.

Вступление. Знакомство в совете ветеранов.

- Имя, фамилия, отчество.

- Кашпур Александр Ефимович, 1925 года рождения.

- Род войск, фронтовая подчиненность.

- Радист. Центральный, Украинский, Белорусский - Фронты.

Часть I. Белоруссия.

О начале войны.

Воскресенье 22 июня выдалось прекрасным солнечным днем. Отец с матерью собрались в город на базар, и я тоже решил поехать с ними. Наша семья жила тогда в пригороде Гомеля, недалеко от знаменитого завода «Гомсельмаш». Когда мы подошли к заводскому КПП, то увидели собравшуюся толпу взволнованных людей. Радио в то время у нас не было, но по лицам людей становилось понятно, что пришла какая-то большая беда. Над толпой стоял крик и плач - началась война… Тут уж не до базара – мы сразу развернулись домой. Вечером родители и мамин брат - дядька Якуш, который приехал к нам погостить из Речинского района, обсуждали ужасную весть и гадали, как жить дальше. Так прошел тот памятный день, а уже ночью нас бомбили. Наш домик стоял в районе закрытого секретного цеха №9, который, как потом выяснилось, выпускал минометы. Эту бомбежка запомнилась мне из-за необычно редкого случая.

Утром по дороге в школу, проходя мимо магазина, я вижу столпившихся возле пожарного щита людей. В заполненную на случай пожара водой красную бочку угодила авиационная бомба. Ребята разглядывают и кончиками пальцев боязливо дотрагиваются до оперения торчащей из воды неразорвавшейся немецкой бомбы.

Потом, поскольку Гомель являлся крупным железнодорожным узлом, немцы уже регулярно бомбили нас утром и вечером, а мы прятались в подвале. После того, как забрали брата, уехал отец, и с мамой остались только я и моя младшая сестра. А в августе пришли немцы…

О немцах.

Мы жили прямо возле дороги. Родители держали корову, свинью, немного кур и небольшой огород.

Бывают такие моменты в жизни, когда кажется, что время остановилось. Возникает предчувствие какого-то перелома: что-то большое, значительное - закончилось, а новое и возможно страшное - еще не началось. Деревня притихла в ожидании. В воздухе повисла звенящая тишина…

Вдруг издалека еле различимо появляется шум моторов. Он нарастает и приближается. Через некоторое время улица заполняется шумом и треском. Как-то буднично появляются едущие на мотоциклах немцы. Свернув с дороги, два мотоцикла беспардонно заезжают прямо в наш двор. Немцы еще совсем молодые парни. Их лица покрыты дорожной пылью и только вокруг глаз, где были очки, белеют круги чистой кожи. Они просят пить, потом о чем-то посовещавшись, решают забить нашу корову. Мама плачет, начинает им объяснять, что нам нечего будет кушать, я выскакиваю из комнаты…

Корову нам удается отстоять. Они берут несколько кур, крынку молока и уходят к соседям. Через некоторое время возвращается один толстый немец, который надумал забрать порося: «Matka, Schwein! Schwein!» Мама пытается не отдавать, и он, не раздумывая, бьет ее прикладом карабина. Когда она падет на землю и плачет, немец флегматично стреляет свинье в ухо. Мотоциклисты, не обращая на нас внимания, весело гоняют курей по нашему двору, а мама, рукавом вытирая кровь, удерживает меня за рубаху…

Незваные гости переловили всех кур, погрузили в коляску мотоцикла свинью и уехали в направления Гомеля. Таким было мое первое впечатление от немцев.

О новом порядке.

Какое-то время мы жили в доме бывшего помещика, представлявшем собой небольшой одноэтажный особнячок в саду. В нем кроме нас жило еще несколько семей. С приходом немцев сразу же появился хозяин особняка. Он повелительно заявил нам: «Вы должны немедленно убираться! Я буду сам жить в этих квартирах!» Выселили нас и еще одну семью – приехавших с Черниговщины Строговых. Нашу семью разместили в одной из комнат неработающего детского садика в колхозе Брилево. Оно и сейчас так же называется. Нас перевезли в Брилево на телеге, и поначалу мы там жили втроем: мама, я и сестра. Через некоторое время из Грушевки за нами приехала бабушка, у кого-то выпросив лошадь с телегой, чтобы забрать нас. Мы стали жить у нее.

Очень быстро после прихода немцев, буквально в течение недели, появились полицаи: одни освободились из тюрем, другие вроде того помещика вернулись с оккупантами. Нам в деревню немцы назначили старостой Александра Пырха, которого я очень хорошо знал. Почему-то его не призвали в армию, говаривали, что он вроде как был «белобилетник». С ним так получилось…

11-го сентября 1943 года 48-я армия в районе Лоева с ходу форсировала Днепр, а уже 13-го сентября штурмом был взят опорный пункт Грушевка, о чем потом сообщала «Правда». От деревни к тому времени уже ничего не осталось – дома немцы разобрали на блиндажи и доты. В них мы, вернувшись из леса, жили некоторое время после освобождения. В конце сентября мне пришла повестка. Мама провожала меня на фронт и плакала. Как вдруг … с огромным удивлением я обнаруживаю среди призывников Пырха! Оказывается, он тоже получил повестку! По дороге в военкомат около Речицы нас встретили заградотряды проверяющие документы. Вот прохожу я, и офицер сверяется со списком: «Кашпур, Кашпур, Кашпур. Есть такой. Проходите! Следующий! Проходи! Следующий! Пырх - обождите немного». Смотрю – тот сразу поник. Как они уже знали, ума не приложу! Так он и исчез. У меня - военкомат, а затем фронт, а у него – суд и этап. Потом стало известно, что Пырх получил 10 лет. Хотя он не вредный был! Никого не преследовал, не обижал.

О партизанах.

Возвращаясь к 41-му, хочу упомянуть о партизанах. В Гомеле мы, конечно же, о партизанах ничего не знали. А вот когда бабушка увезла нас в Грушевку, там мы и про партизан услышали, и вообще, многое там оказалось иначе, нежели в городе. Немцы в нашей глуши появлялись редко. Хотя я никого не припомню из жителей Грушевки, кто бы был в партизанах, однако немцы считали деревню партизанской. Однажды ночью, еще до того как немцы сожгли деревню, к нам в окно кто-то постучал...

Это был мой старший брат Яков! Он был на два года старше меня, и оказалось, что судьба занесла его в диверсионную школу, а после ее окончания он в составе группы из трех человек был заброшен в тыл к немцам. Двух его спутников немцы сразу же поймали, брату же удалось ускользнуть. Будучи раненым, он попал к партизанам, у которых воевал до освобождения Гомельской области в 1943 году. Благодаря случаю, какое-то время мы воевали в одной армии, но, к сожалению, в разных дивизиях. На фронте его тяжело ранило – оторвало мышцы и часть кости правой руки. После излечения дома комиссия признала негодным к службе, и всю оставшуюся жизнь до смерти он работал учителем в школе.

О том, как немцы относились к мирным жителям.

Когда немцы сожгли Грушевку, нас там уже не было. Мы с сестрой находились у тетки в ближайшей деревне, приблизительно в восьми километрах, а в доме бабушки осталась только мама. В основном все наши односельчане прятались на болотах, и в числе «людей на болоте» оказалась моя бабушка, мой крёстный и наши соседи. Когда люди услышали о наступлении наших войск, то не выдержали и рванулись навстречу к своим…

Немцы расстреливали их из крупнокалиберных пулеметов спокойно и обстоятельно. Потом мама втайне от нас с сестрой хоронила бабушку, потому что ее здорово поломало и покорежило разрывными пулями. Вместе с ней погиб и мой крёстный – дядя Максим. Но об этом я узнал только когда вернулся от тетки. Мама жила в землянке, возле сгоревшей «тридцатьчетверки», подбитой во время штурма. Немцев я не видел, а насмотрелся на них вдоволь уже на фронте.

О команде 52.

В Речице до войны работала спичечная фабрика. После освобождения города от нее остались только сильно разрушенные бомбардировками и пожаром цеха. В этих цехах разместился 138-й запасной полк, в котором нас, новобранцев, начали готовить к боям. Меня, потому как я закончил восемь классов, через непродолжительное время назначили командиром отделения.

Военное обмундирование получили не сразу, вместо пулеметов на тактических занятиях в поле использовали деревянные трещотки, а вместо винтовок – палки. Так прошла неделя. Вначале следующей привезли обмундирование и появились офицеры, во многом определявшие дальнейшую судьбу новобранца. Это были «покупатели»…

Звучит команда на построение - полк замер в ожидании. Вдоль рядов проносится другая команда: «Кто имеет образование выше семи классов, выйти из строя на пять шагов вперед!» Из восьмисот человек вперед выходит 52 человека, и я в том числе. К нам подходит подтянутый офицер, и, глядя на нас из-под низко надвинутой на глаза фуражки, четко и внятно произносит: «Внимание! Во избежание путаницы запомните. Вы - команда 52!»

Захожу в полуразрушенный кабинет сгоревшей фабрики, там сидит приветливый старший лейтенант. Непривычно тихим голосом, едва раскрывая губы, начинает задавать мне вопросы: «Фамилия, имя, отчество. Так… Хорошо. Образование. На каких музыкальных инструментах играете?» - «Играю на мандолине, гитаре, балалайке. Немного на гармошке». – «Отлично. Мы как раз музыкантов набираем для оркестра».

Так набрали комплект «музыкантов со слухом» для школы радистов.

Нашу «команду №52» построили и пешком отправили в Черниговскую область, где мы стали курсантами радиошколы при 48-й армии, той самой, что освобождала нашу Грушевку. Во время учебы в основном отрабатывали прием и передачу на слух. После двенадцати часов занятий, идешь спать, а в ушах по-прежнему играет «музыка Морзе»: «Та-ти-та-ти»… Через три месяца непрерывного обучения каждый из нас получил справку об окончании радиошколы, и курсантов начали разбирать по различным частям. Мне выпал жребий попасть в 102-ю Дальневосточную Краснознаменную Ордена Суворова Новгород-Северскую дивизию. Ее в свое время формировали на базе дивизии погранвойск НКВД, в которую входили полки: Амурский, Уссурийский, и мой 30-й Хасанский полк.

О сидении на болоте.

В ноябре 43-го Красная Армия после взятия Киева загнала немцев под Житомир. Однако там наше наступление выдохлось, и Манштейн с «компанией» предприняли попытку вернуть Киев. Наша дивизия в то время сидела в болотах севернее Киева, прикрывая две, попавшие под удар немцев, армии. Мне и еще нескольким курсантам поставили задачу протянуть по деревьям через болото провода связи.

Линия фронта на нашем участке надолго стабилизировалась, но сплошной линии обороны там не было. И у нас и у немцев оборона состояла из цепочки оборонительных пунктов расположенных по островкам. В один из промозглых ноябрьских вечеров я был назначен в боевое охранение на один из таких островков…

В 11 часов ночи наш взвод выдвигается на передовую позицию с целью наблюдения за противником и обнаружения его разведгрупп. В сумерках по пояс в воде мы бредем, держа над головами оружие и рацию. Впереди один из силуэтов теряет равновесие и с головой окунается в леденящую воду. Кто-то, тихо матерясь, помогает ему подняться. Остальные терпеливо ждут…

Проходит несколько суток.

Мы со вторым радистом сидим под плащ-палаткой, а вновь прибывший лейтенант переодевается в сухое обмундирование. У ручника шепотом переговариваются пулеметчики. В пятидесяти метрах от нас видно «непуганых» немцев: они ходят, сидят на бруствере, смеются и что-то обсуждают. Мы же сидим «ти́хонько». Стрелять можно только в том случае, если они полезут к нам. Но и это малое утешение. Если мы себя обнаружим, немцы нас сомнут быстро.

Так, в наблюдении за немцами, проходят недели.

В тех местах я получил свое первое ранение. Мы тянули очередную линию связи по пригоркам, как вдруг неожиданно сыграл немецкий «скрипач».

Мины дымными кометами проплывают надо мной и с грохотом лопаются на дне оврага. Волной снега с грязью меня словно щепку сдувает с гребня холма. Первые ощущения ужасающие – мне кажется, что я ослеп и оглох. Глаза, уши, рот – все залеплено снежно-земляной кашей. Как безумный, царапая лицо, я очищаю их от грязи. Но по-прежнему ничего не вижу, а в ушах стоит непрекращающийся звон…

Я был контужен, поэтому в течение пары недель пришлось отлеживаться в санчасти. Сначала восстановилось зрение, а через неделю стал возвращаться и слух.

Это я тебе рассказал о том, что касается Украинского Фронта. Дальше мне предстояло участвовать в операции «Багратион». К лету наше командование стало готовить грандиозную операцию. Общеизвестные вещи рассказывать нет смысла, опишу лишь свои впечатления.

О болотной жиже.

Нас отправили маршем от Припяти, мимо Березины, к Рогачеву. Там примерно с месяц длились тактические занятия. Командовал тогда Романенко, от которого у меня осталась благодарность за отличную подготовку. В июне разнеслась весть – приехал Жуков! Помню, что на момент его приезда у нас уже были организованы Белорусские Фронты и нашим главнокомандующим стал Рокоссовский. Всех троих: Жукова, Рокоссовского и Романенко я видел примерно метров в пятидесяти. Они осматривали участок, где наша дивизия должна была форсировать реку Друть. (На тот момент Г.К.Жуков координировал действия 1-го и 2-го Белорусских Фронтов, К.К. Рокоссовский командовал 1-м БФ, а П.Л. Романенко – 48-й армией - прим. С.С.)

23-го июня мы были в окопах вдоль Друти. Ровно в пять утра началась артподготовка. Потом я много видел артподготовок, но подобной этой что-то не припомню. На каждый километр стояло тысячу стволов! И все они долбили два часа! Через наши головы с диким воем и шипением на другой берег реки переместилась не одна тонна металла. Мы обезумели в своих окопах, а что уж говорить про немцев. Их этот железный дождь просто напросто смешивал с землей.

Прошло два часа. Атака!

Здесь я впервые столкнулся с танками НПП - непосредственной поддержки пехоты. Нас поддерживали «тридцатьчетверки».

На моих плечах радиостанция весом 23 килограмма, рядом бежит вооруженный карабином второй радист Кабанцов. Моя винтовка у него за спиной. Реку переходим вслед за пехотой по указанному ею броду. Рацию несу на вытянутых руках над головой. Передовых позиций немцев больше не существует. Все словно вспахано-перепахано страшным плугом… Сходу проскакиваем несколько линий окопов. Вслед за Кабанцовым начинаю прыгать по торчащим из болота кочкам. В одном месте поскальзываюсь и валюсь вместе с рацией в тину! И пошел, пошел ко дну – начал тонуть…

В голове бьется поглощающая все остальные инстинкты мысль - «Я не должен уронить в воду рацию! Там аккумуляторы. Я всех подведу!» Вижу удаляющуюся спину Кабанцова. Не слышит меня! Утону?! Напрягаюсь и – рывком толкаю рацию до сухого места. Все! Самое главное сделал. Кабанцов увидит, что меня нет, побежит назад и найдет рацию. Хорошо! А я? Мерзкая жижа тянет вниз. Бьюсь словно муха в паутине. Под ногами нет опоры. Чуть-чуть бы отдохнуть. Как глупо, бог ты мой. Уже нет сил…

Мимо бежит солдат из нашего батальона. Я, готов плакать от радости, кричу ему: «Родной, давай помогай, выручай меня! Убери от воды радиостанцию!» Он протягивает мне карабин, я держусь за него мертвой хваткой, и мы совместными усилиями побеждаем проклятое болото. Вылил жижу из сапог, опять пошел-пошел по кочкам, догнал своих и обеспечил связь.

О пленных.

Нахожусь при командире батальона. Постоянно идет обмен данными со штабом полка. Мы передаем наши координаты, нам ставят следующие задачи, информируют об успехах и продвижении соседей. Все это повторяется каждые 30 минут.

В нескольких километрах перед Бобруйском подошло время очередного сеанса связи. Нужно было подобрать что-нибудь повыше для накидной антенны. Я облюбовал одно деревцо возле отдельно стоявшего домика, подошел туда, разложил свое «добро». Спокойно забрасываю кабель антенны. Вдруг что-то заставляет меня обернуться и, я похолодел…

Из-под дома, боком ко мне, в окоп карабкается небритый немец в кепи. Он замечает меня и, на какое-то время мы оба замираем, глядя друг другу в глаза. Потом немец медленно, словно в дурном сне, тянет на себя карабин…

На моем ремне висят две наступательных РГД с металлическим чехлом. Не отдавая себе отчета рву с пояса одну из них, швыряю в него. Немец с широко раскрытыми от близкой опасности глазами ныряет в окоп. А-а-а-а…

На мандраже плохо бросил! Граната угодила в бруствер, срикошетировала и упала рядом с окопом. Падаю плашмя вниз. РГД лежит среди комьев земли, а из-за угла дома выскакивает капитан со звездочкой ГСС на груди. Оглушительный хлопок гранаты. Все! Я убил командира 2-го батальона! Убить своего командира! Да черт с ним, с этим немцем. Теперь посадят, тюрьма мне будет…

Ни черта! Живой! Взял, сразу прыгнул на немца. Барахтаемся с ним, а меня за капитана переполняет радость. Такой хороший мужик жив остался.

Немца оприходовали. Оказалось, что он еще и снайпер. Проспал нас. Капитан его обшмонал, держит в руках карабин с оптикой, улыбается мне: «Ну и чудно! Забирай его и веди в штаб полка». Не доходя до штаба, нам встречается профильная команда с группой пленных: «Давай его нам. Чего ты будешь с ним возиться? Да и один идешь, мало ли что». Недолго думая отдаю им. Назад возвращаюсь, докладываю комбату: «Пленного сдал команде собирающей пленных!» - «Ну и зря! Надо было лично сдать и доложить. Орден имел бы железно!»

Только с этим снайпером развязался, с одним бойким лейтенантом в кустах напарываемся на группу немцев. На пару, подбадривая себя, кричим: «Хенде хох!» Мы на кураже, а они уже вялые, без сопротивления тянут руки вверх. Сгоняем их как стадо баранов, без понуканий ведем строем и снова сдаем под расписку той же команде.

За форсирование реки Друть меня наградили орденом «Красной Звезды». Недавно дочка нашла в базе данных наградной лист. В принципе там все написано достаточно верно.

Через пару дней непрерывных боев и наступления наш батальон вышел к Березине в районе Бобруйска. Перед нами, сминая и перемалывая отступающие части немцев, «работал» 9-й танковый корпус. Мы наблюдали жуткие последствия стремительного прорыва к переправам крупной массы танков. Столько там было набито немцев. Ух! Ступить было негде! Кишки, кости, остатки одежды – все без разбору танки наматывали на гусеницы… (26.06.1944 года 9-й Танковый Корпус вырвался вперёд и вышел к Бобруйску с востока, на восточный берег Березины в районе Титовки, а к утру 27.06.1944 года перехватил все дороги и переправы северо-восточнее города. 9-м ТК командовал яркий танковый командир – генерал-майор Борис Сергеевич Бахаров. Был убит утром 16 июля 1944 года прямым попаданием снаряда в его автомашину! - прим. С.С.)

Благодаря танкистам Березину форсируем «культурно» - через нее просто переходим по железнодорожному мосту. А вот автомобильный мост немцы все-таки успели взорвать.

Идем по городу с адъютантом командира полка. Бобруйск горит. Улицы забиты разбитой техникой и однообразной серой массой. Это пленные! Всё! Они уже не существуют как отлично отлаженный немецкий механизм, как единая, спаянная, послушно и точно выполняющая приказы боевая единица. Они теперь есть безликая серая масса. Тысячами сидят на корточках с потухшими глазами и равнодушно ждут решения своей судьбы победителями.

О различных поступках.

Мы наблюдаем воздушный бой. Маленькие самолетики грациозно выстраивают сложную логику боя истребителей, которая понятна только им и только там – высоко в небе. Они сходятся, расходятся, выписывают тугие петли и виражи. Вдруг один из участников воздушной карусели начинает прочерчивать небо мягким шлейфом дыма. Подбит! Свой или чужой? Подбитый вываливается из свалки, с плавным снижением идет в нашем направлении. «Немец! На запад уходит, - дружно выдыхаем мы. – Его наш гонит!» Подранок ломает ровную линию следа и превращает ее в волнообразную. Преследующий непрерывно стреляет – отчетливо слышится сухой треск пушек и пулеметов. Потом стрельба прекращается. Кто-то авторитетно заявляет: «Это як. У него патроны закончились. Уйдет фриц». Оба участника погони со звоном проносятся над нами. Несколько мгновений в ситуации ничего не меняется, затем догоняющий поддергивает свой самолет вверх, разгоняется и таранит удирающего немца. Какое-то время мы молчим потрясенные поступком неизвестного. Каждый из нас примеряет произошедшее на себя…

На месте падения самолетов я нашел обгорелый комсомольский билет погибшего летчика. Молодой парень – москвич, 23 года рождения. К сожалению, его фамилия стерлась из моей памяти.

Саперы просят у нас закурить. За разговором выясняется - они только что сняли порядка 50-ти противотанковых мин и перетащили их в большую воронку от авиабомбы. На дороге появляется колонна тридцатьчетверок. Вдруг одна из них нарушает порядок движения, съезжает в сторону и гусеницей наезжает на заполненную минами яму. Мы с открытыми от удивления ртами застываем на месте… Раздается оглушительный взрыв. Тугая ударная волна валит нас на землю. Брызнули горохом стальные катки гусениц. Ужасающей мощью взрыва корпус танка подброшен вверх на несколько метров. Через несколько секунд в пыль грохается башня с прихотливо изогнутой пушкой. Затем приземляется крышка моторного отделения.

После Бобруйска последовал Пинск. Затем горящий Слоним. Запомнился городишко Бобовня, там горели цистерны со спиртом. Кстати, в Бобруйске солдаты передовых частей так крепко набрались, что с ситуацией разбирался лично сам командующий. А в той же Бобовне я стал свидетелем неописуемого зрелища.

На путях стоит цистерна со спиртом. Вокруг нее охрана. К цистерне, сминая постовых, рвется вооруженная толпа. Даже охранника убили! Балбесы… Из-за спирта своего же! Но на фронте всякого дерьма хватало…

К 8-му сентября севернее города Ломжа мы вышли к границе Восточной Пруссии. Днем вроде еще тепло и солнечно, а ночью начались заморозки. Здесь нам предстояло форсировать реку Нарев.

Часть II. Ружанский плацдарм.

О реке Нарев.

На реке Нарев нам достался участок с плавно изогнутым руслом, ширина которого составляла приблизительно 200 метров. Течение Нарева в тех местах среднее, вроде как у нас на Днепре. За рекой раскинулась широкая, с полкилометра, песчаная пойма. За ней высокий с крутыми откосами, заросший мелкими деревцами и кустарником берег, по которому, как полагается у немцев, протянулись 1-я и 2-я линии окопов. С нашего, отбитого у немцев, юго-восточного берега мы должны были переправиться и зацепиться на северо-западном.

О том дне, что не забыть никогда.

7-го сентября в 5 часов утра 2-й и 3-й батальоны Хасанского полка на подручных средствах форсировали реку Нарев и закрепились на захваченном плацдарме.

У меня такое ощущение, что я могу вспомнить тот день чуть ли не поминутно. Но это долго рассказывать, у тебя терпения не хватит. Попробую какие-то основные моменты…

В единственной на весь полк лодке разместились: командир батальона с адъютантом, два связных, я и мой верный помощник Кабанцов. Мы плавно скользим по клубящейся паром поверхности воды к тому, пугающе затихшему и чужому берегу. Вокруг нас река усеяна плотами, бочками, досками, набитыми соломой плащ-палатками – на всем чем возможно плывут люди.

Вдруг перед нами вырастает пенный столб разрыва. За ним вздымается другой, третий. И через некоторое время точно посередине реки вода кипит от разрывов снарядов и мин. Ясно, что немцы заранее пристреляли реку и теперь спокойно «подбрасывают дрова в топку». Вроде бы уже хуже некуда, но вот над рекой появляется авиация немцев. Наповал убиты двое связных – мы привозим их трупы на ту сторону. Ранен начальник штаба батальона, когда лодка достигает берега, он вываливается из нее и падает лицом в песок. Люди упрямо плывут к вражескому берегу. Пробегающему мимо сержанту в голову попадает мина от немецкого ротного миномета. Труп без головы по инерции пробегает несколько шагов и неуклюже валится набок.

Вдобавок ко всему, выясняется - заминирована песчаная отмель! Я вижу, как фигурки солдат бегут по песку к зеленке. Их подбрасывает взрывами, летят клочки тел. Затем стрелковые цепи сходу налетают на три ряда колючей проволоки и останавливаются перед ними.

Начштаба оказывают помощь, он отправляет меня с радистом вслед за ушедшим вперед комбатом. Иду по следам подорвавшихся и теперь неподвижно лежащих на песке солдат. Бой идет уже наверху в траншеях. Через прорезанные саперами в колючей проволоке проходы поднимаюсь наверх, в окопе разворачиваю рацию и устанавливаю связь.

- Клумба, клумба! Я – лютик! Мы на месте. Прием!

- Родной ты мой! Лютик, я – клумба! Слышу тебя отлично! Держаться, держаться! Сейчас вышлем одеяло и огурцы. Держаться! Как понял? Прием!

- Клумба, вас понял…

Тут длинная история. Ты еще не устал еще от моей говорильни? Так…

Утро того же дня, примерно 11 часов. Давно взошло солнце. Становится жарко во всех смыслах. Мы с Кабанцовым в немецком окопе. В пятидесяти метрах от нас холм, вершину которого венчает тригонометрическая вышка.

В ответ на переправу двух наших батальонов последовала молниеносная реакция немцев – контратака по плацдарму поддержанная танками и самоходками. Сначала прощупывается наш 3-й батальон, затем следует мощный удар по 2-му. Он не выдерживает, немцы начинают утюжить его позиции танками. От комбата 2-го прибегает вестовой с сообщением, что их давят танки, радист убит, и что комбат просит помочь наладить связь. Выдвигаюсь во 2-й батальон.

В 150 метрах от моего окопа стоит «Тигр». Его приплюснутая цилиндрическая башня с длинным стволом развернута вправо. Что могу сделать я? Недалеко вижу наполовину засыпанного землей бронебойщика. Разжимаю его пальцы, освобождая из них противотанковое ружье, и прицеливаюсь в гиганта с широкими гусеницами. ПТРД ухает, поднимая облако пыли. Танк медленно поворачивает орудие в мою сторону. Из набалдашника на конце ствола вырывается струя пламени - звук выстрела и разрыва сливаются в один нескончаемый звон. Меня подбрасывает на дне окопа…

Где я? Что со мной? По-прежнему безжалостно светит солнце. Да вспомнил – танк! Где он? «Тигр» стоит на том же месте и с равными промежутками между выстрелами бьет в сторону наших окопов…

Позиции 2-го батальона, примерно 13 часов дня. Немецкая пехота забрасывает нас гранатами. Они близко, я вижу их пятнистые каски. Свои две РГД я уже бросил. В моих руках чей-то ППШ, у него на исходе второй диск. В окоп влетает и крутится немецкая «колотушка». В голове проскакивает мысль, что упасть на землю нет времени. Граната разрывается возле сидящего радиста 2-го батальона N-ова…

N-ов тяжело ранен – лицо залито кровью, два глазных яблока выскочили из орбит и висят на канатиках… Я волоку его вниз на отмель к другим раненым. Измученный санитар с засученными рукавами сообщает мне, что N-ов уже давно мертв, и тащил я его зря…

(О коллизиях памяти человеческой. В рассказе Александра Ефимовича раненым в голову осколками немецкой гранаты и скончавшимся на плацдарме фигурировал второй радист Кабанцов! Однако данных на www.obd-memorial.ru о погибших с фамилией Кабанцов не оказалось. Зато согласно данным сайта www.podvig-naroda.ru выяснилось, что радист 30-го СП красноармеец Кабанцов Иван Ефимович 1925 г.р. за бои на реке Нарев отмечен сразу двумя наградами: медалью «За отвагу» и орденом «Красной Звезды»! Мало того, в 1985-м он был награжден юбилейным "горбачевским" ОВ, а значит, погибнуть на плацдарме никак не мог. Но если не Кабанцов, то кто?! Налицо явная нестыковка в рассказе. Как обычно в таких случаях я стал просматривать соседей по наградным спискам, и мое внимание привлекла фамилия радиста 3-го батальона - Груздева. И когда, на "Мемориале" у человека с таким же именем, фамилией, отчеством, годом рождения в графе причина выбытия, я обнаружил запись - "осколочные ранения черепа", все вроде бы вставало на свои места. Совпадали: ИФО, место призыва, год рождения! Не совпадали: место службы – 94 СП и место захоронения – г. Седлец. Такая стройная теория рассыпалась. Моему разочарованию не было предела. Снова неизвестный солдат!

На сайте www.podvig-naroda.ru есть наградной лист, по которому радист 30-го СП Груздев Николай Иванович 1925 г.р., был награжден медалью «За отвагу»: «За то, что в боях по прорыву немецкой обороны на р.Нарев форсировал реку с передовыми стрелковыми соединениями и находясь в боевых порядках и несмотря на сильный артиллерийско-минометный огонь противника, держал непрерывную связь с КП командира полка, тем самым обеспечивал передачу срочных боевых распоряжений».

Во время телефонного разговора Александр Ефимович разволновался: "Получается, я все придумал? Я отлично помню, и про глаза, и как я его тащил!" Но когда прозвучала фамилия Груздев, последовала длинная пауза, затем Александр Ефимович произнес: "Надо же, 60 с лишним лет считать, что человек погиб. Груздев, Груздев, что-то отдаленное всплывает в памяти. Нет, я помню, что тащил Кабанцова. Задал ты мне задачу…"

В описи безвозвратных потерь 30-го СП за период с 5 по 15 сентября числятся 40 человек. Радистов среди них нет! В этот раз очередную загадку человеческой памяти решить не удалось – вопрос, кого тащил к берегу Александр Ефимович, остается открытым.- от автора С.С.)

Позиции 3-го батальона, приблизительно 15 часов дня. Снова холм, снова тригонометрическая вышка. Вокруг лунный пейзаж - все перепахано-исковеркано, а она треклятая по-прежнему стоит на своем месте. Почему-то я один, Кабанцова нет. Выхожу на связь. Начальник штаба полка кричит, называет меня по имени, тем самым нарушает правила радиообмена.

- Саша, Сашенька! Прием, родной! Держитесь! Держитесь! Где комбат? Держись, милый! Прием.

- Где комбат не знаю. Я тут один. Держусь. Что мне делать? Прием.

- Сейчас мы тебе поможем. Корректируй огонь. Прием.

- Никогда не корректировал. Не знаю, как это делать. Прием.

- Где ты? Дай ориентир. Прием.

- Видите тригонометрический знак? Прием.

- Вижу, Саша, вижу. Прием.

- Дайте огня за вышку 500, правее 100, левее 50. Там автоматчики и самоходки. Прием.

- Саша, сейчас! Сейчас дадим огонька. Дивизион…

Рация хрипит. Я вижу со своего бугра, как за рекой поднимаются клубы пыли, из которых ко мне тянутся дымные с огненными концами щупальца. И за бугром все исчезает в огненном смерче. На какое-то время атака немцев захлебывается…

Снова танки. Перебегают фигурки автоматчиков. Опять тот же «Тигр»? Он подошел еще ближе, у меня ощущение, что я чувствую тепло от работающего двигателя. Господи, как хочется пить!

- Можете еще дать огня? Прием.

- Говори, Саша, говори! Прием.

- Дайте огня по вышке. Огня по вышке! Как поняли? Как поняли?

Ты понимаешь, тут я дал маху, неправильно им сказал. Ведь под этой вышкой я сам сидел. По неопытности вызвал огонь на себя. Мне потом один после войны сказал: «Что ж ты милый заветные слова-то не сказал? Сказал бы, что вызываешь огонь на себя и Героя точно бы получил». Да бог с ним с Героем, вернемся к плацдарму. Правильно люди говорят, что если уж везет, то везет…

Снова залп «Катюш». Мир раскалывается на части и рушится в бездну. Трудно дышать. На вершине холма жарко пылает тригонометрический знак. В десяти шагах от меня словно факел из земли торчит фюзеляж неразорвавшегося РС. Придавая окружающей меня картине вид полного безумия, из направленного вверх крылатого сопла в небо бьет сноп огня, искр и черного дыма.

Немцы отходят. Что делать дальше? Что говорить в эфир? Ко мне в окоп вползает лейтенант медицинской службы: «Ты один? Бери рацию, пойдем к соседям». Мы решаем идти на плацдарм соседней дивизии. Говорят, что он гораздо больше чем наш. Спускаемся вниз на отмель, там встречаем трех совершенно ошалевших минометчиков из нашего полка. Впятером двигаемся вдоль реки. Нас обнаруживает наблюдатель с юго-восточного берега – по нам через реку начинает бить прямой наводкой наша артиллерия. Падаю лицом вниз, в бок больно тыкается рация. Словно страус, ломая ногти, закапываю в песок голову. Два минометчика убиты, один из них засыпан песком. Мы втроем вскакиваем и бежим на плацдарм соседней дивизии…

Вечер того же дня, приблизительно 18 часов вечера. Я сижу возле эскарпа и снова пытаюсь связаться с начальником штаба полка. Туго рассекая воздух, прилетает 150 мм немецкий снаряд, затем разрывается и один из его осколков бьет меня между 6-м и 7-м ребром…

Вот и я ранен, жду эвакуации. Настраиваю радиостанцию для передачи ее другому связисту. Приходит лейтенант-радист, перевязывает меня, затем принимает рацию. Мы выходим на связь и узнаем, что плацдарм не сдан! 1-й батальон высадился по нашим следам, а сейчас упрямо удерживает обе линии немецких окопов. Лейтенант советует мне идти в медсанбат их дивизии.

Иду по оставленному немцами окопу. По нему трудно передвигаться, он забит трупами, оружием и какими-то обломками. Меня замечают немцы и начинают стрелять по мне. Плевать, пусть лучше убьют, чем мучиться. По окопу я буду до утра идти. Вылезаю на бруствер, так идти удобнее…

Надо же, не убило! Я брожу по берегу реки среди палаток медсанбата соседней 373-й дивизии. Мне снова делают перевязку, но лечить отказываются, поскольку я из чужой части…

Ночь проходит в палатке медсанбата, а утром я ковыляю к реке. Там солдаты глушат рыбу. Спрашиваю их: «Кто меня перевезет на тот берег?» - «А что ты нам дашь за это?» - «У меня осталась граната. Годится?» - «Конечно, годится. Зачем раненому граната?»

Так закончились мои сутки на Наревском плацдарме.

(Выдержка из наградного листа на орден «Славы» 3-й степени: «В боях при форсировании р.Нарев тов. Кашпур проявил образцы мужества и отваги. На всем протяжении боев рация тов. Кашпура, который находился в стрелковом батальоне работала бесперебойно.

Во время форсирования реки он был ранен осколком в спину, но не оставил поле боя до тех пор, пока не установил прочную связь с командиром полка, и только по настоянию нач.связи полка передал рацию прибывшему радисту и ушел в санроту» - прим.С.С.)

(Кое-какие подробности боев на Наревском плацдарме можно почерпнуть из наградного листа командира 30-го стрелкового Хасанского полка подполковника Козьмина: «30-й стрелковый Хасанский полк, которым командует подполковник Козьмин неоднократно показывал в боях решительность и упорство, особенно это было выражено в районе Вышомеж-Бол – Глинки, где противник 5 раз контратаковал 30-й полк, но упорством бойцов и офицеров все контратаки были отбиты, а противник понес большие потери. При этом было захвачено 14 пленных, 5 орудий, 15 пулеметов, 4 радиостанции, 2 склада с боеприпасами и др.

Далее полк при преследовании противника удачным маневром обошел станцию Пасеки, чем заставил противника бросить промежуточный рубеж обороны, и на плечах отходящего противника полк форсировал р.Ож и вышел к р.Нарев.

7.9.44 полк действуя на главном направлении наступления дивизии форсировал р.Нарев и в течение всего дня вел бои за расширение плацдарма.

В боях 7-го, 8-го и 9-го сентября удерживая небольшой плацдарм на западном берегу, дивизия отбила 23 контратаки немецкой пехоты усиленной танками и самоходными орудиями. Большую часть контратак пришлась на позиции 30-го СП, который нанес противнику большие потери: уничтожено до 800 солдат и офицеров, 3 самоходных орудия, один танк и пр.» - прим.С.С.)

Часть III. Украина.

О выстреле в упор.

Так, оплатив проезд гранатой, я попал на другой берег реки в медсанбат 102-й дивизии. Там меня перевязали, а поутру самолетом ПО-2 перевезли в госпиталь 1-го Белорусского фронта находившийся в городе Седлец.

Прошло несколько суток после ранения. У меня слабость и дурнота. Я лежу в учебном классе бывшей здесь ранее польской гимназии. Справа от меня раненый в бок пехотинец, а слева танкист с пулевым ранением в голову. Из разговоров до меня с трудом доходит, что после того как их танк подожгли, немецкий офицер стрелял в него из пистолета в упор. Пуля попала в голову и выбила кусок черепа.

Черепа, черепа…

Какого черепа? Как кружится голова. Где я? Чьи это портреты на стенах? Круги, круги. Я снова проваливаюсь в болото и тону-тону-тону…

Я брежу, сплю? Что со мной? Приходит темнота…

К вечернему обходу мне становится еще хуже. Меня закручивает в водоворот, затягивая глубже и глубже. Словно со стороны слышу, как кто-то говорит: «У нас один отключился». – «Он уже умер. Сестра уносите его».

Как умер? Я же прекрасно их слышу. Но почему нет сил, сказать, что я жив? Меня поднимают и несут, несут, несут… Странно, странно…

О неизвестной польской девушке.

Снова свет, снова портреты на стенах, снова чья-то голова в бинтах. Я опять в палате. Но меня же унесли! Самочувствие отвратительное - слабость не отпускает. Доносится чей-то голос: «Очнулся, браток? А мы уж с тобой попрощались. Ты же умирал тут у нас, а потом в морге лежал. Теперь долго жить будешь. Тебя, можно сказать, с того света вернули. Хорошо еще девчушка тебе внимательная попалась. Когда им поручили грузить «вашего брата» в машину, она заметила, что все уже окоченели, а ты вроде как еще мягкий». – «Какая девушка?» - «Да полячки. Медсестрами тут работают. Она все щебетала, да доктору показывала, мол, руки-ноги у тебя гнутся, и сердце бьется. То-то мы удивились, когда тебя назад принесли. Ну, уколы там, пятое-десятое. Уже трое суток прошло».

Кто эта девушка? Кого мне благодарить? Не знаю до сих пор.

О недоверии.

Через девять дней эшелоном меня доставили в Брест. Довелось полежать в госпитале внутри знаменитой Брестской крепости. Затем оказался в родной Речице. Там меня навещала мама и дядька Якуш.

Тех, кто покрепче, освобождая места для поступающих с фронта раненых, отправляли вглубь страны. С поезда, который шел в Московском направлении, меня почему-то сняли, и через несколько дней я оказался в госпитале на проспекте Шота Руставели в Тбилиси! После повторной операции дело окончательно пошло на поправку.

Из батальона выздоравливающих я попал в 10-й запасной полк связи. В нем получил направление в военное училище. Уже оформлялись мои документы, но вдруг нашелся один ретивый старший лейтенант, который не пропустил меня на мандатную комиссию. Учиться в Бакинском кавалерийском училище мне не позволили. Виною тому был пресловутый пункт в личном деле – «проживал на территории занятой противником».

О женщинах.

Вместо училища меня отправили помощником командира взвода в женский батальон связи - два месяца я командовал девчатами. Первое место в полку мы занимали только по пению. В остальных дисциплинах особых успехов не наблюдалось. Командиром взвода у нас был младший лейтенант, бывший журналист из Ленинграда. Так вот он говорил мне, что поседел, командуя этой камарильей.

Младший лейтенант сдвигает фуражку на затылок, рукавом вытирает со лба пот. Затем качает головой и обращается ко мне за сочувствием: «Нет ну, ты посмотри! Не хотят по подъему вставать и все тут. Мы, мол, больны. И глазками хлопают. Нет, я так больше не могу. Лучше на любой фронт, чем ими командовать».

Вскоре командование пошло навстречу нашим просьбам и назначило в батальон другого командира – женщину! Дисциплина резко улучшилась.

О выборах.

Эшелон мчит нас на фронт. Направление – на Бреслау! Что-то случилось, мы останавливаемся в Львове и ждем. Вдруг солдатский телеграф разносит весть – полк остается на Украине!

По приказу Сталина создается Львовский военный округ. Нашей основной задачей становится борьба с националистическим подпольем.

После череды расформирований различных частей и переводов из полка в полк я попал в школу сержантов в городе Жолкив (Жолква). Ситуация тогда была напряженная – мы спали буквально с оружием в руках. Ходить ночью по Львову в одиночку было опасно, запросто могли убить.

Первые выборы в Верховный Совет СССР после долгого перерыва связанного с войной проводились 12 декабря 1946 года. (Официальная дата выборов - 10 февраля 1946 года. Прим. – С.С.) Войска обеспечивали охрану общественного порядка на избирательных участках, охрану партийного актива и гражданских специалистов. В свою очередь националистическое подполье решило провести альтернативные выборы. Об этом стало известно от агентуры МГБ. О тогдашних делах органов МГБ уверенно рассуждать сложно даже сейчас. Попробую тебе рассказать то, что знал, видел или слышал конкретно я.

О двух братьях.

В МГБ добровольно явился «бандеровский» сотенный. А почему он пришел - история длинная. Как я понял, этот сотенный с 14-го года частенько бывал в Австрии. На Украине у него оставался младший брат, которого в 39-м призвали в РККА. Младший закончил в Москве училище, и на побывку к родным приехал уже в чине старшего лейтенанта ПВО. Так и встретились два брата: один - из Австрии, а другой – из Москвы. Приезд нового человека в погонах не остался незамеченным. К ночи появились соратники старшего брата по борьбе, и взяли в «оборот» младшего: мол, как же это так получается, что старший брат стоит за правое дело, а младший служит врагу? И не пора ли ему послужить делу освобождения народа? Тем более, что подполье остро нуждается в таких подготовленных специалистах. Дали ему время поразмыслить – до утра…

Откуда я знаю такие подробности? МГБшники ведь не расскажут, они скрытные черти. Об этом мне поведал сам сотенный!

Рассказ «банедеровца»: «Щось надломилося в мені. Уявив я собі, як вони виволочуть мого молодшого брата без чобіт на вулицю. І так не добре стало мені. Зрозумів я, що найближчим часом ми ніякої самостійної України не доб'ємося. Скільки років борюся - не видно ні кінця, ні краю тієї боротьби!»

Трудно было уснуть в ту ночь. Каждый молчал и думал о своем. Сотенный не выдержал, подошел к младшему: «Ось що. Треба тобі бігти. Одягайся! Я маю дві гранати. Тримай одну. Неможна нам з тобою до них живими потрапити - поріжуть на стрічки».

Прорвались. Так было легко и свободно на душе у сотенного. Они прощались на вокзале в Жолкиве: «Прощавай брате, більш ми не побачимось. Не треба тобі тут більше зявлятися, проходь службу в своїй частині! А я тут якось сам розберусь».

А возвращение на хутор было горьким. Вместо хаты его встретило пепелище. Но почему соседи отводят глаза? Нет! Не может быть! И словно сосуд лопнул в голове, обожгло болью – жену и дочку его…

Жену расстреляли, дочь заживо сожгли в хате. Как быть дальше? Чем жить? Ответ один – мстить.

О личной ответственности.

Ночью наш курсантский взвод поднят по тревоге. На улице еще темно. Нами руководят два оперативника МГБ. Рядом с ними немолодой мужчина в штатском с каким-то странным выражением лица. На работника службы безопасности он не похож, однако что-то неуловимое в нем выдает наличие военного прошлого. Мне поручается лично охранять этого человека в штатском. Один из офицеров в дополнение к штатному автомату вручает мне ТТ: «Кашпур, персонально охраняете этого человека! Под личную ответственность! От него ни на шаг! Повторяю, отвечаете головой!»

Раннее утро. Объявлено, что в окруженном войсками хуторе нужно найти штаб и тайник.

Мимо журавля-колодца мы подходим к сгоревшей хате. Внезапно с моим подопечным начинает твориться неладное: он в конвульсиях валится на землю, плечи его вздрагивают. До меня доходит – он плачет! Я испытываю неловкость, пытаюсь поднять его: «Ты чего это, батя, плачешь?»

Он рыдает, затем успокаивается. Оперативники отходят в сторону. Я, молча, сижу рядом с ним, а он вдруг начинает рассказывать мне мальчишке сложную историю своей жизни. Это серьезный и сильный человек, по сути - матерый враг. Страшна исповедь рассказчика. Много крови на нем, и он этого не скрывает. Им лично убиты несколько председателей сельсоветов и партийных работников. Затем мы снова молчим…

Видимо что-то окончательно решив для себя, он сообщает, что «они» прячутся в молодом сосняке под землей в «схронах».

О сосновой роще.

Сосновая роща окружена. Нас строят в цепь. Солдаты на ходу шомполами проверяют землю. Мы подходим к опушке с зеленой рожью. Один из курсантов проверяя, тянет за ствол молодое деревце, и обнаруживает обшитый досками люк. Найден тайник! Порядок движения нарушен, любопытство пересиливает страх. Мы тоже приближаемся к обнаруженному «схрону». Неожиданно откидывается крышка люка, из него высовывается человек с пистолетом в вытянутой руке. Звучит несколько выстрелов из «парабеллума». Курсант, обнаруживший лаз, шарахается в сторону. Офицер МГБ громко кричит, предлагая стреляющему прекратить бесполезное сопротивление. В ответ из люка вылетает граната. Ее осколками тяжело ранен мой друг с Кубани. Мне обжигает ногу – рассечен сапог и течет кровь.

Сидящие под землей по прежнему отказываются выходить наверх. Мы бросаем в люк дымовые шашки. Наши попытки заглянуть внутрь пресекаются очередями из автоматов. Снова в квадратное отверстие с ровными краями летят шашки, и снова – ожидание…

Вдруг под землей раздается глухой взрыв. Мы смотрим на оперативников – те что-то обсуждают…

Я под землей. На дощатом полу ромашкой, головами к центру лежат пять трупов. Лица обезображены близким разрывом гранаты. Постепенно мои глаза привыкают к скудному освещению, я осматриваюсь и понимаю, почему наши шашки не оказывали на них должного воздействия. Под люком «ими» был натянут брезент! В углу стоит бочка с мочеными яблоками. Стеллажи с разнообразным оружием, ящик с сухарями, полка с книгами, среди которых я обнаруживаю историю ВКПб. В торце землянки оборудован нужник. Ого, полная автономность! Вот почему не было тропинки к люку!

Мы поднимаем трупы наверх, там их равнодушным безжизненным голосом опознает мой подопечный: «Этот командир, этот вроде вашего замполита»…

Часть IV. Стандартные вопросы к ветерану.

- Чем запомнился день 9 мая 1945 года?

- 9-го мая 1945 года наш полк был расформирован. Нас усадили за столы и выдали каждому по 100 «наркомовских». Вдруг тревога. В каком-то селе инцидент с «бандеровцами». Грузимся на машины, еще с КПП не выехали, а уже ракеты от села к селу. Следили хорошо, нечего сказать. В село приехали, а что толку? Ничего не знаю, ничего не слышу. Боятся люди, на их глазах только что кого-то из соседей убили. Они жестоко разбирались. Не щадили ни своих, ни чужих.

Однажды мы нашли в лесу обнаженную девушку. В чем-то она перед ними провинилась, и ее подвергли суровому наказанию – привязали к муравейнику. Поздно мы подошли, она была едва живая, ее красные муравьи всю обглодали… Подожди… Тяжело такие вещи вспоминать. Молодая, красивая, волосы длинные.

- Были крупные столкновения с «бандеровцами»?

- Были. Но я в них не участвовал. Спецподразделениями МГБ проводилась крупная операция в Белых лесах под Львовом. Войска, по-моему, тоже тогда привлекались. Начали было выселять целыми селами, да потом прекратили. Говаривали, что прекратили по приказу Сталина.

- Как кормили в 44-м?

- Что сказать? Молодому солдату всегда есть хочется. Нам в роту пищу подвозили в термосах. Их везут, а в небе этот «черт» висит - летает «рама» и все видит. Набросают мин – кухня разбита. Сиди и кукарекай, делай что хочешь. Кормили два раза: рано утром и поздно вечером.

- Вши были?

- Что было, то было. Нехитрое солдатское развлечение смотреть, как лопаются в огне вши. Трясли фуфайки над огнем: «Тр-р-р-р-р».

- Впечатления от Польши?

- Да так себе. Похоже жили, ну, может чуть богаче.

- Как поляки встречали?

- Средне, скажем – сдержанно. Они жуликоватые ребята.

- А по Пруссии?

- Вот это красивая страна. Богатая, ухоженная.

- Не наводил ли высокий уровень жизни немцев на какие-то необычные размышления?

- Сейчас да, тогда нет. У меня была мечта – прожить хотя бы один день после войны! И посмотреть, что будет. Маленькие были тогда потребности.

- Отношение к немцам.

- Много они у меня побили родственников. И как в песне звучит: «Враги сожгли родную хату». Но желания отомстить, у меня не было. Когда я увидел маленьких и грязных немецких детей, как они ползают по огородам в поисках пищи, во мне проснулась острая жалость. Как у меня рука поднимется? Это же дитя! Это они нас не жалели, а мы русские видимо более гуманные.

- Как сложилась Ваша военная карьера?

- Отслужил 26 календарных лет без четырех дней. Дослужился до майора. Был начальником связи танкового полка. Помотался по стране. Служил в Львовском, Прикарпатском, Одесском, Забайкальском округах. В Германии 8 лет. 2 года во время войны в Алжире был советником.

- Впечатления от Алжира?

- Неплохие. Жара только, но можно привыкнуть. Был лично знаком с Бен Беллой и Бумедьеном. (Мухаммад Ахмад бин Балла – первый президент Алжира. Хуари Бумедьен - алжирский государственный, военный и политический деятель. Прим. – С.С.) Три раза меня назначали начальником связи главного государственного парада. У них там свой день Победы. Над французами.

- Пару слов о наградах.

- В 45 году я стал курсантом. Нас было 50 с лишним человек. Из них с орденами и медалями набиралось, дай бог, с десяток. К 49-му году у меня появилась медаль «За Победу над Германией». Потом, уже когда я получил лейтенанта, мне вручают орден Славы. В отделе кадров не поленились, сделали запрос. Лет через десять, уже в Германии, опять через кадровый отдел вдруг приходит орден Красной Звезды. Там же вручили медаль «За боевые заслуги». Дочка говорит, что нашла в интернете на меня медаль «За Отвагу».

- Александр Ефимович, я так понял, что на Ружанском плацдарме вы вызвали огонь на себя неосознанно.

- Да как… В любом случае отдаешь себе отчет о своих действиях, и понимаешь, чем это должно закончиться. Просто это не прозвучало в радиообмене акцентировано. Поэтому в штабе не зафиксировали. Кстати перед форсированием Нарева всех построили и сказали, что особо отличившимся будут давать Героя. Но я тогда про награды не думал, мне было жалко убитых и раздавленных танками солдат. Молодые ребята совсем, мои одногодки.

- Скажите, а танки атаковали при поддержке пехоты?

- Нет, один идет. На наших смотришь – вся башня облеплена пехотой. А эти нет. Осталось ощущение, что пехота передвигалась на БТР.

- По каким признакам Вы отличали «Тигра» от прочих?

- Характерная форма башни и длинный ствол, широкие гусеницы.

- О командовании пару слов.

- Нормальные мужики. Мы как-то с комбатом попали под методический обстрел в лесу. Он к вечеру стал совершенно седым. У меня на глазах человек поседел!

- Что кричали в 44-м во время атаки?

- Да как везде. Ура, за Сталина, за Родину. Один момент по этой теме запомнился. Вот сейчас обильно ругают наших комиссаров. Так ведь они тоже разные были. Приведу тебе пример: захлебнулась атака, цепи залегли, никто не хочет вставать и повести за собой. Появляется комиссар. И что ты думаешь? Поднял. Как миленьких поднял. Я за ним бежал, все видел. Он руку с ТТ поднял и те самые слова кричал. И про Родину, и про Сталина. Из песни слов не вычеркнешь.

- Комиссар? Может все-таки командир?

- Командир где-то сзади ходил. Комиссару еще тогда в эту поднятую руку пуля попала - прямо в ладонь. ТТ еще так полетел, кувыркается.

- Как изменилось ваше отношение к системе после появления информации о репрессиях и прочих ужасах?

- Да не особо. Ведь у вашей пишущей братии как дело обстоит? Один выкопал «жареный» факт, а другому уже подавай «горелый». Приведу пример тебе. Про адмирала Октябрьского чего только не понаписали. Мол, сбежал из Севастополя, надев плащ на военную форму. Да хоть бы и так. Кому интересно читать, что благодаря Октябрьскому Севастополь чуть ли не единственный встретил немцев в полной боевой готовности? Нет, грязное белье подавай. Да бог с ними. Ты хоть не пиши так.

Заключение.

Вообще, мне советская система нравилась. Вот с реализацией как обычно напортачили. Среди коммунистов, конечно, много было непорядочных людей. Но таких людей, как ты сам можешь убедиться на своем собственном опыте, сейчас гораздо больше. Интересно мне, чего еще про вас и про ваше поколение через 60 лет понапишут…

Автор интервью сердечно благодарит за организацию поездки в Крым Артема Драбкина, Юрия Трифонова, а так же Кальченко Валентину Антоновну - за неоценимую помощь в организации встречи с ветеранами г.Феодосии.

Дополнительная информация:

«Перед фронтом наступления в направлении Makowa Maz. 48 армии на подходах к Нареву, на так называемых Ружанских предмостных укреплениях держали оборону 292-я, 541-я и 211-я немецкие пехотные дивизии, усиленные 209-й бригадой штурмовой артиллерии с двумя батальонами пехоты и 2 дивизионами авиации. Западные и северные берега Нарева в сентябре 1944 обороняла 2-я немецкая полевая Армия (входящая в состав группы армий Центр). Главные задачи по обороне Нарева от Ружан до Пултуска осуществлял 20-й Корпус силами 6-й танковой дивизии, 211-й и 7-й пехотных дивизий.

2 сентября 1944 48-я Армия получила задание прорвать оборону противника на участке фронта: Grady - Koziki Majdan и развить наступление на северо-запад в направлении Rzasnik - Poplawy - Pultusk. Для выполнения этого задания на направлении главного удара в первую волну выделено 13 стрелковых полков в составе 102-й и 217-й стрелковых дивизий, входящих в 23-й СК: 194-я и 299-я сд (42-й СК) и 96-я сд (53-й СК). Во второй волне наступления на главном направлении 29-го и 42-го СК находилось по одной стрелковой дивизии (73-я и 187-я), а в армейском резерве 170-я сд. В поддержку 29-му СК приданы 220-й полк противотанковой артиллерии и 31-й саперный батальон, в поддержку 42-му СК – 479-й механизированный полк, 42-й танковый полк, 341-й артиллерийский противотанковый полк и 32-й саперный батальон. Плотность войск на направлении главного удара составляла: человек - 2200; тяжелых пулеметов - 33; ручных пулеметов - 107; пушек и минометов - 120; танков и САУ - 14. Было достигнуто превосходство над силами противника в людях в 7 раз, в артиллерии 10 раз, танках и САУ в 3 раза. Однако имелись значительные трудности в обеспечении поставок в войска топлива и боеприпасов, что ограничивало темпы и масштабы планируемых мероприятий.

3-го сентября 1944 года в 04.30 произведена разведка боем. Пехотные роты (по одной от каждой передовой дивизии) должны были определить развертывания боевых сил в немецкой линии обороны. В это время немецкая полевая жандармерия начала выводить польское мирное население из деревень Rozan и Rzewnie, находящихся в районах подготовленных рубежей обороны 2-й полевой Армии.

Приблизительно в 8.00 3-го сентября выведены в Krasinskiego лес в районе sw.Rozalii жители деревень Sielc Stary и Sitno. А в районе 9.00 началась артподготовка и самолеты 4-й Воздушной Армии (группами по 6-9 самолетов ИЛ-2) начали обрабатывать передний край в районах Grady Szlacheckie, Dalekie и Rzasnik. Аналогичные действия начались одновременно в соседних армиях. В районе, расположенном на северо-западе от шоссе, связывающего Ostrow Maz. с Ostroleka и Ostrow Maz. с Rozanem начала наступление широким фронтом к линии Нарева охватывая пространство от Ostroleki до Rozana. Левый сосед 48-й Армии – 65-я Армия штурмовала в тот день Wyszkow, который взяла 4-го сентября и дальше наступала в направлении Нарева с целью захвата на правом берегу плацдармов в районе Пултуска и Сероцка.

3-го сентября в районе 10.00 пехота 29-го и 42-го СК при поддержке артиллерии и танков начала наступление и к 12.00 вклинилась подразделениями 217-й сд из 42-го СК в оборону противника в центральной части фронта. После выхода пехоты на рубеж Wolka Grochowska - Dalekie в прорыв вводятся танковые группы 29-го и 42-го Корпусов с десантниками на танках. Но для остановки атакующих и для недопущения прорыва фронта противник в период 13.00-15.00 проводит до трех сильных контратак из района Wasewo - Kolonia. В полосе действия 42-го пк в районе Gory и Piaseczna противник ввел в бой тыловые подразделения 211-й пд. Под конец 3-го сентября войска 48-й Армии расширили прорыв по фронту до 15 км и в глубину от 10 до 18 километров.

4-го сентября к 8.30 передовые части форсировали Нарев. 29 корпус форсировал реку одним батальоном 399-й сд в районе Ostrykol Dworski - Drozdowo, а в ночь с 4-го на 5-е сентября 470-й сп 194-й сд этого корпуса форсировал Нарев в районе деревни Lubiel.

5-го сентября в поддержку 470-му сп была переправлен 616-й сп этой же дивизии. Главные силы обоих корпусов (29-го и 42-го) и всего 53-го СК вели военные действия на восточном берегу Нарева на рубеже Ostrykol - Marianowo - Przetycz - Blochy. С выходом войск 48-й Армии на линию Нарев обороняющиеся на левом берегу подразделения 26-го и 20-го Корпусов противника были разделены в районе железнодорожного пункта Przetycz на две группировки: северную и южную. Затем командование 26-го АК решило контратаковать.

Контратака началась 4-го сентября в 18.30 из района Drozdowa. Контратаковал батальон пехоты и 7 САУ войск 399-й и 194-й сд, которые закрепились там рано утром. Полк пехоты и 46 танков из 6-й тд атаковали пехоту 102-й сд из 29-го СК, закрепившуюся в районе станции Pasieki. Войска 42-го СК в районе станции Przetycz были атакованы батальоном пехоты при поддержке 12 САУ. Эти контратаки серьезно угрожали тылам 29-го и 42-го СК. Бои в этих районах продолжались до 16.00 5-го сентября. После завершения контратак противник перебросил 6-ю танковую дивизию на западный берег Нарева в район Rozana, Chrzanowa и Lasi. В течение 7-го сентября и следующих двух дней, войска 48-й Армии боролись за очищение территорий расположенных на восточном берегу Нарева до линии Jaszczulty - Porzadzie - Poplawy и вели тяжелые бои по удержанию и расширению плацдарма в районе Brzoze - Drozdowo - Lachy. В ходе этих боев границы плацдарма установились по линии Dzbadz - Napiorki - Grudunki - Orlowo. Длина этого рубежа составляла 11, а глубина достигала 6 километров.

Измученные долгими атаками войска 48-й армии, лишенные сильной поддержки со стороны авиации и артиллерии (из-за отсутствия боеприпасов и топлива), что было связано с удалением более чем на 600 км от баз снабжения фронта, были вынуждены перейти к обороне захваченных плацдармов и подготовке последующего наступления. В период с 4-го по 30-е сентября войска 48-й Армии на плацдармах перегруппировывались несколько раз.