Лимова Галина Матвеевна

И.В. В каком году вы, Галина Матвеевна, родились?

Г.Л. Я родилась в 1923-м году.

И.В. Наш разговор мне бы хотелось начать с вашей довоенной жизни. Кто были ваши родители, где жили, учились?

Г.Л. Значит, я родилась в городе Уральске, расположенном в 500 километрах к городу Саратову, на Урале. Отец мой работал учителем труда в школе, а мать была домохозяйкой. Во времена моего детства в школу отдавали детей учиться не с семи, а с восьми лет. И я, как тогда и было положено, в возрасте восьми лет поступила учиться в первый класс в одну начальную школу, а при перехода в пятый класс — в другую начальную школу. До пятого класса я, честно говоря, не помню, как проходила моя учеба. Но одни пятерки, наверное, не получала. А вот с пятого класса я стала круглой отличницей. Училась я в средней школе № 5 города Уральска. Кроме того, эту школу я окончила на отлично в 1941-м году. На 21-е июня у нас был назначен выпускной. Всю ночь и вплоть до утра мы гуляли. Благо что школа располагалась недалеко от реки Урал. Мы ходили на берег реки Урал, веселились. Надо сказать, что в связи с тем, что я получила на руки аттестат с отличием, то думала поступить в Саратовский университет. С этими думами и прошел мой выпускной вечер. Наша гулянка продолжалась вплоть до 5-ти часов утра. После этого я пришла домой и уснула, а в 12 часов по специальным репродукторам (они имелись, по сути, в каждом доме) вдруг передали трагическое сообщение о том, что вдруг, без какого бы то ни было объявления войны, на нашу страну напали немецкие фашисты.

И.В. Для вас это известие стало неожиданным? Войну, все-таки, не ждали?

Г.Л. Конечно, не ждали.

И.В. То есть, об этом даже никто не говорил?

Г.Л. Даже и разговора об этом не было. Но я продолжу свой рассказ дальше. Вот у нашей семьи имелся мамин знакомый, который жил в городе Саратове и преподавал в местном университете. У него был сын Игорь, который умер. Так он все время интересовался моими успехами. Помню, как-то раз, когда мы все вместе сидели за столом, он сказал маме во всеуслышание, что он, поскольку у него нет теперь своих детей, будет помогать Гале, то есть, мне. А я в то время еще не успела окончить десяти классов школы. И вдруг в день начала войны от него поступает звонок. А тогда ни у кого, как правило, не было этих домашних телефонов. Поэтому на телефонный разговор людей вызывали на телефонную станцию. Я пришла. «Ну как ты? - спрашивал он меня. - Куда думаешь дальше идти учиться? Давай приезжай сюда и поступай в Саратовский университет». То, что я буду у них жить, подразумевалось само собой. Вы только представьте себе: еще днем я получаю такое радостное известие, а уже в 12 часов всем нам становится известно о том, что без объявления войны на нашу страну напали немецкие фашисты. Но, знаете, как-то сразу у меня не возникло уверенности, что война затянется на так долго и я не поеду поступать в Саратовский университет. Тем более, что по радио стали сообщать о том, какие идут бои. Вы ведь, наверное, в курсе, что когда в 1812-м году на нас напали французы, то их численность составляла всего лишь 500 тысяч человек. И они шли только на одном направлении — на Москву. А эти, как мы узнали из газет, пошли на нас сразу пятью с половиной миллионами и не в одном, а одновременно в трех направлениях. Вот какая на нас пошла сила. Они оказались хорошо подготовленной армией и двигались на нас тысячами орудий и танков. Обо всем этом, между прочим, сообщалось в газетах.

Однако, несмотря на то, что в нашей стране образовалось столь непростое положение, я все равно поехала в Саратов и подала заявление и документы на поступление в университет и вернулась домой. Потом меня раньше времени вызвали и сообщили, что я должна приехать. Но вот приезжаю я в Саратов и вдруг оказывается, что занятий-то здесь и нет. Всех нас отправили на работу в колхоз. Там мы пробыли что-то около десяти дней, но ни одного дня не проработала. Дело в том, что в то время шли сплошные дожди. Мы вынуждены были ютиться в какой-то лачуге. Нам привозили туда только поесть. Однако из-за проливных дождей мы даже не могли выйти на улицу. Тем временем сводки с фронтов стали поступать такие, я бы сказала, угрожающие. Я поняла, что это не то чтобы подавили наступление немецких войск в каких-то отдельных направлениях и на этом все скоро закончится, а что начинается действительно самая настоящая война. И родители вскоре дали мне телеграмму: «Возвращайся!»

Таким образом, пробыв на сельскохозяйственных работах сколько-то дней, я пошла в университет забирать свои документы. Как сейчас помню, иду я из университета, а декан факультета меня догоняет и говорит: «Не забирайте документы. Ну не берите! Скоро война закончится и вы станете у нас учиться». А тем временем фашисты все двигались и двигались по нашей территории. Никакой перспективы того, что их сейчас отбросят и дальше пойдет мирная жизнь, не было. И сколько ни уговаривал меня выводивший из здания университета декан, я, раз родители так сказали, оставалась в своем решении непреклонна. А вернувшись домой, уже поступила в педагогический институт, который действовал в нашем городе, и закончила в нем все первое полугодие на «отлично». Так продолжалось до апреля месяца 1942-го года. Кроме того, в это время к нам в Уральск привозили раненых. Мы, комсомольцы, ухаживали за ними. Так что обстановка в городе была такой, я бы сказала, напряженной.

И.В. Как вели себя раненые?

Г.Л. Не могу сказать, чтобы они на нас жаловались: ах, вот они какие, такие-сякие. Нет, они стремились как можно быстрее поправиться, чтобы опять вернуться на фронт и там выполнять свои непосредственные обязанности.

И.В. Что же произошло в апреле 1942-го года?

Г.Л. Ну вы, очевидно, знаете, что 1942-й для всех нас оказался очень тяжелым годом. В этой непростой обстановке к нам и обратился, как сейчас помню, 16-го апреля комитет комсомола с просьбой пойти в армию радистами. Причем обращались не так принудительно: мол, вы, комсомольцы, обязаны добровольно пойти в армию, так как открывается школа связистов и вы там должны такого-то числа быть. Нет, нам так сказали: «Фронту срочно нужны связисты и радисты. Посоветуйтесь со своими родными и приходите к нам». У меня, между прочим, сохранилась красноармейская книжка, где указано, что я, Коршунова Галина (Лимова — это моя фамилия по мужу), добровольно была призвана в армию. Буквально на следующий день в военкомат пришла целая армия девчат. Что касается наших сверстников, вчерашних десятиклассников, то они уже давно находились в армию. Вот, к примеру, у меня было по школе два приятеля — Витенька Касаткин и Горка (Егор) Череватов. Так они сразу, как только объявили войну, вернее, где-то на второй или третий день после этого, пошли в военкомат, чтобы идти оттуда, так сказать, воевать на фронт защищать свою Родину. Одного из них — Витеньку Касаткина — взяли, а Гору Череватова — нет, поскольку ему тогда еще не исполнилось и 18-ти лет. Так Егор, представьте себе, из-за этого заплакал. Так он просился на фронт. Вот какие у нас были замечательные ребята. После этого прошло, наверное, с месяц, как вдруг летом всех ребят взяли на войну, в том числе и Череватова. Егор и Витенька прошли всю войну. После того, как она окончилась, я с ними очень сильно дружила.

Особо отмечу, что когда в комитете комсомола нам говорили «посоветуйтесь с родителями и приходите», они даже не знали, сколько из нас, девчат, придет к ним на следующий день. «Или, - как они предполагали, - вовсе никто совсем не придет». Но когда на завтра в школе открыли штаб и он стал считаться как бы центром, к ним пришла целая армия девчат. Тогда они стали распределять нас по классам и выдавать обмундирование: сапоги, шинели, юбки и все остальное (смеется). В общем, самую разную одежду. Среди прочего мне выдали также и пилотку. Как вы, наверное, заметили, на красноармейской книжке у меня приклеена фотография, где на мне надета та самая пилотка. После этого с нами начали заниматься. Учили нас моряки с Черноморского флота, семьи которых находились в Керчи. Они, между прочим, замечательными оказались ребятами. Мы уже стал проходить «Азбуку Морзе». А ровно через месяц после этого, когда немцев наши войска отогнали от столицы, последовала команда перевезти нашу школу под Москву, на станцию Перловская. Действовавшая сначала на Урале, наша школа называлась так — Московская школа радио-специалистов, или сокращенно МШРС. Знаете, если ехать в сторону Москвы из Загорска (ныне — город Сергиев Посад), по правую сторону на Перловской расположено то ли двухэтажное, то ли трехэтажное здание школы. Так вот, там мы и находились. Точное количество этажей я не могу вспомнить по одной простой причине — сами мы были на втором этаже. В общем, никак не могу точно всего этого припомнить...

Как только мы узнали, что отправляемся в товарных поездах под Москву, всем нам выдали по мешку сухарей и куску свиного сала. Помню, когда по пути к Перловской на какой-то станции мы сделали остановку, нас окружили голодные ребятишки. Но они не то чтобы стали попрошайничать и говорить: «Дайте нам хлебца или еще чего-то». Нет, они вышли к нам кто с тетрадкой, кто с ручкой или с карандашом (вероятно, знали, что мы едем учиться) и стали обменивать все это на хлеб. Так как у нас было по мешку сухарей, то мы сразу сколько-то всего этого раздали. Потом мы проехали станцию «Тайнинская», а уже на станции «Перловская» вышли. Нас поместили в эту самую школу. Выгрузившись со своими мешками (не все, как говориться, раздали ребятишкам), мы пришли в специальную комнату, в которой эти мешки нужно было сдать на хранение. Там же распределили по взводам и помещениям — таким учебным классам. После этого нас продолжили обучать связисты и моряки Черноморского флота, семьи которых, я вам это уже говорила, находились в оккупации в Керчи. Нам эти ребята казались стариками. Им было где-то по 27 лет. К нам они проявляли такое замечательное и хорошее отношение. В общем, обучали они нас отлично. Сколько месяцев все это продолжалось, я и не помню. Но мы сдали экзамены и весь наш состав отправили на фронт. А вот только меня и мою подружку, увы, оставили при школе МШРС.

И.В. На каких радиостанциях вас обучали?

Г.Л. Ой, знаете, у нас были какие-то маленькие радиостанции. Их марок я точно сейчас и не помню. Забыла. И знаете, почему? Потому что потом, уже находясь на фронте, я работала на больших радиостанциях, которые назывались РАТ — Радиостанция Армейская Тяжелая. Они размещались на трех машинах. Одна была, помню, передаточная, другая — приемная, третья — антенным устройством. Все это оказалось соответствующим образом приспособлено.

И.В. Что было после обучения?

Г.Л. Короче говоря, нас оставили при школе. А раз такой поступил приказ — нас, так сказать, оставить, то мы ничего с этим не могли поделать. Наступает конец 1942-го года. Я находилась со своей подружкой, которая во время войны из Белоруссии эвакуировалась в Уральск и вместе со мной отправилась добровольно в армию. Ее мать как раз жила у нас. Тогда было принято так: принимать не беженцев, а, как тогда говорили, эвакуированных. И вот, общаясь друг с другом, мы и говорим: «А чего это мы здесь сидим? Своих мы выпускаем и отправляем на фронт, а сами сидим здесь. Как же это так?» Немцев, к тому же, не так давно отогнали от Москвы. Кто-то из нас предложил: «Давай пойдем на фронт». После этого мы написали заявление на имя начальника школы о том, что мы просимся на фронт. И нас, можете себе представить, отпустили. И, считайте, с конца 1942, уже начала 1943-го года, я находилась на чистом фронте до конца войны. Но если на фронте я пробыла два года, то в армии — три с половиной года.

И.В. Помните ли вы, Галина Матвеевна, тот момент, когда вы впервые оказались на фронте?

Г.Л. А как же? Все это я отлично и очень хорошо помню. Нас отправили в город Горький (теперешний Нижний Новгород), где формировалась особая, что ли, дивизия связи. Там радисты и телефонисты должны были работать отдельно друг от друга. Так, во всяком случае, я поняла. Путь наш походил в составе Калининского фронта. Вместе с тем мне хотелось бы сказать, что из-за того, что мы попали на большую радиостанцию — РАТ, нас основательно берегли и спасали. Поему? Потому что мы осуществляли непосредственную связь с Генеральным штабом. Вот и получалось, что если наши войска шли вперед, то мы уже двигались следом за ними по лесам. Я до сих пор удивляюсь тому, как мы, девчата, могли жить в подобных условиях? Ведь нам приходилось по четыре часа сидеть в наушниках. При этом открытым текстом мы ничего не принимали. Все оказывалось закрытым и зашифрованным в цифрах. В результате этого мы только и знали, что должны передать все по цифрам до 10. Следовательно, о содержании радиограмм мы ничего не знали кроме того, что нам их приносили. Распорядок нашего дня выглядел следующим образом. Четыре часа мы проводили за пультом, затем четыре часа вместе с винтовкой осуществляли охрану радиостанции и столько же времени выделялось на отдых, а потом все начиналось сначала. Но как же мы, девчата, спали? Что же мы ели? Мы были настолько напряжены, что ни о чем таком не думали. Все это нам казалось мелочью. Мысли были о другом: что сейчас творится на фронте? Тем более, что как радисты мы знали все «звуки войны» и обо всех новостях узнавали первыми. И если какие-то части попадали близко к нам, эти ребята, как правило, нас спрашивали: «Ну что там передавали? Скажите, что же там передавали?» Так что мы первыми обо всем узнавали.

В основном, конечно, мы шли по лесам. В итоге дошли до Великих Лук, где, честно говоря, в то время проходили страшнейшие бои. Но сами мы, радисты, в этих сражениях не участвовали, а где-то стояли и не двигались. Но когда Великие Луки, наконец, наши освободили, нам разрешили войти в этот город. От увиденного мы буквально ахнули. Ведь, по сути дела, от города ничего не осталось. Только в самом центре мы обнаружили остовы четырех зданий, да и то они оказались пробитыми: как говориться, так два и так два. В середине же всего этого располагалась огромнейшая братская могила. Рядом со всем этим находилось захоронение Александра Матросова, который, как известно, закрыл своим телом вражескую амбразуру. Для всех нас он всегда оставался великим героем. Очень скоро нам удалось выяснить, что в одном из остовов зданий располагался банк. На нем было прямо так и написано - «БАНК». Так вот, мы разместились в подвалах этого остова. Там же мы себе сделали двухэтажные нары и какое-то время находились.

В это самое время где-то на фронте или просто в Красной Армии служил мой брат Валентин. Перед этим ему я, видимо, отправляла, как тогда было заведено, письма в треугольничках, но без марок. Но если я родилась в 1923-м году, то Боря, как говорят, появился на свет в 1925-м году. Он учился в девятом классе. И вот, когда он только позанимался первый семестр или первое полугодие, их вдруг всех забрали в армию и куда-то увезли. С тех самых пор жить к нам домой он больше не возвращался. Кажется, он угодил в какую-то летную техническую школу. И представьте себе, прихожу я 1-го мая с дежурства, занимаю свое законное место и засыпаю, как вдруг мне кричат: «Галина, к тебе брат приехал». «Как брат приехал?» - удивилась я. Но уже догадалась, что он, вероятно, как-то нашел меня по письмам-треугольничкам, которые я ему отправляла. А дело в том, что нам категорически запрещалось кому бы то ни было сообщать свое точное местоположение. Ни в письмах, ни где бы то ни было. Но я, наверное, ему все-таки написала о том, что нахожусь в городе Великие Луки. А у них, видимо, где-то под Великими Луками стоял аэродром. Его отпустили на три дня. Как он нашу часть сумел найти, для меня до сих пор остается загадкой. Поднимаюсь я по лестнице и, к своему полному изумлению, вижу его стоящим в шинели.

Уже тогда во всей армии, в том числе и в нашей части, были введены погоны. В связи с этим в моей памяти остался такой, значит, казус. Когда всех нас переодели в новую форму с погонами, то всем нам это показалось очень даже удивительно. И вдруг, когда появляется какой-то офицер с погонами, к нему подбегает наш красноармеец и отдает рапорт: «Товарищ капитан!» А он был по званию всего лишь младший лейтенант. Никак не могли мы привыкнуть к новым, так сказать, знакам отличия. И вот я вижу своего 18-летнего брата в шинели с голубыми авиационными погонами. В то время кормили нас неважно. Что там говорить? Как мы сами об этом говорили, нам давали суп с дубинкой. Короче говоря, утром мы получали какую-то кашу. Все мы, понятное дело, хотим есть. Но как мы станем на что-то жаловаться? В то время это было не принято. И вот, получив отпуск на три дня (какая у наших командиров, все-таки, была сердечность и доброта) и найдя меня, он вытаскивает кусок колбасы, кусок сала, еще какую-то еду и отдает все это мне. Меня это, конечно, очень сильно поразило!

Правда, когда до этого мы находились еще под Москвой и учились в школе радистов, а потом, как помните, там на какое-то время остались, нам, конечно, присылали разные посылки. В основном это были сухари и сало. Каких-то особенных разносолов не встречали. Учили же там нас матросы, семьи которых находились в оккупации и ничего хорошего, по сути дела, не видели. Поэтому чем их кормили, то они и ели. И когда, скажем, мне или кому-то еще присылали посылки, в которых оказывались сало и хлеб или сухарики, мы всем этим со своими моряками делились. Если, к примеру, меня назначали дежурной по кухне, то я старалась дать своим морякам побольше супу или на второе чего-нибудь добавить. Честно говоря, они так радовались, когда я или кто-то еще дежурили на кухне. Так вот, в это время в самой Москве и под Москвой складывалось непростое положение. В небе «плавали» дирижабли, кругом стояли щиты, Москва была, как говорят, затемнена, но, несмотря на все это, все культурные учреждения, включая кинотеатры и театры, работали. И я на всю жизнь запомнила один анекдотичный случай, который произошел с нами на самом деле. Мы, младший командный состав, как-то дружили между собой (как я уже говорила, меня оставили в школе). У меня уже было звание старшины. Нас в Москву в то время отпускали. Как говориться, если надо, то пожалуйста. Мы с подругой и еще четверо ребят купили билеты на четыре человека в театр, кажется, Станиславского, и поехали в Москву. Места у нас были прямо у сцены. А перед этим я как раз получила посылку. Чтобы перекусить в театре (не быть, как говорят, голодными), я сделала бутерброды с салом и взяла их с собой. И вот, находясь в театре на спектакле, я в какой-то момент достаю завернутые бутерброды и отдаю их Толе (так звали одного из моряков) и второму его товарищу. Сами мы в это время тоже перекусывали. Спектакль продолжается. Этот Толя только бутерброд схватил, как актер то ли по действию, то ли экспромтом произнес: «Здесь салом пахнет!» Такие моменты, конечно, запоминаются на всю оставшуюся жизнь.

И после таких походов в театр мы замечаем столь резкий контраст: видим страшную картину разрушений в Великих Луках. Ведь в городе не уцелело почти ни одного дома. А в центре мы видим площадь, где стоит огромная братская могила и отдельно от всего этого — захоронение Александра Матросова. Мне бы сейчас, конечно, очень хотелось посмотреть на то, вот что превратился в город Великие Луки.

И.В. Сейчас Александр Матросов — исторически значимая фигура. А как он воспринимался тогда, вскоре после совершения подвига?

Г.Л. Но мы же были радистами. И как люди, которые первыми обо всем узнавали, в первый раз и его имя услышали. И о нем, конечно, говорили только в положительном ключе.

И.В. А вообще вы часто прослушивали радио?

Г.Л. Нельзя сказать, чтобы мы все время сидели и его слушали, но, во всяком случае, последние известия мимо нас не проходили. Поэтому тот из нас, кто в какое-то определенное время дежурил на радиостанции, знал о том, что передают. Естественно, мы были в курсе подвига Александра Матросова, который своей жизнью закрыл амбразуру вражеского дзота. Вы только представьте себе ситуацию! Из этого дзота расстреливали наших. А он своим действием дал нашим бойцам возможность идти вперед. И он во время войны, можно сказать, одним из первых получил посмертно звание Героя Советского Союза. И тогда кто о нем не знал? Это сейчас, наоборот, о таких вещах у нас уже, как правило, молодежь не ведает. Вы ведь, наверное, слышали о том позоре, как мальчик Коля из Нового Уренгоя, который непонятно за какие заслуги через всю страну поехал в Германию, в город Берлин, и там чуть ли не в Бундестаге, местном «Доме правительства», выступил? И о чем он сказал в своей речи? Я до сих пор нахожусь под таким, знаете, страшным впечатлением от всего этого. О том, что фашисты, оказывается, были невинно убиты под Сталинградом. Мол, один из этих немцев попал в плен, его там в лагере арестовали и он, так сказать, находился в тяжелых условиях и умер. И вот Коля возносит этого немецкого офицера как безвинно погибшего. И это говорит парень 16-ти лет. И тут выясняется, что на северо-западе существует городок. И они, дети, с ним переписываются и летают туда по какой-то программе в Германию. Но что говорит мэр этого городка? Пусть, мол, будет связь детей. По этой причине он в Бундестаге выступил. А вместе со всем этим вдруг выясняется, что в Германии, оказывается, 19-го ноября отмечают день скорби. Две войны с позором проиграно, а у них, видите ли, день скорби. Не мы открывали эту войну. И у нас погибло людей значительно больше, чем среди немцев.

И.В. Все это, в общем, понятно. Но где проходил ваш путь после освобождения Великих Лук?

Г.Л. Дальше мы шли по Прибалтике. Собственно говоря, закончила я войну в Литве, в городе Мяужекяй. Помню, когда мы получили радостное известие о победе над Германией (я как раз в этот момент находилась на дежурстве), то не поверили в это и подумали о том, что, вероятно, речь идет о последних сброшенных в море фашистах у нас, в Прибалтике (в том числе и проклятых этих националистов). Перед этим нам объявили: «Слушайте. Будет особое сообщение». Потом сказали о том, что закончилась война. Это, повторюсь, показалось нам настолько неправдоподобным, что мы в это не поверили. Но нам объяснили всю ситуацию. «Как, совсем война закончилась? - обрадовались мы. - Значит, завтра можно домой?» После этого все мы как начали стрелять из всех видов оружия в небо (у кого какое оказалось под рукой, тот тем и стрелял). Это самое удивительное было дело. Как же? Поедем домой. Но оказалось, то совсем нет. Только меня как студентку демобилизовали через полгода после Победы — как сейчас помню, я домой вернулась 25-го ноября 1945-го года. А другие ребята после меня еще несколько лет служили.

И.В. Как называлось ваше подразделение связи в годы войны?

Г.Л. Если не ошибаюсь, у нас был, кажется, 65-й отдельный дивизион. В части находились также и телеграфисты, но мы никаких дел с ними не имели. Наше подразделение состояло из радиостанций. Мы их все время охраняли. Это был наш родной дом и место работы. Как говориться, мы там и спали, и трудились, и ели. В основном наше подразделение оснащалось большими радиостанциями РАТ (Радиостанция Армейская Тяжелая). Но встречались и маленькие радиостанции.

И.В. Между какими соединениями вы поддерживали связь?

Г.Л. Знаю только, что держали связь с Генеральным Штабом. А так откуда мы могли знать о зашифрованной информации? Откуда и куда все это отправлялось? Мы ни о чем таком ведать не ведали. Ведь мы получали все шифрованное. Там, к примеру, было указано, что Генштаб и стояло три цифирьки. А у каждой части имелся свой особый код.

И.В. Номера этих кодов помните?

Г.Л. Нет, конечно. Да и они, честно говоря, часто менялись на фронте.

И.В. Приходилось ли вам попадать под бомбежки и обстрелы?

Г.Л. Нет, этого не было. Но мы, знаете, шли все-таки за фронтом, а не впереди или вместе с ним.

И.В. В скольких километрах от фронта вы находились?

Г.Л. Я этого не знала и вам поэтому сказать не смогу. Однако могу перечислить те фронта, в составе которых в годы войны находилась: Это Волховский фронт, затем — Калининский фронт, и это - 1-й и 2-й Прибалтийские фронты...

И.В. Какое впечатление на вас произвела в 1944-1945 годах Прибалтика?

Г.Л. Вы знаете, я по этому поводу вас скажу следующее. Когда мы шли по своей освобожденной территории, перед нами представала страшная картина. Я часто вспоминаю тот момент, как впервые вошла в 1943-м году в город Великие Луки. Я увидела разрушенный центр и всего лишь четыре остова зданий. Впрочем, такие разрушения встречались мне и в других населенных пунктах. Часто меня, как ветерана войны, спрашивают: «А где же вы в то время спали?» И я всегда говоря, что за все время войны, да и то — в самом ее конце, мы только один раз спали дома на полу, а во все остальное время ночевали прямо в радиостанции. Бывает, приткнешься куда-нибудь и спишь. Но как только мы вошли Прибалтику, то были буквально ошеломлены увиденным. Кругом стояли целые дома. Рядом бегают «хрюшки» и пасутся коровы. Создалось такое ощущение, как будто войны вовсе и не было. Оказывается, Гитлер берег Прибалтику для отдыха и не разрушал ее так, как это делал с нашими городами.

И.В. А с местным населением вам приходилось там общаться?

Г.Л. Как вам сказать? Мы ведь стояли там и тогда, когда закончилась война. Помню, на месте нашей дислокации у мирных людей действовал клуб, в который мы, конечно, ходили на спектакли. Но какого-то особенного общения с местным населением у нас не было. Считалось, что у нас существует своя отдельная территория и мы ни в какие процессы мирной жизни Прибалтики не должны вмешиваться. По магазинам мы, как говорят, не ходили и питались только в части. Причем все это было строго по времени расписано: когда — подъем, когда — завтрак, когда — обед и ужин. Охраняли свое имущество мы, опять-таки, сами. Поэтому какого-то общения с людьми у нас не наблюдалось. Как я уже сказала, за все время войны мы единственный раз спали в доме на полу. А так никакого общения ни с литовцами, ни с латышами у нас не происходило. При этом, однако, я не могу сказать, чтобы кто-то из этих людей нас убивал или над нами издевался.

И.В. Ваша часть была в основном женская или там также служили мужчины?

Г.Л. Нет, у нас несли службу и ребята, и девчата. Все было такое, я бы сказала, смешанное.

И.В. Образовывались ли у вас в части семьи?

Г.Л. Вы знаете, за все время войны у нас образовалось две семьи. Помню, когда мы становились в Риге в каком-то доме, так там у нас по этому случаю сделали даже свадебный обед. В общем, в нашем дивизионе сошлись две пары и где-то в городе зарегистрировались. Командование им пошло на встречу и это разрешило. Потом они куда-то уехали. А куда, я так и не знаю.

И.В. Женились офицеры?

Г.Л. Нет, это были обычные связисты-радисты. Так что две пары у нас образовались.

И.В. Как вас кормили на фронте?

Г.Л. Нельзя сказать, чтобы мы на фронте погибали из-за плохого питания. В общем, нас кормили нормально. Осенью появлялась картошка. Это как-то спасало наше положение. Кроме того, какими-то консервами нас снабжали американцы по ленд-лизу. Но мы подчас и сами себе готовили на кострах еду. Так что от голода не умирали.

И.В. А чем кормить вас полагалось?

Г.Л. В основном кашей.

И.В. Выдавали ли вам фронтовых сто грамм?

Г.Л. Об этом я хочу сказать вам следующее. Тем ребятам, которые воевали в пехоте, давали, может быть, эти сто грамм чаще, а нам — где-то с середины войны (раньше было, как говорят, не до этого) и только по праздникам. То есть, это нам давали с того времени, как мы начали гнать немцев. Помню, когда мы воевали на Калининском фронте и остановились в каком-то доме, нам на обед выдали эти самые сто грамм. А перед этим от кого-то из людей я слышала такой разговор: «Когда выпьешь, то если пройдешь по одной доске, то обязательно будешь шататься». А мы остановились как раз в таком доме, где пол состоял из досок. И когда мы по случаю праздника выпили, нам, девчонкам, было интересно посмотреть, будем ли мы, проходя по доске, шататься, или нет. Так что на праздники нам давали эти сто грамм вместе с продуктами. И когда мы всей семьей собираемся на какой-нибудь праздник, я обязательно выпиваю свои «фронтовые сто грамм». Я говорю: «Мне — фронтовые сто грамм. Больше не надо. Только фронтовые!»

И.В. Были ли у вас в дивизионе потери?

Г.Л. У нас в дивизионе погибли два парня. Но это случилось, очевидно, не из-за какого-то там обстрела, а из-за того, что радиостанция наткнулась на мину и была взорвана. А так, конечно, нас берегли и здорово охраняли. Ведь когда мы шли за фронтом, нас всегда проверяли: какие у нас, так сказать, радиостанции, какое вооружение и прочее. А РАТ была огромнейшей радиостанцией и считалась бесценным центром связи. Она поддерживала связь с самим Генеральным штабом. Но одна радиостанция, все-таки, взорвалась и находившиеся в ней радисты, к сожалению, оказались убитыми.

И.В. Как их хоронили?

Г.Л. А, наверное, просто зарыли в землю, и все.

И.В. Когда вы находились со своей школой в 1942-м году под Москвой, попадались ли вам беженцы?

Г.Л. Нет, не попадались. Но вы знаете, у нас на станции Перловской был очень узкий круг общения. Почти что все время мы находились в одном здании. Общались только между собой, а потом шли на дежурства

И.В. С шифровальным отделом на фронте сталкивались?

Г.Л. Нам приносили зашифрованные телеграммы в цифрах. Мы их передавали, не зная совершенно ничего о их содержании.

И.В. Кто вам отдавал эти радиограммы? И перед кем вы, так сказать, отчитывались о выполнении задания?

Г.Л. Для этого существовало специальное бюро, в которое мы должны были обо всем сообщать. И нам тоже должны были сообщать все в цифрах. Но я сейчас всего этого точно не помню.

И.В. Помните ли вы, как, учась в школе радистов, узнали о выходе приказа Сталина за № 227 «Ни шагу назад»?

Г.Л. Не помню. Но мы ведь в то время не были фронтовой линией.

И.В. Ваше отношение во время войны к Сталину?

Г.Л. Однозначное. Мы шли с возгласами «За Родину, за Сталина». Только так наши бойцы шли в бой. Для нас Сталин всегда оставался Верховным Главнокомандующим. Мы в него очень даже верили. Ни одного человека не выступало против него. Все только стояли за него.

Это сейчас все перевернули с ног на голову. Стали поднимать на смех весь период 70-летней советской истории и над ним глумиться. А ведь мы в то самле время жили очень неплохо. Не скажу, что все были богатыми, но, во всяком случае, существовало всеобщее среднее образование. Скажу честно: под его руководством мы находились в спокойствии и уверенности. И когда в марте 1953-г года он умер, я помню, как люди рыдали из-за этого. Это не то, чтобы кому-то сказали: «Ты поплачь из-за смерти Сталина». О нем рыдали все. Почему? Потому что когда он умер, все понимали, что ему замены нет. Из-за этого Горбачевы, Ельцины и прочие привели нашу страну к таким результатам, что она развалилась. Сталина у нас не только любили, но и уважали. Конечно, у нас были семьи, в которых кого-то незаслуженно отправляли в лагеря. Но ведь эти репрессии не являлись главным делом Сталина.

Вы только представьте себе: недавно в газете я прочитала статью о том, что, дескать, в связи со 100-летием Октябрьской революции проводится общероссийское мероприятие по истории, организаторы которого просят вспомнить все самое плохое, что было в Советском Союзе. Короче говоря, начали вытаскивать на поверхность одни только недостатки. Разве так можно? Кто ж такое любит? Кому это понравится? Именно поэтому и появился мальчик Коля из Уренгоя, который поехал не только в Берлин, но и в главный штаб — Бундестаг, для того, чтобы восхвалять фашистов. Как можно давать этому поступку такое оправдание - «ребята должны общаться»? Я уж повторяюсь, извините. Для меня это — наболевшая тема. На какие средства он ездил? Не каждый ради такого станет «переть» через всю страну. И как можно так наплевательски относиться в своему народу и к своей стране, к ее истории? Ведь фашисты уничтожили 28 миллионов человек наших людей. И я говорю вам это не просто так. Я своими собственными глазами видела, что они оставляли после себя. Воочию, так сказать, за всем наблюдала. Так что мне нечего говорить о том, что, мол, были невинно погибшие под Сталинградом фашисты. Как можно их восхвалять? Ведь сколько месяцев под Сталинградом шла кровопролитная бойня. А они рвались не только на Сталинград, но и на Кавказ. Короче говоря, стремились туда пройти. И, все-таки, их под Сталинградом остановили. Начался этап освобождения страны от фашистов. Это стало большой радостью для всех нас. К сожалению, Сталинграду еще не вернули его законное имя. Это, между прочим, зря. Сталинград есть Сталинград. Все это — перекраивание истории. Примерно такое же, как это делал Хрущев, когда перенес Сталина из Мавзолея в могилу. Теперь, кстати говоря, ведутся разговоры о том, чтобы его перезахоронить на родине в Грузии. Как такое можно даже предлагать? Он был глава нашего государства. Мы шли в бой с возгласами «За Родину, за Сталина».

И.В. Как вас награждали во время войны?

Г.Л. Вы знаете, меня на фронте наградили знаком «Отличный радист». Но я к этой награде, честно говоря, относилась как-то безразлично. Ее вручили мне в то самое время, когда мы стояли в Великих Луках. «Подумайте, награждают, - пронеслась в моей голове мысль. - Нет, самая главная для меня награда — это то, что я оказалась в числе защитников своей страны». И в самом деле, главное — это то, что я Родину защищала. Ведь я находилась в армии три с половиной года.

И.В. А других отмечали наградами?

Г.Л. Ничего не могу вам на этот счет сказать.

И.В. Помните командира вашего дивизиона?

Г.Л. Нет. Понимаете, в чем тут дело? Мы больше находились при своей радиостанции, чем при командире. Конечно, около нее находился взвод. Был командир нашего маленького подразделения. Но я уж не помню его фамилии.

И.В. Вы сказали о том, что ваш брат не вернулся домой. Он погиб?

Г.Л. Нет, с войны брат как раз вернулся. Просто он больше не пришел домой. После окончания войны он так и остался служить в авиации. Во время войны он закончил, если мне не изменяет память, Борисоглебское авиационное техническое училище. Он был не летчик, а какой-то, как говорят, технический «обслуживатель» в авиации. Конечно, он летал, но как технарь. Помню, когда он однажды оказался в Москве, то вдруг вызвал меня по телефону: «Галя, я хочу поступать в Академию Военно-Воздушных Сил имени Жуковского. Для этого в Москве мне нужно сдавать русский язык и литературу. Ну что мне делать?» Я так поняла, что я то ли по телефону должна была ему что-то подсказать, то ли сделать что-то еще. Но я ему ответила так: «Ты знаешь, я завтра выезжаю в Кисловодск. Мне как раз дали путевку на курорт. Именно поэтому завтра я буду в Москве. Там у меня состоится пересадка на Кисловодск. Так что встречай меня!» И действительно, когда я с Урала приехала в Москву на поезде где-то в 10 или 11 часов, он меня встретил. Мы вышли с ним на Красную площадь и встали в очередь в Мавзолей. Пока ее проходили, я тихонько рассказывала ему обо всех основных правилах русского языка: что такое однородные члены предложения, где ставится, а где не ставится запятые, и прочее. Потом мы сели в троллейбус, в котором не оказалось ни одного места, и тоже обо всем этом говорили. Короче говоря, нам было безразлично, где находиться, лишь бы шел разговор на интересовавшую его тему. Потом он сказал: «Мне надо идти ночевать». А дело в том, что он как абитуриент получал место в общежитии. По поводу меня он сказал: «А тебя я приведу ночевать в какую-то семью». И он на самом деле привел меня в семью, а сам уехал на сдачу экзаменов. Разумеется, Боря больше увлекался физикой и математикой, чем русским языком. Наверное, эти предметы в академии он сдал на одни пятерки. Как оказалось, он поступил в академию. Приехал ко мне и сказал: «Ты знаешь, я угадал на экзамене по русскому языку: где можно ставить запятую, а где ее ставить нельзя». Эти его слова «угадал» мне запомнились на всю оставшуюся жизнь.

Спустя четыре года после этого, когда его обучение в Академии, наконец, закончилось, он получил направление в авиационную часть в Подмосковье. Служил в Чкаловске, потом — в Мытищах. Эти города, как известно, связаны с авиацией. Раньше я полагала, что он занимался техническим оборудованием самолетов. И вот однажды, когда мы всей своей семьей поехали в Ялту, в том числе супруг и тетя, купили там газету и обомлели. Там была опубликована фотографии Бори. Под ней же мы прочитали сообщение о том, что под руководством моего брата поставлен рекорд по скорости на каком-то расстоянии в воздухе. «Как же это так? - поразились этому мы. - А он нам, между прочим, ничего такого не говорил». У нас с ним складывались очень хорошие отношения. Возвращаемся мы домой, встречаемся с ним и говорим: «Как же это так? Ты нам ничего не сказал: о том, что под твоим руководством такая вещь была сделана». «Да, - отреагировал на мои слова брат, - ты знаешь, с первого раза это у меня не получилось. Только с третьего раза мне удалось поставить такой рекорд». Борис всю жизнь отдал авиации и умер в возрасте 61 года. Он очень много ею занимался. Можно сказать, что авиация являлась его настоящим домом. Для ее развития он на самом деле сделал очень многое.

И.В. Как сложилась ваша послевоенная судьба?

Г.Л. Значит, меня как студентку демобилизовали 25-го ноября 1945-го года. Я хорошо помню, как бежала по дороге вместе со старыми (совсем не молодыми) участниками войны. Первыми по приказу из армии увольняли их: совсем не молодых солдат, которых призвали в армию в самом начале войны в сорокалетнем или пятидесятилетнем возрасте. Потом вышел приказ отправить из армии и воевавших студентов. Но как устроена молодость? Получив на руки приказ о демобилизации, я не стала отправлять телеграмму о своем возвращении домой. Из литовского города Мяужекяэ я доехала до Риги, там сделала пересадку и отправилась в путь до Москвы. Из Москвы доехала до Саратова, а уже оттуда — до Уральска. Представляете, сколько времени занимал весь мой путь домой? Ужас сколько. И вот объявляют остановку — город Уральск. Я выхожу, поезд идет дальше. И тут я вижу, как моя соседка провожает на поезд своего брата. Она смотрит на меня (я была все в военном) и восклицает: «Галина, ты?» - «Я», - говорю. - «А дома знают, что ты возвращаешься?» А наши дома как раз располагались рядом друг от друга. Говорю: «Нет». - «Как нет?» «А вот так. Я им сюрприз хочу сделать». Тогда она мне и говорит: «Подожди меня здесь. У меня как раз подвода есть. Я тебя привезу домой». А в то время машины в этой местности почти не ходили. На дворе стоял ноябрь месяц. Так как в городе никаких канав не было, из-за дождей он оказался буквально залит водой.

Но я все-таки, ее подождала и через какое-то время она действительно подъехала за мной. Кругом — грязь и вода. Мы сели в телегу и поехали по главной улице города. Потом свернули на свою улицу, которая к ней примыкала. Она была такой, можно сказать, тупиковой. Когда мы подъехали к нашему дому, моя соседка приказала мне прилечь, а сама побежала в наш дом: для того, чтобы сказать о моем возвращении из армии. Я уже вам рассказывала про свою подружку из Белоруссии, вместе с которой мы отправились сначала в армию, а потом на фронт. Так вот, поскольку в момент моего возвращения ее мать попала в больницу, мама пошла туда ее навестить. А дело в том, что вместе с нами всю жизнь жила мамина сестра — портниха тетя Таня. Когда мы приехали, она как раз находилась дома. Было холодно и она как раз сидела в валенках и шила. И когда моя соседка пришла и сказала «Галина приехала», она как в валенках была, так и выскочила. «Ой, - сказала она нам уже на улице, - как же ты это так приехала? Что же ты нам об этом не сообщила? Мы бы тебя встретили?»

Затем мы пришли в дом. Я положила свой чемоданчик со всем хозяйством. И вдруг я услышала, как зашла и хлопнула дверью мама. А наш дом состоял из двух комнат. Уловив шаги матери, я ушла в другую комнату и там дверью прикрылась. Когда мама пришла и туда, я дверь открыла и сказала: «Здрасьте». Мама тут же упала в обморок.

Буквально на следующий день после этого ко мне пришли уже отпущенный с фронта Гора Череватов и одна моя подружка. Как они об этом узнали, я и сама до сих пор удивляюсь. Ведь в то время у нас между домами не существовало никакой телефонной связи. Они меня, конечно, узнали сразу. Сказали: «Ну как же ты могла так поступить? Мы бы тебя встретили. Это же для всех нас праздник — твое возвращение. Мы приготовились бы. А то вот — пожалуйста». Так я вернулась к себе на родину.

Теперь мне предстояло продолжить учебу в пединституте. Но так как я уже отучилась один семестр и ушла со второго, то я решила: зачем мне опять поступать на первый курс и проходить все по-новой? Я пришла к директору института и сказала: вот, мол, так и так, вернулась с фронта и хочу сразу быть зачисленной на второй курс. И что же? У директора даже и разговора об этом не было: «Пожалуйста!» Так я проучилась три года, закончив второй, третий и четвертый курсы. За это же время успела выйти замуж. Те, кто со мной поступали в начале войны, уже давно кончили институт и работали по специальности. И когда я на отлично окончила его, то директор, вручая мне диплом, сказал такие слова: «Вы знаете, она ведь — не только отличница. Она ведь и фронт прошла. Давайте сделаем ее приветствие». И весь зал мне аплодировал.

Не успела я отойти от получения диплома, как вдруг ко мне подходит моя учительница, у которой я до войны училась и которую до сих пор вспоминаю с особенной теплотой. Надо сказать, в школе у меня были замечательные учителя. Случалось такое, что, находясь на фронте, я, бывает, нет-нет да что-нибудь им напишу. Их имена я до сих пор помню — Батульская Олимпиада Александровна и Давыдова Мария Ивановна (та, которая ко мне пришла). Кроме того, у нас был очень хороший математик — Борис Михайлович. Всем моим сверстникам он запомнился как очень строгий учитель. При нем было нельзя даже куда-то повернуться и у кого-то списать урок. Но вместе с тем я всегда «ходила» у него в отличницах. Я его, конечно, всю свою жизнь вспоминаю. Потом, к сожалению, он погиб на фронте. И вот, по прошествии стольких-то лет, приходит ко мне Мария Ивановна и говорит: «Галя! Ты знаешь, что случилось? У нас куда-то уехала учительница русского языка и литературы в школе. Пойдешь к нам?» В то время школе № 1, в которой она работала, считалась самой лучшей в городе. Я сказала: «А чего ж не пойти? Конечно, я пойду». И вместо того, чтобы отправляться куда-то по распределению, я пошла в эту школу. Проработала в ней я девять лет.

Здесь же, в городе Загорске (Сергиевом Посаде) я оказалась из-за того, что сюда перевели моего мужа. Честно говоря, когда мы сюда приехали, то населенного пункта Лоза, по сути дела, и не существовало. Расположенные напротив моего дома здания, как говориться, строились еще при нас. Правда, на той стороне располагались одноэтажные здания да здесь стояли два дома. Третьего не было. В маленькой комнате, в которой я сейчас с вами разговариваю, до меня жила одна женщина, бывшая блокадница Ленинграда. Три дополнительных комнаты и кухню уже потом мы пристроили. Зять все это, как говориться, делал. Со временем я начала к новой жизни приспосабливаться. Никакого транспорта до Загорска в то время отсюда не ходило. Но работал завод. У этого завода была машина, которая утром к 8 часам привозила рабочих и в 17 часов, когда рабочий день заканчивался, возвращала обратна. Вот такая здесь шла жизнь. Потом появился транспорт - стал ходить автобус в Загорск из Шарапова, это совсем недалеко отсюда. А то раньше все ходили пешком до Птицеграда и уже оттуда добирались до центра города. Просидев так полгода дома с мужем и ничего не делая, я пришла к выводу: «Так можно так существовать после моей кипучей жизни?» И после этого отправилась в Загорский горком партии. Ведь я еще на фронте вступила в Коммунистическую Партию. Попала сразу ко второму секретарю горкома Починину. Я ему рассказала о том, что прошла фронт, приехала сюда, какое-то время работала учителем, а сейчас полгода никогда не работаю. «Не могу так жить! - сказала я ему. Хочу работать. Пожалуйста, помогите мне с работой». В то время в районе Лозы никакой школы не действовала. Существовала лишь только начальная школа в Подсосено. Причем работала она по такому принципу, что первый, второй, третий и четвертый класс там вел один учитель. Короче говоря, ужас какой-то!

Починин на какое-то время задумался, а потом вдруг предложил: «Слушай-ка, а не пойдешь работать заведующей отделом культуры? У нас как раз ушла заведующим отделом...» - «Пойду!» - «Давай все, приходи!» Рабочий день у меня начинался в 9 часов утра и заканчивался в 18 часов. Но как было добираться до нового места «службы»? Рабочий автобус выезжал в 7 часов и к 8 привозил. В общем, я начала с этим автобусом ездить. Помню, когда в горкоме партии проводилось какое-то совещание, на котором я выступала, кто-то про меня сказал: «А вы знаете, она на работе уже в 8 часов сидит. Вот же какая старательная!» Но уже потом, когда в Лозу ввели транспорт, я стала ездить на автобусах.

Заведующей отделом культуры я проработала пять лет. Возможно, я дальше продолжала работать, если бы не одно обстоятельство. Ведь я работала очень даже хорошо. Вы, наверное, должны знать, что в бывшем Загорске, нынешнем Сергиевом Посаде, в самом низу около мемориала, располагался кинотеатр. Когда-то он был хороший и всем известный. А, между прочим, инициативу по его созданию проявила я. Помню, я тогда сказала: «Город известный, причем исторический. Как это может быть такое, что в нем нет своего кинотеатра?» После этого по моей просьбе и повелению началось его строительство. Сейчас, к сожалению, мое детище разрушили. Но я на этом не останавливалась и проводила, так сказать, кинофикацию всего Загорского района. Вообще-то говоря, меня по работе часто вызывали в такое Управление культуры, которое находилось сзади ГУМа. Поэтому, отправляясь туда, я всегда с большой любовью выходила на Красную Площадь. Но помимо московских у нас проводились и областные совещание, и многие-многие другие. Один как-то раз я даже побывала в Ленинграде на большом совещании работников культуры. Воспользовавшись обстоятельствами, я посетила Дом-Музей Николая Алексеевича Некрасова и Дом Пушкина. Так я единственный в своей жизни раз посетила Ленинград. Но для меня стало очень важным то обстоятельство, что вместе с тем я обошла квартиры Пушкина и Некрасова.

После этого прошло какое-то время, как вдруг мне дали задание поездить по мемориальным магазинам столицы с тем, чтобы найти камень, который можно было бы положить в основание мемориала погибшим жителям Загорска. И вместе с одной работницей из города мы объездили огромное количество магазинов соответствующего профиля. И в одном из них мы действительно нашли большой камень, который годился бы для памятника. Сейчас, знаете, память пропадает (скоро исполнится 95 лет), и поэтому нет никакой возможности вспомнить все подробности этого дела. Могу только сказать, что горком оплатил покупку и доставку этого памятника. Началось создание мемориала. Фамилии всех загорчан, погибших на фронте в годы Великой Отечественной войны, собирал горком комсомола. У них для этого существовала целая папка. Со мной по поводу этого дела постоянно связывались. 9-го мая я как раз выступала на открытии мемориала. Это сейчас там создали целый парк. А тогда установили только один камень. Так что лично я считаю, что два моих главных достижения на посту заведующей городским и районным отделом культуры — это кинотеатр и памятник.

А потом со мной получилась следующая вещь. Не прошло и пяти лет после моего назначения на новую должность, как город и район разъединили. Сейчас, говорят, город и район опять объединили. А тогда сделали все с точностью до наоборот. Как было мне в городе в таких условиях работать? Почти все клубы и библиотеки считались профсоюзными. Что оставалось делать? Я привыкла к большому объему работ. В моем ведении находилось пятьдесят клубов и пятьдесят сельских библиотек. Тогда я пришла в горком партии к такой Анне Сергеевне Горячевой (она и сейчас жива) и сказала обо всем. Говорю: «Не хочу в таких условиях работать. Мне совершенно нечего делать». Она предложила: «А хочешь пойти работать заместителем редактора газеты?» - «Нет, я писать не буду». - «Слушай, а пойдешь работать директором новой 13-й школы? Она только год как открылась. Совсем новая, только что построенная. Директор был, а потом уехал на несколько лет в Германию. В результате школа осталась без руководителя. Пойдешь?» - «Пойду».

Так в 1963-м году я стала директором Загорской средней школы. Надо сказать, в то время школа оказалась совершенно загруженной. Если не ошибаюсь, в ней училось 1200 с лишним человек. В каждом классе, в том числе и в старших классах, насчитывалось по сорок человек. А надо сказать, что я в то время не знала о существовании закона, который запрещал отпускать учеников из школы в какие-либо другие средние учебные заведения. Считалось, что раз они поступили в эту школу, то они и должны ее закончить. Я же своих учеников со спокойной душой отпускала и в вечернюю школу, и в 22-е профтехучилище. Об этом вскоре стало известно и меня как нарушительницу вызвали на ковер к заведующему областным образованием. Прихожу: там сидят какие-то ребята. И заведующая как на меня пошла: «Вы что себе позволяете? Вы почему там у себя учеников отпускали». Она оказалась такой строгой женщиной. Но больше меня трогать не стала. Видимо, постеснялась при других отчитывать. Я поняла, что допустила ошибку, и когда совещание закончилось, подошла к ней и сказала: «Извините, я ошиблась. Такого больше не повторится». Так мы с этой заведующей познакомились. Потом уже я к ней ездила по какому-то вопросу как к своей знакомой. И она помогла решить вопрос с количеством учеников. Ведь сорок человек на класс — это немыслимое было дело. Ведь класс по всем правилам должен был рассчитываться на 25 человек. Я ей высказала свое предложение: попробовать открыть дополнительный класс в каждом классе. То есть, чтобы в 9-м и 10-м было не два класса «А» и «Б», а три класса «А», «Б» и «В». Она мне разрешила это сделать и у нас после этого стала совсем другая наполняемость классов.

Хочу сказать, что мне очень повезло в том отношении, что в районе нахождения школы когда-то проживало четверо Героев Советского Союза, уроженцев города Загорска, которые погибли на фронте. Жили они, по-моему, в районе Кировских улиц. Звание им присвоили при форсировании Днепра. А надо отметить, что в то время в Загорске не существовало еще ни одного школьного музея боевой славы. А школа-то находилась в центре. Правда, открыли музей какой-то ленинградской дивизии в Хотьково. И тут — такая возможность. Тем более, что материал для разработки имелся — жившие рядом с нами Герои Советского Союза. И я обратилась с просьбой в горком партии: «Хотим открыть свой музей боевой славы». Они, конечно, уже погибли, но в городе оставались их семьи. Мои ученики стали ходить к их родителям. Они приобрели какие-то личные вещи героев. Со временем стали выпускаться «Книги Памяти». Но мне повезло и в другом отношении. У меня учились дети одного художника, который проживал здесь на Кировской улице. Узнав об этом, я тут же обратилась к нему за помощью. В общем, он начал нам помогать. К нему присоединился еще один из родителей моих учеников. Так что мы первыми создали в Загорске школьный музей боевой славы. Он, кажется, существует и сейчас. Правда, его куда-то перевели. Куда именно — я не знаю. Сама школа, насколько мне известно, уже перешла на одну смену работы. В качестве директора 13-й школы я проработала пять лет. Вот так сложилась моя послевоенная жизнь.

Пользуясь случаем, хочу через вас передать свое наставление нынешней молодежи. Самое главное и большое мое пожелание для нее — это не умалять достоинство Великой Победы. Ни в коем случае. Во-вторых, гордиться тем, что мы есть победители. Вот это, на мой взгляд, самое главное. Никаких кривотолков об этом и быть не может. А то дойдем до того, что станем такими же, как и этот Коленька, который выступил в Бундестаге и начал там восхвалять фашистов. Это мы их должны осуждать, а не они нас. Ведь это они, немцы, проиграли Первую мировую войну и Вторую мировую войну. И поэтому в день скорби, который они там, видите ли, отмечают, этот Коля должен был им сказать: «Не ведите войн против других стран. Живите мирно!» Вот как должно было звучать его слово. А он что сказал? По сути дела, он воспел дела фашистов. Но я вернусь к своему напутствию молодежи. С глубоким уважением относитесь не только к Победе, но и к непосредственным участникам войны и к нашей истории.

Впрочем, я вам скажу такую вещь. В том, что появились такие мальчики, как Коля из Нового Уренгоя, виноваты прежде всего мы сами. Вот, скажем, не так давно наступил 100-летний юбилей Великого Октября. И что же нам в честь этой годовщины преподносят? По телевидению показывают то, как кругом у нас всех людей расстреливали. Можно, конечно, упоминать об этих недостатках. Как, к примеру, сказать и о том, что Ельцин и Горбачев предали свою страну и развалили. Но почему эти люди ничего не сообщают о достижениях, которые оказались сделаны нашим народом? Ведь у нас было и всеобщее среднее образование, и все остальное. А ведь до наступления 1917-го года в стране процветала сплошная безграмотность. Дети заканчивали церковно-приходскую школу, и все, на этом их образование заканчивалось. Сначала, правда, у нас было объявлено всеобщее неполное среднее образование, а потом — и полное среднее. Вот об этом нужно в первую очередь говорить, о не о недостатках, имевшихся в Советском Союзе. Парень, видать, наслушался всех этих разговоров о репрессиях, о том, как жестоко обращались русские со своими, и «купился» - начал что-то читать о вражеском офицере, который попал в плен. Надо сказать, в сравнении с нами немцы безобразно относились к нашим пленным. У них были ужасные условия содержания. По сути дела, наших людей они там держали как рабов и использовали как могли. Я уж не говорю о том, что только на фронте, защищая свою страну, у нас погибло 8 миллионов солдат и офицеров. Так что пусть он ничего такого не говорит. Уже потом этот мальчик оправдывался, что ему вначале хотели дать пять минут для выступления. Но потом выделили, все-таки, две, и ему многое пришлось вычеркнуть из своей речи. Но что-то он, тем не менее, успел сказать...