Гнибедов Николай Иванович

- Я родился в 1926 году, в октябре месяце, в хуторе Рули Петропавловского сельского совета Дубовского района Сталинградской области. Там я родился, там я и возрастал.

- Кем были Ваши родители?

- Родители мои были крестьянами, которые во время коллективизации вошли в колхоз. Колхозники, короче говоря, они были. В те времена родители были совсем безграмотными, понимаете. Раньше не учили как сейчас. Главное, чтобы работать умел, а остальное никого не карябало.

- Вы в школу ходили?

- Да. Родителей моих грамоте учили уже когда они в колхозе были. А в Петропавловке была школа, в которой был учитель, такой видный, член партии. Он очень любил с народом общаться. Этот учитель был директором начальной школы, так он вечером присылал учителей на Рули, для того, чтобы безграмотное население знало буквы. Не то, чтобы читать умели, а хотя бы буквы знали. Мама за учебы и браться не хотела, а отец, в свободное время по букве изучал азбуку. Я хоть и малый был в это время, но очевидец тому, как отец учился.

И вот, благодаря тому, что он хоть чуть буквы изучил, он считался грамотным. Он и меня всегда наставлял: «Учиться! Коля, надо учиться! Видишь, какие мы бестолочи: приходит какое-нибудь указание, а мы его толком прочитать не можем. Так что учись!»

- Где находилась Ваша школа?

- В Петропавловке.

- Сколько километров до нее было?

- Километра два. Недалеко. У нас в Петропавловке сельский совет был и правление колхозное тоже находилось там же. Хутор Рули был как небольшое колхозное отделение.

Когда прошла коллективизация и сделали колхоз, то, по просьбе правления сельского совета, родители сделали школу для своих детей. Те времена Вы знаете, какие были: ни доски ни бревна, ничего не было. Подобрали место в конце села и сделали там дом. А делали как. На задах школы сделали яму и месили в ней глину, делая так называемый саман. И вот клали они саманную школу. Хорошая школа была, видная, окна были большие. Что говорить, в те времена это была путёвая школа!

- Школа была начальная или семилетка?

- Начальная. Вот в ней мы и начинали учиться. Дорог тогда не было, можно сказать. Колея была и все. Мимо нас и мимо Петропавловки протекала речка, так от этой речки к школе шла канава. Эту канаву вырыли еще когда делали саман для строительства школы, чтобы воду не таскать с реки. В те времена зимы были очень суровые: были и снега и морозы. И вот в речку спускаешься, а там раньше рос и камыш и чакан, так родители в этих зарослях тропинку протопчут, чтобы мы по ней в школу ходили. При этом наставляли нас: «Где снегом переметет, вы перелазьте». И вот мы ходили по этой дорожке. Когда тихо было, мы дорогой ходили, по колее, там и на санях иногда ездили.

Моим первым учителем был Андрей Михайлович Медведев, я хорошо его помню. Я Вам о нем уже рассказывал. Он был очень общительным с народом, общественный был человек. Он организовывал все, что только мог.

Закончил я в этой школе четыре класса.

- Потом где учились?

- Потом я в другой школе учился: не в Петропавловке, а в другом месте. Петропавловка была от нас на юг, а я учился восточнее, уже среднюю кончал школу. Там была старая усадьба Пролейского МТС. Когда-то там был хутор Зайцевский, в котором богач держал свое поместье. Вот в этом старом здании поместья этого богача и сделали для нас среднюю школу. Школа была очень просторной, поэтому потом, когда там разместили и Пролейское МТС, то часть школы была выделена под контору. Когда я перешел в эту школу, конторы там еще не было, там была только неполная средняя школа. Эта школа называлась ШКМ, а нас называли ШКМцы.

- Неполная средняя – это сколько классов?

- Это семь классов. Учились мы там пятый, шестой и седьмой классы.

- После окончания «семилетки» в «десятилетку» не пошли учиться?

- После четвертого класса в Петропавловке, чтобы поступить в пятый класс неполной средней, сдавали экзамены. Все, чему нас обучили в Петропавловке, мы отвечали в этой новой школе.

- Как Вы добирались до новой школы?

- Я добирался тоже пешком. До нее тоже километра два было. С пятого класса мы стали изучать совершенно новые предметы: помимо математики, русского языка и литературы, начали изучать немецкий язык.

- Скажите, Вы один в семье были или были у вас братья и сестры?

- Сестра была, старше меня. Она с 1914 года. Я еще когда пацаном был, она замуж вышла.

- Давайте вспомним 22 июня 1941 года. Как Вы узнали, что началась война?

- Это случилось, когда я учился в шестом классе. У нас сразу забрали в армию нашего завуча. А директор нашей школы, он у нас историю преподавал, был инвалидом Гражданской войны, он был разрублен саблей. У него шел жуткий шрам по голове и через ухо. Он на это ухо еще и глухой был, хотя хорошо умел читать по губам и понимал, что ему говорят.

В 1941 году я закончил шесть классов. Директор сфотографировал нас после окончания учебы. Была у меня эта фотография, а где она сейчас, я уже и не знаю.

Несмотря на то, что хуторок у нас был небольшой, была в нем для детей площадка, на которой мы играли. Границы этой площадки были определены канавами, ограничивающими пределы личных земельных паев. Это сейчас можно купить детям любые игрушки, а тогда как: играли в мяч резиновый или лапту. А у нас, пацанов, любимой игрой была «чижик». Родители наши работали с самого раннего и до самого позднего часа.

22 июня мы играли на площадке и уже к вечеру, когда солнце начало клониться к закату, слышим, по хутору народ идет и плачет. А у нас в конце хутора был скотный двор и рядом с ним дом, в котором зимой обычно жили скотники. В этом доме был даже репродуктор. И вот туда, на этот скотный двор, идет весь народ с хутора, и все плачут. Ну Вы знаете, детвора какой народ – выскочили и следом за взрослыми. Приходим на колхозный двор, а там стоит подвода-тарантас, раньше же на подводах ездили. На этой подводе стоит наш учитель и с ним еще какой-то мужик из района. Как только народ вокруг них собрался, они начали говорить, что «сегодня, в четыре часа утра, началась война с Германией. Немец напал на нас». Так что мы узнали о начале войны только вечером. К этому времени с района были направлены люди во все хутора для проведения митингов. Народ начали забирать в армию в этот же вечер. У меня сразу забрали дядю, он молодой был - 1909 года рождения. Ну, еще кое-каких людей забрали. В этот же вечер они все пошли по домам, собрались и их отправили в район.

- Отца Вашего не забрали в армию?

- В этот раз нет, он уже пожилой был. А тут как раз лето наступает, уборка урожая. А в 1941 году такой был урожай богатый! Это сейчас озимые сеют, а тогда их не сеяли, их не было, поэтому сеяли рожь. Вот верите или нет, от земли и выше роста человеческого рожь выросла: человек сидит на лошади, а лошади из-за ржи просто не видать. В то время были уже комбайны, которыми убирали рожь. После уборки оставалась высокая стерня, которую мы затем скашивали для топки печей, ведь дров в степи было очень мало. Кроме стерни в качестве топлива еще использовали чакан, камыш, чернобыл. В общем, топили всем, что попадет под руку и лишь бы горело.

Закончилась уборка урожая. Мы должны были идти в школу, в седьмой класс. Когда мы пришли на учебу, наша школа оказалась занята: в ней открыли госпиталь. А госпиталь появился у нас потому, что рядом с нами находился аэродром, и вот для летчиков открыли госпиталь. А нам негде было учиться.

- Аэродром этот возвели после начала войны или он был там и раньше?

- Он был и раньше, но находился в неухоженном состоянии, фактически только площадь для него была. А с началом войны его привели в порядок и перевели туда какую-то авиационную часть.

Чтобы продолжить наше обучение, директор школы организовал «дворовое обучение», т.е. мы должны были учиться по дворам.

- Это как?

- Это значит, что сегодня мы собираемся все у одних, завтра у других. Сделали из фанеры переносную доску, которую каждый раз носили в новое место. И вот так мы учились.

- Сколько вас, учеников, было?

- В классе нас было тридцать два человека. Нас много было! И во всех школах по многу человек училось! В нашем классе учились мы – рулевские, погожинские, петропавловские, семеновские, в общем, изо всех окружающих хуторов, поэтому, после того, как госпиталем заняли нашу школу, решили организовать дворовую учебу во всех этих хуторах. Учебников у нас не было, мы слушали и запоминали все, что нам рассказывал учитель и что-то самое главное записывали себе в тетрадь.

Вот таким образом в 1942 году мы закончили учебу. А знаете, после окончания школы всем охота было пойти на летчиков учиться. Все мечтали о полетах на аэроплане.

- Вы, наверное, часто бегали на ближайший аэродром?

-Нет, там у них все в ангарах было спрятано, ангары опечатаны были и нас туда не пускали. А за Камышином был поселок, забыл, как он называется, в котором была летная школа, в которую осуществлялся набор. После окончания седьмого класса я загорелся подать туда документы. Компанию в этом мне составил Виктор, сын директора нашей школы, с которым мы были друзьями. Директор школы, Алексей Максимович Сеналицкий, помог написать нам с другом заявления в эту летную школу и поехали мы с Виктором поступать. Виктор был с 1925 года рождения и закончил восемь классов, поэтому его приняли, а я оказался слишком молодой еще.

Вернулся я домой и сразу меня в колхоз работать определили. Тогда на полях работали старые да малые: деды да пацаны. А тут уже война как раз шла в разгаре в наших краях: немцы подходили к Сталинграду. И поэтому отправили нас на строительство оборонительных рубежей.

Попал я на эти рубежи. Ерзовка, Пичуга – в этих местах мы копали укрепления: окопы и противотанковые рвы. А немец уже был на Дону, в городе Калаче, который мы, пацаны, тогда называли «крендель».

- Кто руководил вами во время работ?

- Руководил один дедушка, Волков Илья Яковлевич. Ему уже было за шестьдесят. Он был бригадиром у нас.

- Кто-нибудь из военных руководил работами?

- Да, были военные. В Дубовке стояла часть и вот оттуда к нам приезжали политработники, которые привозили и известия с фронтов. Каждый раз нам говорили: «Ну, ребята, надо трудиться!» Кроме политработников был и присланный специально военный, который нам показывал, где и как надо рыть землю. Видимо он был инженером по строительству. Он был гражданским человеком, но его призвали в армию и назначили руководить всеми оборонительными работами по всей Сталинградской области. Сам он был откуда-то с Рязанской области.

- Значит вы были в курсе всей ситуации на фронте?

- Да, нам говорили, что немец подходит все ближе и ближе, что надо побыстрее работать. А тут еще мимо нас шли солдаты, тогда же их не возили, не было машин, все пешком. Шли наши солдаты с Саратова до Сталинграда, где были формировочные пункты и откуда их направляли сразу на фронт.

Когда немец стоял в Калаче-на-Дону, оттуда каждый день летала «рама» и делала фотосъемку, как наши войска шли нескончаемым потоком в Сталинград. Солдаты в это время рассыпались вдоль дороги или в населенных пунктах сразу прятались.

- Были налеты вражеской авиации на строящиеся вами оборонительные укрепления?

- Утром пролетит «рама», а после нее, минут через двадцать – тридцать, налетают бомбардировщики, которые начинают бомбить и войска и окопы. Пролетят они, отбомбятся, отстреляются и улетают обратно. Мы тогда поднимаемся и опять принимаемся за работу.

Жили мы там же, где и работали, куда же нам деваться. Как только начинает светать, нас будит дед Илья. Приходим на новое место работы и в первую очередь, как нас в самом начале обучили, копаем себе небольшой окопчик глубиной с полметра. В случае бомбежки ложились в этот окопчик и лежали, не поднимаясь, до ее окончания. Вот так мы спасались. Да и военные тоже так же спасались. В общем, много военных при бомбежке гибло, еще не успев дойти до Сталинграда или до линии фронта.

- На строительстве оборонительных рубежей вы находились постоянно или происходила какая-нибудь замена?

- Все время там были. Нас снабжал продуктами колхоз.

- Где жили в это время? Землянки рыли или в окопах?

- Над Пичугой была балка, в которой потом стал песчаный карьер. И вот в низине этой балки мы понастроили себе небольшие шалаши, в которых и обитали все это время.

- Как долго вы находились на строительстве рубежей?

- Мы долго были, да! До тех пор, пока немец уже не подошел впритык, где-то до ноября месяца. Тут рядом, в Орловке, уже шли бои, а мы все еще рыли землю. В ноябре было уже холодно, поэтому мы ходили ночевать в Дубовку. Там был старый монастырь, но он был занят, поэтому мы из палок сделали навесы рядом с монастырской стеной, лишь бы на нас вода не попадала, и под этими навесами спали.

- Кем был занят монастырь? Войсками?

- Я не знаю. Там много народу было, может и военные среди них тоже были.

Потом, в середине ноября, пошел сильный снег и нас отпустили домой. Однажды осенью нам дали недельный перерыв, чтобы мы съездили домой помыться. А дома в это время сеяли под зиму рожь, поэтому нас привлекли и к посеву. И дед Илья с нами поехал тоже.

Отпускали нас обратно с условием, что мы, как только вернемся, сразу пойдем учиться на трактористов. А кто не хочет учиться, тот поедет в Иловлинский район на рубежи. Поэтому я по приезду, как и обещал, пошел учиться на тракториста.

Обучал нас пришедший с фронта инвалид, бывший комбайнер.

- Где проходило обучение?

- Да там прямо, на Рулях. Мы немного проучились, может быть с полмесяца. В конце ноября этот комбайнер нам говорит: «Ребята, давайте сделаем так. Я вам теорию рассказываю, как устроен трактор. Давайте лучше на практике все это будете постигать и сразу заниматься ремонтом тракторов, потому что ремонтировать их надо будет и зимой». Так мы и сделали. Весь декабрь мы уже ремонтировали трактора.

- Что за трактора были в колхозе?

- СТЗ и ХТЗ, и те и те «колесники». Они практически одинаковые, моторы у них чуток разные.

Ремонтировать трактора приходилось на улице. Да и какие из нас ремонтники – пацаны есть пацаны. Вот только моторы мы ремонтировали не на улице: в конце хутора были землянки, в которых раньше, в довоенное время, жили люди, приезжавшие в командировки. Мы эти землянки называли «маленькие Рули». Так мы заняли одну из этих землянок и там ремонтировали моторы. Утром приходим, натопим землянку чаканом, и в тепле работаем. С перекурами, конечно ведь во время работы на рубежах каждый из нас научился курить: мы ж уже взрослыми стали!

Отремонтировали мы все трактора, подошла весенняя посевная. Весна 1943 года, ничего же не пахалось. Нас привлекли к пахоте: я трактористом работал. Немного поработали, затем меня вызывает бригадир и говорит: «Езжай с моим помощником Сашкой Куликовым получать в МТС новый трактор. Ты будешь на нем работать. Но езжайте вдвоем».

- Один трактор?

- Да, один трактор нам давали. Все такой же СТЗ. Приезжаем мы с Сашкой в Малоивановку, где находился МТС, находим заведующего мастерской Степана Кузьменко. Заходим к нему с предвкушением получения нового трактора, а он нам говорит: «Ну, пойдем покажу вам новый трактор». Идем с ним по усадьбе, смотрим: нигде не видать нового трактора. Подводит заведующий МТМ нас к куче запчастей и говорит Сашке: «Вот так, Сашка! Из этой кучи вы должны сделать трактор!» Оказывается, эти запчасти вывозили со Сталинградского тракторного завода перед началом боевых действий, когда была такая возможность. А здесь их просто бросали, как хлам, для ремонта тракторов. Заведующий МТМ, который знаком был с Сашкой раньше, говорит: «Назначаю тебя Сашка, старшим, ты знаешь, как трактор из этого собрать. А это кто с тобой?» - «Да кто, тракторист будущий…» - «Ничего, как раз он научится с трактором обращаться!»

А мы с собой харчей только на один день взяли. И жить нам пришлось в конторе: сдвигали столы, на столы бросали наши фуфайки, на них и спали. А днем собирали новый трактор.

- Долго собирали его?

- Да нееет. Там запчасти разные были, недостатка в них не было. А мотор для него собирал моторный цех МТМ. Крана тогда не было, для установки двигателя использовали трактор с подъемником.

Вернулись мы домой на новом тракторе. Работали мы, как правило, по двое. С нами еще и девчата работали, их много было, которые работали трактористами. Наверное, из-за того, что я был исполнительным, наш бригадир как что-то у девчонок не получалось или ломалось, направлял меня им в помощь. Мы каждый день делали тракторам перетяжку подшипников на коленвалу. И он как что, сразу мне: «Николай, вон там, у девчат, перетяни». Я говорю: «А на моем тракторе кто работать будет?» -«Ну ты пока будешь ей делать, а она за тебя будет пахать».

Началась уборка и меня на своем тракторе отправили под комбайн. Это означало, что кто-то из девчонок будет косить комбайном, а я на своем тракторе должен этот комбайн таскать. Раньше же они не были самоходными, как сейчас, а были прицепными. «А кто там комбайнером будет?» - «Лиза Выходцева комбайнером, а Мелова Нюська штурвальным. Но учти, если что, помогай им, они бабы!» Я пожал плечами, сел и поехал.

Приезжаю туда, а они стоят. Комбайн стоит и они стоят. Подъехал, поздоровался. Лиза, которая уже была замужем, говорит: «Ты чего, к нам приехал что ли?», я говорю: «Да, под комбайн послали трактор». Они обрадовались: «Давай, цепляй его! Будешь ехать аккуратно по краю, чтобы за жаткой не оставалось огрехов». Метров сто проехали, они мне машут уже. Остановился: «В чем дело?» - «Глуши трактор, иди сюда». Оказывается, у них в комбайне где-то сзади застучало, загремело и перестал комбайн работать. Полезли вместе смотреть. Оказалось, на транспортере поломались планки. У Лизы были новые планки для замены, только их надо было клепать. Я говорю: «Ну, давай, клепай», - а она: «Нет, клепать ты будешь! Ты пойми, что мы с Нюськой бабы! У нас руки не тем концом лежат, а ты все же мужик!» А тому «мужику» лет было то… Шестнадцатый шел.

Сделали мы, продолжили косить. Кроме комбайнов косили и косилками – «лобогрейками». На этой косилке сидит мужик и на полик кидает. А под ногой у него педаль: когда полик наберется, он тогда «раз!» - переваливается и все сбрасывается в копну. А там уже женщины вяжут снопы.

После того как закончили косить, всех нас вызвали в военкомат. Там определили кто нужен в колхозе. Определяла комиссия, в которую входили председатель колхоза, механик по тракторам, тот самый, который нас учил на трактористов. Это называлось «на бронь сажать».

Председатель комиссии спрашивает: «Кого на брони оставить?», ему отвечают: «Оставьте Гнибедова. Мы знаем, что с ним сделать». Оставили. Из военкомата меня одного отпустили, а остальных в военкомате придержали.

Приезжаю домой: «Что-то меня одного отпустили», а Володя мне говорит: «Николай, ты знаешь что, ты будешь на комбайне молотить снопы». Я говорю: «Как молотить!? Есть же комбайнер. Ты смотри: Лиза – какой комбайнер! Вот она и будет молотить. А я на тракторе буду пахать, да и все». Оказывается, это председатель колхоза решил, что я буду молотить на комбайне.

Подтащили комбайн на быках к старой школе, там я сначала занялся его ремонтом, а потом на нем приступил к молотьбе. Подтащили комбайн к скирде, сверху женщины сбрасывали снопы со скирды, а два старика подавали их в приемную часть комбайна. Вот таким образом обмолотил я весь хлеб к концу декабря 1943 года, закончил прямо перед Новым годом.

- Куда девали обмолоченное зерно?

- Часть сразу государству сдавали, а часть засыпали в колхоз. Из бункера комбайна ссыпали его в специальную телегу в виде ящика и на быках отвозили в зернохранилище.

- Когда работали на сельскохозяйственной технике, проблемы с топливом были?

- Нет. Тогда трактора работали на керосине. А вот комбайны тогда перевели на такой вид топлива как легроин – смесь керосина с бензином. И я не припомню таких случаев, чтобы техника стояла по причине отсутствия топлива, постоянно нас заправляли.

В январе 1944 года, примерно числа четвертого или пятого, опять вызывают нас в военкомат в город Дубовку. Народ уже был настроен так, что всех, кого вызывают в военкомат, обязательно заберут в армию. И опять нас, несколько человек, оставляют «до особого распоряжения».

- «Бронь» на Вас продолжала действовать?

- Да. Но если куда-то потребуются люди в скором порядке, то с меня бронь будет снята. В этот раз, всех кто работали трактористами, зачислили в резерв для бронетанковых войск и отпустили по домам опять заниматься колхозными делами.

В конце января 1944 года мы услышали о том, что прорывают блокаду Ленинграда, а в начале февраля нас снова вызывают в военкомат, только теперь в областной. Дед Илья выделил нам быков, на которых мы погрузили свои вещи и отправились в Сталинград. Причем шли мы все время пешком за быками. Пришли мы в Сталинград к Тракторному заводу вечером, оставили там быков, а оттуда до центра города доехали на поезде. Областной военкомат находился, если мне не изменяет память, в центре города, а уже оттуда нас повезли в Бекетовку.

Ночь мы переночевали, утром подъем, нас построили и пересчитали. Затем начали пофамильно вызывать из строя. Все, кого вызвали, вышли, их построили и увели куда-то. Нас опять осталось человек пять или шесть. Подходит к нам военный и говорит: «Те мужики, которых вызвали, пошли на Ростов, считай, на фронт. А вы остаетесь до особого распоряжения». К вечеру довезли нас обратно до Тракторного и мы пешком пошли домой. Перед этим мы, кого вернули, отдали свои харчишки тем, кто остался на сборном пункте: «Забирайте, мы к себе домой скоро вернемся».

Приходим в Дубовку на колхозный двор, поздоровались с тетей Настей, которая там жила. Она сразу заплакала: «Ребята, ребята! Куда вы идете?», мы гордо отвечаем: «Нас, тёть Настя, до особого распоряжения оставили!» Она опять заплакала: «Завтра вам всем опять в военкомате быть – вашим матерям всем уже вручили повестки и председателю дали распоряжение, чтобы выдал муки для того чтобы вам напекли в дорогу лепешек». Мы оторопели: «Как!?» - «Да вот так! Повестки вас уже ждут дома». А время уже было позднее, десятый час ночи был. Мы посидели, покурили. Ну, чего утра ждать? Харчи мы уже свои отдали, есть у нас не было ничего абсолютно. Тетя Настя предложила что-нибудь приготовить для нас, но мы отказались, зная, что она сама голодная. Решили мы идти в ночь домой.

Я пришел домой в пять часов утра. Мать, увидев меня, заплакала и показала повестку, в которой было написано, чтобы я в семь утра уже должен был в Петропавловке быть.

- Вас собирали не в районном военкомате в Дубовке, а в колхозной усадьбе в Петропавловке?

- Район присылал в колхоз повестки всем призывникам, а колхоз должен был обеспечить доставку призывников до райвоенкомата.

Я лег немного вздремнуть, не раздеваясь, только разулся. Шел уже шестой час, а к семи нам уже надо быть собранными. Только я задремал, мать меня будит: «Вставай! А то другие уже собираются!» Встал, оделся и мы пошли… Опять в Петропавловку, в Петропавловке у деда Ильи уже запряженные быки были.

Когда дошли мы до Дубовки, время уже было четыре вечера. Там деду Илье сказали, чтобы к восьми утра он нас доставил в Сталинград, а там нас уже встретит сопровождающий офицер. Дед Илья сказал, чтобы мы ложились спать, а в два часа ночи он нас подымет, и мы к восьми доберемся до Сталинграда. А это сорок километров нам надо протопать!

Пришли мы в этот раз на Тракторный, а там нас уже ждет сопровождающий, который деду говорит: «Езжай, дед, домой. Они уже домой не придут, а пойдут по направлению». Повезли нас опять в Бекетовку на поезде. Приехали, нас построили, зачитали фамилии и говорят: «Все. Сейчас обед. Потом на трое суток получайте сухой паек и часа в три дня будем вас отправлять». Так что отправили нас разу же в день прибытия. На сборном пункте столько много скопилось народу сталинградского: бабы, старики, все со слезами на глазах – все же прекрасно знали, куда нас, таких молодых, отправляют.

Посадили нас в вагоны. Мы спрашиваем: «Куда?», а нам отвечают: «На Москву!»

- Много вас, сталинградских, было в эшелоне?

- Да практически половина эшелона. Там же еще и по дороге народ собирали. Везли нас в вагонах – «телятниках». В Москву, на Казанский вокзал, мы приехали быстро, буквально вечером следующего дня. Как только эшелон остановился, нам сразу объявили: «На ужин!»

- Где вас кормили?

- В столовой на станции. Когда мы пришли, там для нас уже все было приготовлено. Как только поели, нам разрешили немного покурить и дали команду: «По вагонам!» С нами был сопровождающий из военных и, когда мы снова погрузились в вагоны, он сказал: «Теперь мы секрета не держим. Вы слышали, что наши прорвали блокаду Ленинграда. А поскольку там много полегло наших солдат, то мы едем на подкрепление». И до самого Ленинграда нашему эшелону был «зеленый свет».

Приехали в пригород Ленинграда, разгрузились, проверили по спискам, все ли на месте и пешком пошли до своей части. В часть мы прибыли уже ночью и нас сразу повели в баню. После того, как помылись, нас сразу одели в военное обмундирование.

- Новое обмундирование выдали вам или б/у?

- Нас одели во все новое. Шинели нам дали зеленые, канадские, очень тонкие. Наши шинели были суконные, а эти тонкие шерстяные, их ветром продувало.

Утром подъем, опять построение. Через пару дней спросили, кто из нас дома прошел стодесятичасовую программу обучения.

- Что это за программа такая?

- Когда мы дома были, после того как вернулись из Дубовки, нам сразу сказали, что мы будем проходить стодесятичасовую программу, на которой мы будем изучать винтовку, пулемет и прочее. По балкам мы набегались со всем этим… В общем, начальный курс военной подготовки я прошел еще дома.

- Дома Вам стрелять из винтовки довелось?

- Нет, мы с ними только бегали. Как пехота.

Отобрали, значит, из нас тех, кто прошел дома эту программу и сразу отправили на «точки». А тех, кто не прошел, оставили в части. Тут же нас забирали «покупатели» и отвозили к месту несения службы.

- В какую часть Вы попали служить?

- В 194-й зенитно-артиллерийский полк. Полк наш был сформирован еще до войны и был вооружен 85-миллиметровыми орудиями.

Забрали меня в батарею и попал я на «точку» где-то на подступах к Ленинграду. В расчеты орудий нас, новобранцев, не зачислили, потому что расчеты там уже были укомплектованные и слаженные в работе и нас использовали только для того, чтобы что-нибудь подтащить, например, снаряды.

- Вас сразу на должность не поставили?

- Пока нет, мы просто как помощники были.

Дня через два меня вызывают. Подхожу. Какой-то начальник приехал. «Так.. Гнибедов?» - «Так точно!» - «Тракторист?» - «Тракторист» - «Будешь шофером» - «Да Вы что! Я же машину эту и близко не видал! Даже в кабине ни разу не сидел» - «Посидишь, научишься. На тракторе работал?» - «Работал» - «На «колеснике»?» - «Да» - «Ну, а это еще лучше, чем трактор!»

И тут же меня и еще двоих, отвели на то место, где я потом постоянно нес службу. Идем, а этот начальник говорит мне: «Не бойся. Ты будешь шофером. Ты нам будешь нужен тогда, когда мы будем передислоцироваться. А в остальное время у тебя другой номер будет».

Когда пришли на «точку», сопровождающий доложил начальнику, а тот мне говорит: «Будешь четвертый номер» - «Шофер?» - «Не шофер, а связист. Помощник связиста». Я этому старшему начальнику опять сказал, что на машине я ни разу не сидел за рулем. Он успокоил меня, сказав, что в первую поездку он сам со мной поедет или отправит кого-нибудь из номеров, которые умеют водить. В общем, там с нами особо не разговаривали: назначили и все, как хочешь выкручивайся. В нашем зенитном полку было подразделение прожекторов. Вот в это подразделение меня перевели, я там был вторым шофером. Первый шофер был на прожекторе, а второй шофер водил автомобиль, на платформе которого стоял звукоулавливатель. Наше прожекторное подразделение было помощником для зенитчиков: мы светили, а они стреляли.

В общем, ездил я, несколько раз переезжали на другое место. А там же погода очень плохая! Вместе со мной служил один морячок с Балтики, которого направили к нам служить после госпиталя. Он у нас был связистом, а я у него помощником. Фамилию его я уже не помню, а звали его Женькой. Он мне сразу сказал при знакомстве: «Зови меня Женькой», ну я так его и звал. Но он постарше меня был: он двадцать первого года рождения.

И обычно, как начинается основная работа батареи, так словно раздирает – линия постоянно рвется. И нам с Женькой приходилось ходить на линию и днем и ночью. В одно время прошел такой ураган, что глазом на белый свет взглянуть невозможно было. И опять, как назло, прозвучало: «Связисты, на линию!»

Женька говорит мне: «Пойдем, с теми, кто остается, попрощаемся». Я ему: «Ты чего, Жень, прощаться!? Мы ж на эту линию уже не раз ходили и возвращались!» Он мне говорит: «Коля, ты учти – мы идем на особое задание. Ты видишь, какой шторм идет! Мы с тобой должны исправить линию, даже если погибнем!» В общем, попрощались мы со всеми и пошли.

Туда мы шли по линии: один идет, держась за провод, а второй смотрит по сторонам, прикрывает. По одному нас не пускали никогда ни днем ни ночью. Туда мы прошли под ветер, все соединили, прозвонили линию по аппарату и нам сказали, чтобы мы возвращались. А обратно идти пришлось уже на ветер. Рукавицы у нас уже были мокрые, но держаться ими за линию все равно было надо. Прошли часть пути, все: руки мерзнут, сами мерзнем. Тут встретил нас патруль. Там постоянно прифронтовую полосу патрулировали, ловили тех, кто убегал с фронта. Остановил нас патруль и, видя, что Женька постарше, сразу к нему обратились: «Кто вы и откуда?» Женька дал патрулю наши документы, и мы им объяснили, в чем дело. Начальник патруля посмотрел на нас и говорит: «Да они помороженные все! Вот тут рядом медсанбат – туда их надо отправить». Послал он одного бойца из патруля вместе с нами, чтобы он нас отвел. Санбат действительно оказался недалеко, пришли мы туда и ночью нас с Женькой развели кого куда. Я попал в полевой госпиталь. Там сразу посмотрели, что я обмороженный, раздели меня и стали мной заниматься.

Утром я просыпаюсь в тепле и спрашиваю у медсестры: «А где Женька?» Она мне отвечает: «Какой Женька? Ты к нам попал один, никаких Женек тут не было». Ну и все, остался я один. Вся кожа у меня повздулась, поморожен я был сильно. День я лежу, другой лежу. А тогда коек не было, вместо них были из дерева сделаны лежанки. Рядом со мной лежит мужчина, пожилой уже, лет ему уже может тридцать пять или сорок. Он мне говорит: «Сынок, у тобе дома хто-нибудь е?» Я отвечаю: «Есть».- «Хто? Маты?» - «Да, мать дома» - «А отец?» - «А отец где-то на фронте, не знаю» - «Ты написал бы домой письмо». А у меня кисти расперло во всю ширь, я ему их показываю и говорю: «Чем же я буду писать?» Он говорит: «Сейчас мы сделаем», подзывает медсестру и говорит ей: «Напиши ему домой письмо». А мне объяснил: «Ты ж не вернулся в свою часть, а попал в госпиталь. А твоя часть может дать домой тебе или в твой военкомат сообщение, что ты пропал без вести. А когда они получат письмо задним числом написанное, то они уже будут знать, что ты живой». Медсестра написала за меня письмо, отправила его и пошла моя жизнь своим чередом.

- Из части домой приходила бумага, что пропал без вести?

- В военкомат приходила. Но мать получила мое письмо и поэтому она знала, что я жив. А потом, когда я вернулся из армии осенью 1950 года и пришел становиться на учет, и меня два офицера расспрашивали о службе, то один из них сказал, что я числюсь «без вести пропавшим». Я им объяснил, что я из части попал в госпиталь, а обратно уже не вернулся, поскольку попал в другую часть.

- Долго Вы пролежали в госпитале?

- Недели две, наверное, я пролежал, там долго не держат. В это время меня мазали какой-то мазью в виде крема. У меня руки были сильно обморожены, следы от обморожения на них до сих пор остались. Мне медсестра по секрету сказала, что кисть хотят отнять, но, слава Богу, все осталось. Как-никак, все-таки две руки!

- Как проходило распределение по частям после выписки из госпиталя?

- После госпиталя нас выпускали в специальный сборный пункт, а вот там уже распределяли кого куда.

- Куда Вы попали после госпиталя?

- После госпиталя я попал совсем в другую часть: в 128-ю зенитно-артиллерийскую бригаду. После госпиталя нас сразу отправили в «учебку». Тех, кто уже был в действующей армии, учили недолго – недели две, а потом отправляли в роту.

- «Учебка» была там же, при бригаде?

- Да, при бригаде была. Из «учебки» я вышел уже младшим сержантом. И все, мне навязывают расчет.

- После «учебки» Вы стали командиром орудия?

- Нет. Я стал начальником прожекторной части. Я же в прожекторном подразделении служил в прошлом своем полку и тут попал опять в прожектористы. Но тут меня в «учебке» уже учили на прожекториста. Когда я пришел в роту, то меня сначала хотели поставить на должность старшины, но я отказался, потому что в роте я оказался самым маленьким по росту. Мне говорят: «Будешь тужить, что не согласился» - «Не буду!»

Но, все-таки, командир роты заставил меня быть старшиной роты. Дня через три или четыре пришло нам пополнение и командир роты посылает меня на машине за ними. Кроме моей, там еще две или три машины поехали. Я сначала пытался отказаться, говоря, что я в этом ничего не знаю и не разберусь, но водитель, пожилой солдат, сказал: «Садись, сержант, мы там без тебя разберемся и сделаем все, как надо. Поехали, не тяни лямку!»

Приехали, я глянул: ой, мамочки, а ни одного русского там нету! Они все стоят толпой, что-то бормочут.

- Из Средней Азии пополнение было?

- Нет, чуваши и марийцы были. И при этом по-русски из них ни один не разговаривает! Я шоферу тихонько говорю: «Вот это мы наберем себе сейчас!», а он отвечает: «Наберем!» Построили их, пофамильно списки зачитали, сразу «по машинам» и все, поехали. Привезли в часть, я их построил и докладываю командиру роты. Командир говорит: «Ну вот, они в роте будут, а ты у них старшиной будешь». Махнул я рукой. День-два прошло и это пополнение раскидали по «точкам». Меня тоже отправили. Ротный говорит: «Вот у тебя будет такая-то «точка» вот с такими-то людьми». Я глянул на них и обмер: как я буду с ними разговаривать!? Приказали мне забрать свой личный состав, погрузить его на машину с прожектором и отвезли нас на нашу «точку».

Приехали на место. Я сижу и думаю: «Что же я буду делать? Я же сам недавно с «гражданки», считай, а еще и пополнение учить надо, чтобы они знали и прожектор и звукоулавливатель». Хорошо, что на звукоулавливателе был свой начальник, еще один младший сержант.

- А Вы были начальником прожекторной установки?

- Да. Я был начальником станции «Искатель». А еще были начальники станций «Сопроводитель». Мы должны были поймать цель, а они ее у нас потом перехватывают и ведут дальше.

- Расскажите процедуру обнаружения и захвата вражеской воздушной цели.

- Хочу сразу сказать, что «Искатель» - это не только один прожектор, это целая станция, где, кроме прожектора, был и звукоулавливатель. Мы получаем задание на «точку» обследовать, к примеру, свой западный сектор и сразу разворачиваются в нужном направлении эти рупора. А у «Сопроводителя» был только один прожектор, который вел цель и, если надо было, передавал ее следующему «Сопроводителю».

- Информацию о целях станция получала от кого? От постов ВНОС?

- Нет, она к нам приходила из полка, они нам давали задание. Так вот, расчет звукоулавливателя начинает работу: одни определяют по углу места, другие по азимуту. У них у каждого на голове наушники, а самих номеров расчета привязывают к спинке кресла так, чтобы они затылком касались подголовника. Это делалось для того, чтобы на затылок отдавалось, чтобы было равновесие звука. Перед глазами у них шкала и они рычажком ее настраивают, чтобы совпадали линии.

- После того как они засекли звук, информация передается куда? Прожектористам?

- Нет, там еще начальник звукоулавливателя, а рядом с ним пятый номер сидит, перед которым такая чаша в виде перевернутой полусферы: как будто небо, только перевернутое вверх дном. На этой чаше проходит нумерация: куда, в каком направлении. Потом уже этот пятый номер докладывает начальнику звукоулавливателя, тот мне, а я передаю в прожекторной взвод или сразу в роту. А они передают уже зенитчикам. Но передают только тогда, когда мы четко обнаружим цель. Вся эта информация остается в полку и когда расстояние до цели составит одиннадцать тысяч или девять тысяч метров, нам дается команда «Луч!» и самолет оказывается в нашем луче. Тут уже полк передает на зенитную артиллерию, и зенитчики начинают делать свою работу.

Тяжело мне давалось обучение пополнения. Я ему объясняю, потом спрашиваю: «Ты понял?», а он смотрит на меня и головой машет. Понимаю я, что ни черта он не понял. «Ты слышишь, что я тебе говорю?!», а он опять головой машет. Был у меня в расчете с Украины солдат, только благодаря ему я обучил своих удмуртов и марийцев. Парень этот был постарше меня и он в то время, еще до войны, окончил десять классов, был очень грамотным. И как только я начинал уже злиться после общения с пополнением, я его звал: «Оленичук, ты хоть приди, помоги мне их научить». А они его побаивались: он, как только приходит, сразу начинает их учить через подзатыльники. Командует кому-нибудь из них: «Рассказывай!», тот начинает мякать-бякать, но после общения с Оленичуком они, хоть и плохо, но стали разговаривать по-русски. Они наверняка, хоть и не все, но умели говорить по-русски до призыва в армию, только, почему-то все это не показывали. Тяжелое это было время для меня, когда приходилось их учить. Они же кроме лошади и леса ничего не видали.

- Какой системы прожектора стояли у вас на «точке»?

- Не помню уже марку.

- Прожектора были на собственной платформе или монтировались на машинах?

- На машинах. Как приезжаем на «точку», роем окоп, спускаем туда автомобиль и он там стоит. В расчете прожектора есть первый и второй номер. Первый номер включает и выключает лампы прожектора, которые даю свет. Этот свет затем отражается от большого отражателя и сквозь защитное стекло в виде луча идет к цели. До пятнадцати тысяч метров луч мог бить. А второй номер сидел за штурвалом: если он увидел самолет, он на него наводил лучи сопровождал его.

- Каков был размер прожектора?

- Где-то полтора метра в диаметре. Забыл сказать: у нас был пост управления, который по телефону соединялся с нашей «точкой». Как только «Сопроводители» подхватывали нашу цель, об этом сообщали с поста управления и наша станция «Искатель» отключалась. Прожекторная система бригады была большая!

- Питание ламп прожектора было электрическим?

- Использовался передвижной генератор для выработки тока. На позиции рылась землянка неподалеку от прожектора и в ней ставился этот генератор. Генератор давал 110 вольт.

- Питание от генератора шло только на прожектор или еще и на звукоулавливатель?

- Нет, от него подавали питание только на прожектор и на пост управления. Звукоулавливатель был автономным: у него была своя щелочная аккумуляторная батарея.

- На каком расстоянии от прожектора обычно находился звукоулавливатель?

- Метров двадцать, наверное. Не сильно далеко. Потому что я находился между звукоулавливателем и прожектором. Я ж командовал прожектором целиком и от звукоулавливателя мне передавали все данные.

- Как Вам передавали эти данные?

- Да просто голосом. Телефоном я был соединен только с ротой.

- «Точки» находились на местах постоянно или их могли передвигать?

- Нет, они были постоянными, поэтому оборудовались основательно: окопчики рылись, землянки. Вот только когда передислокация была у всей нашей части, тогда мы снимались с мест и переезжали. А на новом месте опять все оборудовали по новой, согласно нормативам. Я уже сейчас все цифры не вспомню.

В конце войны мы получили вместо этой техники радиолокаторы. Сперва у нас были американские радиолокаторы, в комплект которых входили, кроме самих локаторов, и прожекторы и радиостанции. У них полностью комплект был смонтирован. Вот для обеспечения работы радиолокаторов уже работали дизеля «Листер», которые тоже шли в комплекте со станцией. Когда нам пришли радиолокаторы, я стал начальником радиолокационной установки.

А после окончания войны стала поступать уже наша радиолокационная техника. Мы ее называли «отечественная», хотя официально она называлась РП-15-1.

- Говорят, что ее скопировали с западных образцов?

- Да, она скопирована немного была. Но не полностью, нет. Она сама была на машине, а дизельная установка у нее была прицепная. И мы, когда переезжали, эти окопы теперь не рыли. Но это было, правда, уже в конце 1945 года.

- Ваши прожекторы далеко располагались от зенитных батарей?

- Мы далеко от них стояли.

- Связь осуществлялась только по телефону или еще и по рации?

- И рации тоже были у нас в полку. А телефонная связь была у нас только внутри роты, между «точками». Мы в полк информацию по цели передавали по телефонной линии, а полк с батареями связывался уже по рации. У нас у каждой позиции были свои кодовые номера. У меня была двадцать вторая позиция, хотя позывной был «двадцатая».

Когда закончилась война, мы всю технику смазали, поставили на подставки и разместили под навесами на длительное хранение.

- С 1944 года продолжались налеты на Ленинград?

- Большие налеты были. Немец не давал покоя Ленинграду до тех пор, пока наши его до самой границы не прогнали. Его самолеты все еще летали, бомбили, обстреливали. Иногда на бреющий встанет и пошел…

- Вела вражеская авиация охоту за прожекторами? Пытались их расстрелять и погасить?

- Вплоть до того, что они шли на прожектор, пикировали прямо по лучу. Расстреляет, уворачивается в сторону и уходит. Что ни говори, техника у них сильная была.

- У вас в расчетах женщины были?

- У меня в расчетах женщин не было. А вообще в полку были. Они на рациях сидели, телефонистами были. А в расчетах, даже тех, которые были с моими рядом, женщин не было.

- Каким был возрастной состав в расчетах?

- Когда я приехал, мы как раз набирали молодежь. А до нас были примерно двадцать третьего или двадцать второго года рождения.

- Какое оружие было закреплено за Вами?

- Карабины у нас были.

- Удобно с ними было?

- Так нам потому их и давали. Там, где у нас сидели номера расчета, все было накрыто тентом, вроде как брезентом накрыто от дождя. И мы, когда были на «точках», постоянно с карабинами ходили. А после войны они уже в пирамидах хранились.

- Как с едой обстояли дела в первом полку, в госпитале и во втором полку?

- С едой, я бы сказал, неплохо было. Были консервы, которые нам присылали американцы. Голодать приходилось только в первое время, еще в первом полку, когда у нас была общая кухня и еду развозили по «точкам». А в 128-й мы уже получали из полка продукты на «точку» и тут сами готовили. У меня был пожилой солдат, лет сорок ему, наверное, было уже. Он числился связистом-телефонистом, а сам нам готовил пищу. Мы так решили с расчетом и сделали его поваром.

- Из скольки «точек» состояла рота?

- Во взводе было четыре «точки», а в роте было два или три взвода, я точно не помню.

- Сколько человек было на «точке»?

- Человек десять – двенадцать.

- Кто был старшим на «точке»?

- Начальник станции. У нас им был я.

- Когда Вы увидели первый немецкий самолет?

- Еще в первом полку. Как только я туда попал, сразу стрельба началась. Вот тут мы с ним и встретились.

- Бомбили Ваши позиции?

- И позиции бомбили и город! Все подряд они бомбили! Прожектора светят, а они по какому-нибудь лучу пошли вниз и… Уже позже мы узнали, что у них были защитные стекла такие. У нас их потом тоже стали применять, но позже. Ну, у них техника в те времена сильнее была.

- Жертвы были на «точках»?

- Были, но мало.

- Зенитное прикрытие прожекторных позиций осуществлялось? Хотя бы пулеметное.

- Мы были практически беззащитны. Только карабины у нас из оружия были и все. И укрытий при работе с прожекторами не было никаких, только брезентовые тенты от непогоды.

- Были попытки стрельбы из карабинов по пикирующим самолетам?

- Нет, наше дело - светить. С самолетами зенитная артиллерия без нас управлялась.

- Деньги Вам платили во время войны?

- Деньги платили, но мы их не получали. Все наши деньги шли на государственный займ. Солдатом я получал сорок рублей, а потом уже смотря по должности. Причем на «Искателе» и на «Сопроводителе» получали по-разному.

- Как осуществлялось хозяйственно-гигиеническое обслуживание?

- Мы на «точке» сами и мылись и стирались. Воду брали в ручьях поблизости. Там же болотистая местность и болота соединяются между собой ручьями. А в этих ручьях текла чистая вода, вот ее мы и брали для своих нужд. Даже для питья оттуда брали, ни откуда нам воду не привозили. Санинструктор в роте был, он следил, чтобы у нас с желудками проблем из-за воды не было.

- Чем заполняли редкие минуты отдыха?

- В основном перекурами да разговорами. Ночевали мы в землянке, которая сооружалась рядом с точкой. Обязательно выставлялся часовой, который наблюдал за всем. Да и точка не бросалась: обязательно кто-то из расчета сидел на боевом дежурстве. Потому что нападения были на «точки» и нельзя было оставлять без присмотра, иначе вырежут всех и все.

- Знаменитые «наркомовские сто грамм» вам выделялись?

- Вот в зенитной артиллерии – там было. Но там, считай, зимой они все время на холоде и морозе были. А мы у себя в прожекторном расчете, а алкоголе, можно сказать, «плавали»: нам спирт выдавался для обслуживания станций. Но мы были молодыми, поэтому не употребляли. А кто постарше был – те употребляли, но понемногу. Потому что каждый знал, что в боевой обстановке пьяный – это, считай, погибший.

- Как Вы относились к замполитам?

- Нужное дело они делали. Ведь организаторами были не только командиры. Организаторами были и замполиты, как их называли «политработники». Помню, когда еще были на «рубежах», народ был разобщенным и только политработникам удалось их сплотить.

- Были случаи, когда кто-нибудь самовольно оставлял место своей службы?

- Нет, таких не было. Даже на строительстве «рубежей» не было случаев самовольного ухода.

- Война Вам до сих пор снится?

- Вы знаете, мне до сих пор иногда снятся та толпа чувашей, которые по-русски не понимают, а лопочут что-то по-своему. Будто мне опять предстоит с ними работать. У меня же в расчете были преимущественно чуваши и марийцы. Это потом уже пришло еще пару русских, откуда-то из-за Урала.

А земляков у меня, как таковых, не было нигде. Уже после войны, когда мы прибыли на расформирование, я попадаю в Подмосковье. Там, в поселке Чернево стояла прожекторная воинская часть. И вот, когда мы вечером прибыли туда, нам говорят: «Располагайтесь». Заходит офицер, спрашивает: «Сталинградские есть тут?», я говорю: «Есть!». Он спрашивает: «Как фамилия?» Я назвался. Он: «Ты откуда? С района? Какого?» Я говорю: «Дубовского». Он так задумчиво спрашивает: «Дубовский? И я дубовский, с Лозного». А Лозное от меня было рядом, всего в десяти километрах. Говорю ему: «А я с Петропавловки», - «О! Земляк!». Подбежал ко мне, обнялись мы с ним. Оказалось, он в этой части служит командиром взвода, и он меня и моего друга утащил ночевать к себе во взвод. А у меня был друг, Герман Сергеевич Сергиевский. Посидели мы с ним вечером, конечно, а потом вернулись к себе в подразделение, а то мало ли что, вдруг решат, что мы дезертировали.

Только мы пришли, как объявили построение. Сформировали из нас команду и посадили в поезд, который шел в Истру. Больше я этого лейтенанта и не видел. Потом у меня в части появился другой земляк – капитан Хижняк из Ростова. Он дважды был в штрафном батальоне. Во второй раз они там то-то важное у немцев забрали и его восстановили в звании. А когда он первый раз попал в штрафбат, он был майором и его разжаловали.

- Как с награждениями в части дела обстояли?

- Нас наградами не баловали.

- У Вас медаль «За оборону Сталинграда». Где и когда Вам ее вручили?

- После войны мне ее вручили. За работу на «рубежах». Я становился в военкомате на учет после демобилизации, а мне ее и вручили.

- Какой эпизод в Вашей фронтовой жизни Вы считаете самым страшным?

- Хороших эпизодов было мало, а страшных много было. Самым страшным, наверное, можно считать тот, когда мы обморозились. Я ведь мог тогда и концы отдать.

- Лично у Вас к немцам во время войны какое отношение было?

- Полная ненависть была.

- А сейчас? Если, к примеру, посадить рядом с Вами немецкого ветерана?

- Мне он и даром не нужен! Что Вы думаете, они со своими потомками нам благо будут делать что ли? Это мое, конечно, мнение. А может я и не прав.

- Как Вы узнали про Победу?

- Мы в это время находились на «точке». Там у нас связь поддерживалась с ротой. Мы, конечно, узнали об этом позже, чем все. По ротам сообщили об этом только часа в три или четыре утра.

- Как праздновали Победу? Салюты давали?

- Давали. Стреляли немного. Ведь все были рады такую тяжелую войну перенести. Я бы не пожелал никому больше такой войны.