Аношкин Владимир Иванович

- Я, Аношкин Владимир Иванович, мне скоро будет 91 год (интервью взято в 2016 году – прим.). Родился 18 марта 1925 года в деревне Паюсово Орловской области. В период боев на Курской дуге эту деревню уничтожили подчистую, там сейчас голое поле. А рядом, через речку, деревня Поветкино была. Вот эта деревня сохранилась.

1920-е годы были трудными – кончилась гражданская война, в стране была разруха. Старшие братья взрослые, а работы не было нигде. Брат моего отца жил в Подмосковье. Он пригласил отца к себе. И мы, мне тогда было три года, всей семьей переехали в Подольск.

Мой отец 1890-го года рождения, но не участвовал ни в 1-й мировой, ни в гражданской – его не призывали. Не знаю, почему – как-то не интересовался. Он был человек грамотный, имел образование четыре класса, что в то время было далеко не у каждого.

До революции наша семья имела дом в Паюсово, и земля была, но кулаками не были. Отец в школе, общей для деревень Паюсово и Поветкино, преподавал физику. Когда в Подольск переехали, он работал начальником финансового отдела Подольского завода швейных машин. Для того времени большущая должность! У него был вместо автомобиля личного – извозчик. Когда ему в банк надо было ехать или куда-нибудь еще, извозчик подъезжал к дому. Отец на хорошем счету был, хотя в партии не состоял.

Когда началась Великая Отечественная война, мужчин его года рождения уже не призывали. А о том, чтобы пойти добровольцем, в ополчение никаких разговоров не было.

Отец умер в 1950-е годы, заболел, рак печени у него был, похоронен в Подольске.

Мама где-то училась, но сейчас тяжело образование сравнивать. До войны она не работала – семья большая, много работы было по дому. Еще она шила очень хорошо, и у нее имелась купленная швейная машинка Подольского завода. А когда началась война и старшие братья ушли на фронт, мама ушла работать в пошивочную мастерскую. Там чинили и шили шинели, полушубки, телогрейки.

Погибали солдаты на фронте, а их вещи стирали, потом чинили. Когда меня призвали в армию, так я четыре месяца ходил в ботинках и обмотках. И на Ленинградском уже фронте получил сапоги, не новые, а с кого-то из убитых после ремонта.

- Сколько у вас было братьев и сестер?

- В семье у нас было четыре брата (я самый младший) и две сестры, мать и отец, всего восемь человек. Отец, два брата, две сестры работали на Подольском заводе швейных машин. Все братья были на фронте в период Великой Отечественной войны.

Самый старший, Коля, с 1910-го года. Работал на Подольском заводе. Когда началась война, его призвали в армию в войска ПВО, прослужил до самой Победы. Воевал на Калининском фронте. Остался живой, вернулся, был на Подольском заводе швейных машин председателем заводского комитета по обеспечению населения – квартиры, путевки в дома отдыха...

Второй брат, Митя, с 1916-го года рождения отслужил в армии три года за полгода до начала войны. Когда завод эвакуировали в Барнаул, его призвали в армию, и он прошел боевой путь до конца войны с одним ранением. Воевал в пехоте, защищал рубежи обороны под Москвой в районе Малоярославца. Он был старшиной и часто приезжал с товарищами из Малоярославца в Подольск за продуктами. Они грузили машины, ночевали все у нас дома и наутро уезжали. А мы, мальчишки, ночью охраняли их машины с продуктами, потому что парням надо было поспать.

Я неплохо бегал на лыжах, выступал на областных соревнованиях школьников. И однажды, когда Митя приехал с подполковником, начальником продовольственной службы, я попросил: «Возьмите и меня!». А подполковник говорит: «Сынок, успеешь, твоя очередь придет! Побудь дома с матерью».

Третий брат, Виктор, родился в октябре 1923-го года. Когда началась война, закончил 10 классов. После выпускного вечера он пришел домой, а мы ему объявляем: «Война началась!».

Виктор хотел поступать в Подольское артиллерийское училище, но ему не было 18-ти положенных лет, поэтому его не приняли. Он был призван на трудовой фронт. А когда через два с половиной месяца мы оттуда вернулись, дома его ждала повестка из военкомата, и через пару дней брат ушел на фронт в обыкновенный полк, а не в училище.

Воевал зенитчиком на Калининском фронте, ранен был дважды – легкое и тяжелое ранение. После тяжелого ранения у него было полгода службы в нашем тылу, при военкомате в Подольске. Потом учился в артиллерийском училище. Там изучал польский язык. Затем воевал у генерала Чуйкова, в 8-й гвардейской армии. Польшу уже тогда прошли. Закончил войну в Германии.

После войны был начальником погранзаставы в Германии. Закончил военную академию Фрунзе. Служил в Ленинградском военном округе, в штабе округа вместе с будущим маршалом Язовым, последним министром обороны СССР. Язов был в отделе боевой подготовки, а брат мой в оперативном управлении. В семидесятые годы Виктор в звании генерал-лейтенанта служил референтом начальника генерального штаба В.Г. Куликова. Из жизни ушел, когда ему было 80 лет.

Сестры, Тоня и Лида, были с 1915-го и 1917-го годов рождения. Они также работали на Подольском заводе швейных машин. Муж Антонины Саша был призван в Красную Армию с начала войны и погиб под Смоленском. Так и по сей день, сколько не пытались, о нем ничего не смогли узнать. А у Лиды, у младшей сестры, муж Иван Павлович был специалистом по швейным машинам. Когда завод эвакуировали, его тоже призвали.

Сейчас остался из этой нашей большой семье я один. У меня сын – полковник, кандидат наук, служит в данное время в ФСБ. Закончил академию Дзержинского, защитился. Он преподает.

- Чем вам запомнилось детство?

- В Подольске я пошел в 1-й класс во 2-ю среднюю школу. В царское время она была женской гимназией. Здание школы построили в 1912-м году. Оборудование физических, химических классов, анатомии для того времени было очень хорошее. Тетрадки, учебники – все было! Когда сейчас приезжаю в школу, мне кажется, даже стало победнее.

Я поддерживаю со школой тесную связь. Вера Ивановна сейчас директор там. Меня приглашают на праздники: на последний звонок и другие.

- Какие у вас были учителя, как тогда обучали?

- Тогда отношение к учебе было несколько иное, чем сейчас. Но у всех в памяти учителя остались. По математике была Клавдия Ивановна Скворцова, по химии – Любимов, Кот был по физике.

Преподавали у нас в старших классах и военное дело, учили ребят стрелять, а девушек перевязывать раны, и кружки были всякие. Большое внимание уделялось физической подготовке. У меня был значок «Готов к труду и обороне», который я носил с гордостью.

- Трудно жилось в то время?

- В 30-е годы какое-то время тяжеловато было. Помню, из колхозов и совхозов привозили на машинах или лошадях молоко. И мы стояли в очереди за ним. А доходы у людей были небольшие. Не могли купить пять литров молока или много других продуктов, все покупали в ограниченном количестве.

Поэтому в Подольске мои старшие братья организовали кооператив. Набирали людей из поселка Подольского механического завода, что был на окраине города. Давалась земля и на ней выращивались сельскохозяйственные культуры – картошка, капуста, репа, огурцы... А для обработки земли покупали на рынке лошадь и откармливали два – три месяца до начала работ. В кооперативе собирали урожай и делили по трудодням. Учетом всего этого в основном занимался отец.

А вот перед самой войной уже стало лучше. В магазинах колбаса появилась хорошая и другие продукты, стали жить хорошо.

- А репрессии вашей семьи не коснулись? Может быть, в вашей школе были учителя, которых забрали?

- Нет. Мы с этим не сталкивались.

- Владимир Иванович, как вы встретили войну?

- Я пошел учиться в 1932-м году. И когда началась война, я закончил 8 классов в Подольске. После выступления Сталина в июле 1941-го нас, порядка 300 парней из 8 – 10-х классов, собрали перед зданием горкомов партии и комсомола, и до 10-го июля мы были направлены на трудовой фронт. Мой брат Виктор, как представитель горкома комсомола возглавлял состоящий из ребят нескольких школ подольский комсомольский отряд.

Не только нас, но и московских школьников и других направили в Смоленскую область. Мы там чуть больше двух месяцев пробыли. На левом берегу Днепра копали противотанковые рвы, потом делали другие оборонительные укрепления в три рубежа обороны. Последний рубеж обороны находился в 110 километрах от Москвы. Работали с раннего утра до темноты.

Там не было расписания. Встанем, кухня приедет – покушаем, возьмем с собой котелок каши перловой или гречневой – это на целый день. Этот период моей жизни описывается в книге «Подольск». Там перечислены фамилии всех участников нашего подольского отряда.

Когда мы вернулись домой, на Комсомольской площади был штаб Московской области, где нам выдали документы, что мы с такого-то по такое были на трудовом фронте.

У нас в 8-м классе комсомольцев было, может быть, человека четыре. Меня приняли в комсомол, когда приехал с трудового фронта. Я ни на какие заседания не ходил, а мне сразу в школе объявили, что комсомольский билет выдали – все, ты комсомолец! Вот так было.

- Что-нибудь изменилось в школе с началом войны? Всех мужчин - учителей забрали в армию?

- Нет, ни одного учителя не забрали на фронт – они были возрастов, не подлежащих призыву.

- Были в вашем классе ребята, которые хотели на фронт попасть?

- В нашем классе кто-то уехал, кто-то эвакуировался. Несколько школ объединили, и классы сформировали из учеников разных школ. Были некоторые ребята, которые старались в армию не попасть, но их было очень мало.

- Как судьба сложились у ребят?

- В Подольской школе сейчас музей есть, стенды. И там все расписано. Многие ребята после 10 класса поступали в Подольское артиллерийское училище.

А из 40 человек выпускного класса брата Виктора всего-навсего четыре человека остались или, может, уехали, эвакуировались, остальные все погибли.

- Вы помните, как бомбили завод, Подольск?

- Конечно. Мы уже возвращались с трудового фронта на машинах, когда начались налеты на Москву и Подмосковье. Естественно, нас тоже стали привлекать к дежурству на крышах зданий – мол, у вас уже опыт есть, вы поработали на трудовом фронте, сейчас помогите!

Немецкие самолеты очень много сбрасывали зажигательных бомб, которые могли вызвать пожар. Для предотвращения этого мы засыпали глиной крыши домов, больниц, школ там, где были деревянные верхний этаж, потолок, столбы, чтобы они не воспламенились. Это очень помогало!

Если падала «зажигалка», чтобы ее потушить на крышах были специальные средства – бочка с песком, лопаты и так далее. Лично мне тушить не довелось. Дежурить дежурил, но тушить не тушил. На наш дом не падали. Мы же на крышах своих домов дежурили. А завод швейных машин бомбили, пятая его часть была разрушена фугасными бомбами. Вообще же на Подольск было сброшено немного бомб.

- Как после начала войны было со снабжением?

- Когда заводы были уже эвакуированы и немецкие войска прорвали последнее кольцо обороны под Москвой, в Подольске установилось безвластие – люди со складов, из магазинов брали все, что можно было унести. Я видел это сам.

Потом удалось остановить продвижение немцев и тогда, конечно, навели порядок, ввели карточную систему. Хлеба и других продуктов давалось мало. Больше жили на подножном корме: что-то сажали, выращивали сами. Зимой под Тулой были бои, погибли кони, а после того, как немцев немножко отогнали от Москвы, люди ездили за кониной на саночках. Тяжело было. Потом положение немножко улучшилось.

- Получали письма-треугольники от своих братьев с фронта?

- Да. Я и сам, когда меня взяли в армию, присылал с фронта письма домой, наверное, в два месяца одно письмо. Писал, что все нормально. Когда вспоминаешь те годы, думаешь: было тяжело, наступление врага, бомбили, но никто не думал, что что-то с тобой случится через час или через два…

- Что вам запомнилось из зимы 1941-го года? Многие ветераны говорят, что снег был чуть ли не под два метра…

- Морозный, холодный был тот год. Отопительную систему того времени сейчас тяжело людям представить. Многие этажные дома имели свои отдельные котельные, школы тоже. Если уголька не хватает, то дровами особенно не натопишь. В школе зимой ученики в классах сидели в пальто. Ребят часто привлекали на трудовой фронт. Но молодежь любила свою родину. Тогда было только одно мнение – нужно защитить отчизну. Когда мне исполнилось восемнадцать, я уже был ефрейтором в армии.

- Как объясняли обычные люди отступление наших войск в 1941-м году?

- Не обсуждалось это, потому что все очень быстро произошло. Это больше сейчас уже объяснениями занимаются.

В 1940-м году много шло фильмов патриотических, про конницу Буденного, Ворошилова. Воспитывался народ больше на том, что мы будем побеждать. И, конечно, то, что произошло в первые месяцы войны, было для многих неожиданным.

В Подольске располагалось кавалерийское училище, где сейчас архив Министерства обороны. Мы, ребятня, ходили любоваться, как курсанты лошадей купают, как соревнуются, как лозу рубят шашками. Естественно, когда началась война, мы считали, что Красная Армия всех сильней, всех победит. И это мнение долго было у нас. Наверное, до того, пока немец не дошел до Москвы. Но и тогда думали, что мы все равно победим, особенно после того, как под столицей немцев удалось остановить.

Народ так воспитывался в тот период. Сейчас расслоение получилось в обществе, а в то время приблизительно одинаково жили все люди. Работали на заводах, почти одинаковая была зарплата. Даже у директора завода зарплата была не очень большая. За счет премиальных ему добавлялось. Вот у нас был перед самой войной Дуглов, директор Подольского завода. Он имел отдельный домик, но жил очень скромно.

- Много было эвакуированных в вашем городе? Из Украины, Латвии, Литвы?

- Не было у нас.

- Когда вас призвали в армию и куда вы попали?

- В декабре 1942-го года вызвали меня в военкомат. Дней десять разносил повестки призывникам. Заниматься этим было тяжело. Прихожу, а там, например, уже двое сыновей погибли, а я третьему повестку принес. Сами представляете, плач, слезы были – очень тяжело. Я об этом рассказал в военкомате и говорю: «Мне надо в школу идти, 10-й класс заканчивать». А мне говорят: «10 классов будешь кончать после войны. А сейчас надо на войну идти и родину защищать!» и дают повестку в Красную Армию.

А так как меня в военкомате знали, то говорят: «Куда ты хочешь идти?» Я говорю: «В летчики хочу пойти, в училище или в моряки». Отвечают: «У нас таких разнарядок нет, есть две – в военное училище связи в Орджоникидзе и в тамбовское училище по ремонту вооружения». Раз все равно повестка есть, уже призывают, я говорю: «Давайте в училище связи». Орджоникидзевское военное училище связи до войны было на Кавказе, а в то время его уже эвакуировали в село Ахуны, в десяти километрах от Пензы, там раньше был лесной техникум. И вот меня зачислили туда.

Преподаватели там были и гражданские, и военные – фронтовики после ранений. Занимались мы по 10 – 12 часов. Днем учились, ночью проводились учения – бегали с катушкой проводов – проводили связь. Азбуку Морзе изучали, радиостанции РБ фронтовые и телеграфные аппараты.

В училище не было условий для полноценного обучения. Столовая была маленькая, не приспособленная. Зайдем – буханка хлеба на стол, ее режут и по кусочку хлеба каждому. Кормили плохо. А иногда не успевали съесть, как поступала команда: «Встать, выходи!».

Спустя четыре месяца, как только освободили Кавказ, училище вернули обратно в Орджоникидзе, где были и жилой фонд, и казарменный, а всех курсантов отправили на фронт – не хватало рядового состава перед большим наступлением. Почти все погибли.

- Владимир Иванович, на каком участке фронта оказались вы сами?

- Наши два батальона курсантов попали на Ленинградский фронт. Немцы в тот период обстреливали и бомбили все подходы к городу, и воинские части в основном через Ладогу переправляли.

Нас днем посадили на катера, как селедку в бочку набили. Еще холодно было, и льдины плавали, штормило. Очень низкая, сплошная облачность была. Ребята-морячки говорили: «Благодарите бога – немцы не будут налетать!». И действительно, мы переправились и ни одного налета не было. Я уже не помню, 40 или 50 минут переправлялись. Никто не выдержал качки, всех вывернуло наружу.

Сразу был зачислен во фронтовую школу радистов, которая находилась на территории Ленинградской лесотехнической академии имени С. М. Кирова. Там были общежития, двухэтажные домики. И в период войны в этих домиках была фронтовая школа радиоспециалистов. Учились в школе работе на ключе, изучали наши радиостанции, которые использовались в войсках – РБ для пехоты и авиационные РСБ, последние использовались и на самолетах и на земле. Была и стрелковая подготовка – изучали винтовку, первые автоматы ППС, стреляли.

Через два месяца школу закончил – сдал экзамены на радиста 2-го класса, а это работа в основном на ключе. Азбуку Морзе нужно хорошо знать. Остальную технику обслуживать мне было не сложно.

После школы попал в 13-ю воздушную армию. На Ленинградском фронте я был весь 1943-й год и половину 1944-го года. Месяцев десять в самом Ленинграде, но мы постоянно выезжали на машинах. 13-я воздушная армия действовала на двух направлениях – финляндском и западном. Мы налаживали связь на передовых позициях, нам привозили смену и мы возвращались в Ленинград. Потом опять на передовую.

- Чем вам вообще запомнился Ленинград того времени?

- Когда я попал во фронтовую школу, неполная блокада была, но люди голодали. Военных же кормили неплохо. Был период, когда даже в школе давали дополнительный паек. Мы могли сахар получать или сто грамм фронтовых. Могли и то, и другое. Ребята, кто постарше, сто грамм брали выпивать, а мы замену сахаром. Сейчас уже не помню, по 50 или 100 грамм сахара давали. Его мы складывали и потом весь детишкам отдавали. Так же делали, когда служил в отдельном полку связи.

Когда я на посты ходил, дети подходили к забору. Возьмутся за проволоку и сидят, не просят ничего. А уже все про это знали, и что оставалось в столовой, все носили и передавали детишкам.

- А по Ленинграду вы ходили?

- Ходили. Когда я служил в полку, не постоянно на передовой были, а находились там две недели, потом приезжали в полк помыться, приготовиться, навести порядок. Давали увольнительные в город. Конечно, патрули ходят все время, проверяют. Помню, как ходил в кинотеатр. Взял билет, зашел в зал, посидел, вышел, а напротив дом весь разбит. Пока смотрел кино, немецкий снаряд в него попал.

- Вы принимали участие в снятии блокады Ленинграда?

- Когда готовилось снятие блокады Ленинграда, я работал на выносных пунктах наведения авиации. И нас за неделю до начала направили в пехоту, во 2-ю ударную армию, которой в апреле – июне 1942-го года командовал Власов. В этой армии воевал три месяца.

- Зимой 1941-го года вы слышали фамилию Власова?

- Я его фамилию услышал только в армии, когда Власов уже стал предателем.

- Воевать в пехоте было сложнее?

- Так как в пехоте радист был только в батальоне, значит, радиостанцию РБ на батареях за спиной носили. В батальоне там был один радист. И меня держали дублером – если в каком-то батальоне погибал радист, меня отправляли его заменить. Как-то ночью нас перебросили на Ораниенбаумский плацдарм, который моряки защищали, 2-я ударная армия. И началось наше наступление, перед которым прошла мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Были очень тяжелые бои, потери тоже большие.

Если немцы за месяц или два до Ленинграда дошли, то мы от Ленинграда до Латвии шли пять – шесть месяцев, потому что противник везде создал мощные оборонительные сооружения.

- Насколько большими были потери? Было поле битвы усыпано телами погибших?

- Нет. Такое я видел только после форсирования Одера в Германии. Тогда начали просить союзники, чтобы мы быстрее там начинали боевую операцию. И наши непосредственно перед операцией обстреляли немцев из всех имеющихся артиллерийских орудий и разбомбили их позиции авиацией. Хорошо помню, что, когда мы перешли по наведенной переправе на другой берег реки, то там сплошь были убитые. Наших тоже много погибло, хотя и в разы меньше.

- В каких частях вы еще воевали?

- На Ленинградском фронте радиолокационных станций "РУС-2" в воздушной армии не было, но только в Ленинграде был отдельный батальон ПВО, имевший до начала войны эти радиолокационные станции. А в 1944-м году они поступили в 4-ю воздушную армию, которой командовал генерал-полковник авиации Вершинин. И наш экипаж, полностью сформированный в 13-й воздушной армии, направили на 2-й Белорусский фронт в 24-й отдельный полк связи. Мы взаимодействовали с 8-м гвардейским истребительным авиационным корпусом. Это уже в Польше было.

Когда приехали на место, там были две радиолокационные станции. Одна на «студебеккере», а вторая на ЗИС-42 – на гусеничном ходу. Зимой было выгодно, что на гусеничном. Развернули станцию, включили, проверили и тут же выехали на передовые позиции.

- Не было проблем с ЗИС-42, надежная машина?

- Надежная машина, хорошая. Зимой было все надежно, хорошо. А весной возникла проблема. Гусеничный ход у машины не то, что у танка – гусеницы не металлические, а на резиновых подушках. Оттаяло, надо двигаться, водитель взад-вперед дергает – гусеница лопается, приходится менять.

Водителями были пожилые ребята, на Сибирском тракте до войны работали, многое повидали, многое умели делать. Вот у нас был Митя Батчин, у меня фамилия его осталась в памяти.

Незамерзающей жидкости тогда не было, заливали в радиаторы обыкновенную воду, поэтому зимой машину завести было проблемой. На ночь приходилось эту воду сливать. Утром, а во время боевых операций, когда часть продвигается, движки прогревали еще до рассвета. Снизу зажигали факел и потом постепенно теплую воду наливали.

Когда началась Висло-Одерская операция, по пути попался подбитый почти новый ЗИС не на гусеницах, а на колесах. Машина в кювете лежала. Ребята договорились с командиром поменять гусеницы на колеса, потому что весна и тяжело двигаться. Поменяли задние мосты (задний мост у ЗИС был двух вариантов – на колесах и гусеницах), приехали в полк. Никто и не заметил, что машина были на гусеницах, а приехали на колесах.

- Как была организована ваша работа?

- Бомбардировщики и штурмовики для ведения воздушного боя должны получать сведения о местонахождении вражеских целей, изменении оперативной обстановки в районе боевых действий и поддерживать связь с командованием. Мы помогали решать эти задачи. Наши выносные пункты наведения авиации имели радиостанции дальней связи. С нами был представитель 8-го гвардейского истребительного авиационного корпуса достаточно высокого воинского звания, который принимал решение по вызову самолетов, координировал действия штурмовой и бомбардировочной авиации.

Я сидел за экраном радиолокационной станции. Тогда кругового обзора с экранов не было, были только дальномеры. Идет воздушный бой. У меня связь с планшетисткой, которая на передовой находится, передаю ей цели. Она у себя по рации прослушивает разговоры и ведет цели.

Большинство воздушных боев было над самой передовой. Постоянно звено наших самолетов находилось в воздухе. Как только появлялись немецкие самолеты, они первые готовы были их встретить.

Радиолокационные станции "РУС-2", второе их название «Редуты», имели дальность всего-навсего 110 километров, а радиостанции, специальные УКВшные появились уже в конце войны. До этого была только проводная телефонная связь, у оператора радиолокационной станции и на самом пункте наведения авиации. Поэтому они находились на расстоянии 1 – 2 километра от передовой. Если было ближе что-нибудь – лесок или деревья, где можно машины как-то спрятать, то находились там. Радиолокационная станция все же это две машины ЗИС, у нас были ЗИС-42. (Теперь радиостанция уже четыре – пять машин).

Экипаж «Редута» - это до 15 человек. Офицер, начальник радиолокационной станции, инженер, старшие операторы для смены, операторы, работавшие посменно (круглосуточная работа), и девушки планшетистки по ведению целей.

Я вел наблюдение за экраном, засекая появившиеся немецкие самолеты, а планшетистка на планшете отмечала цель и вела ее.

Еще в пункте наведения авиации обязательно был офицер, который в совершенстве владел немецким языком. Он прослушивал все переговоры летчиков, в основном немецких, анализировал полученные ими команды и переговоры между собой. Это было очень важно.

- Бывало ли такое, что сразу летело несколько десятков немецких самолетов?

- Было много раз. Три месяца был на выносном пункте наведения авиации, и таких сотни боев было. Я сидел за экраном по 5-6 часов, потом меня меняли, поэтому иногда мог и сам наблюдать за воздушными боями в небе.

- Часто ли к вам на выносной пункт наведения авиации приезжали командиры из армии и корпуса?

- 8-м гвардейским истребительным авиационным корпусом командовал генерал-лейтенант Осипенко, Герой Советского Союза, муж Полины Осипенко, нашей летчицы, что летала на Дальний Восток. На 2-м Белорусском фронте он приезжал к нам на выносной пункт наведения авиации дважды. В один из приездов, это было в 1944-м году, получилось так, что в это время начался воздушный бой, и генерал принял командование боем на себя. В небе были бомбардировщики, штурмовики и сопровождающие их истребители, может, полсотни самолетов участвовало в сражении.

Офицер, который координирует, командует воздушным боем, в это время находится на выносном пункте. Он наблюдает за экраном, слышит ведущиеся по рации разговоры. Видит, летит наш истребитель. А сзади к нему немец заходит. Командир (разговоры по рации по позывным): «Десятый, десятый, у тебя мессер на хвосте!». Осипенко как запустит пятиэтажным матом: «Уходи, уходи, вверх!». А на выносном пункте девушка на планшете сидит, он видит. Потом, после боя, генерал перед ней извинялся: «Извини, пожалуйста, за эти изречения!».

- Как определяли, свой летит или немецкий самолет?

- Как определялось, чей самолет? На экране радиолокационной станции это не получится, хотя мы, связисты станции, уже научились определять – какой-то инстинкт подсказывал. На наших самолетах, чтобы знать, кто летит, устанавливался прибор «свой-чужой». Кодирование сигналов, передающихся с него и принимаемых рацией, менялось чуть ли не ежедневно. Это я помню. Если на экране станции импульс появляется от самолета, ты видишь его. Импульс поступает на станцию и здесь декодируется с помощью действующего на тот день кода. Если сигналы расшифровываются, мы уже знаем, что это наш самолет…

- Были потери?

- Потери в бою, конечно, были с обеих сторон. Но в это время, с Кубани начиная, в воздухе у нас над немцами было превосходство, а значит, у нас и потерь уже было меньше. Конечно, много гибло и наших летчиков. Из первого с начала боев состава 8-го авиационного корпуса до конца войны дожило мало ребят.

В марте 1945-го года чаще всего мы на станции дежурили ночью, а воздушные бои больше шли в светлое время суток.

- Часто немцы вас обстреливали, бомбили радиолокационную станцию?

- Конечно, от передовой же очень близко. Непосредственно в нашем полку один экипаж полностью погиб, разбомбили. А в моем экипаже раненых или погибших не было.

- Владимир Иванович, чем вам запомнился День Победы?

- Вышли на Эльбу, стоим. Мы в то время обслуживали 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Осликовского. И тут получаем приказ – прибыть в 24-й отдельный полк связи 4-й воздушной армии. Стали готовится к выезду.

Утром, когда еще не объявили об окончании войны, у меня разболелся коренной зуб. Мне полковой врач Нецингевич Алла месяца три или четыре назад тянула зуб – сломала, а корни остались, но не сказала об этом. Она в Москве, между прочим, живет.

Знакомые девушки сказали, что есть немец, зубной врач, у него в городе в доме своя стоматологическая поликлиника. И они меня отвели к нему. Немец сделал укол. И тут заходит патруль кавалерийского корпуса. «Комрад, арбайтен никс, Победа, закрывай все!». Он говорит: «Айн, цвай, драй», и вытащил корни зуба. Отошла заморозка через несколько часов, и я ожил.

Надо же, в День Победы у меня разболелся зуб, и в День Победы немец мне выдернул корни.

- Как происходило лечение зубов в прифронтовой полосе?

- Была медсанчасть. Стоматологического кресла, как сейчас, не было. Была там одна стойка с бормашиной.

- За войну вы были награждены медалью «За отвагу». Расскажите, как вам ее вручили.

- Нас посылали, и мы обслуживали другие части, а награды давались только в полку. И через полмесяца или месяц после Дня Победы в Нойбранденбурге был выстроен полк, и вручали награды.

Я скажу, что мало связистов награждали. Только командир наш был награжден орденом «Красной Звезды». Да и то только после войны его получил. У меня супруга первая Ирина Федоровна Овчинникова с 1923-го года была, на полтора года меня старше, воевала в этом же полку, постоянно была на передовой как оператор-планшетист. Она вообще не получила ни медали «За боевые заслуги», ни «За отвагу».

Хотя других награждали очень много, особенно летчиков.

- Награду обмывали, как в фильмах показывают? И носили ли награды?

- Я уже сейчас и подзабыл, обмывали или нет. А награды носили.

За мужество и героизм, проявленные в годы войны, всего я был награждён орденом Отечественной войны II степени, медалями "За отвагу", "За боевые заслуги", "За оборону Москвы", "За оборону Ленинграда", "За взятие Кенигсберга", "За победу над Германией". А также за заслуги в космической отрасли был удостоен наград Федерации космонавтики России: медалей имени С.П. Королёва, Ю.А. Гагарина, Г.С. Титова, М.К. Янгеля.

- Из ваших 15 человек кроме вас и командира кого-нибудь еще наградили?

- Тоже медали «За боевые заслуги» давали, но далеко не всем.

- Что вы может сказать насчет своего командира?

- Капитан Бондарь, ленинградец, окончил гражданский радиотехнический вуз в Ленинграде, а радиолокацию мы с ним на Ленинградском фронте вместе изучали. Хороший командир. Нужно было продвигаться по службе, а должности на радиолокационных станциях капитанские. Поэтому командиры уходили. Например, мой ушел командиром автобатальона. И в звании подполковника уволился и уехал.

- Были у вас друзья на фронте?

- Конечно. Много ленинградцев было. Капитан Бондарь, Летепко, Пожогин, сейчас стал забывать многие фамилии. Девушки-планшетистки были – Тамара Денелева, Ирина Овчинникова.

- Вы или ваши товарищи болели на фронте?

- Практически и не болели.

- У вас было личное оружие?

- Автомат ППС на Ленинградском фронте, а потом был ППШ, но использовать его в бою не приходилось

- Много на фронте было женщин?

- В отдельных полках связи было приблизительно процентов 30 девушек – телефонистки, телеграфистки. На наших радиолокационных станциях были планшетистки, операторы. Волосы у них не были длинными, аккуратно подстригали.

В 1946-м году многих девушек демобилизовали, многие вышли замуж за молодых офицеров. О том, что кто-то из наших женился на полячке или немке, я не слышал. Иметь какие-то отношения, особенно с немками, не разрешалось.

- Ваша семья была религиозной? Верили в бога ваши родители?

- Когда мы жили в Орловской области, дом священника, Соколов его фамилия, был недалеко от нас. Он был на Дальнем Востоке главным церковным служителем, а часть его большой семьи (человек двенадцать) жила в Паюсово, часть во Владивостоке. Он когда снял с себя сан, жил в Москве и похоронен на Хованском кладбище. У меня были две супруги, обе ушли из жизни, вот они тоже на Хованском кладбище похоронены.

И отец семью Соколова знал хорошо. Он вроде бы был верующим, но в церковь не ходил. Мама религиозной была, верила, у нее была икона. В Подольске она ходила в церковь, братья, сестры и я – нет.

На фронте мне встречались люди, которые молились. Я даже случай вам один расскажу, на Ленинградском фронте во фронтовой школе радистов знал товарища, который не хотел идти на пост. Он говорил: «Я оружие в руки не возьму!». Помню, что ему начальник говорил: «Вот ты не берешь оружие, за тебя другой должен взять?!». Дальнейшей судьбы этого парня не знаю: куда он попал и что чего.

-Вы курили на фронте?

-Нет.

- Водка на войне – это добро или зло?

- В малом количестве – это не было большим злом, а если человек лишнее употребит, то это ему не на пользу. Конечно, выпивали мы с ребятами фронтовые сто граммов. Старшее поколение, которому было в то время по сорок лет, любило это дело.

- Часто ходили в баню?

- В баню каждую неделю ходили. Банный день был.

- Когда вы увидели первого немецкого пленного?

- Это было на Ленинградском фронте. Как только началось снятие блокады города. Я тогда был радистом в пехоте на Ораниенбаумском плацдарме во 2-й ударной армии. У меня в памяти осталось, как вели пленных немцев. Среди них был рыжий такой, высокий и здоровый, который шел и говорил: «Рус капут». Он, наверное, участвовал в войне против Советского Союза с самого начала, воевал под Ленинградом и не верил, что немцы проиграют войну. Не знаю, что с ним дальше было – мимо нас прошли, мы же не ходили за ними.

- Какое на вас впечатление произвела Польша?

- В Польше мы на одном месте порой стояли до нескольких суток, поэтому успели ко всему присмотреться. Местное население к нам относилось очень хорошо. Страна запомнилась одноэтажными домами, церквами (поляки религиозные люди) и бездорожьем. Было много бедного населения. Запомнил такой случай. Мы остановились в одном доме. Хозяин указал на соседний дом и говорит: «Тот человек с немцами был заодно. Он богатый, у него 4 коровы, овцы, много чего есть». Он сам-то не мог забрать это, а нас соблазнял: мол, вы пойдите, возьмите у него. Конечно, мы этим не стали заниматься, сказали: «Нет, это нам не подходит!».

- Владимир Иванович, а чем запомнилась Германия?

- В Германии, когда в города и села входили, во всех окнах были вывешены белые флаги. Молодых ребят, девушек почти не видели – они были призваны в армию. Тех немногих, что были, прятали в подвале. Оставались пожилые люди, которые в домах в одной комнате собирались. Они уже с поклоном к нам шли.

У многих наших солдат немцы убили родных, знакомых или друзей, разорили, сожгли дома. Но у нас был строжайший приказ: не трогать, не обижать население. Если кто-то пошел по домам ходить и кого-то обидел, ограбил – под военный трибунал и в штрафной батальон.

За порядком следила наша комендатура. Помню, что начальник штаба нашего кавалерийского корпуса, генерал с палкой ходил. Не дай бог, если он увидел, что кто-то нарушает приказ, - палкой мог ударить своего солдата.

Как только объявили о нашей Победе, такая радость была, такое ликование! Закончилась война, куда силу, энергию девать?! Сложно было какое-то время нашей военной комендатуре поддерживать порядок, чтобы было все спокойно.

Когда вошли в Германию, наши походные кухни готовили еду и кормили немцев. Конечно, те, кто побогаче, ушли. Оставалось больше простое население. Я вспоминаю и сравниваю. Сейчас у нас, в России, много населения, которое очень живет богато, верно?! Такие дома, такие хоромы отгроханы. Да и у меня участок за городом, там шесть соток есть. В Германии тогда этого не было. Период другой, правда, был. Немцы жили в обычных домах, обстановка была очень скромной. Все средства государства тратились на войну.

Но все дороги в Германии были или асфальтированные или камнем выложены, как у нас на Красной Площади брусчаткой. Везде много плодовых деревьев. У них, конечно, совхозов, колхозов не было, а были типа фермеров. Фермер содержал 5 – 6 коров, свиное поголовье, птицу… Осталось в памяти как в Германии доят коров и выставляют молоко в своей посуде просто на улице. И едет машина, забирает, как у нас в последнее время тоже стало. То есть у них были в основном небольшие частные хозяйства, но очень ухоженные и развитые.

- Были случаи самосуда наших солдат над немцами? Вы сами видели?

- Если честно сказать, видел. Из строевой части немца подвели, в военной форме парень. Они его решили не расстрелять, а повесить. У нас в экипаже был офицер-переводчик, знающий отлично немецкий язык. Они его попросили, скажите ему, за то что. А что получилось? Когда фронт двигался, немцев, четыре или пять человек, взяли в плен и в сарай поместили. Их солдат охранял, которого они ночью убили и убежали. Одного немца поймали и устроили над ним самосуд.

- А чтобы особисты расстреливали, такого не было? С особым отделом вообще вы сталкивались?

- Такого не было, чтобы особисты немцев расстреливали. Мы с ними и не пересекались. После войны в доме офицеров встречались, общались и все.

- С американцами, с союзниками встречались?

- С американцами я лично не встречался. А с англичанами, французами встретились, один – два дня общались, а потом произошло разделение Германии на зоны оккупации и стали чужими, хотя вроде как союзники еще были.

- После войны где была ваша часть?

- Наш штаб 4-й воздушной армии стоял в Нойбранденбурге, вывели нас. Жили в частном доме, ничего не приспособлено, походная кухня была. Это было недолго. Потом войска 2-го Белорусского фронта вывели в Польшу, вместе с Рокоссовским. Он позже стал командующим Войска Польского.

Когда мы стояли на месте, особых развлечений не было, но была в полку очень хорошая художественная самодеятельность. Ребята изумительно пели. Сейчас я подзабыл фамилии. Они потом в Московском театре оперетты выступали.

- Почему вы решили связать свою жизнь с армией?

- Сейчас я вам расскажу. Когда закончилась война, мы стояли в городе Швейднице (передали Польше). Учиться в военное училище не разрешалось. А тут адъютант начальника штаба 4-й воздушной армии уехал в Москву поступать в академию Жуковского. Его заменить кем-то надо было. А наш полк располагался рядом со штабом армии. Звонят в полк: «Пришлите сержанта какого-нибудь, кто не первый день служит, на месяц, пока адъютант сдает экзамены». Все ребята моего возраста служили помногу, но послали меня.

Я, согласно своей должности, был в звании старшего сержанта. Старшиной у нас в экипаже был только начальник радиостанции, а у остальных высшее воинское звание могло быть только старший сержант.

Так вот, приехал я в штаб армии. Начальником штаба был генерал-майор Одинцов, через него все шло. Например, пропуск через границу подписывали только командующий и начальник штаба. И всегда в приемной было очень много народа.

Пока работал у начальника штаба, пришел приказ, разрешающий присваивать звание младшего лейтенанта сержантам, прослужившим 6 – 8 лет и занимающим офицерские должности. И вот первая моя аттестация. Начальник штаба вызвал меня и говорит: «Ты можешь дождаться демобилизации и уехать домой, но давай тебе присвоим младшего лейтенанта, такое есть разрешение. Я тебе советую согласиться. Ты не будешь считаться кадровым офицером, так как училище не заканчивал. Не понравится, можешь потом уволиться и уйти, когда тебе захочется». Генерал знал, какое положение в России, что тяжело и голодно.

С его легкой руки, с его подачи я и стал кадровым военным. При доме офицеров закончил 10 классов, потом поступил в военное училище.

- Долго вы служили заграницей?

- После окончания Великой Отечественной войны за границей служил до 1953-го года, в городе Швейднице, что между Бреслау и Лигницем. Эти города Германии после войны были отданы Польше.

Какой-то период я была председателем совета ветеранов нашего 24-го отдельного Ломжинского орденов Кутузова III степени и Красной Звезды полка связи 4-й воздушной армии. И на его 50-летие или 60-летие, сейчас уже не помню, меня приглашали в Польшу. Я летал туда нашим военным самолетом. Но полк уже был не в Швейднице, а в Лигнице.

- Из Польши вы куда попали? Как проходила ваша служба?

- Из Польши, мне уже тогда присвоили младшего лейтенанта, я уехал в Северо-Кавказский военный округ, в Краснодар, где служил в правительственном узле связи в должности дежурного по связи. Уже там поступил в Киевское высшее командно-инженерное училище. Тогда дважды сдавали экзамены: предварительные, я сдавал их в Пятигорске, а в июне 1954-го года сдал вступительные экзамены в Киеве. И по 1959-й год я учился на радиотехническом факультете училища.

Когда закончил 3-й курс, запустили первый искусственный спутник, а мы для работы в этой области готовились. После окончания училища я попал, как сейчас считается, в космические войска. Три года служил на Камчатке недалеко от Петропавловска-Камчатского, чуть подальше от Елизово, где стоял штаб авиационной дивизии.

27 лет моей службы были связаны с космосом. Прошел путь от старшего лейтенанта до полковника. Был начальником службы телеметрии, телевидения и служба единого времени.

- После войны вы встречались с однополчанами?

- Моя 4-я воздушная армия существует и ныне, базируется в Ростове-на-Дону, и я поддерживаю с ней связь.

Наш полк связи 4-й воздушной армии ежегодно отмечал День Победы в ресторане «Будапешт» в Москве. Узнал я об этом случайно. Приехал в Ленинград в академию нашу представителем на выпускные экзамены, и там встретил однополчанина, Росихина Павла, который там преподавал, кандидат наук. От него и узнал. После этого я раз десять, наверное, был на встречах с однополчанами в Москве.

- Спасибо вам за рассказ.