В бухте Нагаева расположен порт, связывающий Магадан с морем. В тот день был сильный ветер, а бухта небольшая и наше судно, как-то так не удачно потянуло на камни. Получили пробоины. Завели "пластырь". Вскоре после этого начался ледостав, и нам пришлось там зазимовать. Оставались три судна стоявшие бортом. Кроме нас стоял пароход "Красин" и ещё одно небольшое. "Красин" это не тот знаменитый ледокол, а обычный пароход.

Если на "Маяковском", где я раньше работала, стояла наша радиоаппаратура. Передатчик искровой. Приёмник со сменными катушками. То есть, чтобы настраивать на определённую частоту, нужно поставить определённую волновую катушку. На "Аргуни" стояла американская аппаратура. Всё на английском языке. Я достала сначала обычный, а потом и технический словарь и зиму провела за учёбой. Конечно, на американской аппаратуре было работать легче. Никаких тебе катушек. Просто переключил диапазоны и работай.

В свободное время слушали радиопередачи. Один раз, мы с женщиной, служившей на нашем пароходе, решили покататься на буере. Сперва, по ветру, пошли. Так замечательно. А назад мы его тащили уже на себе. По тому, что управлять им мы не умели, и назад доехать нам не удалось. Но в основном я занималась радиостанцией. По тому, что в школе изучала немецкий, а тут везде было нужно знание английского.

Когда наступила весна, вокруг судна обкололи лед, и мы пошли в Америку на ремонт. Ремонтировались в Сиэтле. Во время ремонта мы жили на судне. Помню, что отношение рабочих к нам было хорошее. В остальном ничего особенного из проживания в Америке мне не запомнилось.

В конце войны на мой запрос в Ленинград, пришло письмо из Балтийского Морского пароходства, что Николай Илларионович Адаев погиб при исполнении служебных обязанностей. Так же сообщили, что маму положили в больницу имени Чудновского, принадлежавшую пароходству, где вскоре она умерла.

Таким образом, остались мы вдвоём с младшим братом, который был эвакуирован с Академией Художеств в Узбекистан в город Самарканд.

Через много лет нам из Архангельска пришло известие, что Николай не погиб в 1942 году вместе с остальным экипажем "Ижоры", а был взят в плен. Об этом рассказал немецкий моряк, который сфотографировал, как они расстреливали "Ижору", как она горела и, как обнаружили плотик, на котором лежал человек. Так, как Николай пробыл полчаса в ледяной воде, то ноги у него совершенно отмёрзли. И только искусство врача, применившего усиленный массаж, вернуло ногам кровообращение. Николая поместили в лагерь военнопленных, где он познакомился с другим моряком, которому рассказал о гибели "Ижоры". Вскоре, за участие в движении сопротивления Николая забрали в гестапо, где и замучили. Вернувшийся из плена моряк, обращался в различные органы, чтобы рассказать об этом и сообщить, но у него не принимали. Только через много лет эта история стала известна.

1942 год для нашей семьи оказался трагическим. У меня случилось потопление на "Ангарстрой". Брат погиб и мама умерла.

День Победы я встретила в Америке. Ещё восьмого мая нам говорили, что война кончилась. Было конечно очень радостное состояние, настроение. Но и в то же время у многих были большие потери. У меня тоже: мама, тётя, брат. Знаете, такого, бурного ликования там не было. Но американцы, как-то очень хорошо относились к нам, и тоже радовались за всех, (говорит улыбаясь).

Начало войны с Японией застало нас в море на пути во Владивосток. К тому времени у меня была девушка радистка. Она принесла радиограмму и обращается ко мне: "Знаешь, ничего не могу понять, что за радиограмму дают". Я села, попросила повторить. Повторили: "Жук. Мезенцев". Мезенцев это начальник Дальневосточного Пароходства. Ну, думаю: "Пойду к капитану". Он посмотрел и говорит: "Всё ясно". Это было закодированное сообщение о начале войны с Японией.

Наше судно привлекли к перевозке войск на острова. Погружали солдат в трюм. Все солдатики были молодые. Можно сказать подростки. Они играли, баловались... У меня сжималось сердце. Ещё и по тому, что получила известие, что младшего брата, взяли в армию, и он проходит обучение. Смотрю на них и думаю: "Они ещё ничего не знают. Через некоторое время..".. Очень много красноармейцев погибло на островах. Их и убивали и ставили на улицах бутыли с отравленным вином и водкой. В начале то не знали, а потом стали предупреждать, чтобы ни в коем случае не пить. Местные японцы очень боялись военных моряков. Как увидят, так чёрный, черный.... И убегают. А красноармейцы, ещё не опытные, молодые. Ну, как дети. Что там, подростки, 17 лет. У них не было ни навыка, ни чего. И их очень много гибло.

Наш корабль подходил, насколько возможно, к острову. Солдаты пересаживались в перевалочные шлюпы и высаживались на берег.

На "Аргунь" были поставлены два пулемёта, которые обслуживала команда краснофлотцев, во главе с лейтенантом. Но стрелять им не пришлось.

Наверное, за участие в переброске войск на острова я считаюсь участником войны.

За всё время службы на кораблях форму мне не выдавали. Ходила в своей одежде. Форма полагалась только комсоставу. Возможно и мне, как старшему радисту, но я об этом не задумывалась.

Оружия у меня никогда не было. Может быть, оно было у капитана.

Кормили нас, всё время, хорошо. У меня каждый раз сжималось сердце, когда буфетчицы выбрасывали за борт недоеденное. Думала: "Мама там без хлеба, а тут такое.."..

В конце 1945 года стали формировать перегонные команды. Я тоже попросилась в такую команду, направлявшуюся в Ленинград.

Мой младший брат Венедикт в 1944 году, вместе с Академией Художеств, вернулся из эвакуации. Из армии его комиссовали по состоянию здоровья.

Наша комната была уже занята. Брат жил в интернате. А когда приехала я, то нас поселили в гостинице.

В начале 1946 года меня назначили на пароход "Петрозаводск" Балтийского Морского Пароходства. Потом ходила на дизель-электроходе "Россия". Затем я перешла на береговую радиостанцию и там проработала до выхода на пенсию в 1984 году.

Когда умер Сталин, мы были на вахте и все плакали, и я плакала. Тогда весь народ, как-то плакал.

...Так что ничего особенного, героического я не совершила.

Санкт-Петербург 210 год.