Д.Б. - Родился 2/11/1921 в литовском городке Укмерге в традиционной семье.
Отец работал заготовщиком, трудился на хозяина по 16 часов в сутки. Кроме меня в семье росли две сестры: Сарра и Хая. Я закончил 4 класса гимназии, но жили мы бедно, учиться дальше возможности я не имел, и стал работать сапожником в Каунасе, снимал комнатку в рабочем квартале. Был далек от политики, но приход Советской власти в Литву, как и все простые рабочие-евреи, воспринял всей душой.
О том, что скоро может случиться война с немцами, я, по молодости лет, даже и не думал. 22-го июня 1941 года немцы бомбили Каунас.
Я вместе со своей любимой девушкой девятнадцатилетней Любой Краснопольской пришел на вокзал, мы сели в эшелон, уходящий в сторону России, и это нас спасло. Поезд прошел десяток километров и остановился в поле, дорога впереди была разрушена. И мы пошли пешком, через Латвию на Великие Луки. Иногда нас брали на машины отступающие красноармейцы и часть пути мы проделали вместе с ними. Это был настоящий драп, бежали без оглядки все, и красноармейцы, и штатские, в надежде хоть как-то вырваться из немецких клещей. В Великих Луках для беженцев дали товарный состав, и под бомбежкой мы уехали со станции. Оказались мы с Любой в итоге в Челябинской области, в колхозе "Согласие", где сказали, что являемся мужем и женой. Всего в этот колхоз направили 17 молодых парней из Литвы, все евреи, и только один парень был литовцем по национальности. Местные приняли нас хорошо. В октябре начались морозы, у Любы из одежды было только платье, в котором летом она бежала из Литвы, а у меня из теплых вещей была только легкая кожаная куртка. Я продал эту куртку, купил Любе фуфайку и обувь, остальные вырученные деньги и свои часы оставил ей на пропитание, а сам решил поехать в теплые края, в Ташкент. Договорился с Любой, что как только устроюсь на новом месте, то сразу ее вызову к себе. У меня не было советского паспорта, из всех документов я имел только справку из колхоза. В поезде я заболел сыпным тифом, меня сняли на какой-то среднеазиатской станции, не доезжая Ташкента, и положили в местную больницу. Кинули на пол, застеленный соломой. Лекарств и ухода не было, как жив остался, сам удивляюсь Два месяца я пролежал в этой больнице, потом меня обворовал какой-то еврей, лежавший со мной в одной палате, и когда меня выписали, то в кармане было всего 15 рублей, этой суммы уже не хватало, чтобы купить коробок спичек. Шел по горам, голодный и обессилевший после болезни, но в первый день проделал пешком 25 километров. По дороге видел , как в чайханах узбеки пьют чай с урюком, а косточки бросают на пол, так мне, чтобы не сдохнуть от голода, пришлось собирать эти косточки, разбивать их камнем и питаться зернами. В одном из кишлаков встретил русскую женщину, беженку из моего родного Укмерге, так она неделю меня кормила, но все равно, когда я пришел в Ташкенте к представителю Литовского правительства, то выглядел скелетом. В городе, на улице Воровского сидел представитель от правительства Снечкуса, занимавшийся делами беженцев из Литвы.
Он на меня посмотрел, вытащил из ящика стола 50 рублей и сказал: "Иди, купи себе чего нибудь поесть, а потом возвращайся, получишь направление на пересыльный пункт". Я купил на базаре кусок хлеба и один огурец, но только успел дожевать хлеб, как началась милицейская облава, вылавливали всех беспаспортных, беспризорников, и тех, кого подозревали в уклонении от призыва. Меня, не имеющего никаких документов, сразу задержали, и большую группу задержанных привезли в Ташкентскую тюрьму. Мы стояли во дворе тюрьмы, "прижатые" конвоем к стене, и тут слышу откуда-то голос: "Дай табаку, кинь через решетку". Огляделся и заметил, как на уровне ног, сзади меня, идут рядом зарешеченные окна камер. Отвечаю: "Не курю", и слышу в ответ из "подземелья" -"Бл..., зайдешь в камеру , мы тебя сразу зарежем!". Стали с нами разбираться, один из милицейских начальников выдал мне направление на армейский пересыльный пункт, и сказал: "Чтобы через три дня твоего духа в городе не было. Еще раз попадешься, посадим, как дезертира". На ташкентской пересылке уже была собрана команда новобранцев для отправки на формировку Литовской дивизии, на "товарняке" нас довезли до Горького, а оттуда уже доставили в Балахну.
Январь месяц, а я рубахе и летних сандалиях, даже пиджака на мне не было.
В Балахне нас привели на комиссию. Перед мной заходят два брата , их спрашивают: "Чем занимался отец?" - "Владел мельницей", и им сразу от ворот поворот, отправляют в стройбат, в Свердловск. Захожу я, поинтересовались, кем был мой отец и хочу ли я служить в армии, и тут на комиссии мне заявляют, что не имеют права меня призвать в законном порядке, поскольку у меня нет советского гражданства. Я сказал, что хочу воевать и мстить немцам, и попросил, чтобы меня записали как добровольца. Меня задержали на сутки для "выяснения обстоятельств", а потом зачислили рядовым стрелком в 3-ю роту 1-го батальона 156-го стрелкового полка 16-й Литовской дивизии. Комбатом был капитан Бицонас или капитан Вечеркус, сейчас не помню точно.
Все командиры в роте были литовцами из кадровой армии (ЛА), за исключением одного лейтенанта, русского, но уроженца Литвы. Но через месяц к нам прислали взводного, еврея по национальности, лейтенанта Коварского. Его брат, тоже лейтенант, стал в полку командиром роты автоматчиков. Рядовой состав роты был почти полностью еврейским.
В одном отделении со мной служили Мажинтер, Каплан, Коль, Калис. Еще до начала боевой подготовки, приходили политруки в батальон и спрашивали у нас, кто закончил университет?, кто имеет высшее образование?, таких отправляли на командирские курсы или в артполк. Началась подготовка личного состава, было довольно голодно, на всех не хватало оружия, получилось, что на двоих красноармейцев приходилась одна винтовка. Нас не обучали специально русскому языку, но у подавляющего большинства красноармейцев был сильный патриотический и боевой порыв, мы хотели побыстрее оказаться на передовой и отомстить за гибель своего народа. Мы, благодаря политработникам, уже знали о тотальном уничтожении евреев на оккупированных территориях. Об этом я написал своей жене Любе, которая уже работала на танковом заводском конвейере в Челябинске. В Балахне нас продержали полгода, потом перебросили в прифронтовую полосу, во второй эшелон, но в бой мы вступили только в феврале 1943 года , под Алексеевкой, которую, все выжившие бойцы потом проклинали.
Г.К. - Я Вам про бои под Алексеевкой много вопросов задавать не буду, дело в том , что Вы уже шестой человек, участник тех зимних боев 1943 года , с которым я делаю интервью, и читатели сайта уже имеют полное представление о страшных событиях, произошедших в те дни. Но чем для Вас лично стала Алексеевка?
Д.Б. - В моей памяти Алексеевка осталась кромешным адом, кошмаром, который мне не давал покоя еще долгие годы в послевоенных снах . Я помню нашу первую атаку по пояс в снегу.., и как немцы в маскхалатах расстреливали нас с высот. Все время приказы -"Вперед!". Атака следовала за атакой. Немецкие летчики-бомбардировщики и артиллеристы превратили снежное поле, на котором занимал исходные позиции наш батальон в сплошное месиво. Политруки поднимались первыми, за ними командиры взводов и мы, рядовые бойцы. Нас никто не кормил, никто не подвозил патронов, две недели подряд, мы, измученные и голодные, спали в шинелях на снегу и ежедневно ходили в лобовые атаки, от которых не было никакого толка.
Я до сих пор не могу забыть, как вытаскивал из под пулеметного огня нашего политрука литовца Олекаса, которому оторвало ногу, снаряд разорвался в цепи прямо между нами, на мне ни царапины, а политрука покалечило.
Другого политрука, российского литовца Иодгальвиса, убило на моих глазах.
Уже не осталось командиров, роту в атаку поднимал сержант. Там такие бои были...
Мы, возле деревни Хорошевка, взяли левый скат высоты (отметка 242?), заняли немецкие окопы, и нам приказывают, что на рассвете, мы должны вновь атаковать противника. Мы по сигналу ракеты стали скатываться с высоты вниз, но в ложбине нас уже ждали немцы, выкосили ураганным пулеметным огнем цепи атакующих и контратакой, прикрываясь минометным обстрелом, выбили нас с высоты. Да еще по нам ударила своя артиллерия, им наконец-то подвезли снаряды, вот они по своим и врезали в неразберихе... Перед каждой атакой бойцы материли командира дивизии Жемайтиса, обзывая его предателем и последней сволочью, мы уже знали, что ведь это он нас здесь, по своей личной инициативе всех положил, все свои полки пустил под нож, на истребление... Перед последним боем нас из роты, из 150 человек, оставалось 12.
Уже погибли мои близкие друзья, уроженцы Вилкомира: Буня Коль был убит прямым попаданием снаряда, а Юделя Калиса сразил снайпер.
Мы лежали на снегу, и я сказал своему товарищу Каплану: "Наконец-то и мы сегодня отмучаемся. Сегодня наша очередь помереть", а он ответил: "Но надо идти, судьба видно наша такая " - "Конечно, куда мы денемся",... и тут нас отводят на переформировку. Мы уходили с передовой, смотрим, в снегу дохлая лошадь, так с голодухи, как дикие звери, мы набросились на труп лошади, штыками и ножами, срезая для себя куски мяса с крупа... Потом мы собирали трупы своих товарищей и хоронили их в огромных ямах, вырытых в самой Алексеевке.
Во всем 156-м СП из пехоты сталось в строю из трех батальонов меньше шестидесяти человек простых стрелков. Командира полка подполковника Сташкавячуса сняли с должности и куда-то перевели. Пришло пополнение: русские ребята, призванные из недавно освобожденных сельских районов Орловской области. Мы приходили в себя, приводили в порядок оружие и обмундирование, и только здесь осознали, что нам выпал в жизни счастливый билет - уцелеть в "Алексеевской мясорубке"...
Мне тогда вручили первую награду, медаль "ЗБЗ".
В апреле 1943 года меня отобрали на курсы радистов при отдельном батальоне связи нашей дивизии . Батальоном командовал майор Валентин Апейкис, высокий красавец, кадровый литовский офицер, служивший еще в буржуазной ЛА. Я ему обязан жизнью. Еще в январе 1943 года, когда мы совершали постоянные переходы вдоль линии фронта, ротный послал меня в штаб полка, и по дороге, в метель, я обессилел, упал в снег и потерял сознание. Майор Апейкис, случайно проезжавший на коне по той же тропке, увидел меня, лежащего без сознания в снегу, вытащил из сугроба, взвалил на свою лошадь, а сам, пройдя пешком десять километров, ведя коня на поводу, вывез меня к штабу, и тем самым спас меня, не дав мне замерзнуть насмерть.
В июне 1943 года я вернулся в свой 156-й СП, был зачислен в отдельную роту связи полка и определен радистом 1-й батальон. Вместе со мной в радиорасчет входил Зяма Замштейгман из местечка Гельвонай. Рация весом 32-килограмма, ремни от которой постоянно натирали плечи до крови. Так, батальонным радистом, я до февраля 1945 года и провоевал, пока меня после четверго ранения не покалечило...
Г.К. - Полковая рота связи состояла только из уроженцев Литвы?
Д.Б. - В 1943 году, весной - основном, да. Костяк роты составляли литовцы
Начальником связи полка был капитан Калмазинас.
Ротой связи командовал старший лейтенат Чижас, родом он был из Шаукеняя, бывший кадровый офицер ЛА . Его заместителем был литовец лейтенант Жукаускас, служивший унтер-офицером в ЛА еще при правительстве Сметоны. Опытными связистами-телефонистами были Бурокас Повилас из Паневежиса, сержант Ионас Гуряцкис, Бучюс, Шутас, Нагявичус, Гутаускас из Шауляя, Шуликас. Командир взвода связи был лейтенант Канишаускас, убитый под Орлом, ему разрывом снаряда оторвало обе ноги и он истек кровью на поле боя. Самым уважаемым человеком в роте был наш парторг Валайтис, человек огромного роста, смелый боец, он был убит своей случайной пулей в декабре сорок третьего года. В роте было немало русских ребят: Машурин, Григорьев, Смирнов, Иванов, лейтенант Заменин и еще один лейтенант, взводный, фамилию которого я уже затрудняюсь припомнить. Служил у нас и Виктор Яценявичус, литовец из Ленинграда, зверски замученый немцами в плену - немцы сначала отрубили ему руки и ноги, а потом сожгли живьем. Яценявичус получил посмертно звание Героя.
Евреев в роте, кроме меня и Зямы, было еще несколько человек: Мазинтерис, Альтшулерис, которому оторвало ногу под Никольским. В конце 1944 года от былого состава роты, из линейных телефонистов и радиовзвода почти никого в строю уже не осталось: кто погиб, кто выбыл по ранению...
Г.К. - Какими были отношения в роте между солдатами различных национальностей?
Д.Б. - Никаких конфликтов не было. Впереди нас ждала смерть, тут не до нации.
Г.К. - Какими наградами Вы еще отмечены?
Д.Б. - За бои под Курском был награжден медалью "За Отвагу", а в январе 1945 года за взятие Клайпеды (Мемеля) мне вручили орден Славы 3-й степени. Там, возле порта, в районе винных складов наш батальон задержал немецкий пулеметный расчет МГ, прижал нас, будь здоров. В батальоне большинство солдат были из совсем недавно призванных в армию молодых литовцев, не имевших боевого опыта. Комбат, майор Белан, мне сказал: "Успокой", и я, оставив у рации напарника, подполз с гранатами поближе к пулемету, забросал расчет, а одного, полуживого, взял в плен, его отправили в штаб полка. Мы зашли на склады, но у нас мало кто пил, а немцы через полчаса предприняли контратаку. Вот тут мне трофейный пулемет и пригодился.
Г.К. - Сколько раз ранены?
Д.Б. - Было три легких ранения: осколочные в руку и в шею, пулевое в ногу, но все лечение я проходил в дивизионном медсанбате, в тыловой госпиталь меня не отправляли. Осколок гранаты из шеи, например, удалили только три года назад. Его я получил в ноябре 1943 года во время рукопашного боя в районе поселка Борок, под Невелем. Немцы за этот поселок держались два дня, он переходил из рук в руки, и в какой-то момент штаб батальона капитана Ситника, в котором я находился с рацией, был окружен, и мы пошли на прорыв. А последнее, четвертое ранение, было тяжелым. 23/2/1945 в Латвии, где-то в районе станции Вайнода, меня ранило осколком в живот, все распороло, и я лежал в полном сознании на снегу и ждал своей смерти. И тут меня нашел боец, русский парень, и два километра тащил на себе до санроты. Я до сих пор не могу простить себе, что не запомнил его фамилии, ведь он спас мне жизнь...
Меня отправили в госпиталь в Шауляй, там я почти два месяца лежал в палате "смертников", а потом, когда врачи решили, что я, видимо, выживу, меня перевели в общую палату. Выписали меня только летом 1945 года и отправили в свою дивизию, которая уже находилась в Вильнюсе. Здесь меня сразу комиссовали по инвалидности.
Г.К. - Когда в 1944 году 16-я стрелковая дивизия вошла на территорию Литвы, у Вас были какие то надежды, что кто-то из Ваших родных еще остался в живых?
Д.Б. - Нет. Я не верил, что кто-то смог уцелеть за три года оккупации.
Мы зашли на землю Литвы с неимоверным желанием отомстить. Я хорошо запомнил, как мы расстреливали бывших полицаев, которых вылавливали по лесам и хуторам.
В Литве, когда мы находились рядом с моей родиной, командование дало мне отпуск на 24 часа, чтобы я узнал о судьбе родных. Я сначала пришел к дому своего деда, и дверь в доме открыла незнакомая женщина. Я объяснил, что я внук человека, жившего в этом доме. Она мне вынесла наши семейные фотографии. А потом я дошел до дома в котором наша семья снимала квартиру. Литовские соседи мне рассказали, что 10.000 евреев из нашего городка и окрестностей были расстреляны осенью 1941 года в районе курортного места Павония. Там погибла и вся моя семья. Вот, посмотрите на нашу довоенную семейную фотографию - 22 человека, а войну пережил только я один...
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
