Коптев Павел Петрович

Я родился 26 декабря 1927 года в Колпнянском районе Курской области. Семья наша состояла из четырех человек: отец, мать, брат и я. Зато у деда по отцовской линии было 16 отпрысков. Отец старший был, 1901 года рождения, проживал на хуторе Луговой. Мать жила в деревне Кобозевка, она недалеко от хутора была.

Отец крестьянином был, но ему любые профессии были по руке – кузнец – пожалуйста, обувь сшить – пожалуйста, столяр – пожалуйста. А это же 20-е годы – годы становления, вот отец и уехал на заработки в Харьков и вся дедушкина рать тоже разъехалась по городам.

Поскольку отец мог приспособиться к любой профессии, он обосновался в Харькове, и, к 1930 году, забрал нас в город. Отец много кем работал. Вот памятник Шевченко – он участвовал в строительстве его, в Харькове есть такое здание Госпрома – он участвовал в его строительстве, в конце концов отец устроился на Харьковский паровозостроительный завод, а мать хорошим кулинаром была, работала начальником кондитерского цеха.

И вот начали мы жить в Харькове, сначала в Новоселовке, это район такой в Харькове, потом перебрались в Павловку, тоже район Харькова, и я пошел в школу. В ней еще брат учился, но брат был 1922 года рождения и он потом поступил в артиллерийскую спецшколу, а после, молча, никому ничего не говоря подал документы в Киевское авиаучилище. Пришла повестка, он только объявил: «Папа с мамой, я уезжаю в Киев в летное военное училище». Он потом в 1943 году погиб под Курском.

В 1941 году я закончил шесть классов, перешел в седьмой. В первый же день войны отца призвали в армию, он еще до войны на связиста обучался. В Харькове была сформирована воинская часть и направлена в Карелию, и отец провоевал, как связист, в Карелии до конца войны. Он потом уже рассказывал, чем они занимались. Налетели немцы, разбомбили линии связи, а они восстанавливали.

В сентябре умерла мать и я остался один, правда у меня в Харькове еще тетка жила, как раз в районе ХПЗ, и я перешел к ней, у нее своих двое детей и я третий.

А потом пришли немцы. Оккупация. Что сказать. Кто бы что ни рассказывал, я ведь пережил все сам. На своей судьбе. Это и голод. Это и поездки добыть соли в Артемовск и за едой в деревни. Еду надо было на что-то менять, так что – собирали вещички и шли. Ну, а полиция, наемники. Находу встречали, отбирали. Под зад поддавали.

Немцы меньше участвовали в этих делах, чем полиция. Немцы мелочами не занимались - вот, скажем, тюрьмы, лагеря - это их. А бесчинствования по городу – это полицаи. Свои были злее немцев в 100 раз.

Вот в Киеве есть Бабий Яр. В Харькове есть тоже свой Бабий Яр. Есть там Холодная Гора. Наших пленных там было очень много. Зимой их трупы на телегах куда-то вывозили.

Или вот собирали евреев… Первое объявление было: «Юде, взять паспорт, ценные вещи и прийти в такой-то район. При неподчинении расстрел на месте». И вот полицаи с собаками гнали их туда, в район Тракторного завода, в Рогань. Есть там такие же яры, как и в Киеве, это недалеко от того места я уже с теткой проживал. И мы с ее сыном издалека видели, как расстреливали.

Если полицай захватит – может пристрелить, может избить, может сделать все, что захочет. Как уж судьба твоя сложится – сегодня ты жив, завтра можешь попасть под пулю.

А немцы как свирепствовали. Вот в Харькове было. Есть там такая товарная станция. До войны, когда на бойнях скот убивали, свиней шкуру не разрешалось оставлять на кабанчике. Ее срезали и сдавали в государство. А когда наши войска уходили, облили их креозотом, что ли. Но все равно народ приспособился. Стали вымачивать и кушать. Ну, немцы поймали как-то группу товарищей, посадили туда наверх, забили досками и написали «Мы – воры. Мы должны умереть с голода». И полицай охранял.

Ну, вот, как говорится, последнее, что есть прожили, работы нет, есть нечего. Базар, воровство, расстрел на месте. Вешанье на месте. Все это на моих глазах... Вся эта оккупация. И разговоры всяких наших украинских предводителей, которые говорят там о том: «Оце як німці прийшли, ми хліба тільки наїлись». А я и говорю: «Чтоб ты подавился таким хлебом»…

В общем, получилось так – менять нам больше было нечего, есть нечего, а тут появились объявления в городе: «Желающие помочь себе, семьям, вербуйтесь в Германию на работы. Хорошая жизнь вам обеспечена». Ну, я не знаю, кто уходил, кто уезжал. Были ли такие?

Нам ничего не оставалось, соорудили тележку и поехали в деревню, к теткиным родным. Пешочком из Харькова до Курска, и еще 15 километров. Есть там деревня Белый Колодец, это оттуда родичи тетки. Там были заброшенные хатки. Мы остановились. Земли сколько хочешь. Бери и работай.

Разбили огородик, какое-то зерно посеяли, живность какую-то нашли. Тем и жили. Еще соседи помогали, кто что мог, потому что ребятишки.

Вот с этого клочка земли и жили, особенно плохо было без соли. И вот мне приходилось садиться на поезд и опять ехать в Артемовск, там соляные шахты были.

Пришел на станцию Курск, стоит товарный. Спрашиваешь у паровозника: «Куда?» «На Харьков». Товарный вагон, залез в вагон и едешь. Тут уцепился, туда приехал. Приехал. Зима уже. Набрал я в вещмешок соли. И есть такая Казачья Лопань. Нагрянули полицаи. Забрали. Привезли в мотузку туда. Полно народу занималось промыслом этим. Как я все-таки соль не бросил, выкарабкался и приехал оттуда. Вагон-сцепка. На заднем этом «блину» доехал до Курска.

Я самый старший был и вот, когда началась вот эта военная эпопея под Сталинградом, была там такая 21-я армия, которая участвовала в окружении немцев, и после разгрома немцы отступали и проходили через нашу деревню туда, на Курск, и уходили дальше, а их преследовали наши войска. Этот фронт растянулся от Сталинграда почти до Курска. Февраль-март месяц, распутица, грязь, войска растянулись на большие расстояния.

И вот через нашу деревню проходили войска 21-й армии. В этой армии был полк связи, батальоны связи,  отдельные роты. Армия развертывает командный пункт, запасный командный пункт, тыловой пункт управления и НП, наблюдательные пункты. Вот эти наблюдательные пункты, как раз такие роты и обеспечивали, чтобы не разъединять.

И вот такая рота остановились у нас. Посмотрели на нашу семью и говорят: «У нас там, в армии, есть полевой военкомат. Давай мы тебя заберем. Поехали с нами». И с конца февраля, с марта месяца я попадал в эту отдельную роту связи. Мне только 16 было, но я сказал, что мне 17. Тетка была рада, что хоть одного удалось пристроить.

И вот наша армия стала двигаться к Курску. Наши войска в это время успели освободить Белгород, Курск, Харьков. Под Харьковом немцы применили новые танки, «тигры», «пантеры» и отбили его, потом подошли к Белгороду, взяли Белгород и стали двигаться на Курск.

21-я армия должна была идти на Орел, но Верховное Главнокомандование срочно ее перебросило. Оно повернуло ее налево, на Белгород. И в районе Прохоровки, чуть-чуть дальше, столкнулись наша 51-я и 52-я дивизии с немцами, и остановили их. Остановили в этом районе. Ну, прошли эти события, и стабилизировался фронт. В Кочетовке был первый пункт управления, основной, Прелестное – это второй пункт управления – тыловой.Наша рота связи остановилась в деревне Верхопенье.

Мы строили линии связи от Прелестной на Кочетовку и на Верхопенье и потом на второй пункт. На нашу беду строили «шестовку», шестовую линию связи. В чем беда? Шест есть шест, медяшка проложена. Один шест машина сбила или танк зацепил, и всю линию увез за собой. Это вот стабилизировалось. Работа, так сказать, затишье. В 1943 году вступил в комсомол.

У нас в роте было три машины и лошади. Мы должны были развозить катушки по точка, а машины там не пройдут, поэтому развозили на лошадях. Я линейным надсмотрщиком был, прокладывал линию, тащил катушки, устанавливал шесты. Шесты эти, около 2,5 метров высотой, толщиной где-то с черенок от лопаты.

Затишье продолжалось до 5 июня, а потом началась Курская битва. В нашей роте, в основном, направленцы на НП были, в Верхопенье, там 52-я дивизия стояла и она приняла первый удар. Конечно, и нам досталось в этом Верхопенье. Авиация же гонялась за каждым, а вот нашей в первые дни я не видел.

Первые дни… Насколько я знаю от солдатиков, которые там отходили – 50% дивизии легло. Она первый танковый удар был принят и авиация.

У нас в роте был трофейный форд и вот на этом форде мы стали эвакуироваться с Верхопенья. Она размещается между двух горок небольших, а внизу протекает речонка, Пена. Мы стали выбираться, только вышли наверх, на магистраль, шоссе Курск-Белгород, как недалеко от нашей машины взорвалась бомба. Нас выбросило из кузова, слава Богу, что земля еще была мягкая. Но я повредил глаз и попал в медсанбат. В медсанбате я пролежал, наверное, неделю. И ушел искать свою часть. Нашел.

Верхопенье отдали, Кочетовку отдали, сосредоточились в Короча. После 12-го числа началось наше наступление. Что запомнил – на Украине есть Гайворон, районный центр, а в России Грайворон. И вот, когда армия пошла вперед, и мы двигались. Проезжает через этот Грайворон. После войны была картинка где-то в каких-то журналах: «тигр», пушка и переброшенный через ствол солдат висит немецкий. Это было в Грайвороне. Вот запомнилось мне на всю жизнь. Проезжаем мы мимо и увидели этот танк.

Наступление армии остановилось в районе Борисовки, есть такой центр на границе России с Украиной, там был крупный опорный пункт немцев. Вот наша армия выбила оттуда немцев, продвинулась вперед, а наша рота остановилась как раз в этой Борисовке. Там к нам пришло пополнение, полевые военкоматы призывали население с освобожденных территорий и пополняли.

Когда армия пошла двигаться в сторону Харькова, то встретила там сильное сопротивление немцев и армию опять потеснили. Нас вернули в Борисовку, посадили в эшелоны и привезли на станцию Соблаго, это Калининская область, сейчас Тверская. Выгрузили нас и мы пошли вперед.

Есть такой город Городок, а за ним Невель, вот здесь мы остановились, там шли сильнейшие бои. А Невель – это долина, гора, с одной стороны наши войска, с другой стороны укрепления немцев, проволочное заграждение и внизу речонка протекает. Речонка небольшая, мостик. Вот наша армия с ходу прорвалась там, через мостик, и углубилась на 40 км вглубь и была остановлена немцами. Дальше немец с флангов нажал , и армия оказалась в «мешке». Там «горлышко» в 7 километров осталось и через нее шло снабжение армии, а наша задача была через это «горлышко» связь обеспечить. Мы прокладывали линии связи к двум дивизиям от пункта управления, он в Невеле остался.

Нам помогли белорусские партизаны и мы смогли расширить фронт наступления, а после этого нашу армию оттуда направили в Прибалтику – в Мажейкяй, Межкунчай, Резекне, знаменитый Курляндский котел.

Этот Курляндский котел стоил много жизней нашим войскам. Мало того, там оказались власовцы. Ну, сами понимаете – в плен их не брали. Им терять было нечего и нам нечего, так что баш на баш. Кто жив останется, кто нет. Дрались они, конечно…

Что еще характерно там было? Население молодое ушло с немцами. Остались у них там… Как они назывались? В лесах прятались. Бандиты.

Нам было приказано одно. В одиночку нигде не появляться – раз. Быть очень внимательными и т.п. Балтийское море, там корабли немецкие были. И вот снабжение наших войск – не успеет эшелон остановиться на станции, как тут же с моря дальнобойная артиллерия. И по армии был приказ – создать 50-ти километровую зону. Отселить местных жителей, чтобы корректировки огня не было.

Трижды наша армия ходила в наступление, и трижды больше километра-полутора не продвигалась и возвращалась назад. Болота, машины не могли подвезти боеприпасы, танки увязали. Только кони что-то могли.

В январе-феврале 1945 года нас, трех человек, как самых молодых, командование решило отправить на учебу. Дали нам направление в управления ВУЗов Министерства Обороны и отправили в Москву. Пришли мы в министерство, там посмотрели наши направления. В Москве уже сроки – мест нет. Есть военное пехотное училище в Харькове. Дают нам направление в военное училище в Харькове, в пехотное училище. Попадаю в родной город.

На Холодной Горе там действительно было пехотное училище. Пришли мы туда. Нас приняли, ну, как же, фронтовики прибыли, И началось там хождение по мукам. Мы говорим: «Нет, это не для нас, пехота». Мы хотели попасть или в авиацию… «Направляйте нас назад в армию». Они говорят: «Вы что, с ума сошли, братцы?» «Нет, направляйте и все». Они: «На гауптвахту посадим». А потом: «Ну, коль вы отказываетесь учиться у нас, направляем вас в запасный батальон связи, в Харькове есть. Там пусть с вами разбираются». И я попал в 66-ой отдельный батальон связи в Харькове. Это уже март месяц. Становлюсь из линейщика радистом, у нас радиостанции А-7-А, А-7-Б были, еще американская станция какая-то. Батальон готовили к отправке на фронт, но тут май – война заканчивается, с фронта возвращаются наши части.

В Харькове был размещен 409-й батальон связи и меня направили в этот батальон. Здесь я становлюсь клавишником. Есть такой аппарат «бодо». Я быстро освоил его.

Наш батальон обслуживал Харьковский военный округ, а в 1946 году его расформировали и группу из нашего батальона направили в Киев. Я попал в 5-й полк связи, который базировался в Печерске. Построили нас, говорят: «Ну, кто тут по специальности? Бодист – в эту сторону. Стист – в эту сторону, морзист – в эту сторону».

Я стал комсоргом роты, потом батальона, а в 1949 году, в связи с нехваткой младшего офицерского состава, меня и еще несколько бывших фронтовиков направили в училище связи.

Меня и старшину Васильева направили на годичные курсы, которые действовали в училище связи в Печерске. На курсах я освоил СТ и Морзе и закончил их по профилю управление войсками.

7 марта 1950 года я выпустился лейтенантом, а так как служил до курсов в 5-м полку связи меня знал начальник узла связи округа, который был председателем выпускной комиссии. Он увидел меня и сказал: «Этого лейтенанта я забираю к себе». И я попал в штаб Киевского военного округа.

Киевский округ – экспериментальный округ. На нем отрабатывались все кондиции. То ли техника новая, то ли стратегия управления войсками. На Киевском округе отрабатывались все эти варианты. И вот там начали вводить службу ЗАС, а я стал осваивать эту службу. Ну, служба службой, а работа работой. Был я дежурный по связи, начальник телеграфа Киевского военного округа, узла связи. И осваиваю эту новую службу.

В 1950 году я женился. Супруга, она тоже работала на центральном телеграфе. Тоже бодистка. Жениться-то женился, а квартиры нет. Снимали частную квартиру. Три года и один месяц. Потом дали комнатку. Расту по службе: старший лейтенант, родился ребенок. Старший. Потом мы получили комнатку, 12 метров. Второй сын. Два сына. Школьники. И вот моя служба на узле связи заканчивается – меня направили в училище готовить специалистов ЗАС, но начальник училища, фронтовой товарищ, перевел меня на должность начальника учебной мастерской, а это уже капитанская должность.

Надо сказать, начальник училища очень опекал эту службу, ЗАСовскую. Особые условия, охрана и т.п. И вот он получает назначение на должность начальника войск связи Киевского военного округа и перетаскивает меня в штаб округа, уже на должность офицера Службы засекречивания. Здесь я получаю уже звание майора, прошел специальные курсы в Ленинграде и Ростове, а меня из Службы засекречивания переводят на отдел реальной связи, начальником отдела. Это уже полковничья должность.

Я говорю: «Не хочу я службу ЗАС бросать», а мне: «В армии есть приказы» и начальник войск связи округа направил меня в Ленинград на трехмесячные курсы переподготовки офицерского состава для управления войсками. Я еду в Ленинград, прохожу эти курсы. Возвращаюсь, и я уже назначен начальником отдела, без моего согласия.

А отдел тяжелейший – вся действующая система связи, которая есть в округе, лежит на этом отделе. Ими надо было управлять. В моем распоряжении было где-то около 5 000 каналов радиосвязи и плюс аренда у министерства связи. Плюс мобобязанность, в мирное-то время войска содержались в 30% готовности, а в случае Ч их надо развертывать, а раз развертывать – значит выдвижение вперед, это точки, где остановка. Их надо привязывать к системе управления.

И моя еще задача – где бы ни был командующий, им в то время был Герасимов, необходимо обеспечить его связью, засекреченной связью, правительственной связью и простой связью. Где бы он ни был. А это же страшно. Он мне раз высказал так: «У Вас три полка. Я ничего не знаю. Вот и управляйте».

В 1975 году мне присвоили звание полковника, а в 1977 году вышел предельный срок моей службы, полковники тогда служили до 50 лет, а меня не увольняют. Я уже и замену себе подготовил, а меня не увольняют. А уволиться хотелось – я дома бывал в месяц неделю, а остальное все на выездах. Куда командующий – там и я должен быть.

И тут пришло распоряжение – 10-е Главное управление генштаба забирает мою кандидатуру советником за рубеж. В начале, было назначение в Йемен. А потом я попадал в Сирию.

В конце 82-го года начальник войск связи собирает совещание и говорит: «Ну, вот, товарищ полковник, два дня сдать документы и быть в Москве, в Генеральном штабе в 10-м управлении. Вы направляетесь за рубеж, в Сирию». А у меня ж куча секретных документов, я говорю: «Я ж не управлюсь». «Постарайтесь, постарайтесь». Короче говоря, я звоню в Москву ребятам. Я был очень тесно связан с управлением связи в Москве: «Ну, хоть встретьте, чтобы я попал вовремя туда». Это надо было идти в ЦК и в 10-е Главное управление. Меня на вокзале встретили, в ЦК привезли. Там собрали уже совещание. Говорят: «Ты опоздал. Жди». Совещание закончилось, у меня спросили почему я опоздал. Я говорю: «Вот так и так. Мне объявили. Вот так я прибыл». «Ну, хорошо». Проинструктировали. Забрали партбилет, переодели, на самолет и в Сирию. Туда отправляли с семьями, но у меня супруга сердечница, ее не пропустили. Климат.

И вот я попал в Сирию, в их Генеральный штаб. Стал заниматься системой их управления, а она никуда не годная.

У них всего 10 дивизий в Сирии. Из них одна президентская, ею брат Асада командовал, если обычная дивизия штатный состав 8-11 тысяч, то эта дивизия 55 тысяч составляла.

Из этих 10 дивизий 3 дивизии были в Ливане, их надо было обеспечивать каким-то управлением, а что у них есть? Радио? Она на перехвате, нельзя работать, так же как и в войну. Радио только в период боевых действий. А так – нельзя радио.

Стал я проверять их склады и нашел на складах хорошо знакомую мне аппаратуру, уплотняющую, я ее и в Ленинграде изучал, и на своем узле использовал, хорошо с ней управлялся. Все умел: работать, ремонтировать и все, что хочешь. Наткнулся на 20 комплектов стоит этой аппаратуры.

Я говорю тому, на кого я работал: «Что это у вас тут?». Генерал: «А я откуда знаю. Купили и все». Я говорю: «Для чего-то ж вы покупали?» «Ну, вот, сказали, что хорошая и мы купили».

Я говорю: «Ладно. А как же нам применить? У вас система это ж кабельная. Нужен тяжелый армейский кабель. 170 и 190 п. Есть у вас такой кабель?». «Нету». Я говорю: «Тогда, давайте, заказывайте у Москвы. Пусть присылают». Я говорю: «Вот сколько тут, от этого пункта, от границы, до Баальбека, последняя дивизия у них стояла в Баальбеке. Примерно 250 километров. Вот тут и надо проложить кабель. Под землей или по верху». «Ты можешь позвонить в Москву?» А у нас там был свой узел засекреченной связи. Особой гарантированной стойкости. «…чтобы нам выделили, сколько ты считаешь нужным?» Я говорю: «Километров 600». Потому что это кабель, там порвался, там еще что-то, так что – с запасом.

«Ну, хорошо». Я позвонил москвичам. «Продадим, – говорят, – что за вопрос». Прислали этот кабель. Взял я два комплекта. Поставил. Соединил эти 90-килограммовые катушки тяжелого кабеля. Смонтировал как бы длину линии 100 км. Запустил аппаратуру. Позвал их руководство послушать. «Ты бери тут, а ты тут. Вот у вас 24 канала». «Как 24?» Я говорю: «Вот так. 24 человека можете на одну линию сажать и разговаривать. С одной и с другой стороны». Пробормотали они по-своему, прослушали. Все – строй линию, а у меня ж была другая направленность. Я говорю: «У вас есть строительная?» «Есть все. Два батальона». Я говорю: «Нет, пусть они строят. Я строить не буду. Управлять вашими войсками это вы сами». «Хорошо» Построили эту линию, Установили аппаратуру в стационар. А кто ж обслуживать будет? Дали мне людей, 32 человека. Переводчик у меня был, охранник был. Стал я их учить. Мой переводчик Мухаммед им диктует, а они сидят. Я спрашиваю: «Почему они не записывают?» А они неграмотные!

Я говорю: «Нет, убирайте их отсюда и давайте людей, которые смогут». Они новых прислали. Ну, подготовил я их. Как можно подготовить? На дурака. Вот это нажал, это нажал. Вот и все. Но заработало. Командиры безумно рады, солдатики приспособились. Без досмотра, без всего. Машина, переводчик, чтобы постоянно был готов.

И еще нажил себе на голову другое. Мой этот патрон, на кого я работал, умный был мужик. Он учился во Франции, учился в Чехословакии, жена у него чешка, а он сам араб. Но умный. Что-то он со мной решил поэкспериментировать. Говорит: «А как сделать так, чтобы командир дивизии мог говорить с женой дома?» Это перейти с армейской связи на гражданскую. Я говорю: «Ну, это можно. Но нужны приборы переходящие». Есть такие устройства, как наша междугородка. С междугороднего на наши телефоны переходит. Приносит мне такой вот приборчик. Я так посмотрел. Попросил описание. Он говорит: «Нет». Это он уже надо мной экспериментирует. Я говорю: «Ну, хорошо. Давай вместе с тобой посмотрим, что это такое». Посмотрел и сказал, что под это наша аппаратура не подходит. Он принес другой. Поставил на свою голову. Заработало. Батеньки мои родные… Так там солдатики пронюхали, что можно выходить домой по этой связи. Пока командир дивизии спит, он коробку открывает, подключился телефоном и звонит.

Короче говоря, у меня был двухгодичный срок без семьи. Два года проходит. Надо уезжать. Я говорю: «Все, я больше не могу». «Мы тебя не отпустим». Я говорю: «Нет». Ну, в конце концов, согласились, отпустили. Улетать. Приезжаю в аэропорт. Вещи погрузили. Садимся в самолет. Позвонили домой, чтобы там, в Москве, встречали. Из Киева чтобы что бы приехала. Москвичи все передали.

Сидим в самолете, а он не взлетает. Что-то экипаж туда-сюда. А там есть такой при посольстве человек, который нас курировал, я у него спрашиваю: «Что такое?» «Да что-то там горит». Пытаются запустить – не получается. Нас высаживают из самолета. Через два часа сажают опять. Вещи не брали. Пытаются запустить. Не получается. Высаживают из самолета. Говорят: «Нужен какой-то прибор». Как позвонить в Москву? Я их забираю, везу на тот свой узел. Звонят в Москву? «Прислать прибор» «Когда?» Самолет не скоро прилетит. Так они прибор послали на Германию, из Германии самолеты каждый день летали. Через них прислали, поставили.

Короче говоря, ночь мы переночевали, на другой день пришли, а в Москве ждут, как потом сказали, им даже не объявили, почему самолет не вылетел. Поставили прибор. Запускают. Горит. Так прислали самолет новый. И только 31 декабря я прилетел в Москву. А там разрываются, ждут. А никто ж не сказал. Вот такая вот картинка.

Вернулся в Москву, и мне в 10-м управление говорят: «Куда тебя направить?» Я говорю: «Куда меня направить? Мне 55 лет. Я уже два срока прослужил лишних. Куда меня направить? Домой, в Киев». В Киев прислали и направили к начальнику войск связи. Может он меня дальше использовать будет. Я пришел и говорю: «Ради Бога, дайте мне отдохнуть». Дали отдохнуть. Демобилизовался. Приказ министра обороны, и я свободный человек.

Здесь уже, когда я демобилизовался, во 2-м Главном управлении связи дали должность, чтобы я пришел к ним работать. А у меня жена тяжело больна. Положил ее раз, положил в больницу два. Умерла. Я вот 11 лет самостоятельный.

Дети… Старший сын окончил политех, химическое машиностроение, младший научный сотрудник, институт здесь же в Киеве был. После распада СССР превратился в фирму, а он продолжил там работать. Начальник спецгруппы по проектированию нефтеперерабатывающих заводов. Вот это строительство в Кременчуге. А сейчас фирма Лукойл приспособила их к себе. Летает. Был в Комсомольске-на-Амуре, был где-то на севере. Строит заводы по переработке нефти.

Младший закончил Киевское училище связи. С золотой медалью. Я тогда еще служил и занимался, в том числе, кадрами. Я распоряжался еще кадрами, подготовкой и распределением, а начальник войск связи только подписывал. Я мог его определить здесь в наши войска, в Киеве, московского подчинения, куда хочешь. А москвичи звонят: «Павел Петрович, мы Алексея забираем у тебя, как медалиста». Я говорю: «Куда?» «В Ленинград, в военную академию». Ну, по-моему, это не хуже. Забрали его там МНСовцем. На кафедру связи, по профилю отца. Поступил в аспирантуру. Закончил. Получил степень. Преподавал. Демобилизовался. Получил в Ленинграде квартиру. Две дочки. Одна уже вышла замуж. Правнука мне принесла. Вторая еще балдеет, приезжает каждый год.

Детки приезжают, внучки: «Дедушка, мы Вас все очень уважаем, мы любим. Но извини, вашим прошлым, по вашим этим… мы жить уже не можем».

- Павел Петрович, еще несколько вопросов. Вот первые дни войны. Пока еще немцы сюда не дошли, до Харькова, что-то сразу поменялось в жизни сильно? То есть, очереди в магазинах или что-то такое?

- Что я могу сказать. Когда немцы подходили к Харькову, началась эвакуация. Началось разграбление всех этих магазинов. Полное разграбление. Милиция, по моему пониманию, готовилась к эвакуации и уже не занималась правопорядком.

- Как кормили на фронте? Достаточно хорошо?

- Норма номер два. Есть норма, номер три и норма номер два. При ведении боевых операций – норма номер два, мы же не на передовой были. Но, нас, связистов, пехота и другие войска, очень уважали и подкармливали. У них норма лучше была, а потери большие, так что бывали излишки.

- Алкоголь давали?

- В праздники. Если еще кое-когда баловали передовики. Ежедневной выдачи 100 грамм наркомовских не было.

- Каковы отношения были с местным населением, когда вы перешли в Прибалтику? Кроме лесных братьев?

- В Прибалтике мы являлись, как пострадавшие. После нескольких попыток армии прорвать кольцо, армию вывели на пополнение. И мы отошли. Говорят, чтобы мы не бездельничали, вот там идет уборка урожая, помогите населению, что тут осталось. Наши братья, конечно, пошли на помощь. День, другой работали. И этот фермер, или как он там по-ихнему назывался, угостил самогонкой. И от это самогонки два человека отравились, померли. А два человека в воду скатились. Когда кинулись туда, фермер, конечно, сбежал.

Второй инцидент с местным населением, это мы уже как связисты знали. Стояли там. Передвигалась танковая колонна куда-то. И один танк испортился, что-то случилось. Те ушли, а эти остались ждать, когда за ними придет этот тягач или кто-то там. Короче говоря, они там подошли к населенному пункту, фольварку, Там где-то один от другого полкилометра. И нарезанные участки земли, и вода кругом. И вот они куда-то там к жителям пошли, а те экипаж убили. А когда приехали за этим танком, а экипажа-то нет. Нашли его там. И вот что мы наблюдали. Танкисты ствол пушки прямо в окно направили и как жахнули. Это с народонаселением.