Я родилась в 1924 году в рабочем поселке Большая Грибановка Воронежской области, он находится в 10 км от Борисоглебска. Там расположена летная школа, где учился Василий Сталин. Так случилось, что я воспитывалась у бабушки в репрессированной семье. У бабушки было три сына, двое работали в Москве на Тверской-Ямской, жили на Красной Пресне. А один жил с бабушкой. В 1938 году попали под репрессию. Когда мне было 3 года, умерла мама, отец в это время был в армии под Ленинградом, служил действительную. Однажды пришел с поста и его застрелили. До 1939 года жила с бабушкой в Грибановке, училась, но бабушке было со мной тяжело, и меня взяла к себе тетя в Иваново. Я окончила там первый курс фельдшерско-акушерской школы. Практические занятия сначала проходили нормально, я не переживала. А потом пошли по акушерству, и мне чего-то плохо стало, не понравилось мне. На трупах не обращала внимания, а когда начали возиться в живом человеке, мне стало плохо. Глупая была. Меня не отпускали, говорят, из тебя будет неплохой врач. Нет, говорю, не буду, не нравится. Звонит тетя в Москву другой тете: что нам с ней делать, не хочет учиться, директор дает ей освобождение от занятий, учится она хорошо, пусть она у вас в Москве поживет. Побыла я у нее, потом уехала опять к бабушке. И так больше не пошла в медицинский, окончила только первый курс. Война меня застала в Грибановке.
- Что вы там делали?
- Колоски собирала, что мне тогда было 15-16 лет. Не работала. Надо идти в колхоз. Мы тогда были комсомольцы - ура, передовые.
- Чем занимались в комсомольской организации?
- Была секретарем, участвовала в самодеятельности, куда пошлют, туда и шла. Началась война, нас у бабушки было двое, брат и я. Брат как раз от репрессированных: отец его работал прокурором, попал в Сибирь. У тети в Иваново было трое детей, как война началась, она прислала одного ребенка к бабушке. Курочки, козочки - проживете. А из денег была одна моя пенсия по потере кормильца, я же круглая сирота. У нас было три предприятия: лесозавод, сахарный завод и машиностроительный завод. Станция была крупная. Дальше была Поворино - узловая станция. Шли поезда из Москвы на Сталинград. Подходил немец, и поступила разнарядка на молодежь, отправлять нас на юг. Нас вывезли, я вместо другой попала. Как вышло: секретарь сельсовета свою дочку не послал, предложил вместо этого взять кого-то у бабушки: двое сирот, она не работает, старенькая, все полегче будет, меня и взяли. Собрали эшелон молодежи и в оренбургские степи, это еще 1941 год. Немцы потом бомбили Грязи, Борисоглебск. Бабушке было тяжело оставаться с парнишкой, тут какая-никакая помощница, на год я была старше него. Так вот, приехали мы в оренбургские степи, в г. Орск. Там восстанавливали эвакуированную электростанцию. Я маленькая, худенькая - куда меня деть? Мне всегда везло на хороших людей, они меня всегда охраняли. Попала на стройку, где рыли котлован, там надо возить песок. Меня поставили учетчицей, считать, сколько шофера делают ездок, возили этот песок. Поселили в бараке, в комнате было четыре ряда двуспальных кроватей, по 20 человек в комнате. Я была, потом подружка надо мной спала. Комната не отапливалась, ни плиты, ни печки, ничего не было. Давали мне рабочий паек. Девочки, которые были со мной, работали или уборщицами, или в овощехранилище, у них были другие карточки. Дядечка, который работал прорабом, имел талоны на питание в столовую, как ударник. Я имела ежедневно этот талончик и рабочую карточку и на хлеб и на все остальные продукты, мне везло.
Потом была три с половиной года на фронте, и почти ни одной царапины. Я выделялась своим говором, потому что мои дяди все были образованные, я росла в другой среде: у меня 7 классов образования и плюс год техникума. Тогда школы были восьмилетки, это было приравнено к среднему образованию. Прораб посмотрел, посмотрел, девочке совсем плохо, стоит на ветру среди шоферов, и он меня устроил монтером-контролером. Ходила по домам, проверяла, сколько лампочек светит, какой мощности. Это уже был 1942 год. Все пооборвались, пообносились. Рваные телогрейки, ботинки, то, что мы еще взяли с собой из дома. Мы-то думали, долго воевать не будем, шапками забросаем. Пошли в райком комсомола. Местные настроены были против нас, эвакуированных было очень много. Райком комсомола нас решил направить пионервожатыми в школы. Местные ребята выше и сильнее нас, все были одеты более-менее. Я говорю, нет, я не могу пойти пионервожатой, такая ободранная, у нас ничего нет, нас же погрузили в эшелоны за 24 часа. А тут еще было воровство: карточки у моей подружки украли, я то не могла отойти с работы, вела учет. И мы жили на мой паек ударника. Прораб был хороший, еще и лишнее подсовывал, по-видимому, у него свои дети такие же были. Мы по развитию были не такие боевые, как теперешняя молодежь. И потом я из репрессированной семьи, старалась особенно не выпячиваться.
- Какой был график?
- С утра и до конца светового дня. Надо было срочно построить эвакуированную с западной Украины электростанцию, за год котлован под эту станцию вырыть. А когда была монтером, утром шла по квартирам. Эвакуированные семьи, много детей, ютились в маленьких клетушках. Шум, гам, как только заходишь - мертвая тишина, как будто детей и нет. Еще и удостоверение им предоставляешь. А они, зная это, даже подушки клали на плитки, нельзя было готовить на плитках. Пройду, вроде и не заметила.
- Свободно открывали дверь? Не было такого, что не пускали?
- Предъявляешь удостоверение. Обогревались лампочкой, врубят пятисотку и греются вокруг нее. Сейчас-то с юмором рассказываешь, а тогда это строго запрещалось.
- Счетчиков электроэнергии не было?
- Нет. Я как раз обходила эвакуированные бараки, жить людям негде было, в тесноте, уплотняли всех. Вместо хлеба давали на карточку тесто, потому что пекари не успевали выпекать хлеб. Посередине комнаты буржуйка, это тесто лепили на бок буржуйки. Я меняла тесто в столовой на хлеб.
- Электростанцию построили?
- Да. На базе этой электростанции рядом строили заводы. Орск был промышленный город. Без нас ее уже достраивали.
- Почему пошли в райком комсомола?
- Жить-то не на что. Я хоть монтер, получала 400 рублей, это большая зарплата была. Девчонки мне все завидовали, я их кормила. 100 рублей стакан пшена на рынке, а ведь еще нам было и одеться. Вот и пошли в райком. Я-то могла и не ходить, а вот подружки пошли, заодно и я пошла. Пионервожатой стать я была не согласна. И потом это же совсем гроши. На стройке хоть карточки дадут и в столовую талончик. А там … варили в железной банке это пшено, получался суп. Хорошо, что были талоны в столовую, там кусочек хлеба давали к этому обеду. Как мы выжили - не знаю. Сверху пришла разнарядка, послать трех девушек в школу радистов. Нас пошло 7 человек, а надо было выбрать троих. Нам уже исполнилось по 18 лет и нас, считай, добровольцами забрали в армию. Пишите заявление, добровольцами на фронт. Одна работала медиком, вторая попала в санпоезд, а я попала в школу радистов. Выбор был - или в медицину меня сунуть, у меня есть бумажка, окончила с отличием курс медицинской школы, или же монтер - связана с электричеством, радиотелеграфист, и связисты пересилили. Училище было в Тверской области при 80-м отдельном полку связи. 2-3 месяца там были. Учили морзянку, работать на ключе, слухачами, изучали радиостанции "Северок", РСБ-2, работали на американских радиоустановках, смонтированных в машинах. В 1943 году американцы решили помощь оказывать не только тушенкой. Присягу принимала в 80-м полку связи и попала в 552-й отдельный батальон связи при 119-м стрелковом корпусе. Работала больше со взводом корпусной разведки стрелкового корпуса. В 552-й отдельном батальоне связи были - и связисты-линейщики, и отдельная радиорота, БОДО вообще все связисты.
Когда закончилась война, решила для себя ничего не вспоминать, не было никакого кошмара… никому ничего не рассказывала. Боялась, чтобы со мной никто еще не пострадал. Мне тетя моя, жена прокурора, говорила, Аня, никому ничего не рассказывай. Трудно было жить тогда открытому человеку.
- Как вам армейская дисциплина?
- Нормально ее переносила. У радистов был свой режим. Так же отбой, подъем, стояли в нарядах, дежурили на станциях ночью. Включали радиостанцию, ребята уходили.
- Девочек много было?
- Пожалуй, ребята были на пересчет. В батальоне связи было больше девушек. Только линейщики были ребята и взвод разведчиков.
- Как мужской коллектив?
- Нормально. Если бы теперешних девушек в наш век, то они подумали бы, что какие же ребята были ангелы. Ни словом, ни взглядом девушек не обижали.
- А начальство?
- Нам попалось хорошее начальство, которое беспокоились за девушек, берегли. За 2,5 года погиб только старшина радист Иван Потапов. Когда шли на Латвию, освобождать Ригу, он погиб на машине, попал под обстрел. А так никого не потеряли больше, или командиры хорошие, или бог над нами был.
- Как одевались?
- Юбки, береты, шапки, в последнее время появились платья.
- Нижнее женское белье было?
- Было. И сапоги, ботинки. На меня было трудно подобрать и обувь и шинель. Был такой случай. У нас был марш-бросок, расположились в лесу, в середине костер, легли спать. Шинель под головой и одеяло шинель. Пока спали, угол шинели у меня загорелся. Старшина Саблин Иван, такой сердитый дядька, говорит, как же ты не чуяла?! - Спала.
- Вши были?
- Боролись с этим, не было. Радиорота привилегированная. В радиоустановках грели воду, могли помыться, волосы у меня были до плеч. Кормили нормально. После трудового фронта как в рай попали, давали девушкам табак и сахар. Я ни пить, ни курить… какая же дура была. Не меняли, просто отдавали. Ребята иногда сами давали сахар.
- Разведвзвод какие-нибудь трофеи приносил в качестве подарков?
- Нет. Мы шли по своей разграбленной уже территории. Даже шоколад не помню. Мед ребята с пасеки притаскивали, потом ходили все покусанные. Им потом попало, что залезли на пасеку, отсидели по трое суток. Мы в это время брали Шауляй, нужны были ребята, их быстро забрал из гауптвахты командир разведки. Было очень страшно во время этого боя.
- Какой самый страшный эпизод?
- Когда заработали наши катюши. Они так страшно ревели. Потом немцы начали бросать с самолетов ящики, столько было много шума. Страшно было.
- Под бомбежку попадали?
- И под обстрел попадала, когда ехали от Тихвина к Курску или Орлу: ехали на джипе, начальник корпусной артиллерии Сергеев, врач, я с радиостанцией, еще разведчик, человек 6 или 7. И попали под минный обстрел. Мы все выскочили, в машине было страшно оставаться. По-видимому, где-то сидел корректировщик. Когда мы все разбежались, мины продолжали падать, а мы с одного места перекатывались на другое. У меня даже беретка с головы слетела, ее откинуло волной, я перекатилась метра два от нее, стала как решето, вся в дырках. Я берегла эту беретку долго, потом она пропала - бабушка умерла, негде было хранить, квартиры не было.
- Было свободное время?
- Было. Кино, артисты приезжали.
- Танцы были?
- Сами занимались самодеятельностью. Бывали и танцы, играл духовой оркестр, там, где надолго мы останавливались. И на велосипедах катались. Но когда под Ригой стояли - в город нам строго-настрого запрещалось идти, только на своей отведенной территории оставаться. Зарядка, гимнастика, чтобы форму не теряли. Политзанятия были обязательно. У нас все командиры были хорошие, умные. За 3,5 года одна только смерть.
- Где окончили войну?
- В Эстонии в поезде в местечке Ныне…погрузились в эшелон и ждали команды, куда нам ехать. Курляндский мешок, такое выражение, сдерживали, ждали, куда нас дальше направят, или же вперед, или на юг. Радиостанция была зачехлена, но в рабочем состоянии. Днем мы ходили по Ныне… по этому местечку, 8 мая это было. Нам говорят местные, вы знаете, что война закончилась?! Мы ничего не знали, были удивлены, приходим к своему эшелону, говорим, товарищи, мы вот такое услышали. Они заволновались. Дали распоряжение включить радиостанцию, но ничего не нашли, эфир был весь занят. Потом приходят из особого отдела, говорят, никуда мы не едем. И там же нас расформировали. Две недели стояли в эшелоне. Нас демобилизовали 9 июня, все документы подготовили.
- Награды за войну?
- За боевые заслуги.
- Личное оружие было?
- Нет.
- Немецкую радиостанцию слушали?
- Строго было запрещено.
- Как встретили дома?
- Тетя встретила нормально. Потом ко мне должны были приехать ребята. Адрес я им дала Красную Пресню. Должна была попасть на первый парад победы, они даже привезли на меня документы, но они меня не нашли, я была у тети на Левом берегу. А потом уехала к бабушке.
- Какое было отношение к женщинам после войны?
- Нормальное. У меня никаких трений не было. Сейчас больше трений бывает, да где ты была… да что ты там делала… А после войны я не встречала. В Борисоглебске был рабочий народ… знали они, что я из семьи репрессированных, тут приходилось терпеть двойной удар, особенно никуда не высовываться, уже выработалась у меня такая привычка.
 |
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | А. Орлова |
