- Родилась я в 1922 году в хуторе Фомихин Серафимовичского района Сталинградской области и жила там до четырнадцати лет. Отец мой был донским казаком, мать донской казачкой, так что я тоже донская казачка. Отец работал в колхозе завхозом, а мать и моя бабушка дома пироги пекли для всего колхоза. Они обе были хорошими пекарками и я в них пошла – тоже научилась пироги печь.
В хуторе своем я окончила семь классов, а восьмой пришлось оканчивать в Серафимовиче, но для этого мне пришлось переехать туда жить.
- Вы переехали из хутора вместе с родителями?
- Одна! У меня там родственники жили: там жила моя тетя, сестра моего отца, я к ней и переехала. А после того, как окончила восьмой класс, я поехала в Сталинград сдавать экзамены в ФЗО. Сдала я все на «отлично» и начали нас учить.
- На кого?
- Я училась на токаря при заводе. Туда не всех принимали, смотрели биографию: кто, чего, как.
- Судя по такому отбору, завод был военным?
- Да, он был военным - завод №221.
- Что выпускал этот завод?
- Да много что выпускал. Мы все знали о его продукции, но молчали.
В токари там принимали только мужчин, как я туда попала – я не знаю. Но мне хотелось быть именно токарем, поэтому все девчонки пошли во фрезеровщицы, а я стала токарем.
Проучились мы полтора года и отправили нас в завод, работать. Там я и работала до самой войны. Но тогда была совсем другая жизнь. Во-первых, все девчата и ребята, помимо основной специальности, учились еще на что-нибудь. Я, к примеру, закончила школу медицинскую, была секретарем комсомольской организации, умела хорошо стрелять и была не просто «Ворошиловским стрелком», а имела статус инструктора.
Однажды приходит наш инструктор, который нас обучал. А я ниже «девятки» никогда не выбивала, а иногда и в «десятку» попадала. Вот он пришел и говорит: «Аня, знаешь что, помоги мне» - «Чего надо?» - «Надо милиционеров подучить стрельбе». Тогда же, до войны, милиционеры были в основном старыми коммунистами, но стрелять при этом не умели совершенно. Я говорю: «Ну как я с ними буду разговаривать? Они же мне в дедушки годятся» Он говорит: «Ничего, пойдем».
Пришли мы туда, а это было на «Баррикадах». Там у нас все было оборудовано для военной подготовки, даже парашютная вышка стояла. Я все переживала и спрашивала инструктора своего: «А Вы их предупредили, что я их буду обучать?», а он мне отвечает: «Да, предупредил. Сказал, что дам им самого лучшего инструктора».
- Вы отлично стреляли. Вас этому научили или у Вас природная меткость?
- Конечно научили. Этот инструктор как раз меня и обучал. Хорошо стреляла не я одна: у нас все умели стрелять, и мужчины и женщины, которые работали на заводе «Баррикады».
Когда подошли к ним, инструктор с ними стоит, разговаривает и ничего не говорит, что это я их обучать буду. Наконец, кто-то из милиционеров говорит: «Ну сколько же мы будем вашего инструктора ждать?» - «Так он здесь уже», - «Где?» Инструктор на меня показывает, а они как подняли шум: «Что? Вот эта пигалица нас будет обучать?!» Инструктор их предупредил: «Смотрите, она вам этого не простит!»
Начали заниматься. Ну совсем они не умеют стрелять! Совсем! Старики, что там говорить.
Решила я для начала посмотреть, что эти старики вообще могут. Легли они, изготовились для стрельбы, а я хожу, им ноги своей ногой раздвигаю. Они лежат, а сами головы повернули, на меня посматривают. Сначала они с недоверием ко мне относились, а потом уже так ко мне привыкли, что стали меня «дочкой» называть. А я им в шутку: «Какая же я вам дочка? Я же пигалица!»
- Из чего стреляли?
- Из винтовки. Для стрельбы у нас были специальные винтовки, хотя я могу стрелять из любой. А для обучения у нас были мелкокалиберные винтовки.
- При обучении из винтовки Мосина стреляли?
- Нет, у нас их и не было.
Кстати, чтобы полностью закончить милиционерам курс обучения, они должны были у меня еще и с вышки прыгнуть. Другим обучаемым, может быть, и не надо было этого, а, поскольку они милиционеры, им это надо было сделать обязательно. Когда они увидели вышку, они загомонили: «Да как же мы туда полезем?» - «А я вам покажу как!» Залезаю на вышку, оттуда прыгаю. Мне сразу вопросы: «А за нас не прыгнешь?» - «Я прыгаю с удовольствием сама, но и вас я тоже прыгнуть заставлю». Они начали просить инструктора-парашютиста: «Ну какие из нас парашютисты?»
- Все прыгнули или кого-то сталкивать с вышки пришлось?
- Инструктор-парашютист уже стал с ними разговаривать как надо, матом. В результате прыгнули все.
- Расскажите про свою медицинскую подготовку.
- В 16-й средней школе была организована двухгодичная школа медицинских сестер. Мы, все девчонки, которые учились на ФЗО, просто обязаны были все пройти там обучение. По окончании обучения мы даже сдавали экзамен.
- Обучение там было обязательным?
- Нет. Но мы все сами туда, с удовольствием, шли учиться.
- Кто преподавал там?
- Самые лучшие профессора из 5-й больницы.
Сдали мы экзамены, пошли на работу. И тут как раз началась война. Но мы об этом узнали не сразу, ведь мы в это время находились в цехах завода, а там радио нет – оно было только в кабинете у директора завода. Ну, может, у начальников цехов еще была какая-то возможность получить информацию.
Я в это время работала в цеху «семь-два». Наш корпус назывался в народе «Крыша Памира» и там, кроме нашего, находилось еще семь цехов: «семь-один», «семь-три» и другие. Цеха были огромными.
В конце «Крыши Памира» был еще один цех, девятый. Он был сборочный и к «Крыше Памира» не относился, а был засекречен. Там сидел милиционер и туда не пускали никого. Что ж, Вы думаете, что я туда не прошла? Прошла! Прошла и посмотрела все!
- Случайно туда попали или из любопытства?
- Любопытно мне было. Я вообще была всегда любопытной.
- Как же Вы туда проникли?
- С ребятами договорилась, которые охраняли этот цех. Ну и что, я пойду всем рассказывать что ли, что я там увидела? Там какую-то трубу делали, так я туда заходила стоя, не пригибаясь. Я сквозь эту трубу дважды прошла: туда и обратно. А потом меня ребята из охраны обратно выгнали: «Иди, а то мы из-за тебя неприятности получим».
Кстати, я потом у милиции так и стала инструктором: после обученных приходили ко мне следующие и я их тоже обучала.
Тогда даже соревнования устраивались между районами. В городе было пять районов и между ними было соперничество по стрельбе.
Привезли меня на соревнования, а там тоже все начали смеяться надо мной. А наш инструктор, который тоже с нами поехал, сказал им: «Вы зря, ребята, смеетесь!» А я тихонечко его спрашиваю: «А можно я их вызову на поединок инструкторов других команд? Посмотрим, кто лучше стреляет», он отвечает мне: «Можно, делай. Но только когда закончатся соревнования».
- Где проходило соревнование?
- В центре города, в Сталинском районе. Конечно, никто нам машин не выделил для поездки, пришлось самим добираться на автобусе.
В этих соревнованиях наша команда заняла второе место. Кто-то из судей спрашивает друг друга: «Кто же их готовил?», а ему отвечают: «А вот эта девушка». Судьи удивились, ведь другие команды готовили военные инструкторы и стреляли они из боевых винтовок, а у моих-то винтовки вон какие были! Мои милиционеры потом даже говорили: «Мы старались тебя не подвести, нам было бы стыдно, если бы мы плохо выступили на этих соревнованиях».
- Вы все-таки вызвали инструкторов на состязание?
- Конечно. Когда закончилось соревнование, я подошла к комиссии и говорю: «Я хочу вызвать всех четверых инструкторов посоревноваться в стрельбе». Мне говорят: «Это же военные!» - «Ну и что, что военные? Я их вызываю! Что, нельзя?» - «У нас такого еще ни разу не было», - «А теперь будет! Давайте! Они меня оскорбляли, что я такая-сякая». Тут наши ребята подошли: «Давайте! Мы милиционеры, мы у нее учились, мы знаем, что она хорошо стреляет». Ну, и нам разрешили.
Я их всех обогнала по количеству выбитых очков и заняла первое место. Они тогда уже по-другому стали ко мне относиться.
- Вы на соревнования приезжали со своими винтовками?
- Нет, нам их на месте уже выдавали, всем одинаковые, мелкокалиберные. Хоть мы изучали и боевые винтовки, но нам их не давали. Перед войной нас муштровали хорошо! Всех начали готовить: и милицию и в заводе. В заводе, там начали свои готовить, а мне вот дали милиционеров.
- Где находилось ФЗО?
- Оно находилось прямо возле завода. А когда мы немного проучились и нас стало можно в завод пускать, то нас туда на практику отправляли. Пока мы практику проходили, каждый мастер в цеху подбирал себе из нас будущих рабочих. Они внимательно наблюдали за тем, кто из нас как работает. Ребята пошли сразу все в токари, а меня мастера отказались брать к себе: «Мы в токари девчонку не возьмем!» И это несмотря на то, что я училась на токаря!
Но я противная была и зашла в свой цех «семь-два». В этом цеху работали муж и жена: муж был мастером, а его жена работала там фрезеровщиком. Его жена сразу ко мне подбежала и стала меня расспрашивать, как у меня дела. Я ей рассказала о своей проблеме и о том, что хочу быть токарем. Она мне шепотом говорит: «Я ему сейчас скажу, чтобы взял тебя к себе! А если будет что-то не так, то он тебя подучит». Подошла она к нему, объяснила все, а он говорит: «Да у меня ни одной женщины-токаря нет!» Я ему пообещала: «Я Вас не подведу», и он меня взял к себе.
Поработать долго не пришлось, всего полтора года: в 1937 году мы начали учиться на ФЗО, а с середины 1939 года уже в заводе работали.
- Где Вы жили во время учебы и, впоследствии, работы?
- В общежитии.
- Общежитие дали от завода?
- Нет, в общежитии жили только когда учились, а потом на квартире жила. Ко мне еще брат приехал, 1924 года рождения, он со мной вместе жил. Мы с ним снимали комнату у старика со старухой.
- Сколько детей в семье было, кроме Вас?
- Кроме меня и брата Ивана еще был брат Женя и двое сестер: Валя и Маня. После войны все мои братья и сестры у меня жили: отец умер рано, а мама осталась на хуторе жить. У меня даже бабушка жила после войны. А потом Валя подросла и все заботы о младших легли на ее плечи.
- Было у вас в то время ощущение надвигающейся войны?
- Нет, не было. Мы о войне даже и не думали.
Я была еще несовершеннолетней и мне нельзя было работать во вторую смену. А тут, перед этим, стали делать смены по двенадцать часов: с восьми утра до восьми вечера и с восьми вечера до восьми утра.
- Сколько же Вам было тогда?
- Я родилась 23 декабря 1922 года, а это, считай, уже 1923-й год. Получается, что мне было тогда только семнадцать лет и мне немного не хватало до совершеннолетия. Так мой мастер за меня поручился, что я буду выполнять норму при работе во вторую смену и он будет за меня полностью отвечать.
Честно говоря, это его жена заставила за меня поручиться – мы с ней очень сильно подружились, хотя она и постарше меня была. Ведь если бы я работала только в дневную смену, то мне пришлось бы работать в других бригадах у разных мастеров, а мне этого самой не хотелось, хотелось остаться со своим коллективом. Да мой мастер меня уже знает, знает, где мне что-то надо подсказать и помочь. Они на меня не обижались – я хорошо работала.
Единственное, что мне тяжело было, так это ночью не спать. Жена мастера смотрит, что я спать хочу и уже носом клюю, и мужу говорит: «Володя, иди подмени ее, пусть она немного поспит. Ей полчаса хватит чтоб в себя прийти». Но это я уже потом узнала, что она ему так говорила. Мастер ко мне подходит: «Давай я тебя подменю, а ты иди в туалет, там есть лежаки, поспи немного», - «Да как же я рабочее место свое брошу?» - «Я за тебя поработаю!» Тут и жена его подбегает: «Иди, иди давай!» Мне надо было минут двадцать поспать, не больше: я как упала на лежак, так сразу и уснула.
Просыпаюсь и думаю: «Господи, сколько же я проспала?», ведь часов тогда не было. Прибегаю в цех, а мне там удивляются, что я так рано вернулась. Мастер посмотрел на часы и говорит: «Двадцать минут ты проспала, могла бы и подольше поспать».
- Сколько народу работало в цеху?
- Ой, я и не знаю. Страсть, сколько народу было на «Крыше Памира»! Я однажды мастеру призналась, что была в секретном сборочном цеху, а он мне говорит: «А я и не сомневался, что ты туда пройдешь!»
В 1941 году я подавала документы в Сталинградское авиационное училище. Но у меня их не приняли, сказав, что девушек они не набирают. Я рассердилась на них и написала письмо Ворошилову. В письме я писала, что в нашей стране все равны, и женщины и мужчины, и имеют равные права на обучение специальностям. И просила его помощи в поступлении в авиашколу. В феврале 1941 года мне пришло письмо от Ворошилова, в котором он говорил, что вопрос со мной будет решен положительно и мне необходимо снова прийти к начальнику авиационного училища. Я конечно понимаю, что ответ писал не сам Ворошилов, а его помощники, но подпись в письме стояла ворошиловская.
Я снова пошла в училище. Начальник училища меня принял, поговорил со мной. Провожая меня, мы вышли на крыльцо. В это время в курилке стояли ребята – курсанты. Увидев меня, они громко засмеялись. Начальник училища им говорит: «Чего вы ржете? Она вам еще покажет, что летчик из нее ничуть не хуже вас». На прощанье, начальник училища сказал, чтобы я в сентябре снова поступала к ним в училище и по рекомендации товарища Ворошилова они меня обязательно примут.
Но, к сожалению, в июне началась война.
- Как Вы узнали о том, что началась война?
- Мы работали во вторую смену. Выходим из цеха. А у нас было по два пропуска: один в свой цех, а второй в «Крышу Памира». Выходим, значит, а народу возле завода стоит! Я спрашиваю: «Это что это происходит? Мы что, всем заводом вместе выходим что ли?» А Володе, оказывается, уже сообщили.
- Володя – это кто?
- Мастер наш. Федоров его фамилия была. Небольшого такого роста были оба, и он и жена его. Вот он говорит нам: «Ничего, ничего, идите по домам. Через двое суток придете». Мы тогда у народа в толпе стали интересоваться: «Что случилось?», а в ответ слышим: «Война, война!» Народу собралось – море! И те, кто пришел, в завод не идут, и те, кто из завода выходит, тоже здесь же остаются. «Что за война?» - «Да большая война! Уже Украина завоевана!»
А у нас были девчонки-сандружинницы, а я у них была организатором и комсомольским вожаком. Говорю я им: «Девчата, раз война началась, теперь пошли в военкомат!»
- Сандружинницы – это кто такие?
- А это те, кто вместе со мной закончили школу медсестер.
Пришли мы в военкомат, а там народу! Я их, конечно, не считала, но, думаю, тысячи две там точно стояло. Но мы, несмотря на такое количество желающих пойти на фронт, тоже заняли очередь. Нас в этой очереди спрашивали: «А вы зачем сюда пришли?», на что мы отвечали, что мы уже готовы к этой войне и имеем медицинскую подготовку. Стоим. За нами уже начали очередь занимать. Тут выходит из военкомата какой-то здоровый дядя, военный, спрашивает всех кто откуда, переписывает. Ребята там стояли с нашего 221-го завода, так он как узнал, что они с военного завода, так сразу их развернул обратно.
Подходит к нам: «А вы чего тут? Зачем сюда пришли?» - «Как это зачем?» Девчонки сразу на меня: «Ань, ты сама с ним говори». Я этому военному отвечаю, что это подготовленные люди, а он: «Никаких! Надо будет – мы вас позовем!» - Да при этом орет так, чтобы все вокруг слышали, - «А сейчас марш отсюда, чтобы ни одной я тут не видел!»
Говорю подружкам: «Девчата, пойдемте в центр города, там теперь наверняка тоже нужны люди». Пошли мы в центр. Шли пешком, больше не на чем было - тогда поезд от завода в город ходил только два раза в день: утром рабочих привозил, а вечером отвозил.
Пришли. Смотрим, там суета какая-то. Спрашиваем, в чем дело. «Здесь госпиталь будет организовываться», - отвечают. Это было где сейчас находится Детский центр, а напротив него пятиэтажка. Вот в этой пятиэтажке и начали создавать госпиталь. Пошли мы внутрь этого здания. Там комиссар сидел, старый старик. Мы к нему, мол, так и так. «Да мы с удовольствием вас возьмем! А где вы работаете?» Я ответила, что на Баррикадах, но не сказала где конкретно. Он говорит: «Знаете, как мы в людях нуждаемся. А сколько вас?» - «Двенадцать человек». Я ему не сказала, конечно, что без нас на заводе двенадцать станков будут стоять. Сказала только, что мы все на Баррикадах живем и работаем.
И начали мы работать в этом госпитале. Для начала составили большие списки состоятельных людей. Ну как состоятельных, тех, кто зарплаты большие получал. Начали ходить по квартирам из этого списка и собирали простыни, наволочки, пододеяльники. А вообще брали все, что давали: полотенца, тряпки, посуду, у нас же ничего не было, поэтому ни от чего не отказывались. Перед тем, как нас отправляли на эти поквартирные обходы, нам говорили: «Девчата, будьте настойчивее».
- Были такие, которые ничего не давали, отказывали вам?
- Нет. Все отдавали что могли.
- Госпиталь полностью располагался в здании или рядом еще палатки ставили?
- Это пятиэтажное здание нам отдали полностью, и мы его стали переоборудовать под госпиталь, даже ставили там ванны. Ванны мы сначала сами таскали, а потом нам из военкомата на помощь прислали ребят. Мы у них выпрашивали хоть что-нибудь потаскать, а они нам не давали: «Чего это вы, девчата, будете еще тяжести таскать!»
- Дом, выделенный под госпиталь, был нежилым?
- Да как же? Это был жилой дом. Там и жили и работали, но потом всех оттуда выселили и отдали его под госпиталь.
- Госпиталь уже был сформирован? Номер ему уже был присвоен?
- Да, госпиталя еще как такового не было, а номер у него уже был – 2106. Это, наверное, самый первый госпиталь, который был открыт в Сталинграде в первые дни войны.
Работали мы в госпитале все двое суток своих выходных, а потом нам надо же было на завод идти работать. Нам в госпитале говорят: «Да не ходите вы на завод, сходите в военкомат, пусть они вас в госпиталь переведут», а я отвечаю: «Ходили уже, гонят нас из военкомата. Даже я с ними справиться не смогла, не то что мои девчонки».
Спали мы тут же, неподалеку, в гостинице. А там все было так богато украшено, все блестит. А мы приходим усталые и, не разбирая постели, сразу заваливаемся спать. Поспим час или два, и на завод отправляемся.
Так мы поработали немного, а потом завод стали готовить к эвакуации, и мы больше туда не пошли. К тому времени начальство госпиталя уже сходило в военкомат и сказало: «Вы чего людей мучаете? Они у нас уже два месяца, оформляйте их к нам». У нас старший лейтенант был замполитом, так это он с военкоматом все дела улаживал.
- Каким образом оформлялась Ваша последующая неявка на завод?
- Военкоматом. Он нас мобилизовал. До этого мы ходили в госпиталь по собственной инициативе, а теперь нам вручили повестки.
- Вы участия в подготовке завода к эвакуации уже не принимали?
- Нет, мы уже к тому времени в госпитале были.
- После того, как вас мобилизовал военкомат, вам присвоили воинские звания?
- Ничего подобного, мы просто как мобилизованные гражданские люди работали. Хотя в госпитале мы работали так же, как и военные. Даже зарплату получали такую же.
Самое страшное в госпитале началось, когда к нам стали поступать первые раненые и мы их начали на носилках таскать.
- Когда к вам стали поступать первые раненые?
- Примерно месяца через три или через два. Тогда ведь Сталинград был глубоким тылом. Раненых к нам стали везти из Украины, а потом и мы сами за ними туда стали ездить.
Всех прибывших раненых надо было купать, а там почти все молодые парни, они нас стесняются.
- Раненых мыли на улице?
- Нет, в помещении. Там все уже для этого сделали, ведь прошло два или три месяца, прежде чем стали поступать в госпиталь первые раненые.
- Как все это происходило?
- По прибытию раненых их осматривает врач и распределяет: куда, кому и чего. Обычно говорил: «Палата такая-то…». А уже потом их из палат брали и купали. В госпитале было сделано много душевых, так их в эти душевые заводили и мы должны были их там купать.
- Мыли их со шлангов?
- Нет, мочалкой их мыли. Старшая медсестра у нас была, она матом всегда разговаривала, так она нам говорила: «Ничего не бойтесь! Пойдете мыть их и все!» Мы ей: «Да мы ребят-то голых сроду не видели!» Поставила сестра, которая душевой заведовала, нас, двенадцать девчонок, и стали нам раненых приводить. А солдатики видят, что девчата молодые стоят, и сами не хотят идти мыться. Это сейчас молодежь ничего не стесняется, а раньше нам было трудно себя перебороть. Для меня мытье раненых было трудной процедурой, поэтому я даже потом немного обрадовалась, когда нас забрали из госпиталя.
- Как мыли лежачих раненых?
- А лежачих уже мыла та сестра, но она мыла их на кроватях.
- Куда девали форму раненых солдат?
- Все стиралось: госпиталь всю солдатскую форму сдавал куда-то в стирку. После того, как она возвращалась к нам из стирки, мы ее внимательно рассматривали и сортировали: какую можно было еще использовать, а какую нельзя. Если надо было – штопали ее, а потом обратно солдатам ее и выдавали.
- Раненые в госпитале ходили в форме?
- Лежачие, конечно, без формы лежали, а те, кто мог передвигаться, конечно же в форме.
- Госпитальных халатов для раненых не было?
- Это уже позже они появились и стали их раненым выдавать. А сначала только в форме. Такая нищета была в то время! А потом нашему госпиталю стали помогать и другие города Советского Союза, в которых еще не было войны: нам присылали все необходимое для госпиталя.
- К вам поступали все подряд раненые или только тяжелые?
- Только с тяжелыми ранениями. Хотя были и ходячие, например, у него рука вся побитая и он с нею перевязанной ходит. А одного привезли: маленький, худенький. Он в моей палате был, и он там умер. Вы знаете, как я плакала! Ой, ой! Я его фамилию до сих пор помню, нерусская фамилия – то ли Баширов, то ли Башаров.
- Как осуществлялся прием раненых в госпитале?
- Их привозили поездом, а мы шли к поезду с носилками, перегружали раненых на машины и отвозили их в госпиталь. Причем отвозили раненых в тот госпиталь, в который их примут. Если наш госпиталь был полон ранеными, то везли в другой, где были свободные места. Уже через два месяца в нашем госпитале раненых было некуда класть.
- Хирургические операции в госпитале проводились?
- Да, конечно. У нас ведь, кроме хирургического, были и другие отделения. Но у нас, если поступил раненый, то все отделения работали для его выздоровления.
- Машины, которые отправлялись к эшелону для того, чтобы забрать раненых, выделялись вашим госпиталем?
- Нет. Я не знаю, кто их нам выделял. Замполит обычно звонил куда-то и машины сразу выделялись. Ведь раненых забирал не только наш госпиталь.
- К эшелону, кроме вас, приезжали и из других госпиталей?
- Да, но, пока мы не разгрузим раненых для себя, другой госпиталь будет в очереди стоять. Там на путях под разгрузку можно было поставить одновременно всего два поезда.
Месяца через три после того, как пришла первая партия раненых, после того, как я проплакала по умершему солдатику, к нам пришел наш замполит и говорит: «Ну все, девчата, пришел я с вами прощаться», - «Что такое?» - «Поезд пришел», - «Какой поезд?» - «Санитарный». Мы спрашиваем его: «Как же так? Ведь здесь некому будет работать», - «Тут мы еще наберем, а в санитарном поезде не хватает рабочих рук. Туда нужны грамотные люди, а вы у меня уже грамотные, поэтому вас отправляют в санитарный поезд».
Перед нашим уходом в госпитале все с нами попрощались, и замполит повел нас на вокзал. Вокзал был еще целый, ведь бомбежек города тогда еще не было. Бомбежек мы уже потом насмотрелись, испытали на себе вдоволь. По прибытию наш замполит передал нас замполиту санитарного поезда. Там вообще вся бригада была своя: и главный врач, и остальные медицинские работники. В санитарном поезде нас сразу закрепили за вагонами: мне достался восьмой вагон, Машке достался шестой.
Как только мы попали в санитарный поезд, нас сразу отправили за ранеными к линии фронта на Донбасс, там шли бои сильные.
- Как официально назывался ваш санитарный поезд?
- Военно-санитарный поезд ВСП – 336.
- По прибытию на место, где нужно было забирать раненых, как далеко от линии фронта располагался санитарный поезд?
- Мы ехали в те места, где раненые уже были собраны для отправки в тыл, а бои шли почти неподалеку. Раненых мы таскали в поезд из разных ям, в которые они вползали и сидели, нас дожидаясь.
И вот мы раз съездили к линии фронта, второй раз. А возили все время раненых в Сталинград. А потом приехали и видим, что здесь, в городе, уже стреляют зенитки.
 |
Попкова А.М. 1942 год |
- Вы из Сталинграда на санитарном поезде ушли до бомбежки города 23 августа 1942 года?
- Да, мы ушли раньше. Город, конечно, уже немного бомбили, но не так, как 23 августа. Однажды мы подъехали к Сталинграду, а нас в город не пускают, говорят: «Вы видите, что творится в городе!?» При этом нам нигде не дали разгружать поезд. Возможно, знали, что ожидается очередная бомбежка. Кормили нас на этой вынужденной стоянке абы чем: что было, то и давали.
А у меня оставался в городе брат. Его из-за молодого возраста, не призвали в армию, но забрали рыть окопы. Он возвратился со строительства оборонительных рубежей, пришел ко мне в госпиталь, а меня там нет. Его, конечно, девчонки накормили там и напоили.
А я в это время на краю города, и смотрю, как город бомбят. Но это была совсем не та бомбежка, которая случилась 23 августа: всего пять самолетов, наверное, бомбили город – это ничто по сравнению с тем, сколько их потом налетело. Наш эшелон тоже бомбили, но мы из него все повыскакивали, убежали и в ямах попрятались. А когда бомбежка закончилась, снова побежали к своему поезду.
Когда вернулись в город, мне сказали, что меня искал мой брат. Я потом побежала туда, где мы жили на квартире, но бабушка с дедушкой мне сказали, что он опять уехал на строительство рубежей. Кстати, когда из города эвакуировали население, я попросила, чтобы этих бабушку с дедушкой тоже эвакуировали. Они, хоть и не родные мне были, но они были такие хорошие люди!
23 августа 1942 года наш санитарный поезд не стали совсем пускать в Сталинград, развернув его и отправив на юг. Не успели мы отъехать от города, как увидели ту тучу, которая налетела на город. Нам уже потом капитан рассказывал, что немцы наших обманули: наши их ждали с юга, а они с севера налетели, со стороны Тракторного завода.
Мы стремились поскорее уехать подальше от города, чтобы сберечь раненых. Вот куда мы направлялись в тот раз, уже не могу вспомнить. Правда, перед тем, как нам уехать, меня успело ранить.
- Когда вы ездили за ранеными к линии фронта, ваш поезд попадал под обстрелы?
- Да все время! Особенно когда мы стали ездить в теплушках. Санитарный поезд был оборудован обычными вагонами только сначала, а потом их всех заменили на деревянные теплушки, в которых раньше возили лошадей.
- А какие вагоны были сначала, когда вы начинали совершать первые рейсы? Простые пассажирские?
- О, тогда были специальные санитарные вагоны - красивые такие вагоны, с постелями!
- Куда же они подевались впоследствии?
- Их разбило при обстрелах и надо было их на ремонт отправлять. Вот нам их всех и заменили теплушками. Отправили наши санитарные вагоны в ремонт, и мы некоторое время сидели без поезда. А потом наш начальник однажды и говорит: «Ну, девчата, наш поезд пришел», а я наивно спрашиваю его: «Что, неужели так быстро его отремонтировали?»
- Пока поезд находился в ремонте, где вы базировались?
- В нашем госпитале. Когда у нас забрали поезд на ремонт, нас уверили, что его быстро сделают. Но быстро его не сделали, нам просто взамен него выдали другие вагоны.
- Как осуществлялась охрана санитарного поезда? Были ли на нем установлены хотя бы пулеметы?
- Да ничего подобного не было! Поезд был совершенно незащищенным, совершенно.
- Были на поезде какие-нибудь обозначения, что это санитарный поезд?
- Обязательно! На вагонах были нарисованы большие красные кресты. Да, и на крышах тоже были нарисованы кресты.
Когда дали нам теплушки, и мы поехали к линии фронта, было уже очень холодно. В каждом вагоне на полу была набросана солома, в углу стояла печка, рядом с которой до самой крыши были сложены дрова. А в эту поленницу дров была вложена записка: «Остальные дрова себе найдете по дороге». Действительно, тех дров, что были заготовлены в вагонах, не хватило даже на одну поездку. Холод был, мерзли мы страшно. Немцы уже были практически в Сталинграде.
Однажды мы проезжали Ростов. Не успели переехать по мосту через Дон, как началась бомбежка. Из города спешно вывозят раненых, поэтому мы со своими теплушками стояли, пропускали их. Вдруг слышу, кто-то мне кричит из раненых с того поезда, который пришел из города. Я выскочила, смотрю, а это моего отца друг. Он мне говорит: «Ой, куда же вы едете? Вы не знаете, куда едете!», я говорю: «Я уже давно езжу сюда!». Он предлагает: «Садись с нами, да поедем домой», а я ему: «Нет, никуда я не поеду. Я военнообязанная. А Вы езжайте, у Вас все будет хорошо».
Переехали мы Дон, проехали в сторону Краснодара и встали. Я спрашиваю у замполита, почему мы остановились. Он говорит: «Вот, у меня на карте отмечено это место, где указано, чтобы мы тут стояли и принимали раненых». А никаких раненых поблизости и нет. И вообще никого нет: ни немцев, ни наших. Мы побегали по окрестностям, но никого не нашли. А мороз был сильный. Решили поискать раненых подальше от поезда. От каждого вагона выделили по санитарке и санитару. Санитары у нас были, как правило, из бывших раненых.
Вышли мы на какой-то бугор и пытаемся разглядеть наших раненых. Как потом оказалось, раненые были недалеко, но им нельзя было показать себя. Это я потом уже узнала, что там 6 танковая бригада стояла. Смотрю, далеко-далеко виднеется какая-то деревня, а со стороны нее летит легкий самолет. Я говорю своим: «Ребята, надо куда-нибудь спрятаться, сейчас он по нам будет стрелять». Самолет пролетел вдоль путей, по вагонам пострелял, развернулся и опять летит на нас. Я сильно испугалась этого налета: что я там орала - я не знаю, это мне потом уже рассказывали наши ребята-санитары. Говорят, что хотели меня бросить на землю, а я кричала этому самолету: «Куда вы летите, вы что, не видите, что ли?! Ума у вас нету!» и показывала рукой на красные кресты на вагонах.
Самолет улетел, не стал больше обстреливать наш поезд. К нашему счастью, ни в один из вагонов он не попал. После налета стоим все вместе: замполит-старичок наш, девчонки и ребята, все внимательно вслушиваемся. Я говорю нашим: «Послушайте, кажется я где-то слышу стон!» - «Ну какой там стон?» - «Да, стон!» А я слышала тогда очень хорошо, это сейчас глухая стала.
Мы стояли на возвышении, а внизу было заброшенное поле, засеянное кукурузой – высокие стояли стебли с большими початками. Оказывается, среди этой кукурузы, метрах в пятидесяти от нас, были вырыты окопы и там, в этих окопах, лежали раненые. Мы все побежали вытаскивать их оттуда, спрашиваем у них: «Вы что же молчите? Мы вас ищем-ищем…», а они отвечают: «Да мы вам шумим, шумим да недошумливаем».
Начали таскать раненых в поезд. Кого таскали, а те, кто ранен в руку или в голову не сильно, те и сами могли дойти до вагонов. А мне попался один солдат очень побитый, видимо сильно ему досталось – не могу я его вытащить, да к тому же он меня еще и бьет. Он армянин оказался, как я позже узнала. Я ему говорю: «Бей, не бей – все равно я тебя буду тащить. Я не имею права тебя бросить». А он мне говорит: «Дура ты!»
- Вам никто не мог помочь вытащить его?
- Так они другими ранеными были заняты. Нам же быстрее надо было всех их загрузить. Но потом ребята уже увидели, что меня этот раненый лупит, так сами другие раненые повскочили в возмущении, один солдат с раненой рукой кричит: «Я его сейчас сам пристрелю!» Я отвечаю: «Это в честь чего же? За то, что я его вытащила, что ли?» - «Так он Вас избил, смотрите, Вы вся в крови!» А я этого даже и не почуяла в тот момент, да еще и мороз в тот день был сильный. Говорю солдатам: «Вот так, ребята, если вы его застрелите, то и я здесь останусь тоже». Ребята поостыли и стали тоже помогать нам таскать раненых. Я только попросила помочь их положить этого армянина на плащ-палатку, а то он был тяжелым очень. Вот такие дела были.
- Когда в госпитале или в санитарном поезде умирал кто-то из раненых, кто занимался их захоронением?
- В санпоезде умерших везли до конечного пункта, что ж мы их, бросим что ли… А тех, кто умер в госпитале, тех хоронили на местах. В Сталинграде нам часто доводилось хоронить умерших от ран, очень часто. Их собирали, складывали в яму и там хоронили.
- Смертность от ран была большой?
- Большая была смертность. Это даже не смертность, это убийство. Хотя от ран все-таки старались спасти людей. Но все равно многие умирали.
- Чем проводилась первичная обработка раненых?
- Если мы берем с поля боя, то никакой обработки не делалось, пока мы их всех не погрузим в поезд. А вот потом уже, каждый в своем вагоне, начинали обрабатывать. Если нужен был при обработке врач, то обязательно звали врача и он обход делал по вагонам.
- Расскажите про Ваше ранение.
- Уже были мы неподалеку от Краснодара, привезли туда раненых. Там, кстати, мы уже сами разгрузкой не занимались, там специально для этого люди были. А мы только должны были загрузить раненых и по прибытию документы передать на них, и все. И вот там, под Краснодаром, во время очередного выезда за ранеными, нас накрыло самолетами и меня сильно поранило. Ногу мне повредило, руку немного задело, в плечи попали, но это ерунда, мелочи.
- Осколочные ранения были у Вас или пулевые?
- Да кто ж его знает. Наверное, осколочные все-таки: самолеты больше бомбили, чем стреляли. Ребята затащили меня в вагон, и в госпиталь.
Привезли меня в Краснодар, а там уже тепло, хорошо. Госпиталя там, как такового, не было. Там была площадь, на которой располагался Сенной базар, а рядом с площадью стояло двухэтажное здание, в котором содержались тяжелораненые. А на этой площади поставили палатки, в которых мы лежали.
- Почему Вас в госпиталь отвезли? У вас же в поезде был медперсонал, способный оказать помощь.
- Так это ж поезд был какой – это не те, первые, комфортные вагоны. В этих теплушках было очень холодно, поэтому меня в теплый госпиталь и отвезли. Пролечившись в этом госпитале, я отстала от своего санитарного поезда и потом к ним я уже больше не попала.
В госпитале я пролежала два месяца. Сперва я вообще не ходила, затем мне выдали два костыля, и я стала на костылях передвигаться.
В госпиталь стало поступать все больше и больше раненых. Приходит однажды ко мне замполит госпиталя и говорит: «Ну что, можешь ходить на костылях?», я говорю: «Могу». У меня одна-то нога целая, а другая пораненая, но ее за месяц залечили. «Иди, ищи себе квартиру», - «Какую квартиру? Кому я нужна? Я тут никого не знаю», - «Иди. Люди тут добрые, они на постой к себе пускают».
По городу ходил тогда единственный трамвай. Разбитый он был сильно, но ходил. Села я в этот трамвай, доехала до конечной остановки. Сошла и думаю, куда же мне идти. Рядом с остановкой стоят дома пятиэтажные, а неподалеку от домов девчонки играют. Я подумала, что это воспитанники какого-то детского сада. Оказалось, что они живут в одном из этих домов. Им было семь, пять и три года. Мы с ними познакомились, они назвали свои имена. Спросила я, где их папа. «А папа наш на войне», - «А мама где?» - «Мама дома», - «А вы можете маму позвать?» - «Сейчас позовем». И побежали.
Смотрю, идет женщина с тремя этими детьми. А там сад какой-то был, и я в нем на лавочке сижу, дожидаюсь их. Подошли ко мне, я им все рассказала и спрашиваю: «Вы не можете меня к себе на постой пустить?» Она отвечает: «Пожалуйста!» - «Только денег у меня нет», - «Какие деньги!? У меня у самой муж в армии! Пойдемте!»
Они жили на третьем этаже. Я еле поднялась туда на своих костылях. Когда зашли в квартиру, она сказала: «У меня две комнаты. В одной будете жить Вы, а я в другой с детьми размещусь». Я у нее еще раз уточнила: «Можно я сюда буду переезжать?» - «Можно». Я спрашиваю: «У вас тут поблизости воинской части нигде нету?» - «Да, есть вот тут вот, неподалеку, моряки. Они готовятся к отправке на фронт».
Пошли мы вместе с этой женщиной к этим морякам, там нашли того, кто ведает продовольственным снабжением. Им оказался какой-то старик. Я ему объяснила ситуацию, рассказала, что я из госпиталя и меня из-за большого количества раненых отправили на постой к гражданским людям.
В госпитале мне выдали на руки продовольственный и денежный аттестаты, поэтому я получила в этой части продукты и все деньги, которые мне полагались. Когда отдавала этому старику свои аттестаты, он сказал: «Хорошо хоть к нам попала, а была бы пехота – ничего не получила бы. Они сами голодные ходят. А мы флотские, у нас паек другой», - «А мне будете давать то, что похуже?» - «Да что ты, дочка! Нет, нет! Мы плохих продуктов тебе давать не будем. Где тебя так?» - «Да недалеко отсюда». Привел он меня на склад. У меня глаза разбежались, спрашиваю: «А что можно взять?» - «Да все бери, что положено по аттестату: и хлеб и масло и муку. Чем больше возьмешь, тем лучше». Видимо ему жалко меня стало, раз он мне такие продукты дал.
- Выходит, Вы со своим продовольственным аттестатом могли «отовариться» в любой воинской части?
- Да. Поэтому я и искала воинскую часть. А по денежному аттестату у них могла и деньги получить. Ну, денег там совсем немного было. И совсем неважно, что я не числюсь в этой воинской части.
Так вот, старик это мне продукты все дает и дает, а Мария, так звали мою домохозяйку, с детьми таскали все к себе домой. Я бы и рада им помочь, да не могу со своим костылями. В основном пришлось таскать самой Марии, ведь дети маленькие и много унести не могут. А он детворе постоянно еще что-нибудь украдкой совал. Хороший дедушка был!
Перетаскали мы продукты домой, а дедушка этот говорит: «А теперь пойдем со мной». Я попросила Марию, чтобы она вернулась за мной, а сама пошла с этим стариком.
Размещались моряки в небольших деревянных щитовых домиках. Я поинтересовалась у него, как же они в таких маленьких домиках живут. Он мне сказал, что как только их отправят на фронт, этих домиков не станет, их сразу разберут.
Привел он меня к их повару и говорит: «Женщина будет к тебе каждый день приходить, и тот хлеб, что будет оставаться несъеденным, ты будешь отдавать этой женщине. Это я все делаю для нее», - и показывает на меня. – «А если останется пища, ты предупреди эту женщину, чтобы она пришла с ведром».
Неделю там стояли моряки. Этот старик попросил у меня адрес, где я живу, сказав, что их могут в любой момент, сняв с места отправить на фронт, а ему нужно будет отдать мне мои карточки, т.е. аттестаты.
И вот в час ночи стучится кто-то к нам в дверь. Стоит матрос какой-то, говорит: «Я за Вами пришел». Я спрашиваю, что случилось. Оказывается, уезжали они и нужно было мне еще получить оставшиеся продукты.
Я Машу разбудила, дети спят, и мы с ней пошли. Приходим, а этот дедушка говорит нам: «Я вам еще на десять дней продуктов дам». А я смотрю, и не вижу ни одного щитового домика. Говорю: «А где дома-то ваши?» А он отвечает: «Дома уже в пути».
Мария сидит с полученными продуктами, а он машет ей, мол, давай ведро, я вылью тебе еду, я берегу ее для тебя! Повара уже там того не было, только один большой котел остался. Какой хороший дедушка был! Я ему говорю: «Дай Бог Вам здоровья! Ведь Вы не только меня спасли от голода, но и детей». Дети его очень полюбили, каждый день к нему бегали. Он ведь им тоже и шоколад давал и масло давал. Да и сами моряки, как получают свой паек, сразу детей ищут, чтобы угостить их чем-нибудь.
- В каком звании был этот старик? Наверное, старшина?
- Нет, он был старший лейтенант, заведовал продовольственной службой. У него телега была, на которую он погрузил свое имущество и продовольствие и поехал вслед за своими моряками. Мы спросили у него, куда он направляется. Он ответил только: «Город защищать».
И вот в час ночи Мария, нагруженная продуктами, отправилась домой. Пока она все не перетаскала, я сидела и охраняла наше богатство. Он мне сказала: «Пока ты будешь подниматься на этаж, а потом спускаться, я сама все сделаю. Сиди тут». От меня ей помощи ждать не приходилось, чем я ей могла помочь со своими костылями. У меня была сумка через плечо, так я в эту сумку что могла покидала, мелочь всякую: например, сахар.
Полученные продукты я полностью отдавала Марии. Как я могла есть, зная, что она там с детьми сидит голодная!
Когда утром мы пришли на то место, где стояли моряки, площадь была полностью пустой. Я решила, что я еще десять дней поквартирую у Марии, а потом буду проситься на фронт. А пока, живя у нее, я только ходила в госпиталь на перевязки. Вот только самая глубокая рана у меня никак не хотела заживать. Врачи говорят мне, чтобы я побольше ходила. Я врачам говорю: «Да я уже хожу. Она заживает потихоньку, видите?»
Однажды доктор спрашивает меня: «А как у Вас с питанием дела обстоят?» Я ему: «Да отлично! Хорошо питаемся: хватает и моей хозяйке и мне хватает».
Наконец, выписали меня из госпиталя в запасной полк. Это полк там же располагался, неподалеку. Но я еще в это время с костылями была, но чаще всего я с одним передвигалась, а не с двумя. Это если куда-то далеко надо было идти, то с одним я не дойду, приходилось на двух костылях идти.
Пока мы были в запасном полку, нас часто стали привлекать к работам - помогать собирать урожай: яблоки, груши, тыквы. Глядя на мои костыли, мне сказали: «Вы можете не ходить на работы», а я отвечаю: «Наоборот, я хочу ходить! Чего ж я буду сидеть-то?» - «Ну что ты там можешь делать?» - «Да все я могу делать. То, что они делают, то и я. И девчонки мои там все работают». Там все работали: и ребята и девчата, просто приезжала машина и забирала всех, кого направляли на работы.
- Это направляли от полка или как-то по-другому осуществлялась отправка на работы?
- От полка, от полка. А потом стали приезжать к нам из частей «покупатели». А я умудрилась простыть там, на работах. Представляете: летом простыла! И кашель у меня и хриплю. Подхожу я к одному из «покупателей» и спрашиваю: «Куда набираете?» Он посмотрел на меня и говорит: «Интересно знать тебе, куда мы набираем? Вот когда привезу тебя на место службы, тогда и узнаешь».
- Это он Вас уже забрал к себе?
- Нет, не забрал еще, только «покупает». Я ему хриплю в ответ: «Если Вы мне не скажете, куда, то я от Вас сбегу!» Он с таким гонором отвечает: «От меня еще никто не сбегал!», я говорю: «Ну, много ты на себя берешь!»
Ну вот, забирают нас, девчонок. Не помню, сколько он нас взял, пятнадцать, что ли, человек…
- Он только одних девчонок забрал?
- Да, только девчонок. А ребят там уже и не осталось совсем. В общем, так он и не сказал, куда нас везет. Уехали мы уже достаточно далеко от города, доехали до какой-то станции. А там по станции патрули ходят. Я нашему «покупателю» говорю: «Я в туалет хочу!» Он говорит: «Сейчас узнаю» и пошел узнавать, где туалет находится. Возвращается и указывает: «Вот, видишь, деревья? Зайди за эти деревья, там и туалет найдешь».
Зашла я в этот туалет. Смотрю, а там в стене уже дырка есть. Ну, думаю, значит кто-то отсюда уже бежал до меня. Только собралась в эту дырку вылезти, как черт принес нашего сопровождающего. Я ему кричу из туалета: «Я еще не сходила! У меня живот болит». Он опять ушел. А я принялась расширять дыру в стене туалета, чтобы мне через нее вылезти можно было. Немного ее расширила, разделась, чтобы лучше пролезть, и в лес побежала. А лес там большой был!
Сопровождающий пришел, а меня нет. Я сначала слышала, как он кричал, меня звал. А потом не стала слышать, все дальше и дальше уходила от станции.
Вышла я на дорогу и стала машины останавливать: «Вы в Краснодар? Возьмите меня с собой, у меня там часть». Ну, брали, конечно.
Возвращаюсь обратно в запасный полк, меня там увидели и удивились: «Удрала!» В общей сложности я три раза убегала от «покупателей».
- Почему Вы убегали от них?
- Не хотела ехать, потому что не знала, куда они меня везут. Только поэтому.
- За такие побеги Вас дезертиром не считали?
- Нет. Я этих покупателей сразу предупреждала: «Как только мне скажут, куда меня везут, тогда я поеду». Не знаю, почему меня в дезертиры не записали. Хотя у меня и военный билет был и на довольствии я стояла.
- Где вы размещались в запасном полку в Краснодаре? В казармах?
- Нет, там негде было нас, девчонок, размещать. Поэтому я жила на квартире. А каждое утро мы должны были появляться в расположение полка, а на ночь снова уходили на квартиры. И если никто не приезжал за нами для того, чтобы забрать нас на работы, то нас тоже распускали по домам.
Приезжает к нам в полк еще один «покупатель», я смотрю: какая-то морда у него знакомая. Думаю, откуда же я его знаю? Стали нас опять грузить на работы. Он на меня смотрел-смотрел и говорит: «Аня, это ты? Да я ж из Сталинграда! Мы же с тобой вместе работали!» А я его сразу и не узнала, он же уже в форме был.
- Где Вы с ним работали?
- Еще на заводе. Он спросил меня, почему я все еще в запасном полку. Я честно ответила, что мне не говорят, куда отправляют и поэтому я убегаю от сопровождающих.
В тот раз на работу я не поехала, мы с ним сели и поговорили. Он сказал, что тоже приехал для того чтобы набрать людей: «Я тоже не имею права говорить, куда и для чего набираю. Но скажу тебе сразу, что тебя я с собой не возьму» - «Почему? Мы ж с тобой друзья, в одном цеху работали!» - «Я тебе все сказал, больше ничего сказать не могу». И все. Забрал он, кого хотел, а меня не взял.
А наш старший лейтенант, который нами командовал, говорит: «Чего ж он тебя не взял? Ты ж его землячка», а я отвечаю: «А я сама не поехала!»
- Когда Вы убегали, Ваши документы оставались у сопровождающих?
- Да их потом обратно вертали. Три раза их возвращали в запасный полк. А в четвертый раз я уже уехала.
Приехал какой-то грузин, офицер. По-моему, он был капитаном. На груди у него орденов и медалей было богато. И начал он выбирать.
А как нас выбирают? Он говорит начальству: «Мне нужны только девчата». Вот, ставят нас, девчат в строй и он нас рассматривает. Я опять со своим вопросом: «Скажите, а куда нас повезут?». Он в ответ: «В летную часть. Учить будем». - «На кого же учить будете? На летчиков?» - «Летчики есть, а радистов не хватает. Поедешь?» - «Поеду!».
Отобрал он пятнадцать человек и меня в том числе. Мне наш старший лейтенант говорит: «Надеюсь, в последний раз я тебя отправляю».
Капитан это нам рассказал все подробно, куда нас везет и кем мы там будем: «Едем в станицу Пашковскую учиться на радистов». Мы поинтересовались у него, долго ли нас там будут учить. Он сначала в уме что-то подсчитывал, а затем говорит: «Шесть месяцев». Я говорю: «Что же так долго то? Так и война кончится!»
По прибытию нас разместили в каком-то доме. У нас появилось свое новое начальство, новые старшины. И мы начали учиться.
- Как проходило обучение? Чему учили?
- Учили работать на станции наведения, мы должны были уметь управлять. Мы должны были хорошо видеть, хорошо слышать. Летчик везет бомбы, а мы должны были его навести на цель.
- То есть вы не были радистами? На ключе вы не работали?
- Мы как раз радистками и были! А на ключе ни разу не работали, потому что в этом не было необходимости – мы передавали все через микрофон.
Прошло полтора месяца. Смотрим однажды, приехал опять этот капитан: «Ну, кто желает?» Мы говорим: «Мы ж еще не полностью отучились! Рано нас еще забирать». Но он о чем-то поговорил с преподавателями, и они стали для него отбирать лучших.
Капитан сидел в сторонке, а преподаватели стали при нем нас экзаменовать. По окончании экзамена преподаватели спросили капитана: «Вы довольны?», он говорит: «Доволен. За такое короткое время вы их очень хорошо подготовили».
Когда ехали в часть начал он с нами беседовать: «Откуда вы все родом?» Я говорю: «Я из Сталинграда». Он говорит: «Я догадался, сразу видно, что ничего не боишься». А остальные девчонки были из разных мест: помню, из Ростова были. Но из них несколько человек сбежали с фронта. Их везли вместе с нами, но немного отдельно.
Привезли нас в 24-й полк связи 4-й Воздушной Армии. А те девчонки, которые сбегали, матерятся сильно. Я говорю им: «Что это вы себя так ведете? Мало того, что с фронта бежали, так и ведете себя непотребно». Они в ответ: «А ты откуда сбежала?» - «Я ниоткуда не сбегала. Я из Сталинграда». Они аж вскочили: «Ты была в Сталинграде?», я говорю: «С самого начала! И до тех пор, пока меня не ранило. И я прошу вас не материться. Остальные девчата никто не ругаются, только вы – мат-перемат». Да вообще эти девчонки черте-что из себя представляли: и матерятся, и курят, и пьют.
 |
Девушки из 24-го полка связи |
- Сколько их было таких, сбежавших?
- Человек пять, что ли.
- Их тоже с места Вашей учебы везли?
- Нет, их забрали откуда-то и вместе с нами просто везли. А потом, по прибытию, их сразу куда-то опять увезли, я не знаю куда.
Но сначала нас всех, двадцать человек, разместили в каком-то домике. Сначала мы там сидели одни, а затем стали приходить офицеры. Сначала пришел один командир, затем другой, все выбирали себе девчонок получше. А эти, сбежавшие, на командиров сразу матом стали кричать, ну, их сразу и забрали. Больше мы их не видели.
- В какой населенный пункт вас привезли?
- А я не знаю. Знаю только наименование подразделения и все. И там нас сразу по машинам распределили. Машины эти были оснащены всем необходимым оборудованием – только приходи и работай. Все машины были иностранного производства. У нас таких машин не было, это кто-то нам их подарил. Но сначала мы, наверное, с неделю занимались изучением этой машины: как там и чего. Мы спрашивали у начальства, на каких машинах нам работать предстоит. Нам отвечали: «Точно такие же машины вам достанутся, поэтому изучайте».
- У этих машин было какое-то название?
- Они назывались «станция наведения». Мы должны были видеть, куда авиация должна наносить удар. От нас был офицер, летчик, который корректировал этот удар. Мы должны были найти такое место, чтобы навести авиацию и сразу же быстро уехать оттуда. Стоять станция должна не более пятнадцати минут: отбомбились по цели самолеты, и мы быстро оттуда уходим.
Чтобы видеть цели, мы и на деревья лазили, и даже располагались на нейтральной территории между нашими и немецкими позициями. А что делать? Такая у нас была работа!
- Вы на нейтральной полосе располагались с рацией?
- Нет. Зачем же мне туда со своей рацией лезть? Немцы если увидят рацию, то они сразу ее разобьют! А чтобы нашей машине близко к передовой не подходить, у нас был пятисотметровый кабель. Толстый такой, тяжелый. Мы тащили его туда, где располагался корректировщик и по нему он сообщал мне всю информацию. А я в это время сижу в машине и полученную от него информацию передаю нашей авиации. Машину противник еще может обнаружить, а этот кабель и офицера-корректировщика ему обнаружить нелегко. Правда, ребята мне почти никогда не давали этот кабель таскать, сами с ним возились.
- Сколько человек входило в состав станции наведения?
- Шофер, ремонтник, два радиста – я и еще один, начальник радиостанции и из полка один офицер-летчик, который наводил свои самолеты на цель. Эти офицеры у нас постоянно менялись: сегодня один, а завтра другой.
- На какой базе какого автомобиля была смонтирована ваша станция наведения?
- На «доджике».
- На большом грузовом?
- Нет, на маленьком, «три четверти». Он похож на наши автомобили, только побольше был слегка.
- Станции на машинах все были тоже иностранного производства?
- Да, все иностранные были. Эти офицеры-летчики, когда к нам приезжали, смотрели как мы с ними обращаемся и спрашивали: «Сколько же лет вы на них работать учились?», а мы отвечали: «Полтора месяца!». Они думали, что мы шутим.
Однажды мы попали под обстрел, но это был единственный раз за все время. Проспали мы эти установленные пятнадцать минут, и немцы как дали по нам! Они засекли нас, и бьют и бьют по всей линии. Они уже знали, что мы там и с чем работаем. Разбили немцы нам кабель весь, практически на куски его порвали.
А я, когда работаю на рации, всегда сижу в наушниках. Так меня то ли шофер, то ли ремонтник, сразу схватил и вместе с рацией куда-то попёр. Ну, в общем, все они нам побили…
- Машину тоже разбили?
- Да, конечно!
- Сильно сама станция пострадала после обстрела?
- Ну, ту станцию, что была у корректировщика, принесли целую. Она наверху была, поэтому ее не зацепило. Кабель мы так там на месте и бросили - что с ним делать, ведь он перебит был полностью. А в полку уже нам прислали новую станцию.
- Наказание какое-нибудь было вам за то, что потеряли дорогостоящую иностранную технику?
- Нет, никакого наказания не было. Да технику-то мы мало угробили, в основном только кабель. А все остальное можно было отремонтировать. Ну, это мы сами виноваты в том, что нас накрыли – надо было нам не задерживаться, а убегать оттуда побыстрее.
- Название этой станции наведения не вспомните?
- РСБ. Забыла уже как расшифровывается. Я ведь все о ней знала: и как разобрать и как работать. Но забыла уже, ведь сколько лет прошло!
- В каких местах воевал ваш полк, когда Вы в него попали?
- Это была Украина. А так я в этом полку прошла войну до самого Кенигсберга. Мы потом, из Украины пошли через Белоруссию на Прибалтику.
- В Прибалтике доводилось сталкиваться с «лесными братьями»?
- Нет, ни с ними, ни с «бандеровцами» не довелось сталкиваться.
В Польшу мы вошли, можно сказать, «без звука». Видели фильм, как немцы заминировали Краков, а наши солдаты его спасли?
- Конечно видел.
- Так мы в этом Кракове тоже побывали. Шли мы по Польше долго, всю ее прошли, а оттуда повернули на Кенигсберг. Стыдно признаться, мы все завшивленные были. Ой, не дай Бог! Вы знаете, то, что вши в голове – это ерунда. А вот платяные вши, белые такие, длинные и толстые, они-то и разъедают все тело. Я вся была в этих вшах. Да и ребята тоже были такие же, вши – они ведь не только меня одну кусали.
- Как проводилась санитарная обработка? Как спасались от вшей?
- Да какая там санитарная обработка!? Когда мы только что в Польшу вошли, а мы в это время как раз вышли из боев, пришла к нам машина, длинная очень. Я думаю: «Что это за машина такая? Войну прошла, а такой ни разу не видела».
И вот когда пригнали нам эту машину, появился какой-то генерал. Я его до этого, в боях, не видела. Нас всех построили, и он отправлял нас по двадцать пять человек к этой машине. Я у ребят спрашиваю, что это такое, а они мне отвечают, что и сами не знают. Оказывается, это пригнали такую машину, в которой будут нас купать и уничтожать вшей.
Забрали, значит, из наших очередных двадцать пять человек, а я одна осталась. Генерал, который командовал там, куда-то ушел. Я стою одна. А потом смотрю, это генерал ко мне чуть ли не бегом бежит и матом на меня: «Так твою раз этак! Чего стоишь? Быстро давай вместе со всеми в машину, чучело!» Я опешила, стою.
А наш командир увидел это, когда в машину входил, да сразу назад: «Товарищ генерал! Это же девчонка! Куда ж она с нами пойдет?» - «Как девчонка? Почему я не знаю, что тут женщины есть?» Не знаю уж, о чем там наш командир с этим генералом разговаривали дальше. А я стою и думаю: «Ну вот, все помоются, а я останусь теперь без обработки». А тело все чешется.
Наш командир с генералом пошли к этой машине, около которой стояли какие-то офицеры и даже врач, переговорили с ними о чем-то. Генерал, возвращаясь и проходя мимо меня, бросил: «Иди купаться!»
- Вы одна пошли?
- Одна. Еле генерал упросил тех, кто этой машиной заведовал, чтобы меня одну пустили туда мыться. Потому что слишком много на одного человека расходовалось воды. Я слышала, как генерал кричал на тех офицеров: «А я сказал, девчонка будет купаться!» Кстати, генерал там так и стоял до тех пор, пока я не вышла оттуда.
Там, внутри, так было: заходишь в эту машину, там сначала раздевалка, снимаешь с себя всю одежду и заходишь в следующее помещение, там купаешься. В следующее помещение заходишь уже чистым и получаешь там обмундирование: чистое, постиранное и высушенное.
- Новое обмундирование получали?
- Да Вы что?! Какое там новое? Это наше обмундирование постирали, нам же его и выдали.
- Во что Вы одеты были? Какую обувь носили?
- Сперва я была обута в ботинки, а потом в сапоги переобулась. А когда еще в Сталинграде были, то мы все в свои туфли были обуты.
- На фронте юбки носили?
- Штаны мы носили, какие там юбки! Это уже потом нам юбки дали, когда в 4-ю Воздушную попали, они там богатые были, с имуществом проблем у них не было. Там нас и одели и обули неплохо.
- Головной убор какой был? Берет или пилотка?
- Сначала пилотка. А в 4-й Воздушной получили и береты.
- Вы принимали присягу?
- Да.
- Где?
- В Сталинграде. Мы там все, кто в госпитале работал, приняли ее. Еще до того, как в санпоезд попали. Нам замполит тогда так и сказал: «Присягу будем принимать все!»
- Как и где происходило это?
- По-моему, в горсаду, неподалеку от госпиталя, рядом с театром.
- Какое оружие было у Вас?
- Винтовка.
- Вам ее выдали еще в госпитале?
- Нет, уже в части.
- А пока Вы были медсестрой, никакого оружия за Вами закреплено не было?
- Нет. Без оружия я была. Да и в санитарном поезде никакого оружия не разрешалось иметь.
- Когда к вам с передовой поступали раненые, некоторые, наверняка, были при оружии. Куда девалось это оружие?
- Пока возвращались с передовой, оно хранилось в поезде. А потом все сдавалось. Людей сдавали отдельно, а оружие, если оно есть, отдельно.
- С немцами доводилось сталкиваться вживую?
- Доводилось. Когда генерала немецкого брали в плен под Кенигсбергом, я была там. Там пленных немцев, человек пятьсот, наверное, было. Их собрали около дерева, огородили.
А мы приехали ночью в тот городок. Забыла сказать, это я тогда уже в танковой части была. Нашу машину ненадолго к танкистам прикомандировали, потому что даже и не запомнила ни командира, ни кого-нибудь из начальства. Мы не знали, были ли там наши войска. Мы ж на танках, а танки они побыстрее пехоты ходят! А ночью такая темень была, да еще и дождь шел! Темно было так, что если человек рядом пройдет, то его не увидишь.
Мне ребята говорят: «Вот дом, там уже наши есть, пойдем наверх». А у дома уже часовой стоял наш, чтобы никто в этот дом не вселился. Привели они меня туда, я вошла, а там темно. А когда молния сверкнет, то вижу – там такие красивые простыни, пододеяльники и одеяла! А на них ребята наши уже лежат, спят – ведь мы были без сна уже какие сутки! Я тоже там же примостилась и уснула.
И вдруг как началась стрельба! Наш часовой забегает в дом и кричит: «Немцы!» Как немцы? Мы ж вошли когда, немцев не было! Оказывается, были они там! Они ждали своих танков, которые должны были прийти им на помощь.
Начали наши гранатами их забрасывать из окон. А куда же выскочишь из дома, когда там на улице немцы с оружием ждут уже? Ужас какой там творился! Хорошо, что у нас часовой у дома стоял, иначе бы нас там побили всех, да и все.
А потом взошло солнце, стало светло, тепло, рядом море. И наши подошли, взяли этих немцев в плен. Согнали их в какой-то загон, их там много было, человек пятьсот, наверное. После этого позвонили начальству, оттуда приехали два «виллиса»: на одном шесть человек, все офицеры, а на другом все солдаты и тоже их шесть человек. Я, как всегда, поинтересовалась, кто это. А мне ответили, что это приехали специально из штаба немецкого генерала брать в плен: «Он среди этих немцев, его только найти надо».
Эти прибывшие взяли от нас несколько человек, еще своих взяли и пошли вдоль улицы. А улица широкая была и все дома вдоль нее одноэтажными были. Я с ними тоже увязалась. Не знаю, дура, наверное, тогда была…
- Сами напросились в их команду?
- Нет! Они меня гнали! А я этому офицеру говорю: «А Вы мне не командир! Вы не имеете права мне приказывать! А мой командир мне разрешил!» Тут я наврала: никто меня не отпускал с ними, конечно.
А ребята вокруг молодые, стоят смеются. А мне хочется посмотреть, как генерала брать будут. Я ж за всю войну ни разу не видела немецкого генерала!
И тут мы увидели, как идет какая-то женщина. Подошла она к нам и спрашивает: «Вы генерала ищете? Смотрите за мной: я сейчас буду идти по улице, где я остановлюсь завязать ботинки и куда голову поверну, в этом домике генерал и находится». Я это все слышала.
- Это немецкая женщина была?
- Немецкая, хотя говорила она по-русски. А может и русская она была, кто его знает.
И пошла она. Офицер на меня крикнул: «Марш отсюда!» и они пошли. А я опять за ними. Но близко они меня к себе не подпускали. Смотрю, она остановилась, нагнулась. Наши повернули туда, куда она указала, а я за ними тихонечко пошла. В тот дом, на который указала женщина, вошли эти офицеры и те шесть солдат, которые с ними приехали. А наши остались снаружи, ну и я с ними. Наши надо мной смеются: «Как ты смогла за нами пройти? Удивительно!»
- Ну что, взяли они в плен генерала?
- Не сразу. Во-первых, я прошла вовнутрь. Я у своих спрашиваю: «Можно я пройду в коридор?» - «Так нельзя же», - «А я быстренько», - «Ну ладно, только я тебя не видел!» И я прошла внутрь. Не в дом, а всего лишь в коридор. Там стояли солдаты: офицеры и трое солдат находились в комнате, а трое солдат стояли в коридоре.
Дверь в комнату была открыта и мне было видно все, что там происходит. А там, напротив наших офицеров, сидят три женщины и что-то вяжут. Оказывается, это был генерал со своими помощниками. Лица у них были выбриты, головы чепчиками повязаны, с виду и не отличишь от женщины.
Мне, конечно, хотелось попасть в эту комнату, но туда не пустили. Никак не пустили. Потом слышу, немцы что-то сказали, а наши им так громко как крикнут: «Встать! Смирно!»
Поставили они всех троих немцев. Ну, тут уж я обнаглела. Ребята-автоматчики стоят в дверях, а я в дырку между ними смотрю. Они мне говорят: «Нам будет за это!», а я говорю: «А я скажу, что вы мне не велели, а я вошла».
В женское платье, оказывается, были одеты не только генерал и его адъютант, но и хозяин этого дома. Начали они переговоры вести. Генерал этот нашим на чистом русском языке говорит: «Пожалейте меня, ведь надо мной все смеяться будут». А наши отвечают: «А мы вас в эти платья не одевали». Генерал еще сказал, что он российский институт окончил когда-то. А я не выдержала и как закричу: «А еще ты к нам пришел с войной! Бессовестный!» Офицеры опешили, а ребята, которые меня пропустили, аж за головы схватились.
- Выгнали Вас оттуда?
- Я сама ушла. Потому что ребята меня ругать стали, и наши и те, приезжие.
Кстати, когда этого пленного генерала с его помощниками привели в тот загон, где уже были пленные немецкие солдаты, Вы бы знали, какой поднялся гогот! Сами немцы смеялись над своим генералом в юбке.
- Вы прошли через Польшу, были в Восточной Пруссии. Как складывались взаимоотношения с местным населением?
- В Польше отношение было очень хорошее. А в Восточной Пруссии взаимоотношения не с кем было складывать – они все уезжали оттуда, когда наши войска приближались. Уезжали быстро: когда наши входили в дома, там еще свет горел.
- Во время движения по территории Польши не было случаев нападения польских бандитов?
- Нет, мы с ними не сталкивались. Знаю, что там была Армия Крайова. Но, видимо, они нас боялись.
В Польше ребята наши из богатых домов натащили нам продуктов. Как-то пришли трое, несут что-то огромное, круглое и жуют при этом. Я говорю им: «Зачем вам это колесо?» Они говорят: «Да это сыр!» Там такой был круг этого сыра, что они втроем его несли! Не знаю, сколько в нем было килограмм, но жевали мы его долго.
- Трофеи какие-нибудь брали?
- Нет, я ничего не брала. Что я, пойду что ли тряпки собирать? Нет уж. У нас ребята много всего натаскали, они точно брали себе всякое барахло и отправляли домой в посылках. Они даже мне домой отправляли, хоть я их об этом и не просила. У них адрес матери моей был, вот они на этот адрес что-то и отправляли. Не знаю, что именно, но отправляли.
- Как кормили на фронте?
- В санпоезде кормили хорошо, когда он из нормальных вагонов состоял. А когда санпоезд стали переоборудовать в теплушки, то стало хуже. Там всего два вагона было нормальными, не с ранеными, и в одном из них начальники живут, а в другом оборудована столовая, все остальные вагоны – теплушки. А мы же, санитары, по вагонам распределены были и жили вместе с ранеными – в каждом вагоне обязательно была сестра и санитар. Поэтому как пожрем все, что нам выделено было из продуктов, так все, ничего нету.
- Раненых чем кормили?
- Да тем же самым, что и нас. Из одного котла питались все. В полку связи тоже кормежка была неплохая. Но мы в полку мало были: приедем с выезда, заправимся и опять уезжаем.
- Но вы же на довольствии там стояли?
- Да, стояли. Но мы обычно пайком забирали продовольствие. Правда, паек очень быстро расходовался, а больше взять негде.
- Как выкручивались из этого? Питались тем, что найдете?
- Я никуда не ходила искать пропитание, лучше я голодной останусь, этим занимались солдаты из состава станции наведения.
- Девчонки на фронте романы крутили?
- У нас в полку связи нет, потому что мы не отдыхали нигде. Это которые в тылу, те крутили. Те и с офицерами вместе жили и замуж повыходили. Да и по беременности уволилось много девчонок. А мы – разъезжие.
- Победу встретили в танковых войсках под Кенигсбергом?
- Да, под Кенигсбергом. Меня же танкистам временно придавали, вот с ними и встретила. Нас из полка связи высылали по разным полкам: вот мы в танковый полк попали, другие станции - в другие полки. Наш 24-й полк связи – он обслуживал всю армию, в других армиях были такие же полки связи, которые обслуживали их полки. Наш полк связи, если смотреть на территорию, которую он обслуживал, был огромным полком! Мы числились в 4-й Воздушной Армии, а служили там, куда нас пошлют. Посылали нас, как правило в те части, которые в боях и которым нужна поддержка наших самолетов. А самолеты везде были нужны. А когда заканчиваются боевые действия, мы все съезжаемся обратно в свой полк связи.
Перед самым объявлением Победы нас в бане помыли, как сейчас помню. А когда объявили Победу, это был шум, был гам! Это было вообще неописуемо! А день такой хороший был!
Потом кто-то сказал, что в центре города грузят немцев, чтобы вывозить из города. Многие кинулись туда и стали стрелять по немцам. Но это я там уже не была, поэтому рассказать не могу. Мы только слышали эту стрельбу.
Когда война кончилась, приехали со своей РСБушкой обратно в деревушку, где дислоцировалась наша часть, а ребята понапились все пьяные. Передача о том, что немец сдался, была или в час, или в два часа ночи. Я в это время на дежурстве сидела, когда объявлять стали об окончании войны, я включила на полную громкость станцию. Репродуктор начал орать на всю улицу! Там какая-то женщина была, то ли польская, то ли немецкая – черт их знает, кто они там такие. Она выскочила из здания, в котором школа была, наверное, она там работала. А наши все пьяные! И танки рядом наши стоят, в них тоже все танкисты пьяные. Оказывается, танкисты мало того, что сами напились, они еще и танки заправили этим спиртом! Они все продукты выкинули из танков, вместо них посуду со спиртом сложили. Наших танкисты тоже от души угостили спиртом.
Раз вокруг никого нет, то мне самой надо идти докладывать кому-нибудь из офицеров. И я оставила орать этот репродуктор, а сама пошла искать офицеров, чтобы кому-нибудь доложить.
Подхожу к зданию, где был штаб танкистов. У входа сидит пьяный часовой, винтовку обнял и мычит, какие-то песни поет. Так бы он меня не пустил, но в тот раз он пьяный был и почти спал. Захожу в дом. У комнаты лежит второй часовой, тоже пьяный. Он шапку снял, винтовку положил. А офицеры думают, что их охраняют.
Вхожу в комнату. Там два стола сдвинуты, и вокруг лежат все пьяные. Все, до единого! И бутылок со спиртом там еще полно.
Я тогда громко начинаю говорить: «Товарищ генерал, война кончилась! Идите, пожалуйста, с солдатами поговорите! Что я-то с ними буду говорить, они спят все». Генерал поднял голову, посмотрел на меня: «Как кончилась!? Куда кончилась!?» Я говорю: «Да куда она кончилась… Сейчас по радио передали, что война кончилась! Надо собираться домой». А он спьяну не поймет, какая война кончилась. Я ему опять: «Товарищ генерал! У вас все солдаты Ваши спят! И вы все спите – вас можно всех теплыми взять». Он смотрит на меня: «А ты кто? Откуда ты взялась?», я отвечаю: «Со станции».
Генерал тогда как начал матом орать на всех: и на офицеров своих и на солдат: «Вставайте, мать вашу разэтак!» А я, услышав этот мат, потихоньку убежала к себе.
А мои все под машиной нашей спали и не слышали совсем, как орал репродуктор. Они все пьяные были. Я одна не спала, потому что дежурная была.
 |
Попкова А.М. 1945 год |
- А где же они спирт взяли?
- А я Вам что, не рассказывала, что ли?
- Нет.
- Это когда мы вошли в маленький хуторок, три танка куда-то ушли, куда – не знаю. Наши остались в этом хуторке. Все хорошие такие сидят, покушали все, что было, легли вздремнуть. И вот эти танкисты, осматривая окрестности, увидели где-то немецкие баки со спиртом.
- Цистерны железнодорожные?
- Нет, баки стояли огромные. Они набрали там этого спирта во что только можно было. Эти три танка вернулись, пошептались танкисты между собой и другие три танка ушли к этим бакам. А тут и наши проснулись, узнали от танкистов о спирте, и ко мне подходят: «Аня, побудешь на дежурстве еще часика два?» Я говорю: «Совесть у вас есть? Я всю ночь отдежурила и опять мне?» Они начали меня уговаривать: «Ну пожалуйста! Потом не будешь два дня дежурить! Даже работать не будешь, будешь отдыхать!» Ну что ж, жалко стало ребят, согласилась. А они меня попросили выйти из машины. Я говорю: «Интересно, куда же я пойду!» - «Да ты тут, неподалеку посиди. И, кстати, где твоя фляжка?». Я даю ему флягу, а он берет и выливает оттуда воду. Я ему: «Да ты с ума сошел! Воды нет, а ты выливаешь последнее!»
Уехали они. Я сначала думала, что они куда-нибудь за питанием ездили. А они уже приехали все пьяные! И какие были бутылки, они из них воду повылили, а их наполнили спиртом и в моей фляжке у них тоже спирт налит был.
- Как проходила Ваша демобилизация?
- Я еще, после Победы, полгода служила. Я так плакала! Всех уже по домам девчонок отправили, а нас с Ленкой послали в другую часть на особое задание. И нас куда-то далеко увезли. Сказали, что немножко мы там пробудем, а продержали целых шесть месяцев. Ленка-то ничего, а я рыдала, так домой хотелось. Я два раза в армии так плакала: когда мальчишка умер в госпитале и когда не попала под демобилизацию.
- Ленка – это кто?
- Ленка Поддубная, украинка. Это моя подруга, тоже радистка. Мы с ней вместе из запасного полка прибыли в полк связи.
- Что за особое задание вы выполняли?
- Мы находились на опушке, рядом с лесом. С нами жили какие-то летчики. Нам привозили продукты и больше никого мы не видели там.
Однажды я пошла прогуляться по этому лесу. А Ленка как раз с аппаратом сидела, потому что обоим нельзя было одновременно уходить. Иду, иду я по лесу, вдруг, метров через триста слышу окрик: «Стой! Куда идете?» Я говорю: «В лес!», а сама никого не вижу: нет вокруг никого. А мне опять откуда-то: «Стрелять буду!» - «Ну, стреляй! В кого ты стрелять будешь-то?» - «В того, кто нарушает закон!»
Потом, откуда ни возьмись, смотрю – ко мне трое идут. Я даже и не заметила, откуда они появились. Оказывается, там неподалеку были окопы и у них там ходы и вообще они там жили. Но это я уж потом узнала. Подходят они ко мне: «И куда же Вы идете?» - «Да в лес, посмотреть» - «А откуда Вы идете? Хотя можете не отвечать, мы за Вами давно уже наблюдаем». В общем, вернули они меня в мою часть, высказали ребятам-летчикам, а они говорят: «Да мы и не думали, что Анна куда-то пойдет». Ничего мне за это не было. Летчики им объяснили, что все, кто находится здесь – проверенные люди.
- Это вы находились еще там же, в Германии?
- Да, где-то в Германии стояли. А где точно, я не знаю. Только когда нас привезли в эту часть, она стояла не в лесу, а в какой-то деревне. Расположилась эта часть в таких богатых домах! Рядом могилки были, тоже богатые. У меня где-то фотография была с этих могилок, мы там с двумя офицерами сфотографированы. Вот только не могу найти ее. А когда нас отвезли оттуда к лесу, там, на опушке еще были люди, которые рыли для нас землянки. Там все было свежевырытое – окопы, землянки. И все мы там жили: летчики, охрана и мы. А охраны как будто и не было, но пойдешь в лес – а тебя поймают.
- Через полгода вас вернули в часть?
- Да, но может быть и не вернули бы. Первой я оттуда захотела сбежать. Но нам говорили все время: «У нас там осталось что-то недоделано», а другие офицеры говорили: «Да девчонкам скучно просто там сидеть». Там действительно было скучно. Шесть месяцев! Вы представляете? Постоянно приезжали какие-то люди, о чем-то разговаривали, опять уезжали, после них приезжали другие. А мы даже не знали, о чем они разговаривали, ведь мы всю информацию передавали шифровками – нам отдали зашифрованный текст, мы его и передаем.
А потом ребята-летчики, которые с нами работали, поехали и убили какого-то зверя, мясо которого есть можно было. Здоровая такая зверюга! Приезжают с охоты и говорят нам: «Девчата, когда питание завтра привезут, вы его не берите, скажите, что не хотите кушать». – «Ага, а потом что? Голодать нам?» - «Не переживайте, мы тоже так же скажем: мы первые, а вы за нами подтвердите». И они притаскивают эту тушу… Я не знаю, как звать этого зверя, но мы им питались. Ребята вырыли погреб, положили туда лед. Где они лед взяли я не знаю, возможно, привезли из части, ведь в части все продовольствие на льду стоит, хранится.
Время обеда проходит, а кушать-то хочется. Говорю Ленке: «Наверное, зря мы отказались! Я кушать хочу!», а она отвечает: «А я жрать хочу!» А Лена полная была.
В общем, когда привезли обед, отказались мы с подругой от еды. Повар спрашивает, почему отказались, а мы ему: «Да невкусно!» Он побежал к летчикам: «Ребята, да что ж это такое? Я же сам готовлю для вас, у меня вся посуда чистая!» Ребята поиздевались над ним сначала, но потом, не сразу, но сжалились: «Ладно, хватит, не слушай ты их! Тебя мясо надо?» - «Да какое мясо? Ничего мне не надо!» - «Нет, погоди. Вот, возьми мясо, забери с собой в часть. А нам давай наш суп, мы будем его есть». Понарезали они ему с собой мяса много, а себе оставили немножко, ведь они почти каждый день ходили на охоту потом.
- После демобилизации Вы сразу вернулись в Сталинград?
- Да. Вернее, не в Сталинград, а в Серафимович. А куда же еще? Ведь в Сталинград возвращаться некуда было – тут все было побито. Поэтому я сразу поехала к матери.
- Чем занялись после войны?
- Меня сразу на работу послали. Два года я проработала там председателем райкома Красного Креста. А потом приехал мой жених. Его демобилизовали только через два года после окончания войны. Как только он приехал, мы с ним пошли, сразу расписались и жили вместе всю жизнь. Прожили мы с ним семьдесят с лишним лет.
- Говорят, что в обществе было негативным отношение к женщинам, вернувшимся с фронта.
- Ко мне не было такого отношения. Ко мне все нормально относились, меня никто никогда не обижал. Я там и депутатом была. А потом переехала в Сталинград, работала медсестрой в 4-й поликлинике и обслуживала кондитерскую фабрику. Я очень долго работала - на восьмом десятке только ушла на пенсию. Так они меня не хотели отпускать и сейчас до сих пор меня поздравляют с праздниками.
- Какие награды у Вас имеются?
- Медали: «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За оборону Сталинграда», «За оборону Кавказа». За Сталинград я саму медаль не получила, только удостоверение к ней.
 |
Тимощенко А.М. 2016 год |
- Спасибо за интересный рассказ! Фотографии военных лет покажете?
- Конечно покажу!
| Интервью и лит. обработка: | С. Ковалев |
