Родилась я в 1924 году в семье крестьянина. Мои отец и мама работали в колхозе. Жили мы в хуторе Байбаев Иловлинского района Сталинградской области. Наш хуторской сельский совет находился в хуторе Шишикине. Там четыре хутора рядом были: Кузнецов, Шишикин, Калач и Байбаев. Все они входили в Шишикинский сельсовет.
- Сколько было детей в семье?
- Нас четверо было. Старший брат был, 1919 года, он был мобилизован в армию. Ему уже надо было демобилизоваться, а тут финская война началась. И он попал на финскую. Там был ранен. А после ранения снова его отправили на войну, теперь с немцами. В Прибалтике он попал в плен. В плену он пробыл четыре года. Освободили его во Франции, там он работал под землей на каком-то заводе. Когда война закончилась, их вербовала Америка, предлагая уехать к ним. Но они не согласились и пошли домой. Пешком шли через всю Европу, чтобы домой попасть. Домой мы с ним оба вернулись в 1946 году. Меня демобилизовали 2 апреля, нашу часть расформировали как не действующую. Мы шли следом за действующей армией, восстанавливали связь.
- Брат, по возвращении, проходил какую-нибудь проверку?
- Он там еще проходил, на границе, как только встретил наши войска. Их, когда пропускали через границу, проверили всех. Пришел он, конечно, не в Байбаи. Тут после войны ни сеялось, ни пахалось. И в 1944 году здесь был большой голод. Тут и папа наш тоже нашелся. Он был в лагере военнопленных. Только он не сидел там, а начальником был. Лагерь этот находился в Липецкой области, а сейчас это Рязанская область. Когда папа служил в лагере, его хорошо снабжали продуктами. У нас дома с мамой оставался младший братишка, двенадцати лет. И папа приехал, привез им продукты, посмотрел на них, опухших от голода и забрал их с собой. У нас еще была старшая сестра, но она замуж вышла еще до войны и жила в хуторе Кузнецы.
Так вот, пришел наш брат домой, а наших тут никого нет. Дом наш остался. В нем жила тетка. Их немец гнал из Сталинграда, и она пришла к нам в хутор с двумя детьми. Дедушка с бабушкой тогда были живы, и она первое время жила у них. Мама, когда уезжала, не брала с собой никаких вещей, лишь бы быстрей уехать от голода и наесться чего-нибудь. А тетка осталась жить в нашем доме. Дом был слегка разрушен, в него попала мина с нашего «кукурузника». Представляете, наши самолеты нас каждую ночь бомбили! Потому что от нас был очень близко Дон, километра полтора, а за Доном уже немцы стояли. И поэтому наши каждую ночь нас бомбили. В каждом дворе были взрывы.
- Погибшие от наших бомбежек были в хуторе?
- Нет. У нас только деда одного убило. Наши отошли и побросали амбары с зерном. А люди говорили, что по ночам огни зажигать опасно, можно под обстрел попасть или бомбежку. Даже платья белые нам запрещали одевать, чтоб не видно в темноте было. И вот ночью хуторяне решили потихонечку собраться у амбаров и поделить зерно. Ведь немцы подошли, а хлеб в эвакуацию не увезли, не успели. Собралась у амбара с пшеницей большая толпа народа, а в эту толпу упала мина. Убило только этого деда. А так больше никто не пострадал.
- Хлеб делить разрешило колхозное начальство или это было самоуправство?
- Да не было уже никакого колхозного начальства! Они все уехали! Они к тому времени все уже за Волгой были. Когда только наши тут немцев окружили, тогда только из-за Волги начальники начали командовать нами, а потом возвращаться стали. А когда начальства не было, нами командовал военный, который у нас остался. Военные уговаривали нас уходить, но куда же мы пойдем из своих домов?
- Начальство колхозное уехало, а колхозное имущество, технику и скот тоже эвакуировали?
- Я не помню. А чего там техники-то было? Тракторов не было в колхозе, на быках пахали.
- Немцы к вам в хутор не заходили?
- Нет, они стороной пошли. Когда немцы были уже на той стороне Дона, мы дома остались с мамой и братишкой. В 1942 году как раз закончила я девять классов и закрылась наша школа.
- А вообще, как Вы узнали, что началась война?
- У нас в Шишикине как раз налаживали радио. Наш сосед, ему было лет сорок, работал в Шишикине. Это радио было первым у нас в хуторах. И вот этот сосед пришел домой с работы и объявил в хуторе, что началась война. Мужчинам сразу объявили сбор. Все говорили: «Это будет большая война. Это надолго». Папе моему было за пятьдесят, и он попал в рабочий батальон, его отправили в Сталинград. Дома осталась только мама больная.
Училась я в то время в Качалинской средней школе, она была в семи километрах от хутора. Мы там на зиму снимали квартиру. До этого я в Байбаях закончила четыре класса, в Шишикине семь классов, а восьмой и девятый класс закончила в станице Качалинской. Не дали мне немцы закончить там десятый класс. В 1941 году мы учились так: у нас было по восемь уроков, из них шесть уроков были основными, по учебе, а во время остальных мы копали рядом с Качалинской противотанковый ров. Качалинская школа и сейчас еще стоит, она уцелела только потому, что станицу Качалинскую бомбили не так сильно, как железнодорожную станцию Качалино.
Одновременно с рытьем противотанкового рва мы изучали трактор. Учили мы и военное дело: винтовку, гранаты. Проходили и медицинскую подготовку, учились перевязки делать.
- Кто вас обучал всему этому?
- Присылали нам для этого людей. Трактор изучать нам помогали трактористы из колхоза, кто остался.
- А военную подготовку кто вел?
- А у нас военная подготовка и до этого всегда преподавалась. Физкультура и военная подготовка входили в обучение.
10 июня 1942 года закончилась школа и 11 июня мы все уже были на рытье окопов. Под станцией Качалино мы для себя вырыли землянку и рядом копали траншею для окопов.
Рядом с нами стояли зенитки. Вот там мы впервые увидели немецкий самолет. Прилетела «рама». А местность вокруг была овражистая. Там рядом стояла часть. Солдаты говорят: «Ну, раз «рама» прилетела, теперь ждите «гостей»». Смотрим, летят шесть самолетов с черными крестами. Прямо низко так летят. А зенитки давай по ним «пукать» - пук, пук, пук! Долетели самолеты до станции, смотрим, дым пошел. Все, разбомбили станцию! А там войска стояли, которые с Дальнего Востока привезли. Там эшелонов много было и еще горючего тоже много было.
А мы только спустились в овраг на обед. Нам ребята-военные посоветовали в овраге укрыться. Эти самолеты развернулись над станцией и в обратный путь. А на обратном пути как начали бить по зениткам! Хорошо, что мы в овраге спрятались. Самолеты отстрелялись и улетели. Я говорю подругам: «Пойдем, поднимемся, лопаты свои заберем». Перепуганы мы были. Что нам, девчонками ведь были еще, по семнадцать лет. Пришли мы к окопам, а от наших лопат только щепки остались. Если бы мы не ушли из этих окопов, то и от нас щепки остались бы.
Испугались мы и побежали домой. Какие там окопы!? Семь километров до хутора лугом бежали.
- А зенитчики живы остались после налета?
- Не помню, мы сразу домой убежали. Все разбежались по домам.
- Старшие с вами были кто-нибудь?
- Да, кто-то командовал нами. Но мы их не спрашивали, убежали и все. Мы были все почти одного года. Приходим домой, а дома окон нету – от взрывов повылетали вместе с рамами. Спасибо, вторые окна сохранились.
Ну и тут началось. То туда пошлют копать, то сюда. Гоняли нас и за пятьдесят, и за двести километров от дома. Мы сами себе землянки покопали и в них ночевали. Норма была: за день выбросить четыре кубометра земли.
- Лопаты вам выдавали или с собой приносили?
- Не помню уже. Выдавали, кажется. Там было чем копать. Сначала прятались какое-то время от налетов, а потом потише стало. Нас предупредили, что тот, кто с рубежей убегает, тех сразу в тюрьму и пять лет дают. Но все равно убегали. Ведь забирали нас с хуторов на две недели, а мы копали там уже месяц. Среди народа ходили разговоры: «Немец уже на подходе. Не останемся мы тут». После этого поставили военных, чтобы нас охраняли, чтобы мы не разбегались. Нас четверо девчат было и мы боялись убегать. Потому что появились заградотряды. Да и вообще, мимо нас шли в сторону Сталинграда войска и ночью и днем. Тут слух прошел, что немцы около хутора Вертячего через Дон переправились. Моя соседка, она моложе меня была, шестнадцать лет ей было, она туда пошла добровольно в армию. Один бой прошел у нее и ее даже наградили. А во втором бою она погибла.
- В Вертячем погибла?
- В Вертячем. Там бои были сильные.
У нас туалет был в овраге. Собрались мы с девчонками как-то у туалета и говорим друг другу: «Что ж это, у нас почти все разбежались. Надо и нам тоже». Стали мы по кусочку хлеба собирать нам в дорогу. Ночью, когда наступило время ужина, все рабочие пошли толпой к котлу с едой. А мы воспользовались этим движением, вроде как в туалет пошли, а сами спустились в овраг и пошли домой. Шли при луне. Чтоб не заблудиться, пользовались указателями. Их много на дороге военные понаставили. Подойдем к указателю, посмотрим, в каком направлении нам идти. Это мы были километрах в двухстах от дома. А уже холодно становилось, мерзли мы. Это, кажется, октябрь месяц был. Мы же были и босые и голодные. Шли мы не по дороге, а вдоль нее, но от дороги чуть подальше. Дня четыре мы шли, ночевали в стогах.
Потом подошли к Логу, это населенный пункт километрах в ста от Иловли. Смотрим, а народ по грейдеру туда – сюда движется. Кто эвакуированный коляску с барахлом везет, кто еще что. Я говорю: «Чего мы, в конце концов, прячемся? Глянь, сколько народу ходит! Кто там нас узнает, откуда мы идем». Спускаемся вниз, к грейдеру, сливаемся с народом. Смотрим, около дороги будочка стоит, а рядом с будочкой солдат, зовет нас: «Девочки, идите сюда!» Подходим. «Вы откуда?» - «Да вот, отцам нашим харчи носили», - а что нам еще оставалось говорить, у нас как раз с собой были пустые сумки. Он нам говорит: «Знаете что, вы идите быстрей, а то сейчас командир придет и отведет вас куда надо». Такой нам попался парень. Мы оттуда быстрее ушли. Теперь мы пошли уже не по грейдеру, а по полевой дороге. Дорожка небольшая, типа той, по которой мы из дома в район ходили.
Пришли мы домой и давай прятаться. А тут же все лето военные командовали, они же нас до этого к работе привлекали. Еще летом военные вокруг госпиталей понаставили, а мы для этих госпиталей белье стирали и плетни плели.
- Плетни для чего нужны были? Для окопов?
- Да, мы плели их и в траншеи закладывали, чтоб не осыпались.
А в декабре 1942 года принесли и мне повестку в армию. Вызвали меня в сельский совет, к тому времени немцев отогнали и наши начальники все вернулись из-за Волги. В сельском совете мне вручили повестку, чтобы я прибыла в Иловлинский военкомат к девяти часам утра. Привезли нас в Иловлю. Мороз был трескучий. Нас было человек двадцать, наверное. Нас собрали всех в военкомате утром, а «купцы» приехали за нами только вечером. «Купцами» были три офицера, которые приехали на открытой машине. Все трое были в кожухах теплых. Начал военком нас вызывать. Вызвали меня и задают вопрос: «Желаешь Родину защищать?» Я говорю: «Конечно, буду защищать!», - что ж я, скажу ему «нет» что ли? – «Только у меня мать больная, у нее варикоз, раны на ногах. И братишка у меня двенадцати лет», - про папу и старшего брата я тогда еще ничего не слышала. - «Хорошо. Проходите».
Вот так нас всех перетасовали. «Становитесь в строй!»- все встали, построились, - «Отныне вы бойцы Советской армии!»
Никакой комиссии мы не проходили, ничего. Тут прошел слух, что вышел указ заменить поваров, кладовщиков в воинских частях женщинами.
Солнышко уже садилось, когда нам сказали «Садитесь на машину». Машина открытая, а мы все одеты плохо, ведь каждый брал с собой что похуже. Мне, правда, место досталось у кабины машины и я брезентом каким-то укрылась, поэтому мне было чуть потеплее. Ехали почти восемьдесят километров, до Солодчи. Едем, как невмоготу станет – забарабаним по кабине, машина остановится, мы попрыгаем, погреемся и дальше едем. Привезли нас в Солодчу на почту, там штаб стоял. В штабе нас стали распределять по квартирам. Нас, человек десять, не меньше, поселили в большой дом. Прихожая в доме была большая, нам там на полу постелили. Потом нам каждому выдали по котелку, ложке и накормили горячим гороховым супом.
Наутро за нами пришли военные. Нас еще не обмундировали даже, зато сразу стали распределять по частям. Да у них нашей одежды и не было! Кто же знал, что женщин привезут? Мы попали в такую часть, в которую женщин в первый раз привезли. Поэтому женской одежды у них и не было.
- Что за часть была?
- Связисты. Нас тут же поделили. Десять человек ребят сразу отобрали в стрелки, а других, в том числе и нас, девчат, в связисты. Из нас сформировали часть для отправки в Калач-на-Дону. Но перед этим у меня спросили: «Винтовку знаете?» - «Знаю», - «Пойдете охранять». Там стояли большие сараи, чем они были заполнены, никто не знал. Нам выдали винтовки, валенки и ставили нас на пост. Шинели мы себе выбирали самые маленькие по размеру. Выдали нам еще и фуфайки со штанами. На посту мы стояли ночью по два часа, а днем по четыре, при этом несли службу через день.
А потом я, вместе со своей частью, оказалась в Калаче-на-Дону. Вернее, ее как части, еще не было. Окончательно она сформировалась только в Калаче.
- А в Солодче что тогда за часть была?
- В Солодче был просто сборный пункт. А в Калаче был учебный батальон. Все лето 1943 года мы, девушки, проходили подготовку: ползали по-пластунски, стреляли. А ребят сразу привлекли к земляным работам. Все лето мы пробыли в Калаче, и также несли караульную службу.
- Присягу принимали?
- Принимали. В Калаче принимали.
В Калаче я стояла на квартире у одного деда-рыбака, он жил со своей бабкой, снохой Полиной и внуком. Сын их на войне был. Так эта семья проклинала наши войска. Они ни разу меня за стол не посадили, не покормили. Только однажды, когда дед с бабкой уехали рыбачить, Полина меня, помню, покормила. Постели тоже не давали. У них подушек был ворох – ни одну не дали. Хорошо, у меня кое-что было с собой: мы в Городище подзапаслись в блиндажах, набрали наволочек из-под матрасов и одеяла шерстяные немецкие, со свастикой. Много не набирали, поскольку ходили пешком, у нас с собой был небольшой рулончик самого необходимого и все. Где бы ни остановились, везде была солома, мы ей набивали эти наволочки и спали на этом. Подушка у меня до сих пор живая, еще с фронта. Хотите, покажу?
- Такая она маленькая, можно сказать, крохотная!
- Она дареная. Я же рассказывала, что соседка ушла добровольно на фронт и погибла под Вертячим, так эту подушечку мне после гибели ее мать принесла подарила. Я ее взяла, и эта подушечка со мной всю войну прошла. А когда были в Одессе, нам уже выдали по одной простыне. Всю войну нам никаких постельных принадлежностей не давали, ни мужчинам, ни женщинам. У кого была подушка, спали на подушке, у кого не было ничего – на руке спали.
- Вы упомянули об одеялах со свастикой? Так и использовали их со свастикой или срезали?
- Отрезала.
Осенью я была в Бекетовке, в Сталинграде с нашим начальником снабжения, старшим лейтенантом Хесиным, евреем. При нем машина была, шофер и грузчик. Он в Бекетовке получал продукты. И надо было, чтобы их кто-то охранял. А мы там, помимо службы, по очереди были поварами, варили для всех еду. Когда мы в Бекетовке были, туда иногда из Калача приезжал наш начальник. И понравились ему мои щи. Похвалил он их и меня запомнил. И, когда привезли нас из Бекетовки в Калач, перед отправкой нас, девчат, распределили по ротам, их три роты у нас было. Меня распределили во вторую роту, и я сама, пешком, пошла в роту. Калач он длинный был, и вторая рота располагалась на самом его краю. Только пришла туда, а мне говорят: «Глухова, тебя вызывают в штаб». Тут объявили в роте сбор, а мне опять идти по песку обратно в штаб. Песку в этом Калаче было очень много, чуть не по колено! Я пришла туда еле живая. Обратно решила уже не идти, потому что вся моя рота тоже сюда пришла, строится.
Собрали нас и отвезли в Сталинград для погрузки в эшелон и отправки на Кировоград. Эшелону долго пришлось ждать отправки. Мы уже были не учебный батальон, а настоящая воинская часть.
- То есть в это время из вас был сформирован 15 отдельный ремонтно-восстановительный линейный батальон связи?
- Да.
В пути направление движения нашего эшелона изменилось, и мы оказались в Изюме, под Харьковом. В Изюме мы зиму отстояли. Наше дело было дрова пилить и печки топить. С нами не считались, что ты девка: «Боец Глухова, назначаетесь туда-то…»
Поваром у нас был хохол, толстый такой. Коноваленко его фамилия. Рассказывал нам, что до войны он заведовал рестораном в Харькове. И как только ему нужны были помощники, он вызывает Глухову. Я шла. И получалось, что мне при кухне службу нести было хуже, чем в своем отделении. Потому что я в четыре утра вставала, заправляла котлы для солдат, клала крупу. Сделаешь все, смотришь, Коноваленко только выходит, пузо свое несет: «Иди, дивчина, я тебе там завтрак приготовил». А на завтрак там была или перловка или картошка. Пока я на кухне находилась, я нормально питалась.
А потом, после кухни, меня опять стали направлять на различные работы. Почту я начала носить. У нас в каждом отделении был агитатор, поэтому я и агитатором была.
- Что входило в обязанности агитатора?
- Газеты читать отделению, доводить до них все новости. Кроме того, полтора года я была комсоргом.
- Вас на комсомольском собрании избрали комсоргом?
- Никто меня не избирал, назначили и все. Комсоргом до этого у нас был старший сержант Балонин, а потом он «провинился» - отправил девку, которая писарем у них в третьей роте была, в декрет. Ну, и Глухову поставили на должность комсорга. Я держалась за эту должность. Держалась за нее, чтобы не быть голодной.
|
|
Бывший комсомольский секретарь батальона ст. с-нт Балонин и парторг батальона л-нт Кириллов |
Нас кормили плохо. Утром был мукой замутненный суп, в котором если кусочка два сухой картошки плавало, то хорошо. В обед давали тот же суп, и на второе была или картошка или перловка. У нас к тому времени появились немецкие котелки с крышками, так нам это второе на эту крышку размажут и едим. А ужина у нас не было совсем. Три с половиной года у нас не было ужина.
А когда я еду в роту, то меня там встречают как гостя. Меня там обязательно накормят. Да еще бабушка какая-нибудь по дороге кукурузой угостит, хохлы к нам хорошо относились.
Солдаты все были распределены на постой по домам, не вместе жили. Утром, конечно, был общий сбор в определенном месте получать наряд на работы. А питанием им помогали местные жители, потому что питание солдатское было невозможным.
- Комсоргом Вас назначили в третью роту?
- Комсоргом батальона меня назначили! Меня после назначения из второй роты перевели в хозяйственный взвод. В хозяйственном взводе были шофера, которые при штабе и девчата: кто в штабе работали, кто почту носили. Все девчата, кроме писарей, были при штабе. Писари были по ротам – по одной в каждой роте. Туда забирали тех, у кого почерк был хороший. Они там любимицами были, повара их подкармливали.
- В каждой роте был свой повар?
- Да, в каждой был свой.
- Как далеко располагались роты от штаба?
- Это смотря куда направляли, куда наряд давали. Большинство ребят копали траншеи для укладки кабеля правительственной связи. Мы, можно сказать, всю Украину пешком прошли. Шли мы за действующей армией. Вот, сегодня Киев наши освободили, завтра наши там уже копают траншеи, восстанавливают правительственную линию. А мы, девчата, как вспомогательные были – куда пошлют, туда мы и шли.
- Официальная должность у Вас какая была?
- Линейный надсмотрщик. Я им числилась только, а работала я комсоргом батальона. Даже после войны, когда мы стояли в Одессе, я была комсоргом и поэтому демобилизовалась самой последней.
- Когда Вы демобилизовались?
- Второго апреля 1946 года.
- При таком плохом снабжении продовольствием доводилось ли Вам употреблять в пищу продукты, оставленные немцами?
- Нет. Мы же шли во втором эшелоне и нам эти продукты уже просто не доставались.
- Мяса в вашем питании не было совсем?
- Какое там мясо!? Мы выживали за счет хлеба. Хлеба давали по пятьсот грамм. Дадут нам такой комочек, а в этом хлебе и картошка и кукуруза. Его режешь на кусочки, как лакомство какое-то. А солдаты в ротах стояли по деревням, они на постое у жителей были. Так эти жители подкармливали наших солдат!
Земельные работы, конечно были очень тяжелыми. Но все молчали, чтоб их на передовую не отправили. У нас были даже по три раза раненые. Вот такой у нас батальон был.
Когда нас демобилизовывали, то делали это по очереди. Привезут в батальон с пересыльного пункта десять человек, взамен десять наших демобилизуют.
- Что за пересыльный пункт?
- Части после войны, когда расформировывались, людей из них отправляли в эти пункты, а потом их в другие части направляли.
Меня командир третьей роты капитан Булгаков уговаривал: «Когда демобилизуют, переходи ко мне в роту. Я был на «гражданке», видел, как там живется, что там творится. Люди голодают. Потерпи немножко, побудь в части». А я не согласилась.
Я пропустила, один случай не рассказала Вам. Когда мы еще находились в Солодче, нас отправили под Сталинград, в Городище, в землянки немецкие. Тут еще бои не закончились, все шумело вокруг, все гремело. Там в оврагах землянок много было, идешь, как по улице. Землянки были вырыты в стенках оврага, немцы для себя делали их хорошо – были и с накатом и утепленные. Нас с девчонками туда помощниками поваров отправили. Мне нужно было ведрами кухню водой наполнить. Колодец один нашли, откуда можно было воду набирать, проверили, что он не отравлен, и я всю ночь оттуда таскала на кухню эти ведра с водой. Было не темно – фонарей навешают, вокруг все гудит, стрельба идет. И я ведь ходила, ничего не боялась. Воды натаскаешь, сидишь и ждешь повара, думаешь, приедет он или нет.
А тут, в Городище, все войска были перемешаны. Их же стали делить, кого оставлять, а кого дальше отправлять, на Курскую. Спали мы на соломе в блиндажах, а они не утепленные были. Зима тогда суровая была. И кормили там так же плохо. Но мы пережили все это, вот что значит молодость!
Нас по линии правительственной связи два батальона шло: одни прокладывали, а другие эксплуатировали. Когда мы стояли в Одессе, другой батальон отправили в Румынию. А мне вот не довелось побывать за границей.
- Из батальона уезжали по беременности часто?
- Одна моя подружка, которая в Солодче попала не к нам в батальон, а в стрелковую часть, вернулась оттуда беременной. А у нас с этим было очень строго! Замполит за нами следил, чтоб мы ни с кем не связывались. Молоденькие же девчонки, боже избавь!
- Как вы, девчонки, жили? У вас была отдельная землянка?
- После войны в Одессе мы по квартирам жили. А во время войны, конечно, от мужчин отдельно жили. Мы как в Городище намерзлись, так после этого постоянно стали спать по двое. Одну шинель постелим, другой накрываемся. А ночью, по команде, переворачиваемся. Даже если откуда-нибудь ребята нам кровать притащат, мы все равно по двое спали.
- Вы стояли на должности линейного надсмотрщика связи. Приходилось Вам работать по должности?
- Только в учебной роте, когда мы все это изучали. А больше не приходилось. Аппараты мы еще там изучали, сечение проводов. У меня еще кое-что из этого в памяти осталось. В учебной роте был случай, когда одна девчонка, Посохина Вера, на крючках полезла на столб. Туда залезла, а оттуда не слазит, боится. Ребята ее оттуда баграми стаскивали.
По учебе нас гонял один старший лейтенант. Мы по-пластунски в Калаче много пролазили. И постоянно ходили по этому песку. Строевая подготовка у нас каждое утро была. Идем, дает команду: «Песню запевай!» У нас Логинова была, голос у нее был хороший. А у мужчин хорошо пел Юрин. Живы они сейчас или нет? А пыль песчаная стоит, словно стадо овец гонят. Никто не запевает. Опять команда: «Запевай!» Опять молчат. «Юрин, запевай», - молчит. «Логинова!», - молчит. «Кругом!» Пройдем немного назад, он нас опять разворачивает. Но никто так и не запел.
|
|
Стоят: л-нт Давтьян Г.Г., старшина Комаров Н.Т., ефр. Чичерова А., ст.с-нт Пилипенко П.Я., |
- Вы шли позади действующих частей. Вас немцы обстреливали?
- Нам, в основном, доставалась бомбежка. Нас бомбили страшно! Бомбардировку в Дарнице, под Киевом, на всю жизнь я запомнила. Был апрель месяц, прошли дожди. Все окопы заполнены водой. Во время бомбежки кто под вагоны попрятался, а мы попрыгали в эти окопы. Перемокли сильно, сушиться негде было. Страшно было, а мамочки рядом нет.
Когда в Изюме стояли, там немецкие колонии были. Длинные такие, большие села. Едешь на машине через все село, а вокруг ни души. То ли они сами с немцами уходили, то ли немцы их угоняли. Везде стоит бурьян стеной, аж жутко. Мы эти пустые дома занимали и в них жили. Привезли нам машину лука, сгрузили его, а меня поставили этот лук охранять. Пост мой был недалеко от нашего «общежития». Я девчонкам потихоньку сообщила, чтоб они за луком приходили. Они и набили карманы. Потом уже, как я сменилась на посту, мы в котелки налили воды, лука туда покидали и наварили его. Хоть наелись немножко. Сидим потом, разговариваем. И наревемся, и песен напоемся. Проклинали Гитлера, конечно…
- Гитлера проклинали. А какое было отношение к Сталину?
- Нуууу… Я ж была комсоргом, сами понимаете…
Когда стояли в Кировограде, я заболела. Я в то время носила почту. Почту наши всегда оборудовали в каком-нибудь помещении. В первую очередь брала ценные письма и несла в штаб. Переезжали мы как-то в другое место, ведь мы долго не застаивались. Весь наш багаж везли на машине. Тюки веревками перетянут, в кузов погрузят, а нас наверх сажают. При этом неважно, какая была погода. И я простыла. Радикулит. Целый месяц. И меня на должности почтальона сменила Павлинка, она стала носить почту. Сковало меня сильно, не шелохнуться. Из портянок сшили сумку, насыпали в нее песку. На печке-жестянке этот песок перед этим нагревали и потом на поясницу мне укладывали эту сумку.
Хотели меня положить в госпиталь, но девчата не позволили этого сделать, сказали: «Не надо ее в госпиталь, она там умрет». И так я месяц пролежала в батальоне.
|
|
Квакина Павлина и Глухова Тая, г. Киев, 9 апреля 1944 года |
- Как командование отнеслось к тому, что Вы не в госпитале, но к работам Вас привлечь нельзя?
- Положительно. Мои девчата меня отстояли.
- Вы упомянули некую Павлинку. Кто это?
- Это моя подружка Квакина Павлина Васильевна. Она, после демобилизации, окончила курсы бухгалтеров. Мы с ней дружили и во время войны и после. Нет ее уже в живых, как и других. Все померли.
|
|
Глухова Тая и Квакина Павлина, г. Киев, 1944 год |
Я же еще обморожение однажды получила. Направили меня в нашу роту, которая стояла в селе Николаевка под Харьковом. Командир взвода у нас был из-под Харькова и дал мне адрес своих родных, я у них потом ночевала. Семья его жила настолько бедно, что я спала на голом сундуке, потому что постелить было нечего.
От Харькова до Николаевки мне надо было добираться уже своим ходом. Из деревень в Харьков ходил «студебеккер», на котором жители села возили в город на продажу продукты. Я уточнила по бумажке, которую мне выдали, правильно ли еду, и села на эту машину. В кузове сидело человек пять местных. Они то все были в теплых кожухах, тепло одеты, а я в английской шинельке тоненькой – претоненькой, без всякой одежки. Эту шинель мне дали в 1944 году, до этого я ходила в старой перешитой солдатской. Машина проходила мимо села в двух километрах и, когда приехали в село, меня из кузова спускали, как деревянную: у меня ноги ничего не чувствуют, сесть я не могу и рук не чувствую. А добираться до села нужно, и я кое-как дошла. Прихожу, а там какой-то праздник был. Офицеры у нас иногда гуляли. Командир третьей роты Семенов у нас любил выпить. Я пришла к ним, как чурка деревянная, а они сидят там, самогонку пьют. Наливают и мне стакан самогонки: «Пей! Пей!» Я выпила. Хозяйка в этом доме хорошая попалась, она меня укрыла и я уснула. Утром проснулась, у меня все болит: и лицо, и руки, и ноги, я сильно обморозилась. Но потом прошло все.
- Оружие у Вас какое было?
- Никакого нам не давали оружия.
- Даже винтовки не было у Вас?
- Ну, когда в наряд шли, тогда нам винтовки выдавали.
После войны, в Одессе мы стояли в школе, там у нас штаб располагался. Напротив этой школы была фабрика, выпускающая горелки для ламп, неподалеку еще были Привоз и вокзал. На территории этой фабрики располагалось и наше хозяйство: машины там ставили, которые охраняли наши наряды. Один солдат, которому заступать в наряд, заболел. Приходит старшина и говорит: «Глухова, пойдешь?» - «Конечно, раз некому стоять». Когда привел меня разводящий на пост, территорию поста мне не показал, только спросил у караульного: «Все в порядке? Все замки целы?» - «Все в порядке, замки проверил». А там корова была, она недавно отелилась и рядом с ней теленочек бегал. Вот я с этим теленочком и развлекалась, пока разводящий со старым караульным разговаривал.
Потом они ушли. Я иду по своему посту, смотрю, метрах в десяти стоит человек. Я ему: «Кто стоит?!». Молчит. Ну, нас же учили что делать. Я снимаю винтовку с плеча и стреляю в воздух. Тут же разводящий сразу бегом ходу назад, ко мне на пост! Прибегает, спрашивает: «Что случилось?». Я ему показываю на человека: «Вот. Стоит и не шевелится!» Он отдал мне свой пистолет, а у меня взял винтовку и стал обходить со стороны этого человека.
Оказывается, утром ребята там ходили на учебу и на верстак, где ремонтировали машину, поставили макет человека. И, наверное, забыли. И главное ведь, что не только я приняла этот макет за человека, но и старшина тоже!
- А что за макет такой был?
- Да обычный, из фанеры вырезанный, чтоб стрелять в него.
- Так это мишень была!
- Ну да. Мишень. А поскольку был уже 1946 год, патроны приходилось списывать. Как отчитаться за израсходованный патрон? В Городище когда была, то, бывало, идя за водой, приходилось идти по мерзлым трупам немцев, и ничего, не боялась. А тут доску испугалась.
- А наши погибшие тоже лежали замерзшие в Городище?
- Наших там наши прикапывали. А на немцев времени не было. Идешь, смотришь, стоит немец, голосует. Подходишь, а он мерзлый стоит. Кто-то из ребят его в шутку поставил. А вообще там заставляли жителей Городища собирать трупы с кучу и затем эти кучи сжигали.
- Ну, а патрон как списали все-таки?
- Не помню уже, что там старшина этот набрехал, но списали.
Когда в Одессе стояли, нам мыла выдавали больше, чем ребятам. Если кто из ребят попросит, мы постираем их белье, а мыло остается. Мы с Квакиной Таисией стояли на квартире у бабушки с дочерью. Таисия демобилизовалась раньше меня – ее отец вызвал по какой-то причине. У нас в батальоне было Квакиных двое.
- Они сестры были?
- Нет, однофамильцы. Одна Васильевна, а другая Викторовна.
- Вы с самого начала и до конца прослужили в этом батальоне?
- Да, в нем была все время. Нас, девчат, никуда не переводили. Одна только, Гурьянова, она там есть на фотографии, напросилась в другой батальон. Она хитрая была, мы ее «матерью» звали. Она с 1915 года, а мы все с 1924-го. Так как она еще «на гражданке» была телефонисткой, то она нашла причину для перевода и ее перевели в родственный батальон. Оттуда она нам, из-за границы, прислала письмо: «Вот, вы там все раздетые сидите…» Я потом, после демобилизации, два года в военной форме дома ходила, одеть нечего было. А они оттуда много барахла привезли, в одежде они не нуждались.
|
|
Стоят слева направо: Чичерова Шура, Логинова Нюся, Глухова Тая, Посохина Вера, Кузнецова Тая, Квакина Пава, |
- К какой армии Ваш батальон относился?
- Вы думаете, я помню? Фронт у нас был 4-й Украинский, это помню. Мы во многих городах Украины побывали: И в Днепропетровске, и в Киеве. Ребята наши везде траншеи копали. Привезут их с работы, они все голодные, а мне им газеты читать нужно. Но ребята не возмущались, чтоб на фронт опять не попасть.
- А были случаи членовредительства, чтоб совсем демобилизовали из армии?
- Нет, у нас такого не было.
- Расскажите о замполите батальона.
- Ууууу… В Одессе дома, в которых мы жили, были мазанки из самана, так наш замполит Павленко в цветах под окнами лежал, слушал, о чем мы с девчонками разговариваем. Все пытался узнать, кто у нас в женихах, и кто к нам приходит. (смеется) Ему Таисия Квакина очень нравилась. Это было заметно, потому что он ее очень сильно ревновал. А она ему не отвечала. Ему на тот момент уже лет пятьдесят было.
- А ей сколько?
- Ну, у нас все были 1924 и 1922 годов. У нас двое было добровольцев, которые сами в армию пошли - Логинова Нюся и Гудошникова Клава. Еще до нашего призыва их в батальон из Казахстана прислали. Тогда девчонки -добровольцы были только при штабе писарями. К ним там с уважением все относились и, когда в батальон привезли нас, и девчонок стало много, они поначалу ревновали нас. Они еще на «гражданке» специальностям нужным обучились и поэтому их в штаб сразу взяли.
- В каком звании Вы демобилизовались?
- Мне младшего сержанта дали. Сначала говорили: «Глухова, не демобилизуйся, мы тебе звание присвоим», - я говорю: «Да провались это звание! От него никакого толку».
- Почему ваш батальон за границу не попал?
- Не знаю. Разделили нас в Одессе. Там больше женщин было, они на телефонах сидели. Наши делали работу, а они у нас принимали.
- Победу Вы встретили в Одессе?
- В селе Николаевка, но теперь под Одессой. Я в одной Николаевке замерзала, в другой Победу встречала. Поскольку тепло было, фуфайки нам уже не давали. Перед этим уже разговоры ходили, будто заключают какие-то договоры, и война со дня на день закончится. Стояли мы на квартирах у местных, слышим, в пять часов утра, в хозяйской семье женский крик. А у хозяйки немцы, перед уходом, повесили в семье всех мужчин за то, что они были в партизанском отряде. Мы сразу вскочили: «Что случилось?», а нам в ответ: «Война кончилась!» И тут наши, не знаю откуда, водки нашли. Хоть по сто грамм, но солдаты в роте обязательно выпили. Одесса, конечно, шумела! Я туда вернулась и застала это.
- Что Вы носили на ногах: сапоги или ботинки?
- Сапоги давали. У нас все в сапогах были. Нам по размеру не давали, кому какой размер попадется. Моего размера не было, ведь обмундирование было рассчитано было на мужиков, женщин у нас в батальоне было мало. А вот эксплуатационный батальон, там были в основном женщины, они на аппаратах сидели, поэтому у них женское обмундирование было.
- Вы говорили, что поначалу ходили в шароварах, а юбки вам потом выдавали?
- Были юбки. Но это уже потом, после войны их нам давали. После демобилизации я в этой юбке еще ходила. Одеть же нечего было. Мать дала мне сто рублей, чтобы я себе чулки купила.
К тому времени я уже на работу устроилась, на заводе работала. Девчата меня там просили, чтобы я принесла фотокарточку свою фронтовую, показала. Я самые лучшие выбрала и в карман шинели положила. Пошла на рынок. Сую руку в карман, а там ни ста рублей, которые мать дала, ни моих фронтовых фотографий. Поворачиваюсь, а сзади меня стоит кучка ребят, подростков. Я им говорю: «Ребята, я прошу вас, верните мне фотографии! Оставьте себе эти сто рублей, только фотографии верните! Они так дороги для меня». А они только гогочут в ответ и все. Я потом все туалеты обошла на базаре, думала, может они где-нибудь выбросили мои фотографии. Так они все и пропали. Остались у меня только те фотокарточки, которые я родителям высылала. Но их немного.
- Расскажите о санитарно-гигиеническом обслуживании. Где мылись, стирались?
- В баню нас возили. Я не помню, как часто. В Одессе нас возили на машине. А в ротах приходилось где как: где землянку оборудуют какую-нибудь. Штаб у нас стоял в каком-нибудь городе или деревне, а подразделения за пределами.
- Вы говорили, что у вас было несколько командиров батальона. Расскажите о ком-нибудь из них.
- Их было у нас двое. И оба имели одну и ту же фамилию. Сначала был Журавлев и потом опять пришел Журавлев. Первого Журавлева у нас убрали еще в самом начале, когда я еще в Бекетовке была. Мне тогда сказали, что у нас командира сменили.
- А борщ Ваш какому из них понравился?
- Второму. И он потом, как какой-нибудь праздник, так он меня отправлял на кухню помогать. Говорил повару: «Глухову бери себе в помощники, она шустрая!» И у меня как праздник, так я на кухне. Один раз, еще в Изюме, отмечали мы годовщину формирования нашей части. Офицерам отдельно накрыли столы, солдаты с котелками приходили в очередь. А меня опять поставили помощником. Но теперь не одну, а вместе с еще одной девчонкой, Шурой Чичеровой. Мы с ней были на обслуживании у офицеров. Я повару Коноваленко говорю: «В конце концов, солдаты приходят, их нечем уже кормить, а ты им все подливаешь и подливаешь! Ты нас будешь кормить или нет?»
- Что он им подливал?
- Водку. Нам по двести грамм в тот день полагалось. Я до этого не пила совсем. Повар мне что-то разогрел на закуску, и я в первый раз тогда попробовала водку. Я ее и до сих пор не пью.
- А вообще, вам алкоголь полагался?
- Полагался. По праздникам обязательно давали по сто грамм. Но мы, девчонки, алкоголь всегда ребятам отдавали.
- А они вам взамен что?
- А они взамен, если поедут куда, привозили нам ягоды и фрукты. Приезжают, и кричат: «Девчата, идите, виноград привезли!», а мы бежим к ним, кто с котелком, кто с чем.
- Сахар свой они вам не отдавали?
- Нет, не помню такого.
- Какой самый страшный эпизод в Вашей фронтовой жизни?
- Бомбежки. Особенно под Дарницей запомнилось мне на всю жизнь.
- Погибшие при этой бомбардировке у вас были?
- Не помню. Кажется, не было. «Искупались», помню, в холодной воде, хорошо. А погибших не помню.
- Война потом часто снилась?
- Может быть и снилась.
Когда была в Бекетовке, познакомилась там на аэродроме с курсантом. Мы с Павлинкой отпросились у старшего лейтенанта, говорим: «Мы в кино сходим». Там, в кино, ребята были, и мы познакомились с ними. А один парень был из Вознесенска Пермской области. Он потом раза два или три приходил к нам на квартиру. Мы с ним пообещали друг другу встретиться после войны. И, между прочим, он мне всю войну писал, поддерживал своими письмами меня морально. Долго я письма его хранила.
- Как звали его?
- Кожевников Николай Петрович.
- Кем он был?
- Летчиком он был. Последнее время их подразделение стояло в станице Кавказской. А меня все наш замполит выпытывал, мол, как ты относишься к мужскому полу. И у подруг тоже все узнавал: «Как она себя ведет?» Они ему отвечают: «Да пишет ей какой-то летчик».
Из Одессы демобилизованных из нашего батальона после войны должны были перевезти в Сочи. Но для нас долго не давали парохода. А он меня в это время ждал на Кавказской. Он писал мне, что, их могут отправить куда-то далеко и если я не приеду к нему, то увидимся еще не скоро. В общем, потом плюнула я на все и на него тоже, и не поехала к нему. А я ему раньше давала свой домашний адрес. И, когда уже вернулась домой, мне пришло от него письмо, в котором он говорил, что меня разыскивал долго, месяца два, но со мной связи не было. Оказывается, его отправили на Дальний Восток, в Корею. Мы с ним так больше и не встретились.
|
|
Глухова Т.А., 2016 г. |
| Интервью и лит. обработка: | С. Ковалев |
