Несколько лет назад в палате нашей больницы я познакомился с удивительно симпатичным ветераном Иваном Петровичем Петровым, добрым и мудрым человеком. С его разрешения я записал наши беседы, содержание которых шире, чем рассказы о Великой войне. Я предполагал опубликовать, но случилось так, что я не успел показать Ивану Петровичу черновик, и задать уточняющие вопросы, поэтому фрагменты беседы, требующие уточнения либо опущены, либо приведены в сокращении...
***
Иван Петрович Петров: я родился 25 сентября 1917 года в Смоленской области Сафоновском районе, в ныне не существующей деревне Залазно. Школу окончил в Ленинграде, работал в порту, завербовался в геологическую партию на остров Шпицберген. Его старинное русское название - Грумант. Как он стал норвежским, история какая-то мутная. Уголь там добывали для нашего северного пароходства. Он был невысокого качества, но привозить с Донбасса было дороже.
Много было приключений…
Однажды, когда в Баренцбург заходил ледокол «Иосиф Сталин», довелось мне на банкете сидеть за одним столом и с академиком Отто Юльевичем Шмидтом и Иваном Дмитриевичем Папаниным. Я тогда был членом Совета рудника - это вроде профсоюзного комитета.
Работал я там почти три года. Денег я привёз домой много, и решили мы с отцом новый дом ставить. Но в апреле 1941-го меня призвали в армию.
Формировали наш 610-й истребительный противотанковый артиллерийский полк Резерва Главного Командования (610 ИПТАП РГК) под Москвой, в Наро-Фоминске. Личный состав в основном – призывники и запасники. Специальности связиста меня обучали в полковой школе. Неправильно тогда представляли, как воевать будем. Например, мы учили морзянку, но она ни разу не пригодилась. Выдали нам портативные радиостанции, но без батарей, и честно предупредили, что их и не предвидится. Потаскали мы рации, выбросили, и о них не вспоминали.
Вооружили нас вначале зенитными орудиями 85-ти миллиметровыми. Они для борьбы с танками были крайне неудобны. В первую очередь, из-за трудности перебазирования.
Постояли мы с ними в Снегирях, это километров 30 к западу от Москвы, но до боя не дошло.
Впервые немцев мы встретили на 41 километре Волоколамского шоссе, но уже с другими пушками, с 57-ми миллиметровыми. [В экспозиции музея, расположенного на 41-м километре Волоколамского шоссе есть упоминание о 610 ИПТАП.].
Первые выстрелы мы сделали снарядами, произведенными в Москве за несколько дней до этого. Надо было видеть наши испуганные лица, когда до нас дошло какими «свежеиспеченными» снарядами стреляем.
Тонкая линия войск защищала тогда Москву, но как люди дрались, как умирали... Мы не думали о победе, а делали все возможное, чтобы немцы, пока мы живы, через нас не прошли…
— Неужели никто не струсил?
Были такие, что убегали в тыл. Возможностей остановить их у нас не было, но не было и проклятий в их адрес. Мы скорее жалели их — у них это было скорее сумасшествие, чем осознанное чувство самосохранения.
В первом бою 57-ми миллиметровые пушки хорошо себя показали - наш полк уничтожил 8 танков. Но и наши потери были огромные, из моего отделения связистов из 4-х человек в строю только я остался. Вовремя сибиряки подошли. Устояла Москва...
Я вначале думал, что артполк Резерва Главного Командования это какое-то отборное специально вооруженное подразделение. А оказалась, - просто «всем бочкам затычка». Перебрасывали нас очень часто, туда, где возникали танковые угрозы.
А быт наш был таков, что за всё время пока я воевал, ни разу, дословно — ни разу, я не ночевал под крышей. А с октября 41-го по март 42-го мы ни разу и не мылись, и бельё не меняли. Вшей кормили. Откуда эти твари появляются — загадка.
Немцы, отступая, почти все постройки уничтожали, а если где и оставался целый дом, то там всегда битком: женщины, дети, старики.
В 42-м я заболел плевритом. Меня отвезли в прифронтовой госпиталь. Прокалывали лёгкое, откачивали жидкость. Чем лечили, не знаю, но выходили. Меня, после госпиталя, по моей просьбе, направили в родную часть.
Недавно Ржеву присвоили звание «Город воинской славы». Давно нужно было это сделать. Какая тут рубка была! Я не преувеличиваю – поле до горизонта усеяно трупами и нашими, и немцами.
Говорят, что немцы своих хоронили отдельно с березовыми крестами, а я сам видел, что у них часто не хватало сил даже стаскивать трупы в ямы, а потому, только присыпали землей. И не у всех мертвых медальоны сняли. И до сих пор числятся эти убитые немцы без вести пропавшими…
Мои сапоги развалились, и я с убитого немецкого офицера сапоги снял. Сапоги кожаные, новенькие, даже не поцарапанные, наверно, это был его первый бой…
Если сравнивать, кто лучше был одет наши или немцы, то однозначный вывод не сделать – встречались самые разные ситуации. Попадались немцы в таких немыслимых лохмотьях, что представить трудно.
Запомнились, как были обеспечены наши части из Сибири, и из Казахстана – обмундирование подогнано, теплое, удобное – потрудились-позаботились трудящиеся в тылу, чтобы их одеть-обуть…
Под Ржевом мы продолжительное время стояли в таком месте, где окопы не выкопать - земли «на штык», а ниже вода стоит. А немецкие самолеты в огромном количестве висят над нами почти непрерывно. Народ в них во всю из винтовок палит, но на моих глазах, ни один самолет не упал. Не мне судить командование, но наших самолетов совсем не было, и даже зенитками наша переправа не была прикрыта…
Вспоминать страшно. Под бомбежкой психологически очень трудно. В наземном бою сдачи можно дать, а здесь безответно… Самолет пикирует – следишь за ним, прогнозируешь траектории пуль и бомб, и пытаешься перемещениями уклониться от них… Не обсуждаю, помогало это или нет, но активность нужно было проявлять, нельзя было пассивно ждать смерти...
–– А как с питанием было?
Удивительно, но в любую погоду в любом месте питание было. Правда, двухразовое, но нормальное. Не голодали.
А вот что касается какого-нибудь приварка, то, даже искать его не было времени: то едем куда-нибудь, то готовимся к бою, или после боя приходим в себя, то готовимся к переброске. А у нас связистов вообще работа круглосуточная - связь всё время рвётся, и бродишь среди трупов и не взорвавшихся мин... Короче, не ожидал до победы дожить.
––По каким причинам в основном погибали наши воины?
Нет у меня мнения. Как только не убивало. Сидим мы втроем, прижавшись, и вдруг одного буквально в клочья – в него снаряд попал, и удивительно — не взорвался. Мы, оставшиеся в живых, долго не в себе были…
Засыпало меня трижды, и трижды успевали меня откапывать.
Долгие годы по ночам война мучила меня… Её, хоть и заняла она малую часть моей жизни – не забыть…
–– Кого из однополчан помните, кого встречали после войны?
Командир взвода Воробьёв, возраст за сорок, выпускник Ленинградской Академии художеств. Кажется, он имел звание «Народный художник». Вот его имя и отчество подзабыл, потом уточню. Он удачно командовал орудием, хотя был сугубо гражданским человеком. Во время боя от него можно было услышать:
– Николай Иванович, пожалуйста, еще снаряд, и как можно скорее. Михаил Александрович – опять по той же цели. Иван Петрович связь восстановлена? Благодарю Вас…
Мы не раз просили начальство убрать его с передовой, поскольку он более ценен, чем мы. Уговорили - перевели его в штаб, и он рисовал портреты личного состава, бытовые зарисовки. А фотографа у нас не было. Меня приняли в партию в сентябре 41-го, а партбилет вручили лишь летом 42-го, когда я изыскал возможность сфотографироваться…
Миша Шмаков, рыболов-охотник из Астрахани. Помню, он собирал в кисет порох из немецких боеприпасов; надеялся использовать его после войны на охоте.
(Вероятно, это - Шмаков Михаил Александрович. 1909 г.р. Астраханская обл., Камызякский р-н, с. Каралат. Старший сержант. Командир отделения разведки. 610 иптап. Погиб 3 февраля 1945 г. Похоронен в Восточной Пруссии. )
Переспроси позже, обязательно вспомню фамилию всеобщего любимца - водителя грузовика. Его незатейливые житейские истории мы готовы были слушать бесконечно. Рассказывал с улыбкой, не спеша и доброжелательно. Он и анонсы своих выступлений делал. Садится в кабину и кричит:
–– Кто до вечера доживет, тому я расскажу, как я женился.
Хлоп дверцей, и уехал.
Ползешь из последних сил, упадешь лицом в песок: «Все, сейчас умру…» И тут его вспомнишь и думаешь «Нет, надо узнать, как он женился». Откуда-то силы появляются. Вася Теркин ему уступает…
Я выбыл из полка в декабре 43-го, а у них впереди ещё Пруссия была. Полк по численности небольшой - несколько сот человек и состав непрерывно менялся. Конечно, не всех убило, кто-то выжил, кто-то может калекой стал как я.
Но после войны я не делал попыток связаться с однополчанами. Почему? Наверно, потому что мне нужно было пережить горе своё …
Весной 43-го мы двинулись вперёд, и оказались километрах в 60-ти от моей деревни. Командир выписал мне увольнительную на три дня, выдали паек и кое-что на подарки родным, и я поехал…
Приехал, а деревни нет. Пустое место… А все мои земляки, мои родители и сестры расстрелянные в овраге лежат. Апрель месяц –– начало оттаивать... Стал своих искать, переворачивал трупы. До вечера этим занимался, но не нашел их, а силы кончились…
–– От такого и умом тронуться можно…
Прав ты, Игорь, – сейчас вряд ли бы выдержал… А тогда – навоевался, насмотрелся, очерствел…. Короче – выдержал.
А история оказалась еще страшнее. В тех местах партизанская республика существовала: Советская власть была, колхозы. Несколько аэродромов действовало. Там знак поставили - «Здесь при обороне партизанского аэродрома Чавырино погибло 112 партизан».
Немцы в боях разгромить партизан не могли, и под прикрытием своих войск запускали в партизанскую зону карателей. Они уничтожили много деревень. Немцы только руководили, а расстреливали свои – русские, украинцы, прибалтийцы…
Я много лет, когда здоровье было, ездил на родное пепелище, годами вел переписку с местными властями…
Есть у меня желание - увековечить память погибших жителей – ведь и они участвовали в сопротивлении, и продуктами снабжали партизан и лечили раненных… Но уже много лет не получается… Неужели это ныне живущим не нужно?….
–– Каратели с немцами ушли?
Да на кой черт они немцам нужны. Конечно, немцы их бросили, и они разбежались по стране, попрятались. Их искали, иногда десятилетиями. Многих нашли, судили…
Прислали мне смоленскую газету с итогами суда, и тогда я узнал, когда и как мои родные погибли…
–– Доводилось вам встречаться с предателями на фронте?
Бывало, и не раз. Когда мы Смоленск освобождали, его оборону держали, в основном, не немцы, а те, кого называли «власовцами». Сопротивлялись они отчаянно. Я с таким сопротивлением не встречался.
Сейчас иногда пишут: «Они решили бороться со сталинским режимом, против советской власти…». По моим размышлениям, это не так: многие выбрали плен, чтобы просто выжить, чтобы от ужасов войны не сойти с ума. А когда их снова заставили воевать, и теперь уже против своих, тут уж мозги совсем набекрень съезжали.
Их бы снова повернуть против немцев – они бы отомстили за свою испорченную жизнь...
Ненормально для человека состояние предательства…
Как меня ранило, я не знаю, было это под Витебском. То ли мина, то ли снаряд. Искалечило здорово – ногу едва удалось сохранить. Девять месяцев в госпитале лежал в Кинешме.
–– А не было ли у врачей такого искушения –– лечить лучше тех, кого на фронт можно вернуть? Может показатели их работы при этом улучшались.
Лечили одинаково и тех, кто легко ранен был, и тех, кто при любом лечении остался бы инвалидом. Контролем в госпиталях занимались комиссары.
Когда выписали меня, я был в растерянности. Что делать? На пенсию по инвалидности, тогда, конечно, прожить невозможно было. В тылу у меня был только старший брат, он служил в охране лагерей, второй брат воевал на фронте, позже погиб.
Я к старшему брату и подался в Княж-погост - это на железной дороге на Воркуту. Приехал к нему, и первый месяц жил я в казарме, в каптерке. А потом направили меня в отдел кадров строительного управления, использующего труд пленных и заключенных.
–– Ваше впечатление о заключенных лагерей в то время?
Впечатление ужасающее. Почти весь контингент – бандиты и душегубы. Политических не было…
После войны меня перевели в управление строительства дороги Рига-Смоленск. Жил я под Ригой.
Много удивительного в Латвии было в то время, Война только кончилась, а на базаре что угодно: мясо, масло и т. д. На рынках порядок, чисто, масло в упаковочной бумаге, белые халаты… И цены не запредельные, кое-что и мы могли прикупить. И не была Латвия так разрушена как Россия. Центральные власти прибалтийским республикам специальные послабления ввели. И налоговые поборы поменьше, и даже сроки тюремного заключения тем, кто сотрудничал с немцами, существенно уменьшили…
После Риги в 1946 году я оказался в Мордовии. Строительство секретного объекта в Сарове – это отдельная история. Мне, свидетелю и участнику тех событий, а я работал в отделе кадров строительства, кажется, что историки спешат заменять вопросы и гипотезы утверждениями.
К примеру, утверждают, что Юлий Борисович Харитон участвовал в выборе места для объекта. Но я оказался здесь раньше его и уже работал в отделе кадров разворачивавшегося строительного управления, и знал, что выбор места уже состоялся.
Второй пример: говорят об фантастически хороших, по тем временам, условиях, созданных для работающих на секретном объекте. Но какие были перекосы! К примеру, не хватало и врачей, и даже элементарных лекарств. И в случае сколь-нибудь серьезного заболевания, работников секретного объекта везли в мордовские лагеря. Там были и хорошие врачи и необходимые лекарства.
–– Что бы Вы пожелали, посоветовали молодому поколению, и тем, кто будет читать запись нашей беседы?
Пожелал бы быть счастливыми.
А посоветовал бы научиться отдыхать, ведь молодые так часто переоценивают свои силы…
P.S.
Желание Ивана Петровича сбылось уже после его смерти. В настоящее время на месте братской могилы 450 жителей уничтоженной 23 января 1943 года деревни Залазно установлен обелиск.
Удивительно, но это произошло только после обращения к В.В.Путину, принятого на массовом митинге жителями Сафоновского района в 2009 году.
Доступные сейчас в интернете материалы позволяют выяснить некоторые детали, о которых Иван Петрович наверно не узнал.
Документы, хранящихся в архивах, свидетельствуют, что на Смоленщине немецкие каратели сожгли более пяти тысяч сел и деревень, из них около 300 вместе с мирными жителями.
Государственная чрезвычайная комиссия определила общее количество жертв в 546 тысяч человек.
Память этих жертв до сих пор не увековечена достойным образом. Напомню, что в Белоруссии мемориальный комплекс в Хатыни, ставшей символом всех уничтоженных белорусских деревень, и памятником их жителям, принявших мученическую смерть, возвели еще в 60-е годы.
Иван Петрович прав: немцев, отступающих под ударами Красной армии, не интересовала судьба нанятых ими карателей-палачей.
Но дальше начинаются странные истории. Не разбираясь в масштабах и деталях преступлений, компетентные органы приговорили всех пойманных участников карательных операций против мирного населения к 25 годам лагерей. Повезло нелюдям - в это время (1947 -1950 гг.) отменили смертную казнь.
А через несколько лет им опять повезло на смену «несправедливым сталинским репрессиям попавших в плен» пришли не только массовые амнистии (1955 года - в честь 10-летия Победы), но и «массовые хрущевские незаконные и несправедливые реабилитации».
Некоторые из «нелюдей» смогли «выбить» себе и справки, что они жертвы сталинского режима – что осудили их лишь за то, что они попали в плен, и официально стали ветеранами ВОВ, получали юбилейные медали, вели патриотическое воспитание школьников, получали в распределителях продуктовые наборы и т.д. И настолько вошли в роль героев, что в 1985 году один из карателей - дослужившийся до звания хауптштурмфюрер СС Григорий Никитич Васюра стал требовать себе Орден Великой Отечественной войны.
Добросовестный работник военкомата заподозрил неладное, порылся в архивах, и дал повод компетентным органам исправить их ошибки. На суде над Васюрой в качестве свидетелей выступили и 26 его подельников, и что привлекает внимание - ни один из них не отсидел более 8 лет.
Оказалось, что случай с «советским ветераном» Васюрой - главным нацистским карателем Катыни - не единственный, он инициировал новые дела, и были найдены и новые свидетели. Оказалось, что жива и свидетельница трагедии д.Залазно. Из показаний Татьяны Денисовны Бондаревой: «Нас выгнали из землянок, запретив взять личные вещи. Ночь продержали на морозе. Утром стариков, детей и баб погнали к оврагу. Заставляли становиться на колени у края рва и стреляли в затылок. Я упала на снег, и на меня навалились убитые. Помню, как один из убийц вытащил из оврага мертвого мальчика и повесил за ноги на дерево…»
Двух, найденных через более 40 лет карателей, принимавших участие в убийстве жителей деревни Залазно, судил военный трибунал Московского военного округа.
Смертные приговоры был оглашены в Доме Культуры железнодорожников Смоленска. Они были одними из последних смертных приговоров, приведённых в исполнение в Советском Союзе.
| Интервью и лит. обработка: | И.Жидов |
