Корчемкин Леонид Григорьевич

Л. Г. Корчемкин [ЛК]: Я, Корчемкин Леонид Григорьевич, родился 18 апреля 1925 года в Вятке, в роддоме первом.

А. В. Бровцин [АБ]: Кем вы были до войны?

[ЛК]: Видите ли, это очень витиеватый, сложный путь. Меня готовили на минометчика в Винницком военно-пехотном училище. Училище располагалось в Суздале. Много чего там требовалось, в основном муштра - строевая подготовка. Матчасть изучали, а как же. Минометы хорошо знали в принципе. Мы были подготовленными минометчиками.

Когда прошло 6 месяцев, нам были должны присвоить офицерские звания, но по прошествии 6 месяцев сказали - еще 6 месяцев будете учиться. Решили, что 6 месяцев - недостаточный срок. Ну не знаю - командованию виднее. Ну и продолжали: Мы начали учиться с января сорок третьего. А там по тревоге где-то в августе подняли, дошли до Владимира, посадили в "телятники" и на фронт.

Курская Дуга еще не кончилась. Мы приехали под Курск и от Курска уже пешедралом начали догонять свой полк. У нас была целая рота минометчиков - 19 рота, и мы пешком догнали. Немного так-то не догнали, ну может километров пять. У меня чего-то нога натерлась, чувствую неудобство. Вдруг машина навстречу из этого полка: "Кто тут есть с потертостями"? "Я", - говорю. Посадили. Нас там десятка полтора набралось. Приехали в полк. Естественно, нацеливались в одном коллективе воевать. Тут входит представитель полка, как я узнал потом - начальник связи капитан Пика. Спрашивает каждого: "Ты кто"? "Ну, я, - говорю, - телеграфист". А я здесь окончил школу связи ФЗО, работал ключом на морзянке, и, кроме того, я учился в ДОСААФ на Дрелевского на радиста. "Вот так и так, я телеграфист. Могу работать радистом". Поговорили и все. Потом наша рота подходит; нас покормили хорошо впервые.

[АБ]: А в тылу плохо кормили? Какая была еда?

[ЛК]: Неважно. Видите ли, в чем дело - тут тоже были свои тонкости. Вроде курсантская норма была неплоха, но вечно с подвозом было плохо - то дорог нет, то еще что-то. Короче говоря, в училище мы ходили впроголодь, кто как мог. Особенно бедные - парни, которые курили. Так они в течение всего дня собирали свою пайку хлеба - завтрак, обед, ужин, вечером бежали, встречались, меняли ее на коробку табака. Вот такая вещь была. Покормили нас, выстроили всех.

[АБ]: А что за часть была, как она называлась?

[ЛК]: Она называлась 272 гвардейский минометный полк. 6 гвардейский танковый корпус. Он был просто 6 гвардейский, потом уже Киевско-Берлинский, орденов Ленина, Красного Знамени, Суворова и Кутузова. Он был в составе третьей танковой армии, командовал ею генерал-полковник танковых войск Рыбалко. Построили новичков, старичков и давай распределять, а этот капитан Пика ходит, рассматривает, спрашивает: "Где тут радист у меня"? Вообще хотелось идти в расчет. Я учился минометному делу, и считал - друзья пойдут в расчет, а я пойду куда-то связистом. Он меня выглядел, говорит: "Ты радист"? "Я"! - говорю. "Выйди из строя". Вышел. Он говорит: "Ты пойдешь во взвод управления полка - радистом". Я говорю: "Да я хочу с ребятами своими"! "Никаких! Пойдешь весело туда". Я вынужден был пойти туда. Таким образом, я стал связистом. Это что такое? Это и радист, и телефонист и когда допустим, телефонистов ранено много и убито, тогда я выполнял обязанности телефониста, с катушкой на плече.

Мы под Курском в бои не вступали. Так что я в Курской битве не участвовал, я начал свое с Днепра. А перед форсированием Днепра я попал в первую боевую обстановку. Мы с начальником разведки, он взял с собой где-то трех-четырех разведчиков, связистов нас было двое-трое, не помню, и мы поехали на рекогносцировку местности, чтобы разместить полк, и попали под бомбёжку. Вот теперь говорят ковровая бомбёжка. Раньше не было такого термина - ковровая, а тут действительно, немцы обрабатывали площади. Надо, не надо - они обрабатывали мелкими бомбами, примерно по 2,5-3 килограмма. Я не видел, я только чувствовал их действие, и нас накрыли этой бомбёжкой. Двух человек убило, ранило. Командир отделения, смех и грех, ему осколок ударил по пяткам, обрезал оба каблука, а подошвы даже не коснулся. Вот такие счастливые были случаи. Потом он ходил, прихрамывал. Был такой старший сержант Лега. Вот там я впервые встретился с тем что, люди, вот буквально пять-десять минут назад с тобой рядом сидели - молодые, здоровые, - и вдруг лежат бездыханные. Вот это страшно вспомнить.

А впервые я опыт приобрел фронтовой - тянули мы связь катушкой. Был у нас Тимофей Белов, он 2-3 раза был ранен, постарше меня был, мордвин, и мы с ним тянем. Вдруг я чувствую, летит снаряд. Чувствую, что он не просто летит - он летит мне в лоб. Вот всеми клеточками чувствую. Мне этого не хотелось, я бухнулся об землю. Как у Твардовского сказано про самолет: "Ухнул в землю, зарываясь, шар земной пробить стараясь, и в Америку попасть..". Так лихо бухнулся и чувствую, боль страшная, под боком осколок вот с ладонь, я уж измерил в мыслях, такой примерно осколок мне вошел. Ну думаю все, не доехали еще до фронта: Лежу, осматриваюсь, оказывается это не осколок, а это угол катушки, которую я не убрал. Ладно, передохнул, а он стоит. Потом идем дальше - точно такой же момент. Я снова бах, уже предохраняюсь, уже набрался опыта - обе катушки убрал. Бухнулся и лежу. Он надо мной: "Ну, так что, связь будем тянуть или лежать будем"? Говорю: "Какая связь? Стреляют же"! "Не волнуйся. Тот, что ты слышишь, снаряд он уже пролетел тебя, а тот, что в тебя попадет - ты не услышишь. Не волнуйся".

[АБ]: И дальше это правило работало?

[ЛК]: Работало, особенно на Днепре. Потом мы подошли к Днепру, надо было его форсировать. Он там широкий. Это было севернее Канева, южнее Киева. Нам повезло, нам досталась понтонная лодка. Командир взвода рассадил, приказал всем расстегнуться, чтобы шинели в случае чего скинуть и все. Это был октябрь, нет, это был сентябрь, виноват. В октябре мы уже воевали вовсю. Мы форсировали где-то 24 сентября. Почему мне это запомнилось? Был рядовой такой из расчета, Иван Федорович Демидов. Ему в этот день исполнилось восемнадцать. Вот такой подарок ему судьба преподнесла. Мы радиостанции рядом, карабины рядом, все приготовились. Переплыли мы довольно удачно - ни разу нас не задело.

[АБ]: А потери в полку большие были?

[ЛК]: Большие. Нас все-таки зацепило. Снаряд попал не в лодку, а где-то вблизи её. Лодка опрокинулась, мы все пошли на дно. К счастью это была отмель, и дно было примерно, где-то вот так. Мы встали на дно, и давай выбираться. Радиостанции были довольно герметичные, и мы сразу же после того, как вышли на сухое место, нашли место и сообщили, что мы форсировали Днепр. Это было в излучине Переяславля-Хмельницкого - есть город такой, немного южнее.

Дальше наступление пошло не очень. Мы, конечно, захватили плацдарм. Сначала три маленьких плацдарма - так называемый Букринский плацдарм. Село Малый Букрин, Большой Букрин. Начали наступать, но там очень пересеченная местность, оврагов много, высоток, танкам там не развернуться. Танки попробовали дважды - толку мало, а потом немцы, они тоже не дураки, послали туда какую-то крупнейшую - то ли "Адольф Гитлер", то ли "Великая Германия" танковую дивизию, и они нас сдержали. А потом мы 12 октября форсировали Днепр обратно уже по мосту. И с очень большой маскировкой переправились севернее Киева. Вот немцы тут прохлопали нашу танковую армию, или у них разведка не сработала, что ли. Короче, они были не подготовлены. Севернее Киева Днепр тоже был форсирован. Так называемый Лютежский плацдарм. С этого Лютежа, а это уже было, по-моему, 4 ноября. 6 ноября мы Киев освободили и 7 ноября освободили Фастов. Он где-то километров на 100 юго-западнее Киева.

Там-то начались бои не на жизнь, а на смерть. Там уже немцы подбросили много, когда наши войска взяли Житомир, другие города - Бердичев, Казатин. И немцы как нажали. А они тоже хитро поступили - в Житомире оставили большие склады со спиртом. Наши солдаты обрадовались этому подарку и хорошо его употребили. Вот там конечно немцы брали их живыми, пьяными. Боя не получилось и Житомир сдали. Мы его дважды освобождали. Они нас очень потеснили.

Там у меня лично случай был. Какой это фильм "Баллада о солдате", помните, там связист тянет связь, а его танк собирается раздавить. Он его подстрелил, у него оказалось под рукой ружье противотанковое. Вот у меня в точности такая же картина. А ноябрь месяц уже где-то, сумерки. Я тяну свою катушку, вижу впереди - танк какой-то, наш конечно. Потом вгляделся - не наш. Я тогда бросил катушку и побежал, а у этих немцев видимо был план - или меня живым взять, или просто раздавить, потому что если бы они хотели меня убить, им ничего бы это не стоило - нажал гашетку и все. Мне повезло. Около полотна есть своего рода выемка. Потом она переходит в поле. Вот я как раз недалеко от выемки этой был и раз - резко в нее спустился. Они меня потеряли из виду, а потом я оттянул связь. Там есть своего рода ниши под железнодорожным полотном - водосток, я в нее и все, а уже за железной дорогой им было трудно меня ухватить.

Один танк. Их было там несколько конечно. Общее наступление было, но рассеялись они. На Днепре тоже было страшно. У меня там погиб Витя Марков - друг мой хороший, в Вятке здесь жил, на лесозаводе. Вот мы с ним дежурили у телефона и по очереди бегали на повреждение линии, раз я сбегал, раз он. И в этот раз была очередь его. Он пошел, и как раз там взорвалась мина. Ему перебило всю гортань. Тут подошли ребята: "Виктор, ты чего, ранен"? Он умер. Лично у меня был такой случай. Сижу я в щели с радиостанцией. Так я сижу, так радиостанция, и начинается обстрел. Ужас! Сильный обстрел очень. И вдруг, где-то рядом тяжелый снаряд бухнул. Я думаю - вроде большой. Мне перепонку порвало, оглушило, кругом везде песок. Потом стихла стрельба, я высовываюсь. Вот это мой обрез щели, а мина 81-миллиметровая попала вот сюда.

[АБ]: То есть в кромку окопа.

[ЛК]: Да, и даже она немного край-то срыла. Мины, у них какое свойство? У них поражение настильное, они против пехоты. Вот это меня спасло. Я долго не слышал. В госпиталь не пошел, конечно, что там - я был в состоянии все исполнять, просто на рацию не ставили.

[АБ]: А вот первое боестолкновение, когда вам пришлось стрелять, атаку может быть отражать?

[ЛК]: Да, я совсем забыл сказать. Немцы-то решили нас столкнуть в первые дни, мы еще плацдарм заняли - первые три небольших. У них сил много было, и они ориентировались хорошо на местности, они ведь давно были. И они по оврагам просочились сзади нас. И давай поливать нас разрывными пулями! Пули рвутся - такое впечатление, что, вот он - автоматчик, у тебя сидит. Они об ветки рвутся, создается впечатление, что он вверху сидит. Вот тогда мы отступили. Отступили и оставили один дивизион минометов, а это 18 штук, в полку было 2 дивизиона - 36 минометов. Полполка осталось. Командир полка звонит соседу, мы их поддерживали, полковник Михайлов был, помоги, вот так и так. Он дал нам батальон. И мы тут. Что, нас ведь немногочисленный, что обслуга минометов и такая...

И тут практически был бой рукопашный, мне не довелось немцев колоть, но стрелять довелось. Убил или не убил? Думаю - может и убил. Падали.

[АБ]: Какое у вас личное оружие было?

[ЛК]: У меня был сначала карабин, а потом автомат ППШ.

[АБ]: А как вы полагаете, что лучше для связиста было - карабин или ППШ?

[ЛК]: Видите ли, карабин - он надежнее был, он короткий, но он автоматически стрелять не будет. Так что ППШ был лучше, конечно. Удобнее. На недалеком расстоянии можно было уверенно поражать цель. Карабин - я стрелял где-то метров на 600, причем стрелял трассирующими пулями, и они точно ложатся туда, куда я стрелял. Какой-то темный объект был - непонятно, что там такое? Но попадал. Так что довольно прицельно стрелял я.

[АБ]: Какие рации у вас были во взводе?

[ЛК]: Рация была 12-РП, РБН. Я в основном на РБН работал, на 12-РП мне мало пришлось работать. А потом я работал уже на американской станции СЦЭ-284-А, была такая мощная радиостанция, хорошая, надежная.

[АБ]: Как вы оцениваете - эти 12-РП, они были хуже, чем американские?

[ЛК]: Надежность маленькая у них, часто выходили из строя. А дело вот в чем - американская радиостанция была более мощная, она стационарная была.

[АБ]: Сколько километров она обеспечивала дальность связи?

[ЛК]: Ну не знаю, порядочно. Наверное, километров около сотни брала. Она работала, во-первых, от аккумулятора, который заряжался - не надо было ничего выбирать, перебирать, менять - надо было только включить движок, они зарядятся, и было проще. А с РБН и 12-РП много было возни, две упаковки элементов питания НАКАЛ.

[АБ]: И рацию свою тоже на себе носили?

[ЛК]: Да, а как же.

[АБ]: То есть никакого транспорта у вас во взводе не было для этого?

[ЛК]: Нет, транспорт был, но ведь допустим, с одного участка фронта на другой мы на транспорте ездили, а ведь по полю боя не поедешь. Вот там тащить приходилось, когда не было телефонистов, мы эту связь тянули - телефонную.

[АБ]: Сколько вас человек во взводе радистов было, и какая была организация?

[ЛК]: Взвод управления полка что представлял? Два отделения телефонистов, одно разведчиков и отделение радистов. Оно всегда не было укомплектовано толком, всегда была недостача, потому что в боях ведь людей ранят. В принципе взвод был сорок человек, но сорока никогда не набиралось.

[АБ]: Какие наиболее частые причины отказа были у раций?

[ЛК]: Дело в том, что я не радио-мастер, мне трудно сейчас оценивать качество наших радиостанций. Но по сравнению с немецкими, у противника были немецкие станции, с американскими, у нас они чаще выходили из строя. То где-то замкнуло, где еще что-то, то питание отказало. У меня был такой случай. Два моих товарища, два радиста опытных, пошли на передовую. Меня оставили дежурить в штабе. И вот что у меня получилось. Они меня вызывают, я их слышу, я им отвечаю, а у меня радиостанция не работает. Я возился-возился, не знаю, что делать. Потом командир отделения приходит: "Ты что"! Морду готов мне разбить. Я говорю: "Не работает"! "Так аккумуляторы сели"! Надо было сообразить, что аккумуляторы садятся, а я не сообразил. Вот так, умение в основном заключалось в знании материальной части. Или у меня был случай. Тоже мой напарник, такой парень был охламон. Его вызывают, он отвечает. И слышно должно быть отлично и недалеко. Знаем, что слышат. Нет, ничего. Он меня: "Подойди-ка сюда". "Чего"? "Да вот, не могу связаться". А у него переключатель стоит не на том положении. Я, бах, сразу связались. А все только потому, что не на той волне был, диапазоне.

[АБ]: А как вот если телефонную связь оценивать, нашу и немецкую, какая была лучше?

[ЛК]: Мне трудно сказать о немецкой, но наша телефонная связь была вполне приличной.

[АБ]: То есть у вас и провода всегда хватало?

[ЛК]: Хватало.

[АБ]: А катушка тяжелая была? Сколько килограмм?

[ЛК]: Тяжелая. Я теперь забыл сколько. Семь-то, наверное, была, или побольше. Там тоже, сколько намотано на ней. Если намотано много, так тяжелей, поменьше - так полегче.

[АБ]: То есть немецкую связь, немецкие радиостанции, вы не видели, не работали на них?

[ЛК]: Нет, не работал. Видеть - видел. Особенно телефонные аппараты, но не работал никогда. Мы и не стремились их брать у них.

[АБ]: А после Украины куда направили?

[ЛК]: После Украины. Долго на Украине были, и южнее в Каменец-Подольском были. Мы вышли на Перемышль. Как раз в то время Перемышль был пограничный город между Польшей и Украиной. Это потом позднее отдали Польше его. Под Перемышлем воевал мой отец, и был ранен даже в первую мировую. Я пишу - папа, мы теперь воюем в тех местах, где ты был ранен. Чтобы он сориентировался и чтобы секретность сохранить. Взяли Перемышль и вышли мы. А! Форсировали Вислу, и вышли на Сандомирский плацдарм. Вот там, на Сандомирском плацдарме тоже были ожесточенные бои. Очень.

Лидия Васильевна однажды собирала участников Сандомирского плацдарма [в городском клубе ветеранов - А. Б.]. В то время живы были еще мои однополчане. И на этом собрании присутствовал представитель Польши. Он спросил у нас: "Кто участвовал в Сандомирском плацдарме"? Там еще были некоторые. Встали. Говорит: "Я вам низко кланяюсь за то, что вы победили там".

За Вислу вот Красная Звезда, а Отечественная война уже за форсирование немецкой реки Одер и одновременно нам, так сказать, засчитали и форсирование Шпрее. Шпрее дважды форсировали. Еще южнее Берлина значительно, а потом в самом Берлине Шпрее форсировали. Ой, жутко было. Там у них значит что... Она представляла собой, своего рода, канал, наверное, стенки у него были метра три, а там река. И вот, надо было как-то переправиться. Кто на чем. Кто на лодке, кто на других транспортных средствах. Мы, я помню, перебирались по обломкам моста. Он был разбит весь, но как-то сохранилось там. Разведчики разведали. И мы форсировали таким образом.

[АБ]: Из боев в Берлине что запомнилось?

[ЛК]: Во-первых, конечно форсирование Тельтов-канала. Это вообще была сложная штука, а потом - сами бои. Ведь Берлин, по сути дела, это город двухэтажный, один над землей, а второй под землей. Там разветвленная сеть всяких входов, выходов, переходов и было так, что мы уже освободили это место, и где-то сзади нас вдруг появляются немцы. А они вышли через подвалы и все, нас в спину лепят. Вот это запомнилось. Мы так, очень строго следили.

[АБ]: А как полк в Берлине применялся.

[ЛК]: А как? Стрелял, как обычно. По Рейхстагу стрелял.

[АБ]: То есть штурмовые группы специальные не были созданы?

[ЛК]: Нет, штурмовые группы, видишь ли, формировались из стрелковой части и из танковой, допустим один танк. А там донимали нас фаустпатроны. Вот такое оружие было страшное! А вокруг него группа пехотинцев. Они уже караулят, смотрят где, что, как. Вот такие были, значит, формирования.

А минометчики стояли на позициях. Побатарейно. Подивизионно. Целым полком стреляли. Да, у меня был случай. Это тоже уже под Берлином. Там был город Бар, по-моему. Я сижу, а 18 апреля мой день рождения, мне 20 исполнилось. У нас был такой порядок - 15 минут я говорю с первым дивизионом, 15 минут со вторым, 15 минут со штабом артиллерии корпуса, 15 минут я отдыхаю. Такой был заведен порядок, установлен сверху. И вот у меня такая штука, я поговорил 15 с одним, 15 с другим, штабом корпуса.

Там вызывает начальник штаба артиллерии: "Сокиркин, ты можешь достать вот до этого места своими минометами"? Тот поглядел, поглядел по карте, говорит: "Могу". "Давай сразу 20 залпов по этой кирхе. Ее бери за ориентир. Хорошо, давай сразу". Тот, значит, дает команду. Все, мне можно идти обедать. Мне приятели говорят: "Иди, Лёнь, завтракать будем". И чего меня дернуло, снова на штаб корпуса переключился, а там были мои хорошие друзья. Меня, надрываются, зовут. Я ответил. "Отменить всякую стрельбу"! Оказывается, наши уже заняли, пехотинцы, это место. Я думаю, ну елки-палки, как меня, слушают, не слушают. Звоню туда, во 2 дивизион, а там тоже мужики были молодцы, Петя Коньков был. Я ему кричу: "Начальника штаба не вызывай, некогда"! Я кричу ему: "Отменить стрельбу! Вот только что дали команду - отменить"! И они отменили. Я разговариваю, а сам слушаю, минометы-то вот рядом стояли. Если бы начали стрелять, я бы, конечно, услышал. В общем, отменили. Конечно, 20 залпов по 18 штук, это 360 мин, грохнули бы на это место, много бы накрошили. Так что я, по сути дела, был на грани того, чтобы меня под трибунал отдали. Хотя я ни в чем не виноват, действовал в соответствии с приказом.

[АБ]: Как Вы встретили День Победы?

[ЛК]: День Победы встретили отлично. Мы его встретили в Праге. Пражане, да не пражане, конечно, мы уже подъезжали к Праге, по пути заваливали цветами, нам совали в машины руки. Хватают, целуют эти грязные, запыленные. И нас пригласила одна семья в Праге, какого-то инженера, отметить День Победы. Так мы День Победы отметили в семье этого инженера. У него хороший дом, хороший сад, все нормально. Они говорили по-русски, но плохо. Но друг друга понимали почему-то.

[АБ]: А вы можете сказать, каковы были в основном задачи минометного полка?

[ЛК]: Поразить немцев, попасть в цель - вот главная задача. Правильно поставить минометы, правильно определить место стрельбы, а прицелы ставили - это зависело от расчетов, и все. Бывали случаи у нас, по две мины в ствол заталкивали. Когда идет артподготовка, там ведь сплошной гул, ничего не слышно. Вот командир расчета прохлопал мину, спустили второй раз, и делается разрыв, из ствола розетка делается. И гибнут люди, ранены бывают. Было у нас несколько случаев таких.

[АБ]: А как часто полк по дивизионам, по батареям распределяли между батальонами, или его все время целиком применяли?

[ЛК]: Нет, по-разному было. Особенно дивизионы. Один дивизион прикрепляют к этой воинской части, допустим, танковой бригаде, а один дивизион, в основном была у нас 22 мотострелковая бригада, мы ее поддерживали. Так что в зависимости от ситуации назначали. Так и батареями тоже. Ну, батарея-то что, там минометов немного было, три всего.

[АБ]: Что вы думаете о танкистах на той войне? Какая у них война была? Вот вы в танковом корпусе воевали, видели, конечно?

[ЛК]: Война как война. Тут сложно - с одной стороны легче, с другой стороны тяжелее. Ведь пехотинец, он идет, ему надо пройти 50-80 километров в сутки, танкист едет, но когда в бой вступают, пехотинец где-то укрылся, прикрылся где-то там за бугорком, а танкисту уже нет такой возможности. В него влепят, так влепят. Так что тут трудно судить, кому легче.

[АБ]: Какое отношение было к особисту?

[ЛК]: Особист был на особинку. Он однажды беседовал со мной. Как ты думаешь? Во-первых, он проверял - не слушаем ли мы радио, вражеское, советское. Все-таки нам запрещалось категорически слушать радио, кроме служебного. И однажды он, уже после войны: "Как ты думаешь? Как этот? Как этот"? Я говорю, что: "Это хороший парень, это хороший парень". Он мне и говорит: "Слушай, у тебя все хорошие парни"! Я говорю: "Если они мне... Так сказать, вызывают такое доверительное отношение. Так что, мне на них врать"? Он плюнул и ушел. Хотел меня, наверное, в свои сети затянуть.

[АБ]: Партийные комиссары, их меньше уважали?

[ЛК]: Я бы не сказал, что меньше. Ну не было таких теплых, душевных отношений.

[АБ]: Как вы сейчас относитесь к политрукам и комиссарам?

[ЛК]: Очень хорошо. У нас... Может быть, мне повезло, потому что у нас политруки... Вот как-то так случилось. Может, от командира полка зависело, он очень был такой... Любил солдат. И они соответственно вели себя. Так что я... К ним у меня нет никаких предубеждений. Сейчас вот показывают то, сё, плохо.

[АБ]: Из чего авторитет комиссаров складывался на фронте?

[ЛК]: Они были, конечно, и достаточно воспитанные, грамотные. Авторитетные так сказать. Само по себе, звания уже там...

[АБ]: А грамотности, воспитанности разве достаточно было на фронте для авторитета?

[ЛК]: Да может быть недостаточно. Его поведение говорило, как он себя ведет в основном. Если он смелый, храбрый - так все нормально. А если трусишка, где-то прячется, так конечно никакого авторитета не было.

[АБ]: А командир полка Пресняков?

[ЛК]: Неважный. Он сменил у нас старого. А за что старого расстреляли?

[АБ]: Расстреляли?

[ЛК]: Не расстреляли. Я не то слово сказал. Значит, что? Ведь пленных у нас не расстреливали. А тут наши разведчики взяли 4 немцев. Весна, дорога плохая. Он подумал, подумал - куда их. А, расстреляем! Что мы сделали? Поставили их так, а среди них был молодой немец. Я вот, например, сейчас жалею еще этого немца. Симпатичный, говорит - он художник, только что на фронт попал. И я впервые, за всю войну, увидел в нем не врага, а увидел в нем сверстника. Мне бы с ним в футбол играть. А тут наши разведчики его взяли, расстреляли. И об этом стало известно в штабе корпуса. Командира полка сняли, Иванова Михаила Федоровича.

Майор. Убрали. Он был Герой Советского Союза, за Днепр получил. Хороший мужик был, умница! Кто-то доложил, видимо, из политических деятелей. А они обязаны были... Что вот, расстреляли немцев. И дали нам Преснякова, а Пресняков такое дерьмо. Мы не знали, куда его перевели. После войны, мы с ним в Калининграде встречались. Я его спрашиваю: "Михаил Федорович! Так вы куда перевелись, ушли из полка? Он говорит: "Мне дали артиллерийскую бригаду". А что? Там, видимо, сообразили что... Тем более, к нему претензий не было.

[АБ]: А вообще, отношение между людьми старшими по возрасту и вами младшими?

[ЛК]: Я считаю, что нормальные были отношения. Соответственно, если он мне годится в отцы, я так к нему и отношусь. Я, между прочим, очень рад, что мне не присвоили офицерское звание, иначе я стал бы командовать над своими отцами. Какой-то бы пришел 17-18-летний лейтенант, и начинает командовать.

[АБ]: Как вы относитесь сейчас к немцам и как относились тогда?

[ЛК]: Относились, конечно, как к врагам. Если я его не убью, так он меня убьет. Только так. Другого выхода не было.

[АБ]: А в полку у вас к пленным как относились?

[ЛК]: Нормально. Если взяли в плен, у нас однажды был такой случай - ведут пленных, один подходит - дал одному оплеуху. Его тут же приструнили: "Ты что, брал его в плен"? "Не брал". "Так вот давай тут, чтоб такого не было"!

[АБ]: Какие были отношения с украинцами, и поляками дальше?

[ЛК]: Хорошие. С поляками я... Не очень к ним с уважением отношусь, потому что они все такие двуличные, били наших много, особенно после войны. Вот неприятный народ. Немцы более порядочные. Когда их победили, всё - они больше... Практически я не знаю случая, чтобы они нашим войскам как-то навредили. Они дисциплинированные. Может быть, это сказывается, а не потому, что они любили русских.

[АБ]: А когда в Германию вошли, какое отношение не к солдатам-немцам, а к мирному населению было?

[ЛК]: В принципе, мы так нормально относились к ним. Первый, наверное, месяц, больше, мы не встречали население. Оно все выехало под воздействием пропаганды. Ушло. Мы первых немцев встретили в полуподвале. Хороший дом, богатый такой, подвал у них шикарный. И там, в полуподвале, старик, старуха, женщина молодая. Все сидят, вот столько не доставая пола, и повешены. В квартире младенец лежит, маленький. И, без ноги лежит сравнительно молодой человек. Он видимо был фашист. Простреленный в голову.

[АБ]: То есть вы не знаете, кто это сделал?

[ЛК]: Так ведь мы предполагали, что этот немец. Он повесил их сам, и сам себя застрелил.

[АБ]: Так боялись прихода советских войск?

[ЛК]: Да, да. Так что, на первых порах мы немцев и не видели.

[АБ]: Ну, а дальше, когда встретили их? Какие отношения были?

[ЛК]: Да нормальные. Я в то время уже "шпрехал" по-немецки. У меня в Берлине был случай. Еще бои шли. Освободили мы какой-то участок. Дворик такой - колодец своего рода. Высокие здания. И кругом он закрыт, только арка на улицу. Я зашел в этот двор, вокруг меня немцы собрались. В основном женщины, мужчин не было. И вдруг... Я разговариваю с ними, в основном интересуюсь - есть ли немецкие солдаты. В основном это интересовало. И вдруг смотрю - в глазах одной женщины смертельный ужас. Она смотрит за мое плечо. Думаю, что такое? Я резко оборачиваюсь, а там маленький немец кривляется, строит мне рожи, чувствует себя вольготно. Я на него автомат направил, говорю: "А если я буду стрелять? Что тогда"?

[АБ]: То есть серьезно так, не шутя, ему сказали?

[ЛК]: Да. Все сразу обомлели. Потом я его по голове похлопал, говорю: "Ты маленький дурачок"! В общем, мы с ним мирно расстались. Теперь он, может, какой-то крупный чиновник. Тот же, может быть, Шредер.

[АБ]: Ну, а так в корпусе и в полку не обижали немцев мирных?

[ЛК]: Нет. Я не слышал. Один раз обидели, но это в Австрии. Четыре солдата из минометного гвардейского дивизиона - это "Катюши", пошли искать вино. А там были виноградники кругом, поблизости никто не живет. А в винограднике вино делали прямо в подвалах. У них выкопаны, хорошие такие, капитальные, они там вино держали. Вот вино мы там у них пили, брали. И они наткнулись на дом, где была одна девчонка, ей лет пятнадцать-шестнадцать было. И взяли ее... Их было четверо. Трое изнасиловали. Четвертый не стал. Вроде их отговаривал, они его не послушали. А один, первый-то, второй раз ее изнасиловал. И, вдруг, у нас на вечерней поверке весь корпус построен.

[АБ]: Весь корпус?

[ЛК]: Да, весь корпус. Это не хаханьки... Там много народу было. В общем построили. И она ходит. И она узнала их. Узнала - вот он, вот он, он. Их взяли, судили. Организатора, зачинщика присудили к расстрелу. Он был хорошо награжден, "Красное Знамя" у него было, командир "Катюши" был он. Ничего не посчитали. И примерно через неделю, опять вечерняя поверка, или утреннее что-то там было... Не знаю, какое-то построение. Так же буквой "П". Читают приговор: "Такого-то, такого-то - 10 лет, 10 лет, а такого-то расстрелять"! А против него стоят двое автоматчиков. И как только прокурор сказал, что расстрелять, они его "тр-тр-тр", и все. (Вывели из строя и расстреляли - А. Б.).

И свезли его куда-то на свалку. Не знаю, где похоронили. Хороший был парень, Ширалев, гимнаст. Мы с ним вместе гимнастикой занимались. Вместе стояли в одном здании.

[АБ]: Какое отношение было к водке, спиртному?

[ЛК]: Водки нам давали не всегда. А отношение? Какое? Я был еще очень молод. Я еще, так сказать, вкуса водки не очень чувствовал. У меня было равнодушное такое... Я не стремился напиться. Остальные? Один был у нас мужик. А! В Перемышле был случай. Этот разведчик, Агапов, он был любитель поддать. И вот он там, где-то в Перемышле и остался, так он больше не вернулся.

При мне в Перемышле был случай. Мы еще стояли на этом берегу Вислы, а город, склады и прочее - на той стороне. Мне командир отделения говорит: "Давай-ка, Лёнь, поезжай, вон машина отправляется. Там бери ящик водки и привози". Ладно, я поехал. Прихожу, а там командир 91 танковой бригады, полковник Якубовский, угощает всех... У него прут, которым соединяют траки танка, он, кому по бутылкам, кому по голове, кому по спине - не разбирается. Он здоровый мужик был. Я посмотрел, на фиг мне нужно водку.

Пошел в другой склад, смотрю - там тушенка. Я тушенки положил, думаю - хоть что-то принесу. Иду, а мне поляк навстречу: "О, пане, что там"? Предлагает поменять. Я говорю: "У тебя водка есть"? "Есть, есть! Пойдем"! Идем мы с ним, он меня ведет в какие-то дворы. Никого народу нет, мы с ним вдвоем. Он говорит: "Пойдем в подвал". Я снимаю ящик, кладу на пол. Говорю: "Вот давай, иди и приноси свою водку, тогда я тебе отдам тушенку". Он ушел. Так он еще до сих пор не нашел меня. А что, я бы спустился в подвал, мне бы бах по черепу, и все.

[АБ]: Встречались с союзниками в Австрии?

[ЛК]: Встречались. Но не мы. У нас там стояла Дунайская флотилия, моряки. Такие заводилы в отношении драки! А в то время там стояла шотландская гвардия. Их солдаты носили юбки, такие в клеточку. И вот наш солдат-матрос хватает его за юбку и таскает. Конечно, те огрызались. Там один ресторан был, ходили в этот ресторан. Один раз приходим, говорит: "Все, ресторан закрыт. Мы русских не пускаем". "Почему"? "Дерутся здорово"! Ну что делать-то? Так и не пустили.

[АБ]: Какое у вас мнение о союзниках в той войне?

[ЛК]: Я не знаю, как они воевали, конечно, но вояки они плохие. Они были хорошо оснащены и хорошо их кормили, но, в основном, они все делали не руками солдат, а военную технику применяли, авиацию например, разбомбили Дрезден, крупнейший город. Они его расколошматили. Зачем? А потому что мы договорились, что Дрезден отойдет Советской территории. Так что они как вояки, были не на высоте.

[АБ]: А командование, в 46-47 году как настраивало вас на отношения с союзниками? И по отношению к австрийцам?

[ЛК]: К австрийцам у нас сложное отношение. Австрийцы тоже, вроде поляков, сволочи порядочные были. Допустим, мы свободно ходили каждые субботу, воскресение в увольнение. Нас отправляют, говорят: "Когда идете вечером, не ходите один, втроем лучше. И не около строения, - там арки кругом сплошные, здания, - а идите по проезжей части, чтобы не было неожиданностей, что вас кто-то ударит, или еще что". Были случаи такие.

[АБ]: У вас в корпусе?

[ЛК]: Да.

[АБ]: И что, убивали прямо?

[ЛК]: Убивали, ранили. Что в отношении немцев, я должен сказать, что они в этом случае... В этом смысле, были порядочные люди. Все подчиняются. А наши конечно безобразничали много. Редко была вечерняя поверка, чтобы кого-то не осудили, кого-то не посадили.

[АБ]: Это вы про Австрию говорите, или про Германию?

[ЛК]: Про Германию. Про Австрию нет.

[АБ]: Что для вас сейчас та война, какое к ней отношение?

[ЛК]: Воспоминания о молодости, больше ничего.

[АБ]: А какие? Хорошие, тревожные?

[ЛК]: Хорошие, хорошие. Тяжелые? Нет. А тогда, видишь ли, молодежи было все по плечу. А сейчас уже немного не то в 80.

[АБ]: Ваше отношение тогда и теперь к тем, кто послал вас на фронт, отношение к власти, которая послала вас на войну, не изменилось?

[ЛК]: Нет.

[АБ]: То есть вы ни о чем не жалеете?

[ЛК]: Нет, не приходится. А чего, все были равны. Хочешь, не хочешь, а воевать надо. Мы и шли, и воевали добросовестно. Ведь в то время, если тебя не взяли в армию - так это стыд и срам. Девчонки за таких стремились замуж не выйти. У меня вон Толя Бояринцев был, так у него два пальца от рождения как-то искривлены. Его не взяли в армию. Так как он переживал! А так меня призвали и хорошо. Я был доволен. Хотя, конечно, холодно и голодно. Много было всяких, ничего.

[АБ]: А как вы объясняете, почему мы победили в той войне?

[ЛК]: Дух у народа был высокий. Это главное. Я считаю, был народ настроен весь, ведь был, что в тылу, что на фронте, все было для победы. И здесь-то как работали, и на фронте воевали. Очень великий дух. Был высокий, и поэтому трудно победить такой народ, такой большой, да еще когда столько республик было в Советском Союзе. Это Гитлер очень просчитался, хотя все посчитал, все распределил. А потом нет.

[АБ]: Спасибо, Леонид Григорьевич, давайте на этом закончим.

[ЛК]: Не за что.