Косоловский Григорий Илларионович

Я родился 7 августа 1924 года в Актюбинской области Казахской ССР. Мои предки еще во времена царизма переехали туда из Бессарабии, в 70 километрах от Актюбинска подобрали хорошее место и основали там село Бессарабка. У нас в семье было четверо детей: старшая сестра Александра 1922 г.р., я, брат Дмитрий 1928 г.р., и наша младшая сестренка Татьяна 1932 г.р. В нашем селе жили молдавские переселенцы, поэтому между собой мы говорили в основном по-молдавски. Но потом я подружился с местными ребятами, потому мог разговаривать и по-казахски, а вот по-русски мы почти не говорили.

Но в 1932 году в Казахстане из-за засухи случился сильный голод, поэтому родители решили переехать поближе к родным местам. Правда, снялись с места не все сразу, а вначале поехали только мы с отцом. Он нашел работу в селе Унтиловка Красноокнянского района, который тогда входил в состав Молдавской АССР. И когда отец стал работать чабаном на овцеферме в совхозе "НКВД", то вызвал к нам и маму с остальными детьми и нашей больной бабушкой. Они поехали через Москву, но там случилось несчастье. У мамы украли все документы, и только с помощью милиции их посадили на поезд и они смогли приехать. Я помню, что вначале наша семья жила в совхозном общежитии, но потом папа вырыл для нас отдельную землянку, в которой мы и жили.

А потом, кажется, в конце 1932 или 1933 года, прямо перед самым новым годом у нас случилось сразу два несчастья. 30 декабря умерла бабушка, а к утру умерла, и наша младшая сестренка... Я до сих пор помню, что тогда стояли очень сильные морозы, и как мы бабушку с сестренкой хоронили в одном гробу...

Но в 1934 году наш совхоз расформировался, и отца позвали работать в соседнее немецкое село Трехграды, в колхоз "имени Карла Либкнехта". В нашем районе это был самый передовой колхоз и село. Где-то в полукилометре от села, немцы построили отличную овцеферму, а для нашей семьи еще и хороший домик. Причем, нам в дом провели электричество, и даже радио, по тем временам это были просто шикарные условия.

В Трехградах была только семилетняя школа, поэтому восьмой класс я оканчивал в школе соседнего села Гулянка. И когда в 1940 году я окончил 8-й класс, то в наш сельсовет поступила разнарядка на отправку одного человека на учебу в железнодорожную школу ФЗО, которая находилась в Одессе. А я как раз мечтал быть железнодорожником, поэтому с радостью согласился и поехал на учебу.

Как вы узнали о начале войны?

Над нашим училищем шефствовал морской ДОСААФ, и на утро 22 июня нам назначили занятия по гребле на лодках. Бараки нашего училища, в которых мы жили, находились на Пересыпи, и часов в семь утра мы уже пришли на берег моря. Нас было человек сорок, и только мы хотели сесть по лодкам, как прибежал дежурный по училищу и велел срочно вернуться: - "Война!"

Для нас эта новость оказалась полной неожиданностью. Правда, еще ночью мы слышали, как очень низко пролетел самолет, и над морем были какие-то вспышки и звуки взрывов. А мы в нашем бараке из-за этого сильно перепугались, и как овцы шарахались из одного угла в другой... Может те, кто был постарше и поопытнее, и знали, что скоро начнется война, но мы, например, даже и не догадывались. Таких разговоров между собой мы никогда не вели, а из преподавателей училища нам никто ничего такого не говорил. Мы, конечно, сразу захотели пойти записываться в армию, чтобы помочь Родине победить врага, но нам сразу сказали, что наше училище вскоре эвакуируют в Магнитогорск.

И уже где-то в августе подали состав, который состоял из вагонов-телятников, и всех нас перевезли в Магнитогорск. По дороге нас не бомбили, и все было очень хорошо организовано. Но мы уезжали из Одессы так поспешно, что даже не успели попрощаться с родными. Поэтому мы просили тех, кто оставался, передать весточку нашим родным.

Приехали, и нас сразу отправили на строительство железной дороги Магнитогорск - Уфа, правда, там мы пробыли недолго. Когда я вспоминаю тот период, то помню, что буквально все наши ребята говорили: "Чего мы здесь сидим? Пусть другие дороги строят, а нам на фронт быстрее надо..." И очень сильно мы переживали, что наша армия отступает.

А уже, наверное, в сентябре нас отправили в Астрахань и там мы фактически целый год строили железную дорогу Астрахань - Кизляр и мост через Волгу. В каком-то тупике стояли пассажирские вагоны, в которых нас и разместили.

Что вам сказать, условия, конечно, были очень тяжелые. Ведь техники почти никакой не было, и мы все таскали на носилках и на тачках, а норма на человека была три кубометра в день... Работали кирками и ломами, рельсы в ручную таскали... И вот так от зари и дотемна и, конечно, без всяких выходных... Как кормили? Помню, что нам выдавали замерзший хлеб, так мы эти буханки топором рубили на кусочки, и клали их на печку, чтобы они хоть немного оттаяли, и их можно было есть... Но рыбу, например, часто давали, так что у нас от голода никто не умер, хоть и было очень тяжело.

Вот так мы там год отработали, а 30 августа 1942 году нас призвали в армию. Тех, кто имел по десять классов образования, брали в авиацию и танковые войска, а меня с моими восемью взяли в связисты. Меня направили учиться в отдельный запасной полк связи (ОЗЛПС), который вначале находился в Астрахани, но вскоре нас всех отправили в Чкалов (Оренбург). Причем, из нашего ФЗО туда взяли всего несколько ребят. И вот в этой школе мы проучились до мая 1943 года. Что запомнилось? Помню, что тогда была очень холодная зима и нас часто отправляли, чтобы мы специальными шестами сбивали с проводов намерзший лед.

Или вот, например, был такой эпизод. Как-то поймали воришку, молодого совсем парня, который что-то по мелочи украл в колхозе, и мне поручили отконвоировать его в милицию. Дали мне лошадь, винтовку, а он шел впереди с завязанными руками. Дошли до станции, я его сдал в милицию, но лошадь я привязал к телеграфному столбу, и когда мимо проезжал паровоз, то она бедняжка испугалась, сорвалась и побежала. Но я к ней потихонечку подошел и поймал.

Как вы считаете, в этом полку вас хорошо подготовили?

Считаю, что неплохо. В этом полку было всего четыре роты, а я учился в телефонно-кабельной роте. Обо всем остальном мы тоже имели какое-то понятие, но так поверхностное. Например, рацией мы тоже умели пользоваться, но исправить в ней что-то или починить уже не могли. В основном изучали свою специальность, воинские уставы, оборудование, оружие и даже трофейные телефоны. Ориентировку на местности изучали, картографию, и даже кормили там более-менее сносно. Но, например, в увольнения нас совсем не пускали, фактически весь срок учебы в училище и провели.

Когда закончили учебу, то мне за хорошую учебу присвоили звание сержанта, и весь наш выпуск из Чкалова отправили в Москву, где как раз формировался 935-й отдельный батальон связи. Причем, так как у меня был очень красивый почерк, то меня вначале хотели оставить в Москве писарем в штабе. Но за время учебы я очень сдружился с Василием Кобылянским из Красных Окон, с которым мы вместе учились еще в ФЗО. Мы считали и даже называли друг друга братьями. Поэтому когда мне сказали, что нас двоих оставить в штабе не могут, то я отказался, и потом ни разу об этом решении не пожалел. Вообще в то время у нас у всех был такой подъем, что наоборот все сами рвались на фронт, чтобы драться с немцами и быстрее победить... Вот, кстати, вспомнился смешной эпизод, из того периода, когда мы были на формировании в Москве. Как-то я остался дневальным, и Вася Кобылянский должен был принести мне обед. Смотрю, он несет в какой-то стеклянной фляге прозрачную жидкость, а в руке капустный лист: "Вот я принес тебе твой борщ..." На формировке кормили очень плохо, но "покупатели" нас "утешали": "Ничего, на фронте хоть не будете голодать..."

Фактически весь наш выпуск целиком попал в этот батальон связи, в котором я и провоевал до самого конца войны. В батальоне было четыре роты, в каждой из которых было по 40 человек, а меня назначили помошником командира взвода в телеграфно-кабельной роте. И уже в мае 1943 года, нас отправили на Центральный Фронт, где вскоре состоялась битва на Курской дуге. Еще по дороге на фронт нас бомбили, а когда приехали, то наш батальон придали 18-му Стрелковому Корпусу 65-й Армии, которая прошла от Сталинграда до Восточной Пруссии.

В составе Центрального, а потом и Белорусских Фронтов мы освобождали, Россию, Украину, Белоруссию, Польшу, и закончили войну в Германии, недалеко от Ростока. Наш батальон обеспечивал связь штаба корпуса с дивизиями, которые в него входили: 37-я Гвардейская, и, кажется 15-я и 69-я стрелковые. Моя рота, например, обеспечивала шестовую связь штаба корпуса со штабами дивизий. А уже оттуда до самой передовой кабели тянули по земле.

За что вас наградили орденом "Красной Звезды"?

При форсировании реки Десны мне с напарником поручили проложить и обеспечить связь. С катушками за плечами мы пошли с передовыми частями. Хорошо рядом был лес, так мы сделали плотик, приспособили колесо от телеги, привязали к кабелю кирпичи, чтобы он не лежал прямо на поверхности воды, а уходил на глубину. И вот за то, что мы тогда в таких условиях, там ведь обстреливали просто страшно, успешно справились, и обеспечили связь, в октябре 1943 года нас наградили орденами "Красной Звезды".

А сколько у вас всего боевых наград?

Орден "Красной Звезды", почетный знак "Отличный связист", который я ценю не меньше, чем остальные награды. И медали "За освобождение Варшавы" и "За победу над Германией".

Где вы закончили войну? Как услышали о Победе?

Мы закончили войну в Восточной Пруссии. Как узнали? Мы же связисты, поэтому, конечно, все узнавали раньше всех. Радость была просто неописуемая... Стреляли в воздух буквально из всех видов оружия. Все были рады тому, что мы наконец-то победили и все-таки остались живы...

Что для вас было самым страшным на войне?

Очень страшно было во время артподготовки перед наступлением. Когда тебя захлестывает это дикое нервное напряжение перед атакой...

Были явные случаи, когда вы могли погибнуть?

Бывали, конечно. Например, был случай, когда я тянул кабель, и прямо в поле меня застал немецкий самолет и начал обстреливать... А как-то мы вдвоем с напарником тянули провод, бежали вдоль какого-то песчаного склона, и я только слышу звук "вьить-вьить". Оказывается, это по нам снайпер стрелял... А форсирование Десны...

Вообще в вашем батальоне были большие потери?

Это, смотря с чем сравнивать. Если с пехотой, то, конечно, маленькие.

Помню, что когда мы только приехали на фронт, то потери были больше. Но потом у нас появился опыт, и кое-что мы в своих действиях изменили. Например, вначале наши связисты бегали на линию устранять порыв по одному, но часто случалось, что они или подрывались на минах, или немецкий снайпер их караулил. Поэтому стали уже бегать вдвоем, так надежнее. Бывало, поднимем каску, чтобы узнать, есть ли снайпер, так в нее тут же пуля цык... А мы смотрели, и по пулевому отверстию определяли направление с которого он стреляет.

Чью-то смерть вы переживали особенно тяжело?

Когда в октябре 1944 года меня только назначили старшиной, то у нас в роте еще не было машины, а была только одна повозка и два ездовых. Оба пожилые люди, один узбек, а другой русский, вот даже вспомнил его фамилию - Некрасов. Один сапожник, а другой портной. И как-то под вечер на марше мы попали под бомбежку. Я успел залезть под танк, а когда все закончилось, побежал к нашей подводе. Прибегаю, а лошади еще трясутся от страха. Смотрю, узбека легко зацепило, а Некрасов лежит с осколком в груди... На санитарной машине срочно отвезли его в медсанбат, но уже там он умер. Тогда я решил забрать его в нашу роту, чтобы самим похоронить. Но узбек мне сказал: "Чего мы его туда-сюда будем возить? Давайте сами тут и похороним". И мы вдвоем выкопали однофамильцу великого поэта могилу под деревом...

Но вам тогда не казалось, что мы воюем с неоправданно высокими потерями?

Нет, мы об этом тогда даже и не думали, но какая же война без потерь?

Вам лично стрелять по немцам приходилось?

Стрелять приходилось, особенно, когда в ночное время находишься на передовой. Но я думаю, что я никого не убил.

Какое у вас было личное оружие?

Вначале у нас были карабины, потом автоматы, а когда я стал старшиной роты, то мне уже выдали пистолет.

Ваших командиров помните?

Командиром нашего батальона все время был Кирпичев. Ничего такой, хороший был командир. А командиром роты вначале был Анохин. Но как-то он с Кирпичевым и его ординарцем стояли на пригорке, смотрели, как лучше проложить связь. Немцы видно их заметили и обстреляли из миномета. Анохина наповал, а Кирпичева и его ординарца легко ранило. И вот после этого до самого конца нашей ротой командовал Москаленко, он тоже был хороший офицер.

А командиров высокого ранга вам приходилось видеть?

Жуков перед самым наступлением любил ходить по войскам, и мне его приходилось видеть. Про него у нас очень хорошо отзывались. Я лично не видел, но говорили, что от него и палкой некоторым нерадивым офицерам доставалось. Видел я и нашего командира корпуса Иванова, а командира нашей 65-й Армии Павла Ивановича Батова я не только видел, но и потом в 1985 году в составе делегации ветеранов нашей Армии ездил на его похороны.

С людьми каких национальностей вам пришлось вместе воевать?

В нашей роте, были в основном украинцы, русские, помню, узбека-ездового и был один еврей. Причем он всегда старался как-то схитрить, лишь бы его не послали на задание. Постоянно делал из себя вид такого пришибленного, такого несчастного, вечно больного. Все время у него сопли текли... Над ним уже и смеялись все, но видно он решил, что так ему будет лучше. У нас в батальоне было всего четыре еврея. И все остальные были нормальными солдатами, и только в нашей роте такой жалкий заморыш...

Что вы испытывали к немцам?

С одной стороны мы понимали, что это враг, который напал на нашу Родину, и которого надо уничтожать. Но с другой стороны мы также понимали, что простых солдат заставляли воевать. Я, например, ни разу не видел, чтобы над пленными как-то издевались, или хотя бы били. Ни разу! С этим было очень строго. Хотя все мы знали, как они к нашим пленным относились. Поэтому я когда думал, что если возникнет ситуация, когда меня могут взять в плен, то я предполагал живым в плен не даваться.

Были у вас на фронте какие-то приметы или суеверия?

Хотелось, конечно, быстрее закончить эту войну и остаться живым, но никаких примет или суеверий лично у меня не было. Но вот когда я ложился спать, то почему-то всегда очень подробно вспоминал наше село. Буквально каждую улицу, каждый дом, где какая семья жила. Но так получилось, что я даже не был крещеным, потому что у нас не было близко церкви. А потом я уже стал комсомольцем, в Партию вступил. Я не помню, чтобы у нас из солдат кто-то открыто молился, но, например, казахи и узбеки свинину вообще не ели.

А вы когда в Партию вступили?

В комсомол я вступил еще в 14 лет, а в Партию меня наш парторг пригласил вступить, когда я получил орден "Красной Звезды". Я был патриотично воспитан, поэтому с радостью согласился, хотя мне тогда было всего девятнадцать лет.

А вообще политработники среди солдат пользовались авторитетом?

У нас политработники были достойные люди, и авторитет у них был.

А как вы тогда относились к Сталину? Сейчас у вас ничего не поменялось в отношении к нему?

Лично я очень болезненно воспринял разоблачения ХХ-го съезда. Вплоть до слез, так это меня сильно задело... Конечно, ошибки у Сталина были. Но они есть у всех, и даже у Ленина были, и я считаю, что без Сталина у нас бы не было и такой жесткой дисциплины, которая и позволила нам выиграть эту войну... Хотя, конечно, я понимаю, что при нем и невинные люди пострадали, но я до сих пор Сталина уважаю.

С особистами вам приходилось общаться?

Да, и причем неоднократно. У нас особистом был молдаванин по фамилии Полобок, и иногда он вызывал к себе в землянку на беседы. Его интересовало, что у нас творится в роте, не ведутся ли антисоветские разговоры, но у нас ничего такого не было. Ни воровства, ни каких-то конфликтов у нас вообще не было.

За все время, что я был на фронте, у нас только одного старшину радиороты отправили в штрафную, но он там вину искупил, и вернулся обратно к нам. А, например, показательных расстрелов мне ни разу видеть не пришлось.

Как кормили на фронте?

Я бы сказал нормально, а под конец уже даже и хорошо, например, часто выдавали американские консервы. Ну и, конечно, наше обычное питание: разные каши. Конину часто приходилось кушать. Как кавалерию побьют, так у нас конины хватало... Но немецких продуктов я, например, не пробовал. Как-то проезжали мимо сахарного завода, зашли туда, сахара там не было, но я взял на всю роту три мешка сырца и выдавал его солдатам как сладости. А после того, как меня назначили старшиной нашей роты, то мне приходилось ездить на армейские склады, получать там продукты и распределять их среди солдат.

Спиртное часто выдавали?

Редко. В первый раз, когда нам выдали спирт, то даже закусывать было нечем, и тот самый пожилой ездовой Некрасов меня учил: "Сынок, ты снегом закусывай..." Этот эпизод мне даже и сейчас иногда снится...

Случаи отравлений бывали?

Как-то на одной железнодорожной станции солдаты набросились на цистерну с техническим спиртом. Но быстро прибежали командиры и всех разогнали, хотя три человека все-таки напились и даже ослепли поначалу... Тогда всех нас поротно построили и велели вывернуть все содержимое вещмешков. И у кого что находили, тут же выливали. А тех троих спасли, потому что они немного выпили. Но больше у нас таких случаев не было.

Вшивость была сильная?

У нас с этим было очень строго. Чуть ли не каждую неделю проводили санобработку, поэтому никаких заболеваний из-за вшивости у нас не было. Венерические? В нашей роте был всего только один случай, когда от немки заразился один из командиров отделения. Но он быстро вылечился, и его даже не наказали. А я всем своим солдатам старался внушать, чтобы глупостей не делать, и вернуться домой живыми, здоровыми и чистыми во всех смыслах.

Были у вас какие-то трофеи? Посылки, например, домой посылали?

У одного командира взвода из нашей роты Юзвака Ивана Григорьевича был ординарец Торичко. Он и сам носил на руке по пять-шесть часов, и одну пару мне подарил. Но эти часы были дешевые штамповки, и мы все менялись ими "мах на мах". У меня еще было портмоне с встроенными часами, но батарейка в них очень быстро закончилась.

Посылок домой я не посылал ни разу, но когда уже после войны мне дали отпуск, то я привез домой немного посуды: тарелки, вилки, ложки. Привез 20-30 иголок, в то время это был страшный дефицит, одна иголка стоила рубль. Привез еще одну чайную ложечку, она мне понравилась тем, что у нее на ручке был красивый крестик. Во время войны я уже начал бриться, поэтому взял себе немецкий бритвенный станок, которым пользовался фактически всю жизнь. Только буквально лет пять назад он у меня окончательно сломался. Конечно, мы все это брали в брошенных домах, там покупать негде было. Но в отношении мародерства и тем более насилия было очень строго, и ни одного такого случая у нас ни разу не было.

Еще вот вспомнилось, что когда ординарец командира роты Юдин демобилизовался, то ему подарили велосипед. После войны он приезжал ко мне в гости, и мы с женой к нему два раза ездили. Он был председателем колхоза недалеко от Вологды, так, когда мы к нему приезжали, то у него этот велосипед все еще был.

После войны вы встречались с однополчанами?

Да, и причем довольно регулярно. Впервые мы встретились в Минске, потому что у нас несколько человек там жили. Дали нам тогда автобус, и мы целую неделю ездили по местам, которые освобождали. А потом уже часто встречались в Москве.

На фронте вы с кем-то особенно близко сдружились?

Мой самый близкий друг по ФЗО и школе младших командиров Вася Кобылянский был тяжело ранен в ногу еще на Курской дуге, и из-за этого ранения его из армии сразу комиссовали. А еще в Трехградах я очень дружил с двумя ребятами. У нас в селе была колхозная мельница, и с сыном ее моториста Валентином Кушниром, и с сыном приемщиком зерна Володей Стратулатом мы очень крепко дружили. Но потом меня забрали в школу ФЗО, Кушнир пошел в морское училище, а Володя в танковое. И когда я вернулся с войны, то узнал, что они оба так и не вернулись... Мне сказали, что Володя погиб в Сальских степях... Вот так из нашей тройки друзей остался только я один...

Зато у меня был яркий случай в Германии. Под конец войны в каком-то небольшом городке, я сидел в нашей ротной полуторке, и вдруг вокруг машины начал кружить какой-то гражданский велосипедист. Раз объехал, второй, и потом вдруг спрашивает меня на русском языке: "Гриша? Вы случайно не Косоловский?" Я минуту или две на него смотрел и только потом узнал: "Володя!" Это оказался Володя, Вольдемар Шмидт - сын нашего председателя колхоза из Трехград, с которым я в детстве тоже дружил. Мы бросились обниматься, даже заплакали... Когда немцы пришли в наше село, то его отцу они предложили сотрудничать, но он был убежденным членом Партии с 1917 года, еще до войны был награжден орденом "Ленина", поэтому категорически отказался, и его расстреляли... А Володе с семьей как-то удалось сбежать, и потом они оказались в Германии.

Я объяснил ситуацию, и наш командир роты отпустил меня погостить к Володе на три дня. Он уже был женат, и жил в брошенной квартире главного прокурора этого городка. По такому случаю, Володя вызвал фотографа, который мне сделал портретный снимок. Вызвал даже портного и тот мне сшил отличный китель, который я после войны еще лет десять носил.

А после войны он с семьей жил в киргизском городе Ош, и как мне потом рассказывал, что семью из Германии сразу отправили в Ош, а его на целый год вначале отправили на лесозаготовки. После войны он стал стоматологом, мы переписывались, а потом они решили эмигрировать в Германию. У него жена была такая ярая немка, и даже их сына она воспитывала в немецком духе, говорила с ним только по-немецки. И оказалось, что в Германию из Киргизии эмигрировать было нельзя, а вот из Молдавии разрешали. В начале семидесятых они приехали в Молдавию, я помог им устроиться недалеко от Тирасполя, год они там прожили, и потом все-таки уехали в ГДР. Там он тоже работал зубным врачом, построил себе трехэтажный дом. В общем, нормально устроился, но связи с Родиной не потерял. Несколько раз он приезжал сюда, и я знаю, что чем мог он помогал нашим людям и Патриархии.

А вообще как местное население встречало наши войска за границей? Вы не боялись, например, выстрелов в спину? Удавалось как-то пообщаться?

Приходилось, но немного. Например, поляки меня расспрашивали, откуда у меня такая польская фамилия. Я им объяснял, что у меня предки поляки, которые в свое время переехали жить в Бессарабию. Ничего плохого не могу сказать, встречали нас хорошо. Выстрелов в спину лично я совсем не боялся.

В Восточной Пруссии помню, как-то мне пришлось развозить по нашим точкам связи продукты, и в одном месте, на отдельном хуторке, пришлось даже заночевать. Как раз был день рождения у кого-то из хозяев, меня тоже пригласили, мы хорошо посидели, и я остался там ночевать. Мне выделили отдельную комнату, постель, и хотя я все равно под подушку положил пистолет, но особой тревоги у меня не было.

Вообще какое впечатление на вас произвела заграница?

Было заметно, что у нас разный общественный строй. У них все частное, а у нас все коллективное, общественное. Мне что в Германии особенно бросилось в глаза. Даже в тех хуторах, которые стояли на отшибе, а приходишь в дом, но есть и электричество, и телефон, и радио. Причем, никаких столбов не было, все провода были протянуты под землей, и везде все было аккуратно заасфальтировано.

Как пережили оккупацию ваши родители?

Они вначале попытались эвакуироваться, но немцы их обошли, и они вынуждены были вернуться домой. Немцы, как только пришли, тут же сожгли колхозную овчарню и наш домик. Поэтому родители стали жить на одном хуторе, который был невдалеке на отшибе, и фактически там они прожили всю оккупацию. Отца вроде даже и не били, но он все время думал о том, как бы лучше спрятать наших пять овец, потому что только за счет них наша семья и выживала.

Евреи были в вашем селе?

Евреев в Трехградах не было совсем, а с немцами получилось так. Я знаю, что когда война только началась, то часть немцев успела эвакуироваться в тыл, а часть осталась. При румынах их не трогали, а потом почти все они уехали в Германию. И только после войны их вернули, но не к нам, а уже в Казахстан. Так что после войны немцев в Трехградах уже не осталось.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В Восточной Пруссии я прослужил еще год, а потом меня, как человека, который имеет опыт жизни в Средней Азии, отправили служить в Туркестанский военный округ. Там я прослужил до апреля 1948 года, потому что ЦК Комсомола Молдавии сделало запрос о молодых воинах молдаванах, которых просило прислать для участия в работах по восстановлению республики, и меня демобилизовали. А до этого я в 1947 году был один раз в отпуске. Приехал домой, но в Молдавии из-за засухи тогда был голод, и отец меня попросил: "Сынок, если сможешь, продержись в армии еще годик, а то у нас тут совсем худо..." Ну, я и остался на сверхсрочную. Приехал в Кишинев, показываю направление, а они смотрят, я в Партию вступил, когда мне и двадцати лет не было.

Поэтому меня направили работать в Каларашский райком Комсомола, потом я окончил двухгодичную партийную школу а в 1960 году и четырехгодичную Высшую Партийную Школу при ЦК КПСС. 13 лет избирался депутатом депутатом Дрокиевского райсовета. Фактически всю жизнь я был на партийной работе, а на пенсию я ушел в 1984 году с поста начальника отдела "по информации и трудоустройству молодежи" Госкомитета по труду при Совете Министров МССР. Но после этого я еще 15 лет занимался общественной работой, был заместителем председателя Кишиневского городского совета ветеранов.